Встречи за порогами. Унья — красавица уральская

1

Жарко, по-летнему греет солнце. На голубом, но уже по-осеннему бледноватом небе — ни облачка. Ветерок лениво шелестит в золотистой листве березы, освежает разгоряченное тело, забираясь под рубашку. Тыльной стороной ладони Ваня вытирает пот, расстегивает пуговицы на вороте и садится на межу.

С крутых и высоких полей видно далеко. Серебристой лентой вьется и мелькает меж крутых увалов Вишера. Далеко на восток, закрывая собой горизонт, громоздятся горы, покрытые лесом. Осенью они особенно хорошо видны, и кажется: пройди верст двадцать — и достигнешь их. Но Ваня хорошо знает, что до них не двадцать, а вся сотня.

Ближе к пойме реки сквозь чахлое редколесье желтеют болота, еще ближе — лес. Лес всюду. Пойди на север — до самой тундры будет тайга, пойди на восток — тоже до океана тайга, так же и на запад. И только в южной стороне есть большие города, железные дороги, но они где-то далеко. Если же посмотреть на юг с этого места, то можно увидеть лишь высокую гору Полюд. Словно спящий богатырь лежит вверх лицом: вот лоб, вот глазная впадина, вот нос. Этот каменный нос Ване кажется похожим на нос отца. Он невольно косит глазом на него и, поймав себя на этом, вдруг смеется.

— Ты чего там? — спрашивает отец, отходя от клади со ржаными снопами.

— Да так…

Отец подходит к березе, опускается на колени, припадает к небольшому берестяному туеску с квасом. Немного отпив, садится рядом и тоже смахивает пот со лба.

— Ну вот теперь и все, — говорит он и задумчиво смотрит вдаль. Ваня не нарушает молчания. Он думает только об одном: останется нынче на зиму отец дома или уйдет опять в верховья Вишеры с артелью охотников. Если не уйдет, Ваня с осени пойдет белковать в ближайшие леса, а зимой, наверное, будет возить бревна на Рыжке.

Нынче все полевые работы закончили рано. По сухой погоде сложили в скирды хлеб, а большую часть вывезли к току. Управились с работами и братья отца — Иван и Семен. И по тому, как спешили они, как работали с раннего утра дотемна, Ваня догадывался: «Не иначе, опять собираются на зимовья… Год-то нынче какой… Вон шишек сколько...»

— Пошли, что ли? — прервал его размышления отец. — Надо еще в сельсовет сходить. Вызывали зачем-то…

В сельсовет, оказывается, позвали не только отца, но и дядей. Не сговариваясь, они все пришли в одно время и неторопливо уселись на скамейки. За председательским столом сидел немолодой, грузный человек со шрамом на виске. Он оглядел прибывших коротким, но внимательным взглядом.

— Все?

— Стало быть, все, — ответил Семен.

— Кто из вас до прошлого года работал в соседнем Совете?

— Я работал, — не спеша ответил Иван.

— Тогда разрешите представиться: Зарницын.

Иван привстал, пожимая протянутую навстречу руку.

— Мы с вами, так сказать, заочно знакомы, — продолжал гость, — помните?

— Как не помнить…

Ивану было известно, что Зарницын работал начальником какой-то крупной проектной организации. В ответ на его запрос, посланный в сельсовет, Иван подробно писал, как можно доставить продукты в самые глухие углы Вишерского края. Председатель сельского Совета тогда очень торопил своего заместителя:

— Быстрее наводи справки, советуйся с охотниками — отвечать надо…

И под секретом сообщал, что эти сведения нужны экспедиции, которая будет изыскивать место строительства бумажного комбината.

— Понимаешь, из елок будем бумагу делать! — И, сам удивляясь, качал головой.

И вот теперь этот Зарницын здесь.

— Дело у меня к вам очень большое. Государственное дело… И выполнить его надо во что бы то ни стало. Вы уже, наверное, знаете, что на Вишере скоро будет строиться бумажный комбинат. Будет он вырабатывать самую лучшую бумагу в мире. Но где его строить, как лучше обеспечивать сырьем, мы пока не знаем. И вот мне поручено обратиться за помощью к вам. Нет, вы не будете искать место будущего города. Это сделают инженеры. Вы должны нам помочь в другом…

И приезжий подробно изложил предлагаемый план. Вишерские охотники в намеченных местах должны построить несколько избушек и складов для поисковых партий и лесоустроителей, которые будут затем искать здесь белую глину, колчедан, вести лесоустроительные работы. Предлагалось несколько участков, на которых охотники должны были выполнить эти работы. Братьям предстояло выбрать любой. Они должны первыми заключить договор.

— На следующие участки пойдут другие, — сказал в заключение гость и выжидательно посмотрел на охотников. Затем открыл портсигар и протянул его братьям.

— Не балуемся, — тихо ответил за всех старший из братьев — Василий.

Зарницын отворил окно. В комнате воцарилась тишина, только с улицы доносился говор и смех собравшихся возле Ленинского уголка ребят.

— Зимой вы, наверное, снова пойдете в верховья Вишеры. Ясно, что нынешний год терять вам не хочется, — поглядывая на председателя сельсовета и словно ища у него поддержки, снова заговорил приезжий. — Так у меня предложение: до конца зимнего сезона вы охотитесь, а к весне переключитесь на строительство избушек.

Братья молчали, обдумывая предложение.

— Ну, чего, мужики, молчите? — заговорил председатель. — Если согласны, так говорите: согласны. А нет — так я пойду к другим…

— А ты не торопись, — ответил за всех Василий. — Дело серьезное. Тут подумать надо.

На следующий день охотники, дав согласие, заключили договор. Вызвались семь человек. Включили в артель и Ваню. Ехать решили после того, как по Вишере будет санный путь.

2

Сон снился под утро: Ваня стоит в хлеву, а бычок Мартик теплой мордой толкает его в бок. Ваня хочет увернуться, но тело словно ватное: нет никакой возможности даже пошевелить рукой. А Мартик все тычет и тычет в бок, приговаривая при этом: «Вставай, вставай, парень. Пора уж...»

С трудом открываются глаза.

— Вставай… Хватит растягиваться-то, — толкая в бок Ваню, говорит отец. — Собирайся. Мужики уж вон лошадей запрягли.

Он еще что-то говорит, спускаясь по ступенькам, но Ваня уже не слушает. Прямо через брус прыгает на пол и, потянувшись так, что затрещало в суставах, бежит к лохани, над которой болтается на веревочке чугунный с отломанным носом чайник.

Торопливо захлопали двери избы. Вынесли ружья, припасы. Уложили в сани сено, сухари, лыжи, сундучок с порохом и свинцом, а поверх всего положили длинную узкую нарту.

Отец послал Ваню к артельщикам узнать, когда те будут выезжать. Ваня сначала кинулся к дяде Семену. Тот уже хлопотал возле воза.

— Готово! — весело подмигнул он парню. — Вот только пассажира привяжу, — кивнул он на кобеля. На дяде была солдатская папаха и серая шинель с обрезанными полами.

— Скажи отцу, что выезжаю.

Все было готово к отъезду и у дяди Ивана.

Он тоже весело встретил посыльного, и когда тот спросил, скоро ли ехать, дядя выпрямился во весь рост и, приложив руку к шапке, шутливо отрапортовал:

— К выходу в море готовы! Провизия погружена вся, боезапас тоже, что касается пресной воды, то заправляться будем в дороге!

Мелкой рысцой семенят низкорослые лошадки. Плывут навстречу крутые, поросшие пихтачами и ельниками берега. Дорога вьется по замерзшей реке, только перед бурными, не замерзающими зимой порогами она выходит на крутой каменистый берег.

Чем дальше, тем круче горы, выше прибрежные утесы, бурливее пороги. Подъехали к Говорливому Камню.

— Э-ге-гей! — крикнул кто-то с передней подводы.

«Э-ге-гей!» — эхом загудело над рекою.

— Ишь ты, — ухмыльнулся в бороду Василий.

«Ишь ты», — загудело в Камне.

— Тьфу, вот варнак… Тоже разговаривает…

Впереди закричало сразу несколько голосов, и Камень загудел, загрохотал. Кажется, не пять лошадей, а целый обоз шел возле подножия каменного исполина.

Мороз на восходе солнца усилился. На возах захлопали рукавицами. Охотники, спрыгивая на дорогу, притопывали валенками и, пустив лошадей крупной рысью, с гиком и хохотом неслись за возами!

— Эй, братуха, — кричит отцу дядя Иван, — бороду отморозил! Три снегом!

— Борода она ничего, — степенно оглаживая свою бороду, басит вместо Василия Аристарх. — У меня вот что-то валенки замерзли.

И под общий смех, гикнув на лошадь, пустился бегом.

У Бойцов ехали осторожно. Дорога проходила недалеко от полыньи, в которой с ревом бурлила вода.

— Лентяи, — ворчит Василий. — Не могли подале дорогу пробить… Вехи тоже не поставили, того и гляди ночью как раз угодишь в ямину…

Санная дорога кончилась на Велсе. Еще каких-то десятка два с половиной лет назад здесь дымили домны французского чугунолитейного завода, обозы по пятьсот и более лошадей ежедневно подвозили дрова и руду, которую добывали в рудниках, почти на поверхности земли, гремели кирки рудокопов, шумел разноязыкий люд. К рудникам была построена и железная дорога. Ничего этого уже не было. Взорвали французы домны, даже каменные строения разрушили, забрали имущество поценней и уехали. Перестали плавать по вешним водам Вишеры барки с чугуном, не тянулись вверх против течения караваны мелких баржонок за маленькими хлопотливыми пароходами. Запустением веет от заброшенного поселка.

— А какой, однако, людный поселок был, — вздыхает Василий.

— Будет еще многолюдней, — уверенно говорит Иван. — Вот разведают геологи запасы, и посмотрите, какой завод тут завернем.

Санная дорога кончилась на Велсе. Охотники весь груз переложили на нарты, впряглись в них, припрягли собак и двинулись вверх по заснеженному руслу реки. Больно врезаются лямки в плечи, с непривычки болит поясница, ноги словно деревянные. Все идут молча. Только на привалах озорной Терентий подшучивает над товарищами.

— Иван, а Иван, — обращается он к бывшему моряку, — как по-флотски нарта?

— Что ты, — смеется Иван, — какие же нарты на флоте? Нет их там.

— Как нет? Есть нарты на флоте, — серьезно горячится Терентий, — плохой ты моряк, раз такое слово не знаешь… А как кухня?

— Камбуз.

— Ха-ха-ха, — заливается Терентий. — Кухню-то знаешь, как называют. Наверно, каждый день возле нее с котелком вертелся…

Спали у нодьи. Валили сухое дерево, разрубали на бревна. Комлевые бревна укладывали друг на друга и между ними в специально вырубленный паз совали бересту и сухие сучья. На снег кидали еловые лапы и ложились на них ногами к нодье. Собаки — в головах.

Ночью зябли, плотней прижимались спинами друг к другу, но холод давал себя знать. Нет-нет да и вскакивал кто-нибудь, выбивал торчащий между бревнами клин, отчего верхнее бревно плотней ложилось на нижнее и оба лучше горели. Утром наспех варили сухарницу, приправляя ее сушеным мясом, запивали кипятком и снова трогались.

На исходе третьего дня добрались до зимовья, где у охотников была срублена просторная и чистая избушка. Здесь Ване и предстояло вместе с артельщиками провести большую часть зимы, открыть первый в своей жизни охотничий сезон на далеком зимовье.

3

После ужина Иван развернул небольшую карту. Коптилка без стекла давала немного света, и охотники зажгли еще лучину. Иван принялся объяснять, в каких кварталах нужно будет строить избушки и склады. Один склад предстояло срубить возле устья Мойвы, второй — в двадцати верстах выше по течению, и, кроме того, нужно было построить три избушки.

Василий не знал грамоты. Карта с вьющимися змейками и прямыми линиями просек тоже была непонятна, но ему, старому охотнику, окрестные места и без карты были известны наизусть.

— Помните, мужики: строить избушки надо возле речек, а их тут много. Не перепутайте, когда будете место искать.

— Так до строительства-то целых три-четыре месяца, — ворчит Терентии. — За это время все равно все позабудешь…

— А ты не забывай. Примечай, где способнее будет с лесом возиться.

— А может, и каменку будем класть, — не унимался Терентий, — так заодно и камешки искать?..

— Каменки им ни к чему. Чай, летом жить-то будут, а понадобятся — сами сложат…

К вечеру мороз начал крепчать. Окно постепенно затянулось узорами льда. Охотники погасили коптилку, бледный свет луны еле пробивался сквозь окно, бросая на пол неясные блики. В предбаннике заворчала спросонок собака, на реке треснул лед, и эхо гулко отозвалось в Каменном логу. Терентий, надев на босу ногу няры, толкнул дверь, но она не поддалась, толкнул еще раз — ни с места.

— Вот лешак, — выругался он, — приморозило как! — И, нажав покрепче, вывалился наружу.

Подышать свежим воздухом собрались Иван с Семеном, не утерпел и Ваня. Он выскочил вслед за ними и чуть не задохнулся морозным воздухом. Луна, словно застыв над лесом, голубым светом озарила окрестные дали. Длинные тени гор местами скрыли тайгу, и лес казался каким-то пестрым.

— Гляди, гляди на медное солнышко, — пошутил Иван. — Теперь до марта настоящее-то редко видеть будешь… На охоте всегда так: день не заметишь, а ночь длинна — что у цыгана дорога, надоест…

Утром в избушке тепло — она не выстыла за ночь. Только на стеклах маленького оконца образовался толстый слой льда. Терентий, натягивая рубаху, подошел к оконцу, поскреб лед, обернулся к Матвею.

— Давай, Матвей, пешню. Стекло околоть надо…

Тот хитровато глянул на Василия и в тон Терентию ответил:

— Я-то бы не против, да что вот тесть скажет. Наточил он ее. Может, опять плотничать придется…

Охотники засмеялись. Как-то в позапрошлом году Василий, проходя осенью мимо старого французского склада на Велсе, заметил валявшийся без дела дверной крючок и петлю. Находку он положил в лузан — пригодится. Когда пришли на зимовье, крючок был приспособлен к дверям. Но однажды, уходя последним, Матвей крепко хлопнул дверью. Крючок же не висел как обычно, а был приподнят. От толчка он упал на петлю, дверь закрылась. Матвей о случившемся, понятно, не знал, а вечером его ждал разнос.

Оказывается, первым с охоты пришел Василий. Он несколько раз дернул дверь, но та не поддавалась. По бряцанью крючка он понял, что дверь закрыта изнутри. «Значит, кто-то есть в избушке», — решил он. Но кто и когда пришел в нее? Днем выпал снежок, и Василий видел, что по крайней мере в течение часов четырех до его прихода никто не подходил. «Не заболел ли кто, грешным делом, и остался с утра?» — подумал он и начал колотить в дверь избушки, а потом кричать, называя по именам всех артельщиков. В ответ — молчание.

Как на грех, на охоте у Василия сломалось топорище. Ломать же стекло и лезть в окошко он не хотел: в тайге стекло не найдешь.

Старый охотник метался в предбаннике, не зная, что подумать и что делать. Ждать остальных? А если в избушке умирает кто-нибудь из артельщиков? От этой мысли у него закружилась голова. Вдруг под руки попала пешня. Он схватил ее и начал долбить дверь. Сухое дерево поддавалось медленно, но старик долбил с ожесточением. Вскоре он пробил в двери отверстие и через него с помощью палки снял крючок с петли. В избушке, конечно, никого не оказалось…

Вечером он дал нагоняй своему нерасторопному зятю и заставил починить дверь. Но однажды дверь таким же образом закрылась и за ним, правда, когда он входил в избушку. С той поры охотники крючок всегда оставляли так, чтобы он висел, но случай этот вспоминали часто.

4

Прошли сутки, а соболь все не показывался…

— Ушел, наверное, — робко произнес Ваня, когда отец вот уже в который раз обошел вокруг тенет.

— Тут он… Никуда не ушел, — устало присаживаясь на сучья, ответил отец. — Кору на той пихте ты низко оставил. Пойди очисти.

Ваня, приподняв сеть, зашел внутрь круга. Со всех деревьев на площадке, окруженной тенетами, кора снята. Высоко обрублены и сучья. Соболь ловкий, он может подняться на деревья и уйти «грядой», то есть по деревьям, прыгая с одного на другое. Ваня прислонил к стволу дерева сухой пень и, взобравшись на него, стал очищать кору с дерева. Дерево было мерзлое, и топор отскакивал от него.

Совершенно неожиданно из-под снега вместе со снежной пылью выскочил зверек и бросился прямо к сетке.

«Соболь!» Ваня спрыгнул с пня и бросился к нему, но зверек еще не успел запутаться в тенетах, прыгнул вдруг на Ванино плечо, и не успел Ваня что-либо сообразить, как соболь был уже на дереве.

— Эх! — вскрикнул отец, и почти одновременно прозвучал негромкий выстрел из шомполки. Зверек медленно повалился по заснеженным лапам ели.

Позже всех вернулся в этот день Терентий. Поужинав, он принялся обдирать шкурки белок. Их было двенадцать.

— Ну, Василий, — окончив работу, обратился он к Ваниному отцу, — кто завтра со мной?.. Соболя я нашел, да без тенет ничего не мог сделать.

Отец, кряхтя, слез с нар.

— Где?

— Выше рассохи по Каменному логу…

— Ну что, Иван, пойдешь? — спросил он у брата.

— Можно, — отозвался тот.

— Ну вот и идите… А ты с ними пойдешь… Учись. — Это уже относилось к Ване.

Утром, наскоро похлебав сухарницу и накормив собак, охотники стали собираться.

— Меня не ждите ночи две, — как-то между прочим произнес дядя Семен. — Уйду в дальний балаган. Что-то маловато белки по моему путику…

— Идите с Аристархом, — посоветовал Василий. — Вдвоем сподручнее. Да нарту возьмите. В ольховнике на Камне сейчас лоси живут. Мяса же у нас мало. Да поживите подольше — с неделю. По плашкам мы сами обойдем.

До рассох шли впятером. Потом дядя Семен и Аристарх свернули в сторону, а Ваня следом за Терентием и дядей Иваном стал подниматься на крутую россыпь. Собак держали на привязи: так посоветовал перед отходом Василий.

— Не будут за белкой идти — скорей соболя найдете, — напутствовал он.

К полудню вышли на свежий след, но двигались по нему недолго — соболь пошел грядой. Посоветовавшись, решили спустить старую Дамку, она хорошо чуяла соболя, остальные собаки могли помешать ей. Но зверек, почуяв погоню, стал путать следы. Он делал круги по лесу, менял направление. Собака несколько раз сбивалась со следа, и охотники помогали ей. По еле заметным признакам — то по осыпавшемуся снегу, то по нескольким иголкам хвои или кусочку ободранной коры — они определяли направление погони. Следы вели все выше и выше.

— Это хорошо, — думал дядя Иван, — на вершине лес мельче и реже. Там с гряды сойдет.

Догнали соболя на вершине горы. Первым его увидел Ваня.

— Вот он, вот!

— Слева забегай, слева… Да быстрей… — торопит его Терентий.

Лайка в несколько прыжков догнала соболя, но он успел юркнуть в узкое отверстие между сучьями вывороченной с корнем ели.

— Собак спускай да круг делай, круг… Пошире расходись! — командует дядя Иван.

Сделали круг. Сразу же стали ставить тенета. Снег на горе был неглубокий, и работу вскоре кончили.

Для большей уверенности Иван сделал еще два круга и, успокоившись, вернулся к охотникам. Они уже развесили колокольчики на тенетах, очистили кору на деревьях и вырубили мелкие елочки. Развели костер, покормили собак. Между тем сгустилась темнота. Посовещавшись, решили устроить нодью и ждать утра. Первым вызвался дежурить Терентий. Ваня с дядей легли к нодье.

Проснулся Ваня неожиданно. Кто-то тряс его за плечо, приговаривая:

— Вставай блины есть. Горяченькие, с маслом!

Ваня открыл глаза. В неверном свете луны увидел перед собой Терентия. Он держал соболя за передние лапки.

— Полюбуйся-ка! Сибирский.

Соболь действительно был красивый. С короткими округлыми ушками и выразительной мордочкой он казался сообразительным и каким-то озорным.

— Постойте, а как же вы… Почему не разбудили?

— Ха-ха-ха! Ну и насмешил ты, парень. Когда же тебя будить, коли соболь без предупреждения в атаку пошел на нас? Хорошо, что Иван не уснул. Схватил его, когда он уже тенета прогрыз.

Иван между тем собрал тенета. Положил их к нодье.

— Ну, теперь досыпать. Утром спустимся вниз, обойдем по плашкам. Ты, Ваня, пойдешь по своему кругу — Матвей-то ушли с Василием проведать мишку, а мы с Терентием — по своему. Подыматься будем пораньше.

5

Семен и Аристарх возвращались к балагану. Они решили провести в нем последнюю ночь, а утром, нагрузив на нарту пушнину, отправиться в избушку.

По пути решили еще раз осмотреть место, которое облюбовал Аристарх для постройки избушки.

— Место самое подходящее, — рассказывал он. — Возле ручья, под чурком…

— Пойдем поближе к релке, — предложил Семен и, чертыхаясь, свернул в сторону.

Следом двинулся Аристарх. Побрели по косогору, но не прошли и десятка сажен, как почти из-под лыж с шумом выпорхнули несколько рябчиков. В сильные морозы они вылетают на ольховник, днем жируют на ольховой шишке, а ночью спят в снегу. Тут-то и подкарауливает их соболь или хитрая куница. Однако следов этих зверьков поблизости не было. Впрочем, охотникам сейчас было не до следов. Они разом вскинули ружья, и два рябчика, которые сидели на ближних деревьях, упали в снег. Первым к убитой птице подошел Семен. Он нагнулся над ней и неожиданно заметил, что снежный сугроб неестественно желтый.

