Вспомни меня

— Ну, так. Кто бы хотел осмотреть нижнюю палубу?

Рядом со мной стоит Алек, его челюсть напряжена, а поднос слегка покачивается в его руке. На мгновение мне кажется, что он собирается ударить Лона, но затем мужчины ныряют в каюту, и я кладу руку на плечо Алека.

— Всё хорошо, — говорю я ему. — Я к этому привыкла.

— Это не делает ситуацию хорошей.

Я смотрю на дверь каюты.

— Я знаю.

После ужина мужчины укрываются в сине-серой дымке сигар, бренди и покера. Я нахожу Алека, стоящего на корме корабля, он смотрит на воду. Солнце давно зашло, и звёзды здесь ещё ярче, вдали от отеля и городских огней. Они висят над нами, тысячи и тысячи из них, кружащиеся булавочки света, сияющие сквозь бархатистую чёрную пустоту.

Мои каблуки стучат по деревянному настилу, когда я приближаюсь к нему.

— Я не могу вспомнить, когда в последний раз видела такие звёзды.

Голос Алека такой же низкий и рокочущий, как волны:

— Ты не заслуживаешь такого человека.

Я кладу локти на перила. Моя голая рука, покрывается гусиной кожей от прохлады ночного воздуха. Я задеваю рукав его куртки.

— Какого мужчины я заслуживаю?

Мои слова предназначены для кокетливого поддразнивания. Вместо этого они звучат устало. Тяжело.

Сломлено.

— Ты заслуживаешь кого-то, кто не унизит тебя подобным образом, публично или в частном порядке, — говорит он. — Кто-то, кто дорожит каждой секундой, которую ему посчастливилось провести в твоей компании, кто не стал бы ценить какую-то деловую сделку выше тебя. Кто-то, кто…

Он встречает мой взгляд, облизывая губы, как будто у него пересохло во рту.

— Кто не может ясно мыслить, когда он в твоём присутствии, потому что ему интересно, что ты скажешь дальше, и кто также не может ясно мыслить, когда он вдали от тебя, потому что ему интересно, когда он снова тебя увидит.

Я наклоняюсь ближе.

— И где бы я могла найти такого человека, мистер Петров?

Медленно, нерешительно он тянет руку к моей. Наши пальцы в перчатках переплетаются, и я проклинаю ткань, которая не позволяет нашей коже соприкасаться.

— Я не смог перестать думать о тебе, Лия, — шепчет он. — Ни на секунду.

И хотя это опасно признавать, не имея реального будущего и реального смысла в этом, я бормочу:

— Я тоже не могла перестать думать о тебе.

Потому что, если я умирающая звезда, тогда я сделаю всё, что в моих силах, чтобы гореть так же ярко, как те, что парят надо мной, прежде чем я погасну навсегда.

ГЛАВА 28

НЕЛЛ

АЛЕК ПЕТРОВ ПРОГУЛИВАЕТСЯ СО МНОЙ по пляжу, солнце встаёт у него за спиной. Наши пальцы ног зарываются в песок, оставляя за собой следы. Всё остальное размыто — вода, пляж, отель — всё, кроме Алека и пылающего горизонта позади него.

Он выглядит по-другому — руки в карманах, плечи расправлены, его лицо мягкое и с мелкими морщинками, когда он улыбается мне. На нём пара свободных брюк, закатанных до середины икр, и подтяжки поверх синей рубашки, похожей на мягкую тонкую джинсовую ткань. Его волосы падают на глаза точно так же, как в первый раз, когда я столкнулась с ним, и он обнял меня, защищая мой череп от удара о твёрдый, неумолимый пол.

— Тебе понравилось? — спрашивает он, его глаза мерцают, как последние горящие звёзды на раннем утреннем небе.

— Да, — отвечаю я.

Я понятия не имею, о чём он говорит, но его улыбка становится шире, так что это, должно быть, правильный ответ.

— Твои друзья — это нечто другое, — добавляю я, всплывает смутное воспоминание о людях, танцующих посреди переполненного липкого пола.

Он смеётся.

— Да, это так.

Я наклоняюсь и шепчу:

— Они мне нравятся.

Он, кажется, ошеломлен этим, как будто не ожидал этого от меня, но затем его робкая улыбка превращается в широкую улыбку. Я закрываю глаза, думая, что он может поцеловать меня, и…

Испуганно просыпаюсь.

Я переворачиваюсь на кровати, отказываясь признавать разочарование, растущее в моей груди, и нажимаю на свой телефон.

3:01 утра.

Я пытаюсь снова заснуть, но мой разум гудит от этого нового Алека. Его улыбка, его смех, его голос, мягкий, тёплый и успокаивающий. То, как первые лучи солнца падали на его рубашку, очерчивая твёрдые бугры мышц под тканью, капая, как жидкое золото, на его волосы и на губы. Эти полные, ухмыляющиеся губы…

Рыча, я выпрыгиваю из кровати и хватаю свой рюкзак. Я знаю, что должна пойти в бальный зал — встреча лицом к лицу со своими страхами всегда была важным шагом в процессе доктора Роби, — но я не могу заставить себя сделать это.

Вместо этого я иду в обеденный зал.

Между моими утренними балетными упражнениями в обеденном зале и часами, проведёнными в кладовой, пролетает последняя неделя июня. Кошмары по-прежнему заставляют меня просыпаться раньше остальных в отеле, но недостаток сна меня не беспокоит. Не тогда, когда это позволяет мне продолжать тренироваться, никому не мешая.

По правде говоря, балет, возможно, единственное, что сохраняет моё здравомыслие нетронутым.

Последние пять дней я просыпаюсь в три часа ночи, адреналин бурлит в моих венах, простыни холодные и влажные от пота. Иногда сны такие же, как в ту первую ночь, полные длинных коридоров, которые никогда не заканчиваются, и того маленького мальчика, который тянет меня за руку. Иногда я застреваю в душе, не в силах пошевелиться, когда на запотевшем зеркале появляются сообщения: «Привет, Нелл. Я ждал тебя. Готова немного повеселиться?»

И иногда мне снится Алек.

Наяву я его почти не видела. Макс был прав — Алек держится особняком. Когда я вижу его, он похож на призрака, парящего на краю нашего мира, и в тех редких случаях, когда он смотрит на меня, это совсем не похоже на то, как он смотрит на меня в моих снах.

Во сне он идёт со мной по коридорам, распахивает дверь ванной и вытаскивает меня из душа, в то время как слова продолжают появляться на стекле, бежит со мной через залитый лунным светом двор и выходит на пляж, хотя я понятия не имею, от чего мы убегаем.

Он не говорит, только наблюдает, слушает, защищает.

Он не выпускает меня из виду.

На самом деле, он едва признаёт моё существование, хотя мы, кажется, вращаемся вокруг друг друга, и я всегда захожу в свободное место, когда он просто выходит, или мельком вижу его через вестибюль, прежде чем теряю его в толпе.

Если бы я не знала себя лучше, я бы поклялась, что он следил за мной.

Утром третьего числа папа нанимает меня помочь украсить отель ко Дню независимости, развесить красные и синие ленты на крыльце отеля, а я, в свою очередь, нанимаю Макса. Мы также размещаем вертушки для Четвертого июля в переднем и заднем садах, оставляя внутренний сад напоследок.

На прошлой неделе именно в этом месте я чаще всего видела Алека, постоянно подрезающего розы, хотя они продолжают расти и подниматься. Сначала на второй этаж, потом на третий.

Затем к четвёртому.

С каждым днём они поднимаются всё выше, и каждый раз, когда Алек сворачивает шею одной из них, на её месте появляются ещё три, более высокие и чудовищные, чем накануне. Шипы такие толстые, что делает каждую ветку похожей на средневековое орудие пыток, и каждая роза это самая тёмная красная роза, которую я когда-либо видела, почти черная, и в каждом лепестке есть тяжесть, то, как они опускаются по углам, заставляет меня думать о разорванной и искалеченной плоти, заливающей кровью пол бального зала.

Макс начинает втыкать вертушки в землю вдоль мощеной дорожки, пока я обыскиваю каждую колонну в поисках лестницы, мелькающих садовых ножниц…

Алека.

Я замечаю его на другой стороне сада, но он не на лестнице, а ножницы лежат в траве у его ног. Он смотрит на розы, скрестив руки на груди. Сейчас они на полпути к пятому этажу, а колючие ветви взбираются по всем четырём сторонам внутренних садовых стен здания.

Нахмурившись, я протягиваю Максу вертушку.

— Я сейчас вернусь.

Макс качает головой, бормоча что-то себе под нос, когда я ухожу.

— Пятьсот вертушек. Пятьсот. Потому что одна, две или даже три сотни вертушек просто не вполне достаточно скажут «Пошел ты, король Георг», чтобы понравиться «Гранду».

Качая головой, я пересекаю сад и останавливаюсь рядом с Алеком.

Он не отрывает глаз от колонн.

— С твоими розами что-то серьёзно не так.

Он прищуривает глаза, изучая их.

— Только раз в шестнадцать лет, — говорит он, больше себе, чем мне.

— Почему? — спрашиваю я. — Что происходит каждые шестнадцать лет?

Он прочищает горло.

— Что-то связанное с погодой, — говорит он. — Атмосферные условия. С этим невозможно бороться.

Слова звучат небрежно, как будто он просто констатирует факт, но его тело слишком напряжено, чтобы поверить каждому слову.

Я подыгрываю, прикрывая глаза от солнца и глядя на них снизу вверх.

— И всё же. Это странно.

Он кивает.

— Так и есть.

Я снова бросаю взгляд на садовые ножницы.

— Так ты закончил сражаться с ними?

Он встречается со мной взглядом.

— Я ещё не решил.

Он смотрит на меня так, словно чего-то ждет. Ответ, который я не знаю.

— Нелл! — зовёт Макс.

Я оглядываюсь назад.

— Я буквально больше не могу, — стонет он, его тело распластано на траве. — У меня судорога в пальцах. Ты должна взять всё на себя… я совершенно выбит из колеи.

Я тихо смеюсь над ним и оглядываюсь на Алека.

Он пропал, как и садовые ножницы, и я начинаю задаваться вопросом, не воображаю ли я его тоже.

С течением дня я узнаю, что Четвёртое июля — второй по значимости праздник в семье после Рождества, и я провожу остаток дня, помогая папе везде, где он во мне нуждается. Мы едим ночную пиццу с кофейными брауни в его офисе, и только после девяти часов он отпускает меня, сказав, что задержится ещё на час или около того.

Я не хочу оставаться одна, поэтому иду долгим путём в нашу комнату. Видения почти никогда не приходят, когда я нахожусь рядом с другими людьми, отвлекаясь на миллион вещей, как это было сегодня, и я не совсем готова отпустить это чувство. Чувство, что со мной всё в порядке.

Чувство, что я в безопасности.

Проходя мимо, я заглядываю во внутренний сад, хотя и не ожидаю увидеть там Алека. Каждую ночь в течение прошлой недели розы срезали до их основания, но не сегодня. Сегодня вечером они кружатся вокруг балконов пятого этажа и изгибаются к центру сада, как будто тянутся друг к другу через пространство тёмно-синего неба, изогнутого дугой над ними.

Если они будут продолжать в том же духе, то к завтрашнему утру создадут потолок над всем пространством.

Но это не то, что останавливает меня на полпути.

Женщина в длинном старомодном платье и большой шляпе с перьями стоит под лимонным деревом, держа в руках закрытый зонтик. Под шляпой видна только часть её лица, но одного взгляда достаточно, чтобы понять, что она старше, лет сорока пяти или около того, и выглядит знакомой.

Я выхожу в сад.

Женщина улыбается и затем исчезает.

Нахмурившись, я оглядываюсь на вестибюль. Мягкий янтарный свет льётся на сумеречно-голубую траву, как и звенящая болтовня пар, возвращающихся с романтических ужинов и прогулок по пляжу, их смех пробегает по моей коже. Кажется, никого ни в малейшей степени не беспокоит женщина, которая секунду назад стояла под лимонным деревом, а в — следующую исчезла.

Сердце колотится, я подхожу к дереву, сканирую взглядом сад в поисках каких-либо признаков женщины. Всё ещё возможно, что она была настоящей, может быть, актрисой или реконструктором, нанятой отелем для празднования. Это объяснило бы старомодную одежду.

Но не исчезновение.

Я останавливаюсь у дерева, закрываю глаза и шепчу:

— Ты была ненастоящей. Ты была просто образом, который я выдумала из-за стресса. Я больше тебя не увижу.

Это мантра, адаптированная из аффирмаций, которые доктор Роби дал мне в рамках своего лечения.

«Твой мозг, за неимением лучшего термина, — сказал он во время нашей первой встречи, — даёт осечку. Нам нужно говорить логику и правду обо всём, что ты испытываешь. По сути, нам нужно переучить твой мозг видеть мир таким, какой он есть на самом деле, вместо того, чтобы позволять ему принимать ложь, которую он продолжает выдумывать».

Я начинаю поворачиваться обратно к вестибюлю, но на этот раз моё внимание привлекает пруд.

Из пасти льва не течёт вода. Он тоже выглядит по-другому: его брови сведены вместе, губы растянуты в хищном оскале, обнажая клыки, которые, хоть и потрескавшиеся и обветренные с возрастом, выглядят достаточно острыми, чтобы убить. Капля воды капает с одного клыка, падает в пруд и по его поверхности пробегает рябь. Я смотрю, как рябь каскадом набегает на серебристо-белую чешую, раздувшуюся и плавающую поверх воды.

Дюжина остекленевших рыбьих глаз уставилась на меня.

Ещё одна капля падает из пасти льва. На этот раз я замечаю, что цвет капли темнее, чем поверхность пруда, и что её рябь размазывает бледно-розовые линии по чешуе мёртвой рыбы. Сглотнув, я делаю шаг вперёд и протягиваю руку. Следующая капля падает мне на ладонь.

Она такая же красная, как розы, окружающие меня.

И тёплая.

Такая, такая тёплая.

Я закрываю глаза и позволяю капле скатиться в щели моей ладони.

— Ты ненастоящая, — бормочу я.

Я повторяю это снова и снова, концентрируясь на словах, чувствуя, как кровь стекает по моему запястью, лениво скользя по предплечью.

— Ты. Не. Настоящая.

Но когда я открываю глаза, кровь всё ещё здесь. Рыба всё ещё плавает. И все бутоны роз повернуты ко мне.

Они наблюдают за мной.

Мое сердцебиение отдается в зубах. Я срываю лист со стоящей рядом пальмы и использую его, чтобы вытереть кровь со своей руки. Розы следят за моими движениями, когда я ухожу, каждая поворачивается, когда я прохожу мимо.

