Встреча с чудом

Без черемухи

Пять дней геологи остукивали молотками камни и обнажения, уходя далеко от лагеря. На шестой день Палей, Космач и Ася двинулись по ключу к Чаре, обследуя горные отроги, а Петрович, Славка и Комар шли параллельно с ними, описывая соседнюю гряду сопок. Обе группы двигались в сторону основного лагеря. Грузинцев, Посохов и Бянкин погнали к нему навьюченных лошадей.

— Через три дня жду вас, — сказал Грузинцев. — Придете, будем перебираться на другое место.

Уходили, взяв только рюкзаки да чехлы от спальных мешков.

Впереди шел Космач, облепленный паутиной.

— Эх, матушка-тайга, потеснись-ка! — кричал он.

Деревца трещали, ломаясь, щелкали. Космач радовался, что идет с Асей, что может прокладывать ей путь, переносить через речки.

Потом по звериной тропе вошли в старый, больной лес. Стволы покрылись белой, скользкой плесенью. В хмурых лесных недрах было странно глухо и тихо. Птицы здесь не жили. Заболоченную землю усеяло множество павших берез. Ася ступала на них, и нога ее проваливалась: под белой корой была одна труха. Среди чащ и буреломин выпирали огромные камни, обросшие мхом. Сыро, мертво. И даже редкие цветы не веселили в этом умирающем лесу.

Несмотря на трудный путь, Ася чувствовала себя хорошо. Ей радостно было ощущать силу и ловкость собственного тела. Быстрый ход, прыжки через колодины, каждое движение доставляли удовольствие, точно она не шла, а танцевала.

Ася гордилась, что она, как заправский геолог, идет среди девственной тайги. И что на спине ее рюкзак. И что он тяжелый. Именно такой вид имели девушки-геологи, которых она знала по кино.

Часто попадались следы лосей, кабанов.

В одной пади, где были теплые ключи, наткнулись на большие заросли черемухи. Эти заросли выходили к устью ключей. Белые клубы облаками нависали над Чарой, ложились прямо на воду. Кругом все пропахло черемухой. По реке густо плыли белые лепестки. В черемуховых зарослях они сыпались и сыпались веселым цветопадом. Иногда Космач рывком сотрясал дерево, и тогда на Асю обрушивалась душистая метель. Ася стояла, засыпанная лепестками, и смеялась, а восхищенному Космачу хотелось сграбастать все эти деревья и огромнейшей охапкой свалить к ее ногам.

— Прийти в такие заросли лунной ночью да с девушкой, да еще с такой, как вы! Ах, хорошо! Хоть и старомодно, но все же хорошо, — как всегда почти на ухо говорил Палей, стараясь то взять ее за локоть, то коснуться плеча, стряхивая лепестки. — Вам не приходилось красться на свидание под такие черемухи? — Он поправил воротник ее куртки.

— Ну, что вы за человек, Палей? — удивилась и засмеялась Ася.

— Пардон! Я и забыл. Есть вещи, о которых не спрашивают. Предрассудки! Проще нужно жить. Проще на все смотреть. — Он хотел застегнуть пуговицу на ее куртке, но она отвела его руку.

— Нет, вы, должно быть, считаете меня полной дурочкой! — насмешливо сказала Ася. — Разговаривая со мной, вы несете всегда такую околесицу, что только диву даешься. Честное слово, я немного умнее, чем вы думаете. А вам не стоит быть глупее, чем вы есть.

Палей посмотрел на нее растерянно, а потом густо покраснел, как человек, неожиданно попавший впросак.

— Вы правы, Ася. Я, должно быть, немного недооценивал вас, — сознался он.

Когда они начинали разговаривать, Космач мрачнел и все крушил на своем пути. Он довольно громко ворчал:

— Не мылься! Катись комком.

До вечера Палей был сдержан, говорил мало, он усердно занимался делом. И от этого стал гораздо приятнее и лучше.

«И ведь не дурак он, — думала Ася. — И, наверное, среди ребят неплохой парень, а вот с девчатами какой-то пошловатый».

Весь день Палей стучал молотком, рассматривал осколки в лупу, описывал в дневнике обследованные участки и обнажения. Работал он медленнее, чем Грузинцев, и порой, как казалось Асе, неуверенно.

Для ночлега выбрали отлогий берег, к которому подступал сухой бор. На галечной косе распалили костер. Палей устроился на большом и плоском, точно жернов, камне, приводил в порядок записи в дневнике, Космач пошел рыбачить на тихом плесе, а Ася отыскала укромное местечко с чистым, теплым песком, разделась и легла. Усталое тело приятно обдувал свежий ветерок. Баюкая, урчала и бубнила в камнях пустынная река. Она бросала текучее золотое зарево на тайгу, склонившуюся над струями. Ветви, жадно припадая к несущейся воде, чмокали, точно пили. А Чара шаловливо теребила деревья за зеленые бороды.

