Вспоминать, чтобы помнить (Remember to Remember)

Хлеб насущный

Хлеб — первичный символ. Однако попытайтесь найти у нас приличный хлеб. Можно проехать по американским дорогам пять — десять тысяч миль, так и не попробовав хорошего хлеба. Американцам безразлично, какой хлеб они едят. Они скорее умрут от истощения, но не откажутся от своего безвкусного хлеба — хлеба без витаминов, мертвого хлеба. Почему? Потому что в этой стране сам корень жизни гнилой. Знай американцы вкус хорошего хлеба, у них не было бы таких удивительных машин, которым они отдают все свое время, энергию и любовь. Зубной протез для американца важнее буханки хорошего хлеба. Отсюда последствия: скверный хлеб, гнилые зубы, плохое пищеварение, запоры, дурной запах изо рта, сексуальный голод, болезни и несчастные случаи, операционный стол, протезы, очки, облысение, проблемы с почками и мочевым пузырем, неврозы, психозы, шизофрения, войны и голод. Ешьте с рождения красиво упакованный в целлофан американский хлеб и в сорок пять вам — крышка. Хороший хлеб пекут только в гетто. В районе, где живут иностранцы, всегда есть шанс отведать вкусный хлеб. В еврейской булочной или кулинарии вам почти наверняка продадут отличную буханку. Самый вкусный хлеб на свете — это русский черный хлеб, легкий, почти воздушный, но он редко встречается на нашем огромном континенте. Согласно последним лабораторным исследованиям, русские не вводят в тесто никаких дополнительных витаминов. Просто они любят хороший хлеб — так же, как любят икру и водку и прочие вкусные вещи. Американцы — любители виски, джина и пива —давно уже утратили вкус к хорошей еде. А утратив его, потеряли интерес и к самой жизни. К ее удовольствиям. К доброй беседе. Словом, ко всему стоящему.

Вы спросите, что мне не нравится в Америке? Да все. Я начал с главного, с основы основ — с хлеба. Если хлеб плох, вся жизнь никуда не годится. Не годится — это еще слабо сказано. Она просто ни к черту! Как тот хлеб, который уже через 24 часа такой черствый, что им можно заткнуть дыру. Годится он и для метания в цель. Или для игры вроде бадминтона. Даже вымоченный в моче, он останется черствым; даже человек с извращенным вкусом отвернется от него. И тем не менее на рекламу этого хлеба тратятся миллионы. Что за люди занимаются этим изнурительным делом? В основном пьяницы и неудачники. Люди, продающие свой талант, чтобы наша когда-то славная республика загнивала и дальше.

Вот один из продуктов, широко рекламируемых в последнее время: голливудский хлеб. На красно-бело-голубом целлофане, в который завернуто это последнее достижение американских пекарей, можно прочесть следующее:

Хлеб выпекается из пшеничной муки без всяких примесей с добавлением воды, солода, дрожжей, соли, меда, сахара, ржаной муки, закваски, молотой овсянки, сои, растительного белка, ячменной муки и кунжутного семени; небольшое количество обезвоженных овощей — сельдерея, салата, тыквы, капусты, моркови, шпината, петрушки, морских водорослей — добавлено исключительно для лучшего вкуса.

Пожалуй, только толченые бриллианты отсутствуют в этом месиве. А каков хлеб на вкус? Похож на прочие американские продукты. Естественно, это хлеб с пониженной калорийностью — для желающих похудеть; съедать его надо по два ломтика три раза в день и о вкусе не думать. Худейте, пока не обретете голливудские стандарты, и будьте благодарны, что вам не подсунули что-нибудь еще гаже. Собственно, вся идея именно в этом. В течение нескольких дней я пытался уловить вкусовые признаки некоторых ингредиентов (особенно меня волновали морские водоросли), включенных «исключительно для лучшего вкуса». Не знаю, почему они не добавили «для здоровья». Конечно же, эти столь соблазнительно звучащие составные части занимают разве что одну десятитысячную долю голливудского каравая. А превратившись на второй день в черствый, ссохшийся, несъедобный кирпич, этот «замечательный» новый хлеб уже ничем не отличается от всех его прочих американских разновидностей. На второй день его можно приколотить на крышу вместо провалившейся черепицы. Или отдать кошке, чтобы та точила о него когти.