Я продолжаю вытирать кровь, пока не возвращаюсь в свою комнату, и моя кожа не начинает саднить. Я выбрасываю лист в окно, мою руку в раковине и включаю телевизор, чтобы не чувствовать, что я совсем одна в этой комнате — идеальная мишень для видений, призраков или чего там ещё, чёрт возьми, происходит со мной на самом деле, — пока я просматриваю контакты на своём телефоне, останавливаясь на имени доктора Роби.

Я всё ещё смотрю на него, когда папа приходит час спустя, мой большой палец нависает над кнопкой вызова.

ГЛАВА 29

ЛИЯ

В ПОСЛЕДУЮЩИЕ НЕДЕЛИ мы с Алеком проводим каждую свободную минуту в обществе друг друга, по мере того, как количество деловых встреч Лона растёт, а моя семья находит в отеле другие развлечения, которыми можно занять своё время: мать посещает несколько клубов; Бенни проводит на пляже столько же времени, сколько Мадлен позволит; и отец ушел в охоту и занятия спортом, заводя новые влиятельные дружеские отношения везде, где только может, — всё чаще такие моменты случаются.

Палаточный город — наше убежище.

Днём мы плаваем, ловим рыбу и наслаждаемся новинками мороженого и жирными пакетиками попкорна с маслом. Томми, Мойра, Фитц и Клара часто присоединяются к нам, и хотя Клара продолжает смотреть на меня с недоверием, она не раскрывает мой секрет. Я не знаю, происходит ли это потому, что Алек попросил её не делать этого, или потому, что она знает, что я покину остров замужней женщиной в конце лета. Какова бы ни была причина, я выражаю свою признательность, тайком принося ей имбирное печенье из отеля, и однажды утром она даже слегка улыбается, когда я приношу ей маленькую коробку европейских шоколадных конфет, которые Лон подарил мне накануне вечером.

По ночам мы танцуем в павильоне и играем в настольные игры вдоль главной улицы, попивая дешевое пиво у ревущего костра на пляже. Нас шестеро — созвездия в расцвете сил — уже не дети, но и не совсем взрослые. Мы пылаем, как солнце, и сияем, как луна. Мы не вспоминаем о прошлом, когда мы вместе, и не беспокоимся о будущем. Мы — всего лишь эти мгновения между бодрствованием и сном. Мы — всего лишь смех и дыхание, легкомыслие и удовольствие.

Мы — это бесконечные возможности.

Но мои любимые тайные моменты случаются, когда мы с Алеком остаёмся наедине. Пробираясь по пустынным коридорам и украдкой целуясь в бельевом шкафу на пятом этаже. Обвивая ногами его талию в океане, когда волны обрушиваются на нас. Кружась в его объятиях под музыку оркестра Палаточного города. Видя себя его глазами как обожаемую женщину. И я знаю, что эти моменты опасны по целому ряду причин. Я знаю, что нас могут поймать, и я знаю, что мы оба можем потерять всё. И даже если нас не поймают, даже если мы проведём всё лето вместе и никто, кроме нас, никогда не узнает, я не знаю, как я смогу попрощаться с ним в конце или с той, кто я есть, когда я с ним.

Всю свою жизнь я делала то, чего от меня ожидали, и как только я стану миссис Лон вон Ойршот, мои последние остатки независимости полностью исчезнут. Но у меня всё равно останутся мои воспоминания. У меня всё ещё будут островные дни и островные ночи и образ мальчика, который смотрел на мир и видел только меня.

И, возможно, мой предстоящий брак лишил меня всякой рациональности, но опасности, присущей нашим подвигам, недостаточно, чтобы удержать меня в стороне.

ГЛАВА 30

НЕЛЛ

Я СПЛЮ В СВОЕЙ ПОСТЕЛИ, когда он будит меня. Я не вижу его, но слышу, как он зовёт меня.

Мужчина из бального зала.

— Нелл, — его голос мягкий, отстранённый. — Иди ко мне.

Серебристо-белые лучи луны проникают сквозь открытые щели ставней-жалюзей, рисуя полосы бледного света на полу. Голова папы откинута на подушку, рот открыт, и он всхлипывает при каждом храпе.

Я сажусь.

Простыни шуршат по моему телу, медленно спускаясь с меня.

— Нелл.

Дверь в нашу комнату открывается, но с другой стороны никого нет.

— Я скучал по тебе.

Я встаю.

«Нет, — думаю я. — Это неправильно». Но в голове у меня всё путается, и мысль ускользает от меня, как воздушный шарик, взмывающий в небо.

Я пересекаю комнату и выхожу в коридор. Дверь за мной закрывается, и я иду на голос в конец коридора, мои босые ноги сонно шаркают по ковру.

— Нелл, — зовёт голос с лестницы пятого этажа.

Я поднимаю взгляд.

Штанина исчезает за углом.

Я начинаю подниматься по лестнице, опираясь руками о стены, чтобы сохранить равновесие.

Колебание.

Я боялась этого голоса. В бальном зале.

Почему я боялась?

Мерцающие огни. Призрачные силуэты мужчин и женщин, давно умерших. Протянутая рука, приглашающая меня присоединиться к ним…

Кровь. Так много крови.

Я качаю головой. Все мои мысли путаются.

Было ли это на самом деле?

Что это?

Я приваливаюсь к стене. Я знаю, что не должна была этого делать — не должна была следовать за этим голосом, — но каждый раз, когда я почти вспоминаю почему, мой разум становится пустым.

— Нелл, — голос эхом разносится по лестнице, растягивая и растягивая каждое слово, как ириску. — У меня есть ответы, которые ты ищешь.

Голос обволакивает меня, подталкивая снова наверх. Мои ноги поднимаются по последним ступенькам, хотя ни одна часть моего мозга не говорит им этого делать.

В коридоре никого. Одно из окон открыто, впуская порывы холодного океанского воздуха. Я обхватываю грудь руками, чувствуя, как мурашки покалывают мою кожу. На мне те же шорты и майка, в которых я ложилась спать, и это почему-то кажется неправильным.

Разве в этих снах я не ношу всегда ночную рубашку?

Сон. Это всего лишь сон. И если это просто сон, тогда этот голос не может причинить мне боль, и если он не может причинить мне боль, тогда я могла бы также выяснить, что он знает — что мой мозг продолжает пытаться сказать мне всеми этими видениями.

— Нелл, — зовёт меня голос из-за окна. — Здесь, снаружи.

Я ногтями впиваюсь в края оконной рамы и выглядываю наружу. Слишком темно, чтобы что-то разглядеть, но там должен быть выступ, на котором стоит человек. Ветер отбрасывает мои волосы назад, режет глаза, когда я наклоняюсь вперёд, ставя одно колено на раму, а рукой тянусь, нащупывая внешний выступ…

— Нелл!

Я оборачиваюсь.

Кто-то выкрикивает моё имя, но я никого не вижу. Всё позади меня чёрное и кружащееся. Единственное, что я вижу, это окно и залитый звёздами горизонт за ним.

— Ты почти на месте, — призрачный голос плывёт по солёному бризу. — Иди ко мне.

Я протягиваю руку дальше, ища внешний выступ, и прижимаю второе колено к раме. Моё тело наклоняется, а сердце подскакивает к горлу, когда я качаюсь вперёд. Горизонт исчезает, сменяясь видом холодного, твёрдого тротуара пятью этажами ниже меня.

— НЕТ.

Руки обхватывают меня, притягивая назад. Чья-то рука обвивается вокруг моей головы за секунду до того, как мой позвоночник ударяется об пол, и…

Я резко прихожу в себя.

Алек лежит на мне сверху. Не в моей постели, где я должна быть, а в коридоре пятого этажа.

Воздух ледяной от порывов ветра, врывающихся в открытое окно над нами. Окно, через которое я чуть не пролезла. Осознание этого врезается в меня, как кирпичная стена.

Это был не сон.

Алек тяжело дышит, его твёрдая грудь прижимается к моей с каждым вдохом. Его волосы падают ему на глаза, когда он изучает моё лицо. При таком освещении его скулы и линия подбородка выглядят ещё острее, как лезвия бритвы, угрожающие прорезать его кожу.

— Ты ранена? — спрашивает он.

Всё моё тело дрожит.

— Я… я не знаю.

Он обхватывает меня одной рукой за талию и отталкивается от пола, подтягивая меня за собой. Его взгляд скользит по мне — думаю, проверяя, нет ли травм, но его взгляд такой пристальный, что оставляет огненные следы на моей коже. Он прижимает меня к себе, как будто боится, что я попытаюсь выпрыгнуть обратно в окно, если он меня отпустит.

Наконец — и в то же время, слишком быстро — он отпускает меня, делает шаг назад и закрывает окно.

— Ч-что случилось? — спрашиваю я. — Как ты нашёл меня?

— Ты ходила во сне, — говорит он, стоя ко мне спиной. — Ты прошла мимо меня по пути сюда, поэтому я последовал за тобой, чтобы убедиться, что с тобой всё в порядке.

Весь воздух вылетает из моих лёгких.

Ходила во сне?

Я закрываю глаза, зажимая переносицу большим и указательным пальцами.

— О, Боже. Теперь я действительно теряю самообладание. Я не могу поверить, что я почти… Подожди.

Я открываю глаза. Алек прислонился к окну и обхватил руками подоконник.

Он не смотрит мне в глаза.

— Почему ты не спал? — спрашиваю я.

— Я же говорил тебе. Я плохо сплю.

— Хорошо, но всё же. Каковы шансы, что ты не только проснёшься, но и будешь достаточно близко, чтобы увидеть меня? Ты мог бы с таким же успехом находиться на другом этаже или на другой стороне отеля, или…

— Просто повезло, полагаю.

Я думаю обо всех тех случаях, когда я видела его, парящим на краю моего мира. Всё время я думала, что это не могло быть совпадением.

— Ты следил за мной? — спрашиваю я.

— Конечно, нет, — он отталкивается от окна. — Пошли. Давай отведём тебя обратно в твою комнату.

Он тянется ко мне, но я отстраняюсь.

— Что ты мне не договариваешь?

— Говори тише, — шепчет он, его взгляд мечется по коридору. — Ты кого-нибудь разбудишь.

Мне не нравится, когда он командует мной, и я почти кричу в ответ, просто чтобы разозлить его. Но последнее, что я хочу сейчас делать, это привлекать к себе внимание, поэтому я делаю, как он говорит.

— Ты знаешь, что со мной происходит, не так ли? — шепчу я.

— Нелл…

Я делаю шаг вперёд, запрокидывая голову, и встречаюсь с ним взглядом.

— Скажи мне. Пожалуйста. Мне нужно…

Я колеблюсь.

К чёрту всё это.

— Мне нужно знать, что я не схожу с ума.

Он закрывает глаза. Его брови хмурятся, а мускул на челюсти напрягается от того, что он стискивает зубы.

— Я не могу.

Я делаю шаг назад.

— Что?

— Я не могу тебе сказать.

— Ты не можешь сказать мне, не схожу ли я с ума? — спрашиваю я. — Или ты не можешь сказать мне, что происходит?

— Я не могу сказать тебе, что происходит.

Я хмурюсь.

— Почему нет?

— Потому что тогда ты сойдёшь с ума. Тебе нужно вспомнить самой.

— Вспомнить что?

Он не отвечает.

— Алек. Скажи мне.

Он вздыхает.

— Хорошо. Если ты позволишь мне отвести тебя обратно в твою комнату, — говорит он, предлагая мне руку, — я расскажу тебе.

Я закатываю глаза и прохожу мимо него, не приняв его руку.

— Ладно.

Он, молча, следует за мной вниз по лестнице. Я ненавижу то, насколько осознаю его присутствие. Каждый шаг, каждый вздох. Как будто он — солнце, и я вдыхаю его свет.

Я поворачиваюсь к нему перед моей дверью.

— Итак, что именно я должна вспомнить?

Он смотрит на меня сверху вниз, и его взгляд смягчается. Он осторожно проводит костяшками пальцев по моей челюсти, заставляя каждое нервное окончание натянуться. Он наклоняется, его взгляд нежный, и он прижимается щекой к моей щеке, его губы на расстоянии дыхания от мочки моего уха.

— Ты должна была вспомнить меня.

Дрожь пробегает у меня по спине.

— Я не понимаю.

— Ты поймёшь, — говорит он, делая шаг назад. — И ты не сходишь с ума. Ты такая же нормальная, как и я.

Он продолжает пятиться, засунув руки в карманы и не сводя с меня глаз, и я знаю, что мне нужно найти слова, чтобы удержать его, заставить его рассказать мне, что именно происходит, но мой мозг работает в тысяче разных направлений. К тому времени, как я придумываю, что сказать, всё, что выходит, это:

— Подожди.

Но он уже ушёл.

ГЛАВА 31

ЛИЯ

— ОН ЗДЕСЬ! ОН ЗДЕСЬ! — кричит маленькая девочка передо мной, когда экипаж подъезжает к отелю.

Она протискивается к перилам крыльца, перегибается через борт, желая получше рассмотреть.

Сэмюэл Клеменс, более известный в народе как Марк Твен, выходит из экипажа. Толпа, собравшаяся на крыльце и вокруг лужайки перед домом, бурно аплодирует. Дети и взрослые всех возрастов прижимают к груди свои любимые книги мистера Твена, надеясь получить автограф.

Алек наклоняется и шепчет:

— Я мог бы оттолкнуть всех с дороги, чтобы ты могла подойти ближе.

Я отвечаю на его поддразнивающее предложение с притворным возмущением.

— Конечно, вы не были бы настолько грубы, чтобы толкать детей, мистер Петров.

— Дети отходчивы.

Я смеюсь, слишком громко для приличия. Несколько женщин бросают взгляды в мою сторону, но затем вспыхивает искра и раздаётся громкий взрыв, когда фотограф, который всё утро ждал прибытия мистера Твена, делает свой снимок, и женщины снова обращают своё внимание на автора.

Дети окружают писателя, как только он выходит на крыльцо. Алек выгибает бровь, глядя на меня, но я качаю головой.

— Нет необходимости быть грубым. Я уверена, что у меня будет возможность поговорить с ним сегодня вечером на празднике.

Алек вздыхает.

— Главное, что ты знаешь, что я сделаю это для тебя, если ты попросишь.

— Нет ничего такого, чего бы вы ни сделали для меня, не так ли, мистер Петров?

Его улыбка исчезает.

— Нет ничего, чего бы я ни сделал для тебя, Лия.

Мои лёгкие горят, и мне приходится напоминать себе, что нужно дышать.

— Ты чем-нибудь занята сегодня днём? — спрашивает он.

Я качаю головой.

— А что?

— У меня есть идея.

