М. Заплатин УНЬЯ — КРАСАВИЦА УРАЛЬСКАЯ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Многие неравнодушны к морю. Одни любят его самоотверженно, связывают с ним всю жизнь. Другие просто вздыхают по нем, а свою любовь ограничивают пляжем.

Ни к тем, ни к другим я не принадлежу. На морском берегу чувствую себя одиноким. Таинственная водная стихия кажется мне пустынной.

Совсем по-иному воспринимаю лесной зеленый океан. Он никогда не отталкивает пришельца, всегда дарит ему приют.

В тайге человек не один: вокруг стоят молчаливые многорукие великаны. С почтением встречают они вошедшего в их владения. Склонившись, протягивают «руки», приглашают в свой зеленый шатер.

Деревья в лесу похожи на людей. Постоянно ощущаешь в их облике некую одухотворенность. Они бывают шумливы, порой приходят в движение или затихают в полном оцепенении. В этом зеленом мире есть все, что нужно человеку.

Я видел тайгу в горах Забайкалья, на Енисее, Мане, Чаре, Подкаменной Тунгуске… Удивительные там леса! Лиственничные, кедровые… Но по душе пришлась мне тайга Северного Урала: еловая, пихтовая, сосновая, березовая… Есть там и кедрачи, и лиственничники. Каменный пояс соединил в себе зеленые массивы Сибири, Европейского севера и средней полосы России.

Северный лес великолепен! Вы идете десятки километров по сырым неприглядным кочкарникам, и вдруг впереди райский уголок — маленький остров, горка с кедровыми исполинами или размашистыми соснами.

Там сухо, безветренно. Вы с наслаждением ложитесь на землю, утопаете в ковре брусничника. А запаленный костер веселит и согревает вас. Радостные минуты! Только лесному путешественнику знакомы они.

Есть в этом своя необъяснимая прелесть: вдруг оказаться в горно-лесной глухомани. Увидеть другой мир, скрытый и таинственный, познакомиться с дремучим лесом — колыбелью сказок и легенд. Пройти тайгу, подняться на горы, встретиться с фантазией причудливых скал и горных замков. Забраться еще выше — где вечно царит каменное безмолвие, где снега и ледники среди лета, где острые пики утесов скрываются в облаках…

На Северном Урале есть река — Уньей зовется. Край глухих лесов, где когда-то селились люди, убегавшие от непосильного гнета, да в далеких скитах скрывались от «мира» староверы.

Мы отправимся в безлюдные верховья этой реки, пройдем вдоль хребта в той его малоисследованной области, откуда берут начало истоки Уньи, Колвы, Вишеры и Лозьвы. Мы попадем в заоблачные вершины Урала, часто заснеженного, с альпийским рельефом.

Итак, надо собираться в дорогу.

ГДЕ ОНА, УНЬЯ-РЕКА?

Выбор спутника для путешествия — всегда серьезная проблема. Я давно приметил одного парня: выше меня ростом, косая сажень в плечах, крепкие рабочие руки, волевое лицо. «Вот такого бы мне помощника в экспедицию — вьюки мои просто летали бы по воздуху!» Надо с ним поговорить.

Парня звали Валерием.

— Поедешь со мной? — спросил я.

— С удовольствием!

— Трудненько ведь будет.

— Ничего…

Мне понравился наш короткий диалог и это «ничего». Мне казалось, что человек с такой внешностью должен быть очень вынослив. Поэтому я решил идти с ним, несмотря на то, что Валерий никогда не участвовал в путешествиях, не ездил верхом на лошади, не рыбачил, не охотился.

Мы отправляемся на Унью, приток Печоры. Будем снимать цветной фильм о реке, примечательных береговых скалах, о пещерах, о туристах, которые непременно должны встретиться нам в пути.

Но перед тем как отправиться в киноэкспедицию, я совершаю «путешествие» по библиотекам, по книгам, завожу знакомство с теми авторами, которые лет тридцать-пятьдесят-сто и двести назад ходили путями, где собираемся пройти и мы. Библиотеки Перми, кажется, изучены мной основательно. Заглянул я и в старинные книгохранилища Чердынского и Тобольского музеев.

Каждый раз передо мной на столе лежала стопа пожелтевших книг. Пестрил список авторов: Тиандер, Европеус, Сеньковский, Доброхотов, Дмитриев, Шишонко, Кривощеков, Трапезников, Завалишин, Инфантьев, Носилов.

Очень занимательно просматривать путевые записки путешественников прошлого, а потам идти тропкой, по которой отшагивал до тебя, например, ученый Кейзерлинг, или светило русской геологии Федоров, или путешественники Латкин, Лепехин, Рычков, Берг. С особым чувствам идешь по пути былых исследователей.

По нескольку раз просматриваю внушительные записки одного из первых исследователей Северного Урала Э. К. Гофмана. И, конечно, знакомлюсь со статьями нашей славной современной путешественницы В. А. Варсанофьевой.

Профессор Санкт-Петербургского университета Гофман одну из своих экспедиций снаряжал в Перми. Продвигаясь вдоль Уральского хребта на север, он посетил и Унью-реку.

Приятно читать большую книжищу Гофмана «Северный Урал и береговой хребет Пай-Хой». Замечательные иллюстрации и непринужденная, со старинным колоритом, манера изложения создают при чтении ту увлекательность, которую почти не встретишь в научных отчетах современных исследователей.

Это не отчет, а рассказ. Гофман как будто сидит в кругу друзей и делится впечатлениями о своем нелегком пути вдоль Уральского хребта.

Мне понятны эти воспоминания ученого: на некоторых участках его маршрута я побывал, проходил той же дорогой, какой следовала его экспедиция.

Гофман не скупился рассказывать о том, что делали ежедневно он и его спутники, какой вели разговор при этом. Красочно передает свое личное отношение к простым людям из местного печорского населения, оказавшим услуги экспедиции.

Вот, к примеру, отрывок из его записей:

«Мы проплыли мимо двух деревень и 11 июня вечером достигли устья реки Уньи, а скоро и самой деревни Усть-Уньи, в которой восемь или десять избушек расположены высоко над поверхностью воды, на правом берегу Печоры. У пристани мы нашли несколько небольших лодок из осины, или «осиновок», как их здесь называют, других приготовлений к дальнейшему нашему плаванию не было заметно, и никто не вышел нам навстречу. Мы взошли на крутой берег. Тогда показался перед нами сам Собенин.

— Любезный друг! — закричал я ему. — Неужели ты забыл мое распоряжение в Чердыни, чтобы все было готово к пути? Я ничего не вижу!

— Все готово, — отвечал он, — вот лодки, а гребцы тотчас придут: они видели тебя, как ты плыл мимо деревень.

— А провиант ваш?..

— Провиант?! А сети и ружья у нас на что? Если ты возьмешь для нас сухарей, мы окажем тебе спасибо, а уж о прикуске мы постараемся сами. Рано утром можно и отчаливать.

Действительно, через полчаса явились к нам гребцы, пятеро русских мужиков, шестой был сам Собенин, шестидесятичетырехлетний старик, не потерявший, однако, еще ни силы, ни энергии».

Прежде чем отправиться к истокам Печоры, Гофман совершил путешествие в верховья Уньи. Проплыл вверх по ней немалое расстояние — до Манской пещеры, как называли раньше знаменитую теперь Уньинскую, находящуюся в ста двадцати километрах от устья.

Путешественник в своем внушительном отчете очень скромно описывает реку Унью и ее береговые красоты, но значительное внимание уделяет пещере:

«Эта пещера была часто предметом разговора моих спутников во время нашего плавания. Они всячески старались отклонить меня от предложенного мною ее осмотра, но, видя мою непреклонность, начали уверять меня, что входить в нее опасно, потому что в ней живет какой-то воплощенный дух».

Советский ученый, исследовательница Урала, В. А. Варсанофьева совершила плавание в самые верховья Уньи, восторженно отозвалась о реке-красавице и указывала:

«Мы можем изучать здесь еще совсем девственную природу и открыть немало новых полезных ископаемых».

Эти строки написаны сорок лет назад, но они справедливы и сегодня: Унья остается глухой рекой, настоящим раем для любознательных следопытов, которым по душе нехоженые тропы.

Река Унья берет свое начало из того уральского горного ожерелья — обширного массива малоисследованных заоблачных вершин, — который остается еще незнакомым для многих, даже бывалых, следопытов. Массив этот венчают такие примечательные высоты, как Сампалсяхль, Яны-Емти, Нята-рохтум-сяхль, Пурра-Монит-Ур, Холатсяхль, и величественный старик Отортэн, называемый мансийцами Лунтхусапсяхлем.