День второй! Если первый отдан сотворению света, то второй (в Америке) отводится уборке мусора. Каждый второй день у американцев — день мусора. Я это знаю, потому что в своей жизни имел много дела с отходами: убирал их за плату, когда дела шли плохо, или питался ими. Поедая черствые куски из мусорных контейнеров, я научился различать разные сорта хлеба. Мне трудно сказать, что хуже: день творения, с его ажиотажем, трескотней и всеми сопутствующими деталями — перхотью, запорами, дурным запахом изо рта, искусственными зубами, протезами, психической импотенцией и так далее; или день второй, отданный отходам, когда все мироздание оказывается миражом и крушением иллюзий. Говорят, и я в этом не сомневаюсь, что пищевыми отходами одного крупного американского города можно накормить население нескольких небольших европейских стран. Уверен, что, передав воюющим народам Европы наши объедки, мы быстро покончили бы с ними. Такая пища пошла бы впрок разве что пигмеям или китайским кули, однако трудно представить, что она удовлетворит датчан, шведов, швейцарцев, греков, албанцев или австрийцев. Нет, господа. Я бы скорее стал кормить их канюками*, чем объедками с американского стола. Мы и так уже нашими консервами, замороженным мясом, обезвоженными овощами нанесли большой вред когда-то здоровым европейским народам. А от такой еды до повальной машинизации, а затем и до войны — один шаг. И как следствие — голод, болезни, эпидемии, кучи дерьма. И, конечно же, памятники.

* Канюки (или сарычи) — род хищных птиц семейства ястребиных.

Самые разнообразные памятники. Творения второсортных и третьесортных скульпторов.

Любовь и забота, которые прежде дарились человеческому телу, теперь отдаются машинам. Им — все лучшее. -Ведь машины дороги, а человеческая жизнь дешева. Столь малоценной она еще никогда не была. (Хотя сейчас и не возводятся пирамиды.) Поэтому закономерно, что хлеб насущный также не ценится в наши дни. С хлеба я начал — хлебом и закончу. Я утверждаю, что наш хлеб — самый отвратительный во всем мире. Мы сбываем его, как фальшивые бриллианты. Рекламируем его, стерилизуем и дезинфицируем. Мы создаем навоз, который поедаем прежде, чем успеваем от него освободиться. Мы не оправдываем Божьих ожиданий, обманываем Природу, унижаем достоинство Человека и вредим птахам небесным, скармливая им наш скверный хлеб. Всякий раз, бросая с крутого обрыва черствые куски, я прошу прощения у птиц за то, что кормлю их американским хлебом. Может быть, поэтому они и не поют теперь, как пели в то время, когда я был ребенком. Птицы чахнут и слабеют. И это не из-за войны — они не принимают участия в кровавой бойне. Во всем виноват наш хлеб. Черствый, высохший, несъедобный хлеб второго дня. Он сокращает размах их крыл, ослабляет грудную клетку, замедляет бросок вниз, притупляет клюв, портит зрение и наконец — убивает песню! Если не верите, спросите любого орнитолога. Это известный факт. А американцы обожают факты!

Еще один факт... Если пища не доставляет удовольствия, она убивает. Самая полезная диета бессмысленна, если у пациента нет аппетита, если он ест без смака, если у него нет вкуса к жизни. Большинству американцев еда не доставляет никакой радости. Они едят, потому что гонг три раза в день зовет их на трапезу. (Я уж не говорю о южной «белой рвани» — они питаются крысами, змеями и коровьим дерьмом.) И не едят, потому что любят хорошую еду. Для доказательства поставьте перед ними стакан виски и посмотрите, куда потянутся их руки! А сегодня, когда так распространены витамины и пищевые добавки, пища и вовсе утратила свое значение. Зачем пытаться извлечь крупицу жизненной энергии из нашей истощенной почвы? К чему все эти уловки? Проглотить что попало, чтобы прекратить голодные боли, и заесть эту гадость горстью витаминов. Тогда ты будешь уверен, что получил нужную дозу жизненно необходимых веществ. Не помогут витамины — беги прямиком к хирургу. От него — в санаторий. А оттуда — в психушку или на свалку. Постарайся, чтобы тебя похоронили на голливудский манер. Такие похороны — самые красивые, самые шикарные, самые гигиеничные, самые вдохновенные. И не дороже обычных похорон. Если хотите, можете проститься с вашей дорогой усопшей, заказав привычную для нее сидячую позу — щеки нарумянены, в зубах сигарета, а из граммофона доносятся слова, с которыми она обычно обращалась к вам. Можно получить самую удивительную подделку. Здорово, правда? О смерть, где твое жало? Более того, она может пребывать в таком положении сколь угодно долго: фирма гарантирует, что сигарета не сгниет прежде губ и ягодиц. Можно вернуться во второй, третий, двадцать пятый раз, чтобы посмотреть на любимую. А она будет все так же курить сигарету. Или читать книгу, если вы этого захотите, — «Илиаду», например, или «Бхагаватгиту» — нечто возвышенное.