* * *

Алек упаковывает закуски для пикника и уводит меня на верховую прогулку к маяку. Я надеваю платье, позаимствованное у Мойры, и широкополую шляпу поверх своих кудрей, чтобы скрыть себя от посетителей отеля, которые могут меня заметить. Алек носит кепку газетчика, низко надвинутую на глаза, но праздничная толпа, по правде говоря, это благословение. Никто ни на кого не смотрит слишком пристально — все слишком озабочены тем, чтобы встать в очередь на экскурсию по маяку или выбрать идеальное место для пикника.

Мы обедаем на лужайке под сенью высокого кипариса. Глядя на горизонт, не видя ничего, кроме воды и неба, легко поверить, что мы сидим на краю света.

— Я хочу познакомить тебя с моей мамой, — внезапно говорит Алек. — Сегодня вечером, после ужина. Как ты думаешь, ты сможешь уйти?

Я колеблюсь. Было намного легче думать о встрече с матерью Алека в ту ночь в танцевальном павильоне, когда мы с Алеком только познакомились и наши чувства друг к другу не проникли так глубоко в наши души. Теперь эта мысль приводит меня в ужас. Что, если я ей не понравлюсь? Что, если мои нервы превратят меня в неуклюжую идиотку?

— Возможно, я смогу, — говорю я, срывая травинку, — но ты уверен, что это то, что мы должны делать?

Чем больше людей знает о нас, тем опаснее всё это становится.

— Она ничего не скажет, она никогда не сделает ничего, что может причинить мне боль. На днях она спросила меня, что делает меня таким счастливым в последнее время, и я хочу показать ей. Я хочу, чтобы она узнала тебя, Лия, и чтобы ты узнала её.

Страх скручивает мой желудок. Если бы мы были кем-то другими, если бы я была такой, как Мойра или Клара, я, вероятно, уже встретила бы мать Алека. Мы могли бы даже поделиться секретными шутками о его привычках, например, о том, как он проводит руками по волосам, когда нервничает, или о том, как он запихивает еду в рот, как будто он постоянно находится на грани голодной смерти, хотя он явно сыт. Но я не такая, как Мойра или Клара — я никогда не буду такой, — и как бы сильно я ни хотела встретиться с ней, увидеть, откуда родом Алек, я боюсь, что его мать не сочтёт меня достаточно хорошей для своего сына.

Оправдание начинает формироваться на моих губах, но затем Алек смотрит на меня своими полными надежды глазами, и отказать ему невозможно.

ГЛАВА 32

НЕЛЛ

Я НЕ МОГУ УСНУТЬ. Я СЛИШКОМ ВЗВИНЧЕНА, и понимание того, что я не могу доверять себе, чтобы не вылезти из окна пятого этажа, не помогает делу.

Я подумываю о том, чтобы прокрасться в обеденный зал, но балет больше не является тем убежищем, которым он когда-то был. Потому что, если моё первое предположение было верным, если это действительно просто галлюцинации, то потеря себя в танце ничем не помогла в сдерживании видения, равно как и применение техник, которым я научилась у доктора Роби. И если Алек прав — если он вообще был настоящим и если наш разговор вообще состоялся — тогда здесь происходит что-то ещё, и пока я не выясню, что это такое, я нигде не буду в безопасности.

Ты должна была вспомнить меня.

Вспомнить, как он делал что?

Я выхожу за дверь при первом же намёке на рассвет. Беру в дорогу чашку кофе и рогалик из пекарни и направляюсь в кладовку. Дверь заперта, поэтому я прижимаюсь спиной к стене и сползаю вниз, садясь на пол и скрещивая ноги.

Что-то царапает внутреннюю сторону моей руки. Я протягиваю руку за спину и нащупываю уголок бумаги, торчащий из моих джинсов, джинсов, которые я не носила больше недели, сменив их на шорты и штаны для йоги. Я тяну его и снова вижу заголовок:

МОЛОДАЯ СВЕТСКАЯ ЛЬВИЦА УБИТА В РОСКОШНОМ ОТЕЛЕ

Я провожу большим пальцем по надписи (кровь, так много крови), затем засовываю ее обратно в карман.

К тому времени, как Макс и София приходят, чтобы отпереть дверь, я уже давно доела свой рогалик и выпила кофе. Мне кажется, я смотрю на чашку уже несколько часов, пытаясь собраться с мыслями. Пытаюсь вспомнить. Но всё, что я могу вспомнить, это царапину на колене от падения с подоконника и ощущение щеки Алека, прижатой к моей.

Я не могу сказать тебе, что происходит.

Почему?

Потому что тогда ты сойдёшь с ума.

Туфли на высоком каблуке и пара кед «Конверс» останавливаются передо мной.

— Счастливого Четвёртого июля! — говорит Макс.

— Что? — я моргаю, глядя на него. — Ой. Да. Счастливого Четвёртого июля.

Макс хмурит брови.

— Ты в порядке?

Мой голос хриплый, как обвал:

— Не могла уснуть.

София вставляет ключ от кладовки в замок и открывает дверь.

— Может, тебе стоит вернуться в свою комнату? Полежать немного?

— Нет, — говорю я, поднимаясь. — Я хочу работать.

Она кивает.

— Хорошо. Поправляйся.

Я следую за Максом в комнату, а София уходит, стуча каблуками по коридору. Я направляюсь в отведённый мне раздел, но мои мысли продолжают возвращаться к заголовку статьи, лежащей в моём кармане, и вместо того, чтобы просматривать кипы бумаг, которые нужно отсортировать, я вытаскиваю статью из кармана, моё сердце замирает при слове УБИТА.

Что с тобой случилось?

Мой взгляд поднимается к статье о Дне независимости над заголовком и задерживается на фотографии Марка Твена, поднимающегося по лестнице в «Гранд».

Но я сосредотачиваюсь не на авторе.

На заднем плане, на крыльце, позади ребёнка, наполовину свисающего с перил, и женщины с волосами, собранными на макушке, похожими на облако, стоит девушка, которая выглядит… до чёртиков… как я.

Я склоняюсь ближе.

То же лицо в форме сердечка, тот же заостренный подбородок. Её глаза сощурены от смеха, так что я не могу сказать, похожи ли они на мои, но на её шее есть пятнышко, которое может быть тенью… или очень знакомой родинкой.

Мои руки дрожат, пока я смотрю на фотографию. Является ли она давно потерянным предком? Двойник? Мираж, созданный моим недосыпающим мозгом?

Вспомни меня.

Мой взгляд перемещается к парню, стоящему рядом с ней. Его лицо наполовину скрыто пуделевой причёской пожилой женщины, но я бы узнала эту улыбку и эти глубоко посаженные глаза где угодно.

Алек.

Жгучая боль пронзает мой череп и, кажется, что мой мозг раскалывается. Я вскрикиваю и прижимаю ладони к вискам. Изображения возникают на внутренней стороне моих век, как фильм, прокручиваемый в ускоренной перемотке.

Волны разбиваются о лодку, отель маячит передо мной. Мужчина с зачёсанными назад волосами и чересчур широкой улыбкой приветствует меня в вестибюле, и я делаю шаг назад, дабы меня не стошнило на его дорогие туфли. Коридорный, который, на самом деле, не коридорный, и который заставляет меня смеяться, лежит со мной на залитом лунным светом пляже и дарит мне крошечный лучик надежды, который я не могу объяснить.

— Нелл? — я слышу, как Макс спрашивает. — Ты в порядке?

Такое ощущение, что кто-то вонзает кирку в мою роговицу. Я скриплю зубами от боли.

Танцуя в бальном зале, я глазами всегда ищу кого-то в толпе. Спорю с мужчиной со слишком широкой улыбкой — он хочет ударить меня, но никогда не сделает этого на публике, поэтому я стою на своём.

Плавание, рыбалка, верховая езда и поцелуи в тайных, укромных местах.

Решение.

План.

Пистолет.

А потом изображения исчезают.

Болевые ощущения в моём черепе превращаются в тупую, постоянную боль.

Макс кладёт руку мне на плечо.

— Хочешь я позвоню твоему отцу?

— Нет, — говорю я, опуская руки.

Они дрожат, как стучащие зубы, и я сжимаю их вместе, так что костяшки пальцев не белеют.

— Нет, я, эм… Думаю, мне просто нужно немного поспать. Я не очень хорошо себя чувствую.

— Да, определённо. Возьми выходной. Я справлюсь и без тебя.

Я поднимаю на него взгляд. На долю секунду он совсем не похож на Макса. Его лицо меняется на кого-то, кого я не узнаю, а его одежда меняется с узких джинсов и серой футболки на старомодный твидовый костюм. Я зажмуриваюсь и снова открываю глаза.

Макс смотрит на меня сверху вниз, его одежда вернулась к прежнему виду.

— Хорошо, — говорю я, отступая назад. — Спасибо.

— Хочешь, я провожу тебя до твоей комнаты?

— Нет, — говорю я, хотя ноги подкашиваются подо мной. — Со мной всё будет в порядке.

Мне каким-то образом удаётся выбраться в главный коридор подвала и подняться на первый этаж, не упав, хотя мир вокруг меня кренится. В животе хлюпает, а по линии волос стекают капли холодного пота. Думаю, что меня может стошнить, но это наименьшая из моих забот.

Все, кто проходит мимо меня — маленькие дети в купальниках, парочки, разглядывающие витрины, и служащие отелей, — все они меняются, как и Макс. Но, в отличие от Макса, они не возвращаются в нормальное состояние, когда я закрываю глаза. Они мелькают через разные лица и типы телосложения, различную одежду и различные прически. Длинные платья и твидовые костюмы сменяются короткими открытыми платьями и жакетами в тонкую полоску. Юбки в обтяжку пятидесятых годов и плиссированные мужские брюки превращаются в платья с запахом в пейсли и кожаные жилеты с бахромой. Большие, дразнящие причёски и неоновые поясные сумки превращаются в толстовки и джинсы, майки и джинсовые шорты.

Они кружатся и кружатся, как карусель. Я закрываю глаза и прижимаю руку к стене, нащупывая поворот в вестибюль. Я слышу, как кто-то спрашивает: — Как ты думаешь, с этой девушкой всё в порядке? а кто-то другой отвечает: — По-моему, прошлой ночью было слишком весело.

Ни один из них не останавливается, чтобы помочь мне.

Как только я чувствую угол стены под своими пальцами, я снова открываю глаза.

«Всё в порядке, ты в порядке, всё в порядке, — говорю я себе. — Ты перестанешь упрямиться и позвонишь доктору Роби. Чего бы это ни стоило, ты всё исправишь. Всё в порядке, с тобой всё в порядке, всё в порядке…»

Войти в вестибюль — всё равно что войти в дом развлечений³. Людей слишком много, и все они меняются. Мужчины становятся женщинами, а женщины становятся мужчинами, и это похоже на то, что на каждого из них наложено слайд-шоу из фотографий, на которых мелькают разные люди из разных эпох, но изображения меняются слишком быстро, чтобы кого-то разглядеть. Я пытаюсь сделать шаг вперёд, но моё зрение сужается.

— Кто-нибудь.

Мой голос звучит отстранено, как будто он исходит не от меня, и я знаю, что он недостаточно громкий.

Я пытаюсь ещё раз.

— Кто-нибудь… пожалуйста. Помогите мне.

Я протягиваю руку к старику. Он превращается в более молодого, худощавого мужчину в цилиндре и очках, затем в женщину с короткими чёрными волосами и тёмно-красной помадой. В толстого мужчину в огромных резиновых штанах и с удочкой в руках, платиновую блондинку с жемчугом на шее, подростка с блестящими тенями на веках и в ярко-зелёных колготках, парня лет двадцати в клетчатых шортах и белом поло под мятно-зелёным свитером.

Все они разные люди, но у всех на лицах одинаковое выражение удивления, смешанного с отвращением, когда они проходят мимо меня.

Я пытаюсь вдохнуть, но мои лёгкие словно разучились работать.

— Я… не могу… дышать.

Темнота, витающая по краям моего зрения, просачивается внутрь.

— Нелл?

Алек появляется передо мной. Его одежда меняется, как и у всех остальных — униформа коридорного, вельветовые брюки на подтяжках поверх синей рубашки, брюки с высокой талией и пиджаком, брюки клёш и пуговицы, брюки цвета хаки и вязаный свитер — но, в отличие от всех остальных, его лицо не меняется.

Это всегда он.

Мои ноги подгибаются.

Алек подхватывает меня на руки и прижимает к своей груди.

— Не волнуйся, — говорит он. — Я держу тебя.

Его аромат — сандалового дерева, цветов лимона и чистого белья — окутывает меня, и моё сердце бешено колотится в груди, а тело ощущается таким тяжёлым, что кажется, будто оно падает к центру Земли.

Но мои лёгкие снова наполняются воздухом, и я больше не тону.

ГЛАВА 33

ЛИЯ

ПРАЗДНИЧНЫЙ УЖИН В ЧЕСТЬ ЧЕТВЕРТОГО ИЮЛЯ сопровождается фейерверком и симфоническим концертом на лужайке перед домом. Я симулирую очередную головную боль и убеждаю маму, что мне нужно прилечь, чтобы быть полезной на сегодняшнем балу. Ей это не нравится, но двое мужчин, которые обычно интересовались бы моим местонахождением — мой отец и Лон — слишком заняты лестью бизнес-магнатам и другим важным деятелям промышленности, чтобы заметить моё отсутствие, поэтому она соглашается.

Я встречаюсь с Алеком в холле пятого этажа у бельевого шкафа, как и планировалось. Он приветствует меня распростёртыми объятиями, кружа по широкому кругу.

Я бью его в грудь.

— Отпусти меня. Кто-нибудь увидит.

— Все снаружи, — говорит он.

Моё сердце учащённо бьётся, когда он рукой берёт меня за подбородок, запрокидывая мою голову. Сначала он целует меня нежно, но из глубин моего горла вырывается стон, и я вцепляюсь в его спину, желая большего. Он прижимает меня к стене, придавливая своим длинным, поджарым телом, его мышцы под одеждой твёрдые, как гранит. Его губы пожирают мои, пока мы не становимся одним дыханием, душой и существом.

Алек прерывает поцелуй. Он задыхается, и каждый вдох дрожит от желания. Он прислоняется своим лбом к моему и закрывает глаза.

— Ты хоть понимаешь, что ты делаешь со мной, Аурелия Сарджент?

— Если это хотя бы половина того, что ты делаешь со мной, то ты, должно быть, сходишь с ума.

— Я потерял разум и сердце из-за тебя, Лия, — он открывает глаза. — Ты околдовала меня.

Я улыбаюсь.

— Давай. Твоя мама ждёт нас.

* * *

Мать Алека делит комнату с другой прачкой, но её соседка по комнате на улице, наслаждается музыкой и фейерверками. Комната уютная, с двумя кроватями, двумя комодами и двумя умывальниками. В центре комнаты стоит небольшой круглый стол, окруженный четырьмя хилыми стульями. На столе стоит чайник с чаем и тарелка с булочками, которые я узнаю по вчерашнему завтраку в столовой.

