Вспомни меня

Он наклоняется и садится на край кровати, положив локти на колени.

— Но тебе вообще не придётся этого делать, если я приму предложение мистера Шеффилда. Возможно, я никогда не смогу предложить тебе всё, что может твой жених, — он сжимает руки в кулаки при мысли о Лоне, — но я могу дать тебе хорошую жизнь.

Я подхожу к нему, провожу руками по его волосам.

— Мы можем устроить хорошую жизнь вместе.

Он наклоняет голову и смотрит на меня, а затем руками обхватывает мою талию и притягивает меня к себе.

— Ты говоришь то, что, как мне кажется, ты говоришь? — он практически не дышит.

Так ли это? Мысль о побеге всегда приводила меня в ужас, всё равно, что броситься навстречу неизведанным ветрам и молиться о благополучном приземлении. Но с Алеком мне не нужно беспокоиться о поиске земли. Он — земля под моими ногами.

— Да, — шепчу я.

В этом слове не больше звука, чем в лёгком свисте пламени свечи, и всё же оно рассекает воздух, как удар хлыста.

Это звук решения, поражающего судьбу.

Алек лучезарно улыбается мне, затем пересекает комнату, подходит к своему комоду, выдвигает верхний ящик и достает маленькую декоративную коробочку.

— Я надеялся, что ты это скажешь.

Он опускается передо мной на одно колено, и я закрываю рот руками.

— Алек?

— Аурелия Сарджент, — говорит он, беря мою дрожащую руку. — Я не могу обещать тебе всего, что хочу. Я не могу обещать тебе лёгкой жизни, не могу обещать тебе богатства, драгоценности или дом, который ты могла бы назвать своим… по крайней мере, на какое-то время. Но я могу обещать тебе, что буду усердно работать, чтобы дать тебе всё это. Я могу обещать тебе жизнь, полную любви, смеха и бесконечной преданности. И я могу пообещать тебе, что если я буду вынужден идти по этой жизни без тебя рядом со мной, я всегда буду только наполовину мужчиной, потому что моё сердце будет с тобой, куда бы ты ни пошла.

Он открывает коробочку, показывая бумажное кольцо, сделанное прочным благодаря более толстой бумажной подкладке и прочному клею. Поперек листа знакомый наклонный шрифт из одной из любимых книг стихов Алека, которую он читал мне ночь за ночью, когда мы лежали вместе. Единственная строчка из книги Уолта Уитмена «К незнакомцу»:

Я должен позаботиться о том, чтобы не потерять тебя.

Мои слёзы срываются с ресниц и текут по щекам.

— Я не могу обещать тебе настоящее кольцо сейчас, — говорит он, — но я могу пообещать тебе, что однажды я подарю тебе кольцо, которого ты заслуживаешь.

— Ты что, слепой? — я задыхаюсь сквозь слёзы. — Это самое подходящее обручальное кольцо, которое когда-либо было изготовлено, мистер Петров.

— Это означает «да», мисс Сарджент?

Я смеюсь.

— Это всегда было «да», Алек.

Он выдыхает сквозь такую широкую улыбку, что я боюсь, что она может разорвать его лицо надвое.

— Но я хочу прояснить одну вещь, — говорю я, останавливая его, прежде чем он сможет сказать что-нибудь ещё. — Я не выхожу за тебя замуж из-за обещания денег, драгоценностей или собственного дома. У меня уже было всё это, и я знаю их истинную цену.

Я соскальзываю с кровати и опускаюсь на колени напротив него, провожу пальцами по его шее и встречаюсь с ним взглядом.

— Я выйду за тебя замуж, потому что я не смогу прожить ни одного дня без тебя, и потому что я знаю, что пока мы вместе, ничто в этом мире не сможет остановить нас.

Алек обнимает меня за шею и целует в лоб.

— Я люблю тебя.

Я крепко прижимаю его к себе.

— Я тоже тебя люблю.

Он стискивает меня ещё раз, затем достаёт кольцо из коробки и осторожно надевает его мне на палец.

— Когда мы должны уехать? — спрашиваю я.

— Завтра вечером, во время бала… точно так же, как в ту первую ночь, когда ты улизнула, чтобы пойти со мной в Палаточный город. Если нам повезёт, никто не заметит твоего отсутствия до утра. Если нет, в нашем распоряжении будет всё равно несколько часов, прежде чем твои родители вернутся в свой номер.

— Куда мы поедем?

— Двоюродный брат Томми — священник в Саванне. Мы одолжим машину его дяди, и они с Мойрой поедут с нами, чтобы стать нашими свидетелями. Поскольку мы поженимся до того, как твои родители смогут нас найти, они ничего не смогут сделать, чтобы остановить нас.

— Ты уже всё это продумал.

— Я уже несколько дней разговариваю об этом с Томми без умолку, — он выгибает бровь. — Миссис Петров.

Я вздыхаю, совершенно уверенная, что имя никогда не звучало так сладко.

— Не знаю, смогу ли я так долго ждать, чтобы стать твоей женой.

Он обхватывает моё лицо руками и целует меня.

— Ты уже моя жена, Лия. Я молился Богу за тебя и давным-давно посвятил себя тебе. Это всего лишь формальность.

Не знаю, как я собираюсь дождаться завтрашнего вечера, чтобы начать свою вечность с ним. Впервые с тех пор, как я встретила Алека, я считаю минуты до восхода солнца, молясь, чтобы время поторопилось, чтобы я вышла из этой комнаты и прожила день. В бальное платье, а потом в машину.

В Саванну под покровом темноты, а затем, наконец, наконец, в объятия моего мужа.

ГЛАВА 44

НЕЛЛ

МЫ ПОДНИМАЕМСЯ ПО ЛЕСТНИЦЕ НА пятый этаж, затем по другой, уже знакомой мне лестнице, которая, по словам Софии, была закрыта, когда мы с папой впервые приехали сюда, — лестница, ведущая к самой высокой башне отеля и к двери, которая по какой-то причине заставляет моё сердце пуститься вскачь.

Здесь нет считывателя карт-ключей. Вместо этого на ручке установлен старомодный замок. Алек выуживает из кармана железный ключ с неровными зубьями и отпирает дверь, открываю взору маленькую круглую комнату, уставленную книжными полками от пола до потолка. Единственная мебель в комнате — односпальная кровать с прочным деревянным каркасом, комод в тон и прикроватный столик с лампой. Но я замечаю всё это только краем глаза, потому что, как только мой взгляд падает на фотографии, я не могу отвести взгляд.

Полароидные снимки свисают с потолка, как снежинки на нитках, пластиковая плёнка на снимках поблескивает в свете лампы, когда они крутятся в холодном порыве кондиционера. Я хмурю брови, наблюдая за ними.

— Алек?

Я оглядываюсь на него, ожидая объяснений, но он просто закрывает дверь и прислоняется плечом к стене, скрестив руки на груди и уставившись в пол, его волосы падают на глаза, как занавес.

На комоде в рамках стоят ещё фотографии. Сепия и чёрно-белые фотографии переходят в пастельные цвета выцветшей плёнки, а затем в более чёткие, насыщенные цвета, как на фотографиях детства мамы и папы, до того, как все перешли на снимки на телефоны.

На каждой фотографии моё лицо.

Я беру самую старую фотографию, маленькую овальную миниатюру в коричневых тонах. Девушка, похожая на меня, улыбается, но это не та улыбка, которая была на фотографии с Марком Твеном. Лицо жестко, контролируемо, хорошо отработано. Большим пальцем я скольжу по стеклу.

— Аурелия? — спрашиваю я, выдавливая слова сквозь стоящий в горле комок

Алек не отвечает.

Я кладу фотографию на место и гляжу на другие рамки на комоде. Все девушки, смотрящие на меня в ответ, носят разную одежду и прически в зависимости от десятилетия, но нет никаких сомнений, что все они одинаковы.

Все они — я.

Я делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к полароидным снимкам.

Моя улыбка, которую я не видела на себе уже долгих четыре года, вспыхивает передо мной в сотне крошечных окон из другой жизни. Мы с Алеком жарим зефир на костре на пляже; Алек несёт меня на спине через сад; крупным планом наши лица, склонившиеся друг к другу, наши головы обрамлены наволочками на кровати Алека.

Изображения мерцают —

Решение.

План.

Пистолет.

— сталкиваясь друг с другом —

Решение.

План.

Пистолет.

— замедляясь —

Вспомни.

— перетасовываясь —

Вспомни.

— фокусируясь —

ВСПОМНИ.

ГЛАВА 45

ЛИЯ

ЛОН СЕГОДНЯ ОСОБЕННО НЕВЫНОСИМ, он пьёт шампанское бокал за бокалом и слишком крепко обнимает меня, пока мы танцуем, так что я вижу, как сверкающие огни бального зала отражаются в зеркальной плёнке на его глазах. Я практически слышу хлюпающее шипение у него в животе. Но носить маску любезности сегодня легче, чем когда-либо, потому что всё это время в моём сердце бьются слова: «Я ухожу от тебя, я ухожу от тебя, я ухожу от тебя».

В половине двенадцатого я жалуюсь на головную боль и, извинившись, покидаю бальный зал, как и планировалось. Отец обсуждает дела с партнёрами мистера вон Ойршота, а мать болтает со своими подругами, и ни один из них не проявляет никаких признаков усталости или беспокойства. Можно с уверенностью сказать, что они пробудут здесь ещё как минимум час.

Лон не рад, что я ухожу, но слишком пьян, чтобы сопротивляться. Особенно когда один из его друзей обнимает его за плечи и предлагает ему бренди.

Наш номер пуст — Бенни и Мадлен устраивают ночевку в одной из комнат его друга, — так что мне не нужно беспокоиться о том, чтобы сохранять тишину. Я переодеваюсь в дорожную одежду и быстро собираю вещи, захватив только самое необходимое: несколько юбок и блузок, свежее нижнее белье, расческу и заколки, лавандово-розовые духи и кусок мыла. Когда я заканчиваю, я закрываю саквояж.

Помолвочное кольцо Лона подмигивает мне в мягком электрическом свете.

Мгновение я смотрю на него. Подумывая о том, чтобы оставить его себе и продать где-нибудь в ювелирном магазине. Только деньги от этого кольца могли бы сейчас оплатить образование Алека, что позволило бы нам использовать накопленные им деньги для съема какого-нибудь маленького местечка, которое мы могли бы назвать своим. Но я не хочу давать Лону больше причин преследовать меня, чем у него уже есть, поэтому снимаю кольцо с пальца. Призрачный груз, который оно оставляет после себя, ничтожен по сравнению с тем грузом, который был снят с моего сердца.

Я кладу кольцо — мою привязь, мои кандалы, мою клетку — на комод и выуживаю бумажное кольцо Алека из тайника моего саквояжа. Лёгкий вес этого кольца поёт как свобода. Свобода быть самой собой. Свобода любить того, кого я выберу. Свобода прокладывать свой собственный путь в этом мире.

Алек дал мне всё это и даже больше, но и я дала ему это тоже. Порознь мы были тёмными тучами, тяжелыми и угрюмыми, скользящими по прозаическому небу. Вместе мы — шторм, который может бросить вызов ветрам, приливам и отливам и ландшафтам нашей жизни.

Вместе мы можем создать нашу собственную судьбу.

Часы показывают одиннадцать пятьдесят. Машина Томми будет ждать нас у заднего входа в отель ровно в полночь. Он пробудет здесь всего пять минут; дальнейшее может привлечь ненужное внимание и, возможно, лишить нас шансов на ещё один побег, если на этот раз всё пойдёт наперекосяк. Я бросаю последний взгляд на свою комнату, на платья от Дома Уорт, висящие в моём шкафу, и на изысканную мебель, окружающую меня. Столько экстравагантности в одной комнате. Так много приятных вещей, которыми я была благословлена на протяжении всей своей жизни, и всё же, в конце концов, ни одна из них на самом деле ничего не значит. По сравнению с правами, столь основными и в то же время столь уклончивыми, как свобода жить так, как я захочу, и любить того, кого я выберу.

Со вздохом я беру свой саквояж и поворачиваюсь.

— Куда-то собралась, дорогая?

Лон стоит в дверях, его взгляд блуждает по моей дорожной одежде, по моему саквояжу, а затем падает на обручальное кольцо, лежащее на комоде.

— Что ты… — мой голос дрожит. Я делаю глубокий вдох и начинаю снова. — Что ты здесь делаешь, Лон?

Он изучает меня, на его лице появляется непроницаемое выражение.

— Когда ты ушла, — говорит он, делая шаг в комнату, — я подумал, что это прекрасная возможность для нас провести немного времени вместе. Наедине.

Он усмехается, проводя большим пальцем по нижней губе.

— Но, похоже, у тебя другие планы.

«Отрицай это», — кричит мой разум, защитный инстинкт. И, возможно, я бы смогла это сделать, если бы ещё не переоделась. Если бы мой гардероб не был в беспорядке из-за упаковки вещей. Если бы его кольцо всё ещё было у меня на пальце.

Но это невозможно отрицать.

— Куда, по-твоему, ты смогла бы пойти, — тихо спрашивает он, — чтобы я тебя не нашёл?

— Вайоминг, — вру я. — Там есть должность преподавателя в фермерской общине.

— Ты собиралась пересечь полстраны в одиночку?

— Да.

Его взгляд останавливается на бумажном кольце на моём обручальном пальце.

— Мне не нравится, когда мне лгут, Аурелия. Это посыльный, не так ли?

Мои глаза расширяются.

Он издаёт смешок.

— Да, я знаю о вас двоих. Эти сплетничающие приятельницы со второго этажа рассказали мне всё об этом. Ты и вполовину не так умна, как думаешь, дорогая.

— Но…

У меня кружится голова. Я не могу ясно мыслить.

— Но мы никогда…

Мы никогда не показывали свою привязанность друг к другу в общественных местах, кроме как на пляже и в ночном танцевальном зале Палаточного города, когда знали — или думали, что знаем, — что никто из отеля не сможет нас заметить. А это значит, что они не могли видеть ничего такого, чего я не могла бы объяснить.

— Мы друзья, Лон, — говорю я. — Вот и всё.

Он усмехается.

— Друзья. Да, я так и думал, что ты это скажешь. Но именно то, как вы двое смотрите друг на друга, выдало вас этим старым каргам, а потом вы всё это время проводили вместе. Рыбалка и пикники. На самом деле, я удивлён, что ты вообще нашла в себе силы проводить со мной хоть какое-то время.

Я делаю шаг назад к окну, в моей голове формируется план.

— Если ты действительно думал, что я встречаюсь с каким-то посыльным за твоей спиной, почему ты ничего с этим не сделал?