Верховья Уньи — уголок еще нетронутой горно-таежной природы, где в недалеком прошлом единственными обитателями были манси-кочевники. Впрочем, и сейчас там не густо населения — всего две русские деревушки: Светлый Родник и Усть-Бердыш. А манси, когда-то коренные жители Северного Приуралья, ушли за хребет, скрылись в малодоступных таежных дебрях восточного склона хребта. И память о себе оставили лишь в названии реки, в наименовании одного из логов на Унье и жертвенном кострище — Уньинской пещере, которую вернее было бы называть по-старому — Манской, то есть мансийской.

Название «Унья» может быть переведено с мансийского, как «река рыболовных запоров». «Я» — по-мансийски река, «ун» — столб или кол рыболовного запора, перегораживающего русло. К таким колам, вбитым в дно, привязывалось плетенное из ивовых прутьев или кедровых дранок орудие лова, называемое «камкой».

Почему именно Унья — река запоров? Ведь манси в старину пользовались такими запорами и на других реках? Дело, по-видимому, вот в чем. Унья славится обилием хариуса и особенно семги, которая каждую осень идет на нерест в эту реку. Во время весеннего передвижения хариуса в верховья реки и осеннего нерестового хода семги манси устраивали запоры в узких и мелких участках реки. Добывали себе рыбы сколько нужно. Этот способ лова, очевидно, был на Унье основным и применялся древними вогулами. Именно на ней чаще, чем на других реках. Вероятно, это и определило название реки.

Соседние с Уньей реки — Елма на севере и Колва на юге — также берут свое начало из вышеупомянутого горного массива. На его обширном плато манси до сих пор пасут оленьи стада.

«Ур-ала» — так называют они плоские пастбищные вершины уральских гор, что в переводе означает «вершина, гребень горы». Но «гребень горы» имеется в виду не скалистый, а относительно плоский, платообразный, как многие горы в этом районе Урала.

Слово «Ур-ала» созвучно по смыслу с другим мансийским названием «кол-ала», то есть крыша дома. По аналогии легко понять значение первого: крыша, поверхность Уральского хребта — древние оленьи пастбища мансийцев, а возможно и их далеких предков — угров.

НА БЕРЕГА ПЕЧОРЫ

Из Перми в печорские деревушки Курью и Усть-Унью обычно попадают самолетами через Ныроб и Русиново по Колве. Но у нас с Валерием маршрут другой, более сложный; он определен комплексной экспедиционной задачей: перед Уньей мы должны совершить разведку для будущего похода к ледяному сердцу Урала — горе Сабле.

Через Свердловск и Сыктывкар мы прилетели в город Печору, оттуда перебрались пароходом в старинное село Аранец. В пятидесяти километрах от него красуется «королева альпийского и ледникового Урала» — Сабля. Затем мы отправились по великой северной реке к ее верховьям. Из Троицко-Печорска самолет доставил нас в Курью, где нам предстояло готовиться к лодочному путешествию на Унью.

Деревенька Курья оказалась милым северным уголкам. Это приют старых русских поселенцев. Расположена она на берегу курьи — большого залива из Печоры в лесную речку Лелин вблизи северной границы Пермской области.

Много добрых слов можно оказать об этой деревушке, затерянной в лесах Верхней Печоры. Каким-то благодатным спокойствием веет от всего ее облика. Дома вперемешку: темные, побуревшие от времени, и беленькие, со смоляной слезой. Возле старых изб, как символ оседлости и домовитости, красуются великаны кедры, посаженные еще, должно быть, прадедами. Без старинных кержацких домин со своеобразной архитектурой и стоящих возле них лабазов на «курьих ножках» деревня утратила бы часть своей прелести. Старина, можно сказать, украшает наши северные деревни.

Здесь живут добрые русские люди. Одно удовольствие слушать их напевную речь. Просто заслушаешься необыкновенной музыкой русского говора, особенно когда сходятся две женщины. С удивлением слушаешь былинную, летописную манеру разговора.

На дни сборов нас приютил Максим Алексеевич Непомнящих — председатель местного сельпо. Дом его стоит на берегу курьи, в широком разливе которой рано по утрам плещутся дикие утки. За разливом — дремучая печорская тайга, за огородами — сосновый бор.

Хозяин — небольшого роста, крепкий северянин. Ему за сорок, но выглядит он моложаво. Жизнь и работа на природе сохраняют ему молодость и здоровье.

Жена его Сима — молодая тихая женщина. Дом полон достатка, но вот детей нет. Работает Сима в яслях — ближе к детям. И молоко от коровы, которую они держат, почти всё сдают в те же ясли.

В избе стены увешаны большими рамками с фотографиями, какие любят развешивать в деревнях, — под общим стеклом штук пятнадцать. На одной из них я увидел любопытный снимок — бородатый старик с ружьем возле лодки, нагруженной походным снаряжением.

Сима заметила мое любопытство.

— Это Вера Александровна снимала моего отца…

Вот сюрприз! Значит, отец Симы был проводником путешественницы Варсанофьевой! И потом, в разговоре, я слышал неизменно только одно: «Это когда Вера Александровна здесь была...», «Это подарила нам Вера Александровна...»

Отец Симы — Григорий Ефимович Лызлов — несколько лет возил на лодке В. А. Варсанофьеву в верховья Печоры и по Унье.

По всему руслу Печоры и особенно здесь, в верховьях реки, исследовательницу Северного Урала вспоминают не иначе как только по имени: «Вера Александровна». Добрую память о себе оставила эта женщина в отдаленных местах Северного Приуралья.

Для путешествия вверх по Унье нам требуется вместительная лодка с подвесным мотором и моторист. Но вот беда — в местном сельпо нет ни свободных лодок, ни моторов, ни мотористов: сенокосная пора загрузила всех работой. Предлагают единственного незанятого человека — инвалида Владимира Болтнева. У него своя лодка, свой мотор «Стрела».

Признаться, нас это смутило: человек с протезом вместо ноги — сможет ли он справиться с лодкой и двигателем на Унье? Да еще малосильный мотор «Стрела»! Но делать нечего: плыть больше не с кем, и я даю согласие. Будет трудно мотористу — мы с Валерием ему поможем.


Однако моторист Володя настроен оптимистично. В верховьях Уньи он не бывал, но знает понаслышке, что нелегко плавать по ней в предосеннюю пору. И с интересом относится к поездке.

— Харюзков охота подергать… Говорят, там их навалом…

Эти «харюзки» нужны и нам. Но не на крючок, а на кинопленку. Нас меньше всего волнуют рыбацкие страсти. Нам нужны живописные берега, местные люди, живая природа — все, что будет замечено нашими глазами и бесстрастным глазом киноаппарата.

Особенно хотелось бы встретить на Унье путешественников, которых на эту реку заманчиво приглашает книжка Г. А. Чернова «Туристские походы в Печорские Альпы». Что за река без туристов! Кому, как не им, должна служить пристанищем дикая природа Уньи!

К СВЕТЛОМУ РОДНИКУ И БЕРДЫШУ

Моторист Володя дернул за пусковой шнур — и на всю курью затарахтел маломощный двигатель.

— До Светлого Родника доберемся, там у меня свояк. Заночуем! — говорит Володя.

Не быстро плывет тяжело нагруженная лодка против течения. Речные пейзажи медленно сменяются перед нашими глазами. Бесконечные лесные берета. Пьянящий воздух лесов усыпляет моего помощника Валерия: он всю дорогу клюет носом. Да и меня, признаться, тянет в сон, но я креплюсь: хочу заснять пейзажи Верхней Печоры.

На реке не видно плывущих бревен: здесь нет леспромхозов. Правая сторона реки — заповедная, на левой не заметно порубок.

Невысокие лесные берега. Бесконечный тихий лес на них. Кажется, ничто не говорит о приближении к Уралу. Но вот вдали за лесом мелькнул высокий берег с домиками.

— Усть-Унья! — кричит сквозь гул мотора Володя.

Деревня красиво расположена на возвышенном косогоре. Кругом на склонах — лысины полей. Селение старинное: среди белых новеньких домов видны ветхие избы и громадные, кондовые. Печора перед деревней сильно сужается на крутом повороте, и навстречу нам выбегает небольшая речушка. Это Унья. Мы плывем в ее устье.

Сначала тянется неприглядная узкая речка, много мелей, перекатов. Мотор часто глохнет из-за срыва шпонки, крепящей винт с валом. По недовольному лицу моториста можно прочесть: «Неужели все время так плыть?»

Но мне радостно: началось наше путешествие по Унье! Перекат за перекатом — все выше к манящей неизвестности, скрытой где-то там, в далеких верховьях.

Вечером подплыли к деревне с поэтическим названием Светлый Родник. Эта деревушка показалась нам еще более привлекательной и живописной, чем Усть-Унья. Высокие лесистые горы с полями над крохотным селением раздались ущельем, обрамленным небольшими белыми скалами. Оттуда вытекает ручей Светлый Родник, давший название уютной деревне.