Мать Алека, Оря, маленькая бледная женщина со светлыми волосами и глазами цвета соли, осматривает меня, пока Алек представляет нас. Слишком поздно я осознаю жжение вокруг губ и носа, где щетина Алека поцарапала меня, и я могу только молиться, чтобы освещение было слишком тусклым, чтобы она заметила.

— Итак, — говорит Оря через мгновение. — Ты та девушка, которая сделала моего сына таким счастливым в последние недели.

Хотя она прожила в Соединенных Штатах почти двадцать лет, её русский акцент сильно сквозит в каждом слове. Алек сказал мне, что его отец быстро адаптировался к американской жизни, потеряв большую часть своего акцента, прежде чем Алек стал достаточно взрослым, чтобы заметить перемены, но его мать отказалась отказываться даже от капельки своего наследия. Она держалась за свой акцент так, словно он был из золота. Она также до сих пор отмечает русские праздники и хранит в кармане фартука маленький крестик Русской православной церкви.

— Разве твоя мать не хотела переезжать в Америку? — спросила я Алека однажды, когда мы лежали, растянувшись на пляже Палаточного города.

— Это было сложно, — ответил он. — Она понимала, что у её растущей семьи здесь будет больше возможностей, но дать мне и моему отцу эти возможности означало попрощаться со всеми, кого она любила. Вся её семья всё ещё живёт в России. Они еженедельно посылают письма туда и обратно, но их получение занимает так много времени, что мы всегда на несколько месяцев отстаём от их новостей, а они всегда отстают от наших. Переписка помогает, но фотографий и слов на бумаге не всегда достаточно, чтобы справиться с одиночеством.

— Она когда-нибудь думала о возвращении?

Он пожал плечами.

— Возможно, но она знает, что я предпочёл бы остаться здесь, и я сомневаюсь, что ей нравится идея оставить меня, независимо от того, сколько мне лет или как хорошо я устроился.

Теперь его мать жестом приглашает нас сесть за стол. Я беру булочку. Тесто чёрствое, а сахарная глазурь растворилась, но я ем её так, как будто это лучшая булочка, которую я когда-либо пробовала.

Между нами повисла неловкая тишина.

— Оря, — говорю я, пытаясь завязать разговор. — Алек сказал мне, что вы из Санкт-Петербурга. Я всегда хотела туда съездить. Архитектура там такая красивая.

Её глаза сужаются.

— Вы можете называть меня миссис Петров.

— Конечно.

Мои руки трепещут, как птицы, — нервная привычка, которую, как я думала, мама отбила у меня много лет назад.

— Пожалуйста, простите меня.

Алек хмуро смотрит на мать. Я вижу, что он хочет что-то сказать в мою защиту, но я кладу руку ему на колено, останавливая его.

Оря замечает это.

— Так вы двое… друзья?

— Да, — отвечаю я. — На самом деле, мы стали довольно хорошими друзьями.

— Вы не так давно знаете друг друга, — замечает она.

Я смотрю на Алека.

— Не всегда нужно знать кого-то очень долго, чтобы узнать его сердце.

Она снова изучает меня, и я ни за что на свете не могу сказать, о чём она думает. Наконец, она говорит:

— Это правда.

Алек выдыхает. Он рассказывает своей матери о ночах, которые мы провели в Палаточном городе, и я благодарю её за его уроки танцев, как и обещала. Она слушает нас, не произнося ни слова. Её лицо ничего не выражает. Она не притрагивается ни к чаю, ни к булочке. Она — статуя, вплоть до того момента, как Алек рассеянно кладёт руку на спинку моего стула, рассказывая ей о пикнике, который мы устроили сегодня днём, а затем её лицо краснеет, и она закрывает глаза.

— Прости, Алек, — говорит она, — но с меня хватит.

Алек хмурит брови.

— Мам…

— Нет, — говорит она. — Я больше не могу слушать, — она встаёт из-за стола, заламывая руки. — Ты думаешь, я не замечаю обручальное кольцо у неё на пальце? Или дорогое платье, которое она носит? Ты думаешь, я не знаю, что она здесь гостья, и что ты подвергаешь свою работу, саму свою жизнь риску из-за этого… этого флирта?

Алек вскакивает на ноги.

— Лия — это не флирт…

— А как ещё ты мог бы назвать это, когда проводишь время с девушкой, которая уже помолвлена?

— Пожалуйста, извините меня, — говорю я, вставая. — Я должна вернуться на вечеринку.

— Да, вы должны, — говорит миссис Петров.

— Она не должна идти, — кричит Алек.

Он повторяет это снова, на этот раз мягче, поворачиваясь ко мне.

— Тебе не обязательно идти.

Я бросаю взгляд на миссис Петров.

— Думаю, твоя мать хотела бы побыть наедине с тобой.

Он начинает спорить, но я качаю головой.

— Всё в порядке. Мы увидимся завтра.

Я хочу поцеловать его на прощание, что делала каждый вечер с нашей первой поездки в Палаточный город, но это неприлично, и его мать только больше расстроится, узнав, что мы были так нежны друг с другом.

Я желаю миссис Петров спокойной ночи и выскальзываю за дверь.

— Как ты могла сказать ей такие вещи? — голос Алека доносится из-за двери.

— Она не твоя, — отвечает его мать, её голос такой мягкий, что мне приходится напрягаться, чтобы расслышать его. — Чем раньше ты это поймёшь, тем скорее сможешь оторваться от неё, прежде чем полностью потеряешь себя с кем-то, кого ты никогда не сможешь иметь.

Я хочу остаться и слушать, даже когда у меня горят глаза и скручивает живот, но я слышу шаги, эхом отдающиеся по коридору, и я знаю, что моё время вышло.

Я возвращаюсь в наш номер, чтобы привести себя в порядок, умываю лицо холодной водой и втираю мазь в подбородок, чтобы убрать покраснение от поцелуев Алека. Только когда я больше не чувствую, что могу расплакаться или в любой момент отказаться от ужина, я возвращаюсь на лужайку перед домом и смотрю фейерверк со своим женихом, всё время думая о мальчике, который неделями крал кусочки моего сердца, о мальчике, мать которого умудрилась разорвать их все в клочья за считанные секунды.

ГЛАВА 34

НЕЛЛ

АЛЕК НЕСЁТ МЕНЯ В САД. Воздух свежий и цветочный, и он охлаждает мою разгорячённую кожу. Он сажает меня на белую скамейку, слегка влажную от утренней росы, и присаживается передо мной на корточки. Его одежда больше не меняется, но ущерб уже нанесён. Мой желудок сжимается, и я наклоняюсь вперёд, кладя голову на руки.

— Думаю, что меня сейчас стошнит.

— Дыши, — говорит он мне, пальцами рисуя нежные круги на моих коленях.

Я наклоняю голову и встречаюсь с ним взглядом.

— Ты был на снимке.

Он ничего не говорит.

— Ты был на фотографии с…

Скажи это.

Но я не могу. Это слишком абсурдно.

— С кем-то, кто был похож на меня, — заканчиваю я.

Он качает головой.

— Не с кем-то, кто был похож на тебя.

Он оглядывает сад, но мы одни, и что-то в этом кажется таким знакомым, как воспоминание, за которое я…

Лимонное дерево. Лопата.

— не могу —

Пот блестит на загорелых, подтянутых мышцах. Рывок где-то глубоко в животе, от которого мои щёки краснеют.

— полностью —

Понимающая улыбка. Неуклюжее приглашение. И эти глубокие, пристальные глаза, смотрящие на меня так, словно я стакан воды, а он умирает от жажды.

— ухватить.

— Что со мной происходит?

Он отводит взгляд, ругаясь себе под нос.

Наконец, он говорит:

— Ты начинаешь вспоминать.

— Разве это не то, чего ты хотел?

— Я не хочу ничего из этого.

Мои глаза щиплет от язвительности в его тоне.

— Хорошо.

Я упираюсь руками в его грудь и отталкиваюсь от него, встаю. Я не могу ясно мыслить, когда он так близко.

— Знаешь, я не просила тебя о помощи.

Я начинаю возвращаться в вестибюль, мои ноги дрожат, но подчиняются.

Алек рычит. Он рукой обхватывает мой локоть, останавливая меня.

— Подожди.

Я поворачиваюсь к нему, мой язык, как кнут, готовый щелкнуть, но колени предают меня, и я падаю на Алека.

Короткий миг он стоит совершенно неподвижно, руками крепко обнимая меня. И затем…

Он рукой обхватывает мою шею сзади.

Я танцую по деревянному полу. Проносясь, как комета, в его объятиях. Кружусь, кружусь, кружусь, пока не перестаю отличать верх от низа или восток от запада.

Черты лица Алека смягчаются, а его губы, которые всего секунду назад были сжаты в жесткую, мрачную линию, приоткрываются и выглядят полнее. Его руки стискивают меня крепче.

Улыбка, которая заставляет моё неисправимое сердце сжиматься в груди.

Я протягиваю руку — так, так медленно — и убираю волосы с его глаз. Ощущение кажется новым и чудесным, и в то же время кажется, что я делала это тысячу раз раньше.

Его губы овладевают моими, крадут моё дыхание, мою судьбу и мою душу в позолоченном свете рассвета. Находя меня в пустынных коридорах и пустых комнатах. Оставляют дорожку из поцелуев на шее, в то время как его пальцы перебирают ленты моего корсета. И глубокая, отчаянная потребность быть с ним, сейчас, прежде чем нам придётся попрощаться навсегда.

Я выдыхаю его имя.

— Алек… что со мной происходит?

Его улыбка тяжёлая. Сломленная. Побежденная. Он прижимается губами к моей макушке и обхватывает меня руками, как щит, как будто, если он отпустит меня, я рассыплюсь в пыль у него на глазах.

— Пойдём.

Его взгляд скользит по коридорам и балконам, возвышающимся над нами.

— Мы не можем говорить здесь.

* * *

Мы идём на пляж, и Алек говорит, что прибой заглушит наши голоса. Но ещё рано, и несколько человек на пляже вместе с нами ищут ракушки, ведут свои собственные разговоры, и, почему-то, я не думаю, что именно эти люди, о которых он беспокоится, услышат нас.

Я жду, что он заговорит, объяснит, что, чёрт возьми, со мной происходит, но он ничего не говорит, идя рядом со мной, уставившись в песок, заложив руки за спину.

— Кто эта девушка на фотографии? — спрашиваю я.

Он сглатывает.

— На который из них?

— Марк Твен. На крыльце.

— А.

Группа пеликанов скользит по воде, их длинные изящные клювы разрезают поверхность, как ножи.

Вместо того чтобы ответить на мой вопрос, он задаёт другой.

— Что ты помнишь?

Сижу в обеденном зале, задыхаясь от ядовитых ожиданий, которые на меня возложили. Устраиваю представление для бдительных глаз, сплетничающих дам, расположившихся вокруг балкона второго этажа, как вычурные горгульи, пьющих чай. Позволяю мужчине со слишком широкой улыбкой и зачёсанными назад волосами брать меня за руку и говорить о нашем будущем, как будто он знает, чего я хочу, и целовать меня, когда мы одни, хотя всё, чего я хочу, это блевать от дорогого запаха и его плотоядного взгляда.

— Вспышки, — говорю я. — Фрагменты. Но они не имеют смысла. Они кажутся воспоминаниями, но я не знаю, откуда они берутся. Единственный человек, которого я узнаю, это ты, и не похоже, что мы когда-либо…

Целовались. Нет, я этого не признаю, что мои галлюцинации теперь включали мысли о том, что мы с Алеком встречаемся. Я делаю глубокий вдох и начинаю снова.

— Я не знаю, что со мной происходит, но я думаю, что смогу это исправить.

Его брови выгибаются, бесконечно малая величина, которая была бы незаметна, если бы я не наблюдала за ним так пристально.

— Думаешь?

— У меня и раньше были подобные проблемы.

На этот раз он не утруждает себя тем, чтобы скрыть своё удивление.

— У тебя?

Я киваю.

— В Колорадо есть врач. Психотерапевт. Раньше я виделась с ним довольно регулярно. Он предложил найти мне психотерапевта здесь, в Уинслоу, но я подумала, что он мне больше не нужен, — я усмехаюсь. — Что за шутка.

Алек останавливается.

— Как ты думаешь, что именно с тобой происходит?

— Галлюцинации, вызванные… я не знаю. Недостаток сна, может быть, или стресс от переезда, или… что-то ещё, — я смеюсь надломленным смехом. — Я, наверное, галлюцинирую весь этот разговор прямо сейчас.

Он хватает меня за руки.

— У тебя это не галлюцинации, и видения, которые тебе являются, тоже не галлюцинации. Это воспоминания.

Я отстраняюсь от него и снова начинаю идти.

— Это не могут быть воспоминания. Я никогда не была здесь раньше.

— Вот только, ты была, — говорит он так тихо, что я почти не слышу его. — Давным-давно.

Я поворачиваюсь назад. Отель стоит на страже за его спиной, неуклюжая зелёно-белая фигура, наблюдающая за нами и морем, точно так же, как она наблюдала за каждым другим человеком, проходящим этим путём более ста лет.

— Алек.

Он встречается со мной взглядом.

— Кто эта девушка на фотографии?

— Аурелия Сарджент.

Решение.

План.

Пистолет.

Мой язык внезапно становится похожим на потрескавшуюся поверхность пустыни.

— Девушка, которую убили?

Он кивнул.

— А парень? — я спрашиваю, потому что мне нужно услышать, как он это скажет. — Тот, что рядом с ней?

Его взгляд пригвождает меня к месту.

— Это я, — говорит он. — И я стою рядом с тобой.

ГЛАВА 35

ЛИЯ

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ МАМА ЗАСТАВЛЯЕТ меня заниматься свадебными планами, так что я больше не вижу Алека вплоть до нашего полуночного свидания на пляже. Он выглядит таким же измученным, как и я, как будто тоже провёл предыдущую ночь, ворочаясь с боку на бок в полусне. Он заключает меня в объятия и не отпускает, когда я отстраняюсь. Он глубоко вдыхает, как будто запоминает каждый мой запах, каждую частичку и клеточку.

— Алек? В чём дело?

Он не отвечает.

— Мне жаль, что прошлый вечер прошёл так неудачно, — говорю я, страх ускоряет мои слова. — Могу ли я что-нибудь сделать, чтобы всё исправить?

Он молчит.

— Может быть, если твоя мать узнает меня получше…

— Это не имело бы значения.

Его руки ослабевают, и он делает шаг назад, и хотя сила, с которой он держал меня, напугала меня секунду назад, ещё страшнее видеть выражение решимости, которое приходит на смену этому.

