Всемирная история. Османская империя

Стагнация: жизнь на задворках Европы

Недолгая «оттепель» во время правления «тюльпанного султана» Ахмеда III сменилась после его свержения если и не явным упадком Османской империи, то, уж наверняка, ее структурным кризисом. Главным признаком приближающегося краха обычно называют заметное ослабление военной мощи османов и вынужденный переход от агрессивной политики присоединения к своим владениям все новых территорий к пассивной – и не всегда успешной – защите уже приобретенного. Однако завершение эпохи завоеваний обуславливалось объективными причинами: в какой-то момент империя стала настолько велика, что препятствием для ее расширения была уже не слабость армии, а несовершенство логистики того времени. Проще говоря, к тому времени, когда войска османов добирались до пределов, которые Порта планировала раздвинуть за счет соседских земель, подходящий для успешного ведения военных действий сезон подходил к концу, и армии приходилось возвращаться на зимние квартиры. Поэтому, хотя давление турок на границах и начало слабеть, говорить об отказе империи от политики беспрестанных завоевательных походов как о главном признаке стагнации не совсем верно. Не все битвы османов были проиграны, не все их походы оказались неудачными.

Намного более серьезным – и менее заметным для поверхностного взгляда – был назревавший внутренний кризис империи, политическое устройство и общественный строй которой вошли в острое и мучительное противоречие с изменившимися экономическими реалиями. Новые формы экономических отношений – в первую очередь система так называемых «откупов», по сути превратившая государственные земли в товар, – угрожали благосостоянию и привычному образу жизни тех слоев населения империи, на которых традиционно зиждилась ее военная и экономическая мощь. Свое недовольство те направляли не против нуворишей, а против правительства и султанов, что держало османское общество в постоянном напряжении. Порта тоже пострадала от собственной неумелой и недальновидной налоговой политики. Если в середине XVI века правительство распоряжалось более чем половиной общих доходов государства, то к началу XIX века его доля сократилась до ничтожной одной восьмой. На осуществление масштабных проектов попросту не хватало финансовых ресурсов. Кроме того, на дееспособности Порты сказывалась отсталость турецких политических институтов. По иронии судьбы командная система, некогда обеспечившая османам решающее преимущество над отсталой и раздробленной феодальной Европой, в XVIII веке стала главной причиной стагнации их державы.

Империю мог бы спасти одаренный и деятельный султан-реформатор, но… Династия породила целую череду бесталанных или нерешительных правителей, запомнившихся скорее своими странностями и чудачествами, а не дарованиями. Например, Осман III прославился нездоровой страстью к соболиным мехам и ненавистью к музыке. Больше, чем музыкантов, изгнанных им из дворца, этот султан не любил разве что женщин. Осман даже носил специальные подкованные железом ботинки, чтобы служанки, заслышав в коридоре грохот его шагов, успевали убраться с глаз долой…

Первую серьезную попытку реформ предпринял Махмуд II, упразднивший в середине июня 1826 года янычарский корпус. Он провел ряд важных административных реформ и пытался ввести в империи систему светского образования, в первую очередь технических и военных училищ, необходимых для переподготовки армейских кадров. Сопротивление консерваторов, местами переходящее в откровенный саботаж или даже открытое неповиновение, не позволило султану осуществить все задуманное. Реформаторскую деятельность Махмуда II продолжил его сын и преемник Абдул-Меджид I, начавший свое правление с провозглашения знаменитого Гюльханейского хатт-и-шерифа («священного указа»), открывавшего так называемый период Танзимата[167].

Гюльханейским указом Абдул-Меджид I гарантировал своим подданным неприкосновенность жизни, чести и собственности, справедливое распределение налоговых средств, сокращение сроков военной службы и прозрачность судебной системы. При этом впервые в истории империи султан признавал, что столь масштабный проект может быть успешно осуществлен лишь при условии единства власти и народа. Вернее, народов – Абдул-Меджид I понимал критическую важность объединяющей государственной идеологии для его полиэтнической и многоконфессиональной страны. В качестве таковой был предложен «османизм», в основе концепции которого лежала доктрина о братском единстве всех населяющих империю народов и равноценности их культур. Идеология «османизма» полностью провалилась – в том числе из-за активной поддержки националистических и центростремительных тенденций в среде нетурецких подданных империи иностранными государствами, в первую очередь Россией.

Также неудачей завершились и реформы Танзимата. Достигнутые – весьма ограниченные – успехи не удовлетворяли нужд увязшей в грезах о былом величии империи в срочных переменах. Абдул-Меджид I, как и его отец, столкнулся с яростным сопротивлением коррумпированного бюрократического аппарата, видевшего в реформах прямую угрозу своим незаконным источникам обогащения. Однако главной причиной вскоре поразившего империю кризиса стала Крымская война 1853–1856 годов с Россией. Из этого столкновения Порта вышла с почти полностью уничтоженной армией и разрушенной экономикой. Чтобы поправить финансовое положение, османы вынуждены были обратиться к европейским кредиторам. Первый заем – на очень жестких условиях – был предоставлен Константинополю в 1854 году, а уже летом следующего года османы вновь просили денег в долг у банкирского дома Ротшильдов… Выплаты процентов по кредитам всего за четверть века довели некогда богатейшую европейскую державу до официального банкротства.

По итогам Крымской войны стало совершенно очевидно, что Османская империя уже не способна составить реальной конкуренции не только гегемонам мировой политики вроде Британской империи, но даже другому региональному колоссу на глиняных ногах – России, агрессия со стороны которой усиливалась пропорционально ослаблению позиций османов.