На многих домиках — печать далекой старины. Деревянная кружевная резьба на окнах. На крышах — коньки с птичьими головами. Рядом с избами лабазы: сказочные теремки на высоких сваях — чамьи. Деревенька кажется забытой и затерянной в глухих приуральских лесах.

— Переночуем здесь или поплывем дальше? — спрашивает моторист.

— Конечно, переночуем, — спешу заявить я, мечтая завтра поснимать деревеньку.

Володя ведет нас к своим родственникам. Именно в тот дом, который, кажется, наиболее сохранил старинную архитектуру. Во дворе амбарчик на четырех сваях. На крыше дома — деревянная голова глухаря. Окна — в кружевах, вырезанных по дереву.

Хозяева этого терема — Афанасий Корнилович и Анфиса Алексеевна Собянины. Они оказывают нам щедрое русское гостеприимство.

Давно я заметил, что жители таких тихих отдаленных углов отличаются спокойным нравам, приятной простотой и добрым сердцем. Незнакомца они встречают так, как будто уже виделись с ним. Радушно угощают, заботливо укладывают спать. Во всем доброта, доброта…

Люди эти не любят молчать за столом. Могут разговаривать всю ночь. Их все интересует. Они хорошие рассказчики и заинтересованные слушатели.

А вечер удивил нас прекрасным закатом, позже — медно-красной, сказочной луной. В бесконечную даль от Светлого Родника простирались черные уснувшие леса.

Утро порадовало солнцем, безоблачным небом. Съемка прошла успешно. Мы отправились дальше в самом лучшем настроении.

Но выше Унья неприметна, скал нет, много мелких перекатов, через которые лодку надо было тащить. Замечаю озабоченное и недовольное лицо моториста. Наконец Володя говорит:

— В верховьях-то нам придется труднее… Хорошо еще, что я прихватил лопату: будем канавки на перекатах копать.

В полдень приплываем в Бердыш. Выше деревни у реки видна горка с отвесной скалой, называемой Первокаменной. Это первое скальное обнажение на Унье при движении в верховья.

У подножия длинной невысокой возвышенности цепочкой растянулась деревенька в десяток домов. Среди лесов ее сразу как-то и не заметишь. Это последний населенный пункт на Унье: выше по реке человеческого жилья уже нет.

Бердыш… Теперь это жалкие остатки от большого села, имевшего в свое время промышленную славу. Еще и теперь здесь можно увидеть следы чугуноплавильного завода, а на горе Первокаменной остались копи: здесь добывали железную руду.

Под горой Железной сохранились остатки заводского здания, а на самой горе, в лесу — следы ям, в которых добывалась руда. Местные жители теперь собирают в них желтую краску охру для покраски полов, окон.

Туда нас водила ватага мальчишек, которых заинтриговал киносъемочный аппарат.


В Бердыше мы познакомились с молодым ихтиологом из Сыктывкара Аллой Николаевной Петровой и местным инспектором рыбнадзора. За окладистую русую бороду его именовали «Бородой». Он только что вернулся с верховий реки и, узнав о нашей съемке, искренне пожалел:

— Эх, не могу повторить рейса, а то с удовольствием составил бы вам камланию!

Алла Николаевна предложила:

— Хотите заснять семгу? Я должна отловить один экземпляр для изучения.

— Не откажемся! Нам надо все: красоты реки, животный мир, туристов…

— А вы знаете, — включился Борода, — дед Стафей только что отвез за порог пермских туристов.

ЧАМЕЙНЫЙ ПЛЕС — СКАЗКА УНЬИ

Надо сказать, до Бердыша мы еще не видели Уньи, которую можно было бы назвать красавицей. Поэтому я стремился вверх по реке, чтобы увидеть ее настоящий облик. И поскорее встретиться с туристами-земляками.

С утра выдался теплый солнечный день. Мир вокруг был светел и добр. А для нашего киноаппарата небесный прожектор обещал хорошую съемку.

В восьми-десяти километрах выше Бердыша началась работа. Невысокий приметный камень над рекой. Птица не птица, а что-то похожее на голову с загнутым по-ястребиному клювом. Назвать бы его «Ястреб»! Однако камень почему-то назван Широким.

Этот красивый утес задержал нас надолго: для первой съемки, как для почина, я никогда не жалею кинопленки.

Мимо нас промчалась лодка с «Москвой». За рулем сидел старик с окладистой бородой. Старик с бородой и ревущий мотор — это выглядело удивительно на реке, слывшей когда-то гнездом старообрядческих скитов.

— Дед Стафей проехал! — оповестил Володя.

Мы не успели окликнуть бородача и расспросить о земляках-туристах: дед уже скрылся за поворотом.

Плыть по реке стало интереснее: скальные обнажения по обоим берегам привлекали внимание. Вот справа Камень с гротом высоко у вершины. Его называют Вишерским. Когда-то к нему выходила дорога с верховий Вишеры. Она-то и дала имя Камню.

Через три поворота реки на левом сберегу отвесная скала с узким гротом у самой воды — Камень Комаровый. Он сильно закопчен: местные жители жгут из его породы известку.

И совсем покоряет нас река у места, называемого «Бузгало». На красивом изгибе Уньи — глубокий омут под скалой. Здесь река образовала затон, курью, в которой скапливается семга во время нереста. А выше курьи — узкий и мелкий перекат, мешающий ходу рыбы.

Семги собирается здесь много, и в момент перехода через перекат она яростно хлещет по воде хвостами — «бузгает», как говорят местные жители. Другое объяснение: вода после переката сильно крутит, клокочет — «взбузгивает».

Возле Бузгала замечаем стоящую лодку. В ней знакомая нам девушка-ихтиолог с бердышским бригадиром.

— Порадуйте нас семгой! — кричу я с лодки.

— Не везет нам, — отвечает она. — Нет рыбы в омутах. Еще не пришла…

Меня это не огорчает: великолепный солнечный день, впереди большой путь. Мы прощаемся, пожелав им удачи.

Над нами снова высокие лесистые берега. Среди зелени крутых склонов торчат макушки белых скал. У самой воды — каменные обрывы.

Выше Бузгальского Камня странная скала в лесу — Чертов стулик. Получила свое название от своеобразного выветривания на вершине. Очертания ее напоминают стул. Как вспоминает В. А. Варсанофьева, старики рассказывали, что один из первых поселенцев Усть-Бердыша видел сидящую на этом стуле «чертиху», расчесывающую свои длинные черные волосы.

Но вот перед нами снова чудное видение: река вдруг разлилась на два узких рукава, и между ними вырос «корабль» с высокими зелеными парусами — остров, поросший стройными островерхими, елями. Он виден далеко, и чем-то таинственным веет от этого своеобразного уголка природы.

Подплываешь — и обнаруживаешь великолепный приют для путешественников: сухо, дров для костра в достатке, безопасно от зверей.

Местные жители, как повелось исстари, всегда сооружают шалаш под сенью темнохвойных деревьев. Об этом говорят следы костров, колья, высохший лапник на месте ночлега и затесы на деревьях — здесь был человек!

Хорошо на таких островах коротать лунные ночи у костра, прислушиваться к таинственному затишью тайги. Лунная ночь в лесных дебрях всегда полна сказочного, былинного очарования.

И на всю жизнь западает она в душу.

На Унье несколько скал имеют «чусовские» названия: Разбойник, Высокий, Писаный. Писаный возвышается слева по ходу перед известным Мисюряйским плесом — километрах в пяти выше Бузгала. Он невысокий, разрисован угловатыми нитями лишайников, словно иероглифами, — писанцами, как говорят местные.

Рядом с Камнем — перекат, а чуть выше его — охотничья избушка.

— Харюзков подергать надо! — слышу я голос моториста.

Причалили к берегу. Пока Володя «харюзит», я с интересом изучаю охотничью обитель. Довольно ветхая почерневшая избенка — приют таежных следопытов-промысловиков.

Мисюряйский плес — длинное, плавно извивающееся русло реки — приводит нас к группе следующих скал. Одна из них нависла над рекой, образуя своеобразное речное «пронеси, господи!». Выше скал — устье малоприметной речки Мисюряй, вытекающей со стороны Пермской области.

Уже торопимся выбрать место для первого ночлега: приближаются сумерки.

Но вот еще одно чудо — на закате четко вырисовываются силуэты двух замысловатых скал: Камень Доска в виде вертикальной плиты и Шапка Мономаха. На фоне пылающего вечернего неба они вполне оправдывают свои названия.

И неожиданно мы подплываем к одному из сказочно красивых мест Уньи — Чамейному плесу.

Чамейный плес — гордость Уньи. Здесь — самые красивые скалы, самые пленительные пейзажи реки. И появляется это удивительное место внезапно для путешественника.

После Доски и Шапки Мономаха река постепенно сужается и перед островом, заросшим ивняком, образует узкую горловину, огибает остров.