«Уж не берлога ли? — мелькнула догадка. Перезаряжать ружье было неудобно, и Семен, сделав несколько шагов, оказался на самом сугробе. Он внимательно оглядывался кругом, доставая из тугого патронташа патрон с пулей. Неожиданно ему показалось, что лыжи что-то тихонько задело. Он глянул на них и замер: из снега между лыж выставился медвежий нос. Узенькие злые глазки уставились на охотника.

Решение появилось мгновенно. Почти одновременно Семен опустил в снег ружье и выхватил из-за пояса топор. Размахнувшись что было силы, ударил. Жуткий рев раздался из-под снега. Какая-то сила вырвала топор из рук. Подхватив ружье, Семен в два прыжка отскочил от берлоги, успев только крикнуть:

— Медведь!

Но Аристарх уже понял. Он подбежал к толстому кедру, надеясь оттуда выстрелить в выскочившего медведя. Но зверь опередил охотника.

Он, подняв фонтан рыхлого снега, выскочил вовсе не из того места, откуда ожидал его охотник, и сразу кинулся на Семена, не успевшего зарядить ружье. Стрелять Аристарху нельзя. Можно попасть в товарища. На беду, из берлоги показался второй медведь. Не целясь, Аристарх вогнал в него пулю. Зверь рявкнул, перевернулся через голову, и ту на него набросились подоспевшие собаки. Из-за дыма и снега охотник не видел, куда исчезли Семен и первый медведь. Все-таки он бросился вперед и увидел, как Семен, словно на учении, лежит на животе и, положив ружье на согнутый снегом куст ольхи, целится в убегающего зверя. Выстрел сочно прокатился над ручьем. Зверь присел на задние лапы и, взревев, схватил зубами заднюю лапу. Но прогремел второй выстрел, и он медленно осел на снег.

— Семен, ты жив?

— Кажется, жив… — обернувшись, произнес тот. К бледному его лицу медленно приливала кровь. — Вот ведь как: сбил меня с ног в тот момент, когда я затвор закрыл. Кажется, не задел.

Поднявшись, он снова зарядил двустволку и подошел к зверю.

— Пестун… А где же рана? Ведь я его топором хватанул промеж глаз.

— Может, другого?

Подошли к другому зверю. Это была громадная медведица. На морде медведицы раны тоже не оказалось.

— Вот штука! — недоумевал Семен. — Кого же я тяпнул?

— Может, промазал?

— С метра-то?.. Да и топор кто-то вырвал…

Он подошел к тому месту, где ударил зверя топором, держа наготове ружье, и заглянул в отверстие. Внизу темно. Осторожно сунул коек в черноту. Черенок уперся во что-то мягкое. Семен с силой надавил на него, крутнул, а затем выдернул обратно. На конце черенка торчал черно-бурый клок шерсти.

— Неужто еще один?..

Аристарх взял ружье на изготовку и подошел поближе. Семен еще несколько раз ткнул в берлогу койком. Потом принялся разрывать снег. Вскоре, очистив от сучьев «чело» — вход в берлогу — и разрубив корни, добрался до третьего.

Через два дня все мясо вывезли на нартах к избушке.

— Корму теперь и нам и собакам хватит, — радовался Василий. — Еще в весне пару лосей подстрелить, тогда проживем!

6

В марте не охотились. У зверей начались линька, гон. Все занялись строительством избушек для геологов и лесоустроителей. Иван по карте нашел места, где надо было их построить, и мужики принялись за дело. Иван с Семеном, Терентием, Аристархом и Матвеем ушли в самые дальние кварталы, намереваясь построить там избушки до начала большого снеготаяния, а Ваня с отцом стали заготовлять лес и плахи для строительства двух ближних избушек. Все шло хорошо.

Но однажды случилось непредвиденное. Отец утром забыл закрыть чамью, а вечером, придя с работы, обнаружили, что там кто-то побывал.

Вором оказалась росомаха. Вредный этот зверь не так много съел провизии, как изгадил ее. Росомаха растаскала и спрятала по лесу мясо, рассыпала муку и не только рассыпала, но еще и покаталась в ней и в довершение всего нагадила. К тому же зверь опрокинул бидон с керосином. Мука теперь, конечно, никуда не годилась.

Старик долго убивался.

— Что мужикам-то теперь скажу?.. Мясо — шут с ним. Добуду. А с мукой-то как? Ведь есть нечего.

Ваня подсчитал, что если на каждого в день расходовать по три сухаря и горсти муки, то хватит этого на месяц. А жить надо месяца полтора. Долго думал старик, как быть, и придумал.

— Придется тебе, Ваня, отправиться на Велс. Дойдешь на лыжах быстро — дня за четыре. Попросишь у кладовщика Савельева полмешка муки да мешок сухарей и на нарте доволокешь до шалаша, что на Таборной. Мы туда выйдем недельки через три. К этому времени реки вскроются. Порыбачим и поплывем домой…

На следующий день, еще затемно, Ваня закинул за плечи мешок и, надев широкие, подбитые мехом лыжи, быстро заскользил по пойме речушки навстречу маячившим вдали синим горам. Дамку отец взял на поводок. Пусть остается. Обдерет еще лапы в дороге. Долго стоял возле избушки отец, следя за тем, как удаляется, растворяясь в предутренней темноте, фигура сына. Потом быстро поваливший сырой снег скрыл и ее, и горы, и речку, и крутые берега.

7

— Ну что, мужики, начнем? Сиди не сиди, а робить надо…

Проговорил это Аристарх, поднялся первый от костра, поплевал на рукавицы и направился, утопая в снегу по пояс, к стройной высокой ели.

— Пойдет на обклад, мужики?

— Пойдет. Такая и на избу пойдет, — меряя взглядом дерево, говорит Терентий. — Может, потоньше можно. Сподручней с ними бы…

— Нет уж, давайте, мужики, делать как следует, — отрезает Иван. — Им, поди, не одно лето в избушках жить придется. Да и для нас сгодятся.

У охотников нет с собой пилы. Но, привычные к топору, они работают споро. В тот же день разрыли снег, вкопали четыре толстые чурки и на следующий день принялись рубить избушку.

Еще неделю тому назад они искусно охотились на белку и куницу, умело брали соболей, а сегодня так же умело, споро, как будто этим только и занимались всю жизнь, строят. Через пять дней избушка была готова. Сделали все: и нары, и ве́шала — сушить одежду, и два оконца с рамами, и дверь из толстых кедровых плах.

— Кабы стекло да навесы, да еще буржуйка с трубой, так хоть сейчас вселяйся, — закрепляя последнюю плаху на крыше, говорит Аристарх. — Не избушка, а дворец.

— Самое главное — плахи какие, — хвалится своей работой Терентий. — Отродясь таких плах не выкалывал. Ну и кедр попал!

Он не удержался и еще выколол несколько плах.

— Пригодятся.

Вторую избушку делали значительно дольше. Деревья на новом месте оказались косослойными. Каждую плаху приходилось тесать топором, а на это уходило много времени.

— Ну их к лешему, эти избушки, — ругался Терентий. — На них на рукавицы не заработаешь.

Вечером у костра он снова завел разговор.

— Может, правда бросить эти избушки. Я сегодня кедр валил, так с него орехи дождем сыпались. Сейчас насты начнутся. Орехи собирать самое время…

— Да, не мешало бы, — робко поддержал Терентия Матвей.

— Дело, конечно, ваше, мужики, — хмуро заговорил Иван. — На орехах и правда можно заработать побольше. Но только неладно получается: избушки строить мы договаривались, людям пообещали, а сами — в сторону.

— Так две вот и сделали, — стоял на своем Терентий. — На остальные, скажем, времени не хватило. Что нам из-за них такой фарт терять?

— А я считаю, что слово свое надо держать, — вставил Аристарх. — Иван верно говорит: на нас надеется Зарницын и не след его подводить.

— Да что он тебе, Зарницын, золотые горы отвалит?

— Дело не в золотых горах, — продолжал доказывать свое Иван. — Конечно, если за орехи заняться, можно и больше получить. Для нас, охотников, это лучше. А Зарницыну избушки нужны. И если уж правду говорить, то они и не ему нужны, а государству. И нужны больше, чем три или пять мешков орехов, которые можно насобирать. Городского, не знакомого с лесом человека в тайгу ведь не пошлешь. Потому к нам и обратился Зарницын. Обратился, можно сказать, не как купец, а как государственный человек. Выходит, делаем-то мы тоже государственное дело. И я полагаю, что это очень даже важное дело.

— Верно, — поддержал брата Семен. — Мы сейчас все равно как на службе. Подписали соглашение добровольно и, выходит, стали как добровольцы в армии.

— А добровольцам обратного хода нет, — заключил Иван.

— Ну, ладно, — сконфуженно стал оправдываться Терентий. — Я тоже понимаю, что нельзя от слова отступать. Да очень уж много орехов сегодня мы видели с Матвеем. Вот. — Он развязал мешок и высыпал на бересту горку орехов. — Собрали с одного кедра. Попутал бес на них. Берите…

Принес свои орехи и Матвей.

— Угощайтесь.

Больше разговоров о том, строить или не строить избушки, в артели не было.

Работали споро. Через три недели охотники вернулись к зимовью.

8

Все сильнее и сильнее пригревает солнце. На южных склонах крутых увалов снег начал подтаивать. Густые пихтачи уже давно сбросили с себя тугие и тяжелые комья снега и стояли сейчас зеленые. Первый глухарь первый раз пробороздил снег своими крыльями, идя на старое токовище. Весна наступала.

Последний раз обошли охотники свои ловушки. Нужно было трогаться к реке, где ждали их припрятанные с осени долбленые осиновые лодки, где должен быть Ваня с мукой или сухарями.

— Эх, поел бы сейчас свежих харюзков! — вздыхал Аристарх, улегшись на нары после ужина.

— Эк, нашел о чем толковать после ужина-то. Аль не наелся? — пошутил Иван.

— А ты-то наелся двумя сухарями?

— Да мне что… я привычный. Вот в Кронштадте по осьмушке на день ел, а все жив… Нет, Аристарх, худой из тебя кашевар. Ваня хоть и моложе тебя, да варил лучше. И портянки над котлом у него не висели… Во флоте из тебя бы кок, конечно, не вышел. Да что там кок. Тебя бы до камбуза на десяток сажен не пустили.

— Да из чего варить-то, — горячился Аристарх. — Одно мясо, а крупа где, а мука? А картошку да лук ты мне дал? Вон в девятнадцатом у нас…

— Нашел чего вспоминать! В девятнадцатом-то я за обе щеки уписывал трофейные консервы да Антанту благодарил за то, что нас исправно харчами снабжала. Ну, конечно, не добровольно — так тут уж сам будь не промах. Ты вот из двух сухарей не знаешь, что сделать: то ли сухарницу варить, то ли так их съесть, а у нас было однажды такое…

Лай собак и крики возле избушки прервали его.

— Кто там, однако, может быть? — Василий поспешил на улицу. Иван и Семен, сунув ноги в няры, вышли вслед.

Возле избушки остановились две упряжки оленей. Двое мансийцев привязывали оленей к деревьям, а двое — один высокий, постарше, а второй еще совсем молодой — отгоняли от упряжек наседавших собак.

— Соболь, Дамка, Валет!.. Назад! — крикнул Василий.

— Драстуй, Рума! — широко улыбаясь и протягивая охотникам руки, шагнул вперед высокий худой мансиец.

— Здорово, Савка! — Василий пожал протянутую руку.

— Однако узнал! Думал: совсем забыл…

— Заходите в избушку, — пригласил Василий.

Савка что-то сказал на своем языке и кивнул головой товарищам. Они, видимо, не умели говорить по-русски и молча с любопытством поглядывали на незнакомцев. Однако в избушку зашли следом за Саввой.

— Чай, Аристарх, на уголья поставь, — коротко бросил Василий и, нагнувшись ближе, тихо добавил: — Бутылку со спиртом достань…

Мансийцы, не снимая малиц, шумно садились прямо на пол возле нар.

— Садись, малый, на нары, — предложил Иван молодому мансийцу, но тот вместо ответа откинул капюшон малицы, и тут Иван увидел на голове его множество тонких черных косичек.

— Ба-а, да ты, брат, девка, что ли? — изумленно крякнул он.

— Демья, Демья, — закивал радостно тот головой и добавил что-то еще.

— Вот и договорились с тобой, — засмеялся Иван. — Нет, ты все-таки, видать, парень, а вот косы-то зачем отрастил?

— Так у них закон такой: косы носить, — вмешался Аристарх.

Он хлопотал возле гостей, ставил на скамейку кружки, доставал из мешочка сахар. Чай вскоре вскипел, и Василий, разлив его в жестяные закопченные кружки, поднес каждому из приехавших, подал по кусочку сахару. А потом в маленький алюминиевый стаканчик налил разбавленный водой спирт и, подавая каждому, приговаривал:

— Кушай на доброе здоровье!

Мансийцы пили, морщились, причмокивали губами и шумно запивали кипятком. Высокий подозвал к себе остальных. Коротко о чем-то посоветовавшись, он вышел за дверь и вскоре вернулся обратно, неся небольшой мешок муки.

— Моя вези муку… Возьми…

Василий вежливо поблагодарил его и, развязав кошелек, протянул мансийцу деньги.

— Засем даешь? — обиделся высокий. — Ты брат Тойко спасай. Я тебе помокай… Засем даешь?... Моя видел: твой хлеба нет, у меня есть. Бери…

Василий поспешно спрятал кошелек.

— Лучше иколка-кранка дари…

Василий порылся все в том же кошельке, достал оттуда две граненые иголки.

— Вот спасиба, — засуетился тот. — Совсем помок, Рума… Унты, парка шить будем. Костяной иголка совсем отвык…

Утром мансийцы уехали. Они спешили по последнему зимнему пути проехать по каменистым россыпям Березового кряжа и Тулыма.

— Оставайся нельзя, — говорил на прощанье высокий мансиец, — снек тай, нарта будет ломай на каменьях. Ехать нада, олешки пасти. Там мноко олешка…

Стали собираться и охотники. В течение двух дней они сортировали и увязывали шкурки зверьков, чинили лыжи, нарты. Еще день ушел на баню. Охотники натопили пожарче избушку, нагрели в котлах воды и по двое мылись. Воды, конечно, не хватало. Следующие двое уже заранее грели ее на разведенном поблизости костре, вешая над ним только что освободившиеся котлы.

Ночью по заморозку отправились в путь. После первой ночевки взяли круто вправо и через три дня вышли к берегу порожистой Вишеры.

Здесь, в устье Мойвы, нашли они свой рубленый шалаш, повешенные с осени сети и перевернутые вверх дном лодки-осиновки. Вани не было.

— Наверное, речки помешали, — строил предположения Василий. — Разлились рано. Теперь, поди, сидит на Велсе, ждет нас…

Охотники хмуро молчали.

9

Вторую ночь Ваня решил провести у подножия высокой каменной кручи. Поблизости он заметил небольшую сухостойную ель и, свалив ее, сделал нодью. К вечеру потянуло прохладой. В высоком небе зажглись звезды. Ваня долго-долго смотрел на них. Звездочки мерцали, и казалось почему-то, что они дрожат от холода и хотят согреться. Вскоре они и в самом деле быстро поплыли к костру и закружились вокруг него в веселом, но безмолвном хороводе. Ваня протягивает руку, хочет поймать хотя бы одну из них, но они увертываются, проскальзывают между пальцами. Пляска их становится все быстрей и быстрей, они уже разбегаются далеко от костра, больно ударяются о лицо, и Ваня пытается закрыться кожаной рукавицей, но вдруг просыпается.

Огонь в нодье ярко разгорелся, и жар от костра больно жжет лицо.

Ваня ногой вбил жердь, что зажата между бревен, и огонь немного ослаб. Затем он повернулся к нодье спиной и снова уснул.

Весна — тяжелая пора для таежников. Утром наст застывает так, что можно идти без лыж, но уже к полудню снег оттаивает. Приходится надевать лыжи, но кристаллы снега настолько крепки, что срывают ворс со шкур. Лыжи от этого «лысеют», и идти становится очень трудно. В довершение всего на затененных местах снег пудовыми комками налипает на лыжи, приходится поминутно околачивать их, ударяя палкой то по одной, то по другой.

Обычно к вечеру охотник выбивается из сил и, едва разведя костер и кое-как закусив, впадает в забытье.

Реки весной начинают разливаться, и путнику приходится много времени тратить на то, чтобы найти переход или устроить какую-либо переправу. А сколько других трудностей поджидает охотника в лесу!

Рушатся весной древние, выветрившиеся скалы, валятся подгнившие сухостойные деревья, от неосторожного движения человека сползают с крутого каменистого косогора в бурливую речку подтаявшие сугробы снега. Очень осторожным надо быть в лесу в такое время. Тайга не любит, когда нарушают ее законы, и безжалостно мстит за это.

Ваня нарушил закон тайги, устроившись на ночлег под высокой каменистой кручей. Днем на вершине горы снег подтаял. Тоненькие ручейки побежали вниз, к подножию, но на пути затерялись в расщелинах камней, заполнили их, а к ночи вода начала замерзать. Как маленькими клиньями, разрываются камни, расширяются трещины, временами из-за этого происходят настоящие камнепады. Извечна работа воды и мороза. Некогда крутые и высокие Уральские горы настолько разрушены ими, что стали доступны человеку в любом месте. Здесь нет высоких пиков, нет глубоких ущелий, но горы есть горы. В них всегда нужна осторожность. Вода, замерзнув в расщелине, давит на каменную стену, распирает породу, все шире и шире делается щель, все податливей камень. И вдруг, не выдержав напора, ахает пушечным выстрелом, валится вниз с грохотом, увлекая за собой груды мелких камней и обломки деревьев.

Так случилось и на этот раз. Поздно понял охотник свою ошибку. Проснувшись от шума, он стремглав кинулся прочь от скалы, но град камней настиг его раньше, чем он успел сделать несколько прыжков. Очнувшись, Ваня обнаружил, что правая нога его выше колена кровоточит, а при сгибе в коленный сустав острым ножом впивается резкая боль. Охая, он едва уселся на камень и тут же заметил, что лыжи разбиты в щепки. Ружье и запасы провизии оказались целыми, но как быть без лыж? А тут еще нога. Что с ней?

Ваня, стиснув зубы пошевелился, но боль в колене настолько сильна, что он замер. Лоб от напряжения и боли покрылся потом.

Как же быть? Он вспомнил, как мать его правила соседке Агафье вывихнутую ногу, как осторожно покачивала ее и растирала ушибленное место. Эх, нет ее здесь! Попробовать, что ли, самому? Мать всегда говорила, что править надо «скропа», то есть сразу. На этот раз Ваня привязал к ноге ремень, затем пристегнул его к нетолстой рябине и, перевернувшись на живот, осторожно пополз, упираясь здоровой ногой. Боль в колене усилилась. Он потянул еще — стало еще больнее, он рванул крепко и сразу застонал. Но ноге стало как будто легче. Отдохнув, он пошевелил ею. Боль в колене осталась, но теперь уже какая-то тупая, ноющая.

До утра Ваня просидел у костра, разогревая и разминая колено. А утром, вырубив палку с развилкой на конце, медленно побрел в сторону реки.

Днем к месту ночевки осторожно подобралась рыжая лисица и, обнюхав Ванины следы, осторожно побежала вдоль них.

10

Василий проснулся раньше всех. На реке что-то трещало и грохотало.

— Ледоход, ребята! — сообразив, в чем дело, крикнул он и поспешил наружу. Вскоре на берег высыпали и остальные.

Охотники глядели на Вишеру и не узнавали ее. И без того быстрая и порожистая, она сейчас казалась еще стремительней. Особенно неистовствовала река в перекате. Большие синие льдины превращались на его острых камнях в мелкое крошево. Иногда льдина останавливалась, наткнувшись на камни, и тогда река, казалось, останавливала на миг свой бег. Но уже через минуту в неудержимом стремлении своем с хрустом ломала перегородившую путь льдину и яростно швыряла ее обломки, попутно ворочая многопудовые камни. Грохот стоял непрерывный.

Охотники развели маленький костер возле избушки, вскипятили вместительный пузатый чайник и, попивая кипяток вприглядку, следили за буйной игрой реки.

— Эх, силища-то, — вздохнул Иван. — Вот бы ее обуздать да на службу человеку направить!

— Попробуй обуздай! — рассмеялся Терентий. — Она тебя так обуздает, только держись…

— А все равно когда-нибудь обуздают! — упрямо сказал Иван.

— Это как же так?

— Да так! Плотину сделают, вроде как для мельницы, и будет вода крутить, только не водяные колеса, а машины. А от них по проводам электричество пойдет. И что хошь им можно будет делать.

— Эх куда загнул! «Что хошь делай...» — недоверчиво покосился на него Василий. — Может, и вон кедры валить иль рожь жать? Да и кто же такую силу плотиной перегородит?

— Ну, насчет того, чтобы кедры валить, пока не знаю, а вот машины всякие крутить — это обязательно будет. А перегородить — перегородят. Волгу вон и ту перегородят. План такой уж есть, говорил нам один докладчик.

— Какие же машины крутить-то, Иван? — съязвил Аристарх. — У моей бабы есть машины — прялка да кросна, так она и без этого самого лепетричества обходится…

— Да-да, — поддакнул Терентий. — У меня еще есть машинка веретена точить, так, может, и ее крутить будет? Или вон Матвею цигарки закручивать?..