Российская агрессия: русско-турецкие войны

Первые попытки наладить дипломатические отношения с Московией предпринял еще Баязид II. Посредником между двумя державами выступил хан крымских татар Менгли-Гирей, незадолго до этого ставший вассалом османской державы. Баязид II изъявил желание обменяться через него письмами с северным соседом: «Если великий князь[168] тебе, Менгли-Гирей, друг и брат, то и я хочу быть с ним в дружбе и братстве». Неудачные обстоятельства – в том числе отказ русского посла соблюсти придворный протокол – помешали государям обменяться полноценными миссиями, но Баязид II все же направил в Москву грамоту с гарантиями защиты русских купцов от притеснений со стороны турок.

Несмотря на это, отношения Константинополя с Москвой оставались напряженными. Основной причиной были действия крымских ханов. Первый серьезный вооруженный конфликт произошел после завоевания русскими Астраханского ханства – номинального союзника Порты. Летом 1569 года османы под предлогом помощи единоверцам отправили под стены Астрахани 15 тысяч янычар. Поход завершился неудачно: шторм потопил турецкую эскадру, а крымская конница не смогла помешать присланным из Москвы подкреплениям оказать осажденному гарнизону помощь. В итоге янычары были разбиты, Астрахань осталась за русскими.

Следующее столкновение произошло век спустя. С подачи гетмана Правобережной Украины Петра Дорошенко османы заняли Подолье. Дальнейшего продвижения на восток турки не планировали, занятые войной с Польшей, но русские, опасавшиеся потерять и подконтрольную им Левобережную Украину, первыми развязали войну. Боевые действия 1672–1681 годов шли в целом удачно для османов, однако их больше заботил другой фронт, и в январе 1681 года по инициативе Москвы между сторонами был заключен Бахчисарайский мирный договор, который на двадцать лет устанавливал границу между зонами влияния двух государств по Днепру. Все получили желаемое: русские избежали угрозы полномасштабного османского вторжения, а у Порты появилась возможность подготовки большой войны с Габсбургами.

Всего пять лет спустя Москва нарушила данное в Бахчисарае слово и присоединилась к Великой Турецкой войне на стороне Священной лиги, предварительно удостоверившись, что османов, так и не оправившихся после страшного Венского разгрома в сентябре 1683 года, теснят по всем фронтам. Никакой особой выгоды Москве это коварство не принесло – оба крымских похода ее войск закончились неудачно. Активные военные действия возобновились уже Петром I, сумевшим со второго раза – первый Азовский поход Петра провалился – вынудить османскую крепость Азов сдаться в июле 1696 года. Отчаянное положение Османской империи, с трудом сдерживавшей на западном фронте атаки коалиционных войск, вынудило султана подписать в 1700 году Константинопольский мир, согласно которому турки отказывались от Азова и части Поднепровья и гарантировали русским право дипломатического представительства в столице империи наравне с европейскими державами.

Шанс взять реванш у османов появился в 1711 году. На этот раз поводом для войны стало требование Петра I выслать за границы империи укрывавшегося там его старого врага – шведского короля Карла XII. В результате интриг беглеца и давления со стороны его французских союзников османы объявили русским войну. 20 июля 1711 года многократно превосходившие противника численностью имперские войска прижали армию Петра I к берегу реки Прут. Первый штурм ничего не дал османам, и тогда они обложили лагерь русских у Новой Станилешти полукругом полевых укреплений и походных батарей. К вечеру положение осажденных стало отчаянным: армии Петра I грозила неизбежная гибель, а ему самому – позорный плен или смерть в бою. Не имея возможности спастись благодаря своему военному искусству, русские прибегли к искусству гораздо более тонкому и не так бросающемуся в глаза – к дипломатии и коррупции. Из осажденного и обстреливаемого артиллерией лагеря к турецким позициям поспешили парламентеры. В результате переговоров командовавший османскими войсками великий визирь Балтаджи Мехмед-паша за взятку в 150 тысяч российских рублей согласился на так называемый Прутский мир, наибольшую выгоду от которого получали поляки и шведы. Османам же русские всего лишь возвращали малозначительный Азов, который империя легко получила бы, уничтожив попавшую в смертельную западню вражескую армию и, главное, самого Петра I. Разумеется, как только угроза миновала, русские сочли условия мирного договора слишком жесткими и попытались их пересмотреть. Война продолжалась до 1713 года, а окончательного соглашения стороны достигли только к 1720 году, когда был заключен Константинопольский «Вечный мир».

Дипломатическая вечность длилась относительно недолго – всего пятнадцать лет. В результате войны 1735–1739 годов русские вернули себе Азов, но потеряли право выводить в Черное море даже торговый флот. Вполне удовлетворяющие османов итоги войны на два фронта – русских с большими потерями для себя пытались поддержать австрийцы – не смогли приостановить очевидного ослабления имперской военной машины. В середине XVIII века российская императрица Екатерина II Великая вновь и вновь поднимала вопрос о необходимости окончательного «освобождения» Балкан от турецкого ига и последующем «справедливом» разделе «османского наследства». Вопреки надеждам России, ни одна из европейских стран не поддержала этот план. Великобритания вместе с Францией и вовсе объявили о готовности при необходимости защищать суверенитет Османской империи и неприкосновенность ее территорий.

Впрочем, к 1768 году, когда разгорелась очередная русско-турецкая война, европейские державы уже забыли о своих гарантиях. Этот конфликт стал одним из первых катастрофических поражений османской державы в противостоянии с северным соседом. Турки несли огромные потери и на суше, и на море. Уничтожение их флота в Чесменском сражении позволило эскадре графа Орлова перерезать водные коммуникации османов в Эгейском море и установить морскую блокаду Дарданелл. Еще хуже дела обстояли на суше: в 1771 году русские войска заняли Крым. По условиям сурового и оскорбительного для Османской империи Кючук-Кайнарджийского мирного договора[169] 1774 года Крымское ханство освобождалось от «турецкого ига»[170] и становилось неприкосновенным ни для одной из сторон. Русские получали право держать в Черном море военный флот и беспрепятственно проходить через Босфор и Дарданеллы.