— Я предположил, что это было мимолётное увлечение, — говорит он. — Летний роман. Мне не стыдно признаться, что этим летом у меня побывала изрядная доля служанок, так что ожидать от тебя полного целомудрия означало бы быть худшим лицемером.

Он делает шаг вперёд, его мышцы напрягаются. Хищник, ожидающий удара.

— Но, похоже, он забил тебе голову мыслями о том, чтобы бросить меня, а я не могу этого допустить.

Стиснув зубы, Лон бросается вперёд. Я изо всех сил замахиваюсь своим саквояжем на окно и разбиваю его при ударе. Стекло звенит, как дождь, падая на пол. Лон колеблется, на его лице отражается шок.

Я беру зазубренный кусочек и выставляю его перед собой. Моя рука дрожит, стекло врезается в ладонь.

— Держись от меня подальше.

Его глаза опасно блестят в свете лампы.

— О, мне будет очень весело укрощать твои дикие замашки, моя дорогая.

— Лон…

Он делает выпад.

Моя рука взмахивает в воздухе, стекло оставляет красную, сердитую линию на его щеке. Он отворачивается от меня, хватаясь за рану. Его пальцы размазывают кровь, как краску.

Мгновение мы молча смотрим друг на друга, оба понимая, что переступили черту. Он не может оставить без внимания моё неподчинение.

Я бегу.

Он сжимает в кулаке прядь моих волос и дёргает меня назад. Я снова наношу удар, но на этот раз Лон уклоняется, обходя меня. Одной рукой он обхватывает мою шею. Другой сжимает моё запястье, выкручивая до тех пор, пока стекло не выпадает из моих пальцев, со звоном падая на пол. Затем Лон лапает меня, разрывает мой корсаж, его пропитанное алкоголем дыхание шепчет мне на ухо ужасные вещи.

Раздаются три быстрых стука в дверь снаружи номера, за которыми следуют два медленных.

Алек.

Лон толкает меня на кровать. Я переворачиваюсь на спину, царапая ногтями его глаза. Его дыхание шипит в горле, его пьяные движения на матрасе ватные. Я резко бью коленом между его ног.

Он кричит и падает на бок, обхватив себя руками. Я использую свой шанс, спрыгиваю с кровати и бросаюсь к двери, хотя и знаю, что теперь наш побег невозможен. Лон последует за нами. Мы, вероятно, даже не успеем покинуть отель, как нас задержат охранники и обеспокоенные граждане, внимательно изучающие моё разорванное платье и кровь на моей ладони.

Но я не могу здесь оставаться.

Я отпираю дверь — Лон, должно быть, щёлкнул замком, когда вошёл, — и поворачиваю ручку. Дверь приоткрывается всего на сантиметр, прежде чем Лон врезается в меня, сбивая с ног. Я головой ударяюсь об угловой столик. Звёзды взрываются перед моим взором, размывая мир вокруг меня. Алек врывается в комнату и наносит удар кулаком прямо в челюсть Лона. Лон отползает назад, но Алек не останавливается. Его кулаки, как молотки, превращают лицо Лона в месиво.

Ярость сделала его диким.

Я пытаюсь сесть, но у меня кружится голова, и темнота снова застилает мне зрение.

Всё исчезает.

Когда моё зрение возвращается, Лон уклоняется от ударов Алека, наносит ответный удар, восстанавливая равновесие. Алек рычит и врезается в грудь Лона, сбивая их обоих на пол. Я слышу, как они дерутся на полу — удары кулаков, рассекающих плоть, — но не вижу их за мебелью.

Бой внезапно прекращается, и раздаётся какой-то металлический щелчок. Это знакомый звук, который я слышала бесчисленное количество раз в детстве, когда отец стрелял по мишеням на заднем дворе нашего загородного дома, готовясь к охоте, но здесь, в этом маленьком, переполненном пространстве, где нет животных, которых можно убить, он звучит неправильно.

Алек отталкивается от пола, выставляя руки перед собой. Следующим появляется Лон, держа в руках охотничье ружьё отца и наводя прицел.

— Я не позволю тебе забрать её, — рычит Лон.

Голос Алека мягкий. Успокаивающий.

— Ты не хочешь этого делать.

— Если ты сейчас уйдёшь, — говорит Лон, — я оставлю тебя в живых. Если ты этого не сделаешь, я всажу тебе пулю в сердце и скажу полиции, что застал тебя в комнате моей невесты, когда ты насиловал её.

Мускул на челюсти Алека дёргается.

— Я не уйду без Лии.

Лон смеётся.

— Я позволю себе не согласиться.

Знакомый, решительный блеск вспыхивает в глазах Лона, а улыбка скользит по его губам, и всё, о чём я могу думать, это то, что он не будет стрелять, если я встану перед Алеком. Он мог бы объяснить смерть Алека как самооборону, но не сможет объяснить мою.

Игнорируя боль, пульсирующую в моём черепе, я отталкиваюсь от пола — не стреляй — и прыгаю перед Алеком в миг, когда треск выстрелов пронзает воздух.

На секунду мне кажется, что он промахнулся. Но затем острое, жгучее ощущение, похожее на жидкий огонь, пронзает мою грудь и, опустив взгляд, я обнаруживаю, что на моей блузке расцветает красный цвет.

Всё происходит медленно — Алек подхватывает меня на руки, когда я падаю. Алек выкрикивает моё имя. Алек прижимает моё тело к своему.

Лон тоже кричит, но не приближается ко мне. Вместо этого его дыхание становится хриплым. Его дорогие ботинки стучат по деревянному полу. Он расхаживает, бормоча что-то себе под нос. Паника охватывает меня, когда я понимаю, что вообще не спасла Алека, что Лон всё ещё может перезарядить ружьё, что он, возможно, даже сейчас ищет патроны. Я пытаюсь отыскать его взглядом, пытаюсь увидеть, что он делает, но Алек обхватывает моё лицо руками, заставляя меня снова посмотреть на него.

— Посмотри на меня, — говорит он. — Останься со мной.

Я пытаюсь дотянуться до него, но мои руки и предплечья онемели. Как и мои ноги, вплоть до колен. Я дрожу, зима воет в моих костях.

Мне никогда не было так холодно.

Раздаётся ещё один треск выстрела, такой громкий, что моё пробитое сердце подпрыгивает, а затем что-то твёрдое с глухим стуком падает на пол. Но Алек всё ещё держит меня, всё ещё шепчет моё имя, что может означать только…

Лон застрелился.

Вкус пороха смешивается с медью на моём языке. Алек укачивает меня, как ребёнка, его слёзы капают мне на грудь. Мой мозг говорит мне, что я должна их чувствовать, но я не чувствую.

Я ничего не чувствую.

Алек убирает волосы с моего лица.

— Не оставляй меня.

Но я уже ухожу, падаю, угасаю. Кровь булькает в горле, густая и вязкая, сквозь неё невозможно дышать.

— Я люблю тебя, — пытаюсь пробормотать я, но всё звучит так далеко, и я не знаю, слышит ли он меня.

Я пытаюсь снова произнести эти слова. Я чувствую, как мои губы формируют их, но затем моё дыхание застревает в горле, и я тону…

тону

тону

в неизвестности.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 46

НЕЛЛ

МЫ СИДИМ НА ПЛЯЖЕ, моя спина прижата к груди Алека, а он прислоняется к пальме, наблюдая, как небо начинает светлеть на востоке.

Это рассвет нового дня. 6 августа 2003 года.

Мы сделали это.

Меня зовут Кэти, и я прожила шесть других жизней за сто лет. Лия, Элис, Эвелин, Пенни, Гвен, Сара, а потом я. Я была свидетелем десятилетий, которые ни одна другая шестнадцатилетняя девушка не видела за пределами книг и фильмов.

1907. 1923. 1939. 1955. 1971. 1987.

Каждая жизнь сильно отличается от предыдущей, и всё же всё заканчивается одинаково. Здесь, в «Гранд Отеле Уинслоу», от того, что я когда-то считала проклятием, но теперь, когда руки Алека обнимают меня, а на горизонте появляется обещание будущего, я признаю это благословением, которым оно было всё это время — второй шанс, даваемый нам раз за разом, чтобы всё исправить.

И наконец-то, наконец-то, мы выяснили, как всё исправить.

Алек упирается подбородком в мою голову, его руки сжимаются вокруг меня, и он вдыхает меня.

— Не могу поверить, что ты действительно здесь, — бормочет он.

Я разворачиваюсь в его объятиях, приподнимаюсь на коленях и смотрю ему в лицо. Я прижимаюсь лбом к его лбу.

— Я здесь, — говорю я. — Всё кончено.

Мы не знаем, что произойдёт, когда взойдёт солнце. Мы не знаем, начнёт ли Алек, который выглядит на восемнадцать, но на самом деле ходит по этой Земле уже 130 лет, снова стареть как нормальный человек, или все эти годы обрушатся на него, как вор, крадущий его молодость и годы, которых у него никогда не было. Или он распадётся у меня на глазах или исчезнет, как будто его никогда и не было.

Я не хочу в это верить.

Я не поверю, что после всех этих лет я переживу это, а он — нет. Потому что тогда в чём был смысл? Зачем нам снова находить друг друга только для того, чтобы, в конце концов, потерять?

Он крепко обнимает меня, пока мы смотрим на восход солнца, как будто он может помешать миру разделить нас, просто отказавшись отпустить. И когда солнце, наконец, выходит из-за горизонта, окрашивая небо в розовый, лавандовый и оранжевый цвета, это самое прекрасное, что я когда-либо видела.

Потому что Алек всё ещё здесь.

И я тоже.

Алек вскакивает, тянет меня за собой и разворачивает. Он воет на солнце точно так же, как в ту ночь, когда мы выли на луну на этом же пляже в 1907 году, и в своей радости он падает на колени, отпуская меня.

Словно в замедленной съёмке, я чувствую, как его руки отстраняются от меня — чувствую, как связь между нами разрывается. Моё сердце сжимается в груди, приближаясь к скрежещущей, мучительной остановке.

И затем …

Я падаю, медленно, стремительно, на песок.

Последнее, что я вижу, это Алек, склонившийся надо мной и кричащий, но я не слышу его из-за льда, разрывающего мои вены.

«Остановись, — думаю я, когда в глазах начинает темнеть, а дыхание застревает в груди. — Остановись».

Но темнота заполняет мои глаза, как дым, заглушая свет.

Ещё одна жизнь,

ещё один шанс,

ещё одно будущее,

ушло.

* * *

Я вспомнила.

Не всё. Всё ещё есть пробелы — пятна тумана, переходы и мосты, которые я не могу полностью связать, — но этого достаточно. Алек смотрит на меня с другого конца комнаты, ожидая, что я что-нибудь скажу.

Его имя — молитва на моих устах.

— Алек.

Я бросаюсь в его объятия. Я ожидаю, что он крепко обнимет меня, притянет к себе, как луна притягивает прилив. Я жду, что он поцелует меня в макушку, в щёки, в губы. Чтобы окутать нас друг другом и сказать «привет» и «прощай» на одном дыхании, как мы делали это много раз раньше.

Но его руки остаются по бокам.

Я отстраняюсь от него.

Его глаза выдают его мысли: двигайся медленно — говори тихо — будь настороже.

— Ты сохранил фотографии, — говорю я, побуждая его заговорить.

Чтобы успокоить меня.

Чтобы впустить меня.

— Я хотел разорвать их.

— Но ты этого не сделал.

Я помню, как подвешивала их не по сезону холодным и дождливым августовским утром летом 2003 года. Когда Алек спросил меня, что я делаю, я сказала ему, что это был мой запасной план на случай, если у меня ничего не получится. Напоминание ему, что я вернусь, что это не будет прощанием навсегда.

Но я была так уверена, что наш план сработает. Предполагалось, что это будет на всякий случай. Что-то, над чем мы посмеялись бы позже.

Вместо этого они висели здесь, над его кроватью и над его жизнью, в течение следующих шестнадцати лет.

Я не могу снова возродить такую надежду только для того, чтобы у меня её отняли. Нельзя просить меня об этом.

Я делаю шаг назад.

— Ты не рад, что я вернулась, — шепчу я. — Да?

— Конечно, я рад. Я просто…

Он проводит рукой по волосам и резко, прерывисто выдыхает, его глаза наполняются слезами.

— У меня нет сил терять тебя снова.

Я беру его руки в свои, точно также как это сделал он той ночью в коридоре пятого этажа, когда умолял меня провести как можно больше времени вместе до конца того лета более ста лет назад, неосознанно приводя в движение наши судьбы.

— У нас нет выбора.

Он закрывает глаза и делает глубокий вдох, обнимает меня одной рукой и притягивает к своей груди. Мы стоим вот так, воспоминания и горе окутывают нас, нашептывая сомнение и страх в наши сердца.

Но мы должны верить. В нас самих. Во второй шанс. В любовь.

Мы должны бороться.

— Что нам теперь делать? — спрашиваю я.

— Не знаю, — говорит Алек, кладя подбородок мне на макушку. — Боже, помоги мне, я не знаю.

ГЛАВА 47

НЕЛЛ

В ТЕЧЕНИЕ СЛЕДУЮЩЕГО ЧАСА МЫ С АЛЕКОМ сидим, прижимаясь друг к другу, в его комнате, перебирая воспоминания, наводняющие мой мозг. Алек восполняет недостающие фрагменты, которые сливаются воедино на протяжении стольких жизней, и винтики, которые временем были утрачены. Его голос становится сильнее по мере того, как он говорит, как будто принятие мер в этом простом деле дало ему уверенность, цель, что-то ещё, кроме как стоять там и ждать, когда наступит конец. Но он по-прежнему не смотрит мне в глаза и вздрагивает от моего прикосновения, как раненая птица.

Ему слишком много раз причиняли боль, и я не знаю, как исцелить его боль.

В 1923 году, когда я впервые вернулась, меня звали Элис. Я была яркой молодой девушкой, джазовым младенцем Бурных двадцатых. Проведя годы своего становления под нависшей угрозой войны и навсегда попрощавшись со своим братом Джоном в тот день, когда он отплыл в Европу, чтобы сражаться в окопах, я погрузилась в колдовской абсент и блестящие вечеринки. Мои родители беспокоились обо мне, но мне было всё равно. Это был единственный способ, которым я могла смириться с тем, что так много парней, которых я когда-то знала и любила — или даже тех, кого я знала и ненавидела, — уходят на фронт и никогда не возвращаются.

Я собиралась наслаждаться каждой последней секундой своей жизни в честь них, даже если я не всегда могла помнить эти секунды, и даже если в темноте ночи, когда у меня кружилась голова, и рыдания сотрясали моё тело, маленькая часть меня знала, что это было не что иное, как трусость с моей стороны. Способ спрятаться от всего, что произошло, и от всего, что никогда не случится, теперь, когда Джона не стало.