— А фабрики, а заводы, а свет в дома? — загорячился Иван. — Аль вы думаете, жизнь такой останется? Да что там! Мы уж о том не раз толковали…

— Ну ладно, ладно, — примирительно заговорил Аристарх. — Будет тебе в бутылку-то лезть. С тобой и пошутить нельзя. Нам вон осенью то же самое приезжий из Чердыни рассказывал. Будет агитировать-то… Садись…

Долго еще сидели у костра охотники, перебрасываясь односложными фразами. Каждый думал о своем.

Василий, глядя на излучину, за которой терялись белые пятна льдин, с тревогой думал о сыне: «Где-то он, вышел ли к Велсу до ледохода? Здоров ли?»

А льдины плыли и плыли, унося с собой последние остатки зимы, навстречу теплу и солнцу.

Через день артельщики выехали на первую рыбалку.

11

Левый пологий берег Вишеры затоплен водой, на поверхности торчат только верхушки кустов. Временами плывущие льдины поднимают их, потом кусты снова распрямляются и, качаясь, бегут навстречу бешено несущейся толще воды. Со свистом рассекая воздух, над кустиками пролетела стайка чирков. Описав небольшой полукруг, птицы сели на воду и не спеша поплыли к небольшой курье.

Вольготно уткам в этих краях. В гиблую пору распутицы не каждый охотник отважится пробираться в верховья Вишеры. Многочисленные пороги в пору, когда река катит свои вешние воды, становятся недоступны для охотников и рыбаков: вооруженный одним только шестом, человек не может противопоставить свою силу силе реки. Нельзя пробираться в верховья и сухопутьем. Дальше Лыпьи нет даже пешеходных троп, а уж о зимниках и говорить не приходится. Попробуй пробираться, бредя по пояс в мокром, тяжелом снегу, поминутно рискуя сорваться с каменной кручи в кипящую на острых каменьях реку.

А многочисленные речки, впадающие в Вишеру… Для того чтобы перебраться через них, нужно почти на каждой строить плот. Сколько же уйдет на это времени, если иногда на десятке километров их встречается по три-четыре! Нет, пробираться в верховья Вишеры в эту пору нельзя. С верховьев можно — на плоту. Но путь этот для одиночки настолько опасен, что решаются на плотах плавать весной только отчаянные сорвиголовы или те, кому выбора нет: плыть или погибать.

Не было другого выхода и у Вани. Кое-как добравшись до берега Вишеры, он решил соорудить плот. Полдня ушло на поиски удобного места. Берег реки местами был скалистый и обрывистый. Строить в таком месте плот нельзя, в других — не было поблизости сухостойных деревьев. Наконец место было выбрано в устье неширокого ручья. Здесь течение тихое, а над самой водой торчат две высокие и толстые сухие ели. Их-то и принялся Ваня рубить. Только на следующий день, разрубив бревна и прочно связав их крепкими черемуховыми вицами, он сел на плот. Сердце учащенно бьется, дрожат руки, ноет нога.

— Но ничего… Теперь все в порядке, — твердит он вслух. — Теперь доберусь… Поесть бы только…

Утки садились временами близко. Занятый работой, Ваня не обращал на них внимания, но теперь голод сказался.

«Подстрелю на реке, а там пристану где-нибудь, поджарю», — решил он и оттолкнулся от берега.

Река сразу же подхватила плот, вынесла его к середине, закрутила вместе с редкими льдинами и понесла вниз. За поворотом начался перекат. Река здесь ниспадала ступенями, и с плота ясно было видно их. После первой же ступени, когда плот, казалось, проваливался на самое дно, все бревна стали мокрыми. Ваня едва успел схватить мешок, как по бревнам снова прокатилась волна, а в следующее мгновение на переднем конце плота оказалась тяжелая льдина.

Холодный пот выступил на лбу. «Еще ступень — и льдина сгрудит меня с плота!» Но этого не случилось. Плот вдруг плавно закачался, и льдина медленно поползла с него. Только сейчас Ваня заметил, что он миновал порог. «Пронесло», — вздохнул он. Впереди было плесо.

Вечером решил сделать привал возле невысокого, выступающего в воду мыска, поросшего высокими березами и мелким ельником.

«Рябчики тут должны быть», — решил он, подгоняя плот к берегу. Привязал его черемуховой вицей к корню вывороченной ели, перебрался на берег, заковылял к лесу. Облюбовал высокую развесистую ель, сел подле нее на вытаявшую из-под снега колодину и вынул манок.

Рябчик долго не откликался. Ваня хотел было пройти в глубь леса, как вдруг между стволами деревьев мелькнула серая тень. Птица бежала на зов по снегу. Временами она останавливалась, оглядываясь по сторонам, поворачивая при этом красивую, с маленьким хохолком, головку. Затем, пригнувшись, бежала снова. Ване было жалко стрелять в рябчика, но стрелять надо: он не ел уже вторые сутки. После выстрела сбоку от охотника хлопнул крыльями второй рябчик. Птица тоже бежала на зов, но выстрел спугнул ее. Ваня подобрал убитого рябчика и снова поднес к губам манок. Вскоре подлетел второй рябчик и тоже стал его добычей. Выпотрошив дичь, Ваня развел костер, потом обмазал тушки глиной и сунул их в золу.

Нежное мясо рябчиков и без соли оказалось очень вкусным. Ваня съел все без остатка. Потом отгрудил угли в сторону, настелил на пепел пихтовые лапы и лег.

12

Крошатся и без того мелкие льдины на бешено ревущих порогах. Вода клокочет, ударяясь о серые громадные камни.

«Только бы проплыть, — думает Ваня, — а там до Велса близко и порогов опасных больше нет...» Он готовится к новому испытанию. Ружье и котомку крепко привязал к плоту. Привязался сам, но, подумав, отвязал кушак. Плот могло разбить на камнях. Вооружившись длинной жердью, он ждал. Плот несло все быстрей и быстрей. Вон показались из воды первые черные камни, вон вскипает второй бурун. Ваня еще издали увидел место, где река словно обрывалась. Здесь брызги и пена, казалось, висели в воздухе. Острыми и высокими зубьями торчали из воды внизу черные камни.

«Не проскочить… — мелькнула в голове мысль. — В лодке можно, и на плоту вдвоем, а одному хана… К берегу не пристать: поздно...»

Только сейчас отчетливо представил себе Ваня, что нужно было делать раньше: оставить плот выше порога, затем спуститься пешком и только ниже порога строить новый плот. На мгновение он занят этой мыслью, но уже в следующее мгновение стал быстро выгребать вправо, отводя передние концы бревен от надвигающегося с бешеной быстротой камня. Он уже не замечает, что по плоту перекатываются волны. Вот плот резко повернуло вправо, при этом он прокатился по скрытому в воде другому камню, а впереди уже стоят новые. Ваня, сколько хватает сил, отгребает в сторону, проносится один камень, второй, но вдруг удар, треск. Толчок сбивает его с ног. Падая, успевает схватиться за бревна, но они почему-то поднимаются вверх, а затем стремглав летят вниз. Холодом обдает все тело, затем бревна опять поднимаются вверх. Он видит высокое солнце, но в тот же миг что-то тупое и тяжелое бьет по голове, в глазах плывут красные, зеленые и черные круги. Захлебываясь, Ваня проваливается в холодную и кипящую бездну реки…

13

Хариус любит быстрые горные реки с холодной и светлой водой. В жару, когда Вишера становится мелкой, а в воде появляется много зеленых водорослей, хариус уходит к устьям мелких речек и ручьев. Вода здесь обычно холоднее, меньше зеленых водорослей, в которых масса клещей — злейших врагов рыбы. Здесь и ловили в старину хариуса небольшими сетями — «сырпами». Но так было летом, когда хорошо видно, как рыба заходит в сеть. Весной же вода мутная, рыбу не видно, и приходилось рыбачить теми же сырпами «на тетиву». Не каждый постигает искусство определять по осторожному подергиванию шнура, что рыба вошла в легкую сеть. Но Василий повадки рыб, как, впрочем, и зверей, знает хорошо.

— Ежели вода прибудет, то утром поедем сырпать к Лебяжьим островам, — предупредил он с вечера своих товарищей.

— К Лебяжьим так к Лебяжьим… — тянет Терентий, разжигая костер. — Руки вот только в мозолях… Прижечь надо бы…

Шест, которым рыбаки толкают лодку, за долгий путь набивает кровавые мозоли. Проткнуть их нельзя — боль от соприкосновения с шестом в этом случае намного усилится. Опыт подсказывает другое. Мозоли прижигают.

Терентий срубил черемуху и стал греть ее над костром. Когда по всей палке кора вздулась небольшими пузырьками, Терентий плотно обхватил ее ладонями. То ли черемуховая палка, то ли кожа на ладонях дымит… Терентий строит страшные гримасы, но палку не бросает.

— Держи, держи! — подзадоривает Иван. — На землю не роняй, взорвется!

Но терпению Терентия, видно, пришел конец. Он швырнул палку в сторону, замахал руками, точно крыльями, затопал ногами по лужайке.

— Язви тя, — ругается он, подойдя вскоре к костру. — Думал, что до костей мясо сгорит…

На его ресницах от дыма и от боли выступили слезы. Зато теперь ладони — что береста. Матвей покосился на его руки:

— Да-а, кожа что надо… У медведя на лапах и то тоньше…

Вскоре вскипела уха. Терентий принес выпеченные еще утром лепешки. Они полусырые, но едят их все с аппетитом.

— Стало быть, и я стряпуха не из последних… — шумно хвастает он.

После трех кружек кипятку с сахаром вприглядку Терентий растянулся на пихтовых лапах возле костра. Он раскурил цигарку и, глубоко затянувшись ею, совершенно серьезно произнес:

— Вот так-то цари да князья и жили!

Где-то неподалеку тоненько журчит ручеек, шелестят под легким ветерком прошлогодние листья, сохнет земля. На противоположной стороне реки молодые березки охорашиваются над водой. На них вот-вот начнут распускаться первые зеленые листочки, и они ждут этой поры. А на осинах лист появится не скоро. Даже после того как березы и черемухи сплошь покроются зеленым нарядом, осины еще долго будут стоять голые, с набухшими почками.

— Эх, пора-то какая, — вздохнул Семен. — Скоро пахать…

— Да-а, скоро… — задумчиво тянет Матвей.

— Скоро уж и домой собираться, — нерешительно вставляет Аристарх слово и смотрит вопросительно на Василия и Ивана.

— Собираться надо, — согласился Василий. — Давайте денька через три и тронемся… На Лебяжьих надо сушняка навалить на плот.

У костра снова воцаряется молчание. Где-то на реке шумно всплеснул камень, сорвавшись с кручи. И опять тихо. Но вот в вышине раздались громкие трубные звуки.

— Лебеди… Что-то припоздали нынче, — удивился Матвей.

— Эти не припоздали, — поправил Василий. — Эти неподалеку живут.

Птицы высоко. В светлом весеннем небе охотники разглядели их. Лебедей четверо. Они, снижаясь, летят по направлению к Лебяжьим островам.

— Эх и птички… Вот пальнуть бы! — произнес, впрочем без всякого энтузиазма, Терентий.

Его никто не поддержал.

…Некогда были эти острова безымянными. Однажды плыли мимо них два охотника в одной лодке. Вдруг из протоки выплыла пара белоснежных лебедей. Молодой охотник, сидевший на носу, быстро прицелился и выстрелил. Птица упала за островом, вторая полетела следом за ней. Когда охотники обогнули остров, они увидели, как лебедь пытался помочь своей подстреленной подруге. Он подплывал к ней то с одной, то с другой стороны, нежно обнимал ее крылом, увлекая от лодки, подныривая под нее, силясь помочь ей подняться с воды, но тщетны были его усилия. Подруга лебедя все больше и больше заваливалась на бок. Шея ее клонилась к воде, а грудь обагрили капли алой крови. Отчаявшись, лебедь повернулся к лодке и смело поплыл навстречу людям. Он пронзительно кричал, бил по воде своими широкими крепкими крыльями. Охотники, в смущении опустив ружья, даже не пытались закрывать лицо от брызг. На их глазах подстреленная птица перестала биться, и они вынуждены были подобрать ее. Видя, что люди увозят подругу, лебедь долго кружился над лодкой. Потом он поднялся высоко-высоко, жалобно прокричал в последний раз, сложил крылья и камнем полетел вниз. Грудью ударился о лодку, погиб сам, но чуть не погубил и охотников. Они едва сумели добраться до берега, а ружья, припасы, снедь утонули на перекате.

С тех пор стали называться эти острова Лебяжьими, а лебедей по всей Вишере больше не стреляли.

— Сурьезные птицы, — вздохнул Аристарх.

…Ложится туман, тонко кутает тайгу, наполняя ее ароматом весны.

14

В лесных деревнях, в поселениях таежников телефонов нет, но все новости передаются быстро. Только пять дней тому назад на прибитом к берегу обломке плота старый рыбак из Усть-Улса нашел привязанный заплечный холщовый мешок с несколькими размокшими сухарями, и вот он уже доставлен в родную деревню Вани. Привез мешок охотник, направляющийся в низовья Вишеры.

Сгрудились мужики над речкой возле часовенки, мнут в руках мешок, вздыхают. На углу мешка черными нитками выстрочено «В». Всем ясно, что это метка Василия. Значит, с ним или с Ваней случилось несчастье где-то в верховьях порожистой Вишеры.

— Плотик, по всему видать, легонький был, — рассказывает между тем охотник. — Плыть на нем можно только одному…

Одному… Старики рассуждают вслух.

— Ежели лодки у них сорвало ледоходом, так плот они сделали бы побольше — на всех семерых… Может, кто через реку переезжал из артельщиков? Но зачем тогда котомка привязана? Нет, тут дело сурьезнее…

Вездесущие ребятишки уже успели разнести по деревне весть:

— У Андреевских Ваня али сам Василий утонул!

Прибежала к часовенке Ванина мать. Молча расступились перед ней старики. Взяла в руки мешок, развернула уголок, где была вышита буква «В», и, даже не охнув, повалилась на каменистый берег. А когда пришла в себя, сгрудившиеся вокруг женщины услышали только два слова:

— Ваня, сыночек…

Потом поднялась Пелагея с теплой, пригретой весенним солнышком земли и, сухая, сгорбленная, кажется, еще больше поседевшая, поплелась домой.

15

Уже давно скрылось за лысыми, еще покрытыми снегом, горами солнце, зажглись редкие звезды, а старому охотнику все не спится. Он ворочается на ложе из пихтовых лап, кряхтит. Товарищи вовсю посвистывают носами. Дремлют собаки. Вот и туман, легкий, сиреневый, поплыл над рекой, через час-два заря над Тулымом займется, а он не смыкал глаз. И которую уж ночь так — то ли третью, то ли четвертую. Одно старик знает: сегодня — последнюю. Сегодня утром он оставит свою собаку Дамку здесь, у избушки на берегу Вишеры. Это решено.

Совсем стара стала собака. Растеряла годы на охоте, в тяжелых переходах по парме. Растрясла по каменным россыпям, по берегам бурливых рек. Не найдешь, не воротишь их.

— Охо-хо, — вздыхает охотник и ворочается. Тотчас же зашевелилась Дамка, прикорнувшая сбоку. Подняла голову, поглядела на старика, потом снова уронила морду на лапы, но глаза не закрыла.

«Чует собачье сердце, что оставлю ее здесь, — думает старик. — То-то на меня все время глядит. Ох ты, беда какая… А оставлять надо. Задавить сил не хватит. Убить из ружья — тоже...»

Старую собаку в деревню не водят. Забьют здоровые. Будет чахнуть, гноить душу хозяину. Будет выть на луну в летние ночи и скулить за дверью в январскую стужу, просясь в избу. Нет, уж лучше сразу рубить. И собаке легче, и хозяину… Так уж решено.

Решение это пришло зимой, февральским вьюжным вечером. Утром охотники напали на следы трех лосей и пошли по ним.

К полудню они настигли лосей в глухом распадке. Собаки яростно напали на животных. Первым выстрелил Аристарх. Крупный лось после выстрела метнулся в сторону и этим увлек собак. Они кинулись следом за ним, а оставшиеся два сохатых, выскочив из распадка, помчались по редколесью. Двое охотников бросились за раненым лосем, четверо погнались за двумя убежавшими. Бежали долго, пересекли несколько ручьев, каменную гряду. В рыхлом снегу взяли лыжи, мерзлые ветки больно били по лицам. Собаки выбились из сил и отстали. Отстал от молодых охотников и старик. Задыхаясь, он проклинал свою старость, рыхлый снег, густые ивовые заросли, в которых запутывались лыжи. Наконец окончательно обессилев и потеряв надежду догнать охотников, он тихо поплелся по лыжне, подбирая брошенные молодыми в пылу погони шапки, рукавицы, топор. Старая Дамка, тяжело дыша, брела за своим хозяином. В сумерках старик и собака наткнулись на тушу убитого лося, но лыжня вела дальше: охотники преследовали остальных. Старик дальше не пошел. Он снял лыжи, сел на тушу зверя и… заплакал. Он всхлипывал, плечи его тряслись, и горькие, как пихтовая смола, мелкие слезинки катились по морщинистому лицу, застывая на бороде.

Старик плакал по безвозвратно ушедшим годам, по тому минувшему времечку, когда не то что лося, но и лису по февральскому двухметровому снегу-пурхуну догонял на лыжах. Он завидовал силе и ловкости молодых, ругал себя за немощность и плакал.

Глядя на хозяина, завыла и Дамка. Завыла протяжно, тоскливо, как по покойнику. Погоня за лосями ей тоже далась нелегко. Лапы и уши ее были до крови ободраны о сучья и ветки, шерсть клочьями свисала со впалых боков. Старик горько вздохнул, погладил Дамку по голове.

— Отохотилась, старая… Отходила по парме-то…

И, стыдясь своей минутной слабости, добавил:

— Ну, будет выть-то. Что уж теперь…

А вот теперь надо решаться на последний шаг.

— Тогда надо было… Под горячую руку… — думает старик. — Опять же охотиться не с кем было бы… Хоть стара, а выследила в один день двух соболей…

Утренняя заря зажглась над Тулымом. Растворился в прозрачном воздухе туман, где-то на выломках зачуфыркали косачи. Стали пробуждаться и другие птицы. Лес постепенно наполнялся их свистом и гомоном. Проснулись и артельщики.

Плеснув на руки и лица студеной воды, они начали выносить из избушки мешки с пушниной, ружья, продукты. Складывали скарб на берегу, напротив большого плота с привязанными к нему лодками. Все делалось не без той суматохи, которая всегда сопутствует сборам домой. Охотники, народ хоть и немного угрюмый, серьезный, но обычно при отъезде без шуток не обходится.

— Терентий! — кричал один. — Хромовые-то сапоги медведю оставляешь? — И вытаскивает из-под нар облезшие порванные нары.

— Зачем медведю, — басит тот. — Это я твоему петуху, Аристарх Маркелович, подарю. Ему не привыкать в такой обувке щеголять…

И все хохочут, потому что петух Аристарха в самом деле щеголял в кожаных чулках, сшитых хозяином в наказание за то, что разгреб грядку с табаком.

А Терентий между тем продолжает:

— Нет, пожалуй, отдам я их Матвею. Пусть он из них уху сварит…

И опять все хохочут, потому что помнят, как Матвей однажды вместо мяса в потемках положил в артельный чугунок кусок замерзшей медвежьей шкуры.

Но вот из избушки и из чамьи убрано все, что следует погрузить на плот и в лодки. Начинается погрузка. Грузят уже без шуток, привязывая мешки к плоту и лодкам черемуховыми вицами и веревками. К кожаному мешку, в котором лежит около трех десятков собольих шкурок да около полусотни куньих, привязали большое сухое кедровое полено. В дороге все может быть. На перекатах плоты нередко разбивает. Было немало случаев, когда неосторожные охотники теряли бочки, ружья, пушнину. Мешок же с сухим кедровым поленом не утонет.

Погрузка кончилась, когда солнце уже выплыло из-за горизонта. Старик деловито оглядел избушку, принес в нее несколько охапок сухих дров, бересты, положил на полку коробочку со спичками, банку с порохом, свинец, в берестяной чуман насыпал сухарей. Затем обследовал чамью, поправил на крыше плаху.

— Все? — вопросительно глянул на стоявших поодаль артельщиков.

— Все вроде бы, — вразнобой ответили те.

Потом все сели к костру, выпили по маленькой баночке спирта, который всегда сохранял старик до дня отъезда, съели по куску вареного мяса, выпили по кружке кипятку. Молча посидели.

— Ну идите, вяжите собак к плоту, — подымаясь, кивнул в сторону реки старик. — Я сейчас…

И пока охотники привязывали собак, старик отвел свою Дамку к избушке, бросил ей кусок вареного мяса и, не оглядываясь, быстро пошел к плоту.

— Отчаливай! — крикнул он, еще не ступив на плот. И, видя, что замешкались товарищи, выхватил из-за пояса топор и рубанул им по вице, которой плот крепился к прибрежной ольхе.

Плот сразу дернулся, медленно разворачиваясь, стал отваливать от берега. Старик прыгнул в привязанную лодку, схватил шест, уперся им в дно.

— Василий Гаврилович! Собака-то… — вымолвил кто-то из охотников, но старик прервал его грубо, визгливо:

— Не твое дело! Отталкивайтесь живей!..