Уже в 1783 году Российская империя отказалась от своих заверений в признании независимости Крымского ханства. Князь Потемкин, «усмиритель Крыма», вынудил последнего крымского хана Шахина Гирея отречься и объявил о «принятии полуострова Крымского под Российскую державу». Возмущение подданных столь наглым нарушением условий договора вынудило Порту начать в 1787 году новую войну, к которой османы, впрочем, были совершенно не готовы…

В серии последовавших конфликтов, самым серьезным из которых было военное вмешательство европейских держав во внутренние дела империи в 1828–1829 годах, османы вынуждены были предоставить автономию Греции, Сербии, Молдавии, Валахии и уступить россиянам черноморское побережье. Часть потерянных территорий вернулась под руку Константинополя в результате Восточной войны 1853–1856 годов, но непомерной ценой.

В 1853 году желание русских повоевать за «османское наследство» наконец осуществилось. Правда, не так, как они рассчитывали, к тому же на территории, которую они считали своей. Оккупация, вопреки условиям Адрианопольского мирного соглашения 1829 года, Молдавии и Валахии русскими войсками спровоцировала объявление России войны сначала Османской империей, а затем коалицией европейских стран, куда входили Великобритания, Франция и Сардинское королевство. Поначалу военные действия были успешными для русских. В последнем массовом бою парусных эскадр – Синопском сражении, прозванном в европейской прессе Синопской резней, – российский Черноморский флот под командованием Нахимова уничтожил застигнутые на рейде турецкие корабли. Однако вступление в войну на море британских и французских флотов моментально изменило ситуацию. Ошибки командования и отсталость в техническом оснащении не позволили русским помешать коалиционным войскам высадиться на полуостров и занять главную российскую базу в Крыму – Севастополь. К концу 1855 года Петербург запросил у союзников мира.

Османская империя победила в Крымской войне лишь формально. Не получив в результате никаких значительных выгод, турки понесли огромные человеческие и материальные потери и уже не смогли оправиться. Долги, в которые Крымская война загнала Порту, в конце концов привели к признанию империей себя банкротом. В таких условиях логичным итогом соперничества османов и русских за гегемонию в черноморском регионе стал бы захват русскими войсками Константинополя, чего едва не случилось в ходе русско-турецкой кампании 1877–1878 годов, и лишь оперативное вмешательство Великобритании и Франции спасло тогда Османскую империю от гибели.

Впрочем, последнее слово в продолжавшемся три с лишним века противостоянии осталось все же за османами – слабое утешение, но и оно перепало Порте почти случайно. Несмотря на ряд тяжелых поражений турок на Кавказском фронте, Октябрьская революция в России заставила русских отказаться от дальнейшего участия в Первой мировой войне и заключить перемирие[171]. Российская империя распалась, и хотя османское государство просуществовало ненамного дольше, турки все же могли торжествовать, одержав эту горькую и, по большей части, чужую победу…

Последний султан

Злосчастный 1876 год обрушил на жителей Османской империи великое множество бедствий: во многих провинциях свирепствовали голод и эпидемии, массовый падеж скота подрывал единственную мощную отрасль имперской экономики – сельское хозяйство, а постоянные межэтнические и межконфессиональные столкновения – лояльность граждан к правительству и султанской власти. 31 августа 1876 года в условиях жесточайшего кризиса на имперский престол взошел Абдул-Хамид II, последний султан-самодержец.

Впрочем, в первые дни правления самостоятельность осуществляемой Портой политики была для тридцатичетырехлетнего султана недостижимой роскошью. Формально безграничная власть «счастливого повелителя» османов оказалась для Абдул-Хамида сродни фантомной боли – руки уже нет, но ее воображаемая ладонь продолжает зудеть. Опоясавшись мечом Османа, новый султан оказался между молотом и наковальней. С одной стороны, после учиненной османами возмутительной резни в восставшей Болгарии на Порту оказывали беспрецедентное давление европейские державы, требовавшие прекратить войну с Сербией и предоставить автономию балканским христианам. С другой – радикальных реформ добивались и оппозиционеры-конституционалисты. И хотя обещание даровать подданным империи конституцию исходило от предшественника Абдул-Хамида – страдавшего тяжелым нервным расстройством Мурада V, – но исполнять его пришлось именно ему. Впрочем, уже тогда, в самом начале своего правления, султан показал себя тонким и расчетливым политиком, сумевшим извлечь из этого нежеланного, но неизбежного события максимальную пользу.

23 декабря 1876 года в отсутствие султана его секретарь объявил о принятии первой в истории османского государства конституции. Она гарантировала неприкосновенность личных свобод и равноправие перед законом всем гражданам империи вне зависимости от их национальной или религиозной принадлежности. Законодательная власть передавалась двухпалатному парламенту, а в отношении судебной декларировалась ее обязательная гласность и независимость. Абдул-Хамид, со своей стороны, позаботился о включении в основной закон государства двух важных пунктов. Это было, во-первых, провозглашение принципа неделимости и территориальной целостности империи, все жители которой объявлялись просто «османами». Это выбивало почву из-под ног идеологам национально-освободительных движений и превращало повестку европейского конгресса о судьбе балканских народов в фарс. Во-вторых, им были внесены поправки о неограниченном личном праве султана высылать из страны всех неугодных. Этим правом Абдул-Хамид не преминул воспользоваться меньше чем через два месяца, выдворив в Европу лидера «новых османов» и «отца» первой османской конституции Мидхата-пашу.