Солнце уползало за сосны. Ася, раскинув руки, смотрела в небо. Она не видела тайгу, реку, землю. Она видела только огромное небо и оранжевые облака.

Ей показалось, что она колышется в воздухе, ее, как перышко, несет ветерком. И так удивительно было это ощущение невесомости и полета, что Ася засмеялась. Скорее бы, скорей добраться до моря, ступить на палубу своей мечты. Наверное, когда все задуманное свершится, тогда будет так же счастливо и светло. Ей уже надоели волнения, тоска, дорога. А может быть, жизнь не интересна без этих тревог? Да и жизнь ли это без борьбы? Разве благодушное прозябание — счастье? Ася вспомнила рассказ Чемизова о каком-то Шошине, которому даже на Марс лететь не хотелось. Скука зеленая! Если сердце живое, оно всегда будет желать, волноваться, ненавидеть, любить. «Пусть — лисицы, и пусть — тайга, и пусть — дорога и рюкзаки. Да здравствует дорога!» — сказала мысленно Ася. Пришел к одной мечте, иди к другой. И так всю жизнь.

Она вскочила, отряхнула с голых ног песок и бросилась в воду. Вода была хрустальной и холодной, и Ася вскрикнула, присела: виднелась только ее голова. Низко над рекой пронеслась утка-шилохвость. У нее была длинная шея и длинный острый хвост. Она вильнула в глухую протоку.

— Хорошо, хорошо, — говорила Ася реке. — Ты, Чара, таежная красавица... Все ключики, все лесные речоночки заманиваешь к себе. Река в лесу — это здорово! Петляешь по дебрям, журчишь под деревьями. И никто тебя не грязнит.

Ася умылась, напилась.

— Ты вкусная! К тебе вьются звериные тропы. На берег сохатые приходят, медведи лакают твою воду. Ты капризуля, баловница.

Наговорившись с Чарой, Ася поплыла. Чара не была глубокой, виднелся каждый камешек, галька, полузасосанные песком черные коряги. Ася плавала и ловила в розовую ладошку черемуховые лепестки. И тут она пришла к простому выводу: «Вот так бултыхаться в реке, есть у костра уху, тайно думать о Грузинцеве, таскать камни в рюкзаке, искать людям золото, ехать долго-долго к морю, мечтать о полете на Венеру, бродить под черемуховым цветопадом — ведь это и есть счастье».

— Так, значит, я счастливая?! — весело изумилась Ася. — А может быть, вся наша обыкновенная жизнь — это необыкновенное счастье? А мы и не подозреваем этого.

После купания так было свежо и легко, точно Ася и не таскала весь день рюкзак с камнями. Она опять с наслаждением ощутила свое здоровое, гибкое, свежее тело.

Ася шла бором. Небо испятнали красные облака. Закат алел между сосен. Подходя к биваку, Ася столкнулась с Палеем.

— Вы на меня не сердитесь? — спросил он беспокойно.

— За что?

— За глупости.

— На глупость не сердятся, над ней просто смеются, — ответила Ася.

— Вы, оказывается, злая. А ведь вы мне нравитесь. По-настоящему нравитесь. Только я не люблю разводить всякую лирическую канитель. Ведь все равно он и она приходят к одному. Так зачем это скрывать от самих себя? Зачем это прятать под ворохом всякой старомодной лирики? В наш век сумасшедших темпов дорого время. Нужно жить проще, — шептал он. Брови его сдвинулись, нос обострился. На смуглом лице мелькнуло что-то жесткое, угрожающее. Он больно схватил ее руки, резко дернул к себе. Ася испуганно откинула голову, рванулась. Что-то ударило ее по ногам, закружились деревья, затрещали ветки, и она упала. К ней метнулась всклокоченная голова Палея, его бледное и какое-то вороватое лицо с непроглядно-черными глазами.

Снова захрустели кусты жимолости, кто-то тяжело крякнул, раздался глухой удар, и Ася, вскакивая, увидела, как Палей упал, нелепо задрав ноги. Космач стоял спокойно и в то же время настороженно, готовый к прыжку, к удару. Палей вскочил.

— Ударь его еще! — крикнула Ася.

Космач точным и красивым ударом снова бросил на землю Палея. Тот начал подниматься.

— Еще! — крикнула Ася и даже топнула.

Космач промолвил:

— Господи благослови! — И снова распластал Палея на траве.

— Хватит, — приказала Ася. — А то выбьешь из него последний ум.

— За такие дела можно голову свернуть, — сказал Космач Палею, вытиравшему лицо платком. — Здесь тайга — судья, медведь — прокурор, а ветер — свидетель.