— Она была права. Ты не принадлежишь мне.

Я качаю головой.

— Нет.

Я пытаюсь взять его руки в свои, но он вырывается из моей хватки и отступает от меня, пока не начинает казаться, что между нами целый океан.

— Почему ты говоришь всё это?

— Потому что это правда. Это… мы… — он сглатывает. — Мы никогда не сможем стать чем-то большим, чем это.

У меня такое чувство, будто кто-то засунул мне в уши ватные шарики, туманный барьер заглушает его слова.

— Я не понимаю. Ты… ты знал, что я была помолвлена ещё до того, как всё это началось.

Он не смотрит мне в глаза.

— Я знаю.

— Что изменилось?

— Я влюбился в тебя, Лия. Вот что изменилось.

— Но ты был в порядке до прошлой ночи

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? Что я притворялся так долго, как только мог, что это лето не было ложью? Что нам не придётся прощаться друг с другом в конце?

Наши голоса становятся громче прибоя, и я знаю, что опасно говорить так открыто здесь, так близко к отелю, где любой может услышать, но я не могу остановиться.

— Но именно поэтому мы не должны тратить наше время на споры или размышления о будущем. У нас есть только сейчас — прямо сейчас — и вот как ты хочешь провести наше время вместе?

Он сокращает расстояние между нами.

— Ты думаешь, это меня не убивает? Ты думаешь, я хочу попрощаться с тобой? Это кольцо на твоём пальце — похоронный звон, напоминающий мне каждый раз, когда я обнимаю тебя, целую, хочу тебя, что ты не моя. Ты никогда не будешь моей.

— Но у нас есть сейчас.

Слёзы затуманивают мне зрение.

— Сейчас я твоя.

Он проводит руками по волосам, завязывая их узлом на затылке.

— Этого недостаточно.

Мой голос — спокойная тишина зимы.

— Это всё, что я могу дать.

Он качает головой.

— Прости.

— Ты трус, Алек Петров, — шепчу я, когда он уходит.

Я делаю глубокий вдох, пропитанный солью воздух пронзает мои лёгкие, как ножи.

— Ты меня слышал? — я кричу, перекрикивая ветер. — Ты трус.

Он даже не оглядывается через плечо, направляясь обратно в отель, забирая с собой моё сердце и душу, оставляя позади лишь оболочку девушки, которой я была раньше. Всё моё тело оседает на песок.

ГЛАВА 36

НЕЛЛ

АЛЕК ПЫТАЕТСЯ ВЗЯТЬ МЕНЯ за руку, но я отшатываюсь, поднимая песчинки. Шум прибоя громко отдаётся в ушах, безжалостный барабанный бой.

— Ты так же бредишь, как и я.

Я снова смеюсь, но смех звучит неправильно. Отчаянно. Я разворачиваюсь на каблуках и продолжаю идти.

— Или, может быть, это сон. Да, так и есть. Я всё ещё сплю.

— Нелл, остановись.

— Мне просто нужно проснуться. Мне просто нужно…

Моё тело замирает. Я в замешательстве опускаю взгляд на свои ноги. Я пытаюсь сделать ещё один шаг вперёд, но это всё равно, что пытаться пройти сквозь стену. Я говорю себе сделать шаг назад, и моё тело реагирует, но когда я говорю себе идти вперёд — ничего не происходит.

— Это линия собственности отеля, — говорит Алек, останавливаясь рядом со мной и глядя на пляж перед нами. — Ты не можешь пересечь её.

— Почему?

— Проклятие не позволит тебе.

— Проклятие? — я давлюсь смехом. — Ладно, теперь ты действительно спятил. Я могу уйти в любое время, когда захочу.

Я скриплю зубами, толкая весь свой вес вперёд.

Но всё бесполезно.

Я не сдвинулась ни на сантиметр.

— Ты хоть раз пыталась выйти из отеля с тех пор, как приехала? — спрашивает Алек.

— Пока нет, — признаюсь я, — но только потому, что у меня не было для этого никаких причин.

Он скрещивает руки на груди и одаривает меня полуулыбкой, от которой моё сердце делает сальто.

Поцелуи — прикосновения — потребность — желание — не могу остановиться — не хочу останавливаться — он воздух, которым я дышу, и мысли, которыми я живу — он кровь в моих венах и слёзы в моих глазах —

— И тебе это не показалось странным? — спрашивает он.

Я трясу головой, пытаясь прояснить её. Если это сон или галлюцинация, то почему эти мысли — эти случайные, но совершенно ясные мысли — кажутся воспоминаниями, о которых говорит Алек?

— Я была занята, — выдавливаю я.

— Как только ты сюда попала, отель находит причины удержать тебя здесь, пока всё не будет сделано.

— Пока что не будет сделано?

Его улыбка исчезает.

— Может быть, нам стоит присесть.

— Я не хочу садиться.

Я знаю, что веду себя как ребёнок, но я не могу остановиться. Всё это не имеет никакого смысла.

Алек вздыхает.

— Нелл. Пожалуйста.

Смирение, поражение в его глазах смягчают меня больше, чем что-либо другое.

— Хорошо.

Мы садимся на краю линии прилива. Алек сидит лицом к воде, подтянув колени к груди. Я сажусь, скрестив ноги, лицом к нему.

Он не смотрит на меня, когда говорит:

— Это не первый раз, когда ты здесь, и это не первый раз, когда ты возвращаешься.

Я хмурюсь.

— Я не понимаю.

Но я знаю. Какая-то маленькая часть меня знает, что он пытается сказать. Я уже складываю кусочки воедино. Я чувствую, как она — Аурелия — стучится в дверь моего сознания, пытаясь сказать мне, показать мне, но логика и разум сопротивляются ей, этому другому человеку с этими воспоминаниями и чувствами, вторгающимися в мои собственные.

— Это твоё седьмое возвращение с тех пор, как… — он колеблется. — С тех пор, как умерла Аурелия.

Он ожидает, что я поверю, что была здесь, в этом отеле, не один раз, а семь раз до этого?

Мой голос тихий, как колибри, подхваченная ветерком:

— Ты имеешь в виду, с тех пор, как её убили.

Он ничего не говорит.

— Как это произошло? — спрашиваю я.

Он выдыхает.

— Я хотел бы рассказать тебе, но ты должна вспомнить сама.

Я прищуриваю глаза.

— Ты меня подставляешь, да? Это какая-то шутка?

— Нелл…

Я заставляю себя подняться.

— Я такая глупая. Ты, правда, так сильно меня ненавидишь? И за что? За то, что случайно наткнулась на тебя пару раз?

— Нелл…

— Я больна. В прямом смысле больна. И у тебя хватает наглости использовать это против меня?

— Я не могу рассказать тебе, что произошло, — огрызается он в ответ, — потому что я уже пробовал сделать это раньше, и это сработало не совсем хорошо.

Что бы я ни ожидала от него услышать, так точно не это.

— Что ты имеешь в виду?

Он отводит взгляд.

— Когда? — я опускаюсь обратно на песок. — Когда ты мне сказал?

Он колеблется.

— В первый раз, когда ты вернулась. Лето 23-го. Тогда тебя звали Элис.

Он поднимает потерянный в песке доллар, лежащий у его ног, и проводит большим пальцем по его лицевой стороне, изучая трещины. Затем он отводит руку назад и бросает его в воду.

— С той даты у тебя тоже начнут появляться воспоминания. Со всех времён, когда ты возвращалась. Вначале они будут приходить медленно, а потом начнут затоплять твой мозг, как прорвавшаяся плотина. Ты дойдёшь до того момента, когда больше не сможешь это отрицать. Иногда это происходит раньше, иногда позже, но легче, если это происходит раньше.

— Почему легче?

— Потому что это даёт нам больше времени.

Пустота в моём животе растёт.

— Больше времени для чего?

Он отрывает взгляд от океана и встречается с моим взглядом.

— Для того чтобы уберечь тебя от новой смерти.

ГЛАВА 37

ЛИЯ

ПОСЛЕ ЗАВТРАКА БЕННИ УМОЛЯЕТ ОТЦА отвезти его в Палаточный город, чтобы принять участие в гонке моделей парусников. Отец в хорошем настроении, поэтому он говорит Бенни сбегать за своей парусной лодкой. Мама решает учинить из этого праздник, она упаковывает обед для пикника и приглашает Лона составить нам компанию.

— Ты сегодня необычно тихая, — замечает Лон, когда мы занимаем своё место среди зрителей.

Это ещё мягко сказано. Я призрак, призрак, дымные щупальца потухшего пламени. Я не говорю ничего, кроме коротких, отрывистых ответов на неизбежные вопросы. Больше того, кажется, что для этого потребуется невероятное количество энергии. Я надеялась, что Лон не заметит, и на этот раз я действительно благодарна ему за хвастливые анекдоты и неспособность говорить о чём-либо, кроме себя, потому что это избавляет меня от необходимости говорить вообще. Но я полагаю, что он становится более восприимчивым к моим реакциям на него или их отсутствию.

— Я озабочена, — честно отвечаю я.

— Чем же?

Солнце насмешливо яркое. Я прикрываю глаза рукой и ищу Бенни в очереди детей, ожидающих, когда они выпустят свои парусники.

— Свадьбой, конечно же.

— А, — Лон обнимает меня за талию, его пальцы скользят по моему бедру. — Знаешь, сбежать никогда не поздно.

— И ты знаешь, мы уже обсуждали, насколько это было бы глупо.

Он напрягается. Мой быстрый язык задел его самолюбие. Я знаю, что должна извиниться, но мне попросту всё равно, чтобы это сделать.

Вместо того чтобы отстраниться, как я ожидаю, Лон двигается позади меня и прижимается грудью к моей спине, а ногами к моим ногам. Обеими руками он сжимает мои бёдра и притягивает меня к себе.

— Ты хоть понимаешь, — шепчет он мне на ухо, его дыхание кислое от запаха копченой рыбы на завтрак, — до нашей свадьбы всего два месяца? Теоретически, ты могла бы быть беременной во время церемонии, и ни один человек не узнал бы об этом.

Я не могу полностью скрыть свою усмешку, оглядываясь на него.

— И что же ты предлагаешь?

— Приходи ко мне в номер сегодня вечером.

Воздух сотрясает выстрел. Парусники освобождены. Я пользуюсь возможностью отстраниться от Лона, аплодируя вместе с остальной толпой.

— Я не знаю, за какую девушку ты меня принимаешь, — выговариваю я сквозь улыбку.

Мама наблюдает за нами.

— Я принимаю тебя за свою будущую жену, — говорит он. — Так какая разница, заключим ли мы наш брак сейчас или в первую брачную ночь?

— Что, если ты передумаешь и оставишь меня у алтаря? Я буду уничтожена.

— Ты же знаешь, что я так не поступлю.

Мне нужно что-то сделать. Польстить ему. Изменить его мнение. Заставить его думать, что ждать до нашей брачной ночи, это его идея. Но когда я открываю рот, мои слова выливаются наружу, как яд.

— Ответ — нет. А теперь, если ты меня извинишь, я пойду, поболею за своего брата.

Я ожидаю, что он последует за мной к воде, но мама, должно быть, чувствует его гнев и сцену, которую он собирается устроить, потому что она перехватывает его, давая мне возможность сбежать, в чём я так отчаянно нуждаюсь. Я проталкиваюсь к краю толпы и выкрикиваю имя Бенни. Его парусник в настоящее время находится на четвёртом месте, но у него самая широкая улыбка, которую я видела у него за Бог знает сколько времени.

— Твой брат? — спрашивает девушка, стоящая рядом со мной, и в её голосе слышится знакомая горечь.

Клара.

— Да, — отвечаю я.

— Алек был просто сокрушён прошлой ночью.

Она осматривает свои ногти, ковыряя под ними линии песка.

— Я не видела, чтобы он так много пил с тех пор, как умер его отец.

Я не спускаю глаз с Бенни и говорю тихим голосом. Опасно говорить об этом здесь, но я жажду новостей о нём.

— Что он сказал?

— Что он решил порвать с тобой сейчас, пока вы оба не зашли слишком далеко. После трёх рюмок он начал задаваться вопросом, правильно ли он поступил. Я заверила его, что так оно и есть.

Я ничего не могу с собой поделать. Я бросаю на неё взгляд, ожидая, что она будет выглядеть радостной или надменной, но она ни та, ни другая. Она серьёзна, и я задаюсь вопросом, не мерещится ли мне жалость в её глазах.

— Я знаю, тебе тяжело это видеть, — продолжает она, — и это не твоя вина. Ты живёшь в другом мире. Но Алек был тем, кому в этой ситуации всегда будет больно. В конце лета ты выйдешь замуж за своего прекрасного принца и будешь жить в замке, вся в драгоценностях и мехах, а Алек останется ни с чем. Он всё ещё будет здесь, живя жизнью третьего сорта в окружении первоклассных людей, которые ведут себя достаточно дружелюбно, но никогда не заботятся о том, чтобы узнать его имя.

Я хочу сказать, что так будет не всегда. Он собирается стать врачом.

Но это не имеет значения. Это не изменит того факта, что она права, что я эгоистичный монстр, девочка, которая больше заботилась о том, что парень заставил её чувствовать сейчас, чем о том, что она заставит его чувствовать в конце.

— Вот почему я никогда не испытывала к тебе тёплых чувств, — говорит она, глядя на воду. — Я знала, что ты только навредишь Алеку — именно так и поступают, такие как ты, люди. Но я хочу, чтобы ты знала, если бы не этот факт, возможно, мы могли бы стать друзьями.

У меня пересохло в горле, и мне приходится сглотнуть, чтобы заговорить.

— Ты влюблена в него?

— Не знаю, — отвечает она. — Но, может быть, когда ты уйдёшь, я пойму. Несмотря ни на что, Алек заслуживает быть со мной или с такой девушкой, как я. Девушка, которую он действительно может заполучить.

Парусники пересекают финишную черту. Бенни идёт вторым за мальчиком в залатанном комбинезоне и с перепачканным грязью лицом. Бенни пожимает мальчику руку, поздравляя его с победой.

— Если ты действительно заботишься об Алеке, — говорит Клара, — ты будешь держаться от него подальше.

Бенни ищет меня в толпе. Я заставляю себя улыбнуться и протягиваю руки. Клара исчезает, а Бенни подбегает ко мне и обнимает за талию.

— Ты видела? Я был так близок к победе.

— Ты был великолепен, дорогой, — говорю я ему. — Совершенно чудесно.

Отец подходит к нам, хлопая Бенни по плечу.

— Молодец, сынок. Ты почти обыграл его.

Я передаю Бенни отцу, который поднимает его на плечи и несёт через толпу к маме. Я стою на месте с минуту, наблюдая за ними.