Когда мои родители решили, что семейный отдых в «Гранд Отеле Уинслоу» — это именно то, что нам нужно, чтобы двигаться дальше, я не стала спорить. Что может быть лучше летних дней, проведённых на пляже, и летних ночей, посвященных танцам под рэгтайм группы «Оркестр Палаточного города»?

Что касается Алека, то он провёл шестнадцать долгих лет в ловушке в отеле, не подозревая, что он не единственный, кто проклят. Когда я, как призрак, вернулась в его жизнь прохладным июньским утром, он не знал, что мне нужно было самой вспомнить свою жизнь в качестве Аурелии. Он искал любую возможность, чтобы остаться со мной наедине, чтобы убедить меня, что я уже бывала в отеле раньше. Сначала я подумала, что он сошёл с ума, но когда воспоминания начали возвращаться, стирая границы между фантазией и реальностью ещё сильнее, чем зелёный спиртной напиток, который я прятала во фляжке, я стала тем, кто, в конечном итоге, сошёл с ума.

Призрак Лона не помог. Преследуя меня, мучая меня, точно так же, как он делает это сейчас, в 2019 году. Пытаясь убить меня ещё до того, как у нас с Алеком появился шанс всё исправить.

В 1923 году план Лона сработал. Я прыгнула навстречу своей смерти ещё до того, как проклятие совершило полный круг.

В 1939 году меня звали Эвелин. Убежденный, что моё возвращение было лишь частью его проклятия, способом судьбы мучить его, а не шансом для нас всё исправить, Алек держался подальше от меня, думая, что это защитит меня от повторения того, что случилось с нами тридцать два года назад. Но воспоминания всё равно вернулись, и когда мир изменился, я оказалась в 1907 году — потому что именно это происходит 5 августа; мы всегда возвращаемся назад и переживаем тот день в точности так, как пережили его в первый раз, что привело к смерти Лии сразу после полуночи 6 августа — я не знала, как остановить то, что надвигалось, и Алек тоже.

Я умерла так же, как и в 1907 году, с пулей в груди и Алеком, нависшим надо мной.

В 1955 году меня звали Пенни. Моя семья жила в маленьком доме в пригороде. Мы бы не смогли позволить себе поездку на лето в «Гранд», если бы не выиграли её в лотерею по почте. В тот раз Алек пытался помешать мне переступить порог отеля, не зная тогда, что это бесполезно. В тот момент, когда я ступила на территорию отеля — на самом деле, в тот момент, когда я переродилась, — уже стало слишком поздно.

В 1971 году Алек пытался спасти меня, заслонив от пистолета. Но, в конце концов, пуля попала мне в грудь, и когда Алек вернулся в настоящее, он вернулся один.

В 1987 году Алек пытался спрятать меня от Лона, когда мы отправились в прошлое. Конечно, если Лон не мог найти меня, он не смог бы убить меня. Но даже в нашем альтернативном 1907 году Лон был частью отеля. Он мог шептать стенам, и они шептали бы в ответ.

Он всегда знал, где мы прячемся.

И вот, наконец, в 2003 году мы решили изменить наш план побега с той роковой ночи. Вместо того чтобы уйти в полночь, мы подождали до часу дня, к тому времени Лон выпил столько алкоголя, что мы были уверены, что у него не хватит сил вернуться в свою комнату, не говоря уже о том, чтобы последовать за мной в мою. Моя сумка была уже упакована и спрятана под кроватью. Когда я пожаловалась на головную боль и покинула бальный зал, Алек встретил меня на балконе второго этажа. Мы вместе дошли до комнаты, и он охранял дверь, пока я переодевалась. Но когда мы попытались уехать, машины Томми на месте не оказалось. И когда мы решили вместо этого дойти до парома пешком, мы не смогли покинуть территорию отеля.

Вот так мы и очутились на пляже, наблюдая восход солнца и думая, что наконец-то сняли проклятие. Что мы просто ждали, чтобы вернуться в настоящее, как Алек делал это много раз раньше. Потому что я была там. Я выжила.

Мы ошиблись.

— Очевидно, было что-то, что мы должны были сделать, чего мы не сделали, — говорю я сейчас, наблюдая, как ранний утренний солнечный свет играет в волосах Алека, открывая пряди цвета красного дерева, пробивающиеся сквозь каштановый цвет.

Я так сильно хочу провести по ним пальцами, но каждый раз, когда я подхожу к нему, он втягивает воздух, и горькая правда разрывает моё сердце.

Он не хочет, чтобы я была здесь.

Он качает головой, мрачный, жестокий смех срывается с его губ.

— Мы ничего не упустили. Мы просто не созданы для того, чтобы всё исправить.

— Нет, упустили.

Я тянусь к его руке, но он отталкивает её от меня. Я подтягиваю колени к груди.

— Расскажи мне, что с тобой случилось, — говорю я тихим голосом. — В первый раз, когда я умерла.

Он мгновение молчит.

Затем тихо:

— Твои родители вернулись в твой номер. Они нашли меня с тобой на руках. Я думаю, что прошли часы, но мне показалось, что всё длилось секунды. Я рассказал им, что произошло, но они мне не поверили или не захотели мне верить, что с таким же успехом могло быть одним и тем же. Я стал единственным подозреваемым. Они хотели отвезти меня в участок для допроса, но когда они попытались вывести меня из здания…

— Они не смогли, — шепчу я.

Он встаёт с кровати и смотрит в окно, повернувшись ко мне спиной.

— Мистер Шеффилд, владелец отеля — он всегда заботился обо мне. Обращался со мной так, как будто я был его собственным сыном. Когда он увидел, что что-то не так, он предложил полиции отдельный кабинет внутри отеля, чтобы провести их допрос. Они всё ещё хотели забрать меня в участок, когда всё закончилось, но мистер Шеффилд в то время имел большое влияние. Не знаю, что он сделал или сказал, чтобы убедить их в моей невиновности, но это сработало. Они искали других подозреваемых, но, конечно, никого не нашли.

Я соскальзываю с кровати, пружины матраса скрипят подо мной. Я неуверенно делаю шаг вперёд. Я хочу обнять его, утешить мальчика, который столько лет назад перенёс столько боли. Который продолжает терпеть эту боль каждый день в течение последних 112 лет. Вместо этого я стою рядом с ним, изучая его лицо, пока он наблюдает за людьми, проходящими под окном.

— Как тебе удавалось жить здесь так долго, чтобы никто не узнал? — спрашиваю я.

Его губы дёргаются.

— О, люди заметили. Разве ты не слышала слухов?

— Слышала, — говорю я. — Но это всё, что они собой представляют. Слухи. Думаю, что по прошествии более чем ста лет у кого-то должны быть какие-то доказательства.

— Мистер Шеффилд позаботился об этом. Даже тогда в отеле была большая текучесть кадров. Те, кто оставался там не более нескольких лет, не представляли угрозы. Тем, кто оставался, было недвусмысленно сказано не подвергать сомнению тот факт, что я не постарел, иначе они будут искать работу в другом месте. Я знаю, что отчасти это было сделано для того, чтобы защитить меня, но в основном для того, чтобы защитить отель. Подумай, в какой цирк превратилось бы это место, если моя тайна когда-нибудь выйдет наружу.

Он отворачивается от окна и от мира, к которому не может прикоснуться.

— С годами число людей, знавших мой секрет, уменьшалось, и ради блага отеля правда о моём бессмертии с тех пор была раскрыта одному человеку.

Я хмурюсь.

— Кому?

— Генеральному менеджеру.

— Софии?

Он кивает.

— Полагаю, некоторые из старших сотрудников догадались, те, кто работал здесь десятилетиями. Но ты была бы удивлена, насколько заботливыми могут быть люди «Гранда». Никто никогда не скажет или не сделает ничего, что могло бы испортить его репутацию.

— Так вот почему нет никаких записей о других шестнадцатилетних девушках, умерших в отеле? Они как-то держали это в секрете?

Он прислоняется спиной к стене, скрестив руки на груди.

— Алек?

— Им не нужно было держать это в секрете, — говорит он после паузы. — Это часть проклятия. Никто, — он качает головой, ругаясь себе под нос, — никто не вспомнит о тебе, когда ты умрёшь. Ни твоя семья, ни персонал отеля. Никто… кроме меня.

Весь воздух вылетает из моих лёгких.

— Что?.. Как?..

Слишком много вопросов затуманивают мой мозг. Я не могу думать о них.

— Меня вообще никто не вспомнит?

Он сглатывает.

— Похоже, что ты сможешь сохранить свою жизнь только в том случае, если выживешь в том роковом дне в прошлом. Если ты этого не сделаешь, то тебя, как будто, никогда и не существовало.

— Значит мой отец… — мой желудок скручивает. — Если мы не победим проклятие, он не вспомнит меня?

Алек не смотрит мне в глаза. Это единственный ответ, который мне нужен.

— Мне нужно идти, — говорю я, отталкиваясь от окна.

Солнце встало, по меньшей мере, час назад.

— Папа, наверное, интересуется, где я.

Алек хватает меня за запястье, останавливая. Я оглядываюсь на него. Более ста лет боли, любви и потерь написаны на его лице, когда его взгляд встречается с моим.

— Я не могу потерять тебя снова, Лия.

Я дарю ему лёгкую улыбку, надеюсь, ободряющую, но мне становится слишком грустно, когда я обхватываю его щеку рукой.

— Я больше не Лия, — говорю я ему. — И я не Кэти, или Элис, или кто-то ещё, и я не собираюсь заканчивать так, как они. Я Нелл, — мои глаза щиплет, а ком в горле заглушает слова. — У меня есть моя собственная судьба.

Я целую его, слёзы пробиваются сквозь мои ресницы. Его рот приоткрывается для меня, его нижняя губа нежно касается моей. Мы разрываем поцелуй, и я вытираю слёзы.

— Мы разберёмся с этим, — говорю я. — Просто… не сдавайся.

Он улыбается мне в ответ, но его глаза говорят, что он уже сдался.

Я сжимаю его руку, затем открываю дверь и выскальзываю в коридор.

За восемь прожитых мною жизней, от Аурелии Сарджент до Нелл Мартин, я любила каждую из своих семей. Они были далеки от совершенства, а некоторые из них были совершенно неблагополучными, но даже как Лия, даже с жестоким отцом и матерью, которые больше заботились о социальном положении своей дочери, чем о её счастье, я всё ещё была кровью их крови, и они всё ещё были людьми, которые формировали мою жизнь. Сардженты помнили меня, но остальные? Они все продолжали жить своей жизнью, как будто меня никогда не существовало. Некоторые из них, вероятно, всё ещё живы, живут Бог знает где, и если бы я появилась сегодня на пороге их дома, они бы меня не узнали.

И да, может быть, если бы мама всё ещё была рядом, папа был бы в порядке, если бы это не сработало, если бы я просто исчезла, но мы были тем клеем, который скреплял друг друга последние четыре года. Насколько одиноким он будет, если однажды проснётся без дочери? Сможет ли он справиться с этим или снова впадёт в депрессию, которая угрожала поглотить нас обоих всего несколько коротких лет назад? Является ли его флирт с Софией признаком того, что он наконец-то готов двигаться дальше? Или он готов только потому, что у него есть я, на которую он может опереться?

Когда я была Элис, я верила, что моим родителям будет лучше без меня. Я была таким разочарованием после отъезда Джона, и я не была рядом с ними так, как мне нужно было быть. Я была слишком поглощена своим собственным горем.

Но теперь я знаю, что это было неправдой. Я была нужна им тогда, и я нужна папе сейчас. Это больше, чем я, больше, чем Алек.

На этот раз мы не можем потерпеть неудачу.

ГЛАВА 48

НЕЛЛ

Я ОТПРАВЛЯЮ БЫСТРОЕ СООБЩЕНИЕ «ПРОВЕРКА СВЯЗИ» папе, направляясь в сувенирный магазин, план начинает укореняться в моей голове. Я поднимаюсь по задней лестнице и пересекаю внутренний сад, намереваясь использовать его как кратчайший путь, но резко останавливаюсь перед бегунами и ранними пташками, толпящимися на траве. Они таращатся на розы, фотографируют и качают головами, открыв рты.

Надо мной розы цепляются друг за друга, их шипы и ветви сплетаются в решетчатый потолок, почти закрывая солнце. Только небольшой круг неба остаётся посередине, создавая прожектор на траве внизу. В остальной части сада так темно, что персонал оставил все наружные фонари в коридоре зажжёнными, чтобы было видно.

— Невероятно, — шепчет своему мужу женщина в неоново-розовых кроссовках для бега трусцой, качая головой.

С этими розами что-то серьёзно не так.

Только раз в шестнадцать лет.

Я спешу мимо роз, пробираясь сквозь толпу, затем ныряю в сувенирный магазин, где покупаю блокнот и ручку с тематикой «Гранда», а затем отправляюсь в кладовую.

Макса ещё пока тут нет, поэтому сев, прижавшись спиной к двери, я достаю блокнот и отмечаю всё, что помню из каждой ночи, когда я умирала, начиная с Аурелии и заканчивая Кэти. Затем большими жирными буквами я пишу:

ЧТО МЫ УПУСКАЕМ???

Я смотрю на запись, затем обвожу три раза для наглядности. Вздохнув, я достаю телефон и набираю в поисковой системе «Лон вон Ойршот».

Этот запрос приносит гораздо больше совпадений, чем поиск убийства, хотя каждый из них даёт более подробный отчёт о дедушке Лона, Альфреде вон Ойршоте, который сколотил состояние на ловле пушнины и недвижимости, и отце Лона, который получил его наследство и инвестировал в перспективные новые технологии, наиболее заметные в железных дорогах и стали, чем о самом Лоне. Вклад, который Лон начал вносить в компанию, омрачён его «трагической» смертью. Имя Аурелии упоминается только в половине статей. Другая половина просто упоминает, что «его невеста» тоже была убита.

Макс плюхается на пол рядом со мной.

— Привет, балерина. Что ты читаешь?

Я выхожу из браузера и захлопываю блокнот.

* * *

Я едва могу сосредоточиться во время работы, мои руки скользят по старым бумагам, фотографиям и безделушкам, не замечая, что я делаю. Мой разум продолжает гудеть, когда всплывают новые воспоминания — вспышки звука и цвета, всё перемешано, каждая жизнь перетекает в следующую, — а руки продолжают чесаться, желая записать всё это. Чтобы понять, о чём я думаю. Чтобы понять, чего нам с Алеком не хватало каждый раз.

Мой пульс стучит, как барабан, в ушах, когда комната начинает казаться слишком маленькой, а мой разум слишком загромождён. Я слишком хорошо осознаю каждый бешеный удар сердца и каждую потраченную впустую секунду.