Помнится, в детстве мне часто давали кусок хлеба домашней выпечки, намазанный маслом и посыпанный сахаром. Славные денечки! Schmechtgut, nichtwahr? Yah! Sehr gut. Wunderbar. Ausgezeichnet*. Уплетая такой бутерброд, я сидел где-нибудь в укромном месте и читал «Пиноккио», или «Алису в Зазеркалье», или «Сказки» Ганса Христиана Андерсена, или «Сердце мальчика». В то время у матерей было время, чтобы замесить и испечь хлеб своими руками и успеть сделать еще тысячу дел, которые материнство возлагает на женщину. Сегодня у женщин ни на что нет времени, и вряд ли хоть одна мать в нашей проклятой стране знает, как выпекается хлеб. Теперь женщины встают рано и спешат в контору или на фабрику. Там они торчат весь день, не делая ничего путного, и это называется зарабатывать на жизнь. «Зарабатывать на жизнь» не имеет ничего общего с жизнью. Это прямой путь к могиле — без остановок и трансферов. Движение в одном направлении с заходом на кухню, где вечно холодная плита. Теперь ребенок всякий раз появляется на свет случайно — в результате брака в резиновом изделии, чрезмерного количества алкоголя или просто по небрежности. А уж если ребенок появился — его надо кормить. Но разве пекут хлеб для «случайности»? И грудью кормить не обязательно: ведь коровы ежечасно трудятся для американских молочных компаний.

* Вкусно, малыш? Да! Очень вкусно. Чудесно. Превосходно (нем.).

Ежедневно увеличивается число идиотов, эпилептиков и шизофреников. В результате все той же «случайности». В Америке ничего не планируется, кроме разных усовершенствований. И все они касаются машин. Когда их количество достигает критического уровня, развязывается война. Вот тогда машины по-настоящему царят. Война для них — настоящий праздник. Люди в это время значат еще меньше обычного. Машины обслуживаются на славу. Пищевые продукты становятся синтетическими, а синтетика — тем, что заставляет вращаться наш мир. Важнее иметь хорошее рулевое колесо, чем хороший живот. В прежние времена армия ползла вперед на животах, а теперь она передвигается в танках, многомощных спитфайерах или налетающих крепостях. А гражданские люди вообще не двигаются. Они тихо чахнут, и благодаря им богатеют страховые компании.

А вот хлеб... Давайте не будем забывать, что мы хотим хлеба и еще детей, но не тех, что получаются в результате «случайности» из-за брака резинового изделия или злоупотребления самогоном. Как же его получить? Я — о хлебе. Надо положить в машину разводной гаечный ключ. Надо попятиться назад на четвереньках, как жирафы со сломанными шеями. И молиться о жизни сейчас, а не когда-нибудь в будущем. Жить по-настоящему свободно, а не устанавливать четыре, пять или шесть «свобод» после того, как уничтожили и уморили голодом двадцать или тридцать миллионов. Начните с сегодняшнего дня выпекать собственный хлеб. Для этого вам потребуется печь. Та, что топится дровами или углем. Не газовая плита. И не электрическая. Не выгоняйте мух из комнаты. Закатайте рукава и начинайте месить тесто. Облизывайте пальцы. И не расстраивайтесь, если вас уволят. Ешьте свой хлеб, и тогда, возможно, вы не захотите работать в конторе или на фабрике. Жизнь начинается с хлеба. И с молитвы. С благодарственной молитвы, а не с той, в которой клянчат разные блага. Не поклоняйтесь бомбам, а возносите хвалу Богу за посылаемые Им блага — воздух, воду, солнце, луну. Богу угодно, чтобы вы радовались хлебу жизни. Он не хочет, чтобы вы весь день гнули спину на работе, которая вызывает у вас отвращение, чтобы иметь возможность купить в магазине завернутый в целлофан хлеб. Наряду с воздухом, солнцем и водой Бог ниспослал нам микробов, которые нападают на то, в чем уже есть червоточина. В человеке изначально заложена порча, которая распространяется по всему его телу — вот почему он становится легкой добычей для микробов. По этой же причине он терпеть не может того, что ему по-настоящему полезно.

Еще до коммунизма существовала общность людей, а до этого был Бог, и Бог сказал: «Да будет свет!» — и стал свет.

Так продолжалось целую вечность, а потом наступило время науки, и на землю опустилась тьма. Теперь можно доказать что угодно, даже если это идет наперекор природе, и мы вместо того, чтобы летать на своих крыльях или сидя на спинах гигантских птиц, производим металлические и пластиковые конструкции, которые оставляют за собой хаос и разрушения. Мы бросаем кости собакам и едим собак вместо костей. Ничто не делается для того, чтобы наладить выделение молока из молочных желез. Только матери и кормилицы дают молоко, хотя путем экспериментирования можно со временем добиться, чтобы молоко выделялось у каждого, разрешив таким образом навсегда продовольственную проблему. Нам не пришлось бы даже садиться, чтобы поесть — иногда, правда, может понадобиться стремянка, вот и все. Разве это так уж невероятно? Есть же у муравьев свои дойные коровы — как они этого добились? Только подумайте, насколько меньше пришлось бы трудиться, если начать питаться человеческим молоком, этой универсальной пищей, манной, падающей с небес, а на десерт — нектаром и амброзией. А как благодарны были бы нам за это животные. Все, что нам, людям и животным, потребуется, — это огромное пастбище. И никаких больше молочных компаний, никаких бутылок, тарелок, ножей и вилок, ложек, кастрюлек, сковородок и плит. Разрешение продовольственной проблемы приведет к пересмотру всей экономической и социальной системы; изменятся наши нравы, исчезнут религии, обесценятся деньги. При таком положении дел трудно представить, что может послужить причиной новой войны — хотя всегда что-то можно отыскать.