«Если ты действительно заботишься об Алеке, ты будешь держаться от него подальше».

Вздыхая, я поднимаю подол своего платья и следую за отцом. Лон всё ещё выглядит сердитым на меня, но я успокаиваю его, кладя руку ему на плечо и кокетливо улыбаясь. Я понятия не имею, как я могла когда-то думать, что смогу избежать своей судьбы, но я полна решимости исполнить желание Алека.

Я не буду усложнять ситуацию больше, чем она должна быть.

ГЛАВА 38

НЕЛЛ

— ЧТО ТЫ ИМЕЕШЬ В ВИДУ, ЧТОБЫ уберечь меня от новой смерти?

— Каждые шестнадцать лет, — говорит Алек, его челюсть напряжена, кулаки сжаты, — ты возвращаешься ко мне. И каждые шестнадцать лет мне приходится снова наблюдать, как ты умираешь.

Я смеюсь. Мне не нравится, как маниакально это звучит, но я ничего не могу с собой поделать.

— Ладно, теперь ты действительно зашёл слишком далеко. И умру я из-за чего? Из-за какого-то проклятия?

Думаю, он рассердится на меня за то, что я смеюсь. Что мы будем драться, и, может быть, он, наконец, откажется от этой жестокой шутки. Я не знаю, откуда он знает о моих галлюцинациях, или как он знает их так хорошо, чтобы сочинить вокруг них целую историю, но это должно быть так.

История.

Шутка.

Кошмар.

Вместо этого он потупил взор и смотрит на песок.

— Каждый раз я думаю, что не переживу этого, — бормочет он, вены обвивают его руки, как верёвки, — но потом я просто продолжаю жить. Застрял здесь и жду, пока ты не вернёшься снова, — он резко выдыхает. — Это проклятие. Я был проклят бессмертным тюремным заключением, а ты была проклята возвращаться каждые шестнадцать лет, чтобы заново пережить события того лета.

— Если это правда, то почему ты не обрадовался, увидев меня? Почему ты был таким отстранённым? — я придвигаюсь к нему ближе, в моём голосе звучит обвинение. — Если ты ждал меня шестнадцать лет, почему ты не смотришь на меня дольше двух секунд?

Он взрывается с песка.

— Ты думаешь, это легко для меня? Ты думаешь, я этого хотел? Мы думали, что в прошлый раз победили. Мы были так уверены, что спасли тебя, что даже отпраздновали это событие. Мы строили планы. Мы говорили о нашем совместном будущем, когда взошло солнце, — слёзы звенят на его ресницах. — Ты умерла у меня на руках, Кэти, и я ничего не мог сделать, чтобы остановить это. Так что извини, если я не рад тебя видеть ещё больше, но я не могу снова надеяться только для того, чтобы это у меня отняли. Ты не можешь просить меня об этом.

Я снова хмурюсь.

Между нами повисает молчание.

— Нелл, — наконец, произносит он. — Я хотел сказать, Нелл.

Я заставляю себя подняться. Я не знаю, что ему сказать. Я до сих пор не знаю, попала ли я в ловушку сна или запуталась больше, чем думала — а что если я сейчас разговариваю с воздухом, а не с Алеком, — но я знаю одно: Алек верит в то, что говорит. Для него это не шутка и не розыгрыш. Боль в его голосе слишком реальна для этого.

— Слушай, я не эксперт в этом или что-то в этом роде, — мягко говорю я, — но, похоже, у тебя серьёзная проблема. Может быть, тебе стоит с кем-нибудь поговорить. Я могла бы позвонить своему психотерапевту и узнать, есть ли здесь кто-нибудь, кого он мог бы порекомендовать. Мы могли бы пойти вместе…

Алек сокращает расстояние между нами и останавливается так близко, что я не вижу ничего, кроме него. Всё его тело напрягается, как будто он хочет встряхнуть меня, но он продолжает сжимать кулаки по бокам.

— У меня нет проблем. Это реальность, Нелл, и чем скорее ты это примешь, тем легче будет нам обоим.

— Есть ли какой-нибудь способ, — спрашиваю я, выдавливая слова через пересохший рот, — что ты… Я не знаю… Принял меня за кого-то другого?

— Ты видела фотографию. У тебя были видения. Ты только что сама убедились, что не можешь покинуть территорию отеля, — говорит он. — Скажи мне, если я ошибаюсь.

Я поднимаю на него глаза. Каждая линия его тела говорит об опасности, но даже здесь, в разгар его гнева, я его не боюсь. В глубине души я знаю, что он никогда не причинит мне вреда. Но как я могла узнать такое о совершенно незнакомом человеке, выше моего понимания.

Если только то, всё что он говорит, правда.

Если только у меня всё это не галлюцинации.

Если только я действительно являюсь — была — Аурелией Сарджент, а он вовсе не незнакомец

— Итак, — говорю я, сглатывая, — что теперь будет?

— Мы ждём, когда к тебе вернутся воспоминания.

— А потом мы придумаем план, чтобы я больше не умирала?

Я хочу, чтобы это прозвучало саркастично, но слова тяжелым грузом повисли между нами.

Он скрипит зубами и делает шаг назад. Он смотрит на океан, избегая моего взгляда.

— Алек? — спрашиваю я, мой голос дрожит. — Мы собираемся придумать план, верно?

Ему требуется много времени, чтобы ответить, и когда он, наконец, отвечает, в этом нет ничего обнадеживающего.

— Мы всегда так делаем.

* * *

Когда-то давно, когда я была маленькой девочкой, полностью погруженной в надежды, мечты и сказки, я, вероятно, приняла бы объяснение Алека, не подвергая его сомнению. Но эта девочка была разбита вдребезги в тот момент, когда самолёт, перевозивший её мать, упал с неба.

Я не верю в сказки. Я не верю в проклятия. И я чертовски уверена, что не верю в судьбу. Если смерть моей матери чему-то меня и научила, так это тому, что этот мир — ужасное место, и мы все просто выжидаем, пока с нами не случится следующая великая трагедия.

Вот почему я так крепко держусь за папу, и, я думаю, именно поэтому он держится за меня. Мы знаем, что в любой момент один из нас может быть оторван от другого, и мы ничего не можем сделать, чтобы остановить это. Так что, сама мысль, что есть какой-то план, что судьба, или Бог, или как вы хотите это назвать, прилагает столько усилий, чтобы каждые шестнадцать лет сводить двух людей вместе, чтобы исправить прошлую ошибку, просто противоречит всему, во что я верила последние четыре года.

Именно поэтому я оставляю Алека на пляже и возвращаюсь в свою комнату. Мне нужно собраться с мыслями, а я не могу этого сделать, когда он так на меня смотрит.

Как будто каждое его слово — правда.

«Ты видела фотографию. У тебя были видения. Ты только что сама убедилась, что не можешь покинуть территорию отеля. Скажи мне, что я ошибаюсь».

Ещё даже не полдень, так что, комната в моём полном распоряжении. Моя первая мысль — лечь на кровать и немного поспать, но даже притом, что моё тело чувствует, что оно может рухнуть в любой момент, мой мозг слишком напряжен, чтобы отключиться.

Я открываю контактную информацию доктора Роби. Он, вероятно, сейчас с пациентом, но он регулярно проверяет свою голосовую почту, и я знаю, что он сразу же перезвонит мне, если я скажу ему, что это срочно. Что я вижу вещи, которых нет, что я чуть не выпала во сне прямо из окна пятого этажа, и что я, возможно, веду с кем-то совершенно выдуманные разговоры, чтобы объяснить свои галлюцинации.

Что мне всё-таки видимо понадобиться его рекомендации по новому терапевту.

Мой большой палец нависает над кнопкой вызова.

Ругаясь себе под нос, я выхожу из контактов, открываю свой интернет-браузер и набираю:

Аурелия Сарджент, Гранд Отель Уинслоу

Имеется не так много информации, кроме того, что Макс уже рассказал мне, и большая её часть исходит из городских легенд и теоретиков заговора, так что я понятия не имею, насколько это правда. Но каждый сайт согласен с этими основными моментами:

Аурелия Сарджент и её жених Лон вон Ойршот были обнаружены мёртвыми от огнестрельных ранений в номере Аурелии ранним утром 6 августа 1907 года, ровно за два дня до её семнадцатилетия — по совпадению, в тот же день, что и мой день рождения, — и за месяц до её свадьбы. Хотя в то время, по сообщениям, было проведено расследование в отношении нескольких подозреваемых, арест так и не был произведён. Ходили также разговоры о возможном убийстве-самоубийстве, что казалось ещё более правдоподобным после того, как друзья Аурелии рассказали, что она не особенно любила Лона. Появились новые слухи об отчаянном финансовом положении её родителей, но, ни одно из сообщений так и не подтвердилось, и семья быстро отвергла их как клеветнические слухи.

Что-то в этой последней информации щекочет меня до самой глубины души — сундук, полный платьев, которые мы не можем себе позволить, — но ощущение исчезает так же быстро, как и появляется.

Затем я набираю:

Смерти в Гранд Отеле Уинслоу

Я просматриваю сайты. Конечно, если то, что говорит Алек, правда, если я Аурелия, и я возвращалась в отель каждые шестнадцать лет только для того, чтобы каждый раз умирать, об этом должны были быть сообщения. Статьи. Предположения о том, почему шестнадцатилетние девочки продолжают умирать в отеле.

Но в сети ничего нет.

Я хочу испытать самодовольство по этому поводу, особенно после того, как вся эта история с Аурелией, разделяющей мой день рождения, напугала меня, но всё это означает, что либо Алек такой же потерянный и сбитый с толку, как и я, либо весь мой разговор с ним был иллюзией, которую мой мозг вызвал, чтобы успокоить меня. Был ли Алек вообще там, в вестибюле? Он вообще водил меня во двор или на пляж? Может быть, я где-то потеряла сознание и всё это мне приснилось.

Стук в дверь пугает меня.

Моя первая мысль, что папа забыл свой ключ, но сейчас только половина второго — я изучала интернет в течение двух часов? — а потом я думаю:

Алек.

Я кладу телефон в карман и пересекаю комнату, бросая быстрый взгляд на своё отражение в зеркале в шкафу, приглаживаю волосы и только потом открываю дверь.

Макс приветствует меня улыбкой. Он держит коричневый бумажный пакет из одного из ресторанов отеля.

— Привет, больная. Я принёс тебе немного супа.

— Вау, — говорю я, пытаясь скрыть своё разочарование. — Спасибо.

Он пожимает плечами.

— Мама заплатила за обед, когда я сказал ей, что ты заболела, и я вроде как воспользовался этим и тоже купил себе сэндвич, но главное — это мысль, верно?

Я заставляю себя рассмеяться.

— Абсолютно.

— Так ты готова составить компанию, или мне следует отнести свой сэндвич вниз и съесть его в одиночестве, как таинственному одиночке, которым я и являюсь?

— Входи.

Мы накрываем обед на маленьком столике под одним из окон, выходящих на крышу. Макс спрашивает, как я себя чувствую, осторожно снимая крышку с моего супа и протягивая мне пластиковую ложку.

— Лучше, — вру я. — Просто нужно было немного поспать.

Он засиял.

— Слава Богу. Я хотел посмотреть этот фильм сегодня вечером, но все мои друзья хотят поглядеть фейерверк, и я подумал, может быть, мы с тобой могли бы… но потом ты сказала, что заболела, и я подумал, что найду тебя, блюющей, или что-то в этом роде.

Я почти не слушаю. Мои мысли постоянно возвращаются к Аурелии. К видениям.

Алеку.

— Нет, — говорю я, рассеянно помешивая крекеры в супе. — Не блюю.

Макс разворачивает свой сэндвич.

— Итак, эм, как насчёт этого?

Я хмурюсь и поднимаю на него взгляд.

— Как насчет чего?

— Ты хочешь пойти в кино сегодня вечером?

Я моргаю.

— Четвертого июля?

Он кивает.

— Я делаю это каждый год. Не очень патриотично, я знаю, но у меня всегда есть место для себя.

Я собираюсь сказать «да». Фильм, похоже, как раз то, что нужно, чтобы отвлечься от всего, и, возможно, выход из отеля пошёл бы мне на пользу. Но потом я вспоминаю пляж, линию собственности отеля, то, как моё тело застыло, как будто кто-то отключил мою способность двигаться.

Но это была всего лишь галлюцинация. Никакое проклятие не помешает тебе покинуть территорию отеля.

И всё же мне не хочется проверять эту теорию в присутствии Макса.

— Я думаю, что должна успокоиться, — говорю я. — Я всё ещё неважно себя чувствую.

— Оу, — его лицо вытягивается.

— Но… мы могли бы посмотреть фильм здесь, если хочешь?

Его глаза расширяются.

— Правда?

— Да. Сомневаюсь, что папе будет интересно. И я думаю, что мы тоже сможем увидеть фейерверк отсюда, так что ты сможешь получить лучшее из обоих миров.

— Хорошо, — говорит он. — В какое время я должен прийти?

— Шесть?

Он кивает.

— Самое то.

Мы сидим в тишине несколько минут, пока едим, пока я не могу больше этого выносить и не задаю вопрос, который крутится у меня в голове уже несколько часов.

— Что ты думаешь о реинкарнации?

Он моргает.

— Вопрос задан случайно?

— Не совсем. Я подумала, может быть, ты мог бы включить это в свой сценарий.

Раньше я не была такой хорошей лгуньей. Мама всегда знала, когда я лгу, потому что мои уши краснели, глаза начинали бегать, а мои слова выходили совершенно сбивчивыми. Но каким-то образом за последние четыре года, когда доктор Роби постоянно задавал все эти вопросы, а папа всегда наблюдал за мной, как ястреб, я научилась скрывать свои эмоции за ложью, которая слишком походила на правду.

Макс морщит лицо.

— Я никогда по-настоящему не думал об этом.

Моя ложка царапает дно миски.

— Но ты думаешь, это возможно?

— Первое правило рассказывания историй, — говорит он с блеском в глазах. — Всё возможно.

ГЛАВА 39

ЛИЯ

СЛЕДУЮЩАЯ НЕДЕЛЯ — САМАЯ ДЛИННАЯ В МОЕЙ ЖИЗНИ.

Я посвящаю себя планированию свадьбы и встречам в бридж-клубе, общению с новыми друзьями матери и семьями деловых партнёров Лона, веду себя, как подобает дочери и невесте. Я так хорошо справляюсь с этим, отталкивая боль всякий раз, когда она возникает, что если бы не железные оковы, всё туже и туже сжимающие моё сердце, заставляющие меня чувствовать головокружение и одышку в самые неподходящие моменты, я бы даже не заметила тот факт, что я потеряла половину своей души.