Я собираюсь сказать Максу, что делаю перерыв, когда замечаю, что стопка знакомых чёрных бухгалтерских книг с золотыми буквами на корешках выглядывает из-под старого кассового аппарата. С колотящимся сердцем я открываю приложение «Фонарик» на своём телефоне и проверяю корешки.

Я нахожу то, что ищу, в середине стопки.

Мама впервые ведёт меня в вестибюль, восклицая: «О, Аурелия, разве это не прекрасно?» Отец направляется к стойке регистрации, расписывается в бухгалтерской книге. Лон появляется перед нами, принося с собой ужасный запах слишком большого количества одеколона, кофе и сигар, от которого у меня кружится голова.

— Эй, Макс. Кажется, я кое-что нашла.

Макс подходит и смотрит на корешки.

— Мило. Мама определённо захочет выставить некоторые из них в музее.

— Вот, — говорю я, берясь за одну сторону кассы. — Помоги мне перенести это.

Мы сдвигаем кассовый аппарат и медленно опускаем его на пол. Наши пальцы соприкасаются, и рот Макса кривится в улыбке, от которой у меня внутри всё сжимается. Я была так поглощена всем, что произошло этим утром, что совершенно забыла о нашем поцелуе, но теперь этот случай с рёвом возвращается ко мне.

Я слишком сильно роняю кассу.

Макс выгибает бровь, но ничего не говорит. Он начинает тянуться к бухгалтерским книгам, но я хватаю ту, на которую положила глаз, прежде чем он успевает до неё добраться. На ней написано:

РЕГИСТРАЦИЯ «ГРАНД ОТЕЛЬ УИНСЛОУ»: ИЮНЬ 1906 — ДЕКАБРЬ 1908.

Не требуется много времени, чтобы найти подпись Лона, датированную 31 мая 1907 года. Ровно за неделю до приезда Лии. Один только вид этой записи заставляет всё моё тело напрячься. Мои ногти впиваются в ладони. Чего бы я только не отдала, чтобы ударить этого самодовольного ублюдка прямо по лицу.

— Здесь что-то, — говорю я, наклоняя гроссбух к Максу.

Макс наклоняется надо мной, его плечо мягко касается моего.

Я прочищаю горло и указываю на середину страницы.

— Подпись Лона вон Ойршота.

— Вау, — его глаза сканируют страницу, его брови хмурятся. — Ты нашла Аурелию?

Я изучаю Макса, ища любой намёк на то, что София рассказала ему мой секрет, но он либо действительно превосходный лжец, либо понятия не имеет.

— Она не стала бы расписываться тут. Но здесь… — я перелистываю несколько страниц вперёд, — есть подпись её отца.

Моё сердце разрывается при виде его подписи.

Эдмунд Сарджент не был хорошим отцом. Он даже не был хорошим, если только вы не определяете «хороший» как сохранение крыши над головой и еды в желудке, что, я думаю, некоторые люди могли бы сделать. Но я всё равно заботилась о нём, и независимо от того, исходила ли эта забота от любви или от какой-то глубокой психологической войны, я никогда не хотела его подводить. Да, мой брак с Лоном был его билетом к возвращению его состояния, но до этого, до того, как наши отношения превратились в отношения мясника, продающего своё ценное мясо тому, кто больше заплатит, были редкие дни рождения, когда он приходил домой с работы пораньше, чтобы отпраздновать. Рождественские утра, наполненные игрушками, которые он с любовью выбирал. Танцевал в фойе всякий раз, когда заключал особенно выгодную деловую сделку.

Он был моим отцом, и я уверена, что потеря меня таким ужасным образом причинила ему боль, несмотря на гнев и безразличие, которые он часто проявлял ко мне.

Быть может, он бы никогда не простил меня за то, что я сбежала с Алеком, а может быть он бы, в конце концов, одумался. Возможно, со временем вся моя семья приняла бы Алека. Может быть, это не должно было быть «или/или " до конца моей жизни.

Благодаря Лону я никогда не узнаю.

Макс толкает меня плечом.

— Теперь я знаю, почему ты практически вырвала это у меня из рук.

Я вздыхаю.

— Я не могу перестать думать о ней.

— Я знаю, что ты имеешь в виду, — говорит он. — Трудно поверить, что здесь могло произойти что-то настолько ужасное.

Он возвращается к другим бухгалтерским книгам.

— Maкс, подожди.

Его брови хмурятся.

— Что случилось?

Тошнота усиливается.

— Мы можем поговорить?

Он поднимает брови, глядя на меня.

— Разве это не то, что мы делаем?

— Я имею в виду… о прошлой ночи.

— Оу, — он хмурится ещё сильнее. — Эм, да. Конечно.

Я прикусываю внутреннюю сторону губы.

— Когда я пригласила тебя прошлой ночью, я не знала… Я имею в виду, я не думала, что это… это…

Он делает глубокий вдох.

— Это из-за поцелуя, не так ли?

— Хорошо. Да.

Он закатывает глаза.

— Мне жаль. Я не знаю, что на меня нашло. Я просто… Ты мне нравишься, Нелл, и момент казался подходящим, но, возможно, это было не так. Я знал, что ты вчера неважно себя чувствовала, а я, как придурок, подошёл и поцеловал тебя…

— Я не остановила тебя, — говорю я, потому что это правда.

Потому что на краткий, мимолётный миг мне захотелось поцеловать его. Хотела доказать себе, что чувства, которые я испытывала к Алеку, были ненастоящими. Хотела притвориться, что я нормальная девушка, живущая нормальной жизнью — не девушка, которая больше не могла отличить, что реально, а что нет, и не девушка, чья судьба уже была предрешена.

— Просто, — продолжаю я, — есть… кто-то ещё.

Он бьёт себя по лицу.

— Конечно, есть. Я должен был догадаться. Я просто подумал, раз ты переехала и всё такое… — он качает головой и выдыхает. — Так вы общаетесь по междугородней связи?

Я удивлённо моргаю.

Я никогда даже не думала, что Макс решит, что я имела в виду кого-то дома, в Колорадо, но ему было бы легко солгать. Почему-то кажется менее обидным, более гуманным, что мальчик, о котором идёт речь, — тот, кого Макс не знает и никогда не встречал. Но слишком велика вероятность, что Макс увидит нас с Алеком вместе, и будь я проклята, если мне когда-нибудь снова придётся скрывать наши отношения, в этой жизни или в следующей.

— Это не кто-то из дома, — говорю я. — Это Алек.

Макс пристально смотрит на меня.

— Алек Петров, — уточняю я.

У него отвисает челюсть.

— Петров? Но… как? Когда? В последний раз, когда ты упоминала о нём, ты жаловалась, потому что он обращался с тобой как с грязью.

Его шока достаточно, чтобы убедить меня, что он понятия не имеет о моём прошлом или о моей связи с Алеком.

— Да, так и было, — говорю я. — Но потом мы узнали друг друга получше.

Он прищуривает глаза.

— Только не говори мне, что это одна из тех вещей «исправившегося плохого мальчика», когда ты думаешь, что он изменился, но он всё равно будет относиться к тебе как к мусору?

— Это не так. Я определённо могу тебе это обещать.

Похоже, он мне не верит.

— Слушай, я говорю это не только потому, что я ревную — что я и делаю, для ясности — но потому, что я думаю, что ты потрясающая, и независимо от прошлой ночи и того, что произойдёт дальше, я хочу быть твоим другом. Просто… следи за собой рядом с ним, хорошо? Я не хочу видеть, как тебе будет больно.

Если бы он только знал.

— Я так и сделаю, — я слегка улыбаюсь ему. — Мне действительно жаль.

Он качает головой.

— Тебе не за что извиняться, балерина.

— Правда?

— Правда, — говорит он, одаривая меня ослепительной улыбкой, которая почти скрывает боль. — У нас всё хорошо.

ГЛАВА 49

НЕЛЛ

Я ИЩУ АЛЕКА ПОСЛЕ работы, миллион не до конца продуманных идей о том, как мы можем победить Лона, заполняют мой мозг. Все они — разбитые, разрозненные части плана, которые не сочетаются друг с другом и сами по себе не имеют никакого смысла, но, по крайней мере, это начало.

Я нахожу его в саду на подъёмнике, платформа которого поднята на пятый этаж, вместе с десятью другими сотрудниками он срывает розы.

— Они занимаются этим уже несколько часов и почти ничего не добились, — говорит мне старик в соломенной шляпе от солнца. — Я работаю садовником уже пятьдесят лет и никогда не видел ничего подобного.

Алек вытирает пот со лба и смотрит на меня сверху вниз. Я делаю шаг к нему, но потом вижу папу, стоящего под платформой, разговаривающего с толпой гостей и указывающего на платформу.

Папин взгляд останавливается на мне.

— Извините, я на минутку, — говорит он гостям, застёгивая пиджак и направляясь ко мне. — Привет, малышка. Закончила с работой на сегодня?

Я киваю.

Папа замечает, что я смотрю на розы, и качает головой.

— Ты можешь в это поверить? София говорит, что это случается раз в несколько лет.

— Каждые шестнадцать, — бормочу я себе под нос.

— Невероятно, — папа кладёт руку мне на плечо. — Хочешь поужинать? Я умираю с голоду.

Я поднимаю глаза и снова встречаюсь взглядом с Алеком.

— Э-э, да, конечно, — говорю я папе.

— Превосходно.

Папа выводит меня из сада, рассказывая о том, какой у него был день, а в это время позади меня хрустят ветки и розы падают на землю, как снег.

* * *

Я стою в своей старой комнате — той, что была в 1907 году.

Всё выглядит так же, как и много лет назад.

И на мне ночная рубашка.

Я думаю, это сон.

Но всё кажется слишком реальным, чтобы быть сном.

Тут даже пахнет так же, как океан, и мамины духи, и немного свечного воска из светового ящика Бенни дальше по коридору. Я провожу пальцами по текстурированным углублениям в шкафу, наслаждаясь знакомой шелковистостью полированных латунных ручек.

Тёплый порыв ветра обдувает моё ухо. Я закрываю глаза, слеза скатывается с моих ресниц, а Лон прижимается своим сильным телом хищника к моему позвоночнику.

— Красиво, не правда ли? — шепчет он. — Этот мир, в котором мы жили? Я мог бы держать тебя в нём всю твою жизнь.

Я стискиваю зубы.

— За какую цену?

Его руки касаются моих плеч, его пальцы скользят по моей шее, обхватывают горло.

— За всё приходится платить, моя дорогая.

Я отступаю от него, прежде чем его руки могут сомкнуться на моей трахее.

— Ты ничего не знаешь обо мне, если думаешь, что я позволю тебе победить без боя.

Он тихо посмеивается.

— Вообще-то в этом нет никакого смысла. Я никогда не позволю тебе победить, — его челюсть напрягается. — Что тогда, что сейчас. Поцелуй своего жениха, и, возможно, я прощу твои прошлые прегрешения.

Он двигается вперёд.

Я отступаю к двери, рукой нащупываю ручку. Я прижимаю ладонь к холодному металлу и рывком открываю дверь. Спотыкаясь, я возвращаюсь в гостиную.

Мой труп лежит посреди комнаты, окруженный лужей крови, просачивающейся в половицы. Тело Лона привалилось к дальней стене, его мозги разлетелись по обоям.

— Ты не можешь избежать этого, — говорит Лон, появляясь рядом со мной.

Смотрит свысока на учинённую им бойню.

Что-то тёплое и влажное распускается на моей ночной рубашке, ткань прилипает к груди. Я смотрю вниз на густую красную жидкость, вытекающую из моей грудной клетки.

Знакомый голос эхом разносится по комнате.

— Ты закончишь так же, как и все мы, дорогая.

Она стоит напротив меня, хотя выглядит совсем не так, как при жизни. Она — труп, давно зарытый в землю, её одежда в лохмотьях, волосы сухие и колючие, как солома. Рядом с ней отец и Бенни, их гниющая плоть свисает с костей, а похоронные костюмы похожи на потёртые занавески.

— Мама?

— Смерти не избежать, — говорит мать Аурелии — моя мать.

В углу комнаты мелькает фигура. Высокая блондинка, одетая в тот же свитер и юбку-карандаш, в которых она садилась в самолёт четыре года назад. Она улыбается мне, но затем её изображение мерцает, как при плохом телевизионном приёме, и внезапно её улыбка становится слишком широкой, обнажая раздробленную челюсть.

— Мама!

Я пытаюсь двигаться вперёд, но мои ноги приросли к полу. Моя собственная кровь медленно стекает по груди, рукавам, талии. Лон делает шаг ближе ко мне, накрывает руками алую жидкость, льющуюся по моему торсу, застывающую в густые тёмные капли, стекающие по моему платью. Ткань больше уже не белая и воздушная, а красная и тяжёлая от крови.

Лон утыкается носом в мою шею, отводит мои волосы в сторону.

— Я не позволю тебе жить долго и счастливо, моя дорогая, — говорит он мне. — Не тогда, когда ты так эгоистично украла мою жизнь.

Отец делает шаг вперёд, протягивая руки. Из его уха вылезает таракан и шлёпается на потёртое плечо похоронного костюма.

— Пора возвращаться домой, милая.

Бенни берёт меня за руку, его губы трескаются, а мёртвые глаза остекленели, когда он говорит:

— Это больно всего лишь секунду, Лия. Потом это похоже на полёт.

Слёзы выступили у меня на глазах. Я наклоняюсь к нему и обхватываю рукой его холодную, костлявую щёку.

— Прости, что мне пришлось оставить тебя, Бенни.

Он улыбается Лону, как будто они участвуют в этом вместе. Но затем Бенни наклоняется вперёд, складывает ладони рупором и шепчет то же самое слово, которое он сказал мне в бельевом шкафу.

— Беги.

Я просыпаюсь, моё сердце бешено колотится.

В комнате кромешная тьма. Я хватаю телефон с прикроватной тумбочки и, используя его свет, ковыляю в ванную, тяжело дыша.

Первое, что я проверяю при свете в ванной, это свою пижаму, но на ней нет крови, хотя я всё ещё чувствую, как она липнет к моей коже. Из груди также не льётся кровь, хотя я всё ещё чувствую, как она стекает на пол.

Всё моё тело начинает трясти. Я ударяюсь головой о дверь и соскальзываю на холодный кафель, смахивая руками кровь, которой там нет.

Я не хочу плакать. Не хочу доставлять этому больному ублюдку такое удовольствие. Но слёзы всё равно текут, горячие, быстрые и удушающие.

За дверью скрипит папин матрас, и я поспешно включаю кран, чтобы скрыть рыдания. Меньше всего мне хочется объяснять это, хотя уверена, что папа понял бы, если бы я сказала ему, что слёзы вызваны кошмаром, или если бы я сказала, что это из-за мамы, что даже не было бы ложью. Но он будет волноваться, а я не хочу, чтобы он беспокоился обо мне.