Все нажали на шесты, и плот, подхваченный течением, вынесло на середину реки. Вскоре с места стоянки донесся собачий визг, а затем протяжный, тоскливый вой. Тявкнула на плоту собака, потом вторая, а потом завыла вся свора, задрав головы кверху. Старик прикрикнул на собак, огрел нескольких шестом. Вой на плоту прекратился. Таял в нарастающем шуме переката и вой одинокой собаки, оставшейся на берегу. Охотники повернулись навстречу опасному порогу и молча сжимали в руках шесты и греби, готовые выполнить приказания самого старшего и самого опытного артельщика. А он стоял возле передней греби плота и зорко смотрел вперед. Ветер развевал его седую бороду, шевелил волосы на голове. Ветер же сдул со щек две маленькие мутные слезинки…

16

Эх, Вишера-река! Быстрая, неуемная. Пробила себе путь промеж скал да крутых увалов, а пороги не сравняла. На каждой версте по порогу, один опасней другого. Каждый свое название имеет. Вот и сегодня артельщики должны были миновать самый опасный из Бабьих порогов. Сумасшедшая в этом месте река. Она ревет, зажатая каменистыми берегами, волны с ревом набрасываются на громадные камни, разбросанные в русле. Человеческого голоса тут не слышно, не видно речного дна, по поверхности реки плывет плотным слоем белая пена. Бабьи пороги… Сколько тут было печальных случаев. Не раз ниже их на галечной отмели находили ружья, шапки, обломки лодок и бочек. Случалось, находили и мертвых хозяев всего этого добра. Бабьи пороги…

В народе говорят, что назвали их так потому, что женщина-мансийка в долбленой легкой осиновке переплыла один из этих порогов с помощью одного только шеста. Давно это было. Очень давно. Говорят, в тот год, когда шел по Вишере Ермак в Сибирь. Тогда и Вишера-то называлась по-иному, так, как доселе называют ее изредка встречающиеся тут мансийцы оленеводы, — Пассер-Я.

…На берегу реки, как раз в том месте, где кончается последний порог, было крупное мансийское стойбище. Казаки подошли к нему в середине лета, когда мужчины пасли оленей на высоком Тулыме. Старики, женщины и дети не могли оказать достойного сопротивления и сдались на милость победителей. Но одна женщина, смелая Синьга, успела схватить колчан со стрелами, лук и бросилась к реке. За ней кинулись несколько человек. Но Синьга была проворна, как рысь, и быстра, как олень. Она на бегу метко стреляла из лука и ранила трех или четырех казаков. Преследователи наконец опомнились и схватились за свои пищали. Но женщина уже вскочила в лодку и скрылась под обрывистым берегом. Поднялась против течения к тому месту, где из воды торчат крупные камни. Потом она повела свою лодку между камнями, переправилась на другой берег и скрылась в тайге…

Перед порогами охотники причалили к берегу. Посовещавшись, решили весь груз перевезти на лодках, а после на бичеве оплавить плот. Если его и разобьет, ниже порогов можно будет сделать другой.

Старик поплыл первым. Голова его с развевающимися волосами мелькала среди крупных черных камней, среди брызг и пены. Страшно смотреть было со стороны на него. Но старик благополучно миновал опасное место. Следом поплыли Аристарх и Терентий.

— Проплывем, — успокаивал Аристарха Терентий. — Старик вон проплыл.

Но они не проплыли. В излучине лодка налетела на камень, перевернулась и… осталась на месте. В лодке лежал невод. Одним концом он был привязан к корме долбленки, вторым зацепился за камень. Легкую осиновку швыряло, словно щепку. Весла, шесты, бочки с рыбой, мешки поплыли по реке. Аристарх, как сидел на носу с веслом в руках, с веслом же оказался в воде и вскоре был выброшен на берег. Терентию удалось ухватиться обеими руками за сувиток лодки. Вместе с ней его швыряло из стороны в сторону. Иван, плывший следом и видевший все это, ничего не успел сделать. Он птицей пролетел мимо барахтающегося Терентия, едва успев отвернуть от его головы нос своей лодки. И все-таки он сумел выбросить свою «посудину» на берег значительно выше того места, где кончается порог. Ловкий, отчаянный матрос быстро выбросил на берег весь груз. И с помощью подоспевшего Василия Гавриловича поднял лодку выше крупных черных камней. Ему удалось подобраться к Терентию почти вплотную. Невероятным усилием сдерживал он лодку среди пены, брызг и беснующейся воды. Но когда до Терентия осталось каких-нибудь два аршина, шест сломался. Пока Иван хватал запасной, лодку унесло далеко.

Пришлось снова приставать к берегу, снова подымать лодку выше порога и снова спускаться к Терентию. На второй раз с Иваном поехал еще один артельщик. Им удалось перерубить веревку, зацепившуюся за камень. Лодка с Терентием стремглав понеслась на камни. Как удалось Ивану с товарищем отвести ее от опасного места, прибиться двумя лодками к берегу, они и сами после не могли толком вспомнить.

И надо же было такому случиться: в момент, когда спасали Терентия, произошло еще одно событие. К лодке, оставленной Василием Гавриловичем ниже порога, из лесу вышел медведь. Увидев лодку и возле нее собаку, зверь поднялся на дыбы и рявкнул. Инстинкт подсказывал ему, что поблизости должен быть и человек. Человека медведь боялся. Но пока людей не было видно. Собака же заливалась лаем и потихоньку отступала к лодке. Между тем из лодки доносились запахи рыбы, мяса и еще чего-то, должно быть, вкусного. Медведь облизнулся и двинулся вперед. Собака еще отчаянней залилась лаем, но люди из-за шума порога не слышали ее. Понял это лохматый пришелец или нет, неизвестно, но он, осторожно принюхиваясь, все двигался и двигался к лодке. Собака вскочила на бочку, стоявшую в осиновке, готовясь вцепиться в медведя, если он рискнет задеть что-нибудь из груза. Зверь между тем все наглел. Он подошел к лодке вплотную и, обнюхав кожаную сумку, лежавшую в носу лодки, ухватил ее лапой. Такого нахальства собака больше не могла терпеть. По ее понятию, к сумке хозяина никто не имел права притронуться. Она с визгом бросилась на незваного гостя и вцепилась ему в бок. Медведь рявкнул и отбросил ее лапой в воду. Это ее и спасло. Вода смягчила удар. Собака быстро выбралась на берег и кинулась по следу хозяина. Она прибежала в тот момент, когда Терентий, придя в себя, снимал сапоги. Двое помогали ему, остальные подбирали на отмели бочки с рыбой, разводили костер. Собака сразу же громко залаяла, обежала вокруг рыбаков и кинулась обратно. Следом за ней помчались два пса, бывшие с рыбаками. Смекнули, что стряслось неладное, и люди. Трое побежали за собаками. Все вместе отогнали зверя, который успел только разорвать кожаную сумку. В ней были хлеб, соль, спички и табак. Последнее, по-видимому, пришлось не по вкусу лохматому гостю, и он сердито фыркал и мотал головой. С тремя собаками и людьми медведь решил не связываться и быстро отступил к лесу. Охотники могли бы застрелить его, но никто из них даже не поднял ружья. Зачем? Лодки и плот без того перегружены. Мясо пропадет. Они, кое-как отозвав и привязав собак, развели на берегу костер и принялись приводить в порядок груз.

На следующий день артельщики благополучно переправили через порог плот и вскоре выплыли на плесо.

В узкой протоке неожиданно наткнулись на стаю уток. Иван, первый увидевший их, разрядил по крохалям дробовик, но утки спокойно поднялись и, сделав полукруг, сели на воду ниже — в устье протоки. Василий хитро сощурился.

— Может, из моей винтовки попробуешь?

— Из винтовок я стрелок совсем неважный…

С приближением лодок птицы поплыли вниз и вскоре шумно взлетели, разбрызгивая радужные брызги. С задней лодки вслед им полетел запоздалый заряд дроби, выпущенный Терентием. Крохали неожиданно сделали разворот и, высоко поднявшись, неслись теперь навстречу охотникам. Василий бросил весло и взял винтовку. Долго, тщательно выцеливал и наконец спустил курок. Выстрел треснул сухо и коротко. Передний, летевший немного ниже второго крохаля, перевернулся на спину и шлепнулся на воду.

— Вот эт-та да-а! — восхищенно покачал головой Терентий. — В самую десятку.

— Это что в десятку, — вмешался Аристарх, — ты видел бы, как он в десятчики попадал. Было чему подивиться…

Об истории с «десятчиками» в деревне, да и во многих других вишерских деревнях охотники были наслышаны. Было это когда по Вишере плавали баржи с чугуном французских заводов. Однажды на барже плыл инженер-француз. Возле деревни баржа остановилась, француз вышел на берег. В это же время приплыл на своей утлой лодчонке и Василий. Был он тогда еще молодым. Вынес полдюжины уток на берег реки и, вытянув и перевернув осиновку, собрался подняться на гору. В это время его окликнул француз.

— Карош стрелял! — коверкая слова, заговорил он. — Отшень карош!

Но, увидев винтовку Василия, еще больше удивился.

— Отшень несовершенна орюжия!

— Как? — не понял Василий.

— Отшень плохой винтовка.

— Может, и плохой — согласился Василий. — Лишь бы била хорошо.

— Карош другой винтовка! — Инженер что-то крикнул. С баржи ему принесли новенький, блестящий никелем винчестер.

— Дафай чей лютше.

Француз жестами показал, чего он хочет. Василий понял. Инженер отсчитал семьдесят шагов до ближнего кедра и повесил на него два белых листка, вырванных из записной книжки. Затем они стали стрелять. Инженер тщательно выцеливал, положив винтовку на сук толстой ели. Василий стрелял без упора. Выстрелили по три раза. К этому времени к месту состязания подошли люди с баржи и охотники из деревни. Они окружили кедр.

— У француза три пробоины в бумажке. А у Василия всего две… Смотрите, и близко возле листка следа пуль нет. Промазал ты, Василий…

Он ступил в круг.

— Посмотрим, однако. — И вынул нож. Расковырял кору и одну за другой вынул из одной ямки и положил на ладонь две пули.

Изумленный инженер опешил. Отсчитав десять золотых кружков-десятирублевок, он воткнул их в щель сухого сука. Под деревом приказал расстелить брезент. Затем сам отсчитал семьдесят пять шагов и попросил Василия стрелять по золотым кружочкам.

— Что вы?! — испугался Василий. — Деньги переводить нешто можно?.. Изомнет ведь пулей!..

Но инженер упрямо мотал головой и велел стрелять. Василий прицелился и выстрелил. Жалобно звякнул металл, первая монетка упала на брезент. После второго выстрела упал второй, потом третий десятирублевики. Вскоре все остальные были там же.

Инженер собрал их, аккуратно сложил столбиком, добавил еще десять кружочков и отдал Василию.

— Отшень карош стрелок… — И похлопал по плечу. — Буду учиться так стреляй.

Василий пришел тогда домой, наверное, самым богатым человеком в деревне.

17

Глухо шумит река между утесами. Особенно грозно клокочет вода возле правого берега. Там стеной подымается высокая скала. Волны с размаху бьют в холодные серые камни. Грохот стоит над рекой круглые сутки. Горе неосторожному охотнику или рыбаку, который, зазевавшись, слишком далеко оторвется от левого берега. Течение выбросит его лодку или плот к скале и разобьет.

— У, шайтан! — прислушиваясь к грохоту воды, ворчит старый мансиец Тойко.

Злая река. Сколько уж раз тут люди тонули… Сколько зверья погибло в холодных водах! Летом река как река. Тойко любит ловить летом в ней хариусов. А весной — не подходи. Каким чудом удалось спастись этому русскому парню? Тойко увидел его, когда подошел к реке набрать котелок воды. Парень выплыл, вцепившись в обломок бревна. Айна, дочь Тойка, сразу же выехала на лодке. Она протянула парню шест, но тот настолько ослаб, что не мог разжать рук. Тогда Айна схватила его одной рукой за ворот, а второй стала грести. Тойко бежал по берегу, прыгая с камня на камень, и неподалеку от того места, где начинается порог, ухватил нос лодки. И вот уже вечер скоро, а парень все молчит. Может, душа его ушла к духам? Тойко боязливо оглядывается. Парень лежит у костра. Айна сидит рядом, сушит одежду.

— Молчит? — спрашивает Тойко.

— Молчит… Сейчас он спит.

Тойко отворачивается и снова смотрит на скалу. Сколько уж стоит эта скала? Кто знает… И отец и дед Тойка видели скалу, наверно, такой же, какая она теперь. Ведь и Тойко прожил долгую жизнь, а скала все такая — не меняется. Сколько же она видела на веку!

Давным-давно мимо нее плыли большие лодки русских, которые впервые тогда появились в этих местах. В память о себе они оставили на скале большой, вытесанный из камня крест. Но когда уехали, глава рода шаман Вылко спихнул крест со скалы в воду. Раньше крест хорошо был виден сверху. Теперь уже нет. Занесло галькой, дресвой.

Однажды зимой Тойко вместе с женой Тисой загнали оленя. Тиса тогда была молодая и бегала так быстро, что Тойко едва поспевал за ней. Они хотели тогда убить оленя одним выстрелом. Слишком дорогими были порох и свинец, и Тойко должен был стрелять наверняка. Олень уже едва шел по глубокому снегу. Добравшись до края скалы, он глянул вниз, затем повернул голову к охотнику, тряхнул ею и вдруг, снова повернувшись в сторону реки, с пятнадцатисаженной высоты ринулся вниз. Когда Тойко с Тисой подбежали к краю обрыва, они увидели только, как под скалой разбегались круги в свежепробитой полынье.

И еще скала могла бы рассказать о том, как лет десять тому назад мимо нее бешено пронеслись оленьи упряжки, на которых ехали сыновья шамана Вылко и богача Бахтиярова и еще несколько купцов. Они спешили пробраться в Ивдель. Говорят, золото увозили они с собой. На другой день по их следам ехали другие — с ружьями, в шапках с красными лентами. Но олени в их упряжках были слабы, и через несколько дней люди вернулись обратно. Тойко не разбирался тогда в происходящих событиях. Говорили, что прогнали царя. Думал тогда: зачем? Не стало купцов, не стало пороха, свинца, ружей. Негде было сменять собольи шкурки на муку. Целый год Тойко с Айной не ели хлеба. Потом все изменилось. Появился Фактория. Должно быть, богатый этот Фактория. И добрый. За шкурки соболя он давал гораздо больше муки, пороха, свинца, чем купцы. Тойко даже растерялся, когда за сданную пушнину ему дали столько продуктов и запасов, что их хватило бы на целых два года. Сейчас жить стало куда легче. Это и младший брат Савка так говорит. Савка лучше Тойка знает русских. Вот недавно он поехал Фактории оленей пасти. И сыновей с собой взял. Скучно стало на стойбище. Говорить не с кем. Мужчин нет. Жены тоже нет. Тиса умерла, когда Айна была еще совсем маленькая. Хорошая была Тиса. Она помогала Тойку на промысле, и Тойко без нее первое время был как без рук. И плакал много. Сейчас Айна выросла. Помогает Тойку. Вот только русские говорят, что учиться ей надо. Тойко видел ученых людей. Они приезжали искать какие-то камни. Их занятие Тойку не совсем понравилось, но люди они добрые, веселые. Тойко много видел их, они давали ему порох, муку и даже ружье. Деньги Тойко не брал. Зачем ему в тайге деньги? Ученые тоже говорили, что Айне надо учиться. Ладно. Тойко пустит Айну учиться, а как же он останется без нее? Кто будет помогать ему добывать соболя, куницу, ловить рыбу?

— Отец, отец, — прервала его размышления дочь. — Он шевелится!

Парень и в самом деле зашевелился, поднял голову, посмотрел на Айну, на Тойка. Хотел встать, но, застонав, упал на пихтовые лапы. Две лохматые собаки настороженно шевельнули ушами.

— Где я? — хрипло выдавил парень.

Тойко подошел к нему, сел на корточки напротив, ударил себя кулаком в грудь.

— Тувалиса я… Тойко…

Парень удивленно поглядел на него, улыбнулся.

— Пить…

Тихонько потрескивают угли в костре, горьковатый дымок быстро поднимается вверх. Вечером подморозило, и Ваня подбирается поближе к костру. На другой стороне костра сидит Айна. Подперев голову рукой, она слушает отца. Старый мансиец, потягивая коротенькую трубочку, не торопясь рассказывает:

— Смелая была, однако. Запрягла в нарту четырех белых оленей, еще одного привязала и спустилась с самой вершины камня к реке…

Ваня не раз видел Писаный Камень. Не раз рассказывали и старики о храброй мансийке. Но трудно было представить, что по узенькому карнизу можно спуститься на упряжке оленей с самой вершины утеса к его подножию. Даже пешком редкий человек отважится пройти по этому пути. Говорят, на Камне нарисованы какие-то значки, напоминающие оленя, нарту и человека.

Старик вообще много рассказывает. Ваня с трудом понимает его ломаную речь. На помощь часто приходит Айна. Она говорит по-русски лучше отца.

— Старый стал. Борони бог, старый, — оправдывается Тойко. — Кудо понимай, все забывай.

Однако глаз у старика еще зоркий и руки крепкие. Вчера, когда он стал вправлять Ване ногу, тот чуть не закричал. После он с полчаса лежал, не мог пошевелить ногой, а вот сегодня уже легче.

Старик, по всей вероятности, спешил уехать к вершинам каменистых гряд, где летом меньше гнуса и больше корма оленям. Каждую весну он с Айной переезжает туда. Но нынче задержались. Весна подошла неожиданно. Как-то сразу вскрылись реки, и старик решил переждать: ведь могли еще вернуться заморозки, когда вода спадет, а мог и вообще начаться снегопад. Так бывает часто. А не будет — подождет лета и здесь. Но Айна рассказывала еще, что старик ждет, когда русские охотники поплывут с верховьев. С ними он отправит Ваню. Оказывается, Тойко хорошо знает отца Вани.

— Васька-малый… — качал он вечерами головой и уж в который раз пускался рассказывать о том, как Василий Гаврилович однажды вытащил Тойка из полыньи.

— Холод был. Птица мерзла. Думай: погибай. Васька вытащил. «Веселой» воды давай. В избушку води. Тойко спас.

Олени паслись неподалеку, и Тойко часто ходил их проведать. Вот и сейчас, как только подмерзло, отправился посмотреть животных.

Ваня проводил его взглядом, а потом поглядел на реку. Вишера быстро несет редкие льдины, вывернутые с корнями деревья, щепки. Противоположный берег в этом месте затоплен, и река кажется неестественно широкой. С шумом пронеслась стая уток, где-то посвистывал куличок.

— Айна, почему отец так часто ходит смотреть оленей?

— Олешкам есть нету чего. Мох мало. Отец переводит их на другое место. Совсем отощали олешки.

— Так езжайте скорей на камни, там мха больше.

Айна с минуту молчит, а потом сердито говорит:

— Зачем так говоришь? Один будешь — уснешь, охотник проплывет. Останешься… Отец сам твой отца хотел глядеть. Давно не видел…

— Да ничего со мной не будет. Я же здоров. И нога не болит. А будете со мной здесь сидеть, оленей совсем заморите. Уезжайте!

Айна качает головой и смотрит на Ваню своими черными глазами. Ваня, тяжело вздохнув, поворачивается к костру и, подперев голову ладонями, смотрит на тлеющие угли.

«Боятся, что упущу охотников и останусь тут. Ждут. А меж тем снегу все меньше, путь будет трудней. Придется объезжать болота. Да и ехать по весеннему лесу не то, что по зимнему, — всюду торчат валежины, пни. Не раз придется чинить нарту в пути, а то и бросить совсем...» Ваня сердится и в то же время бесконечно благодарен этим людям, спасшим ему жизнь.

— Айна, а что было бы, если бы вас не было? Ведь ниже порог. Прибило бы к скале — поминай как звали…

Айна морщит лоб, подбирая слова.

— Может, и поминай. — Она вздыхает и, взглянув на реку, продолжает: — Злой река весной. Летом хорош. Зайдешь на камень — рыбу смотри. Все камни видишь, и тебя бы увидел…

— Испугалась бы. Утопленники страшные. Синие, раздутые. Вот такие. — Ваня надулся, изображая утопленника.

— А ты видел?

— Видел.

— А я нет. Мертвый видел, в тайге замерз, а в реке нет.

— Кто же замерз в тайге?

— Кто знает. Какой-то человек. Не охотник. Мы отвезли его факторию. Приезжали хоронить тот человек. Народ много собирался. Говорят, камень искал.

Девушка снова вздохнула.

— Ванья, а зачем вы в яму ложите мертвых?

— А куда же?

— На кедр.

— На кедр?

— Ну да. Наши всегда так делай. Подымай на кедр высоко, привязывай. Старики говорят, так духам легче к мертвому ходить. В землю как они придут?

— Да какие же духи! Нет духов.

— А старики говорят — есть духи.

— Врут они, старики! — задиристо кричит Ваня. Но по тому, как вздрогнула Айна, как оглянулась на лес, понял — напрасно так сказал.

— Ну не врут, а… не понимают. Понимаешь, Айна, нет Духов. И у Вылки их нет и нигде нет. Это их выдумали. И… Эх, Айна, учиться тебе надо! Сколько тебе лет?

— Шеснасать.

— Ну это хорошо. В самый раз учиться.

— А я читать умею.

— Ты?!

— Тут русский шли. Три лета возил их по тайге. И еще камни искал. Два зима вместе живи. Научили. Книжки посылали мне.

— И ты их читала?

— Не все. С собой их не возьмешь. Где положить? А маленько возим. Отец любит слушать.

— Ага, мой любит, — слышится сбоку костра.

Это вернулся Тойко. Он присаживается к костру и продолжает рассказ Айны.

— Книжки хорошо. Летом Айна опять факторию поедет — там нынче будет школа. Только кто будет ловить соболя, бить белку, куницу, если все будут книжки читать?