Я улыбаюсь, пока мама обсуждает наших приглашенных гостей и подходящие места для рассадки. Я скромно смеюсь, когда одна из её новых подруг спрашивает о моём приданом. Я не могу сдержать слёз, наворачивающихся на глаза во время первой примерки платья, но мама и мои помощницы ошибочно предполагают, что это из любви к Лону, и я их не поправляю.

По ночам я лежу без сна и пытаюсь обмануть себя, думая, что брак станет величайшим приключением в моей жизни и что я, возможно, даже полюблю Лона или, по крайней мере, буду заботиться о нём каким-то образом. Я делаю всё, что в моих силах, чтобы забыть Алека Петрова, но каждое слово, каждое прикосновение, каждый поцелуй, который мы разделили, преследуют меня. Фрагменты жизни, которую я могла бы иметь, если бы только родилась кем-то другим.

Любовь сделала меня одержимой женщиной.

Не помогает и то, что я сталкиваюсь с Алеком минимум раз в день. Он работает посыльным, лакеем, садовником, клерком. Его присутствие течёт по артериям отеля, как кровь, и его невозможно игнорировать. Но я знаю. Всякий раз, когда наши взгляды встречаются, всякий раз, когда моё сердце жаждет сократить расстояние между нами и умолять его передумать, провести каждый последний момент, который у нас есть вместе, прежде чем узы брака навсегда закроют меня от его мира, я поворачиваюсь на каблуках и ухожу.

В самые слабые моменты я задаюсь вопросом, действительно ли он когда-нибудь волновался обо мне так, как я волновалась о нём, или это были просто слова, которые легко произнести под звёздами, но невозможно удержать при свете дня. Если я так сильно хотела верить в настоящую любовь, что просто воображала, что он влюбляется в меня так же быстро, как я влюбляюсь в него. Единственный ответ, который я могу придумать на это:

Я глупая девчонка.

Потому что очевидно, что он не мог заботиться обо мне так глубоко, как я забочусь о нём, иначе он никогда бы не смог уйти. Я глупая девочка, потому что, понимая это, как я могла подумать, что смогу попрощаться с Алеком в конце лета? Как я могла подумать, что моя душа не разлетится на миллион осколков в тот момент, когда я поклялась быть верной Лону и покину остров Уинслоу с его обручальным кольцом на пальце? Это было ошибкой, всё это, с самого начала. Алек был прав.

Я никогда не была его, а он никогда не был моим.

* * *

— Поторопись, Аурелия, — зовёт мама в дверях. — Мы не хотим заставлять вон Ойршотов ждать.

— Иду, мама, — отвечаю я, закрепляя волосы на место.

По приказу матери я надела изумрудное вечернее платье с накладкой из чёрного кружева, хотя я отчаянно пыталась спрятать его в глубине своего сундука после того, как в последний раз надевала его, когда Лон сказал мне, что это платье создано для разрывания.

— Спускайтесь без меня.

— Мы, конечно же, этого не сделаем, — отзывается мамин голос.

Я закатываю глаза, пока ищу подходящие к платью туфли, которые тоже были засунуты куда-то, где, как я надеялась, они будут забыты, и чьё местонахождение я никак не могу вспомнить.

Я хорошо поработала.

Я говорю единственное, что, как я знаю, порадует отца, который уже двадцать минут расхаживает по прихожей.

— Я встречу вас у лифта.

Сегодняшний вечер станет самым важным ужином, который мы проводили за столом вон Ойршотов, поскольку на нём будет присутствовать группа инвесторов, которые намекнули на возможную деловую сделку с отцом. Это не снимет с нас долг — и даже близко к тому не подводит, — но это ступенька, которая в сочетании с моим браком с Лоном почти гарантирует моей семье возможность продолжать наслаждаться тем образом жизни, к которому они привыкли. Не говоря уже о том, чтобы вернуть имя Сарджент в центр внимания.

Моя ставка сработала. Отец звучит почти весело при мысли о том, что я наконец-то преодолела свой «страх» перед лифтом.

— Очень хорошо. Пойдём, Маргарет, — говорит он маме.

Дверь закрывается за ними, они уходят.

Я нахожу туфли в чемодане Бенни и надеваю их, а затем выбегаю за дверь. Я отстаю от родителей всего на минуту, но моя шаги длиннее, чем у мамы, и я ожидаю, что догоню их за следующим углом.

Внезапно чья-то рука хватает меня за руку и тащит в короткий коридор. Я ахаю.

Другая рука прикрывает мне рот.

— Это я.

Алек.

Мои глаза расширяются, когда он разворачивает меня в своих объятиях.

— Что ты делаешь?

— Мне нужно с тобой поговорить.

Я бросаю взгляд на два сьюта в конце коридора, затем позади себя, на оживлённый коридор второго этажа.

— Ты понимаешь, насколько это опасно?

— Встретимся вечером, — говорит он. — У бельевого шкафа.

— Я должна идти…

— Лия, пожалуйста.

И вот оно. Моё имя на его губах ломает мою решимость, как будто она сделана из зубочисток.

— Я не знаю, смогу ли я уйти.

— Я буду ждать всю ночь, если придётся, — отвечает он.

Я смотрю в его глаза ещё мгновение.

— Я посмотрю, что могу сделать.

С этими словами я подхватываю юбки и выхожу обратно в коридор, моё сердце колотится о грудную клетку. Так или иначе, я знаю, что сегодня вечером что-то изменится. Я знаю, что всё, что Алек скажет мне, определит курс на моё будущее, и эта мысль пугает меня больше всего на свете, потому что я понятия не имею, к чему это приведёт.

Но я не могу удержаться от того, чтобы не выяснить это.

ГЛАВА 40

НЕЛЛ

МАКС ПРИХОДИТ С ПИЦЦЕЙ В ШЕСТЬ ЧАСОВ, КАК И ОБЕЩАЛ.

Я так погружена в свои мысли, что подпрыгиваю, когда он стучит в дверь, и на мгновение забываю, зачем он вообще здесь. Я хмурюсь, оценивая его внешность. Он сменил одежду, в которой был раньше, на пару чёрных узких джинсов и серый свитер поверх белой рубашки на пуговицах. Красная шапочка бини натянута на затылок. От него пахнет одеколоном и стиральным порошком.

Он сутулится, смотря на мою тщательно продуманную «мне-явно-всё-равно-как-я-выгляжу» растрёпанность.

— Ты забыла.

— Нет, — вру я.

Я думаю о том, чтобы прогнать его, сказать ему, что мне снова плохо, но мой мозг болит от попыток разобраться во всём, что произошло сегодня, и, по крайней мере, Макс отвлечёт меня. Я указываю на свой конский хвост, лицо без макияжа и ту же одежду, в которой я была этим утром.

— Я просто не представляла, что это такое необычное событие.

Он краснеет.

— Да, я, эм, пролил что-то на другую рубашку. Кофе.

— Оу.

— Итак… Я могу войти?

— Эм, да, — я отступаю в сторону. — Конечно.

Я пишу папе, пока Макс расставляет пиццу и бумажные тарелки.

«Предупреждаю. Макс пришёл посмотреть фильм».

— Что ты хочешь посмотреть? — спрашивает Макс, хватая пульт.

— Выбирай сам.

Мой желудок сжимается, когда я смотрю на пиццу. Я знаю, что сегодня я и близко не съела столько калорий, сколько мне нужно, но еда — это последнее, о чём я думаю.

— Ты эксперт по фильмам.

Мой телефон пищит. Я проверяю сообщение папы.

«Без проблем. Всё равно допоздна работаю над проектом с Софией. Повеселитесь.☺»

Я не знаю, как, учитывая всё происходящее, у меня хватает сил злиться на это сообщение — особенно на смайлик в конце, — но мои зубы сжимаются при мысли о том, что папа проводит время с Софией. Без кольца, без бойфренда, с теми же навязчивыми идеями, что и у него, потрясающе красивая София.

Макс выбирает инди-фильм, который, по его словам, был сильно недооценен, и мы садимся, скрестив ноги, на край моей кровати. Я заставляю себя съесть два куска пиццы.

Макс съедает остальные шесть.

Я пытаюсь сосредоточиться на фильме, но мои мысли продолжают возвращаться к Алеку и Аурелии. Только в середине фильма, когда кровать скрипит, а Макс придвигается ближе ко мне, его рука касается моей, я понимаю, что понятия не имею, что происходит.

— Это тот кадр, о котором я тебе рассказывал, — говорит он и ногой прижимается к моей ноге, наклоняясь вперёд. — Видишь, как широкий ракурс здесь передаёт масштаб борьбы персонажа?

— Эм, да, — говорю я. — Полностью.

Он снова откидывается назад. Его плечо напрягается, задевая моё, но он не отстраняется. А затем, медленно, тыльной стороной ладони слегка касается моих костяшек

У меня перехватывает дыхание. Я опускаю взгляд на его руку, лежащую раскрытой рядом с моей.

О. Нет.

Это?.. Неужели он?..

Неужели он думает, что это свидание?

Теперь я напряжена по совершенно другой причине.

Мы проводим так остаток фильма, наши ноги, руки и ладони едва соприкасаются. Макс пару раз переносит свой вес, наклоняя свою руку к моей ещё больше, но я не принимаю его откровенное приглашение. После окончания фильма Макс хватает пустую коробку из-под пиццы и направляется к двери.

— Было весело, — говорит он так быстро, что слова вылетают в беспорядочной спешке. — Мы должны как-нибудь повторить это снова.

Я хочу спросить его, какая часть была весёлой — когда я была так поглощена своими проблемами, что явно игнорировала его, или, когда я отказалась принять его руку, — но вместо этого я открываю дверь и говорю:

— Да. Определённо.

— Что ж, — он сглатывает. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Я не замечаю приближения поцелуя, пока его губы уже не оказываются на моих.

У его дыхания вкус томатного соуса и хлопьев красного перца. Это приятный поцелуй — мягкое давление, без языка — и при любых других обстоятельствах мне бы, наверное, понравилось. Но всё, о чём я могу думать, пока нижняя губа Макса танцует с моей, это…

Алек.

А потом у меня в груди возникает боль, как будто пуля вонзается в сердце. Я ахаю и отступаю назад.

Макс хмурится.

— Что не так?

— Извини.

Боль ушла, но мои мысли затуманены воспоминаниями.

— Я, э-э… — я качаю головой. — Наверное, я всё ещё не очень хорошо себя чувствую.

— О, — он прочищает горло. — Что ж, я надеюсь, тебе станет лучше.

— Спасибо.

Он поворачивается, чтобы уйти, и я знаю, что должна просто отпустить его, но я не могу вынести неприятия в его глазах.

— Макс.

Он оглядывается на меня.

— Я хорошо провела время сегодня вечером.

Первые отголоски фейерверка гремят по небу. Дождь из красных искр падает за моим окном, окрашивая всё в багровый цвет, полуулыбка появляется на губах Макса.

— Я тоже.

ГЛАВА 41

ЛИЯ

МОЁ СЕРДЦЕ БЕШЕНО СТУЧИТ В УШАХ, когда я поднимаюсь по лестнице на пятый этаж. Мама наблюдала за мной, как ястреб, во время ужина и танцев в бальном зале, так что я не могла уйти, пока мы не вернулись в наш номер и родители не легли спать. Я пролежала в постели, как мне показалось, несколько часов, прежде чем надела халат и выскользнула из своей комнаты, и теперь я не знаю, чего я боюсь больше — вероятности того, что Алек больше не ждёт меня, или вероятности того, что он ждал меня всё это время.

Ночная рубашка шуршит у моих лодыжек, пока я пробираюсь вперёд, проверяя половицы на предмет скрипа. Я поворачиваю за угол, и вот он. Сидит спиной к шкафу, руки покоятся на коленях, голова откинута назад, прислонена к двери. Я делаю шаг вперёд, не раздумывая.

Доска стонет подо мной.

Алек резко поднимает голову. Он выдыхает при виде меня, на его губах появляется улыбка. Он вскакивает на ноги, преодолевая расстояние между нами.

— Я думал, ты не придёшь, — бормочет он.

— Я не могла уйти.

Он берёт меня за руки и прижимается лбом к моему лбу, закрывает глаза и вдыхает мой запах. Я знаю, что должна остановить его, напомнить ему, почему мы этого не делаем, или напомнить ему, что любой может выйти и найти нас, но его запах окутывает меня, и все причины, по которым мы не должны быть вместе, не могут конкурировать с непреодолимой потребностью быть рядом с ним.

— Идём, — говорит он. — Я хочу тебе кое-что показать.

Он ведёт меня по коридорам пятого этажа и вверх по половине лестничного пролёта к двери. Он достаёт из кармана ключ и поворачивает его в замке.

Дверь открывается.

Алек щелкает выключателем, открывая маленькую круглую комнату с одной кроватью, одним комодом, стулом и умывальником. Повсюду громоздятся книги, сложенные вдоль изогнутых стен и разложенные веером вокруг кровати, их названия поблескивают в свете лампы. Граф Монте-Кристо. Рассуждения о неравенстве. Анатомия Грея. Здесь есть книги по химии и теологии, искусству и экономике, истории и биологии. Я пробегаю пальцами по книгам, сложенным стопкой на комоде, и выбираю одну из своих любимых.

Листья травы⁴.

Алек прочищает горло.

— Мистер Шеффилд всегда приносит мне книги для чтения.

— Владелец «Гранд Отеля»?

Он кивает.

— Он всегда был добр ко мне.

— Ты прочитал всё это? — спрашиваю я.

— Да.

Мои глаза расширяются.

— Ты будешь самым начитанным студентом-медиком в стране.

— Я сомневаюсь в этом. Иногда мне кажется, что я едва поспеваю за ними.

Он не говорит «такие как ты, люди» — людьми, родившимися с библиотеками, полными таких книг в их роскошных дома, и с доступом к лучшему образованию, которое можно купить за деньги, — но я всё равно слышу эти слова. Они напоминают мне о том, почему я держалась от него подальше.

«Я знала, что ты только навредишь Алеку — именно так и поступают, такие как ты, люди».

Я откладываю книгу.

— Я не должна быть здесь.

Я двигаюсь, чтобы уйти, но Алек встаёт передо мной.

— Уйди с моего пути, — говорю я ему.

— Пожалуйста, просто выслушай, что я хочу сказать.

— Это не имеет значения.

Я пытаюсь казаться сильной и контролирующей, но моё горло сжимается само по себе, а слова получаются слабыми.

— Ты уже сказал всё, что хотел мне сказать.

— Ты ошибаешься, — он тянется ко мне, рукой накрывает мою руку. — Я не говорил тебе, что не могу перестать думать о тебе. Что мне больно быть рядом с тобой. Что прощаться с тобой, пока ты всё ещё здесь, пока ты всё ещё со мной, было самой трудной и глупой вещью, которую я когда-либо совершал. Что ты преследуешь меня каждый час бодрствования и находишь меня в каждом сне. Ты повсюду, Лия. Пытаться игнорировать тебя — всё равно, что пытаться игнорировать кислород. Я задыхаюсь без тебя.