Ася сбежала к реке, села у костра и вдруг расплакалась. Руки ее, намятые Палеем до красноты, дрожали. Горькая обида переполнила сердце.

— Эх, такое ли еще бывает, — сказал Космач. — Ходи да оглядывайся. Ты будь осторожна. Тут кулаки нужны крепкие, тогда эта сволота и носа из щели не покажет. Чуть чего — бей с размаху по физике, и дело с концом.

Когда Ася умывалась, руки ее все еще дрожали, точно на ее глазах произошло какое-то преступление.

Космач сварил вкусную уху. Уже стемнело, а Палей все еще не показывался.

— Загремит он с работы. Грузинцев так понужнет его, что он все сосны пересчитает, — ворчал Космач, разводя на галечнике второй костер. На его свет подплывали любопытные рыбы, стояли в воде, поводя хвостами.

Ночь завалила землю глухим мраком. Воздух застыл, не шевелился ни один листок. Далеко по-львиному взрыкивал гром. В настороженной тишине окостеневшей тайги не умолкала только болтунья Чара: лепетала, хлюпала, бурлила. И от этой зловещей ночи среди глухомани и от сознания, что до самого ближнего города почти тысяча километров, Асе стало жутковато. А что, если бы она оказалась одна с Палеем?

Космач разбросал головешки костра и на горячую гальку толсто настелил сосновых, березовых и белых ветвей черемухи. Это Бянкин его учил: «Не ложись в лесу на сырую землю. Сначала костром прогрей ее».

Ася почувствовала, что она совершенно без сил. Даже руку поднять ей было трудно. Она залезла в брезентовый чехол от спального мешка и легла на постель из ветвей. Космач накрыл ее своим плащом. Сквозь ветви от нагретой гальки шло тепло. Удивительно пахло разопревшей хвоей, цветами черемухи и вянущим березовым листом.

— Ты мне устроил царскую постель, — сказала Ася.

Космач также костром прогрел и для себя место, устроился в двух шагах от Аси.

— Тепло? — спросил он.

— Ага. Спасибо.

— Ну и спи себе, как дома. Где Космач — там порядок.

Он долго пыхал папироской, а потом заговорил. В его голосе звучало изумление.

— Нет, ты мне растолкуй, что за чертовщина скрыта в тебе?

— Честное слово, не знаю, — искренне и даже вроде бы виновато ответила Ася.

— Тогда по радио я услыхал твою и Славкину историю, так меня будто кто носом в зеркало ткнул. Глянул и затосковал сам от себя. Смекаешь? Жизнь моя показалась мне вроде погасшего костра. Головешки одни чадные. И подумал я тогда: зачем околачиваюсь в жизни? Где мое это самое море? Куда гребу? Бултыхаюсь в грязной луже, а не плыву. И так ты ловко подцепила меня этим морем своим! Заразила! Ровно сунула в душу пучок смолевых щепок, разожгла костер... Ты спишь?

— Нет, нет, — сказала Ася.

— А ты лучше спи. Кроме глупости, я ничего не скажу. А бить меня некому.

— Я рада за тебя! — сказала Ася.

— Да я-то вот не рад, — проворчал Космач, поднял воротник пиджака, натянул на уши кепку, накрылся телогрейкой, поджал ноги и сунул руки между коленок. Так он, бывало, спал на жестких нарах в пересыльной тюрьме.

Костер с треском пощелкивал семечки, прозрачным воркующим голосом о чем-то судачила Чара, булькала, точно разливала воду по невидимым бутылкам. В глубине завалов мрака будто глухо громыхали падающие с лесовоза бревна.

Асе от слов Космача стало снова легко. Она увидела и услышала таежную ночь.

Заскрипела, залязгала галька. К костру подошел Палей. Он сел у огня, сгорбился, порой озирался, испуганно смотрел в небо. И показался он Асе жалким и нищим. Сквозь легкий сон она слышала, как Чара все лила и лила в какие-то бутылки свою воду, ощущала тепло, будто дышал ей в бок горячий рот земли, и радовалась запаху черемухи, сосны и березовых веников...

Ася проснулась от гула, испуганно села. По глазам ее ударил зеленовато-ослепительный свет. Около спящего Космача метался Палей, то и дело перешагивая через дремлющий костер.

— Молния! Это, ребята, гроза! Смотрите, туча!

Небо было непроницаемо черным, точно каменный закопченный свод. Где-то над гольцами этот свод звучно и раскатисто лопнул. Палей втянул голову, вцепился в плечо приподнявшегося Космача, осматривая небо.

— Ты чего всполошился, крестник? — удивленно спрашивал Космач. — Гроза же за тридевять земель, а ты зубами лязгаешь!

...Однажды мальчишкой Палей с товарищем спрятался от ливня под сосну, а в нее ударила молния и убила товарища. С тех пор в грозу Палея охватывал ужас.