Он вопросительно смотрит на Ваню, но тот, обескураженный таким вопросом, ничего не может ответить.

Вскипела вода в котелке, и все принялись пить чай. О книжках старик больше не говорит. Выпив две кружки чаю, он лег под кедром на лосиную шкуру. Вскоре донеслось его мерное похрапывание.

18

Коротки на Урале весенние ночи. Кажется, только что стемнело, а уж опять брезжит рассвет. Темноты нет. На бледном небе горят редкие и сейчас особенно далекие звезды. Глухо шумит в перекате река. Время от времени пролетают стаи перелетных птиц, токуют за дальним болотом косачи.

Ваня, время от времени подбрасывая в костер дрова, слушает Айну.

— Так живем, — говорит она мягко, временами к чему-то прислушиваясь. — Зима здесь. Тут у нас стойбище недалеко. Еще две семьи живут. Бьем куницу, ловим соболь. Летом ездим туда. — Она машет рукой в сторону, откуда приплыл Ваня. — Пасем оленей, рыбу ловим, собирай морошку да клюкву.

Рассказывает Айна интересно, даже весело. Ване нравится слушать ее.

Молились мансийцы идолам, которых делали сами же из дерева. Айна не верит идолам, но все-таки побаивается их.

— Отец тоже нынче не верь. Совсем бросай их. Колотил и бросил.

Ваню рассмешило такое признание. Он живо представил себе, как разозлившийся мансиец колотит деревянную, грубо обтесанную куклу.

— Чего смеешься? Не один отец так делай. Раньше идол тоже били, когда соболь не попадай, олени подыхай…

— А ты?

Айна смущенно отводит в сторону глаза, краснеет.

— Я тоже била, когда рыба не ловилась. А потом совсем бросай идола в реку. — И она заразительно хохочет, но вдруг быстро умолкает, прислушиваясь к чему-то.

— Пойду олешки посмотрю. Вчера отец видел рысь. Пугает олешков, если придет…

— Да ведь ночь. Куда же ты пойдешь?

Но Айна уже подходит к кедру, где лежит отец. О чем-то говорит с ним, берет ружье и бесшумно исчезает в ночном лесу; собаки бегут следом.

«Вот поди ж ты, — размышляет Ваня. — Сестре семнадцать, а она ружья боится. А чтобы ночью в лес идти — ни за что...» И Ваня усмехается, вспомнив, как однажды мать посылала Наташу поздним вечером наломать пихтовых лап. Вечер был темный. И, несмотря на то что лес был в сотне шагов от дома, она ни за что не пошла бы, если бы в это время Вани не было дома. Вместе и сходили.

Когда Айна вернулась, Ваня уже спал. Она осторожно набросила на него легкую оленью шкуру, а сама легла по другую сторону костра.

На небе уже гасли последние звезды, отчетливее стал виден лес на другом берегу.

Айна первая заметила плоты. В полуверсте выше, где река делает крутой поворот, плыли охотники. Течение несло их к правому берегу, но они не спешили выгребать на стрежень — там берег спокойный. Тойко, схватив охапку пихтовых лап, бросил их в костер. От них сразу же повалил густой белый дым. Ваня вскочил на ноги, стал махать шапкой:

— Сюда-а, мужики-и-и!

— Тавай, тавай! — закричал Тонко. — Васька-малый, тавай!

Только Айна не осталась на месте. Она бросилась по берегу к лодке. Вот она уже оттолкнулась от берега и быстро заскользила наперерез. На плотах, видимо, поняли ее и стали быстро грести к берегу.

Дядя Иван первый выскочил на полянку и тут же закинул веревку на толстую осину. Течение навалилось на плот, веревка натянулась, как струна, — вот-вот лопнет.

— Трави! — кричит Василий брату, но тот уже дает слабую. Плот замедляет ход. Однако останавливаться здесь нельзя — слишком быстрое течение.

— Давай пониже, — уже оглядев берег, командует Василий. — Там суводь.

Спустились ниже. Быстро закрепили плот.

Отец первый увидел сына. Шагнул навстречу. Хотел что-то сказать, но дрогнул подбородок. Едва справился с волнением…

Вечером пили чай. Старик на радостях вылил из трехгранной бутылочки последний спирт. Подал Тойку, налил себе.

— Не обессудьте, мужики. Капли остались. За тебя, Тойко. Дай тебе господи. — Он, перекрестившись, поклонился мансийцу в пояс.

— Ай, Васька, пошто так? Ты Тойко спас, Айна-девка помок твой сын.

— Она, — кивает Ваня, — за шиворот вытащила, как лягушонка.

И который уже раз рассказывает о своих приключениях. Айна краснеет, когда ее хвалят и благодарят.

После спирта и чая Тойко опьянел. Он еще пуще разговорился. Путая русские слова с мансийскими, рассказывал о себе, о фактории, об Айне.

— Девка корош. Через два лета будем муж искать…

Дядя Семен, подвинувшись к Тойко, заговорщически кивнул на Ваню.

— А ведь парень-то тоже хорош. А?

— Корош, корош, — кивает головой старый мансиец. — Борони бог, корош. Только молодой маленько.

— Ну, это не беда. Вот подрастут и женим.

Мужики смеются.

Старый мансиец между тем рассказал, что возле левого берега, где обычно плавали раньше охотники, застряли несколько больших деревьев. Их надо убрать, иначе плот может уйти под них. Плыть ближе к середине опасно, так как течение может выбросить к камню.

На лодке Иван и Семен переехали к противоположному берегу и, поработав часа полтора, разобрали затор. Теперь путь был свободен. Нужно только поскорей перевести плоты на другую сторону.

После полудня все собрались на плотах. Старый мансиец и Айна отвязали веревки. Мужики разом навалились на греби, и плоты быстро пошли к противоположному берегу. Ваня помогал отцу на корме. На середине реки отошел от греби, снял шапку и долго махал двум фигуркам, одиноко стоявшим на диком лесном берегу.

— Прощайте. Спасибо вам!

19

Через два дня после возвращения с верховьев артельщики собрались у Василия Гавриловича. За пузатым самоваром разгорелись разговоры об охоте, о житье-бытье и, конечно, о переменах, которые должны были в недалеком будущем захлестнуть деревню.

— Мужики всё про какую-то коллективизацию говорят, — подвинувшись к Ивану, заговорил долго молчавший Аристарх. — Ты, флотский, может, растолкуешь, что к чему?

— А что тут растолковывать? Коллективизация — значит объединяться и делать все сообща.

— Как это объединяться?

— Да так вот, например, как мы в артель. Делаем все сообща: охотимся, избушки строим и пушнину на всех делим.

— Так то охота. Или рыбалка. А как это сообща хозяйство вести?

— Вот именно, — приступил к расспросам и Терентий. — Сеять порознь, косить порознь, молотить вместе да потом делить?

— Да зачем же его делить? Делить его не след…

— Чудак ты: «Делить не след». Рыбу вон, белок — и то делим.

— А может, и их не делить? В семье-то ты делишь белок? Нет. Хлеб делишь? Нет. Вот и нам как бы одной семьей надо…

— Одной семьей? Ну, ты загнул, флотский. Одной семьей! Черт в такой семье не разберется.

На минутку отвлекаются мужчины от разговора, но вскоре снова возвращаются к нему.

— Ты, флотский, пограмотней нас. К тому же в тюрьме при царе за политику сидел. Объясни, к чему эта коллективизация?

Долго, терпеливо объясняет товарищам Иван о задачах, которые поставил XV съезд ВКП(б). Слушают мужчины, думают. Чувствует Иван, что не доходят его слова до друзей, не убеждают.

— Конечно, — заключает он, — во всех тонкостях я это не объясню, потому как сам не успел во всех газетах про съезд, про коллективизацию прочитать. Да и газеты-то не все. Баба без меня половину курякам раздала. Но вот поедут агитаторы из города, тогда все поймем. Одно скажу: как партия постановила, так и будет. Мелкому крестьянству конец приходит. Верно, Ваня? — подмигнул он появившемуся в избе старшему сыну Василия.

— Верно, дядя Ваня, — охотно поддержал он. — Комсомольский секретарь из Чердыни приезжал, на сходе о том же говорил.

В деревне только недавно возникла комсомольская организация. Комсомольцы на первых порах организовали клуб в избе погибшего в гражданскую войну бобыля-охотника, отремонтировали ее и стали собираться в ней вечерами на политкурсы.

— Почему же вас старый Южаков костомольцами зовет?. — спросил неожиданно Иван.

— Так ты ведь уже знаешь. Наломали кости митрошинским. Пусть больше всякую пакость не пишут.

Братья Южаковы, за которыми прочно утвердилась кличка «митрошинские», решили посмеяться над деревенской комсомолией и на клубе дегтем написали такие слова, что деревенские бабы неделю плевались. Комсомольцы с митрошинскими расправились просто: зазвали на вечеринку в баню и наломали бока. Отец семейства ругался, грозил подать в суд на «костомольцев», но, видимо, так и не решился.

Разговоры о коллективизации, о геологах, которые недавно остановились в деревне, велись в каждой избе. Люди жили тревожным ожиданием чего-то нового, необычного.

20

Покинутая хозяином, Дамка тосковала. Первое время ей пришлось туго. Корма, который оставил старик, хватило на несколько дней. Собака, правда, чувствовала, что в охотничьей избушке, в предбаннике которой она сейчас жила, есть корм. Если бы она была человек, она могла бы воспользоваться сухарями, мукой, сушеным мясом. Все это охотники понемногу оставляют в избушке. Человек мог бы также воспользоваться сильями, которые висели на жердочке в углу. Силья весной для бывалого охотника тоже кое-что значат. Ведь неподалеку от избушки был хороший глухариный ток.

Но собака, хоть и промысловая, в эту весеннюю пору испытывала голод. Дичь и зверье были взрослыми, достаточно опытными и осторожными. К тому же Дамка, как и большинство собак ее породы, не ела сырого мяса птицы.

В корм на промысле обычно попадали тушки белок, куниц, соболей, потроха медведей. В период между промыслами собаки обычно питались варевом из сухарей или муки. Сейчас же на смену привычкам промысловой собаки должны были прийти привычки зверя. Голос очень дальних ее предков или сородичей подсказывал это. Но собака долго не могла подчиниться этому голосу.

Несколько дней Дамка лежала без пищи и только время от времени бегала к реке попить воды. Она видела, как в весенней синеве неба неслись на север стаи перелетных птиц. Они садились на разлившуюся реку, плескались, щипали появившуюся зелень на затопленных лугах. Собака с жадностью следила за ними, но она знала, что птицы недосягаемы. Наконец, когда голод стал нестерпимым, она отправилась вверх по ручью. Очень скоро ветерок донес запах птицы. Это были глухари. Собака приблизилась к птице и довольно быстро разглядела ее среди густых ветвей старой пихты. Дамка залилась лаем. Лаяла долго. Наконец, потеряв надежду на то, что хозяин придет, она завыла. Глухарь все не улетал. Он только переступал с ноги на ногу и, по-видимому, ждал, когда собака уйдет. В конце-концов Дамка пошла обратно к избушке.

Так повторилось дважды. На третий день собака снова пришла на ток. Большой глухарь с красными, набрякшими бровями, картинно изогнув шею, быстро шел по снегу. Возле него, то отставая на шаг, то забегая вперед, бежали две глухарки. Дамка замерла. Она прижалась к насту и не спускала с птиц взгляда. Ни одним движением она не выдала своего присутствия.

Когда птицы скрылись за сугробом, собака осторожно поползла вдоль валежины, покрытой сверху снегом. Краснобровый глухарь шел как раз сюда. Но его опередила тетерка. Она выскочила из-под дерева в двух аршинах от морды собаки. Дамка молнией кинулась к ней. Зубы ее мгновенно прокусили тетерке шею. И тут старый инстинкт опять дал о себе знать. Собака, как ни была голодна, бросилась с глухаркой к избушке. И только когда забежала в предбанник и не учуяла уже успевшего выветриться запаха людей, она вспомнила, что нести птицу некому. Тогда она запустила клыки в еще теплую тушку птицы.

Первый урок не пропал даром. Через три дня собака вновь наведалась на глухариный ток. На этот раз ее добычей стал большой глухарь. Потом она ходила несколько ночей подряд и принесла еще трех птиц. Но принесла их не в предбанник, а запрятала в разные места — одну в расщелину скалы, другую — в дуплистый пень, третью унесла в маленькую, с узким лазом пещеру и положила ее там, в дальнем углу. Эту пещеру собака отыскала недавно, когда инстинкт подсказал, что скоро придет пора щениться.

Вскоре Дамка перебралась на новое место жительства, а через несколько дней у нее появились три маленьких слепых и беспомощных щенка.

Первое время собака не отходила от потомства. Она чутко прислушивалась к звукам, доносившимся в пещеру снаружи, и кормила своих несмышленых детенышей. Но через двое суток голод погнал собаку к тайникам. На этот раз большого глухаря собака съела в один прием, а еще через двое суток она съела последнюю припасенную ею же самой птицу. Но теперь угроза голода надолго отодвинулась.

Весна полностью вступила в свои права. Распустились листья черемухи и березы, быстро пошла в рост трава. А где трава — там мыши, птичьи гнезда. Дамка сравнительно легко добывала себе пищу, ее семейство быстро росло, и к концу второй недели у всех щенят прорезались глаза, а затем они окрепли и уже довольно шустро стали бегать по пещере. За это время ничего особенного не произошло, если не считать, что однажды в отсутствие Дамки в пещеру к щенятам забрался горностай.

Горностай жил неподалеку от ручья в густом ивняке. Дамка не раз видела его на охоте, но не мешала ему, как, впрочем, и он ей. Зверек был ловок, проворен и хитер. Он терпеливо выслеживал мелких птичек и ловил их на гнезде. Не брезговал он и мышами. И вот, видимо, в поисках пищи зверек пролез в пещеру. Увидев щенят, он вначале струсил, но потом, разглядев их, понял, что это совсем неопасные существа. Больше того: он отважился напасть на одного. Зверек успел прокусить щенку шкуру на шее и, конечно, добрался бы до артерии, но вовремя подоспела Дамка. Она ударом лапы отбросила горностая в сторону и, не дав ему опомниться, схватила зверька зубами. Потом собака зализала щенку рану, обнюхала других и накормила всех молоком. Затем поймала несколько мышек. Некоторые из них были еще живые. Когда они шевелились, щенята, напуганные горностаем, в страхе пятились. Тогда собака прихлопывала мышку лапой и тихонько подсовывала ее детям. После нескольких таких уроков вислоухий щенок, раненный горностаем, сам придавил мышку лапой. Она шевельнулась и затихла. Щенок посмотрел на мать, на мышку, потом опять на мать. Та ткнула его легонько носом в шею. Щенок осторожно взял мышку в рот. Так повторилось с каждым. В этот день щенята вдоволь отведали мышиного мяса.

Конечно, искусству добывать себе пищу Дамка учила одинаково прилежно всех щенков, но Вислоухий лучше запоминал уроки. Больше того: в скитаниях по лесу, при встречах с его обитателями он почувствовал, что лай, к которому прибегала его мать и братцы, не только не помогает на охоте, но в большинстве случаев вредит делу. Вот почему осенью он часто уходил в одиночку и охотился куда успешнее других. В его кладовых — местах, о которых он знал один, на черный день были то тушка зайца, то рябчика. В начале зимы, когда выпал снег, удача не стала сопутствовать и ему. Голодные, исхудалые, злые, уже довольно крупные щенки подолгу лежали в пещере, грелись друг о друга. Когда же голод становился невыносимым, они оставляли пещеру и бежали к ручью напиться, а потом к избушке, возле которой обычно водились мыши.

Однажды Дамка долго не возвращалась в пещеру. Прошли день, ночь, а ее все не было. Она пришла только к вечеру следующего дня. Пришла шатаясь, еле живая, израненная. Она долго зализывала раны, потом улеглась в дальнем углу пещеры. Утром собака не пошла на охоту. Вислоухий с братцами отправились одни. Они шли по следу Дамки, отмеченному кровью. Шли долго. В густом ельнике, у подножия скалы, наткнулись на следы драки.

В этом месте Дамке, шедшей два дня назад вверх по ручью, неожиданно ударил в нос запах мяса. Запах исходил из глубокой расщелины в скале. Дамка поднялась по россыпи камней и неожиданно нос к носу встретилась с крупной желтоглазой рысью. Рысь пожирала внутренности лося, упавшего в расщелину со скалы.

Рысь считала лося своей добычей и не могла терпеть ничьего соседства. Она сразу же, как только увидела собаку, прыгнула на нее, но Дамка сумела увернуться от первого удара. Рысь же, промахнувшись, прыгнула на камень, который от толчка покатился вниз, увлекая за собой другие камни. Как ни ловка была лесная хищница, но тут она не смогла быстро вырваться из каменного потока. Крупные камни раздробили ей лапу, помяли бока. Но досталось и Дамке. Верхние камни тоже посыпались вниз и увлекли собаку. Правда, она быстрей, чем рысь, сумела выскочить из этого камнепада, но получила ушибы. Лезть вверх, к расщелине, Дамка не решилась. Она стала осторожно спускаться вниз, и когда было уж совсем выбралась из опасного места, снова встретилась с рысью. Та, раненая, помятая камнями, все-таки решила не пропустить собаку. Завязалась драка. Шерсть летела клочьями. Собачий визг, шипение и фырканье рыси раздавались далеко вокруг. Не будь у рыси перебита лапа, собаке пришлось бы плохо, да, впрочем, ей и так досталось. Вырвавшись от хищницы, она по пути до пещеры несколько раз ложилась отдыхать и зализывать раны.

Когда молодые псы достигли карниза, за которым начиналась небольшая площадка, они увидели все ту же рысь. Хищница еще раньше услышала приближение собак. Она поджала уши, сжалась, словно пружина, и приготовилась к схватке. Но когда в проеме показались не одна, а три собачьи морды, рысь струсила. Она с угрожающим шипением попятилась назад. Конечно, три молодых пса, которым не было и года, для рыси, не будь у нее перебита лапа, были бы не страшны. И тогда она, не задумываясь, кинулась бы на них. Но теперь зверь не мог ступить на заднюю лапу. К тому же инстинкт подсказывал, что эти существа тоже голодные и будут драться не на живот, а на смерть. Кроме того, где-то неподалеку была старая собака, с которой рысь дралась вчера и с которой ей не хотелось бы встретиться снова. Но от бегства ее удерживала пища: если убежать, она достанется пришельцам. Рысь еще круче выгнула спину, подняла когтистую лапу и дико взвыла. Этого оказалось достаточно. Молодые псы отступили.

Утром следующего дня Дамка отправилась вверх по ручью. Вислоухий бодро побежал за ней. Поплелись вслед и два его братца. Возле уже знакомого ущелья Дамка решительно стала карабкаться вверх. Рядом с ней карабкался Вислоухий, следом — другие. Рысь была там. Она не уходила никуда и знала, что бой за мясо будет жестоким и последним.

Хищница решила не нападать первой. Она, как и вчера, дико завыла и выпустила когти. Но Дамка не испугалась угроз. Она оглянулась на молодых псов, словно подбадривая их: «Не робеть!» И первой двинулась вперед.

Тогда рысь не выдержала. Она кинулась на Дамку, намереваясь вцепиться ей в горло, но налетела на подставленные клыки и, дико фыркнув, пустила в ход когти. Животные покатились по площадке, кусая и царапая друг друга. Вислоухий первый кинулся на помощь матери. Он вцепился в раздробленную камнем лапу рыси и потянул ее на себя. Хищница от боли страшно взвыла и так ударила пса, что тот покатился клубком. Но уже кинулись в драку его братцы. Через несколько минут битва кончилась. Дамка и Вислоухий зализывали раны.

В этот день и еще в течение многих других дней собаки были сыты. Они забросили старую пещеру и переселились в ущелье, в глубине которого оказалось отличное место под корнями нависшего дерева.

Собаки редко выходили из укрытия. Корма было достаточно. Но однажды — снег тогда был еще очень глубоким — Дамка неожиданно подняла голову, понюхала воздух и вышла из ущелья. Затем она снова подняла голову и, как-то странно взвизгнув и часто оглядываясь, пошла вниз по ручью. Молодые собаки поплелись вслед за ней, глубоко увязая в снегу. Незнакомый едкий запах бил им в ноздри. Старая собака заметно нервничала, спешила, часто оглядывалась и снова бежала вперед. Запах особенно усилился, когда собаки миновали избушку и вышли к берегу реки. Здесь снег был утоптан, а в центре утоптанного круга дымилась куча золы. Легкий дымок поднимался вверх. Дамка несколько раз обошла место привала людей, понюхала след нарт, что спускался с берега и тянулся вверх по реке. Молодые псы сидели поодаль. Их настораживал незнакомый запах. Но мать не спешила. Она улеглась возле пепелища, всем своим видом показывая, что не хочет уходить отсюда. Тогда щенки приблизились к ней и легли рядом, недовольно шевеля ушами и ощетиниваясь всякий раз, как порыв ветра поднимал над пепелищем золу и в ней вспыхивали непонятные красные огоньки.

Откуда им было знать, что пепелище это оставили здесь люди и что совсем недавно они уехали на нартах, впряженных в быстрых оленей. Ни оленей, ни людей, ни костра молодые псы не видели. Старая же собака, видевшая все это не раз, ничего не могла рассказать своему полудикому потомству.

21

Год спустя после встречи русских с мансийцами старый Тойко с дочерью Айной вывезли к берегу Вишеры с фактории мешки с пушниной, кедровыми орехами, образцами пород, оставленными геологами. Старик помог работникам фактории соорудить плоты, нагрузить их.