Поверьте на слово, что кроме как в кварталах, где живут иностранцы, хорошего хлеба не найти. Каждая диаспора предлагает нам свой вкусный хлеб — даже скандинавы. (Исключение составляют англичане, но мы не воспринимаем их как настоящих иностранцев — не знаю уж почему, ведь на самом деле они даже дальше от нас, чем поляки или латыши.) В еврейском ресторане обычно подают корзинку с хлебом разных сортов — на выбор. В американском же, что бы вы ни просили — ржаной хлеб, хлеб из цельного зерна или еще какой-нибудь, — вам все равно подадут коварный, вредный и невкусный белый хлеб. Если вы все же потребуете ржаной, вам, возможно, принесут пшеничный. Если вы потребуете пшеничный, вам скорее всего подадут его, но грубого помола. Иногда по чистой случайности можно приобрести ореховый хлеб. Хлеб с изюмом — это всего лишь приманка, чтобы заставить вас купить обманным путем несъедобный и вредный для желудка белый хлеб. Когда вас раздирают сомнения, идите в еврейский ресторан или в еврейскую кулинарию и съешьте у стойки сандвич из ржаного хлеба со свежим маслом, копченой говядиной и соленым огурцом. В еврейском сандвиче больше полезных веществ, чем в блюде за восемьдесят пять центов в обычном американском ресторане. А запив сандвич стаканом воды, вы пойдете дальше, прекрасно себя чувствуя. Только не садитесь за столик и не ешьте никаких дежурных блюд: евреи — неважные повара, несмотря на свою глубокую озабоченность вопросами питания, граничащую с неврозом. Однако любопытен тот факт, что желание выжить заставило евреев с особой серьезностью относиться к сохранению рецепта хлеба. Еще любопытнее то, что они так же подвержены болезням, как и прочие нации — и даже больше других, если судить по личному наблюдению. Они болеют не только всеми физическими болезнями, какие только существуют у других белых, но и всеми психическими и нервными болезнями. Часто у них бывает несколько болезней сразу, и тогда они с еще большим тщанием и волнением следят за тем, что едят. Интерес к пище они теряют, только занявшись революционной деятельностью. Что касается настоящего американца, то он, будучи напрочь лишен революционных амбиций, уже рождается без всякого интереса к хорошей пище. Белый американец съест такое, отчего с презрением отвернется индеец. Американцы могут есть помои, если в них добавить кетчуп, горчицу, соус чили, приправу «табаско», кайеннский перец или любой другой продукт, который уничтожает изначальный вкус блюда. С другой стороны, американцы редко заправляют салат оливковым маслом, которое французы избегают добавлять по той причине, что оно обладает сильным специфическим вкусом. Трудно представить себе что-нибудь более безвкусное и неаппетитное, чем американский салат. В лучшем случае он напоминает блевотину. Такой салат — просто посмешище: от него отвернется даже канарейка. Обратите внимание, что это месиво обычно подают перед основной едой вместе с кофе, который полностью остывает к тому времени, когда приходит время его пить. Как только ты садишься за столик обычного американского ресторана и берешь в руки меню, официантка спрашивает, что ты будешь пить. (Если случайно сказать «какао», вся кухня придет в расстройство.) На этот вопрос я отвечаю встречным: «Есть у вас какой-нибудь хлеб, кроме обычного белого?» Если официантка не ограничивается кратким «нет», ответ может быть следующим: «У нас еще есть хлеб из отрубей» или «У нас есть пшеничный хлеб грубого помола». На это я бормочу себе под нос: «Можешь засунуть его себе в задницу». «Что вы сказали?» — переспрашивает она, и тогда я говорю громче: «Нет ли у вас, случайно, черного хлеба?» И, не дожидаясь, пока она ответит «нет», поясняю довольно подробно, что я имею в виду не обычный ржаной хлеб, который у нас не лучше белого хлеба с отрубями или грубого помола, а тот вкуснейший мягкий дрожжевой хлеб, который пекут русские и евреи. При упоминании этих двух не внушающих доверия национальностей на лице официантки появляется презрительная усмешка. Она насмешливо заявляет: ей очень жаль, но такого черного хлеба у них нет, да и никакого другого тоже. Не успевает она закончить фразу, как я осведомляюсь о фруктах. Какие фрукты у них есть, свежие фрукты? — заранее зная, что ничего-то у них нет. В девяти случаях из десяти я получаю ответ: «У нас есть яблочный пирог и пирог с персиковым джемом». («Засунь его себе в задницу!») «Что вы сказали?» — спрашивает она. «Я говорю: фрукты... ну те, что растут на деревьях... яблоки, груши, бананы, сливы, апельсины... на них еще есть кожура, которую мы счищаем». Лицо официантки просветляется, и она торопится заявить: «Ну, конечно, у нас есть яблочный сок!» («Провались ты с ним вместе».) «Простите?» Я обвожу взглядом зал, внимательно осматривая полки, стойку, подносы. Наконец мой взгляд останавливается на искусственных фруктах, и я радостно восклицаю: «Вот такие, только настоящие!»