И вдруг вас будто пугает кто-то, выскочив из засады, — с быстротой молнии перед глазами возникает широкий разлив с зеркальной тишиной воды, на левом берегу поляна с остатками старой избы, на правом — стена скал со сказочным шпилем, напоминающим голову с острова Пасхи, а рядом чернеющая пасть грота, пьющего воду из Уньи.

В этой «сказке» мы и заночевали.

Солнечное утро подарило нам увлекательную съемку: забирались к «шпинделю», как сказал Валерий, вплывали на лодке в широко разинутую пасть грота, снимали игру солнечных зайчиков на его стенах — работали с воодушевлением.

Здесь когда-то была деревенька Чамейная. Она располагалась на покатой поляне, заросшей теперь цветами: ромашками, кипреем и множеством других, которых я не знаю. И еще заметна дорога отсюда к Бердышу.

Кругом глухие леса, рыбная река с хрустально чистой водой, а на другом берегу каменный средневековый замок с гротом. Грот называется «Чамья», то есть амбар, в котором рыбаки хранили сети, снаряжение, улов. От него и получили название «чамейных» камень, плес и сама деревенька.

Любопытно, что олово «чамья» — мансийского происхождения. Оно заимствовано русскими у манси, которые, как известно, жили на Верхней Печоре и Унье.

Здесь произошло мое первое знакомство с семгой. Если бы не моторист Володя, я, возможно, никогда не обратил бы внимания на маленьких рыбешек, стремительно отплывающих от ног, когда входишь в реку.

— Как много вьюнов! — удивился я.

Моторист в это время «харюзил» на перекате для очередной ухи.

— Это тальма, — возразил он, — молодь семги…

Я тотчас же занялся киноохотой за рыбешками. Внимательно разглядел шустрых мальков величиной от пяти сантиметров и больше. С первого взгляда они похожи на вьюнов: такие же большие гребные плавники, только без усов.

Но одна яркая деталь выделяет эту мелюзгу среди прочих рыбок: они, как форели, украшены по бокам черными и красными точками. Семга в своем отрочестве как бы проходит стадию форели. Подрастает, скатывается из уральских горных рек в Северный океан и постепенно превращается в сильного серебристого лосося.

Унья — река нерестилищ и выростных угодий для семги. Лов ее здесь запрещен.

К ТУРИСТАМ НА КИСУНЬЕ

Отправляемся дальше. По пути листаю книжку Г. Чернова «Туристские походы в Печорские Альпы». Описания Уньи в ней очень краткие, но зажигательные, призывные:

«Плывите выше по реке — чем дальше, тем интереснее».

И верно. Великолепные глубоководные плесы с громадами скал. Черные леса — еловые, пихтовые, кедровые — оттеняют суровые камни, тянущиеся по берегам теперь без конца.

В лодке мы не разговариваем — мешает гул мотора. Да и красота берегов действует как-то гипнотически. Смотрим и смотрим с удивлением, с молчаливым восхищением…

Громада Высокого Камня долго тянется справа, за ним камень Лазарев с приметным шпилем. Потом слева Висячий Камень, а напротив, на другом берегу, среди красивого участка скал — Камень Говорливый.

— Эй! Хо-хо! — кричит моторист.

И Камень Говорливый отчетливо повторяет этот возглас. Мы переглядываемся, улыбаемся, удивляемся: Камень умеет повторять человеческие голоса, разговаривать.

Но вот берега как будто освободились от скал, русло Уньи расширилось. Из-под лесистой горы оправа к реке спешит ручей. Но у ручья совсем нет дорожки: вынырнув из-под земли бурным потокам, он тут же вливается в реку. Это знаменитый Родник.

Откуда течет подземная река? Какие дворцы создает она в царстве темноты? Никто этого не знает.

Но пройдет много веков, высохнет уньинский Родник, опустятся люди в зияющее на берегу жерло и, наверное, увидят в мире тишины и мрака новую сказку.

За Родником скалы вновь взяли в плен Унью. На повороте реки на правом берегу взметнулся в небо красивый Камень Кремень. Огромными ступенями, заросшими черным лесом, поднимается он вверх, а там снова стена тайги.

Почему называется он Кремнем? Возможно, с древнейших времен люди брали в нем кремни для высечения огня?

И новое чудо — утес Антихристова Корона. Вертикальная скала с причудливым верхом, напоминающим странный головной убор шамана.

Этот примечательный участок Уньи мы проплываем не без труда. По мелким перекатам тащим лодку, бредем в холодной горной воде, невольно купаемся, проваливаясь в глубокие ямы.

На высохших перекатах тяжело груженная лодка застревает. Володя вынимает лопату:

— Я ее не зря прихватил!..

И начинается прокоп длинной канавки по дну. По ней мы можем протащить лодку через перекат.

Миновав устье речки Горелой и остров, попадаем в живописную долину. Кругом зеленые горы, и лишь в одном месте приметным утесом выделяется из них Камень Минин. Совершенно отвесная плоская скала-гигантский пласт горной породы, поставленный вертикально.

И потом слева долго тянулись унылые обгоревшие увалы Высокой пармы. Единственная и последняя скала Щека как-то неприметно спустилась с них к реке. Перед нами опять большой остров с «зелеными парусами», а правее его протока, загроможденная большими валунами. Это начало Большого порога.

Дальше плыть уже нет сил: выдохлись. На голом открытом островке опять костер, палаша, ужин из печеных хариусов и блаженный сон без комаров.


Большой порог на Унье сразу начинается двумя островами. Первый — длинный, называется Еловым, второй — маленький, безлесный — наш ночлег. Потом тянется пятикилометровое широкое русло, усыпанное камнями. В средней части они хаотически загромождают реку, образуя наиболее трудный для прохождения лодки участок.

Здесь в Унью впадает речка Порожная. Выше камни как будто редеют, мельчают, но порог заканчивается большим лесистым островом, разделившим Унью на два рукава. За островом тихое плесо.

Любопытно, что, по мнению местных жителей, многие камни в пороге ежегодно перемещаются вниз под воздействием весеннего ледохода.

В августе, когда Унья менее полноводна, лодку через порог провести можно. Правда, это трудоемкая и нелегкая работа. Нужно тянуть лодку, выискивая для нее наиболее глубокую дорожку. Вы идете по дну слива, глубина которого может быть до колен, по пояс и по горло.

Я сказал бы, что это — отважная работа. На нее уходит полдня — пять километров за пять часов! И вынужденное продолжительное купание в холодной горной воде.

Наш моторист Володя героически помог нам провести через порог лодку с грузом в пятьсот килограммов. Но и мы с Валерием не спасовали.

При выходе в верхнее плесо опять рыли лопатой канавку в мелком перекате. И когда пихтовые леса по берегам позолотились вечерним солнцем, с облегчением заскользили по зеркалу затихшей реки.

— Люди! — крикнул Валерий.

Из-за мыса показалось устье Кисуньи. Там белели палатки. Подплываем. Это те пермские туристы, которых привез сюда дед Стафей.

Быстро оглядываю всех. Это не юноши и девушки, каких мы привыкли видеть с рюкзаками. Люди в основном среднего возраста. Один мужчина — пожилой. Любопытная компания!

И еще больше удивился я, когда познакомился с каждым. Группу возглавлял директор областной детской туристической станции Александр Григорьевич Галанин — это он первым поздоровался со мной. Геннадий Федорович Гладких — работник машиностроительного завода. Он сюда прибыл со своей взрослой дочерью Риммой. Оба заядлые туристы.

Двое мужчин помоложе — инженер Анатолий Зернин и маляр «Пермстроя» Виктор Комаров. Они тоже не могут жить без путешествий.

Борис Петрович Фоминых — работник одного из пермских заводов — и его жена Зоя Алексеевна отказались от южной путевки ради уньинской лесной глухомани.

На устье Кисуньи эта интересная компания устроилась прочно: лагерь из трех палаток, печка из каменных плит на берегу, стол из досок, возле него — мешок с мукой, бидон с маслом, мясорубка, сковорода и ворох всевозможной посуды.

Нас усаживают за стол, угощают пельменями из хариусов и пирожками с лесными ягодами. Как-то странно: среди дикой природы — домашняя кухня, необычный для похода комфорт.

Пылает веселый костер. Бесконечные разговоры, смех, шути. В этот вечер как будто пришли к нам все леса и темным частоколом столпились вокруг яркого огнища, с удивлением слушая нас.

В СТАРОМ ГНЕЗДЕ СКИТНИКОВ

Река Кисунья при слиянии с Уньей как будто нарочно создала живописный уголок для стоянки туристов. Песчаный мысок, защищенный темным лесом, вместе с тем открывал привлекательную панораму уньинского плеса. Глубокое и тихое русло перед лагерем. Солнце весь день светило над палатками. А со всех сторон непередаваемая прелесть уральской тайги.