— Плывем с нами, — звали Тойка русские. — Дочь на учебу в город отдашь, а сам с нами вернешься.

— Борони бог, — отказывался старик. — Шибко далеко плыть. Олешки кому оставляй, фактория кто сторожи? Вот олешки гоняй к Савке, обратно к фактории ходи, вас ожидай…

В тот же день, когда русские отплыли, Тойко стал собираться в путь. Он еще раз осмотрел нарты, подремонтировал упряжь. Вечером отец и дочь погрузили на нарты немудрой скарб и, как только подморозило, тронулись в путь. Ехать было нелегко. Олени часто проваливались. Снег, подтаявший от земли, плохо держал их. Местами же земля была совсем голая. Нарты застревали среди валежника, приходилось часто браться за топор. Только к исходу следующего дня мансийцы добрались до старого зимнего стойбища русских.

— Здесь отец Васька-малый избушку строил, — объяснил Тойко дочери.

Совершенно неожиданно его речь прервали собаки. С рычанием они кинулись к опушке. Вскоре оттуда донесся визг, хрип. Тойко и Айна кинулись к опушке. Их лохматые помощники отбивались от целой своры неизвестно откуда взявшихся собак. Старый охотник кричал, размахивал ружьем, но неизвестные собаки не думали отступать. Они хоть и были меньше ростом и моложе, но остервенело лезли вперед. Наконец с помощью батогов удалось разнять дерущихся. Своих собак Айна привязала к елке, а невесть откуда взявшиеся пришельцы отошли в сторону и, повизгивая, стали зализывать раны.

— Откуда твоя взялся? — удивлялся Тойко, разговаривая по-русски. — Где хозяин?

Собаки, услышав человеческую речь, насторожились. А одна из них вдруг вильнула хвостом и ступила вперед. На шее ее блеснуло кольцо ошейника.

— Ошейка? — удивился Тойко.

Он двинулся к собаке, но та попятилась, а трое других злобно оскалили зубы. Зарычали и натянули поводки собаки Тойка. Он прикрикнул на них, но вперед больше не пошел.

Неожиданные пришельцы вскоре тихо удалились в лес, а Тойко и Айна, отвязав собак, двинулись к избушке. Здесь они развели костер. Отпускать оленей далеко старик не решался.

— Какие-то собаки ходят, — удивлялся он. — Какой охотник остался тут?

Старика беспокоила эта встреча. Он видел, что собаки еще молодые, совсем молодые.

«Из одного помета, — рассуждал он. — Похожи очень, друг на друга и на старую собаку. Почему она тут?»

Старик знал, что русские охотники не берут на промысел собак одного помета. Значит, они оказались здесь по другой причине.

— Может, собаки тех людей, которые камни ищут и землю копают? — спрашивал он у Айны, но та только пожимала плечами. — В избушке никто не жил нынешней зимой, — продолжал старик, — а собаки тут…

Когда они принялись ужинать, собаки вновь оказались невдалеке от избушки. Тойко стал подзывать их. Но подошла к костру только старая собака. Она остановилась в нескольких шагах и жадно нюхала воздух. Хозяйские псы на нее не ворчали. Они только напряженно следили за каждым движением гостьи. Следил за ней и старый Тойко. И чем дольше наблюдал, тем все больше казалось ему, что он где-то когда-то видел эту собаку. Тот же шрам на носу, та же белая грудь, железное кольцо на ошейнике, спаянное в стыке красной медью, так же изорвано ухо. Он мучительно морщил лоб, напрягал память, но вспомнить так ничего и не мог.

Вечером Тойко спустил с поводка собак, чтобы они охраняли оленей, и лег у костра. Он не спал. Старый таежник думал, как быть. Добраться до вершин горных кряжей сейчас было трудно, почти невозможно. Олешки сдохнут по такой дороге, рассуждал он. Вторые нарты тоже стали плохи. Скоро придется их бросить, а груз навьючить на оленей. Мешки будут цепляться за сучья, останавливать оленей, рваться… Видно, придется ехать в факторию.

Старик давно бы уж согласился с управляющим факторией служить у него, но не хотелось менять привычный уклад жизни. Айна тоже уговаривала старика идти жить в факторию, но отец не слушал ее. «Маленько выросла, — думал он о ней, — мало понимает». А вот теперь думал, что Айна, пожалуй, была права.

Утром он неожиданно обнаружил, что один олень болен. Он стоял, подняв переднюю ногу, и, видимо, не мог на нее ступить. Старик подошел к животному, осмотрел его ногу и заметил, что между копытами застрял осколок крепкого сухого елового сучка. Вытащить его было невозможно.

— Резать надо, — горевал старик и не решался поднять нож. — Куда с мясом? — спрашивал он себя и не находил ответа.

Айна тоже ничего не могла посоветовать отцу.

— Олень идти не может, — вслух размышлял старик. — Значит, надо резать. Мясо везти нельзя — груз большой. Значит, оставлять надо. Кому оставлять?

Тут он вдруг вспомнил о собаках. Им? И в тот же момент память подсказала ему, где и как он встречался с собакой, которую видел вчера в окружении трех ее храбрых питомцев.

— Вспомнил, Айна! — вдруг закричал он. — Вспомнил. Собака Васьки-малого. Он с ней ходил. Вместе с ней меня спасали. Зимой… Его собака. Дымкой зовут.

И он вдруг закричал изо всей силы:

— Дымка! Дымка!..

Серой тенью мелькнула собака среди елей, выбежала на поляну перед избушкой. Следом за ней бежали три таких же серых с белыми отметками на груди молодых пса.

Тойко долго не мог понять, как и почему старая собака с выводком оказалась на зимовье вдали от поселений русских.

— Васька-малый нынче ходи нету, — разговаривал он, глядя на чужих собак. — Старый стал али умер. А собака долго жил — лето, зиму.

Мансиец обследовал лес, что примыкал к избушке, но ничего не нашел. Старые ненастороженные плашки, срубленные деревья, заготовленные дрова, даже слежавшийся пепел в каменке — все говорило о том, что в течение последнего года здесь не было людей. Тойко хмурился, хлопал руками по бедрам и бормотал:

— Живой нету и мертвый нету…

На всякий случай он все-таки решил накормить отощавшую, но дружную собачью семью олениной. Он выбросил потроха оленя, голову и ноги на лужайку, часть туловища привязал к ольхе крепким ремнем от упряжки и бросил в омут, другую часть забросал камнями, хворостом, сучьями в неглубокой рытвине.

«Теперь будут сыты, — думал он о собаках. — Вода уйдет — оленя найдут. Вороны покажут. А будет жарко — по запаху найдут другую часть. Не пропадут. Потом, может, и хозяин отыщется, а не отыщется — приеду, увезу на факторию. Видать, умные псы. Зимой не пропали, летом тоже не пропадут».

С этим и уехал Тойко на оставшихся семи оленях в сторону фактории.

— Летом съездим на камень, — пообещал он дочери. — Заберем чум, одежду, провиант. Теперь будем жить на фактории.

Через несколько дней Тойко и Айна были на месте. С директором Усатовым Тойко быстро сговорился о работе, о плате.

— Зимой, однако, пусти охоту, — поставил все-таки условие старик. — Маленько соболь, маленько белка бить надо…

22

Отшумели вешние воды, унесли в низовья грязные, иссеченные солнечными лучами льдины, вывороченные с корнями деревья, сухую траву и прочий хлам. Река умерила свой бег, посветлела. Словно истосковавшись по теплу и солнцу во время долгой суровой зимы, буйно пошли в рост на лугах чемерица, лабазник и пырей. Закустился в лесах папоротник. Крестьяне начали сев. Ваня помогает отцу в горячей весенней работе. Вместе с сестрой Наташей они боронят поле над рекой. Отсюда хорошо видно окрестные дали.

— Вань, в которой стороне начинается наша Вишера? — спрашивает Наташа.

— Во-о-н там, — указывает он рукой на север. — Сопку высокую видишь? Чуть левее ее.

— Там и мансийка твоя живет?

— Я тебе дам мансийку! — вскипает Ваня.

В деревне многие знают про Ванины приключения. И молодые парни и девки нет-нет да и подначивали.

— Знала бы ты, какая она смелая, — горячится он. — Куда тебе против нее! Она с ружьем по лесу все равно как ты с лучиной по сеням ходит. А оленями как управляет!

— Вот и поезжай к ней…

— И поеду, — сердится он, но вдруг, спохватившись, поправляется: — В экспедицию, конечно. Деньжат заработать надо…

Несколько дней назад в деревне остановилась баржа, ведомая буксирным пароходом. На ней ехали лесоустроители. Главный из них разыскал охотников, еще раз расспросил про подготовленные избушки, выплатил деньги, но попросил, чтобы кто-нибудь поехал с ним. Выбор пал на Ваню.

— Мужикам надо сеять, — рассуждал Василий вроде сам про себя, но больше для того, чтобы убедить старуху. — А Ване что: молодой. На ногу скорый. Избушки запомнил. Так ведь? Запомнил? — спрашивает он у Вани.

— Запомнил.

— Ну вот и езжай. Баржа дойдет до Велса и там будет вторую ожидать. На второй и подымешься.

Через несколько дней старик вывез сына на лодке к буксиру, подававшему гудки, помог взобраться на борт и скороговоркой напутствовал:

— Смотри, осторожней будь.

Вскоре лодка отвалила, и буксир быстрей зашлепал плицами колес.

До Велса добрались благополучно, а оттуда в верховья поехали не на барже, а на лодках, тяжело груженных мукой, солью, консервами, инструментом, овсом. Лодки тянули лошади. Ваня вместе с другими молодыми парнями вначале был погонщиком, но потом его, хорошо знавшего фарватер капризной реки, направили впередсмотрящим. Он ехал впереди каравана на лошади, разыскивал броды, огибал мели, указывал дорогу.

Через несколько суток отряд добрался до устья Лыпьи. Здесь осталась первая часть отряда, другие последовали дальше и еще через несколько дней добрались до горной Мойвы. Развозить продукты по избушкам было решено на оленях.

На другой день погонщики угнали лошадей прямой тропой, а лесоустроители сложили продукты и припасы в избушку и в чамьи и, не теряя времени на ожидание оленей, принялись готовиться к лесоустроительным работам.

Первое время Ваня был подсобником. Он разрубал визиры, помогал провешивать намечаемые просеки, подносил инструмент. Но уже через пару недель техник Миша Горелов, в обязанности которого входило определение состава и характера лесонасаждений, запаса древесины на гектаре, на отдельно взятых участках тайги, стал брать Ваню с собой не как подсобного рабочего, а как своего помощника. Ему нравились сообразительность парня, его умение ориентироваться на незнакомой местности. Ваня был отличным ходоком, умел быстро развести костер в любую погоду, добыть пищу в лесу или на реке. Для лесоустроителя, геолога все это очень нужно. Ваня ко всему прочему еще и хорошо писал. В то же время в отряде не хватало техников, и Миша с согласия начальника стал обучать Ваню азам таксационной науки. Вечерами он читал ему целые лекции о значении лесоустройства, учил пользоваться мерной вилкой, определять возраст деревьев, объем их стволов. Когда же Михаил стал объяснять Ване, с какими пороками древесины на какой местности можно встретиться, он, к удивлению своему, обнаружил, что Ваня знает их, только называет по-своему.

После нескольких выездов в лес на самостоятельную работу Ваня составил небольшой отчет и нарисовал карту-схему участка леса. Начальник, проверив данные отчета на месте, похвалил Ваню и, внеся небольшие поправки, принял отчет.

Это был своеобразный экзамен на право работать таксатором. И вот Миша и Ваня отправились в самостоятельный поход на несколько недель, чтобы провести примерное определение запасов древесины по бассейну одного из многочисленных притоков Вишеры. Им надо было также установить характер и состав лесонасаждений в бассейне этой реки.

На карте начальник наметил несколько десятков точек, где надо было взять пробы: произвести обмеры стволов деревьев, их высоту, определить количество деревьев на гектаре, примерный запас древесины — отдельно еловой, пихтовой, березовой. Работу предстояло выполнить большую, и начальник торопил ребят:

— Спешите. Выходите через два-три дня, как только снимете копии карт. Продукты к устью речки вам привезет старик мансиец с фактории. С ним же приедет вспомогательный рабочий. Сделайте лабаз с навесом для продуктов…

— Зачем лабаз? — возразил Ваня. — Мне дедушка рассказывал, что на устье этой речки у него построена избушка. Возле нее и чамья. Подремонтируем, будем жить…

— Ну вот и отлично. Меньше работы.

Через несколько дней Миша Горелов, Ваня и пожилой рабочий отправились в путь.

Избушку они нашли в полной сохранности. Целы были даже порох и дробь на полочке, никто не сжег и приготовленные стариком дрова. Лесоустроители растопили камелек, сготовили ужин. Вечером долго не спалось. В июне ночи короткие, а на Северном Урале их почти нет совсем. Солнце прячется за горы на какие-нибудь два-три часа, а заря не гаснет всю ночь. Ваня с Мишей выбрались наружу, уселись на бревно возле избушки. Чтобы не надоели комары, разложили небольшой костер и накидали в него гнилушек. Ваня рассказывал об охоте, о здешних краях, а Миша слушал. Когда Ваня умолкал, товарищ просил:

— Расскажи еще что-нибудь. Очень интересно…

Ему, выросшему в городе и по-настоящему еще не знавшему тайги, хотя и работал он третий сезон, все было интересно.

На полуслове Ваня вдруг осекся. Он прислушался и, осторожно поднявшись, выглянул из-за угла. Невдалеке, у кромки густого ельника, стояли, как показалось Ване, волки.

— Волки! — выдохнул он.

Миша бросился в избушку и выскочил оттуда с двустволкой.

— Где?

— Вон там, за кустами. Сейчас выйдут.

Миша вскинул ружье к плечу. И вдруг Ваня отвел стволы ружья в сторону.

— Это не волки. Это собаки…

Собаки, по-видимому, слышали людей. Они осторожно втягивали ноздрями воздух, передвигались с места на место и не решались отходить далеко от опушки. Вначале было три собаки. Потом к ним подошла еще одна, постояла немного, принюхиваясь, и вдруг смело двинулась навстречу людям. Ваня отошел к избушке. Миша тревожно шевельнул ружьем. А собака все шла. Вот она миновала лужайку, подошла к поленнице дров. Что-то знакомое кажется Ване в этой собаке, очень знакомое, близкое даже. Собака делает еще несколько шагов, и вдруг Ваня, удивленный и даже испуганный догадкой, произносит:

— Дамка?..

Собака остановилась, нерешительно вильнула хвостом и вопросительно уставилась на людей.

— Точно она, — шагнул навстречу Ваня. — Дамка, Дамка…

Собака взвизгнула и со всех ног бросилась к Ване. Она прыгнула на него, лизнула в щеку, потом отпрянула в сторону, опять прыгнула, прижалась к Ване и принялась лизать ему руки. Тем временем три пса, отделившись от леса, с рычанием бросились к людям.

Оскаленные пасти псов, их воинственный вид озадачили Мишу. Он пятился к избушке, держа наготове ружье. Ваня наконец оторвался от Дамки. А она кинулась к псам, лизнула одного, ткнула носом другого и снова бросилась к Ване, лизнула его в руку, потом опять метнулась к собакам. Казалось, Дамка хотела успокоить псов, познакомить с запахом человека, сказать им: «Смотрите: это же мой хозяин. Это и ваш хозяин...» Радости старой собаки, казалось, не было предела. Она бросалась то к людям, то к собакам, тормошила их, громко и радостно лаяла. И хотя псы держались настороженно, но они уже не рычали на людей и в их взглядах уже не было злости и решимости. И все-таки к людям они не подходили. Они не тронули куски хлеба, которые бросали им Ваня и Миша, в то время как Дамка охотно ела и хлеб, и сухари.

Только под утро легли спать ребята. Взволнованный рассказом Вани о судьбе собаки, Миша долго расспрашивал его об охотничьих обычаях.

— Это наподобие Белого Клыка, — сказал он, когда Ваня поведал о Дамке все, что знал. — Была такая собака-волк в Северной Америке. Про нее Джек Лондон написал.

Ваня не читал Джека Лондона и ничего не слышал о Белом Клыке, но согласился, что молодых псов надо приручить. Выдержавшие суровую зиму, голодовки, собаки научились добывать себе пищу в тайге без помощи человека и могли стать хорошими помощниками людям.

Вислоухому Ваня дал кличку Соболь за его быстроту, ловкость, сообразительность.

23

Миша и Ваня вели таксационные работы вместе. Квартал за кварталом исследовали они тайгу. Лесоустроительные работы здесь проводились давно, наспех. Обычно лесные кварталы представляют собой квадраты с длиной стороны в два километра. На местности сетка квадратов выражена лесными просеками. В местах пересечений просек установлены специальные столбы, на которых обозначены номера кварталов. Внутри кварталов имеются еще узенькие визирки, помеченные затесами на деревьях. Эти визирки делят каждый квартал на четыре клетки. Каждый метр просек и визирок таксаторам надо было не просто пройти, а пройти с карандашом в руках, описать лес, рельеф. Внутри каждой клетки надо было наметить точки и на этих местах срубить деревья, определить их возраст, пороки, объем ствола.

Положение усугублялось тем, что кварталы в этом глухом месте были не квадраты, а прямоугольники два на четыре и даже четыре на шесть километров. В этих условиях ребятам было труднее ориентироваться, приходилось долго искать намеченную на карте точку, чаще вести промеры лентой или двухметровкой. Однако работали они добросовестно, и дело хотя и медленно, но верно и надежно двигалось вперед.

Работать начинали в шесть утра. Позавтракав холодным глухариным мясом или консервами и выпив по кружке кипятку, заваренного лабазником, таксаторы отправлялись в лес. До обеда они трудились, потом отдыхали два-три часа и опять брались за дело. На маленький отряд из трех человек приходились два топора, пила, мерная лента, угломерный инструмент. Иногда обходились одним топором. И тем не менее ходить по тайге со всем этим инструментом было нелегко. Ведь у каждого было с собой и ружье.

Уставали ребята здорово. И все-таки, придя домой и поужинав, они отправлялись к речке или брались приручать одичавших псов.

Ваня замечал, что при возвращении из леса собаки, не доходя до избушки, сворачивали к ручью. Приходили они оттуда с полными животами и сразу же заваливались под деревья, стоявшие неподалеку от избушки.

В воскресенье Ваня отправился обследовать ручей. На пологом берегу лежали обглоданные кости. Ваня пригляделся к ним и пришел к выводу, что это был олень. Туша, видимо, была привязана сыромятным ремнем к старой ольхе.

«Кто-то мясо в речке прятал, — рассуждал Ваня. — Вода была большая и скрыла мясо. А сейчас вода спала, и собаки нашли тушу. Значит, кто-то должен был приехать за мясом, но не приехал. Почему?»

Через некоторое время собаки обнаружили еще одну «кладовку». Ваня и Миша внимательно обследовали место, где было запрятано мясо, и пришли к мысли, что в этом месте оно было спрятано специально для собак.

— Наверное, мансийцы тут были, — заключил Ваня. — В речке они мясо припрятали для себя, а здесь — для своих собак. Наша свора все разграбила. Приедут люди, а мяса нет. Что скажем?

— Пусть с собак спрашивают, — рассмеялся Миша. — Не мы же их научили чужие продукты есть.

Между тем подходила пора, когда ребятам надо было разделиться на две маленькие группы. Только в этом случае можно было быстрее выполнить работу. Подсобного же рабочего, которого обещал прислать начальник партии Максимов, все не было.

24

Вечером маленький отряд возвращался к стоянке. Собаки были вместе с ребятами. Неподалеку от избушки Соболь вдруг круто свернул с просеки и, усиленно нюхая воздух, направился в чащу. Ваня сразу заметил перемену в поведении собаки.

— Наверное, глухарь, — решил он и пошел следом.

Вместе с Соболем побежала и Дамка. Действительно, вскоре невдалеке раздался ее азартный лай. Ваня стал осторожно подкрадываться ближе. Когда до дерева, на котором, как предполагал он, сидел глухарь, осталось каких-нибудь тридцать-сорок метров, под ногу ему попала валежина, скрытая высоким и густым папоротником. Ваня запнулся и упал. Вспугнутая птица с шумам поднялась. Но молодой, ловкий пес почти не отставал от глухаря и вскоре «посадил» его на дерево. На этот раз Ваня сумел осторожно подобраться к птице и удачно выстрелил. Соболь быстро оказался возле него и схватил было за крыло, но выпустил. Когда Ваня подошел к глухарю, собака снова схватила птицу, но отпустила, вопросительно глянув на человека. Ваня потянул птицу к себе. Соболь придавил ее лапой, не отдавая добычу, но потом опять глянул на человека и отпустил. Охотник немедля вынул нож, выпотрошил птицу и отдал собаке потроха и голову. Соболь набросился на еду, а Ваня первый раз потрепал его по шее.

Довольный, Ваня поспешил к избушке, чтобы поделиться с товарищами приятной новостью. Бегом спустился с крутой релки и выбежал на лужайку возле избушки. Миша возился с дровами, готовился развести костер.

— Миша! — закричал радостно Ваня. — Знаешь, как сейчас Соболь…

— Подожди с Соболем, — перебил его товарищ, — поздоровайся вначале с людьми.

— С кем? — удивился Ваня и только тут заметил, что неподалеку от избушки стояли два вьючных оленя.

— Кто это приехал?

— Иди, увидишь, — как-то загадочно подмигнул Миша и, не выдержав, добавил: — Те самые мансийцы, что тебя спасли. Помнишь?