Иногда, взглянув на меню и сразу уразумев, что все, обозначенное в нем, приведет только к болям в желудке, я тут же спрашиваю, могут ли мне принести большую вазу со свежими фруктами. Тут, к слову сказать, разрешите привлечь ваше внимание к так называемому ассорти из консервированных фруктов, которое готовится рано утром, а потом стоит и киснет в отвратительном соке до обеда, а то и до ужина. В кафе-автоматах этим отвратительным месивом заставлен весь прилавок. Оно, как и упоминавшийся выше салат, и пироги, изготовленные никудышными кондитерами (которые, возможно, в ответе за большее число смертей, чем все, вместе взятые, войны), характерно исключительно для американского темперамента. Все это абсолютно бесполезная пища. Самый отвратительный салат подают в очаровательных маленьких гостиницах, которые держат старые девы в прелестных деревушках — их можно встретить в Вермонте, Мэриленде или Коннектикуте. Здесь все выглядит безупречно и является таковым, а потому не приносит ни пользы, ни удовольствия. Здесь чувствуешь себя, как кастрированная канарейка, которая больше не поет и не замечает разницы между семечками и салатовым листом. Начав трапезу с этого ужасного салата, понимаешь, что под конец получишь «очаровательный маленький десерт», вроде взбитых сливок или ванильного мороженого. Попросить в подобном месте виноград или селедку — кощунство. Некоторые вещи вообще нельзя получить в американских ресторанах. Никогда. Во-первых, хороший ржаной хлеб, который умеют печь русские и евреи. Во-вторых, чашку крепкого кофе. (Исключение: французские и итальянские рестораны, а также Луизиана. В Луизиане вам вручат чашку крепчайшего кофе — настоящий динамит, но вкус у него превосходный — в него добавляют цикорий. А это замечательно, хотя некоторые думают иначе.) В-третьих, хороший сыр. В-четвертых, виноград. И в-пятых, орехи. Я никогда не видел, чтобы в американском ресторане на стол ставили вазу с неочищенными орехами. Иногда — правда, это бывает редко, очень редко — орехи подают в американских домах. И то, чаще всего используя как декоративный элемент. И фрукты также. Их держат на буфете, и, если в доме есть дети, они понемногу грызут их. Ассорти из фруктов или фруктовый салат, как бесстыдно называют американцы этот кошмар, наиболее отвратителен в кафе-автоматах. Обращали ли вы когда-нибудь внимание на ископаемых, посещающих эти заведения, когда они сидят у окна и пережевывают свой ленч или обед? Есть ли на свете более удручающее зрелище? (Особенно показательны дешевенькие гостиницы, где останавливаются коммивояжеры — утомленный торговец может весь день напролет просидеть в гостиничном кафе, не покидая огромного кожаного кресла и бесцельно глядя на улицу. Коммивояжер — это тип, принимающий заказы на разные предметы быта от американских тружеников-рабов, которые надрывают свои задницы, чтобы приобрести эти ненужные вещи, а торговец продает их, делая вид, что зарабатывает на жизнь честным трудом. Это тип, который из года в год голосует или за демократов или за республиканцев, что бы ни случилось — урожай или недород, война или мир, и при этом всегда жалуется на то, что бизнес идет плохо. Никто не разъезжает по стране больше, и все же они не знают ничего, абсолютно ничего, и еще этим хвастаются. Это тип, который при упоминании о Китае тут же говорит «кули». Может быть, и есть на свете люди ничтожнее американского коммивояжера, но лично я их не знаю. То, что он читает «Дайджест» или другое компилятивное издание, создает у него иллюзию, что он информированный и полезный член общества.)