Опять блеснула, теперь уже фиолетовая, молния, глухо зароптала тайга, тронулась, покатилась куда-то морем. Палей залепетал;

— Может быть, уйдем? А? Переждем где-нибудь? А?

Космач серьезно возразил:

— Куда убежишь? Молния, она такая штучка, — она, язва, может хлестнуть куда угодно. А особенно у реки. Вода же! Она притягивает.

— Конечно, притягивает, — метался Палей то глядя в небо, то стремительно поворачиваясь к Космачу.

Ася пораженно смотрела на него.

— Однажды молния как трахнула в автобус, так в щепки его и разнесла, — продолжал серьезно Космач. — Ехал в нем без билета милиционер, одни пуговицы от него остались — раскатились по мостовой. Беда!

Небо грянуло над головами, огненные змеи ринулись в глубину Чары, Палей юркнул за Космача, потом вдруг бросился подальше от воды и сосен, упал в кустах таволги, уткнулся в траву.

— Вот это номер! Всякое видел, а такого не приходилось, — изумился Космач.

Береговой тропой пришли на стан через три дня, как и велел Грузинцев. Сбросили под брезентовым навесом чугунно-тяжелые рюкзаки, жадно напились. Максимовна засуетилась, но есть никто не стал, все полезли в свои палатки отдыхать.

У Палея на скуле и под глазом багровели синяки. Он тоскливо посмотрел в зеркальце, устало закрыл глаза. На душе было паршиво. Дело пахло скандалом. Все, конечно, зависит от Грузинцева. А что он за человек? Будто парень ничего. Хотя, кто его знает! И понял Палей, что за все время работы ни с кем не сдружился, ни в ком не разобрался. Жил от всех в отдалении, как барин. Нет, так дело не пойдет. Нужно учиться жить, ладить с людьми. Необходим диплом, чтобы занять солидное место. Идиот! Сам спутал все свои карты!

Он заворочался и даже застонал. Встреча с Грузинцевым страшила.

Вскоре пришел Петрович со своим отрядом. Ася обрадовалась Славке, обняла ее.

В сумерки все стали сходиться на бивак. Пришел из маршрута Посохов, приехал на лошади Грузинцев. Он был у буровиков. Собрались в большой зеленой палатке, которую называли камералкой. Здесь стоял раскладной походный стол, стулья с брезентовыми сиденьями, специальные сундучки с документами, ящики с пробами.

Грузинцев и Посохов соскучились о Петровиче. Они весело расспрашивали его о делах. В эту минуту вошел Космач. Мрачно двигая густейшими бровями, он рассказал о случае с Палеем. Грузинцев даже засопел и сжал кулак. Он переглянулся с товарищами, спросил:

— Каков мерзавец, а? — И приказал Космачу: — Позови его!

Палей вошел в камералку испуганный. Увидев Петровича и Посохова, он совсем растерялся.

— А ну, покажите свою физиономию! — проговорил Грузинцев, сдерживая ярость. — Мало, мало. За такое дело еще не так бьют. Рассказывайте!

— Александр Михайлович, честное слово, получилась какая-то ерунда! — умоляюще и тихо заговорил Палей. — По дурости все это. Ну, понравилась девчонка! Поторопился, погорячился, вот и наломал дров. Я уж сам не рад.

— За эту девчонку ноги вам выдернуть нужно! — взбесился Грузинцев. — Где ваша этика геолога? Ведь я мог Иевлеву послать с вами одну. И что бы вы там сделали? Преступление? Позор! Вы больше в нашей партии не работаете. Чтобы духу вашего здесь не было!

— Куда же я денусь? До села сто пятьдесят километров.

— Машины скоро придут. Вот с ними и отправляйтесь восвояси. Пусть это будет вам уроком.

— Александр Михайлович, ну, виноват я, но уж не так страшно, — просяще заговорил Палей.

— Вот тебе и физика вместо лирики, — проговорил Петрович, показывая на синяки. — Я бы с тобой не решился идти в серьезный маршрут. Начнешь тонуть — ты ведь не вытащишь, ногу сломаешь — ты ведь не понесешь. Циник ты, а не физик.

— Ей-богу, не такой уж я подлец, как вы рисуете. Ну, хорошо, я даю вам честное слово...

— Тонешь — топор обещаешь, а вытащат — топорища не дашь, — оборвал его Посохов.

— Вы и в университете были таким же? — спросил Грузинцев.

— Как привыкла собака бежать за телегой, так она бежит и за санями, — мрачно изрек Петрович. Никогда еще так много не говорил он.

— В управление сообщу, в университет сообщу — пусть они мозги вам вправят, — закончил Грузинцев. — Мы, знаете ли, порядочность любим. Есть у нас, у работяг-геологов, такая старомодная слабость. Лирики, что сделаешь. Уж не обессудьте!