Ваня бросился к избушке. Возле нее сидели на бревне старые знакомые.

— Тойко, Айна! — крикнул он срывающимся голосом и крепко обнял их обоих сразу. — Как вы здесь? Откуда? Куда?..

Оказывается, начальник партии уже побывал в фактории. Он надеялся найти здесь подсобного рабочего в Мишин отряд, но, кроме Тойка, Айны и еще одного мансийца — Еськи, присматривавшего за оленями, никого не было.

Видя, что «русский начальник» очень сокрушается, Тойко поинтересовался, что ему нужно. И когда узнал, что отряду требуется вспомогательный рабочий, стал просить, чтобы начальник взял его.

— Фактория девка сторожи, — убеждал он. — Я там тайга знаю, немножко могу помогай. Все равно надо ходи. Там собачка надо гляди.

Но Максимов не рискнул взять старика без разрешения начальника фактории. «Мало ли что может случиться без сторожа», — размышлял он.

— Тогда бери девка. Тайга ой-ой знает…

Максимов долго колебался. Но он знал, что женщины-мансийки отличные таежницы. И это решило исход дела.

— Ладно, — махнул он рукой. — Только съездишь в отряд вместе с дочерью. Найдешь там Мишу Горелова или Ваню, скажешь, что я послал, и передашь записку.

Услышав знакомое имя, девушка расспросила начальника, откуда этот Ваня, какой он, и решила, что это тот старый их знакомый. Она рассказала об этом отцу. Тот тоже обрадовался предстоящей встрече и стал немедленно собираться в дорогу.

— И вот мы приехали, — закончила рассказ Айна.

В этот день рассказам и расспросам не было конца. Ваня поведал о том, что через два-три года на Вишере будет строиться город, что проложат по тайге дороги и что, видимо, скоро по-иному будут жить и крестьяне.

— Вместе все будем делать. И хлеб сеять, и убирать, и косить, и скот держать.

— Все вместе? — удивлялся старый Тойко. — А чум тоже живи вместе?

— Чумов у нас нет, — смеялся Ваня. — У нас избы. А жить будем, как жили.

И Ваня, как мог, рассказал все, что знал о коллективизации. А знал он уже немало, поскольку был комсомольцем. Его предстоящей зимой обещали отправить в специальную школу комсомольского актива на два года. Он с гордостью рассказал об этом Айне. Но девушка не обрадовалась новости.

— Тебе не жалко бросать тайгу, охоту? — спрашивала она. — Меня тоже начальник фактории посылает учисса. Мне жалко все это. — И она протянула руку, указывая на тайгу, сопки, реку.

— Это же никуда не уйдет, — убеждал Ваня. — Выучимся и вернемся обратно. А учиться обязательно надо.

Старый Тойко и Айна привезли таксаторам продукты, спальные мешки, запасную одежду и обувь.

— Твоя начальник Максимов послал, — рассказывал Тойко. — Помогай велел. Я помогай время нету. Надо фактория ехать. А девка останется… Только не обижай девка. — И он под дружный общий смех серьезно погрозил пальцем.

Вечером пили чай. Старик еще долго расспрашивал об отце Вани, о дедушке, который погиб минувшей зимой в тайге. Узнав об этом, Тойко долго сидел неподвижно, закрыв глаза. Две скупые слезинки выкатились из его глаз.

— Корошая был… Сколько раз мне помогай… Однако и моя скоро там ходи…

После этого старик не разговаривал и стал укладываться спать. Молодежь не мешала ему. Ребята и Айна вышли из избушки. Вечер уже давно опустился на тайгу. Смолкли птицы, только кричала потревоженная кем-то утка да плескались на речке хариусы. Айна рассказала о жизни в фактории, о сборе орехов и ягод.

— Сейчас делать нечего. Вот и приехала вам помогать.

— А чем же ты поможешь? — удивился Миша. — Уху варить?

— Почто уху? — обиделась Айна. — Дерево пилить могу, как вы, считай меркой землю могу, носить что надо могу.

— Сможет, — поддержал ее Ваня. — Вот увидишь, Миша, как сможет.

25

На следующий день отряд разделился. Миша с подсобным рабочим пошел в одном направлении, а Ваня с Айной и сопровождавшим их Тойком — в другом. Старик все наставлял дочь, чтобы она слушала начальника, чтобы старалась делать все, что нужно. Он обращался и к Ване.

— Твой отец — умный. Тебе тоже надо быть умный. Учи Айну, не обижай…

И вот работа началась. На первых порах Ваня все делал сам: и зарубки на деревьях, и промер, и подсчет деревьев, и отметки в журнале. Сам принялся и рубить дерево, чтобы подсчитать количество годовых колец, определить, гнилое ли оно внутри. Но тут и Айна и старик запротестовали.

— Зачем помогай звал? — разволновался старик.

Он взял у Вани топор и начал рубить дерево. Потом передал его дочери, и та принялась за дело не хуже Вани.

На привале Ваня объяснил Айне, как он делает промер и подсчет деревьев, как определяет количество их на площади, как заполняется журнал. Девушка пока мало что поняла из сказанного, но Ваня не отчаивался. Он решил научить ее пока самому простому — делать отсчеты по линейке. На нескольких деревьях показал, как надо замерять толщину стволов на уровне груди и какие цифры сообщать. Но оказалось, что Айна плохо знает счет. Тогда Ваня решил вести счет сам. Но мысль научить Айну все-таки не оставил.

На следующий день старик еще раз сходил с отрядом в лес, а потом уехал в факторию. Перед этим он рассказал Ване и Мише о том, как встретил возле избушки собак. Он хотел увезти одного пса с собой, но ни один не подошел к старику, а когда ребята решили изловить одного, псы дружно начали обороняться, а потом все убежали в лес. Старик отказался от затеи. Он только попросил Ваню:

— Маленько учи собак. Он хорошо понимай, только лай нету. Потом возьму…

Как только отряд разделился, собаки растерялись. Сначала они все пошли по старой тропе, где ходил отряд. Но потом Дамка обнаружила, что Вани нет, вернулась, нашла его следы и пошла по ним. Следом за ней пошел Соболь, а потом и два других пса. Вскоре они нагнали Ваню, Айну и Тойка и больше не уходили от них. На следующий день они сразу же пошли за Ваней, хотя Миша манил их и мясом и хлебом.

— Вот беда, — сокрушался он. — Теперь у нас собачки не будет.

— Надо что-то придумывать, — размышлял Ваня. — Давай вечером помозгуем.

Вечером на совете было решено, что одного пса, которого выбрал Михаил и назвал его почему-то Тосканом, Ваня и Айна всеми способами будут отгонять и не кормить. Ваня вынес корм трем собакам. Он раздавал им корм, а Тоскана отгонял. Пес вначале недоуменно глядел на человека, потом даже пытался применить силу, но, получив удар палкой, с визгом отступил. Когда собаки наелись, вышел Миша и дал корм одному Тоскану. Пес вначале тоже с недоумением глядел на него, потом осторожно взял кусок хлеба с тушенкой. Бутерброд понравился. Миша дал ему второй, а потом — кусок мяса.

Прошло несколько дней, и пес один пошел с Мишиной группой. Правда, он вскоре сбежал к собратьям, но в следующие дни задержался дольше. В конце концов наступил день, когда пес не сбежал.

26

Жизнь в маленьком отряде шла своим чередом. Таксаторы поднимались рано утром, наскоро завтракали и шли к месту работы. Вечером возвращались на стоянку, ловили рыбу, готовили ужин, приводили в порядок записи, ремонтировали одежду и обувь.

Подсобный рабочий Петр Иванович ложился спать, а у Вани и Миши начинались новые дела. Они давали Айне уроки по арифметике, грамматике или географии.

Время от времени к маленькому отряду приезжали начальник партии Максимов и старый Тойко. Когда они прибывали вместе, Миша шутил:

— Опять начальство с профсоюзом прибыло.

— Союз, союз, — согласно кивал Тойко. — Короший люди. — Он указывал пальцем на начальника партии Максимова и себя. — Корош союз.

Обычно такие приезды сопровождались дружным чаепитием. Максимов привозил новости, которые он узнавал по радио, проверял работу, давал советы. Он же привозил свежие книги. Тойко обычно рассказывал о своих охотничьих странствиях по тайге, о разных случаях из богатой приключениями жизни. Слушать его тоже было очень интересно.

— Хороший человек всегда помогай в тайге. Один раз мне совсем было кудо. Другой спасай…

Дело было зимой. Тойко белковал на одной из многих речек, впадающих в Вишеру. В тот год осень была дождливой. Реки от беспрерывных дождей вышли из берегов. А потом ударили морозы, образовался прочный лед. Когда реки резко убыли, лед местами обвалился, но кое-где продолжал висеть над водой. Нередко под тяжестью снега он с грохотом обрушивался. Переходы через реки в местах, где лед висел над водой, были очень опасны. Тойко хорошо знал это, но еще был крепок, ловок, надеялся на свои силы, и поэтому, когда собака побежала по следу соболя, только что пересекшего реку, Тойко, не долго раздумывая, кинулся следом. На середине реки лед провалился. Сильное течение сразу увлекло собаку под лед. Тойко же сумел выбраться на нижний слой тонкого, гнущегося под его тяжестью льда. Одежда на нем стала смерзаться. В довершение всего у Тойка вырвался и утонул топор. Выбраться из ловушки своими силами было невозможно, и мансиец уже не надеялся остаться в живых. Неожиданно до его слуха донесся собачий лай и выстрел. Тойко принялся кричать, призывая на помощь. Русский охотник услышал его крики. Он сделал в верхнем слое льда прорубь, через нее набросал на нижний лед жерди, еловые лапы и вытащил Тойка из ловушки, помог ему добраться до своей избушки и здесь вместе с товарищами раздел Тойка, напоил чаем и «веселой» водой, высушил его одежду. На следующий день Тойко смог отправиться домой.

— Так меня спасай, — заключил он.

Теперь Тойко числился сторожем в фактории. Но осенью намеревался собирать ягоды, охотиться. Правда и сейчас не сидел без дела: заготовлял чагу, собирал и сушил лекарственные травы.

Старик умел отлично читать следы, прекрасно знал повадки зверей и птиц и учил своему искусству Ваню и Мишу.

— Знай — мешать нету, — часто приговаривал он и учил делать ловушку на белку, угадывать погоду по поведению птиц и насекомых, выбирать место для привала в дождь.

Постепенно люди все дальше и дальше уходили от избушки. Переходы стали занимать много времени. Решили уходить в тайгу на два-три дня. Ваня работал с Айной. Она теперь была хорошим помощником: вела журнал, работала с мерной вилкой, когда нужно, брала топор и валила деревья. Молодые люди хорошо понимали друг друга, и дело у них двигалось не хуже, чем у Михаила и Петра Ивановича. Особенно хорошо помогала Айна, когда приходилось ночевать в лесу.

Первый раз Ваня сам выбирал место для ночевки, сам рубил дрова для костра. Айна в этот момент, взяв ружье, пошла охотиться. Вернувшись с добытым глухарем, она принялась готовить ужин: быстро выпотрошила птицу, отрезала голову и ноги, потом обмазала глиной и закопала в угли и золу. Через некоторое время жаркое было готово.

Поужинали и легли спать по разным сторонам костра, но оказалось, что дым от костра идет в сторону одного из лежавших. Сменить же место было нельзя, так как костер был расположен на крутом косогоре… К тому же Ваня заготовил много пихтовых дров. Они трещали, разбрасывали искры и мелкие угольки. Ночью и Айне и Ване приходилось не раз вскакивать и гасить начинавшую тлеть одежду. Кроме того, на случай дождя костер и люди не были защищены. Утром Айна посмеялась над неумением Вани выбрать место для ночевки и сказала, что вечером сама приготовит ночлег, а он пусть позаботится о дичи для ужина. Так и поступили.

Вечером Айна нашла место для ночлега возле небольшого ручья под громадной развесистой елью. Она быстро и ловко вырубила кусты, росшие тут во множестве, очистила ствол дерева от сухих сучьев и развела два небольших костра. Потом между ними развела третий костер.

Топливом дли него служили только тонкие еловые сучья и толстые березовые и рябиновые сухостойные стволы. После ужина Айна оставила только один костер. Из двух крайних она убрала головни, угли и на горячий пепел настелила вначале рябиновые ветки, а сверху пихтовые лапы.

— Теперь ложись, — оказала она Ване. — Дырка от костра на одежде не будет.

Спать было очень тепло. Костер, топливом которому служили стволы рябин и берез, горел ровно и не давал искр. Дым от него поднимался вдоль ствола высоченной ели, и если бы пошел дождь, то люди остались бы сухими, потому что жар горящих березовых дров испарял бы дождевые капли раньше, чем они долетят до земли.

После на этом месте таксаторы спали еще несколько раз и в дождь, и в ветер. И всякий раз Ваня удивлялся, насколько все было предусмотрено Айной при выборе ночлега. Рядом были дрова и вода, ветер здесь дул только в одном направлении, дождь не мочил людей, а ветровал был не страшен: ель стояла в долине ручья, где ветер не свирепствовал так, как на вершинах холмов.

Айна не боялась и зверей. Раз к месту ночевки подошел медведь. По поведению собак люди поняли, что зверь находится неподалеку. Ночь была темной, моросило, и в нескольких шагах от костра ничего не было видно. Но девушка не растерялась. Она подожгла бересто, заранее намотанное ею же на палки, и не успел Ваня предупредить ее, как она с двумя факелами вдруг пошла в темноту. Следом бросились и собаки. Каким-то чутьем Айна угадала, где находится косолапый, и, смело приблизившись, размахнулась и бросила туда один факел. Тотчас же зверь отпрянул в сторону. Удаляющийся треск сучьев и злобный лай собак подтвердили, что медведь убежал.

Ваня принялся было ругать Айну. Но она весело улыбалась и приговаривала:

— Медведь бояться — в лес не ходить…

27

Когда лесоустроительные работы в одной части бассейна были закончены, Миша и Ваня составили подробный отчет и, как требовал начальник партии, решили выслать документы ему. Тойко давно не приезжал, а отнести отчет вызвался Петр Иванович. Михаил решил обследовать леса за водоразделом.

— Надо же иметь о них хотя бы приблизительное представление.

Идти решили вдвоем. Айна оставалась в избушке.

— Маленько одежда буду починить. Только вы долго не ходите. Один-две ночь…

— Не больше, — согласился Михаил. — На второй день будем дома.

Ребята закинули за спины мешки и ружья, кликнули собак и пошли. Соболь и Тоскан побежали следом. Дамка и третий пес — Тусь — остались возле избушки. Старая собака в последнее время заметно сдала. Непрерывные походы по тайге ее очень утомили. В лесу она часто отставала от людей, приходила последней и все чаще оставалась возле избушки. Вот и на этот раз она проводила ребят до ручья, потом остановилась, как-то виновато покрутила хвостом и села на тропу. Когда люди и собаки скрылись среди деревьев, она медленно побрела обратно.

Путешествие на первых порах было нетрудное. Леса за водоразделом оказались редкие, в них преобладали березняки и осинники. По-видимому, давным-давно здесь прошел лесной пожар, захвативший тысячи гектаров леса. В результате произошла смена пород. Сейчас здесь высились громадные березы, осины, молодые ельники еще только начали набирать силу, и нужно было ждать лет сто, чтобы здесь можно было вести лесозаготовки. Изредка ребята останавливались, отворачивали пласты мха и дерна. Под растительным покровом кое-где удавалось обнаруживать угли.

Деревья местами стояли так редко, что тут можно было заготовлять сено. Среди травы, мелких кустов можжевельника и волчьего лыка во множестве росла черника. Здесь было приволье для птицы. Рябчики то и дело выпархивали чуть ли не из-под ног. Они садились на деревья рядом. Собаки часто заливались лаем, сгоняя важных краснобровых глухарей. Дичи здесь можно было настрелять сколько угодно, но ребята не жадничали. Они знали, что на ужин подстрелят в любой момент глухаря или трех-четырех рябчиков. Много здесь было и лосей. Об этом красноречиво говорили настоящие тропы, проложенные животными.

Чем дальше в глубь лесных массивов уходили лесоустроители, тем местность становилась гористей. Появились валуны, отдельные скалы — «чурки», а после чаще стали попадать каменистые россыпи, большие расщелины и даже небольшие пещеры. Ребята с интересом рассматривали их, не рискуя, однако, удаляться в лабиринт подземелий.

В одной небольшой пещере, длина которой не составляла и десятка саженей, таксаторы устроились на ночь. Вечером они привели в порядок записи о характере лесов и рельефа, потом разогрели консервы, вскипятили воду. Не успели они закончить ужин, как собаки вдруг с лаем сорвались с места и бросились на противоположную сторону долины. Ваня схватил ружье и долго вглядывался в вечерние сумерки. Между деревьями, как ему показалось, мелькнула чья-то тень. Вскоре оттуда послышались шипение, фырканье и злобный лай собак. Ваня и Миша подошли к подножию невысокой скалы. Собаки кружились возле высокого дерева, на котором сидела довольно крупная рысь.

— Осторожно, — предупредил Ваня. — Она, бывает, бросается на человека.

— А я вот сейчас ее угощу! — задорно крикнул Миша и, зарядив ружье мелкой дробью, выстрелил в зверя. Раздался противный кошачий визг, и рысь тут же перепрыгнула с дерева на второе, упавшее вершиной на скалу, быстро вскарабкалась по нему и скрылась в пещере, вход в которую хорошо виднелся с земли.

— Полезем? — предложил Миша.

— Нет. Она, наверное, недалеко от входа. Полезем по дереву — сшибет.

— Боишься?

— Нет.

— Тогда полезем завтра.

Ваня не хотел ни показаться трусом, ни спорить с товарищем и промолчал. Он думал, что утром Миша откажется от своей затеи. Но утром Миша все-таки пошел к скале.

Ребята сняли рюкзаки, повесили на рябину ружья и патронташи и полезли по дереву.

Ствол березы был гладкий, и лезть становилось все труднее. Все-таки через полчаса ребята добрались до входа в пещеру.

— Осторожнее, — предупредил Ваня. — Держи наготове нож.

Но Миша уже влез в отверстие. Добрался к нему и Ваня и тоже стал втискиваться в узкий лаз.

В пещере было сумрачно, но абсолютной темноты не было. Сквозь крышу пещеры пробивался луч света. И не только луч. Из отверстия в потолке свешивался обломок дерева. Видимо, дерево было сломлено бурей в середине ствола.

Ребята огляделись. В нескольких метрах от них площадка оканчивалась глубоким обрывом. Дна его не было видно. Миша осторожно приблизился к краю площадки, но сколько ни напрягал зрение, ничего не увидел. Он взял маленький камешек и бросил вниз. Где-то далеко раздался всплеск воды.

— Вода, — удивился Миша. — Видимо, какой-то колодец.

Эхо загудело в пещере. Он бросил еще один камешек. И опять внизу раздался всплеск.

— А если бросить дальше? — поинтересовался Ваня.

Он принялся выворачивать камень из скалы над входом пещеры. Камень шатался, но не поддавался. Тогда Ваня нагнулся, поднял с площадки камень побольше и ударил им по стене. В этот же момент что-то загрохотало, посыпались камни, Ваня едва успел отскочить к краю площадки. Пещера наполнилась грохотом, пылью. Камни почти засыпали площадку, дрогнула и осела стена пещеры. Ребята, испуганные, оглушенные, стояли на самом краю ее. Им некуда было отступать. К счастью, камнепад прекратился так же неожиданно, как и начался. Пыль улеглась. Вспугнутые летучие мыши исчезли.

— Вот это да! — пришел в себя Ваня.

— Вот тебе и да, — буркнул Миша. — Дернуло тебя по стене стучать.

— Да разве я знал…

— Ну ладно. Давай как-то выбираться отсюда. Вход-то, кажется, завалило?..

Он чиркнул спичкой. Действительно, вход был завален. И не маленькими камнями, а громадной глыбой, отодвинуть которую было невозможно. Ребятам оставалось только выбираться через отверстие в куполе пещеры. Но как до него добраться? Дерево, торчащее из отверстия, настолько сгнило, что было просто удивительно, как оно еще держалось и не ломалось под собственной тяжестью. Ребята сначала все-таки попытались разобрать завал и как-то сдвинуть глыбу или обойти ее. Это оказалось невозможно. Путешественники пока не теряли надежду найти выход, но тревога все больше овладевала ими.

Когда Ваня и Миша скрылись в пещере, собаки спокойно улеглись у дерева, по которому полезли ребята. Псы были терпеливыми. Их даже не смутило то обстоятельство, что вскоре в пещере раздался грохот и сверху посыпались камни. Отскочив и на всякий случай полаяв на камни, псы снова подошли к дереву, где висели ребячьи мешки, ружья и патронташи. Но прошло несколько часов, ребята не появлялись, и собаки забеспокоились. Сначала они скулили, потом принялись лаять на скалу, в которой скрылись их хозяева. Если бы собаки имели более порядочное «воспитание», то они, надо полагать, не скоро ушли бы от вещей, которые оставили люди на дереве, а может, не ушли бы до тех пор, пока другие люди не увели их. Бывало даже, что собака сама погибала на месте гибели хозяина. Но псы еще совсем недавно привязались к людям, инстинкт привязанности у них еще был слаб. Поскулив и полаяв, они к вечеру вернулись к избушке.