«Политика просроченных обещаний», прекрасно подходившая для умиротворения европейских послов и собственного народа, совершенно не работала в отношении России. Вопреки всем декларациям, русских не интересовали ни османские политические реформы, ни реальное положение «братьев-славян» под турецким игом – им нужен был только повод для войны. О ее начале было объявлено 24 апреля 1877 года. Численное превосходство российских войск и пассивность турецких командиров позволила русским без особых сложностей форсировать Дунай и вторгнуться в Болгарию, которая, впрочем, встречала их как освободителей. Летом они заняли Шипку, а к началу зимы – Плевну. Положение имперских сил осложнялось с каждым днем. После сдачи армии Османа-паши и захвата в январе 1878 года Эдирне перед русскими открылась прямая дорога на столицу империи Константинополь. В городе началась паника. Осознание реальности полного краха вынудило созванный незадолго перед тем парламент потребовать у султана отставки правительства и умиротворения агрессора любой ценой. В середине февраля Абдул-Хамид распустил нижнюю палату парламента и приостановил его деятельность на неопределенный срок, но переговоры с русскими все же начал. 3 марта 1878 года стороны заключили Сан-Стефанский мир[172], по условиям которого полностью независимыми становились Сербия, Черногория и Румыния, Босния и Герцеговина получала автономию, образовывалось автономное, хотя и вассальное по отношению к Порте Болгарское княжество, а Порта выплачивала России свыше миллиарда рублей репараций, бóльшая часть которых погашалась территориальными уступками.

Однако Петербург торжествовал рано. Усиление России и попытка одностороннего пересмотра итогов Крымской войны не устраивали более крупных игроков. На Берлинском конгрессе в июле 1878 года европейские державы навязали обеим воюющим империям соглашение, изменявшее условия мирного договора в ущерб интересам России и ее балканских сторонников. Константинополь тоже понес чувствительные утраты: Кипр отошел англичанам в обмен на предоставление защиты от русской агрессии, Босния и Герцеговина отходила Австро-Венгрии, причем усмирение недовольных таким решение местных жителей возлагалось на османов – унижение, разозлившее Абдул-Хамида едва ли не сильнее позорного поражения в войне и огромных потерь.

В результате подписанных соглашений и взятых на себя обязательств Порта лишалась десяти процентов подконтрольных ей территорий и почти пятой части податного населения, преимущественно христиан. Это не только обрушило и без того ослабленную экономику империи – в начале 1880-х годов официальный Константинополь объявил себя банкротом, – но и самым кардинальным образом изменило ее политический облик, взгляд на саму себя. Идеи «османизма» – то есть наднационального объединения всех граждан в единый социум, – жизненно необходимые для функционирования многонациональной и поликонфессиональной державы, перестали быть актуальны для империи, в одночасье откатившейся к почти моноэтническому мусульманскому государству. На смену потерявшей актуальность концепции пришла, с подачи Абдул-Хамида II, идеология панисламизма. Парадокс, но сам султан при этом отнюдь не был фанатиком, каким его иногда пытаются изобразить европейские историки. Современники, знавшие Абдул-Хамида лично, свидетельствуют, что «красный (кровавый) султан», с газетных страниц призывавший народ к укреплению веры, в жизни был далек от религиозного фанатизма. Мемуары родственников и друзей описывают его как вполне светского человека, высоко ценившего такие развлечения, как театр, музыка и европейская беллетристика. Он даже прибегал к услугам парикмахера-христианина, чем неизменно вызывал священный ужас у обитателей дворца.

Как бы то ни было, Абдул-Хамид едва ли не первым из османских султанов стряхнул вековую пыль с добытого еще Селимом I титула халифа – повелителя правоверных и со свойственной ему обстоятельностью превратил религию в удобный и эффективный инструмент управления населением. Другим важным элементом его политики стал террор. И вот в этом вопросе нет и следа неоднозначности – в заботе об укреплении своей власти султан был совершенно однозначно искренен.

Впрочем, поводов для опасения за собственную безопасность у Абдул-Хамида хватало. Только за первые три года его правления было предпринято несколько попыток государственного переворота – казалось бы, безнадежных, но султан слишком хорошо знал историю своей семьи, чтобы полагаться на слепую удачу. Последней каплей стало нападение на резиденцию Абдул-Хамида нескольких сотен бежавших из Болгарии мусульман. Дворцовая гвардия без труда разогнала смутьянов, а их лидер и несколько десятков его последователей были убиты на месте. Это событие открыло в правлении «красного султана» новый период, печально известный как Зулюм[173].

В целях усиления безопасности султанский дворец Йылдыз превратился в настоящую крепость: двор обнесли второй глухой стеной, внутренние помещения оборудовали дополнительными постами охраны, а численность дворцовой стражи и личных телохранителей Абдул-Хамида увеличили в несколько раз. Султан практически перестал покидать пределы своей резиденции. Исключение он делал только для пятничной молитвы, но и ее Абдул-Хамид совершал в пристроенной прямо к дворцу мечети. Правда, в 1905 году все эти меры не уберегли султана от покушения прямо на пороге мечети. Спасло чудо: Абдул-Хамид остановился для разговора с шейх-уль-исламом, чего обычно не делал, и взрыв прогремел до того, как он оказался в зоне поражения. Свите султана и другим верующим повезло меньше. Точное количество жертв неизвестно, но оно велико…

Покушение должно было стать местью «красному султану» лидера Армянского революционного содружества дашнаков Христофора Микаэляна за одну из самых темных и кровавых страниц имперской истории – так называемую Хамидийскую резню. Этнические чистки, затянувшиеся на несколько лет и затронувшие почти все районы массового проживания армян, начались с уничтожения в конце лета 1894 года деревень Шеник и Семал. Поводом для насилия послужил отказ тамошних жителей платить двойные налоги – и государству, и лидерам местных курдов, чьи племена активно вооружались имперскими чиновниками и использовались в качестве добровольческой и почти неконтролируемой милиции. Вооруженное – и успешное – сопротивление армянской диаспоры налетам отрядов курдской конницы хамидие привело к вмешательству в ситуацию регулярных войск. Командир Четвертого армейского корпуса Зеки-паша гарантировал местным жителям неприкосновенность, но как только те сложили оружие, санкционировал непосредственное участие османских солдат в жуткой Сасунской резне и последующей охоте за немногими выжившими беглецами. Даже если Зеки-паша и содействовал массовым убийства не по воле Константинопола, а по собственной инициативе, за свою преступную деятельность он не только не понес наказания, но и был официально вознагражден султаном.