Уже нет.

Я задумываюсь, уставившись на свой телефон. Красные отпечатки пальцев покрывают экран. Я переворачиваю руку — ту, которую прижимала к груди во сне.

Засохшая кровь вьётся через трещинки на моих ладонях, осыпаясь на кафель, как кусочки старой краски.

ГЛАВА 50

НЕЛЛ

— НЕЛЛ? — СПРАШИВАЕТ ПАПА. — ВСЁ В ПОРЯДКЕ?

Я поднимаю взгляд от недоеденного рогалика. Папа сидит напротив меня, морщины беспокойства пересекают его лицо. Остальная часть комнаты медленно входит в фокус, заменяя образы моей разлагающейся семьи и ночной рубашки, пропитанной кровью.

— Хм? — спрашиваю я.

Папа хмурится ещё сильнее.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Ох. Эм, да, — я качаю головой. — Плохие сны.

Папа откусывает кусочек от своего сэндвича с яйцом.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Всё в порядке, — говорю я, ковыряя свой рогалик. — В них не было никакого смысла.

Он кивает, затем откидывается на спинку стула, заложив руки за голову, и смотрит в окно на солнце, поднимающееся над пляжем.

— Разве тебе просто не нравится здесь?

Дело в том, что мне нравится. Мне не понравилось, когда я впервые приехала сюда, на пароме в 1907 году, когда это было не более чем место, где я проведу свои последние оставшиеся месяцы в качестве Сарджент, прежде чем потеряю последние крохи свободы и стану вон Ойршот. Но всё изменилось, как только я встретила Алека. Палаточный город; пляж; тайные, скрытые места в «Гранд Отеле», где мы с Алеком могли быть вместе без страха — вот в этот остров Уинслоу я влюбилась.

И независимо от того, что произошло с тех пор — независимо от того факта, что Лон тоже здесь, наблюдает за мной, вторгается в мои мысли, угрожает каждому моему вздоху — этот отель вернул меня к Алеку. Это дало нам больше времени, чем предполагала пуля Лона. Это волшебное место.

Я не хочу снова покидать его.

— Итак, малышка, — говорит папа. — Четыре недели до твоего семнадцатилетия. Ты подумала о том, что как хочешь отпраздновать?

Мой день рождения. 8 августа. Спустя два дня после убийства Аурелии. Через три дня после того, как мы с Алеком возвращаемся в 1907 год и повторяем всё сначала.

Я хочу верить, что буду здесь, чтобы отпраздновать это событие. Хочу верить, что на этот раз мы действительно сделаем это. Снимем проклятие. Но это игра Лона. Он играл в неё уже семь раз и ни разу не проиграл. Я практически слышу его голос, говорящий мне ничего не планировать, что к тому времени меня уже не будет, и папа даже не вспомнит, что у него была дочь, которую нужно оплакивать.

Итак, показывая Лону гигантский средний палец, я говорю:

— Да. Давай устроим вечеринку с пиццей, только ты и я.

— Ты уверена, что это всё, чего ты хочешь?

Я смотрю в окно на пышные пальмы и яркие тропические цветы, колышущиеся на ветру. На нетронутый песок и волны с белыми шапками, набегающие на берег.

На тёмную фигуру, стоящую позади меня, отражающуюся в стекле.

— Абсолютно.

* * *

От меня Максу мало пользы, хотя он этого и не замечает. Несмотря на то, что он сказал, что это ничего не изменит, он игнорирует меня с момента нашего вчерашнего разговора. В любое другое время это бы меня обеспокоило, но, оказывается, Макс действительно продуктивен, когда не тратит своё время на флирт.

Он делает для меня поблажку, даже не задумываясь об этом.

Дело не в том, что я не пытаюсь выполнить работу, но мой разум находится на столетие в прошлом, и каждый раз, когда я пытаюсь сосредоточиться на документах и фотографиях передо мной, новая идея вспыхивает в моей голове, как камера, и я тайком достаю блокнот, чтобы записать её.

Воспоминания продолжают приходить ко мне, хотя большинство из них отрывочны и противоречивы. В одну секунду я вспоминаю что-то из своих дней, когда была ветреной девушкой, а в следующую — вспоминаю, как теребила свои волосы в зеркале и видела лицо Лона, смотрящее на меня в ответ.

Я всё ещё не уверена, что некоторые из моих идей пришли из воспоминаний, были ли они опробованы или обсуждались раньше, но я всё равно записываю их, и к концу дня у меня их пять. Пять надежных способов попытаться победить проклятие. И я не имею ни малейшего представления, сработает ли что-нибудь из них.

Но Алек поймёт.

Я нахожу его во внутреннем саду. Колючий потолок исчез; розы сострижены до балкона третьего этажа.

— Работал круглосуточно, — слышу я, как кто-то говорит, когда я прохожу мимо.

Я останавливаюсь у подножия платформы и, прикрывая глаза рукой, смотрю вверх.

— Алек?

Он смотрит на меня сверху вниз, потирая рукой влажный лоб. На мгновение, как и в любой другой раз, когда я видела его, его глаза выдают радость, которую он испытывает, видя меня. Но затем, почти сразу же, эта радость исчезает, заменяясь такой болью, страхом и сомнением, что моё сердце разрывается под тяжестью этих эмоций.

Я бросаю взгляд на других рабочих, затем одними губами спрашиваю:

— Мы можем поговорить?

Он кивает и откладывает садовые ножницы. Он спускается по лестнице, затем берёт меня за руку и уводит прочь от зевак, обратно в отель.

— У меня есть несколько идей, — говорю я, протягивая ему блокнот, — о том, как мы можем… ты знаешь.

Он делает глубокий вдох и кивает.

— Давай уйдём куда-нибудь.

Я иду за ним на пляж. На этот раз я понимаю, что он не хочет, чтобы нас подслушивал кое-кто конкретный.

Лон повсюду в этом отеле.

— Хорошо, — говорит Алек, когда останавливаемся у линии прилива, грохот прибоя и легкомысленные крики детей, барахтающихся в воде, заглушают наш разговор. — О чём ты думаешь?

Я открываю блокнот, загибая переплёт назад.

Я прочищаю горло.

— Что, если мы попытаемся изгнать Лона из отеля?

— Как призрака?

Я бросаю на него многозначительный взгляд.

— Больше похоже на демона.

Он качает головой.

— Сомневаюсь, что это сработает. Дух Лона не хочет оставаться здесь. Он в такой же ловушке, как и мы. Во всяком случае, единственное, что нам это даст, это разозлит его ещё больше.

— Ладно…

Я достаю из кармана короткий огрызок карандаша и зачёркиваю первую идею.

— Что, если мы заберём с собой современные технологии? Что-то, что могло бы помочь?

Алек скрещивает руки на груди.

— Например, что?

— Не знаю. Пистолет? Что-то, что мы могли бы использовать, чтобы дать отпор?

— Каждый раз, когда мы возвращаемся, не имеет значения, какая на мне одежда или что у меня в карманах — я всегда возвращаюсь в том же самом, что было на мне 5 августа 1907 года, и ничто другое никогда не возвращается со мной.

Я вздыхаю. Я не была уверена, что взятие оружия с собой действительно поможет, но я бы чувствовала себя в большей безопасности, зная, что если Лон снова нападёт на меня, у меня будет что-то ещё, кроме кулаков или осколков стекла, чтобы сравнять наши шансы.

— Так ты думаешь, это не сработает?

Алек смотрит на горизонт и снова качает головой.

Я вычеркиваю это из своего списка.

— Что, если мы не убежим?

— Ты имеешь в виду, если мы позволим Лону думать, что ты собираешься остаться с ним на этот раз?

Я морщусь.

— Мы уже пробовали это раньше?

Он кивает.

— Когда мы возвращаемся, Лон ведёт себя так же, как в тот день. Он говорит то же самое, придерживается того же расписания. Но он знает, почему мы здесь. Он всё равно будет искать тебя, — Алек сглатывает. — Он всё равно убьёт тебя.

— Что, если мы убьём его первыми?

— Проклятие не позволит нам, — говорит он. — Всё остаётся по-прежнему, пока Лон не придёт за нами, и тогда все ставки отменяются.

Я вскидываю руки вверх.

— Ты можешь хотя бы попытаться быть немного более полезным?

Он ничего не говорит. Просто смотрит на меня с поражением в глазах.

Наконец, он бормочет:

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? Солгал тебе?

Мои глаза горят, но я смаргиваю слёзы.

— Моя жизнь здесь на кону, Алек, а тебе, похоже, всё равно.

Его челюсть напрягается. Он делает шаг вперёд, пока мой нос не оказывается практически у его ключицы. Он смотрит на меня сверху вниз, его дыхание прерывистое, глаза острые, как ледорубы.

— Не говори, что мне всё равно. Меня это слишком волнует, Нелл. Слишком сильно. Вот почему я не могу сделать это снова.

— Хорошо, — огрызаюсь я в ответ. — Тогда я сделаю это без тебя.

Он смотрит на меня ещё секунду, как будто хочет сказать ещё так много, но не видит в этом смысла. Он чертыхается себе под нос.

А потом уходит от меня.

Я не зову его вслед.

Он слишком глубоко увяз, чтобы я могла до него достучаться.

ГЛАВА 51

НЕЛЛ

Я НЕ БУДУ ПЛАКАТЬ.

Я не буду.

Я не буду.

Я не буду.

Я мысленно повторяю эту мантру, возвращаясь в свою комнату. Вверх по лестнице, кружа четыре пролёта вокруг шахты лифта, вспоминая, каково это — стоять в этой золотой клетке, когда моё сердце так сильно билось в груди, как будто оно тоже хотело убежать и никогда не останавливаться. Вспоминая, какой потерянной я была, пока не встретила Алека. И теперь…

Теперь я снова одна.

На площадке четвёртого этажа я поворачиваю направо, в наружный коридор, выходящий в сад. Кто-то открыл окна, чтобы впустить ветерок, и я прохаживаюсь перед ними, позволяя свежему, благоухающему розами воздуху остудить мою разгоряченную кожу.

Я в порядке, всё в порядке. Я собираюсь разобраться с этим.

У меня в записной книжке есть последняя идея, и у меня ещё есть месяц, чтобы придумать что-нибудь ещё, если это не сработает. Ещё слишком рано сдаваться, даже если Алек уже сдался.

Позади меня раздаются глухие шаги. Я останавливаюсь и заставляю себя улыбнуться, ожидая увидеть ещё одного гостя, но когда я оборачиваюсь, там никого нет.

В коридоре пусто.

Нахмурившись, я делаю шаг вперёд.

— Привет?

Двери захлопываются, а за ними и окна. Стекло прогибается внутрь, как будто кто-то давит на него с другой стороны, пока давление не становится слишком сильным. Окна разбиваются одно за другим, и осколки стекла разлетаются по коридору, мерцая на солнце. Сила отбрасывает меня к стене. Осколки стекла царапают руки, ноги, лицо. Я кричу, сворачиваясь в позу эмбриона и скрещивая руки над головой.

Я не поднимаю глаз, пока последние звенящие осколки не падают на пол. Мой разум уже ищет логическое объяснение — землетрясение? Сильный порыв ветра? — хотя я знаю, что в этом нет ничего логичного или земного.

Пронзительный, отрывистый скрежет откручиваемых винтов эхом разносится по коридору. Я заставляю себя подняться и бегу к дверям.

Заперто.

Я пытаюсь открыть их, но они даже не дребезжат.

Выругавшись, я поднимаю глаза.

Все светильники висят боком, каждый теперь держится на потолке благодаря только одному винту. На мгновение визг прекращается, оставляя их висеть надо мной.

А затем, медленно, винты снова начинают скрипеть, выкручиваясь из креплений. Я прижимаюсь к стене и смотрю, как они поворачиваются, выталкиваясь один за другим, как будто невидимая рука убирает их. Но вместо того, чтобы падать, светильники висят в воздухе. Я слишком занята, наблюдая за ними, чтобы заметить, как осколки стекла звенят вокруг меня, поднимаются надо мной, соединяются со светильниками на потолке, все они направлены своими зазубренными краями вниз, пока не становится слишком поздно.

Смех Лона отражается от стен.

— Ты не сможешь убежать от меня, Аурелия, — говорит он. — Я везде.

Я слышу, как кто-то ещё произносит моё имя — «Нелл!» — но голос звучит далеко, и я не могу оторвать глаз от потолка. Светильники и стекло шатаются.

Я закрываю голову и кричу, когда они падают.

* * *

— Нелл.

Кто-то трясёт меня за плечо, но я продолжаю прятать голову за сгибом рук.

— Нелл.

Женский голос.

— Всё в порядке, — говорит она. — Он ушёл.

Мой лоб хмурится. Я медленно поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с Софией.

Коридор выглядит таким же мирным, как и тогда, когда я впервые вошла в него. Все окна по-прежнему открыты и целы, в них со свистом проникает лёгкий ветерок, а светильники прочно закреплены на потолке. Я поднимаюсь с пола и осматриваю себя на предмет порезов и колотых ран, которые, я уверена, должны быть на мне, но ничего нет. Ни единой царапины.

И тогда я вспоминаю, что она сказала.

Он ушёл.

— Ты знала, что это была я? — я спрашиваю её. — Всё это время?

Она кивает.

— Я просто ждала, когда ты вспомнишь.

— Но как ты узнала меня? Алек сказал, что никто не помнит меня после…

Я не могу закончить предложение. После того, как я умру.

— Твои фотографии у Алека, — говорит она. — И я знаю, что прошло шестнадцать лет с тех пор, как ты была здесь в последний раз. Нетрудно было собрать всё воедино.

— Кто-нибудь ещё видел меня здесь?

— Я так не думаю, — говорит София. — Но довольно много людей слышали тебя. Неважно. Я смогу дать своим сотрудникам объяснение для любого, кто спросит, — она вздыхает. — Я знаю, это ужасно, но постарайся не позволить ему добраться до тебя. Он может причинить тебе боль, только если ты ему позволишь. Пока ты не вернёшься, конечно.

Ей легко говорить. Она не выпрыгивала во сне прямо из окна и не просыпалась от кошмара с окровавленной рукой.

— Хорошо, — говорю я. — Спасибо.

— Если я могу ещё что-нибудь для тебя сделать, дай мне знать.

Я киваю.

Она начинает уходить.

— Вообще-то, — говорю я, останавливая её. — Есть одна вещь.

— Да?

Пожилая пара неторопливо входит в холл, трость женщины постукивает по полу, когда они проходят мимо нас, её муж придерживает её за другую руку и замедляет шаг ради неё. Мы киваем друг другу в знак приветствия.

Как только они исчезают за углом, я подхожу на шаг ближе к Софии и понижаю голос:

— Когда я вернусь… если у меня не получится…

Черты Софии смягчаются.