В этих лесах турист не найдет комфортабельных гостиниц. Но природа всегда предоставит ему приют в своих зеленых шатрах. Очарует великолепием речных и лесных картин. С щедростью хозяйки не забудет пригласить к столу, своеобразному и обильному: ягоды, грибы, рыба, кедровые орехи, съедобные травы…

Ушло в прошлое то время, когда жили здесь староверы-пустынники. В лесу остались только развалившиеся избенки-кельи. Но в двадцатых годах В. А. Варсанофьева еще встретила общины скитников именно вблизи устья Кисуньи.

Одна из общин находилась у большого затона, носящего название «Старица». Несколько разрушенных домов и сейчас еще стоят там.

Нас интересовало, что представляет собой келья пустынника.

— Мы одну нашли, — сказал Галанин. — Хотите посмотреть?

— Хотим сию же минуту!

Туристы народ такой: задумали, собрались и пошли.

Чистейшая вода неподвижно стоит в плесах. А на перекатах спокойно переливается по ярко-желтым камешкам. И от этого дно реки кажется золотым.

Есть своеобразная прелесть на глухих речушках северного уральского предгорья. Невысокие увалы с курчавыми шапками кедров смотрятся в речное зеркало. Затаенный покой царит в зеленой обители.

Еле заметная тропинка тянется вдоль берега. То вынырнет на светлую полянку, то потеряется в зарослях.

Перед нами крутой склон, поросший тесным березняком. Здесь Кисунья раздается вширь. Ручей, называемый, кажется, Бобровкой, журчит в ивняке.

Березняк настолько густ, что в нам темно. И тропинка неожиданно сталкивает нас с человеческим жильем. В тесном сплетении стволов и ветвей чернеет крохотная избенка.

— Вот и келья, — остановил нас Галанин.

Удивляемся маленькому домику в рост человека. Без печи, без окон.. Протянешь руку — погладишь крышу.

Согнувшись, заглядываем внутрь. Гнильем и плесенью бьет в ноздри. Земляной пол. У стены стоит колода с выдолбленным углублением — подобие гроба. Это ложе пустынника.

Так заживо замуровывал себя человек, обрекал на медленную смерть.

Прозрачная горная река с удивительно вкусной водой… Обилие ценнейшей рыбы — хариуса… В лесу — всевозможные грибы, ягоды… Сколько света, зелени, воздуха… Да разве захочешь умереть в таком чудесном окружении!

От скита мы разбрелись по березняку. Крепкие грузди дружно высыпали под деревьями. Розовые мясистые сыроежки так и тянули к себе. Взгляд не оторвешь от прелестных волнушек.

На крутых склонах, обращенных к солнцу, спела крупная земляника. Пригоршня душистых, сочных ягод разом исчезала во рту, и руки снова принимались за работу. А над головой весело шелестела березовая листва. И так хотелось жить в этом удивительном мире!

В лагерь мы вернулись полные жизни, радости, желания идти, ехать, плыть куда угодно.

— Мы вместе с вами отправимся к Уньинской пещере, — оказал Галанин.

— А у меня день рождения завтра… — неожиданно объявляет Валерий.

На лицах туристов расплылись улыбки: им только бы предлог для торжества! Разом переменились планы. Всю деятельность направили на подготовку к знаменательной дате.

И было в этом событии что-то забавное — самый здоровенный из нас, Валерий, именовался в этот день «новорожденным».

Женская часть группы втайне готовит сюрприз для именинника. Мужская — сочиняет приветственный адрес и выцарапывает его на бересте. Валерий ничего не знает: ему приказано сидеть в палатке.

— Не высовывай носа, крошка!

Мы сложили в кучку: туристский компас, букет из земляники, три патрона от ракетницы, походное домино и пачку сигарет «Шипка».

Наступил вечер. Костер полыхает на три метра. Зоя Алексеевна хлопочет со сковородой у каменной печи. Борис Петрович окружает пламя костра частоколом шампуров с хариусами.

По небу разбежались оранжевые пятна заката. Редкий дождь покрапал в реку и на какой-то миг оставил на воде замысловатые кольца.

Проходит час, а может, полтора, хозяйка приглашает именинника к столу — три доски, прибитые к чуркам. Усаживаются остальные. Все с любопытством косятся на румяные пироги с рыбным фаршем, издающие соблазнительно вкусный аромат.

Галанин встает и разворачивает берестяной свиток. Торжественно, с улыбкой, зачитывает адрес:

«Дорогому Валерию в день юбилея от друзей — бродяг-туристов с пожеланием доброго здоровья и легких рюкзаков на тропах родного края».

Преподнесли имениннику подарок — массивную кедровую ветвь с шишками. К ней привязаны сигареты, домино, букет земляники, компас. «Новорожденный» сияет: подарок пришелся ему по душе.

Глухо прозвенели сдвинутые эмалированные кружки. Виктор Комаров вставил патроны от ракетницы в расщепленное полено, положил его в костер — и через полминуты ночная мгла над Уньей осветилась тремя взвившимися красными ракетами.

— Будь здоров, Валера!

— Живи долго, Валера!

— Путешествуй, Валера!

К ЖЕРТВЕННИКУ АБОРИГЕНОВ

Река Кисунья еще до недавнего времени была дорогой мансийцев с гор Урала на Печору. Еще и сейчас старики помнят, как пробирались они к оленеводам Колвинского Камня выменивать, шкурки на порох и дробь.

Без сомнения, еще более древней дорогой являлась Верхняя Унья. Свидетельство тому — Уньинская пещера, которая, по предположению исследователей, была святилищем на протяжении многих веков.

К этому заманчивому месту на реке и собирались мы на другой день после торжества.

Утро подарило нам великолепный рассвет — тихий, золотистый. Купание в холодной Унье моментально сияло остатки сна. А над каменной печуркой уже хлопотала хозяйка Зоя Алексеевна — в воздухе разносился приятный запах оладий.

Вверх по реке мы отправляемся на двух лодках. Туристы на шестах, мы — на моторе. Нас трое, их — тоже трое: Александр Григорьевич Галанин, Геннадий Федорович Гладких и заядлый рыбак Виктор Комаров. Остальные остались в лагере.

От устья Кисуньи до пещеры — километров двадцать. Но путь этот в конце августа очень мелководен. Унья здесь течет среди низких берегов, скал нет, но много перекатов. Лопата часто в ходу — роем по дну канавки для лодок.

Хариусы стоят под перекатами, мало обращают внимания на наши «земноводные» работы. Копаешь канаву, смотришь — в стороне плавно шевелится стайка крупных красавцев с массивными хребтовыми плавниками. Осторожно отнесешь лопату к лодке, возьмешь кинокамеру и вдоволь снимаешь хариусов, пока что-нибудь не спугнет их. Хариус здесь не пуглив. Он выдерживает близкое присутствие человека. Разумеется, если не делать неосторожных резких движений.

Вода до того чиста, что кажется, будто не в воде плывет рыба, а парит в воздухе.

Хотя береговых скал здесь нет, но во всем виден горный характер реки — бесконечные перекаты, камни в русле, глубокие ямы под крутыми обрывами.

Перекаты и дорожки в верховьях Уньи — как бы миниатюрные плотины: они подпруживают реку. Как правило, за ними следуют длинные глубоководные плесы.

Там мы включаем мотор и берем на буксир другую лодку. Как по ступеням, мы поднимаемся ближе к горам Урала.

От суровых берегов Уньи веет древностью. Темным частоколом обступает реку хвойный лес. Великаны кедры упали в воду и перегородили русло. Вывороченные коряги сползли с берегов в омуты и смотрят оттуда непонятными чудищами. Цепляются за днища лодок. И как будто возмущены: «Чего вам здесь надо, люди!»

Непередаваемое очарование глухому северо-уральскому лесу придают опушки стреловидных пихт и елей — на островах, мысах и высоких холмах. Таинственное темнохвойное царство рождает в воображении картины из северных сказок, былин, преданий. Кажется, что отсюда, из этого замшелого темного леса, вышли все бесконечные истории о Змее Горыныче, Бабе Яге и Кащее Бессмертном.

Вспоминаю: в коми-зырянской или коми-пермяцкой мифологии есть выражение «Ема-баба» или «Йома-баба», что означает — ведьма, злая баба, Баба Яга. Ею пугали непослушных и плачущих детишек: «Вот придет Ема-баба, заберет тебя!»

Но откуда взялось это имя? Уж очень оно созвучно со знаменитой Золотой бабой — Юмалой, Иомаль, Иомале! Это идолище легендарных племен югры оставило глубокий след в сознании современных манси — потомков первых хранителей золотого истукана.

Не случилось ли так, что для одних народов Юмала была «доброй бабой», для других — «злой бабой»? И в злую она впоследствии перешла с малоизмененным именем «Ема»?..