Слёзы щиплют мне глаза, горячие и непрошеные.

— Но ты был прав, — говорю я. — То, что мы здесь делаем, в этом нет никакого смысла. Наша история заканчивается разбитым сердцем, и от этого никуда не деться. Клара помогла мне увидеть это, и твоя мать…

— Ты говорила с Кларой? — спрашивает он.

— Да.

— Когда? — его брови хмурятся. — Что она сказала?

Я пытаюсь обойти его.

— Теперь это не имеет значения…

— Чёрта с два, это не так, — он хватает меня за плечи, удерживая на месте. — Что она тебе сказала, Лия?

Мои ресницы трепещут, когда я смотрю на него. Пространство между нами заполняется нашим грубым, прерывистым дыханием.

— Что, в конце концов, я только причиню тебе боль.

Моё горло сжимается ещё сильнее. Я сглатываю, но слёзы всё равно текут.

— Она права.

— Меня не волнует конец.

— Да. И меня тоже.

Он качает головой.

— Меня волнует это.

Он перемещает руки с моих плеч в волосы, пальцами сжимает кожу моей головы.

— Мы.

Я закрываю глаза, а моё тело тает от его прикосновений. Он целует мой правый глаз, а затем левый, его губы мягкие, как лепестки розы.

— Сейчас.

— Алек.

Его рот овладевает моим. Он поднимает меня, обхватывает мои ноги вокруг своих бёдер и кружит меня, пока я не прижимаюсь спиной к стене. Его тело, такое стройное, твёрдое и сильное, прижимается к моему, пока не остаётся только: он и я, и всё, чем мы являемся, всё, чем мы должны быть, когда мы вместе.

Это «здравствуй», «прощай» и вечность, слившиеся воедино. Это всё, что мы должны были бы иметь, если бы только наши судьбы уже не были решены за нас.

ГЛАВА 42

НЕЛЛ

КОГДА ПАПА ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ и рассказывает мне о своём дне, мой разум — жужжащий улей; жужжащий, когда я готовлюсь ко сну, переодеваюсь в пижаму и умываюсь; жужжащий, когда я ложусь в кровать и выключаю свет.

Вспомни меня.

Вспомни.

Вспомни.

Когда я больше не могу этого выносить, я выскальзываю из кровати, беру рюкзак и направляюсь в обеденный зал. Это менее благоприятно для моих тренировок, чем бальный зал, вместе с большим количеством столов и меньшим количеством открытого пространства, но, по крайней мере, у меня там не было никаких призраков-убийц, поэтому я продолжаю возвращаться.

Сегодняшний плейлист представляет собой смесь хард-рока и хеви-метал. Идеально подходит для слишком громких мыслей и дрожащих костей. Я вложила весь свой гнев, смятение и отвращение к себе в танец. Я кружусь — быстрее, быстрее, быстрее — пока мои сомнения и страхи не улетучиваются, и я не становлюсь ничем иным, как бьющимся сердцем, извивающимися конечностями и раздувающимися лёгкими. Я — дикое существо, несущееся по полу. Опасное. Безрассудное. Одно неверное движение, одна неверная постановка ноги, и я могу упасть, сломав ногу и мечту.

Но я не могу заставить себя остановиться.

Прямо сейчас, больше всего на свете, мне нужно быть меньше, чем совокупность моих частей.

Будильник моего телефона — тот, который я установила, чтобы вернуться в комнату до того, как папа заметит моё отсутствие, — гремит в барабанных перепонках. Я вытаскиваю устройство из кармана и выключаю будильник и плейлист, затем вырываю наушники и засовываю их в рюкзак вместе с телефоном. Накидывая ремни на плечи, я поворачиваюсь к двери…

И замираю.

Алек стоит в углу комнаты, прислонившись к старому пианино.

— Ты всегда была прекрасной танцовщицей, — тихо говорит он, словно погруженный в воспоминания.

Я хватаюсь за грудь, когда чистый выброс адреналина пробегает по моим венам.

— Знаешь, тебе следует объявлять о себе, когда ты входишь в комнату.

— Как будто ты услышала бы меня за этой музыкой, — говорит он. — И я мог бы сказать то же самое о тебе.

— Что ты имеешь в виду?

— Я был здесь первым.

— Да, как будто я поверю, что ты просто случайно оказался здесь в три тридцать утра.

— Ты же была.

— Дело не в этом.

Его ухмылка слишком самодовольна для рассвета.

— Хорошо, я сдаюсь.

Я пересекаю комнату и встаю перед ним, скрестив руки на груди.

— Что ты здесь делал в три тридцать утра?

— Я не мог уснуть.

Я выгибаю бровь.

— Это твой ответ на всё?

— Бессонница — это хорошо документированное явление. Часто вызывается беспокойством или, как в моём случае, ночными кошмарами, — он наклоняет голову. — Ты случайно ничего об этом не знаешь, не так ли, Нелл?

Я игнорирую его вопрос и задаю ему один из своих.

— Даже если это правда, зачем тебе приходить сюда? У тебя есть целый отель, по которому ты мог бы побродить.

— Я пришёл сюда, потому что кое-кто занял моё обычное пристанище с её утренними балетными занятиями.

Я нахмурила лоб.

— Бальный зал?

Он кивнул.

Я помню тот первый сеанс — мужчина в белой рубашке проскользнул в дверь.

— Это был ты тем утром, наблюдал за мной в бальном зале. Не так ли?

Он закатывает глаза.

— Ты говоришь обо мне как о преследователе, но я повторю: я был там первым.

Алек. Парящий на краю моего мира, прежде чем я даже осознала это. Я знаю, что должна извиниться — за вторжение в его личное пространство или за то, что фактически назвала его подонком, — но моё упрямство не позволяет мне.

— Я не собираюсь извиняться. Тем более что ты мог бы вернуться в бальный зал после того, как я начала тренироваться здесь.

Он закусывает губы, как будто пытается не рассмеяться, но блеск в его глазах выдаёт его.

— Я бы и не подумал, просить тебя извиниться. Особенно потому, что я не хотел возвращаться в бальный зал после того, как понял, что у тебя начались видения. Я хотел присмотреть за тобой.

— О, да, совсем не по-сталкерски, — бормочу я.

Он изучает меня.

— У тебя есть минутка?

Мои мышцы сжимаются. В последний раз, когда я уделила Алеку минутку, он размотал мой мозг, как катушку ниток, и, возможно, несправедливо винить его в том, насколько потерянной и растерянной я себя чувствую, но, возможно, так оно и есть.

— Для чего?

Я всё же спрашиваю, хотя каждая клеточка моего тела кричит об оборонительной позиции — отойди сейчас же, если ты знаешь, что для тебя хорошо.

Либо Алек не понимает намёка, либо ему всё равно.

— Я бы хотел тебе кое-что показать.

И хотя я знаю, что должна, я не могу сказать ему «нет».

ГЛАВА 43

ЛИЯ

СЛЕДУЮЩИЕ ТРИ НЕДЕЛИ, когда я не с Алеком, я придумываю способы быть с ним, провожу моменты, украденные в пустых коридорах и залитых лунным светом садах. Когда я с ним, я придумываю способы остаться хотя бы на минуту, на полминуты, на секунду дольше, чем должна. Я провожу каждую ночь в его объятиях, пробираясь обратно в свою комнату только с рассветом. Иногда по ночам мы разговариваем до рассвета, пытаясь втиснуть в наши сочтённые часы все разговоры, которые у нас были бы за десятилетия совместной жизни.

Иногда по ночам мы вообще не разговариваем.

Лон ничего не замечает. Он слишком занят, присматривая за потенциальными клиентами, чтобы следить за мной, а в тех редких случаях, когда мы вместе, он слишком поглощен собой, чтобы заметить, что я его не слушаю и вообще о нём не думаю. На самом деле, я признаю его только тогда, когда он пытается остаться со мной наедине, и тогда я делаю всё, что в моих силах, чтобы этого не произошло, потому что когда это происходит, когда мы с Лоном одни, он обращается со мной как с предметом — игрушкой, которую он ещё не может иметь. И с парнем, который вырос в мире, где ничто никогда не было запрещено, это очень опасно для меня.

Алек не раз ловит, как Лон прикасается ко мне. Он видит, как тот прижимается своим телом к моему, когда думает, что никто не видит. Доминирует надо мной. Контролирует меня. Обладает мной.

Я знаю, Алеку требуется вся сила воли, чтобы не оторвать от меня Лона, особенно когда я говорю «Нет», «Прекрати» и «Ты должен быть нежен со мной, любимый». Никогда я не видела, чтобы чьи-то костяшки пальцев так белели на фоне кожи, как у Алека, когда он наблюдает за нами издалека, и этим утром, после завтрака, когда Лон повёл меня в сад и откинул мои волосы назад, чтобы я открыла ему рот, вызвав крик боли, который он заглушил своим языком. Я думала, Алек собирается убить его.

Я даже не уверена, где был Алек, когда он это увидел, но следующее, что я помню, как он шагает к нам, ярость искажает его черты, выдавая всё.

Я сделала единственное, что пришло мне в голову, чтобы остановить его.

Я вырвалась из поцелуя Лона и рявкнула на Алека:

— На что ты уставился, мальчик?

Это был ужасный голос, голос, который моя мать использует всякий раз, когда командует прислугой. Это был голос, который говорил о превосходстве, деньгах и осуждении.

Это остановило Алека на полпути.

Лон повернулся. Когда Алек не сразу ответил мне, Лон сказал:

— Моя невеста задала тебе вопрос.

Алек моргнул и покачал головой, как будто он больше не был уверен, кто он вообще такой.

Как будто он не был уверен, кто я такая.

Он прочистил горло.

— Простите меня. Ваша мать ищет вас, мисс Сарджент.

Я выгнула бровь.

— Скажи ей, что я скоро приду.

Алек кивнул.

— Хорошо.

— Как ты думаешь, он скажет что-нибудь твоей матери? — спросил Лон, наблюдая, как Алек уходит.

В его голосе вообще не было беспокойства, только лёгкая задумчивость, как будто он задавался вопросом, будет ли сегодня дождь.

— Я мог бы его уволить.

Паника пронзила меня.

— Не нужно, — сказала я, беря его под руку и направляясь к вестибюлю. — Я позабочусь об этом.

Теперь мы с Алеком лежим на его кровати, моя щека прижимается к твёрдому изгибу его груди. Иногда мы погружаемся в уютное молчание, когда нам вообще не нужно ничего говорить, чтобы оценить время, проведённое вместе, но сегодня наше молчание — это монстр, который растёт с каждой секундой, вдыхая весь кислород в комнате, пока, наконец, Алек не говорит:

— Мне не нравится то, как он прикасается к тебе.

Мне нечего на это сказать. Всё, что приходит на ум — мне тоже это не нравится. Всё будет хорошо. Я справлюсь с этим — мне кажется, что говорить что-то из этого неправильно. Потому что мне это может и не нравится, но я ничего не могу с этим поделать, чего бы я уже не делала. Потому что всё будет плохо; через месяц я стану миссис вон Ойршот, и мы с Алеком должны будем предстать перед тем самым прощай, которое игнорировали, отодвигая подальше от себя, так что чуть ли не можем притвориться, что этого вообще не произойдёт.

Потому что я не могу с этим справиться.

Я не могу каждую ночь приглашать Лона в свою постель, желая, чтобы вместо него был Алек.

Но сказать что-либо из этого — значит разрушить чары, удерживающие эту комнату вместе. Наше убежище, вдали от любопытных глаз, болтливых языков и экономических барьеров, разделяющих нас. Мир, созданный нами самими.

Поэтому, вместо того, чтобы ответить ему, я переворачиваюсь на живот и спрашиваю:

— Какой вкус должен быть у нашего свадебного торта?

Это игра, в которую мы начали играть однажды ночью, когда оба были измотаны, но отказывались спать. Игра, в которой мы планируем нашу свадьбу, которая никогда не состоится, наш медовый месяц, наполненный местами, которые мы никогда не увидим, нашу жизнь в хорошо обустроенном таунхаусе, недалеко от больницы, где он будет работать, и от газеты, для которой я буду писать — возможно, колонку сплетен или колонку советов (они всегда были моим любимым чтением).

Мы построили жизнь, достойную того, чтобы мечтать о ней здесь, в этой комнате. Жизнь, которая никогда по-настоящему не начнётся, но за которую я буду держаться ещё долго после того, как она закончится.

Но Алек сегодня не играет в эту игру.

— Мистер Шеффилд вызвал меня сегодня в свой офис, — говорит он.

Я приподнимаюсь на локтях.

— Он знает?

— Нет, — говорит он. — Ну, мне так кажется. Он хотел поговорить со мной о моём будущем. Он знает, что я уже давно хочу стать врачом, и хотя он говорит, что это достойная восхищения цель, мне потребуются годы, чтобы накопить достаточно денег, чтобы поступить в медицинский колледж.

— Но ты копил с одиннадцати лет. Конечно, ты должен быть близок.

Он качает головой.

— Мне осталось ещё два года, как минимум.

— Два года — это не так уж плохо.

Он убирает локон с моего лица.

— Он предложил мне стипендию…

Я сажусь, сияя.

— Алек, это замечательно!

— … на изучение бизнеса, — продолжает он. — Он говорит, что я самый умный сотрудник, который у него работает, включая всех шишек в его офисах, и что я знаю об этом отеле больше, чем сами строители. Имея некоторое формальное образование, он думает, что я мог бы стать его правой рукой, возможно, даже когда-нибудь возьму на себя управление компанией.

— Но, — я хмурю брови, — ты собираешься стать врачом.

— Такая возможность выпадает раз в жизни, — он садится и берёт мои руки в свои, его большие пальцы кружат по моей коже. — Мне не придётся платить за колледж. Я мог бы взять все деньги, которые накопил, и использовать их, чтобы заботиться о тебе, а когда я закончу учёбу, меня будет ждать хорошая работа с гарантированным восходящим продвижением, — он сглатывает. — Я мог бы поддержать тебя, Лия. Мы могли бы быть вместе.

— Нет.

— Нет?

Я качаю головой и встаю с кровати.

— Нет. Ты собираешься стать врачом. Меня не волнует, если мне придётся работать на фабрике рубашек; ты не откажешься от своей мечты.

— Ты говоришь так, как будто имеешь хоть какое-то представление о том, что это влечёт за собой, ты не работала ни дня в своей жизни.

Его голос не жесток, но его слова всё равно жалят.

— Знаю, — говорю я, — но я более чем способна. По крайней мере, я могла бы выполнять какую-нибудь секретарскую работу.