— Да?

— Не могли бы вы присмотреть за моим отцом? Я знаю, что он меня не вспомнит, так что, думаю, ему действительно не из-за чего расстраиваться, но мы вроде как были командой, он и я, так что он может немного… потеряться… без меня здесь.

Её губы изгибаются в грустной улыбке.

— Конечно, я позабочусь о нём. Просто убедись, что Алек напомнит мне.

Верно. Потому что она вообще не вспомнит, что у него была дочь.

— Спасибо.

Она кладёт руку мне на плечо. Прикосновение такое приятное, такое материнское, что я, не задумываясь, отшатываюсь от него.

Она быстро прячет свой хмурый взгляд.

— Не теряй надежды, — говорит она. — Тебе дали этот шанс не просто так. Есть кое-что, что ты можешь сделать, чтобы победить его. Тебе просто нужно понять, что это такое.

Я удивлена, что она чувствует себя так комфортно, говоря о Лоне здесь, где его дух только что продемонстрировал такое впечатляющее проявление и где он всё ещё может быть поблизости. Наблюдающий. Подслушивающий. Замышляющий. Но, конечно, она не беспокоится о том, что он придёт за ней или за кем-то ещё.

Он хочет только меня.

Она ещё раз похлопывает меня по плечу, а затем направляется обратно в отель. Я поворачиваюсь и иду в другую сторону, к своей комнате, моя решимость крепнет с каждым шагом.

Я не позволю себе стать жертвой в этом деле.

Как и не позволю Алеку вновь страдать.

ГЛАВА 52

НЕЛЛ

Я ЖДУ ДО ПОЛУНОЧИ. Лунного света не видно, поэтому я сужу о том, насколько крепко папа спит, по громкости и постоянству его храпа. Когда я уверена, что он погрузился в довольно глубокий сон, чтобы его разбудил звук хлопка, я выскальзываю из-под одеяла и беру свитер, который оставила на краю кровати, и ключ-карту, которую оставила на подставке для телевизора. Я засовываю ноги в пару поношенных туфель на плоской подошве, затем тихо выскальзываю за дверь, тихо закрывая её за собой.

В полночь в отеле не так тихо, как перед рассветом, особенно из-за того, что некоторые из отдыхающих поздно ночью только возвращаются в свои номера из гостиной. По большей части, я могу выбросить мысли о Лоне из головы, когда иду по коридорам, ускоряя шаги только тогда, когда слышу скрип половиц за спиной или когда над головой мигает лампочка.

Я поднимаюсь по лестнице на самую высокую башню и стучу в дверь.

Никакого ответа.

Он мог быть в бальном зале или бродить по коридорам. Или он мог бы спать на этот раз. Я стучу снова, на этот раз сильнее.

Позади меня кто-то прочищает горло.

— Кого-то ищешь?

Я поворачиваюсь.

— Ты следил за мной?

Мускул на челюсти Алека дёргается.

— Я хотел убедиться, что ты снова не ходишь во сне.

— Ты следил за моей комнатой?

Он кивает, стараясь не встречаться со мной взглядом.

Я спускаюсь с лестничной площадки и приближаюсь к нему.

— Даже несмотря на то, что ты уже сдался?

Его глаза вспыхивают, но он не отрицает этого.

Я беру его за руку.

— Идём. Нам нужно поговорить.

* * *

Безлунное небо напоминает мне о ночи, которую мы с Алеком провели на яхте Лона, хотя уличные фонари и далёкие городские огни приглушают сияние звёзд над нами. Песок скользит по моим ногам, когда я веду Алека к линии прибоя. Его ладонь скользит по моей, пока мы идём, посылая электрические искры по моим венам.

Я беру его за другую руку, когда мы достигаем прибоя, заставляя его повернуться ко мне лицом.

— Что ты видишь, когда смотришь на меня? — спрашиваю я.

Он качает головой.

— Нелл…

Я сжимаю его руки, разочарование, утрата и горе обрушиваются на меня в равной мере.

— Давай, Алек.

Он стискивает зубы.

— Я вижу, как ты умираешь у меня на руках, снова и снова. Я вижу каждый божий день, который прожил без тебя за последние 112 лет. Я вижу, как меняется мир вокруг меня, мир, к которому я не могу прикоснуться, почувствовать или принять участие за пределами этих стен.

Его дыхание прерывается, и мучительный, горький смех срывается с его губ.

— Ты знала, что моя мать умерла через год после Лии?

У меня перехватывает дыхание.

— Нет, — говорю я. — Я не знала.

— Тогда я ещё не понимал, что не старею. Не знал, когда прощался с ней и обещал, что увижу её снова, что это может не сбыться. Я не знал, что буду наблюдать в письмах и фотографиях, как моя семья в России — единственная семья, которая у меня осталась, — стареет и умирает, в то время как я совсем не старею. Я не знал, что увижу, как то же самое произойдёт с Томми и Мойрой, Фитцем и Кларой, или что мне придётся солгать им и сказать, что я уехал, чтобы они не догадались о моём бессмертии. Я не знал, что все четверо останутся на острове, или что я буду иногда видеть их на пляже или в ресторане отеля. Что я буду считать каждую новую морщинку и каждого внука и, в конце концов, прочитаю все их некрологи. Я даже не смог присутствовать на их похоронах, Нелл. Ты знаешь, как это было больно?

— Я не могу себе представить, — говорю я тихим голосом, мои слова так незначительны в тени его скорби.

Он запрокидывает голову, и слёзы застилают его глаза.

— Когда я потерял мать, я не знал, что, в конечном итоге, также потеряю способность заботиться о ком-либо или о чём-либо, потому что я знал, что это слишком больно. Я знал только, что я сирота, и я не мог найти утешения в единственном человеке, который мог бы дать мне это, потому что она была мертва уже 383 дня к тому времени, когда моя мать испустила свой последний вздох. И самое худшее во всём этом то, что мне некого винить, кроме себя. Твоя смерть, проклятие — это всё моя вина. Это всегда была моя вина. Если бы я просто оставил тебя в покое с самого начала, как должен был…

— Я бы никогда не познала настоящей любви, — перебиваю я его. — Я бы вела жалкое существование с мужем, который сломил бы мой дух и держал бы меня под каблуком с того момента, как я сказала «Да». Даже если бы я дожила до ста лет, это была бы не жизнь. Ты освободил меня, Алек. За эти два месяца с тобой я прожила больше, чем за шестнадцать лет до этого.

— Ты заслужила больше, чем два месяца.

— И я получу это, — говорю я. — У нас может быть вечность, Алек. Нам просто нужно снять проклятие.

Слёзы скатываются по его ресницам, тихо стекая по щекам.

— Ты всегда такая оптимистка. В прошлом это тоже вселяло в меня оптимизм. Но это проклятие — не шанс для нас быть вместе. Это цена, которую я плачу за своё преступление. Это моё чистилище, и на одну ночь каждые шестнадцать лет я спускаюсь в ад, чтобы посмотреть, как ты снова умираешь, и отдать свой фунт плоти. Вот и всё, что это такое. Всё, что когда-либо было.

Я качаю головой.

— Нет. Я отказываюсь это принимать. Я возвращаюсь не только для того, чтобы мучить тебя, Алек. Если бы это было так, я бы вернулась как призрак или воспоминание. Что-то неосязаемое. Но каждый раз я живу полной жизнью. Я получаю новые имена, новых родителей и новые воспоминания. У меня появляются новые мечты, новые шрамы и новые причины жить. Я не Лия, и я не Кэти, и никакая другая, кто был до меня. Все они — часть меня, и всегда будут, но я — Нелл.

Слёзы жгут мне глаза, но я продолжаю, мой голос не дрогнул.

— Я потеряла мать в авиакатастрофе четыре года назад. Я хочу стать профессиональной балериной и хочу наблюдать, как мой отец превращается в счастливого старика. Я хочу жить, Алек. Но я не могу сделать этого без тебя.

Я прижимаюсь к нему, обнимая его руками.

— Пожалуйста, не сдавайся сейчас. Не позволяй этому закончиться так.

Я обнимаю его за шею и встаю на цыпочки, пока он не прижимается своим лбом к моему.

— Вернись ко мне.

Его тело напрягается.

— Нелл…

— Шшш, — шепчу я. — Верь в нас снова, Алек.

Я немного отстраняюсь и смотрю на него, запуская пальцы в его волосы.

— Верь в меня.

Он колеблется, и на мгновение мне кажется, что я опоздала, что он уже потерян.

Но затем он тихо ругается и прижимается своим ртом к моему, крадёт моё дыхание и солит мои губы своими слезами. Его руки сжимаются вокруг меня, делая нас настолько близкими к одному человеку, насколько это возможно. Я рыдаю от облегчения, хватая ртом воздух, даже когда целую его в ответ, прижимаясь к нему, высвобождая каждое мгновение любви, страха, горя и радости, которые я испытывала с ним, в этой жизни и в семи других, которые я вела. Так много мыслей перемешивается в моём сознании — я люблю тебя, я скучала по тебе, никогда больше не отпускай меня, — но одна возвышается над другими.

Дом.

Слава богу, я наконец-то дома.

— Прости, — говорит Алек, осыпая поцелуями и слезами мою шею, плечо, ключицу. — Мне так жаль. Теперь я здесь, — он сжимает меня. — Я не откажусь от нас.

Мы долго обнимаемся, прислушиваясь к шуму прибоя и нашему сбивчивому дыханию.

Здесь, в этот момент, время не имеет над нами власти.

ГЛАВА 53

НЕЛЛ

МЫ ПРОВОДИМ КАЖДЫЙ ДЕНЬ ВМЕСТЕ после этого. Наше утро занято работой — Алек бродит по отелю, приступая к работе там, где он нужен, а я провожу своё время в кладовке. Не то чтобы я много чего успеваю сделать. Я пытаюсь сосредоточиться, но мои мысли по большей части заняты мыслями о том, как снять проклятие. Я одержима желанием проводить с Алеком как можно больше времени.

Я даю молчаливое обещание, что если мы переживём это на этот раз, я буду работать в две смены в кладовой, чтобы компенсировать свои блуждающие мысли. Я так сильно хочу быть здесь и увидеть музей, когда он откроется, что это желание перерастает в физическую боль, которая не даёт мне спать по ночам и преследует меня весь день.

Однажды утром, пытаясь сосредоточиться на фотографиях «Гранда» времён Первой мировой войны, я задаюсь вопросом, что станет со мной и Алеком, если мы никогда не снимем проклятие. Вернусь ли я сюда через сто, двести, триста лет? Будет ли «Гранд» вообще стоять?

Будет ли мир?

Что стало бы с таким бессмертным, как Алек, если бы миру пришёл конец и он остался единственным? Моё сердце сжимается в горле, когда я представляю его совсем одного во вселенной — судьба хуже смерти, — а потом мне приходится прогонять эту мысль. Это слишком ужасно, чтобы думать об этом.

Должно быть, это не только кошмары, а подобные мысли не дают Алеку спать по ночам.

Мы проводим большую часть дня и вечера вместе, когда папа слишком занят на работе, чтобы заметить это. Мы обсуждаем разные идеи, планы по снятию проклятия, но единственное, что, по мнению Алека, может сработать, это номер пять в моём списке, который заключается в том, чтобы убежать до полуночи, возможно, где-то днём, когда Лон играет в гольф со своим отцом, слишком далеко, чтобы остановить нас. Будет почти невозможно ускользнуть незамеченными моими родителями и персоналом отеля, и мы даже не уверены, сможем ли мы покинуть отель, но это шанс, которым мы готовы воспользоваться.

Наше время вместе — это не только работа. Мы играем ровно столько, сколько планируем.

Купаемся в океане, собираем песчаные доллары⁵ вдоль линии прилива, набиваем наши физиономии сладостями из пекарни. Мы проводим каждую ночь в объятиях друг друга, и каждое утро до рассвета Алек наблюдает, как я репетирую свою программу прослушивания в бальном зале. Иногда я теряю концентрацию, задаваясь вопросом, стоит ли вообще практиковаться, когда я не знаю, буду ли здесь в сентябре, но Алек не позволяет мне так думать. Он аплодирует всякий раз, когда я делаю что-то особенно впечатляющее, и подбадривает меня криками, говоря что-то вроде: «Как кто-то вообще прыгает так высоко? На этот раз ты вернулась отчасти кенгуру?»

Пока я не одна, Лон не нападает на меня при дневном свете, и я почти никогда не бываю одна. Вместо этого он усиливает своё нападение в моих кошмарах, так что Алеку приходится будить меня каждый раз, когда я кричу.

Но сегодняшний сон совсем другой.

Я даже не уверена, что это сон или что-то совсем другое. Всё, что я знаю, это то, что в одну секунду я лежу на кровати Алека, слушая, как он читает «Листья травы», моя голова покоится на изгибе его плеча. В следующую — Лон стоит надо мной.

Я ожидаю, что Алек отреагирует, оттолкнет меня за спину, подальше от пытливых глаз и зловещей усмешки Лона. Вместо этого Алек продолжает читать, не обращая внимания на присутствие Лона в комнате.

Вот почему я знаю, что это не по-настоящему. Алек никогда бы не позволил ему подобраться ко мне так близко.

— Наслаждаешься жизнью? — спрашивает Лон.

Я встаю с кровати, но Алек этого не замечает.

— Убирайся, — приказываю я ему. — Тебе здесь не рады.

Лон прищёлкивает языком по нёбу.

— Вот тут ты ошибаешься, моя дорогая.

Он исчезает, затем снова появляется позади меня, его дыхание у моего уха. Он протягивает розу, такую красную, что она почти чёрная.

— Мне везде рады.

— Нет, — говорю я, поворачиваясь к нему лицом и отталкивая его розу. — Тебя нет.

Я знаю, что должна бояться его, но мой гнев стал сильнее моего страха.

Лон усмехается, тёмный, глубокий звук, который отдаётся эхом в моих костях, когда он сжимает розу. Лепестки крошатся в его ладони, и кровь капает сквозь пальцы.

— Так, так. Похоже, у принцессы вырос хребет. Как драгоценно.

Он протягивает окровавленную руку и проводит пальцами по моей челюсти, запрокидывая мою голову назад.

— Знаешь, — говорит он, — я всегда восхищался твоим огнём, Аурелия. Это так весело его тушить.

Я выдёргиваю подбородок из его хватки.

— Не в этот раз, Лон, — я сдерживаю свои слова, мой голос наполнен всем ядом и ненавистью, которые я испытываю к этому человеку. — Ты проиграешь.

Веселье искривляет его губы.

— И что заставляет тебя так думать?

— Мы кое-что обнаружили.

Это ложь — мы не обнаружили ничего, кроме ещё одной идеи, которая может сработать, а может и не сработать, — но Лону не нужно это знать.