Приятно молча плыть среди северной таежной сказки. И думать о Юмале. И о том, что, быть может, в уньинских лесах находило пристанище это золотое божество. Кругом тишина, и кажется: здесь нет людей, кроме нас.

Но неожиданно над лесом взмыл вертолет. Машина пронеслась над рекой и скрылась. Вот уж на эту встречу мы совсем не рассчитывали!

Галанин кричит нам со своей лодки:

— Геология взялась за Унью!

Вскоре замечаем человека, роющего на берегу шурф. Рядом лежит лоток для промывки породы. Ружье с рюкзачном валяются в сторонке.

Устраиваем перекур, знакомимся.

— Золотишко-то есть?..

— А насчет алмазов как?..

Геолог не торопится с ответами, скромно говорит:

— Определенно сказать ничего нельзя, но золотинки попадают…

Через километр-другой встречаем еще одного изыскателя. А на дальнем берегу открылся большой палаточный лагерь геологов. От него в нашу сторону отплыли четыре тяжело груженные резиновые лодки с людьми. Вот откуда поднялся вертолет!

Резиновые лодки геологов, как и наши, застряли на большом перекате перед лагерем. Они и мы стоим по колено в воде, знакомимся: кто, куда, зачем, откуда?.. В тайге люди проявляют большой интерес друг к другу. Геологи с интересом оглядывают нас.

— Откуда вы, туристы?

— Из Перми!.. А вас откуда забросили сюда?

— Из Воркуты!

Нашлись общие знакомые в Воркуте. Стало очевидно, что для разговоров потребуется время. Причаливаем к берегу, кипятим традиционный чаек.

Люди совершенно незнакомые, но сколько радушия, гостеприимства! Беспокоятся: не нужны ли нам продукты? Одаривают сигаретами. Приглашают на обратном пути заехать к ним на какую-то, забыл, речку.

— Заглядывайте! У нас радиоприемники… Газеты привозит вертолет… В преферансик сыграем…

Но тем и другим надо спешить: мы рвемся выше по реке, геологи торопятся вниз.

Еще бросок в несколько километров — и на одном из островов застают нас вечерние сумерки. Кто-то ставит палатку, кто-то рубит дрова и разводит костер. А заядлый рыбак Виктор Комаров уже стоит с удочкой под перекатом. Мы давно уверовали в его исключительные промысловые способности — будут хариусы на уху и шашлык!

Нет в жизни минут отраднее тех, когда путешественники собираются вокруг пламени вечернего костра. Льется нескончаемая беседа… Шутки, смех…

И, кажется, нет друзей на свете милее тех, кто сидит вокруг походного огня. Забывается собственный возраст — в эти минуты все становятся очень молодыми.

А вокруг — тихая лесная ночь. И долго не хочется спать. Но если вы подойдете к палатке, когда потухнет костер, — услышите богатырский храп.


Еще вчера мой помощник Валерий выглядел бодрячком, помогал таскать на перекатах лодку, копал канавки, а сегодня утром встал — не может согнуться: заболела поясница.

Туристам поначалу смешно, что самый большой из нас еле волочит ноги по берегу. Без нашей помощи он не в состоянии дойти до лодки.

Но, по-видимому, никто еще не убежден в том, что Валерий заболел серьезно. Моторист Володя с искренним упреком говорит ему:

— Ты чего захандрил, Валера? Такой здоровяк!

Но, видно, купание в холодной горной воде Уньи не прошло даром. У парня резкий приступ радикулита. Галанин заворачивает в тряпку горячую золу из костра и велит Валерию держать у спины.

Я вижу: дело худо. Пытаюсь подбодрить помощника:

— Крепись, не сдавайся! Внушай себе, что ты не имеешь права болеть! И выздоровеешь скорее…

С остальными пока ничего не происходит — мы бродим в студеной воде, иногда по пояс. Ноги целый день мокрые.

Валерий в наших «таскательных и копательных» операциях не участвует: он — на больничном режиме.

Выше по Унье потянулись глубокие плесы с чередующимися перекатами — плотинами. На них нам теперь труднее: самый сильный работник вышел из строя. Зато на плесах блаженствуем — мотор быстро гонит лодки вперед.

Проплываем район речек Дубровок. Где-то в верховьях одной из них был поселок, ныне не существующий. Но осталась охотничья избушка на берегу, напротив глубокого омута под маленьким скальным обнажением.

Место на редкость живописное. Думаем заночевать в избушке, да солнце еще высоко, плыть можно.

И чуть выше домика неожиданно замечаем прямо смотрящую на нас каменную пасть пещеры.

— Вот она! — кричит с лодки Виктор Комаров. Вскоре на берегу против пещеры забелела четырехместная палатка, задымил большой костер. Мы прочно обосновались в конечном пункте нашего маршрута.

Уньинская пещера расположена в береговом скальном обнажении близко у воды. Вход в нее — большая круглая арка с просторным гротом. Чуть выше по реке с берега к воде выступают два камня в виде кубов. Под ними бурный и шумливый перекат. Напротив камней озеро — старица. Далеко вдали едва виднеются горы.

В 1957 году проводилось изучение Уньинской пещеры геологом Коми филиала АН СССР Б. И. Гуслицером. В полу грота был заложен шурф. В земле обнаружили залегание культурного слоя со средневековыми предметами разных времен. Б. И. Гуслицер установил, что в пещере было жертвенное место.

В 1959 году Уньинскую пещеру обследовал Печорский археологический отряд Коми филиала АН СССР под руководством В. И. Канивца. В результате раскопок на дне грота, ближе к правой стенке, была обнаружена площадка, на которой разводили ритуальный костер. Возле него совершались культовые обряды, а на огне варилось мясо приносимых в жертву животных.

Были обнаружены несколько кремневых наконечников, стрел, обломки сосудов, медное шило. По мнению исследователей, находки говорят о том, что люди посещали пещеру в эпоху меди — бронзы — II тысячелетие до нашей эры, а также в эпоху раннего железа — II век до нашей эры и III век нашей эры.

Основное количество найденных вещей относится к IV—XIII векам нашей эры — пещера, несомненно, была жертвенным местом в эпоху средневековья.

Интересна находка двух германских серебряных монет — динариев XI века, попавших на Северный Урал из далекой Западной Европы. В пещере найдены серебряные оттиски среднеазиатских монет, чеканенных в 906—954 годах. Вместе с монетами обнаружен серебряный «чудской образок».

Вокруг кострища собрали груды костей животных: медведя, северного оленя, бобра, куницы, домашней лошади. Манси-язычники за дорогую цену покупали у соседних народов белую лошадь, приводили ее к своему святилищу и закалывали как жертвенное животное.

Особое место в ряду приносимых в жертву животных занимал медведь. Почитание этого зверя у манси и у других северных народов возведено в своеобразную форму ритуала — праздник медведя. Этот обряд существует и поныне.

Все находки в Уньинской пещере, по убеждению Канивца, нельзя отнести ко времени позже XIII века — конца средневековья. Возникает предположение, что в XVI веке пещеры уже перестали служить для жертвоприношений и почитались только как «священные» места.

Эти сведения вызвали у нас особое отношение к пещере. На другой день, оставив больного Валерия в палатке, мы вооружились сухим берестом, свечами и электрофонариками. С нами пошел и Володя-моторист.

— Тебе там трудно передвигаться будет! — говорю я ему.

— Ничего! Мне ведь тоже посмотреть охота.

Пещера невелика. Вход в нее начинается длинным и высоким гротом, высота — пять, длина — восемнадцать метров. Находки были сделаны именно здесь, под тяжелыми сводами грота.

В конце грота начинается узкий вход в подземелье. Он тянется метров сорок и приводит в небольшой круглый зал. По тесным коридорам, направленным в разные стороны, можно попасть еще в два небольших зала. Подземный путь составляет всего сто пятнадцать метров.

В пещере сыро. На стенах и потолке нет приметных образований. Мы не увидели в ней великолепных гротов, какими полна знаменитая Дивья пещера на Колве.

Кто бывал в живописных пещерах, тот не задержится долго в уньинском подземелье, но непременно залюбуется видом из грота на реку. Вид этот, из-под нависающей громадой потолка с играющими световыми зайчиками, — великолепен. С пейзажем реки грот похож на сказочный каменный дом — надежное укрытие.

Мне кажется, древние манси не стремились проникать в глубь пещеры и вполне довольствовались просторным вместилищем при входе, которое укрывало их от непогоды, давало приют на ночь. Бродить под землей, как это делаем теперь мы, им не разрешали суеверие и страх — ведь там, по их поверью, обитали злые духи!

В раскопках мы нашли много старых, окаменевших костей. За столетия они побурели, стали тяжелыми.