30 сентября 1895 года в Константинополе состоялось массовое шествие армянской общины, протестующей против насилия и дискриминации. Хотя организаторы объявили марш мирной акцией, многие демонстранты были вооружены револьверами. Солдаты в форме и переодетые в гражданское провокаторы затеяли на пути следования армян потасовку. В результате одиночный выстрел в полицейского офицера стал сигналом для расстрела толпы демонстрантов. Десятки были убиты на месте, сотни ранены. Полиция хватала разбегавшихся людей, но не арестовывала, а передавала для последующей расправы агрессивно настроенным турецким националистам. После этого, несмотря на протесты европейских послов и обещания Абдул-Хамида II прекратить бессмысленные убийства, волна насилия прокатилась по всем городам империи, где массово проживали армяне.

Чтобы привлечь более пристальное внимание европейцев к ситуации, вооруженные дашнаки захватили 26 августа 1896 года здание Османского банка, после банкротства империи управляемого европейским Советом директоров османского государственного долга. Террористический акт спровоцировал массовые погромы армянских домов Константинополя. Резня и уличные беспорядки охватили несколько районов столицы. Погромщики убивали армян даже в стенах полицейских участков, где несчастные искали спасения. Чтобы прекратить бойню, англичане задействовали вооруженных военных моряков с боевых кораблей, стоявших на столичном рейде…

Точное число жертв этнических чисток 1894–1896 годов подсчитать невозможно – в том числе и потому, что многие случаи убийств просто не регистрировались властями. По мнению большинства исследователей, количество убитых колеблется от 60 до 100 тысяч человек. Вину за происшедшее и европейские дипломаты, и представители армянской диаспоры однозначно возлагали на Абдул-Хамида II, после этого и прозванного «красным (кровавым) султаном». Ответная аргументация турецких властей не выдерживает никакой критики. Антиосманские митинги и даже вооруженные выступления зачастую действительно организовывались и координировались из-за границы радикальными группировками вроде дашнаков. Однако этот факт никак не снимает с правительства Порты ответственности ни за бессудные казни армянских оппозиционеров, ни, тем более, за массовые убийства погромщиками ни в чем не повинных армян, в том числе стариков, женщин и детей.

Сложно поверить и в утверждение, будто столкновения на этнической почве были спонтанным явлением, о котором султан узнал лишь постфактум. Многие из Османов подобно Абдул-Хамиду II запирались во дворце, появляясь на публике всего несколько раз в год. Однако последний султан, в отличие от своих деспотичных предков, не погряз в удовольствиях плоти, переложив управление империей на чиновников. Нет, подозрительный, мнительный на грани паранойи «красный султан» исступленно, по многу часов в день работал. Сомнительно, чтобы правитель, старавшийся вникать в каждую мелочь и контролировать любой процесс, не знал о творимом по всей стране геноциде. Более вероятно, что этнические чистки стали ужасным, но логичным апогеем проводимой султаном политики «разделяй и властвуй» – гораздо проще сохранить власть если, раздувая религиозную или национальную нетерпимость, стравливать ропщущих подданных между собой.

Однако, как известно, на штык опереться можно, но сесть нельзя. Политический террор и бесконечные репрессии против инакомыслящих подавили оппозицию лишь на время. Авторитарный стиль правления Абдул-Хамида II не оставлял гражданам легального пути для борьбы с преступным режимом, и движение сопротивления ушло в подполье. Всевозможные тайные общества – в том числе радикальные – и оппозиционные партии возникали по всей стране и за ее пределами. К концу XIX века многие из них объединились в единую структуру под названием «Османское общество единения и прогресса», первоочередными целями которой были восстановление конституционного строя, свержение султана и созыв национального парламента. Несмотря на многочисленные – часто неразрешимые – внутренние противоречия, идеи членов «Единения и прогресса», называвших себя младотурками, поддерживали даже некоторые члены Османской фамилии.

В июле 1908 года лидеры радикального блока оппозиции подняли вооруженный мятеж сразу в нескольких городах Македонии. Установив контроль над Фессалониками и Манастирем[174], восставшие объявили, что готовы возобновить действие конституции 1876 года силой, и дали правительству время до конца месяца на удовлетворение их требований. В противном случае младотурецкие офицеры грозились повести верные им войска на Константинополь. 24 июля Абдул-Хамид II согласился на все условия ультиматума. Не имея реальной возможности вести вооруженную борьбу за ускользавшую из рук власть, султан обратился к уже испытанным методам «политики просроченных обещаний». Формально исполнив пожелания революционеров, он пользовался любым предлогом, чтобы саботировать их деятельность, – например, игнорировал даже те парламентские сессии, в которых обязан был участвовать по протоколу. Абдул-Хамид несколько раз пытался издать указы, расширявшие султанские полномочия, но добился лишь ухудшения своего положения. Тогда, прекрасно понимая неразрешимость проблем, с которым неизбежно должны были столкнуться новые власти, «красный султан» занял выжидательную позицию в надежде, что революция потерпит крах.