Но опаснее всего американский фруктовый пирог. Хуже всего его пекут в греческом ресторане, который часто называют кафе «Нью-Йорк». Это кафе обязательно встретишь в каждом городке американского захолустья. По сути, там все самое плохое, но фруктовый пирог — визитная карточка подобных мест. Иногда усталому путнику ничего не предложат, кроме такого пирога. Его куски лежат рядами на стойке, покрытые гангренозной коркой и словно пропитанные мышьяком. Налет на корке похож на накипь, да, по существу, ею и является — это всего лишь прогорклый жир, изготовляемый маньяками «Криско». В куске пирога можно различить следы фруктов — яблока или персика, окруженных сгустками слизи, — они плавают в вязкой массе не поддающегося определению теста. Кусочки яблока или персика, прокисшие и вздувшиеся, имеют не больше сходства с яблоком или персиком в их первозданном виде, чем кукурузное виски — с початком кукурузы. Хозяин-грек с удовольствием скармливает эту дрянь белым американцам, он презирает их за то, что они это едят, но, хитрый делец, он верит, что дает им то, в чем он нуждаются. Сам он питается иначе — чертовски хорошо, в чем вы можете убедиться, если подружитесь с ним и получите приглашение на обед. Он поставит перед вами на стол оливки, настоящие оливки, плоды окры, оливковое масло, разнообразные фрукты, орехи, рис, виноградные листья, нежнейшее мясо молодого барашка, вина разных сортов и коньяк, греческий коньяк, и прочие деликатесы.

Давайте отвлечемся на минуту... Как случилось, что американцы, народ, сложившийся из людей разных национальностей, выходцев из народов с богатейшими кулинарными традициями, чьи кухни сформировались в древнейшие времена, теперь являются худшими поварами в мире и открывают рестораны один гаже другого? Объясните, если можете. Для меня это загадка. Чем больше в наших венах перемешана кровь, тем большими американцами мы становимся. Под типичным американцем я подразумеваю человека упрямого, грубоватого, консервативного, полного предрассудков, глуповатого, ограниченного, не склонного к экспериментам и не революционного. В каждом большом американском городе есть китайские, итальянские, французские, венгерские, русские, немецкие и шведские рестораны. И что же, учимся мы чему-нибудь у этих искушенных поваров? Абсолютно ничему. Мы продолжаем идти своим путем, делая фруктовые пироги и ассорти, гамбургеры, тушеные бобы, стейки с луком, отвратительные телячьи отбивные в сухарях или без оных и так далее. Едал ли кто-нибудь хорошее жаркое в американском ресторане? А ведь европейские крестьяне веками благоденствовали на тушеном мясе. У нас же жаркое — это пара кусочков старого жилистого мяса, плавающих в лужице жира напополам с водой в окружении раздувшегося, водянистого картофеля. Порция такая крошечная, что заканчивается почти мгновенно. Это не жаркое, а чистой воды иллюзия. И самое иллюзорное в этом блюде овощи, которые полностью отсутствуют, хотя без них жаркое немыслимо — нет ни лука-порея, ни моркови, ни турнепса, ни сельдерея, ни петрушки и прочего. Если вам попадется что-нибудь, кроме картофеля, считайте, что вам повезло.

Хорошо, а как насчет бифштекса? Это ведь коронное американское блюдо! Бифштекс с луком. Превосходно. Трудно придумать что-нибудь лучше. Только где его можно получить? Не платя при этом два с половиной доллара за порцию? Первый и последний раз я ел по-настоящему вкусный бифштекс, когда оказался проездом в Денвере. До этого времени я даже не знал подлинного вкуса бифштекса. Мясные компании уверяют нас, что мясо из холодильника, которое годами хранится замороженным, — самое лучшее мясо на свете. Весь мир снабжается и кормится этим мороженым мясом благодаря компании «Армор» и ее филиальным скотобойням. Во Франции я практически ежедневно ел бифштекс. Блюдо на одного (хорошая порция, поверьте) стоило от двенадцати до восемнадцати центов по курсу конца тридцатых годов. Исключительно вкусно, и я тогда же научился его готовить. (Как правило, американцам ничего не стоит испортить хороший кусок мяса.) Вернувшись в 1940 году в Америку, я как-то зашел в мясную гастрономию и попросил отрезать мне кусочек от филейной части. Кусок на две порции обошелся мне в один доллар и десять центов — ничего себе! Я не поверил своим ушам. И это в дешевом магазинчике на нью-йоркской Третьей авеню. Трудно вообразить, сколько стоил бы этот кусок на соседней Парк-авеню. Дома я его пожарил. Я делал все точно так же, как в бытность на Вилла-Сера. Мясо я запивал вином — самым лучшим, какое смог купить за доллар двадцать пять центов. У меня были также виноград, орехи и салат, заправленный лучшим оливковым маслом. И еще несколько сортов сыра, включая рокфор и камамбер. Но, несмотря на все это, у еды был другой вкус. Чего-то не хватало. И это «что-то» было самым главным. Салат, выращенный в Америке, только названием и внешним видом похож на тот, что растет во Франции. Американские фрукты, которые потрясают своими размерами (только в тропиках плоды еще грандиознее), по вкусу значительно уступают их невзрачным европейским родственникам. Американские сыры по виду тоже производят впечатление: компания «Крафтбразерс» хорошо постаралась, но вкуса тех французских сыров, которые намеревалась воспроизвести на американской почве, все равно не достигла. Засохший ломтик камамбера в захудалом французском ресторанчике стоит целой головки великолепного на вид, свежайшего камамбера сыроделов Висконсина. Пресные датские сыры, когда их ешь в Америке, оказываются еще более пресными и почти полностью лишенными вкуса, хотя изготавливаются из молока самых изнеженных коров во всем мире. Вина, даже когда они вполне хорошие (а в Америке отличные столовые вина), уступают на вкус европейским — возможно, дело тут в ускоренном темпе американской жизни и в особой атмосфере ожесточения и насилия, разрушающих благодать вина.