Проходит еще день — и мы отправляемся обратно. Стремительно проскакиваем перекаты, на которых прежде мучались часами. Увозим Валерия к лагерю на Кисунье, где общими усилиями можно вылечить занемогшего парня.

Из-за него не поднимались по Унье выше пещеры. Какова река там — я знаю только по описаниям В. А. Варсанофьевой. Но в самом сердце гор мансийского Урала, у трех истоков Уньи, я бывал.

К ЦАРЮ ГОР ЛУНТХУСАПСЯХЛЮ

Маршрут к мансийскому Уралу намечен нами с севера, из Няксимоволя и Усть-Маньи — наших постоянных таежных баз.

Спутника моего зовут Евгений. Он уже был со мной однажды в этих краях. Парень работоспособный, умелый, выносливый. Он терпел суровую непогоду, длительные переходы, умел обращаться с лошадьми, а это обязательное условие в предстоящем конном походе.

Который уже раз мы с ним в Усть-Манье — этой маленькой деревушке с большим будущим! Мансийская деревенька все та же, но поселок геологов, пустовавший долгое время, теперь ожил: здесь базируется тюменская геологическая партия. В недрах предгорной тайги геологи продолжают поиски земных сокровищ, нужных народному хозяйству.

Нас многие знают здесь: и манские старожилы, и геологи. Встретились со старым знакомым — бывшим комендантом геологического поселка Бервиновым.

Сколько он ни собирался уехать на свою родную Украину, так и осел в Усть-Манье окончательно: с нашей последней встречи прошло четыре года.

— Родные уговаривают уезжать отсюда, а я никак не соберусь. Да разве могу! Смотрите, какая тут экспедиция развернулась!.. — оправдывается он.

Но у нас своя проблема — нужен проводник для похода на Урал.

— Вам бы заглянуть к нашему Даниле, — предлагает Евгений.

— А я на него и рассчитываю!..

И мы идем к самому крайнему домику Усть-Маньи, где живет Данила Анямов, с которым ходили на Мань-Пупы-Нёр и по верховьям Северной Сосьвы. Входим в избу — хозяина нет дома: уехал надолго косить сено. Сидят двое знакомых: Олег Рокин и Мартын Анямов, брат Данилы.

Это два старых закадычных друга — оленеводы. Оба низенького роста. Олег — блондин, Мартын — брюнет. У первого отец ненец, мать коми-зырянка. Мартын — чистокровный мансиец, но совсем не похож на брата Данилу.

Мы рассказали о своих планах. Оба приятеля хорошо говорили по-русски.

— Куда вы собираетесь — я там вырос. Могу сводить вас в те горы, — неожиданно предложил Мартын.

Я только в этот раз узнал, что Мартын и Данила — сыновья старого оленевода Ильи Васильевича Анямова, который в двадцатых годах водил по Уралу отважную исследовательницу В. А. Варсанофьеву. Данила никогда не говорил нам об этом.

Дальнейшие события разворачивались с быстротой киноленты. Из Усть-Маньи нас вместе с Олегом и Мартыном перебросили на геологическом вертолете в Няксимволь. Там мы снарядили конный отряд в шесть лошадей. Без промедления отправились в тайгу.

Прошли до Лопсии, от нее через отвратительные болота Люльи до Сармы и на пятый день разбили лагерь вблизи той же Усть-Маньи, возле легендарной скалы Уангрнёл на Северной Сосьве.

Нам с Евгением было приятно снова увидеть знакомые скалы: Уангрнёл, Русьайповарамкерас, Ернколхурипчупу и Стрелку на слиянии Большой и Малой Сосьвы.

С удовольствием вновь посетили становище Самбиндаловых на устье Санклингьи, прошли по своеобразной таежной дороге до места бывшего Пакинпауля, взглянули на священные озера Мань-Ялбынтур, Турват, на ручей Сопратсос с причудами на деревьях, переночевали у знаменитой Хариусной ямы в верховьях Малой Сосьвы.

Наконец мы оказываемся на красной горке Мань-Тумп, где кончается тайга. Перед нами величественная панорама Уральского хребта, уходящего на юг и на север. За спиной священная гора Ялпинг-Нёр. В полуночной стороне, среди многочисленных вершин хребта, красуется далекий Яны-Квот-Нёр; на юге, над скопищем гор, высится покатый купол Отортэна. Нам идти к нему.

Отсюда и начинается наш конный поход в горы мансийского Урала.


Чудесный осенний день. Чистое бледно-голубое небо, неяркое солнце, прохладно и сухо. Длинной цепочкой растянулся по склону наш отряд. Идут пять наших кобыл, жеребец, две собаки и четыре жеребенка. Небрежно болтаются ружья на плечах людей. Под ветром развеваются волосы на непокрытых головах.

Впереди Мартын — потомок древних угров, в черной малице, с ножом у пояса. Колоритной фигурой восседает он на коне. Посмотрели бы вы, какими гордыми глазами владыки оглядывает он Урал!

Девять дней продвигались мы к Уралу. В болотистой тайге с навьюченными лошадьми было трудно. Трудно и хорошо… А теперь мы вышли на горное приволье. Появилось необъяснимое чувство большой радости.

Поднимаемся на голый гребень, который Мартын назвал Хачитнёлом. Тропа тянется по нему к самому горбу Урала. Здесь проходит граница Тюменской и Свердловской областей. Впереди, слева на следующем гребне, приметно маячат два знакомых каменных столба Хумвойбиахтес.

С гребня Хачитнёла открылся вид на долину речки Ахтыла — притока Лозьвы. Мы приближаемся к водораздельному горбу Урала и по его склону обходим истоки Ахтыла. Впереди перевал Тосамахтеснёл (Каменистый нос).

У манси все гребни, отходящие в сторону от основного Урала, называются «нёлами», то есть носами, мысами. Я до сих пор не могу привыкнуть к этому слову, обозначающему одновременно: нос, клюв и мыс.


С перевала мы увидели изумительную горную панораму. Мартын остановил весь караван:

— Вот он, Лунтхусапсяхль!

Вдали, за долиной реки Сулпы, чернел конический пик, за ним покатый купол с камнями на вершине — Отортэн. Я говорю Мартыну, что на всех картах Отортэном называется именно та вершина, которую манси называют Лунтхусапсяхлем, то есть Гусиной коробкой.

— Неправильно это! — раздраженно возражает проводник. — Воттаратан тот, который острый!

Я насторожился: впервые услыхал слово «Воттаратан». Сомнения нет — это искаженное «Отортэн»! Но почему и кто назвал именем малой горы соседнего гиганта?

— Воттаратан — значит «ветер пускающий», — продолжал Мартын.

Там, над вершинами, портилась погода; густая облачная масса двигалась с запада и тонкой лентой взбиралась на купол Лунтхусапсяхля, обволакивала его и спускалась вниз. Каменный великан одевался чалмой.

Внезапно налетел сильный ветер, всеми голосами запел в стволах наших ружей.

— Завтра нам будет трудно: дождь, наверное, придет, — размышлял Мартын.

— До Вишеры надо бы хорошие деньки, — говорит Евгений.

— А какой дорогой пойдем? Здесь две: через Волосницу или Лозьву?

— Той, которая короче, — включаюсь в разговор я.

— Значит, через Лозьву идти, прямо под Воттаратаном.

Побывать под Отортэном — моя давняя мечта!

С мыслью о том, что завтра увидим царя гор Отортэна, мы спускаемся с перевала к Сулпе для ночлега.

При выборе ночлега нельзя забывать о десяти лошадях, которым нужны солидные травяные поляны. А нам самим — вода, дрова, сухое место и безветрие.

В кривоствольном низкорослом березняке у истока Сулпы распускаем коней на вольный выпас, запаливаем костер и растягиваем наш походный дом.

Утром Мартын, вылезший первым из палатки, зовет нас:

— Посмотрите, что я нашел!..

Рядом с костром обнаруживаем высокую кочку с провалившейся вершиной. Под толстым слоем дерна оказалась пустота, выложенная каменными плитами. Это походная мансийская печка для выпечки хлеба. Выложена она давно. Измерили толщину дерна, скрывавшего ее, — пятнадцать сантиметров!

— Может, мой старик ее строил, когда молодым был, — размышлял Мартын.

К вишерскому Уралу решили идти прямой дорогой — через исток Лозьвы, по восточному склону хребта. А возвращаться сюда, к Сулпе, будем, возможно, через западный склон — обойдем Отортэн с двух сторон.

Следуем по березовому горному редколесью среди черничника. Соблазнительно спелые ягоды заставляют часто слезать с коня.

Подошли к горе с характерной скалистой группой на склоне — Мотьювсяхль. Здесь, по словам Мартына, часто лежит снег. Но снег нынче стаял до осени, оставив только белые вымытые камни.