Дамка, обычно встречавшая Ваню, при виде псов тихонько пошла в сторону, откуда должны были прийти люди. Она привыкла поджидать их, когда сама не уходила с ними в тайгу, на просеке у квартального столба. Но время шло, а люди не показывались. Дамка ждала, ждала, а потом вернулась обратно. Она поочередно подходила к псам, нюхала их морды, повизгивала, словно спрашивала: где же хозяева? Почему вы их оставили? Потом стала окрести лапой дверь избушки и время от времени лаять. Кажется, она хотела сказать обитателям зимовья, что тревожится об оставшихся в тайге, что надо идти к ним на помощь. Но Айна и приплывший на лодке-долбленке Тойко и без того поняли, что с ребятами что-то стряслось.

— Заблудиться они не могут, — строила догадки Айна. — У них карты, компас. Они хорошо знают кварталы. Может, кто из них ногу повредил, упал?..

— Почему собаки вернулись? — возразил Тойко. — Потеряли хозяин…

Старик и дочь решили подождать до утра. Если ночью Ваня и Миша не появятся, надо идти на розыски. Тойко подготовил побольше патронов, положил в мешок длинные и прочные ремни, попросил Айну найти чистые тряпки, «веселую» воду и все это тоже положил в мешок.

— Все может годиться, — объяснил он дочери.

Ночь прошла неспокойно. Дамка время от времени поднимала возню в предбаннике, всю ночь ворочалась и вздыхала Айна. Чуть забрезжил рассвет, она стала тормошить старика. Быстро перекусили, покормили собак и тронулись в путь. Дамка шла первой. Айна примерно знала, по какому маршруту двинулись ребята, и первое время шла уверенно. Тойко то и дело пригибался к земле. Ребята носили сапоги с металлическими подковками. Каблуки не сносились и давали хорошие отпечатки. Кроме того, он хорошо знал привычку Миши срывать ветки и отмахиваться ими от комаров. Почти через каждые полкилометра Миша срывал новую ветку, оставляя старую на тропе. Ваня же по тайге часто ходил с топориком и время от от времени срубал то сук, то делал зарубку — «лысинку» на дереве. По этим следам двигались быстро. В одном месте, где ребята свернули с просеки, Айна и Тойко сбились с пути, но помогла Дамка. Она уверенно пошла через каменную россыпь. Время от времени Тойко стрелял вверх, Айна кричала, но тайга молчала. Между тем небо заволакивалось тучами, потянул влажный ветер.

— Однако торопиться надо, — беспокоился Тойко. — Дождь будет — собака след потеряет.

К обеду старик и Айна вышли к стоянке ребят. Пепел был еще теплый. Не отдыхая, двинулись дальше. Дамка все больше волновалась: убегала вперед, возвращалась к людям и снова с визгом бросалась вперед. Волнение передалось и другим собакам. Вскоре впереди раздался их дружный лай. Айна пыталась предупредить старика, чтобы он был осторожен. Ведь собаки могли лаять на зверя. Но старик успокоил:

— Собаки совсем не сердито лают…

И вот они у подножия скалы. Собаки визжат, взлаивают, смотрят вверх. На сучьях дерева — ружья, котомки, мешки. Тойку, опытному следопыту, не составило особого труда установить, что ребята по поваленной березе взобрались вверх. Настораживало, что у подножия скалы лежали недавно упавшие сверху камни.

— Тут была дырка, — показывая дочери на заваленный камнями вход в пещеру, сказал Тойко. — Завалило.

— Ванья! — закричала Айна. — Миша!

«А-а-а!» — понеслось над ручьем эхо.

— Ванья-а! — поддержал Тойко и, сорвав с плеча ружье, бахнул в воздух раз за разом.

«А-а-а»... — неслось все то же эхо.

— Надо, однако, полезти наверх, — рассуждал старик. — Там тоже дырка должна быть.

Айна, задыхаясь от нетерпения, быстро поднялась по расщелине на скалу и вдоль ее края стала осторожно пробираться к месту, где торчал конец провалившегося в пещеру обломка.

— Тихонько, дочка, — умолял Тойко. — Тихонько ходи. Там дырка есть. Смотри крепко…

Потом он сам поднялся наверх и вскоре отыскал отверстие в куполе пещеры. Осторожно подобравшись к нему, он свесил голову в темный провал и закричал:

— Вань-я-а!

— А-а-а! — донеслись откуда-то из глубины крики ребят.

— Вань-я-а! Миша-а! — закричал радостно и еще громче старый Тойко. — Ходи сюды. Моя помогай пришел!..

Айна оттолкнула старика от провала и, забыв осторожность, чуть не до половины свесившись вниз, радостно стала звать:

— Сюда, ребята-а! Мы вам помогать будем!

Собаки визжали, крутились возле людей, радостно лаяли.

Вскоре крики ребят раздались еще ближе, а через некоторое время Ваня и Миша оказались почти под самым отверстием в куполе пещеры.

— Вань-я, милый! — радостно закричала Айна. — Вы живой оба? Целый?.. Рука, нога целый?..

— Целы! — откликались ребята. — А как же вы нас нашли?

— Собаки прибежали домой. Отец говорил, что надо искать. Вот и пошли. Дамка нашел…

Тойко быстро сообразил, что надо делать. Он срубил несколько длинных и прочных жердей и стал спускать вниз. Ребята укрепили концы жердей на выступе скалы, для большей надежности завалили их камнями. Тойко и Айна укрепили другие концы жердей наверху, осторожно расширили отверстие. Лотом старик достал из мешка прочный ремень, прикрепил к одному концу камень и осторожно опустил его вниз. Второй конец он прочно привязал к рябине, стоявшей неподалеку.

Миша первый поднялся по шаткому мостку с помощью ремня. Едва показавшись наружу, он зажмурил глаза и долго не мог открыть их, настолько ярким показался дневной свет, хотя небо полностью обложили тучи и уже начался мелкий, моросящий дождь. Вторым вылез Ваня. И тут Айна вдруг крепко прижала к себе его кудрявую голову, а Дамка, улучив момент, лизнула его в нос и в щеку. Соболь свою радость выразил громким лаем.

…Весь первый день ребята пытались выбраться через заваленный вход или через верхнее отверстие. Вход был завален такими тяжелыми камнями, что сдвинуть или подкопать их было невозможно. Добраться до верхнего окна тоже не удалось. Сухая ель оказалась настолько трухлявой, что едва ребята потянули ее на себя, как она обломилась.

Ребята совсем отчаялись. Собаки, лай которых доносился снаружи, замолчали и, видимо, ушли. Надвигалась ночь, а у ребят нечего было есть. Не было надежд и на завтрашний день. Ведь они знали, что Петр Иванович уехал в расположение партии и должен вернуться только через два дня. На помощь Айны они не рассчитывали.

Вечером, когда из упавшей ели удалось развести костер, Ваня вдруг вспомнил о рыси.

— Куда же она ушла?

— Наверное, по валежине выбралась, — предположил Миша.

— Не может быть. Валежина-то вон какая трухлявая. Она никак не выдержала бы тяжесть такого большого зверя.

Решили отдохнуть и попытаться искать ход, по которому хищник мог уйти вначале, по-видимому, в глубь пещеры, а потом — из нее.

Спичек было мало, поэтому двигались на ощупь. С одной стороны провала тянулся неширокий выступ. Осторожно, на четвереньках, ощупывая каждый сантиметр пути, двинулся Ваня. В свете костра он видел, что на противоположной стороне провала есть широкая площадка. От нее тянулся ход дальше. Через некоторое время Ваня достиг площадки. Но в костер больше было нечего подбросить, и темень окутала ребят. Ваня вернулся обратно. Утром, когда через верхнее окно свет проник в пещеру, ребята снова двинулись в путь. Вскоре они достигли противоположного выступа. Здесь перед ними открылся ход, который наклонно опускался вниз. Осторожно стали спускаться. Вскоре впереди показался свет. В волнении ребята поспешили туда. Каково же было их разочарование, когда они увидели, что свет проникал через узкую извилистую расщелину. По ней, видимо, и пробралась рысь. Других выходов не было. Тогда ребята решили долбить в этом месте скалу. Она была в трещинах, и если бы имелись лом или кирка, дело пошло бы, но у них не было даже топора — он остался внизу под скалой. В отчаянии хватали ребята камни и били ими по камням. Тут и подоспели Тойко и Айна.

— Погибли бы, если бы не вы, — говорил Миша старику, — конец бы нам. Большое вам спасибо…

— Борони бог, конес, — махал руками Тойко. — Шибко худо конес…

К ночи маленький отряд добрался до избушки.

28

Старая Дамка все реже и реже уходила в тайгу с людьми. Утрами она провожала Ваню и Айну до лесной просеки, а вечером к этому же месту приходила встречать их. Зато молодые псы все сильнее привязывались к людям. Тоскан не отходил ни на шаг от Миши. Он выполнял все его приказания: приносил по команде брошенную шапку или палку, прыгал через поленницу, служившую барьером, подолгу стоял на задних лапах.

Соболь и Тусь меньше разбирались в этих тонкостях новой собачьей науки. Зато они значительно лучше работали в тайге. И тот и другой отлично искали белку и куницу, облаивали глухарей, останавливали сохатых. Псы были готовы выручить своих хозяев в трудный момент или помочь им.

Однажды Ваня и Айна наткнулись на огромного медведя. Зверь совсем недавно зарезал лося и пожирал его. Увидев людей, неожиданно вышедших на берег реки, он рявкнул и двинулся навстречу непрошеным гостям. Ружье у Вани было заряжено дробью. Едва ли он успел бы перезарядить его, и кто знает, что случилось бы, если бы не собаки. Они неожиданно выскочили из прибрежных зарослей и насели на зверя сзади. Медведь пытался отбиться от них, но те увертывались от его когтистых лап и в то же время успевали больно кусать зверя. Ваня, не перезаряжая ружье, выпалил дробью из обоих стволов прямо в оскаленную морду. Взревев от боли, медведь кинулся в тайгу. Собаки долго преследовали его и пришли к людям только к вечеру.

Ночами Соболь и Тусь бдительно охраняли молодых хозяев и не раз отгоняли зверей, подходивших к костру. Тойко очень хвалил собак.

— Умный собаки, — говорил он. — Зверь, птица хорошо ищи. Охотник с ними пропадай нельзя.

Между тем работа приближалась к концу. Миша спешил. Камеральные работы он намеревался провести в городе и до начала зимы уехать в отпуск к матери, которая жила где-то на Волге. Он устал от тайги, от ежедневных походов по ней, от комаров. А Ваня и Айна, хотя и не признавались в том ни Мише, ни друг другу, согласны были продолжать работу и дальше. Ваня любил слушать рассказы девушки о жизни манси, их старинных обрядах, о которых она узнала от своего отца, об обитателях тайги. Айна знала много красивых легенд и умела рассказывать их. Ваню покоряли ее готовность учиться, стремление узнать больше. С какой жадностью и удивлением слушала она рассказы Миши о больших городах, об учебе молодежи на рабфаках, о жарких комсомольских политбоях…

Девушка все чаще спрашивала молодых ребят:

— А я могла бы научиться этому, ребята?

— Научишься, — горячо убеждали ребята, — обязательно научишься. У тебя хорошая память, ты старательная. Тебе будет легко…

Петр Иванович и Максимов, теперь реже навещавший отряд, тоже говорили Айне, что ей надо учиться. И даже старый Тойко перестал возражать, а слушал молча, покачиваясь на корточках и попыхивая короткой трубкой. В этот вечер он оказал:

— Может, надо учисса… Может, надо жить не как жил. Кто знай… Тойко белка лови, соболь стреляй, олешка держи, а жили худо. Теперь соболь лови, фактория карауль — хорошо живи… Кто знай…

Видимо, мысли о будущем дочери стали все больше и больше волновать старика. Заведующему факторией Усатову Тойко дал слово, что «будет думать» о дочери. И вот сейчас, слушая разговоры ребят, все больше убеждался, что Айне надо ехать учиться, учиться жить по-новому. Конечно, старику не хотелось расставаться с привычным жизненным укладом. Если бы он жил не среди русских, а в стойбище сородичей, где еще оставалось влияние шаманов, «крепких» стариков, он не посмел бы нарушить старые традиции и ни за что не согласился, чтобы его дочь поехала учиться в город, где нет ни оленей, ни тайги, ни чумов. Да и Айна едва ли согласилась бы ехать сама. Но и старик и дочь, на себе испытав дыхание новой жизни, испытав ее пусть в самом малом, уже не могли отказаться от нее.

Утром следующего дня, прежде чем проститься с ребятами, старик долго сидел в углу избушки, раскуривая свою коротенькую трубку. Он думал. Ребята не мешали ему. Они не спеша готовили завтрак, просматривали пикетажные книжки и карты. Но вот старик кончил курить, выколотил пепел из трубки, поднялся и жестом подозвал ребят поближе.

— Старый Тойко много думай, — торжественно начал он, наверное, самую длинную и самую серьезную свою речь. — Говорить много нету. Русский мне помогай. Тойко русский помогай. Когда люди помогай друг другу — корошо. Вы тоже помогай Айне. Пусть едет учисса. Вы ведь тоже в городе будешь помогай девка — пусть едет…

Тойко, видимо, думал, что и Айна, и Ваня, и Миша, коли собираются в город, то обязательно будут жить вместе. Он не знал, что городов много. Старик надеялся на ребят, вернее же, ему и в голову не приходило, что жить им придется далеко друг от друга, может, за тысячу верст.

29

Управляющий факторией Усатов знал, куда должна была отправиться Айна учиться. Это был один из небольших сибирских городков, где было учебное заведение для молодых хантов и манси. Здесь в течение трех лет они должны были получить знания в объеме неполной средней школы, а уже отсюда отправиться в техникумы и училища, окончив которые, могли работать учителями, фельдшерами, охотоведами, зоотехниками.

Обо всем этом Усатов рассказал Тойку и Айне. Айна твердо решила стать фельдшером.

— Вот об этом и напиши, — предложил он девушке. — Документы я немедленно вышлю. Вот только как насчет образования написать?

— Пиши, что знания имеешь за начальную школу, — заверил Миша. — Это точно.

…Вечер выдался на редкость тихий и теплый. Августовские сумерки рано окутали тайгу. В избушке душно. Ребята и Айна вышли за дверь, развели небольшой костер, уселись на бревнышке. Разговор не клеился.

— Расскажи что-нибудь, Айна, — попросил Ваяя. — Ты много знаешь.

— Рассказать? — наморщила лоб девушка. — Что рассказать? — Она помедлила минутку, потом неторопливо начала:

— Давно это было. Очень давно. Далеко за горами, где реки текут совсем в другую сторону, жил охотник-мансиец. Смелый и добычливый был охотник. Жил в большой дружбе с хозяином тамошних мест медведем. Вместе ставили ловушки на птицу и зверя, вместе ловили рыбу, собирали ягоды. Только жили не вместе. Охотник — в чуме, а медведь — в лесу.

Вот однажды отправился охотник вместе с женой проверять ловушки. Из одной достали белку. Из другой — куницу. Пока мужчина доставал зверька да настораживал ловушку, жена пошла вперед. Возвращается вскоре назад и шепчет мужу:

— Медведь из твоей ямы достал лося и уносит мясо.

А медведь и впрямь в то время мясо носил. Только лося он взял не из ямы, которую вырыл и замаскировал охотник на звериной тропе, а подкараулил на водопое. Если бы охотник сначала проверил, то он все бы понял. Но он поверил жене и решил наказать своего друга за воровство. Поднял охотник с земли крепкую и тяжелую дубину, подкрался к медведю в тот момент, когда он взваливал лосиную тушу на себя, и изо всей силы ударил его по спине. Хрустнул медвежий хребет, взревел от боли и страха медведь и пустился что есть духу бежать без оглядки. Только тут разглядел охотник, что лось у медведя был не краденый. Отругал он свою жену и пошел домой.

Через несколько дней встретился охотник-мансиец с медведем. Мишка едва шел по лесу: охал, кряхтел, хромал. На спине его вырос большой горб.

— Что с тобой, сосед? — спрашивает охотник своего друга.

— И не спрашивай, — жалуется медведь. — Подкрался ко мне сзади кто-то, когда тушу лося поднимал, да как ударил дубиной, чуть спину не сломал. Едва я лапы унес. А теперь вот горб вырос…

Стыдно стало охотнику. Пошел он домой, отругал снова жену, велел ей приготовить больше кушаний и позвать медведя на угощение, чтобы загладить свою вину. Так и сделали. Жене охотника стыдно было, и она закрыла лицо платком, чтобы гость не видел, как она краснеет.

С той поры мансийцы каждый год устраивали праздник в честь медведя, женщины закрывали, лицо при гостях, медведь же так и остался горбат.

Айна умолкла. Ребята тоже сидели молча. Тонко звенели комары да журчал ручей по камням.

— Это ты, Айна, к чему-то рассказала, — усмехнулся Ваня.

— К чему? Медведю праздник не везде делают. Лицо женщина не везде закрывает. А медведь везде горб носит.

— Ну и что? — нетерпеливо спросил Миша. — И хорошо, что праздник медведю не стали делать и чадру эту, или как ее у вас называют, женщины сняли. А медведь и так проживет…

Через несколько дней маленький отряд полностью закончил свою работу. Ваня и Айна вызвались довезти до базы партии немудрое имущество отряда — рюкзаки, спальные мешки, палатку, буссоли, рулетки и оставшиеся продукты. От главной базы было недалеко до фактории, и Айна намеревалась добраться до нее пешком. Ваня же, сдав имущество, должен был спуститься на лодке за оставшимися товарищами и, захватив их, плыть в низовья реки до главной базы.

Узкая долбленая осиновка легко рассекает светлые струи реки. Журчит вода под носом лодки, разбегается от бортов мелкая рыбешка — вандыши. Ваня и Айна, стоя в лодке, отталкиваются легкими шестами, и осиновка, несмотря на сильное встречное течение, легко и быстро идет вперед.

От охотничьей избушки, где остались Петр Иванович и Миша, до базы партии двенадцать километров. Ехали молча, но когда за поворотом реки показались строения и палатки партии, молодые люди словно спохватились.

— Ну, что молчишь, Ванья? — не вытерпела девушка. — Ты рад, что едешь домой?

— Нет, Айна. Не хочется уезжать…

— Почему?

— Не знаю…

— Ты давно не был свой дом.

— По своим я соскучился, конечно. Но уезжать… Нет, я еще хотел бы побыть здесь.

— А все равно надо. Домой надо, потом учиться надо. Тебе меньше учиться. Мне долго. Очень дольше… — В голосе девушки грусть, растерянность.

— Ну, это не беда, — пытается успокоить Ваня. — Летом будешь у отца. А зимой тоже скучать не будешь. Подруг заведешь, друзей.

— А ты тоже заведешь подруг и друзей?

— Ну, друзей, может быть. А подруг — нет.

Айна смеется и озорно грозит пальцем.

— Ой врешь, Ванья…

— Я вру? Хочешь вот поклянусь…

— Поклянусь?

— Ну да. Слово дам, значит, обещание.

Айна минуту молчит, а потом серьезно и тихо говорит:

— Дай слово, Ванья. Я тоже дам слово.

— Я буду писать тебе, Айна. Только ты напиши первая и дай свой адрес. Мой-то ты знаешь.

— Напишу, Ванья…

Лодка мягко ткнулась в прибрежный галечник. Быстро выгрузили и сдали скарб завхозу партии. Сели на камень возле лодки, угостили вареным мясом крутившихся тут же Соболя и Туся.

Айна первая поднялась.

— Мне пора, Ванья.

Она опустила голову, вздохнула.

— Напишешь?

— Напишу. И ты пиши, Айна. Мы обязательно встретимся, ты веришь?

— Я верю… Знаешь, Ванья. Не бери с собой Дамка. Она старый. Отец возьмет ее на факторию. Будет заботиться. Не бери…

— Ладно, Айна, не возьму.

Постояли молча.

— Теперь иди, Ванья.

Она легонько повернула его к реке и вдруг неожиданно обняла сзади, поцеловала в щеку и, не успел Ваня повернуться, отскочила.

— Иди, Ванья. До свиданья.

Она быстро перескочила с камня на крутой берег и скрылась в тальянке. Следам метнулся Тусь.

…Ваня кликнул Соболя и столкнул лодку. Когда течение вынесло осиновку на середину раки, Ваня оглянулся. На высоком берегу девушка махала рукой. Рядом стояла собака.

— До свиданья, Айна-а-а!

— До свиданья-а-а… — донеслось в ответ.

Ваня поднял со дна лодки двустволку и раз за разом выпалил в воздух.

Эхо понесло звук выстрела над рекой, над крутыми лесными увалами.

Перезаряжая ружье, Ваня заметил, что в патронташе недостает патрона. Вместо него из гнезда торчала свернутая трубочкой бумажка. Он осторожно достал ее, развернул. Торопливо и размашисто Айна писала: «Ваня, я люблю тебя и не забуду. Ты тоже помни меня». Юноша бережно сложил бумажку и спрятал ее за подкладку фуражки.

Перед самым отъездом старая Дамка исчезла. Ребята кричали, свистели, но собака не пришла. Соболя и Тоскана привязали к лодке, но они и не пытались убежать. Когда оттолкнулись от берега и миновали устье ручья, Ване показалось, что среди кустов мелькнула собака. Пристали к берегу, снова кричали, и снова Дамка не показалась.

— Решила тут умереть, — заключил Миша.

— Может быть, — согласился Ваня.

О записке Айны он ничего не сказал. Мише не обязательно все знать.

Ваня налег на весло, и лодка заметно прибавила ход. Вскоре лужайка с избушкой скрылась за излучиной реки.

«До свиданья, Айна, — мысленно прощался Ваня. — До свиданья, Тойко, избушка, Дамка, тайга. Доведется ли встретиться со всеми вами, буду ли еще здесь?» Он с силой опускал весло в воду, и лодка неслась на стремнине навстречу перекатам, водоворотам, навстречу солнцу.