В апреле 1909 года его надежды оправдались, но лишь частично. В ночь с 12 на 13 апреля[175] солдаты столичного гарнизона арестовали часть младотурецких офицеров, а часть перебили, захватили здание парламента и потребовали от султана немедленной реставрации старых порядков, в том числе законов шариата. Абдул-Хамид II охотно согласился с этими требованиями, от себя добавив амнистию все участникам военного переворота. Торжество «красного султана» длилось недолго. Спешно собранная лидерами младотурок Армия действия с боями вступила в Константинополь меньше чем через две недели. 27 апреля 1909 года, несмотря на все заверения Абдул-Хамида в непричастности к контрреволюционным силам, последний султан-самодержец был низложен парламентом и вместе с семьей выслан в Фессалоники.

Трон занял пассивный Мехмед V Решад. Его полномочия были сильно ограничены конституцией, а реальная власть в стране и вовсе принадлежала военным лидерам младотурков, так называемым «трем пашам»: Джемалю-паше, Энверу-паше и Талаат-паше. В 1913 году триумвират значительно упрочил свое положение, совершив очередной государственный переворот, известный как «рейд на Блистательную Порту». Обеспечив себе полный контроль и над законодательной, и над исполнительной властью, младотурки начали проводить политику, прискорбно схожую с действиями свергнутого ими Абдул-Хамида – в том числе и в отношении геноцида армян, который при «трех пашах» достиг недосягаемых масштабов. Государственный террор, агрессивный национализм и позорное, губительное для империи поражение в Первой мировой войне подорвало доверие турок к «Единению и прогрессу». В 1918 году партия объявила о самороспуске. После вступления войск Антанты в Константинополь Энвер-паша и остальные младотурецкие лидеры бежали из страны. В следующем году турецкий трибунал за организацию геноцида и военные преступления заочно приговорил их к смертной казни через повешение.

1 ноября 1922 года Великое национальное собрание Турции упразднило султанат, и многовековая история Османской империи завершилась. Мехмед VI Вахидеддин, последний из опоясанных мечом Османа[176], 17 ноября покинул родину на борту британского линкора «Малайя». Он умер на чужбине, в Сан-Ремо, как и многие другие представители династии Османов, поголовно высланные из Турции весной 1924 года.

Потомки

3 марта 1924 года лидеры новообразованной Турецкой Республики приняли закон под номером 431, объявлявший всех членов Османской династии персонами нон грата. В одночасье 156 самых привилегированных мужчин и женщин страны превратились в изгоев и подлежали принудительной высылке в ближайшее время. Мужчинам давали на сборы один день, женщинам – целую неделю. Семью Абдул-Меджида II и его самого депортировали в течение 24 часов – даже до того, как решение Великого национального собрания Турции вступило в силу. Чтобы не привлекать к его отъезду излишнего внимания и не провоцировать народные волнения, халифа тайно посадили на поезд в Чатальке. Остальные члены фамилии отбывали с вокзала Сиркеджи. Их было более полутора сотен – в изгнание Османов сопровождали близкие родственники и даже верные слуги, не желавшие покидать хозяев в трудный час. Верность обходилась дорого – все, кто добровольно поднимался в вагоны вместе с наследниками опальной фамилии, должны были в полной мере разделить их судьбу. Им запрещалось не только обращаться за гражданством Турции, но и когда-либо пересекать ее границу – даже транзитом.

Паспорта членам дома Османов все же выдали, но с ограниченным сроком действия – на год. Большинство изгнанников надеялись найти приют в Египте, но встретили очень прохладный прием со стороны и короля Фуада, и реально правивших регионом британцев. Соседняя Сирия под давлением турецкого правительства тоже отказалась их принять. Многие Османы осели в Бейруте под присмотром французских оккупационных сил. Остальные разъехались по Европе. Большинство из бывших царственных особ не только никогда не пересекали границу родины, но и не владели иностранными языками и не знали жизни за пределами дворцовых стен. Полученное принцами образование – преимущественно «парадно-военное» – не имело на чужбине никакого веса и оказалось там совершенно бесполезным. Уже к 1925 году положение большинства Османов стало крайне тяжелым, поскольку у них не было ни документов, ни средств к существованию. Люди, привыкшие тратить деньги без счета, вдруг оказались без гроша за душой.

Бóльшая часть имущества Османов была описана и конфискована в пользу республиканского бюджета еще до их отъезда. Принадлежавшая репрессированным недвижимость и земельные владения выставили на аукцион по бросовым ценам, а владельцев предупредили, что вся не проданная в течение года собственность отойдет государству. Чтобы сохранить хотя бы видимость приличий, правительство Турции предоставило каждому из депортированных по 1 тысяче лир подъемных, но этих денег хватило от силы на несколько месяцев – многие Османы попросту не умели планировать траты и экономить. Да, отчасти в своем бедственном положении были виноваты сами изгнанники. Обрушившиеся на них перемены оказались слишком кардинальными, чтобы члены царственной фамилии могли по-настоящему поверить в реальность и бесповоротность происходящего. По словам 44-го главы Дома Османов Баязида Османоглу, его отец перед отъездом велел слугам подготовить дворец к возвращению семьи в конце лета – начале осени…

Именно поэтому многие либо вообще не взяли с собой в дорогу ценности для продажи, либо же доверили их хранение людям из своего окружения. Часто такие конфиденты беззастенчиво обманывали доверие своих вчерашних патронов и присваивали богатства султанской родни. Однако потомки Сулеймана Великолепного упорно продолжали верить, что «их» народ вот-вот взбунтуется против «несправедливости», восстановит султанат и досадная ссылка не продлится дольше нескольких месяцев. Ну, уж точно не дольше года – срока действия выданных им паспортов.