В Америке вино вообще не сочетается с пищей. Для переваривания американской еды нужны крепкие напитки — виски, джин, коктейли. Лучше всего выпить до обеда — это отвлечет ваше внимание от дурной еды. Кровь бросится в голову, вы почувствуете возбуждение и про пищу забудете. Крепкие напитки сделают вас разговорчивым и расположенным к спору, что, в свою очередь, ведет к несварению и диспепсии, метеоризму, запорам, геморрою и в конце концов к операционному столу. В Америке конец всегда один — нож хирурга. Купишь автомобиль — встреча с хирургом неизбежна. Найдешь высокооплачиваемую работу — все равно истечешь кровью под ножом хирурга. Будешь экономить и есть в кафе-автоматах или в греческих ресторанчиках (где подают американскую, а не греческую еду), познакомишься с хирургом еще раньше. Если вы пристрастились к земле и живете на природе, вам следует с самого начала выдернуть все зубы и вставить искусственную челюсть. Ни у кого нет таких плохих зубов, как у фермеров. У этих бедолаг встречаются все известные болезни — и часто вовсе не от недоедания. Фермеры мрут от изнурения посреди изобилия. Нет такой сферы деятельности в Америке, где бы вы могли обеспечить себе нормальное существование, избежав непомерных налогов, болезней, страданий и унижения. А в конце пути тебя уже поджидает хирург — у американцев эта фигура подобна греческой Немезиде. Вся американская культура — порождение идей двух сумасшедших: маркиза де Сада и Захер-Мазоха. Карающий судья предстает в образе хирурга. Его приспешники — зубные врачи. Никогда не говорите дантисту, что у вас болят зубы: он тут же повыдергает все ваши зубы подряд. В наши дни даже ковбои хвастаются вставными зубами. В Америке вряд ли найдется хоть один труженик старше сорока без вставной челюсти или хотя бы моста. Так же трудно встретить в этом возрасте трудящегося американца с густой шевелюрой. А после двадцати одного редко кто из американцев не носит очки — не важно, занимается он тяжелой физической работой или нет. Почти каждый американец страдает от геморроя. Практически у всех старше сорока больное сердце. Рак, сифилис, артрит, туберкулез, шизофрения настолько распространены, что мы вынуждены рассматривать это бедствие как плату за американский образ жизни. Почти каждая семья может похвастаться наличием среди ее членов идиота, психопата, алкоголика и полового извращенца. В рекламе продуктов обычно говорится о содержании в них самых разных витаминов. В рекламе лекарств обещают исцелить с помощью этих препаратов от всех болезней, какие только есть на свете. Однако несомненно, что в нашей пище отсутствуют нужные витамины, как несомненно и то, что если мы станем есть все рекламируемые продукты, пусть и богатые витаминами, то все же заболеем всеми известными человечеству болезнями. Мы рано умираем, вконец изношенные, несмотря на все страховые полисы, предоставляемые страховыми компаниями, чьи щупальца тянутся ко всем областям коммерческой и промышленной жизни. Очевидно также, что, несмотря на тот факт, что мы живем в стране неограниченных возможностей, где царит свобода и где каждый может молиться какому угодно Богу и имеет право голосовать за самого никудышного кандидата, вкус к жизни настолько утрачен, что на каждую семью по статистике приходится меньше одного ребенка — исключение составляют некоторые индейские племена, некоторые религиозные общины, беднейший слой белых и негры в целом. Даже евреи, славящиеся не только вкусным хлебом, но и традиционно большими семьями, заводят теперь меньше детей. Я имею в виду только Америку. А если у еврея пропадает желание продлевать свой род, значит, в жизни нации что-то идет не так. Евреи продолжают плодиться даже в самых бедных европейских странах, а в Америке, где у них, казалось бы, есть все (правда, их чураются иноверцы), евреи сокращаются в количестве. Увеличение населения наблюдается среди американских индейцев, и то лишь в некоторых племенах. Считается, что это следствие практикуемой полигамии. Здесь мы подходим к другому деликатному предмету, почти столь же важному, как хлеб. Я имею в виду страх белых американцев перед всякой другой формой брака, кроме той, что одобряется христианскими церквями. А чем плоха полигамия? Или полиандрия? Или любая другая форма брака, вроде союзов по любви? Практикуя полигамию, мормоны быстро продвигались к тому, чтобы создать империю. А ведь никто не скажет, что мормоны есть или были нежелательным элементом в великом американском сообществе. Они были и до сих пор остаются одной из немногих у нас общин, где бедность, по сути, неведома. В их среде значительно меньше преступников, чем по всей стране, меньше слабоумных и прочих ошибок природы. И Бог свидетель: их никак нельзя назвать менее нравственными, чем остальных членов нашего общества. Напротив, они не только более законопослушные, терпимые, преуспевающие, более социально чуткие и дальновидные, чем остальные группы американского населения, но они, несомненно, и более моральные — в том смысле, что строго следуют своим принципам. Но вернемся к хлебу... Сегодня рассыльный привез три сорта хлеба: итальянский, молочный батон и хлеб из грубой непросеянной ржаной муки. (О дрожжевом ржаном хлебе и о хорошем пшеничном можно только мечтать.) Весь этот хлеб выпекают в Монтерее, ближайшем к нам городе, находящемся на расстоянии пятидесяти миль. К сожалению, там нет еврейской булочной или кулинарии. Зато там есть мексиканцы, португальцы и филиппинцы, но кому какое дело, что едят эти бедняги? Мексиканцы жуют свои маисовые лепешки, португальцы грызут чеснок, а филиппинцы... живя среди нас, они усвоили и наши дурные привычки. Никто в Монтерее не ест хороший хлеб. И в Кармеле тоже, если, конечно, ты не Робинсон Джефферс, но тогда этот хлеб священный. Неподалеку от Кармела живет Эдвард Уэстон, фотограф. И это навело меня на мысль поговорить о хлебе, который мы видим на фотографиях. Обращали ли вы внимание, что хлеб этот выглядит далеко не лучшим образом? Видели ли вы когда-нибудь на снимках наших рекламных маньяков хлеб, при виде которого у вас потекли бы слюнки и не терпелось вонзить в него зубы? Я лично не видел. Эдвард Уэстон, без сомнения, сделает вам лучшую фотографию хлеба, какая только возможна, но вот вопрос: смогли бы вы его есть?Хлеб на снимке, который вы с удовольствием повесите на стенку, совсем не тот, какой хочется видеть на столе.