— Недостающее звено. Проклятие будет снято, и ты останешься ни с чем.

Его глаза сужаются.

— Я тебе не верю.

Моя улыбка становится шире, и я знаю, что мои глаза, должно быть, горят мстительной радостью, бурлящей внутри меня.

— Верь во что хочешь. Это не меняет того факта, что через четыре дня ты проиграешь, и мы с Алеком вместе выйдем из этого отеля.

Я делаю ещё один шаг ближе, наслаждаясь страхом и сомнением, кружащимися в его глазах.

— Мы повзрослеем, поженимся, родим детей и проживём вместе долгую, счастливую жизнь, а ты больше никогда не будешь даже мимолетной мыслью в наших головах.

Лицо Лона искажается от ярости. Он вытягивает руки, разбивая вдребезги окна, окружающие башню. Осколки летят внутрь, точно так же, как в тот день во внешнем коридоре. Но на этот раз я не позволю им напугать меня. Вместо этого я ложусь на кровать, прижимаясь к Алеку.

— Уходи, Лон. Ты ни на кого не производишь впечатления.

Я знаю, что это новоприобретенное мужество не будет длиться вечно. Я знаю, что когда мы вернёмся в 1907 год, мы окажемся в мире Лона, и он сможет убить меня так же, как делал это каждый раз раньше. Но сейчас я в своём мире, в безопасности в объятиях Алека, и я не позволю ему запугать меня здесь.

Лон усмехается.

— Я только начал раскрывать свои козыри в рукаве. Сладких снов, дорогая.

Я резко просыпаюсь.

Алек перестаёт читать.

— Ты что, заснула?

Я сажусь, по спине пробегает дрожь. Все окна целы, как я и предполагала.

Алек обнимает меня и откидывается на спинку кровати, прижимаясь губами к моему виску.

— Теперь всё в порядке, — говорит он. — Я не позволю ему причинить тебе боль.

Я хочу в это верить, но последние слова Лона эхом отдаются в моей голове, и когда будильник на моём телефоне сигнализирует об утренней тренировке, я до сих пор не смогла уснуть.

ГЛАВА 54

НЕЛЛ

Я ВСЁ ЕЩЁ ДУМАЮ О ПРЕДУПРЕЖДЕНИИ Лона на следующий день, пока завтракаю в одиночестве в кафе. У папы была срочная встреча с гостями, а Алек работает с утренними розами вместе с остальными садовниками, поэтому я пользуюсь возможностью, чтобы набросать все возможные пути отхода и отвлекающие тактики, которые только могу придумать, чтобы дать нам преимущество над Лоном, когда мы вернёмся в прошлое.

— Итак, этот балетный фильм, который мы снимаем, — говорит Макс, плюхаясь на сиденье напротив меня. — Должны ли мы выбрать что-то сексуальное, как Натали Портман и Мила Кунис в «Чёрном лебеде», или что-то стильное, как Мойра Ширер в «Красных туфельках»?

— Ты чем занимался? — спрашиваю я, закрывая блокнот. — Пересматривал все когда-либо снятые балетные фильмы?

— Почти что.

Я выгибаю бровь, глядя на него.

— Что? У меня много свободного времени.

Я делаю глоток своего кофе.

— Что-нибудь классное, конечно. Может быть, действие должно происходить в школе-интернате. Ничего более классного ты не придумаешь.

— Школа-интернат, — говорит Макс, нажимая на приложение «Блокнот» на своём телефоне. — Понял.

— В Париже.

Он продолжает печатать.

— Само собой.

— И все должны постоянно пить шампанское.

— Ты сейчас смеёшься надо мной, не так ли?

— Только немного.

— Так, просто подожди. Однажды этот сценарий появится у тебя на пороге, и он тебе понравится.

— Не могу дождаться, — говорю я, ухмыляясь.

Макс слегка улыбается мне в ответ.

— Приятно снова видеть тебя счастливой. Я чувствую, что это было давно.

— Хорошо, что ты снова со мной разговариваешь, — отвечаю я.

— Я не избегал тебя, если ты об этом думаешь.

— Ты уверен в этом?

Он пожимает плечами.

— Хорошо, может быть, немного, но ты должна понимать, что мужское эго — очень чувствительная вещь. Нам нужно время, чтобы зализать раны, когда красивая девушка отвергает нас. Но я также по-настоящему погрузился в нашу работу. Похоже, у меня каждый день появляется идея для нового поворота сюжета.

— Значит, сценарий уже готов?

Он откидывается на спинку стула.

— Вчера вечером было десять новых страниц.

— Фантастика, — говорю я, хотя чувствую себя немного странно, зная, что сценарий Макса основан на Алеке.

Он оглядывается через плечо на людей, завтракающих вокруг нас, затем наклоняется вперёд и шепчет:

— Серьёзно, хотя. Петров хорошо с тобой обращается?

— Ты думаешь, именно поэтому я была такой раздражительной в последнее время?

— Ну… да.

Я качаю головой.

— Алек потрясающий. Я имела дело с кое-чем другим.

— О, — говорит Макс. — Хорошо.

Он не выглядит полностью убежденным. Я кладу руку ему на плечо и говорю:

— Правда. Я в порядке.

Макс секунду смотрит на мою руку. Когда он снова поднимает взгляд, его очаровательная, кривоватая улыбка немного слишком откровенна, и в его глазах появляется внезапный блеск, которого я никогда раньше не видела.

— Что ж, вопрос остаётся открытым, — говорит он, понижая голос. — Когда ты собираешься бросить этого неудачника и дать мне шанс?

Я заставляю себя рассмеяться, думая, что это, должно быть, шутка.

Но Макс смотрит на меня с решимостью.

Я хмурю лоб.

— Я думала, мы уже говорили об этом.

— Мы говорили, но я снова поднимаю этот вопрос.

Не знаю, что и сказать. Я не хочу ранить его чувства. Макс — единственный настоящий друг, кроме Алека, которого я приобрела на этом острове. Наверное, единственный друг, который у меня был за последние четыре года.

— Я думала, что ясно выразилась… Я заинтересована в Алеке, и это не изменится.

Он стискивает зубы.

— Я ничего не имею против тебя, — быстро говорю я. — Ты действительно отличный друг, Макс.

Он смотрит на стол, ничего не говоря.

Моё сердце колотится в груди.

— Макс?

Он взмахивает рукой, прижимая моё запястье к столу.

— Он тебе не подходит. Разве ты этого не видишь? — его хватка усиливается. — Я имею в виду, всем остальным совершенно ясно, что ты принадлежишь мне.

Всем остальным?

— Макс, ты делаешь мне больно.

— Я не хочу видеть, как ты убегаешь с ним.

— Убегаю? Макс, о чём ты говоришь?

— Он не принадлежит нашему миру, Лия.

Я резко вдыхаю.

— Как ты меня только что назвал?

Макс наклоняется вперёд, его дыхание касается моего уха. Голос Лона срывается с его губ:

— Ты не сможешь убежать от меня, дорогая. Я уже говорил тебе. Я везде.

Мимо нас пробегает маленький ребёнок, стуча доской для серфинга по сиденьям. Макс моргает, его жесткие, холодные глаза смягчаются. Он смотрит на моё запястье, как будто не помнит, как схватил его. Он прочищает горло и отпускает мою руку.

— Нелл? — неуверенно спрашивает он. — О чём мы только что говорили?

Из его ноздри вытекает струйка крови.

Я протягиваю ему свою салфетку.

— У тебя кровь из носа.

Он прижимает бумагу к ноздре, затем убирает её и таращится на красное пятно.

— Я причинил тебе боль? — спрашивает он.

Я настороженно смотрю на него.

— Ты должен идти.

Он морщится, как будто я дала ему пощечину, но не спорит.

— Ты… ты будешь сегодня на работе?

Я опускаю взгляд на стол.

— Я сомневаюсь.

Макс смотрит на меня ещё мгновение, затем медленно отодвигает свой стул и встает.

— Прости, если я… — он качает головой. — Прости.

По выражению его лица и по тому, как он расправил плечи, я могу сказать, что он понятия не имеет, что только что произошло. Я хочу сказать ему, что всё в порядке. Хочу пойти с ним на работу, как делаю это каждый день, чтобы он знал, что я всё ещё его друг, что он не сделал ничего плохого.

Но если Лон сможет использовать его, чтобы добраться до меня, тогда я больше не буду в безопасности в комнате наедине с ним.

И он не в безопасности со мной.

* * *

Я нахожу Алека в саду, он набивает розами мешки для компоста. Другие рабочие находятся во внешних коридорах, вырубая ветви, которые обвивают окна сеткой из шипов, заглушая свет.

— У нас серьёзная проблема, — шепчу я.

Алек берёт меня за руку и ведёт внутрь отеля. Я жду, пока мы останемся одни, а потом рассказываю ему о моменте Макса в роли Линды Блэр⁶.

— Не хватало только горохового супа, — заканчиваю я.

Я не знаю, понял ли Алек намёк, и смотрел ли он вообще когда-то «Экзорциста», но я не думаю, что он слышал что-либо из того, что я сказала, в любом случае, после того, как я рассказала ему, как сильно Макс схватил меня.

Алек сжимает кулак.

— Я убью его.

Я закатываю глаза.

— Макс не причинял мне вреда. Это был Лон.

— Хорошо, — шепчет Алек в ответ. — Я причиню боль Лону через Макса.

Я бросаю на него многозначительный взгляд.

Он вздыхает.

— Знаю, знаю. По правде говоря, я не причиню ему вреда.

— Лон когда-нибудь делал что-нибудь подобное раньше?

— Вселялся в кого-то? — он качает головой. — Я не думаю, что он когда-либо чувствовал в этом потребность, а это значит, что он либо находит новые способы развлечь себя, либо…

— Либо?

— Либо он думает, что на этот раз мы действительно можем представлять угрозу.

ГЛАВА 55

НЕЛЛ

ЖЕЛАЯ ДЕРЖАТЬСЯ КАК МОЖНО ДАЛЬШЕ от кладовки и Макса, я помогаю Алеку в саду до конца утра. Мы проводим вторую половину дня, сражаясь с прибоем, позволяя воде и песку смыть грязь и пот с наших тел. Я стараюсь не думать ни о Лоне, ни о Максе, но мой телефон продолжает гудеть от извинений.

Мне очень жаль, Нелл.

Я не знаю, что сделал не так, или почему ты злишься на меня.

Как я могу всё исправить?

— Я не знаю, что ему сказать, — говорю я Алеку. — Я не могу сказать, что всё хорошо, когда это не так.

Наконец, я говорю Максу, чтобы он немного отдохнул и, возможно, несколько дней провёл вне отеля.

Он не отвечает.

В шесть вечера мы с папой ужинаем вместе. Я стараюсь присутствовать, насладиться этими последними мгновениями с ним, прежде чем вернусь в прошлое, но я беспокоюсь о Максе. Я надеюсь, что если буду держаться подальше от Макса, то и Лон тоже, особенно теперь, когда он высказал свою точку зрения.

Но я ошибаюсь.

Очень сильно ошибаюсь.

— Мистер Мартин? — спрашивает Макс, подбегая к нам в коридоре четвёртого этажа, когда мы с папой возвращаемся в нашу комнату.

Папа смотрит на часы.

— Макс? Что ты здесь делаешь так поздно? Сжигаешь полуночный жир? — он смотрит на меня. — Или ты здесь, чтобы увидеть Нелл?

Я понимаю, что это не Макс, как только он улыбается.

— Нет, сэр. Я уверен, что она получает достаточно моего общества на работе, — он подмигивает, заставляя мои внутренности дрожать. — Мама послала меня найти вас. На регистрации есть гость, которому в чём-то требуется помощь.

Папа вздыхает.

— Обязанности менеджера по работе с гостями никогда не заканчиваются. Не могла бы ты положить это в мини-холодильник для меня? — спрашивает он, протягивая мне коробку с остатками.

— Конечно, — говорю я, мой голос дрожит под пристальным взглядом Макса.

— У тебя есть ключ? — папа спрашивает меня.

Я не хочу говорить «да», когда Макс стоит прямо здесь, но у меня нет другого выбора. Я киваю.

— Хорошо, — говорит папа. — Вы, дети, веселитесь.

А потом он уходит, и мы с Максом остаёмся одни в пустынном коридоре.

Макс смотрит на меня чужими глазами.

— Если ты подойдёшь ко мне, — говорю я ему. — Я буду кричать.

Он смеётся. Мой желудок переворачивается от этого холодного, гулкого звука.

— О, моя дорогая, — говорит он, делая шаг вперёд. — Ты уже должна была знать, что мне нравится, когда ты кричишь.

Я пинаю его между ног так сильно, как только могу. Он отступает, но я не жду, чтобы увидеть, насколько ему больно.

— Извини, Макс, — выпаливаю я, вытаскивая ключ-карту из кармана, и бегу к своей двери.

Если я смогу просто попасть внутрь номера и запереть дверь, Лон не сможет добраться до меня, не покинув тело Макса.

Я вставляю ключ в считывающее устройство.

— Ну, давай же, — шепчу я, ожидая, когда вспыхнет светодиод.

Макс уже поднялся на ноги и направляется ко мне.

Индикатор мигает зелёным. Я рывком открываю дверь и практически врываюсь внутрь, закрывая за собой дверь…

Рука Макса блокирует дверь.

— Макс, отпусти, — говорю я ему. — Я не хочу причинять тебе боль.

Он врезается плечом в дверь. Я прижимаюсь спиной к другой стороне, толкаясь изо всех сил, но мои ноги устали от утренних тренировок и дрожат под давлением. Я лезу в задний карман и достаю телефон. У Алека нет мобильного, поэтому я звоню единственному человеку, о котором могу вспомнить.

Она берёт трубку после первого гудка.

— Алло?

— София.

Дверь ударяется о мой позвоночник, когда Макс врезается в неё.

— Ты всё ещё в отеле?

— Да, но я как раз собиралась уходить. Что случилось?

— Найди Алека, — говорю я ей. — Сейчас же отправь его в мою комнату.

Она колеблется.

— Что происходит?

Дверь снова врезается в меня, на этот раз сильнее.

— Это Макс, — говорю я ей. — Лон овладел им. Ты должна немедленно привести Алека сюда.

— О, Боже, — бормочет она. — Я сейчас буду.

Дверь снова врезается в меня, лишая равновесия. Мои ноги подкашиваются, и я падаю на пол, а Макс врывается в комнату. Я рвусь вперёд, но Макс сжимает мои волосы в кулак и рывком поднимает меня на ноги.

— Думаешь, ты победила? — говорит Лон устами Макса. — Думаешь, я не могу прикоснуться к тебе здесь? Думаешь, я не смогу причинить тебе боль?