Осман Салахеддин Османоглу[177], родившийся в Египте в годы Второй мировой, правнук Мурада V по материнской линии, вспоминал: «В первые месяцы ссылки все думали: нас выслали из-за революционной ситуации. Когда положение стабилизируется и республика окрепнет, нам разрешат вернуться. Мы вернемся максимум через 3–5 лет. И каждый год мы спрашивали себя: „Мы вернемся уже в этом году? Или, быть может, в следующем?“ Никому и в голову не приходило, что изгнание затянется на полвека…»

Первое время помочь царственным беженцам пытались аристократы из исламских стран и просто богатые единоверцы или соотечественники – в том числе бежавшие в Европу османские армяне. Деньги обездоленным Османам отправляли последний низам Хайдарабада[178] Асаф Джах VII, египетский принц-аквалангист Омар Тусун и Король Хиджаза Хуссейн ибн Али. Однако львиная доля этих пожертвований не доходила до разбросанных судьбой по миру адресатов.

«Это были тяжелые времена, – рассказывал Осман Салахеддин Османоглу. – Ни у кого из нас не было профессии. Мой дед, Селахаттин, был вынужден одалживать деньги у своего дантиста. Из-за невыносимой нужды первого десятилетия несколько наших родичей покончили с собой. Сын Абдул-Хамида II, шехзаде Абдуррахим Хайри, был одним из таких самоубийц…»

Сначала изгнанники распродали или заложили все взятые с собой драгоценности. Затем пришел черед личных вещей, включая даже Кораны с изукрашенными золотом страницами. Менее предусмотрительным или более сентиментальным пришлось совсем худо. Сохранившие остатки самоуважения и здравого смысла Османы, подобно беглым русским князьям, устраивались работать таксистами или посудомойками в дорогих отелях. Другие жили на улице и питались объедками с помойки. Несколько человек умерли от голода. Кто-то занимался попрошайничеством. Особенно трагична история тех Османов, что дожили до того момента, когда им разрешили вернуться на родину, но умерли, так и не сумев наскрести денег на билет до Турции.

Тем не менее, вопреки унижениям и лишениям, царственные беженцы упорно держались за память и традиции своего рода. Даже в изгнании всегда был формальный глава Дома Османов – это звание передается старшему из потомков султанов мужского пола. Один из таких номинальных лидеров династии, 41-й глава клана, шехзаде Али Васиб Эфенди, обратился к правительству Франции с просьбой о предоставлении «почетного гражданства» членам бывшей правящей фамилии. Под давлением турецкого правительства Франция, как прежде Сирия, отказала в гражданстве потомкам Сулеймана Великолепного. Правда, официальный Париж выдал им документы, разрешающие свободно путешествовать по миру. Паспорта получили и родившиеся уже в ссылке наследники династии.

Те, кто пережил самые трудные первые годы депортации, постепенно нашли свое место в жизни. Кто-то, по примеру поселившегося в Сан-Ремо последнего султана Мехмеда VI Вахидеддина, осел на Лазурном берегу и прожил тихую, скоромную жизнь. Другие, напротив, добились на чужбине весьма заметных успехов. Так, внук Абдул-Хамида II Османоглу Бюлент сделал успешную карьеру в компании «Michelin», удостоился ордена Почетного легиона и места почетного советника французского министра торговли. Подвигами в небе – сначала как пилот ВВС США, а позднее как гражданский летчик – прославился шехзаде Орхан. Это он в 1939 году, рискуя жизнью, эвакуировал последнего короля Албании Ахмета Зогу из зоны итальянской оккупации. Сегодня среди султанских потомков состоятельные бизнесмены, популярные телеведущие[179] и актеры[180], есть даже знаменитый стендап-комик. Однако среди судеб высланных Османов встречались весьма драматичные, совершенно невероятные истории, словно сошедшие со страниц авантюрного романа.

Дюндара Османоглу, нынешнего, 45-го по счету, главу Дома Османов, опасная слава настигла, когда ему было без малого девяносто лет. Прожив тихую и размеренную жизнь кадрового военного, на пенсии он вдруг оказался в самом эпицентре сирийской гражданской войны. Ежедневно рискуя попасть под обстрел, Дюндар Османоглу, тем не менее, категорически отказался выезжать из страны, не желая бросать в опасности прикованную болезнью к постели супругу. Как говорил персонаж известного фильма, «может быть, это и не подвиг, но что-то героическое в этом есть».

А вот его отец, шехзаде Мехмед Абдулкерим, был настоящим международным авантюристом. В начале 30-х годов XX века он принимал непосредственное участие в национально-освободительном движении китайских уйгуров. С принцем связалась японская разведка и предложила легитимному наследнику исламского государя возглавить разрозненное и недисциплинированное Движение за независимость его единоверцев-уйгуров в провинции Синьцзян. Не колеблясь, Мехмед Абдулкерим поехал в Токио, но, не найдя в Стране восходящего солнца той поддержки, на какую рассчитывал, все равно отправился в Синьцзян, чтобы организовывать людей на месте. После поражения своих невеликих сил шехзаде бежал от мести китайских спецслужб в Индию, а оттуда в США, где в 1935 году был найден мертвым в номере отеля…

Преследованиям со стороны спецслужб подвергались не только мужчины из рода Османа, но и женщины. Так, обвиненная в попытке государственного переворота, оказалась в заточении внучка последнего османского султана Мехмеда VI Фатьма Неслишах-султан. Она стала последним ребенком правящей фамилии, родившимся до свержения султанской власти, и последней, о чьем приходе в этот мир возвестили подданным пушечные залпы, в случае Фатьмы Неслишах-султан – 121. После ссылки ее родители поселились в Ницце, где и прошло детство принцессы. Девушке повезло: в отличие от многих родичей, ее семья не знала истинной нужды. Вместе с младшими сестрами она получила хорошее классическое образование, в том числе благодаря и усилиям гувернеров, свободно изъяснялась на четырех языках – английском, французском, немецком и арабском. Парадокс, но в юности османская принцесса, как и другие дети-экспаты, плохо говорила по-турецки[181]. Это, впрочем, не мешало девушке тосковать по родине, которую она даже не помнила: «У мамы были друзья, которые ездили в Константинополь. Я всегда просила привезти мне оттуда хоть горсточку земли, но никто из них ни разу этого не сделал», – жаловалась Фатьма Неслишах-султан своему биографу.