Даже хлеб, сфотографированный Мэном Реем, может показаться совершенно несъедобным — особенно если он читал в то время своего любимого писателя, маркиза де Сада. Захер-Мазох, живи он подольше, мог бы делать хороший хлеб. В звуке его имени слышится нечто кошерное. Однако, думаю, если есть его хлеб достаточно долго, можно стать болезненно впечатлительным и склонным к самоанализу.

Я пришел к заключению, что единственный способ смириться и есть вредный, невкусный и неаппетитный американский хлеб, основу нашей пресной и однообразной жизни, — это следовать следующим рекомендациям. Прошу соблюдать мои инструкции в точности.

Для начала запомните, что любой предложенный вам хлеб надо брать, не задаваясь никакими вопросами, даже если он не упакован в целлофан и не содержит морских водорослей. Бросьте его в багажник — туда, где валяются банка с машинным маслом и засаленные тряпки, а если есть такая возможность, засуньте под мешок с углем, битумным углем. Подъезжая к дому, бросьте буханку в грязь и как следует потопчите ее. Если у вас есть собака, неплохо дать ей на нее помочиться. Приехав домой и приготовив все к обеду, разрежьте буханку пополам большим разделочным ножом. Затем возьмите одну целую луковицу — не важно, очищенную или нет, — одну морковку, пучок сельдерея, большую головку чеснока, одно нарезанное ломтиками яблоко, селедку, старую зубную щетку и засуньте все это между двумя ломтями. Плесните сверху немного керосина, чуток «Лавориса» и «Клорокса», а затем понемногу — черной патоки, меду, апельсинового джема, ванилина, соевого и перечного соуса, кетчупа и арники. Сверху положите слой измельченных орехов — самых разных, конечно; лаврового листа (не мельчить!), немного майорана и измельченной лакрицы. Затем положите буханку на десять минут в печь, а после подавайте на стол. Если и сейчас этому хлебу недостает вкуса, добавьте в соус чили очень горячие мясные помои и смешивайте все это с хлебом, пока не получится густое месиво. Если и этот результат вас не удовлетворит, остается только помочиться на этот продукт и бросить его на съедение собаке. Но ни в коем случае не скармливайте его птицам. Наши североамериканские птицы, как я уже говорил, находятся при последнем издыхании. Клювы их затупились, размах крыльев сократился, они слабеют, чахнут и линяют кстати и некстати. Они не поют, как прежде; они издают сердитые крики — не чирикают, а словно блеют, а подчас, когда опускается туман, слышно, как они кудахчут и надсадно хрипят.