Он отбрасывает меня к стене. Я вскрикиваю от боли, пронзающей мой бок. Он снова пытается схватить меня, но я отталкиваюсь от стены и хватаю настольную лампу, стоящую рядом с шезлонгом. Я держу её над головой, готовая нанести удар.

— Макс, если ты там, — говорю я, — если ты меня слышишь, я не хочу причинять тебе боль. Ты должен воспротивиться ему, хорошо? Ты должен вернуться.

— Он тебя не слышит, — отвечает Макс. — И даже если бы он мог, сомневаюсь, что он остановил бы меня.

Я колеблюсь.

— Что ты имеешь в виду?

Макс ухмыляется.

— Мальчик заботится о тебе, — говорит он голосом Лона. — Было слишком легко манипулировать этими эмоциями. Отторжение, которое он почувствовал от тебя, гнев и ревность из-за того, что кто-то другой добрался до тебя первым. Он оставил своё сердце широко открытым. Вот почему я смог овладеть им. Почему я смог надеть его кожу точно так же, как надеваю каждую стену, пол и потолок этого отеля. Он хотел причинить тебе боль.

— Макс это не ты, — выплевываю я. — Он не причинил бы мне вреда из-за этого.

— Почему нет? — отвечает он, делая шаг вперёд. — Ты причинила ему боль.

Я поднимаю лампу повыше.

— Ни шагу больше.

— Будет справедливо, если он причинит тебе боль в ответ.

— Макс! — я кричу. — Макс, пожалуйста, не позволяй ему этого делать. Борись!

— Я уже говорил тебе, — он крутит шеей, хрустя каждой косточкой. — Макс не хочет сопротивляться.

Я бью основанием лампы по его голове, но он в последнюю секунду уклоняется, лампа задевает его плечо. Он обхватывает руками мой живот и бросает меня на кровать. Я пытаюсь оттолкнуть его, но он уже на мне и сцепляет руки на моём горле.

— Меня не волнует, что вы там нашли, — говорит Макс, сдавливая мою трахею. — Вы не сможете победить, если уже мертвы.

Я хватаю ртом воздух, но его руки слишком крепки — ничего не проникает внутрь. Я бью кулаками по его рукам, по груди. Пытаюсь обхватить его руками за горло. Перед моим взором вспыхивают чёрные пятна. Я пытаюсь ударить его снова, но мои руки становятся тяжёлыми, а лёгкие кричат, требуя воздуха.

— Нелл! — кричит Алек с порога.

Я не вижу его, но слышу, как он бежит через комнату. Его кулак врезается в челюсть Макса. Я делаю глубокий, болезненный вдох, как только руки Макса покидают моё горло.

София кричит и бежит к своему сыну.

— Не подходи, — говорит ей Алек, хватая Макса за рубашку и поднимая его.

Самодовольная ухмылка Лона кривит губы Макса.

— Оставь парня в покое, — говорит Алек, — или, клянусь Богом…

— Что ты собираешься делать? — спрашивает Макс. — Убить меня?

София стонет. Я поднимаюсь с кровати, у меня кружится голова.

— Всё в порядке, — хриплю я ей. — Алек не допустит, чтобы с ним что-нибудь случилось.

— Ты не можешь оставаться в нём вечно, — говорит Алек. — Макс может и достаточно силён, чтобы бросить Нелл, но я — совсем другое дело. Я запру тебя в шкафу, и ты не сможешь уйти, пока не отпустишь его.

Зловещий взгляд Макса скользит по Софии.

— Ты позволишь ему сделать это со мной, мамочка?

София вздрагивает.

Алек прижимает его к стене.

— Убирайся. Вон.

Макс выгибает бровь.

— Хорошо, — говорит он. — Но это ещё не конец.

Он сосредотачивается на мне.

— Ещё три дня, любовь моя, и мы снова будем вместе.

Я стискиваю зубы.

— Иди к чёрту, Лон.

— Только если я смогу взять тебя с собой.

Он подмигивает, а затем глаза Макса закатываются и его тело обмякает в руках Алека.

* * *

К тому времени, как Макс приходит в себя, София согласилась взять отпуск до конца недели и провести импровизированный отпуск с Максом где-нибудь на побережье, пока всё не будет сказано и сделано.

Мы не хотим давать Лону шанс использовать его снова.

— Последнее, что я отчётливо помню, это попытка покинуть отель, — говорит Макс, прижимая к подбородку полотенце для рук, наполненное кубиками льда, — а потом всё остальное как в тумане.

Он смотрит на меня, его глаза расширяются.

— Неужели я?.. — он втягивает воздух. — Я сотворил это с тобой?

Он показывает на мою шею, где уже начали образовываться синяки от его пальцев. Я провожу руками по нежной коже. Я понятия не имею, как собираюсь скрыть их от папы.

— Нет, — говорю я, мой голос хриплый и ужасный. — Ты этого не делал.

Он качает головой.

— Всё расплывчато, но я помню, что у меня были эти мысли и… и желание найти тебя…

София делает шаг вперёд и обнимает его.

— Давай. Пойдём домой.

Она останавливается в дверях, просит Алека отвести Макса в холл, а потом поворачивается ко мне.

— Уверена, Алек сказал тебе, что есть правила относительно того, кто может знать твой секрет?

Я киваю.

— Но правила не распространяются на тебя или Алека. Это твой секрет, который ты должна рассказать. Ты можешь поделиться им с кем захочешь, и, если ты не возражаешь, я хотела бы рассказать Максу сегодня вечером, как только мы уедем отсюда. Я не могу видеть, как он выглядит таким растерянным и виноватым, когда я могла бы объяснить ему, что происходит на самом деле.

— Думаешь, он сможет с этим справиться?

Я задумываюсь о том, как сильно, по словам Лона, Макс волновался обо мне, и о том, как легко было манипулировать этими эмоциями.

— Ты просто позволь мне беспокоиться об этом, — говорит София.

— Он не вспомнит меня, если я не вернусь, — говорю я. — Значит, он тоже может ничего этого не запомнить. Ты могла бы подождать. Посмотреть, что произойдёт.

Она качает головой.

— Я не позволю тебе так говорить. На этот раз ты вернёшься.

Я едва ли ей улыбаюсь.

— Конечно, ты можешь сказать ему, — говорю я.

Она притягивает меня в объятия, крепко прижимая к себе, как это делала мама.

— Удачи.

В моём горле образуется комок.

— Спасибо.

Мы с Алеком провожаем Макса и Софию до лифта. Макс не сводит с меня глаз, пока оператор не закрывает дверь клетки, и лифт не начинает спускается. Я провожаю его взглядом, пока он не исчезает из виду.

— Я не могу оставить тебя сейчас одну, — бормочет Алек. — Не тогда, когда Лон сможет вселиться в кого-нибудь и напасть на тебя.

— Я сомневаюсь, что он может обладать кем попало. Ты сам сказал, что он никогда не делал этого раньше, и Лон в значительной степени сказал мне, что он мог обладать Максом только потому, что его сердце было открыто для этого. Думаю, со мной всё будет в порядке.

Алек обнимает меня за плечи и прижимается губами к моему виску.

— Думать недостаточно.

— Мы справимся, — шепчу я. — Уже почти всё сделано.

Он сглатывает.

— И именно этого я боюсь.

ГЛАВА 56

НЕЛЛ

МЫ С АЛЕКОМ РАБОТАЕМ НАД НАШИМ ПЛАНОМ, пока он не становится расписан с точностью до минуты. Утром 5 августа 1907 года я буду со своей матерью и организатором свадьбы, у меня не будет ни одной свободной минуты до окончания обеда. Алек воспользуется этим временем, чтобы найти Томми. Он сомневается, что это будет, как в нашу прошлую попытку это сделать, когда мы не смогли уехать после полуночи, потому что Алек покинул собственность отеля тем утром, выполняя поручения. Только после полуночи, утром 6 августа, он больше не мог покидать отель.

Он надеется, что ему удастся убедить Томми пригнать машину своего дяди к отелю ровно в пятнадцать минут второго пополудни, и в этот момент моя мама будет спать, а отец, Лон и множество деловых партнёров будут на поле для гольфа, не в состоянии следить за моим передвижением. Это большая просьба — Томми вообще-то не получил разрешения своего дяди «одолжить» машину, и единственная причина, по которой он согласился на это изначально, заключалась в обещании, что после того, как он станет свидетелем нашей предрассветной свадебной церемонии в Саванне, он сможет вернуть машину обратно к дому дяди ещё до того, как тот узнает, что её нет.

Если мы не сможем достать машину Томми, нам придётся сесть на паром и найти какое-нибудь другое средство передвижения в Чарльстоне. Алек не уверен, действительно ли нам придётся ехать до Саванны, как планировалось изначально, чтобы снять проклятие, или будет достаточно просто покинуть остров, но он не хочет ничего оставлять на волю случая, если это может помочь. Он думает, что помнит автобусную станцию в Чарльстоне на Митинг-Стрит, поэтому мы решаем начать поиски там, если понадобится.

Я провожу свой последний день так же, как и все остальные: после утренней тренировки по балету быстро перекусываю с папой. Но на этот раз густые пятна консилера скрывают исчезающие синяки на моей шее. Работаю с Алеком до обеда, а потом плаваю с ним днём, вдыхая запах соли, песка и кокосового солнцезащитного крема.

Я считаю каждый вдох в своих лёгких. Сосредотачиваюсь на каждом изображении, которое воспринимают мои глаза, сохраняя их в памяти, как снимки с камеры. Я зарываюсь пальцами ног в песок и чувствую, как каждая песчинка пробегает рябью по моей коже. Я живу с осознанием того, что завтрашний день может стать последним днём моей жизни.

Живая и напуганная.

Я прошу папу взять отгул на ночь с работы и съесть со мной в номере на ужин пиццу. Он напоминает мне, что моя вечеринка с пиццей в честь дня рождения состоится только через несколько дней, но я говорю ему, что мне просто нужно немного побыть с ним. Он больше не задаёт никаких вопросов.

Мы смотрим старый фильм с Джимми Стюартом — думаю, я видела его в другой жизни — и говорим о папиной работе, моих тренировках. Это не очень глубокий или важный разговор, но это не имеет значения. Мы могли бы поговорить о морских коньках, мне всё равно. Я просто хочу слышать папин голос.

Когда папа засыпает, смотря повтор «Фрейзера», я выключаю телевизор, накрываю его одеялом и целую в щёку.

— Люблю тебя, папа, — шепчу я.

Я выскальзываю из нашей комнаты и провожу остаток ночи в объятиях Алека. Впервые за несколько недель мы не говорим о плане. Мы не пересматриваем наши поминутные расписания и не пытаемся найти новые способы обойти проклятие. Мы просто обнимаем друг друга, прислушиваясь к биению наших заклеймённых сердец.

В 11:59 Алек сжимает руки вокруг меня.

— Готова? — спрашивает он.

Я зарываюсь лицом в изгиб его плеча. Я не хочу смотреть, как стрелки часов переводятся на полночь.

— Никогда.

— Я люблю тебя, — говорит Алек.

Я открываю рот, чтобы сказать ему, что я тоже его люблю, но нас окутывает белый свет.

Мир вращается.

А потом мне не за что держаться.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 57

НЕЛЛ

Я ОТКРЫВАЮ ГЛАЗА НАВСТРЕЧУ тёплому утреннему солнечному свету, струящемуся по моему лицу. Я тянусь через кровать к Алеку, но сразу несколько истин поражают меня:

Я нахожусь в другой, большей кровати.

Комната квадратная, а не круглая.

И Алека здесь нет.

Моё сердце колотится, когда я оглядываю комнату: кровать красного дерева с балдахином и шкаф в тон, антикварный керамический кувшин и миска, стоящие на комоде, старомодные светильники и большой дорожный сундук, задвинутый в угол комнаты.

Я смотрю налево, ловя своё отражение в зеркале на туалетном столике. Мои волосы длиннее, они падают локонами на плечи и спину, и на мне ночная рубашка из прозрачного кружева и розовой ленты. Я оттягиваю воротник от горла.

Желто-зелёные синяки, которые были там вчера, исчезли.

Я поднимаю руки и смотрю на мягкую, безупречную кожу, свободную от шрама под большим пальцем, который я получила в результате падения с велосипеда, когда мне было восемь.

5 Августа, 1907.

Я снова в этом дне.

Я уже шесть раз проделывала это и всё же это всё ещё застает меня врасплох, когда я возвращаюсь в эту комнату, где так много кошмаров и снов преследовали меня в то последнее лето моей жизни в качестве Аурелии Сарджент. Когда я понятия не имела, какая судьба ждала меня после этой ночи, и всё, что я знала, это то, что была влюблена в парня, который, по мнению общества, мне не подходит, и боялась жениха, которого общество навязало мне. Когда я стояла на краю пропасти, где с одной стороны была знакомая жизнь, полная комфорта и подчинения, а с другой — волнение и неизведанная территория, и — прежде всего — настоящая, бескорыстная, всеобъемлющая любовь.

Этим утром, в той жизни, я решила прыгнуть. Поверить в эту любовь. Довериться судьбе. Я понятия не имела, что Алек не сможет меня поймать. Смех Бенни доносится из-за закрытой двери моей спальни. Я втягиваю воздух от лёгкого, позвякивающего звука. В моё время Бенни давно умер вместе с остальными членами моей семьи, но здесь, в этот день, он просто ребёнок, у которого впереди полная жизнь.

Моя дверь внезапно открывается. Мать заполняет дверной проём, выглядя целой и здоровой, с розовой кожей, шелковистыми волосами и пухлыми щеками — совсем не похожая на труп, который я видела в своих кошмарах. Она смотрит на меня сверху вниз со смесью раздражения и веселья.

— Всё ещё в постели в этот час?

— Который сейчас час? — спрашиваю я, мой голос хриплый, сердце болит при виде её.

— Половина десятого, — отвечает она, подходит к шкафу и роется в моих платьях.

Я уже знаю, какое из них она выберет.

— Думаю, белое кружево с голубой лентой выглядит подходящим для встречи с организатором свадьбы. Ты не согласна?

Я киваю, поднимаясь с кровати.

Мама протягивает мне платье.

— Поторопись, — говорит она. — Твой завтрак стынет.

Я жду, пока она выйдет из комнаты, закрыв за собой дверь, затем наливаю воду из кувшина в таз и умываюсь.

Затем я расчесываю волосы. Прошло более ста лет — или шестнадцати лет, в зависимости от того, как вы на это смотрите, — с тех пор, как я скручивала и собирала волосы в такой сложный пучок на макушке, но мои руки выполняют движения так, как будто времени не прошло. Затем я переодеваюсь в платье, аккуратно завязываю ленту вокруг талии. Затем, не задумываясь, я щипаю себя за щёки и кусаю губы, чтобы придать им немного цвета.