Мир за окном ее резиденции стремительно менялся, но для многих венценосных детей время текло по своим законам. В 1940 году девятнадцатилетняя Фатьма Неслишах-султан вышла замуж за принца Египта и наследника многомиллионного состояния Мухаммада Адбель Монима. Вскоре у пары родились двое детей: как и положено, первенец – наследник династии и отрада матери – крохотная дочь-принцесса. Идеальная жизнь образцовой монаршей семьи. После Июльской революции 1952 года, во время которой Движение свободных офицеров свергло правящего короля Египта Фарука, мужа Фатьмы назначили председателем совета регентов при малолетнем короле Фуаде II. Через полтора месяца совет распустили, и принц Мухаммад стал, по сути, единоличным правителем. Роль королевы-консорта досталась Фатьме Неслишах-султан. Со своими обязанностями принцесса справлялась блестяще – ее благотворительные акции и даже просто появления на публике неизменно вызывали восхищение у жителей Египта.

Однако реалии переломного XX века настигли внучку османского султана и в безвременье дворца правителей еще Древнего Египта. Регентство ее мужа Мухаммада продлилось недолго – всего десять месяцев. 18 июня 1953 года совет революционного египетского командования упразднил монархию и объявил страну республикой. Начались репрессии в отношении сторонников прежнего режима. В 1957 году пришли и за семьей бывшего регента принца Мухаммада. Фатьма вместе с мужем и детьми оказалась под домашним арестом по обвинению в международном заговоре против президента Гамаля Абдель Нассера. Лишь благодаря вмешательству правительства Турции семью Фатьмы Неслишах-султан освободили при условии, что они немедленно покинут страну. Так внучка последнего султана оказалась принцессой в изгнании уже второй раз в жизни.

Когда запрет на въезд и проживание в Турции[182] для потомков Османов женского пола был отменен, Фатьма Неслишах-султан воспользовалась амнистией, оформила турецкое гражданство и переселилась в Константинополь. «Когда я хожу по улицам Константинополя и вижу эти прекрасные здания, построенные моими предками, мне кажется, что они принадлежат мне. Я чувствую себя частью этого места, я принадлежу этой земле», – говорила она биографу. Хотя ее дети числятся не потомками Османов, а наследниками египетской королевской семьи, сама Фатьма Неслишах-султан стала в 2009 году старейшим членом бывшей правящей фамилии – после смерти Эртугрула Османа Османоглу, которого в Турции называли «последним Османом».

Хотя решение Мустафы Кемаля Ататюрка и лишило Эртугрула, как и всех остальных членов династии, родины, пройти через унижение спешной насильственной высылки ему не довелось. В роковой день принятия закона № 431 двенадцатилетний шехзаде находился в Вене, где учился в школе. Образование он продолжил в Париже, где изучал философию и политологию. В тридцатые годы Эртугрул вместе с отцом перебрался в Нью-Йорк и там большую часть своей жизни – 64 года – прожил в скромной съемной квартире с двумя спальнями, окна которых выходили на шумную уличную площадку ресторана.

В многочисленных интервью и личных беседах он всегда подчеркивал, что далек от политики и не стремится к реставрации монархии на родине. «Эртугрул никогда не питал надежды вернуть династии Османов утраченное положение, – рассказывал друг „последнего Османа“ стамбульский архитектор Али Таяр. – Однако для всех нас, он – важное связующее звено с прошлым Турции». Сам Эртугрул, невзирая ни на какие лишения, хранил трогательную верность этому прошлому. Он упорно считал себя подданным уже не существующей Османской империи и отказывался принимать любое другое гражданство. Для международных поездок – а в молодости он много путешествовал по делам своей угледобывающей компании – Эртугрул использовал особый сертификат личности, разработанный специально для него известным парижским адвокатом. Такое положение, вероятно, продлилось бы до самой смерти «последнего Османа», если бы не ужесточившиеся после теракта 11 сентября 2001 года меры авиационной безопасности.

В 2004 году эту проблему помог решить премьер-министр Турции Реджеп Тайип Эрдоган, который стал первым высокопоставленным турецким чиновником, лично встретившимся с главой Дома Османов. Супруга Эртугрула Зейнеп Тарзи – племянница свергнутого афганского шаха Аманулла-хана – рассказывала: «Эрдоган был потрясен тем, что глава Дома Османов всю жизнь де-факто является лицом без документов и гражданства». Через два месяца после памятной встречи Эртугрулу торжественно вручили новенький паспорт с полумесяцем и звездой на обложке.

После переезда в Константинополь «последний Осман» жил скромно и, несмотря на входящее в Турции в моду «нео-османство», не кичился своим статусом. Вместо того чтобы пользоваться своим царственным происхождением, Эртугрул располагал к себе собеседников сдержанным юмором и тонким сарказмом. Дидем Йилмаз, интервьюировавшая его для фильма «В поисках султана», призналась, что ожидала встретиться с озлобленным, сетующим на судьбу стариком, но нашла «последнего Османа» «добрым, понимающим, вдумчивым». Глава Дома Османов со смехом парировал: «Конечно, для вашего фильма было бы удобнее, окажись моя жизнь паршивой, но – увы! Надеюсь, вы меня простите за это».