Спускаемся к одному из притоков Сулпы, а от него начинаем подъем к перевальной перемычке между Воттаратаном и Лунтхусапсяхлем. Обе вершины и перевал в облаках. Темно от густых облаков. Холодно. Ушанки и рукавицы пригодились.

На перевале стало светлее: мы пробили значительную толщу облаков и оказались ближе к небу. Идем по широкому плато между двумя заоблачными вершинами. По сторонам раскиданы бревна для костров, из камней сложены очаги, видны следы от чумов — здесь была стоянка оленеводов.

Ясное голубое небо открылось над нами. Облачная масса сползала с лобастого старика Отортэна и обнажала отходящий от него к востоку гребень Пумсаюмнёл. За этим гребнем — Лозьва. Нам только подняться на освещенный солнцем перевал — и мы спустимся к новой реке.

Мартын внимательно осматривает склоны Пумсаюмнёла и неожиданно спрашивает:

— Мансийских оленеводов снимать вам надо? Во-он чум!

— Где?! — Мы ничего не видим.

Не сразу замечаем крохотный белый треугольник, прилепившийся к склону гребня. Как большой камень, стоит он на поляне у границы тайги.

— Это Дмитрий Самбиндалов с Лепли. Он всегда тут пасет. Зайдем к нему?

Я взглянул на солнце: оно уже вечернее. Пока доберемся до Лозьвы — станет темно.

— К оленеводам пойдем завтра.

— Может, так и лучше, — согласился Мартын.

Переходим еще один перевал, по крутому склону спускаемся к истоку Лозьвы.

Тайга с этого перевала начинается прежде всего лавинами черничника. Ягод тьма: с одного куста — пригоршня. В воздухе держится табачный запах высохшего папоротника. Его кусты ярко-бурыми шапками густо покрывают склон одного из истоков Лозьвы — Саввая.

— Табачком благородным попахивает. Турецким! — говорит Евгений.

На склоне Пумсаюмнёла в уютном молодом кедраче разводим костер. Палатку не ставим: спать будем под открытым небом.


Ночью облака опустились на горы и с них сползли в долины рек. Открылись прозрачные лунные дали. Утро наступило тихое, безоблачное, солнечное, теплое.

Только вчера бушевал ветер, весь Урал был укутан зловеще черными тучами, а сегодня — какая благодать!

Мартын предлагает нам такой план:

— Вы идите смотреть озеро, а я сбегаю к чуму, узнаю, много ли оленей, можно ли снимать.

— Мяса возьми у своих. Нам на дорогу, — советует Евгений.

— Будет сделано, товарищ начальник! — смеется проводник.

Мартын ушел. Мы с Евгением полезли по каменным россыпям вверх.

Нам хорошо виден цирк, образованный с одной стороны куполом Отортэна, а с другой — отвесным скалистым обрывом гребня Хальнёла, отходящего от «царя гор» на восток. Озеро — исток Лозьвы — находится в этом цирке, в глубокой чаше, под самой головой горного великана: от высокого водоема не так уж далеко до останцов, украшающих лысину каменного старика.

Кажется, до озера близко. Но прыгать с плиты на плиту, преодолевать серый монотонный хаос нелегко.

Вот и озеро. Тихое, прозрачное… Его окружает зеленый травяной ковер берегов. Длинным прямоугольником протянулось оно от моренного барьера до скальной стенки, в расщелинах которой белеет снег.

Стока воды из озера не видно. Но достаточно пройти по моренному барьеру и заглянуть вниз — увидишь клокочущие ручьи, бьющие из-под земли. А еще дальше к лесу пенится широкий шумливый поток. Так начинается известная река ивдельского Зауралья — Лозьва.

Лунтхусапсяхль — Гусиная коробка — названа, очевидно, по углублению, в котором находится озеро. Пролетные гуси, наверное, часто садятся на него. (Лунт — гусь, хусап — коробка, сяхль — вершина). В то же время некоторые мансийцы объясняют происхождение названия по-другому. Они находят, что сама вершина горы похожа на гусиное гнездо.

В солнечный день у озера не передать, как хорошо. Какой-то сказочный мир тишины затерялся в горах.

Засняв водоем, мы спустились к лагерю. Со стороны гребня Пумсаюмнёла до нас долетела веселая песня. Евгений смеется:

— Наш мансийский князь навеселе возвращается!

— С мясом едет!..

На высоком берегу речки Саввая показалась упряжка из пяти белых, как лебеди, оленей. За собой они тянули по траве нарты с двумя седоками. Первое впечатление было действительно таким: не княжеский ли это выезд на парадных оленях?

Белоснежные животные быстро затащили нарты к нашему лагерю. Тяжело дыша, остановились. Это были редкостные олени-альбиносы с большими кустами ветвистых рогов, крупные, по-настоящему царственные быки.

На нартах сидел застенчивый мансийский мальчик лет семи, одетый во все национальное, как заправский мужчина: маленькая малица поверх цветастой рубашонки, на нотах чулки уанчвай с нярками из оленьих камасов, на поясе охотничий нож со всевозможными подвесками, среди которых выделяется медвежий клык. Наверное, у отца занял пояс.

— Знакомьтесь, это Савва, — отрекомендовал Мартын. — Его отец приглашает вас в чум, оленей послал за вами.

Мы не ожидали подобного гостеприимства. На радостях предложили чаю гостям. Савва получил, конечно, солидную порцию сахара.

— Это его, — кивает Мартын на мальчика, — прадедушка жил тут, на этой речке, Саввае. В честь старика и назвали парня.

Савва по-русски не понимал. Поглядывал на нас, с аппетитом отхлебывал из кружки чай.

Мы охотно направились к чуму мансийских оленеводов с киноаппаратурой. Дорогой я не переставал восхищаться оленями. Нас удивляла необычайность зрелища: зимние нарты — и вдруг скользят они по траве, по камням!...

Эта упряжка определенно из легенды! Сказочные мансийские богатыри и царевны непременно ездили на таких белоснежных красавцах-рогачах! Не на такой ли очаровательной пятерке съехала легендарная мансийская дева со скал Камня Писаного на Вишере?...

Вскоре были на перевале, откуда далеко виден светлый конус чума. Рядом с ним — стадо оленей. А вдали горизонт застилают горы, среди которых приметна вершина со столбом Хумвойбиахтес. Слева — характерная гора Воттаратансяхль, сзади — гигантская лысина Лунтхусапсяхля.

У Мартына настроение приподнятое. Ему нравится, что иногда стрекочет наш киноаппарат, и он лихо проносится перед объективом на царственной упряжке. При этом задорно, с визгом покрикивает на животных:

— И-и-и-иэх!

Под гору понеслись пулей. Промелькнули два километра, и мы подъезжаем к чуму. Обитатели его встречают нас в полном составе: трое мужчин и одна женщина. Свора собак носится вокруг нарт.

Оказывается, о нас знают уже все, и даже имена наши известны; об этом Мартын позаботился. Нам оставалось только поздороваться и услышать имя каждого жителя чума.

Один из мужчин с длинными курчавыми волосами, похожий на цыгана, на отличном русском языке обращается к нам:

— Хорошо, мужики, сделали, что заехали: нам без людей-то ведь шибко скучно!

Это Дмитрий Самбиндалов, главный оленевод. Савва его сын. Алексей и Тимофей — братья.

Без лишних церемоний Дмитрий предлагает:

— Ну, мужики, пойдемте чай пить.

Ведет нас в чум, где его жена Дуся давно уже хлопотала с угощением. Открылась берестяная, прошитая сухожилиями дверь — и мы оказались в древнейшем жилье северных кочевников. Только вместо костра посредине стояла железная печка. На ней пыхтел массивный чайник, рядом парил котел с мясом. На низком деревянном столике с коротенькими ножками были расставлены кружки с блюдцами, сахарница, фарфоровый чайник с заваркой.

Я обвел взглядом стены — они сшиты из длинных полос бересты, вероятно, в два слоя: ни ветер не продует, ни дождь не промочит, ни мороз не проберет. По кругу у стен были разостланы шкуры, на которых нас и попросили устроиться.

— Мартын говорил, что вы давно уже без мяса. Угощайтесь, — сказал хозяин.

Гора дымящейся оленины высится на деревянном блюде. За этим необычным столом мы и познакомились окончательно.

Родственники-оленеводы на кооперативных началах пасут в горах стадо, собранное у многих мансийцев.

Дмитрий с семьей и братом живет в родовом становище на далекой лесной речке Лепле. Там у них старинная изба, доставшаяся братьям от старика отца, Ильи Самбиндалова.

Тимофей Пеликов, или, как называют его здесь, Тимка, живет в захудалом теперь сельце Пелым, бывшем когда-то укрепленным городком югорского князя Молдана. И сестра его Дуся родилась в этом же историческом селе.

Каждую весну родня пригоняет общее стадо сюда, на склон Пумсаюмнёла со стороны речки Сулпы. Все лето кочуют по Уральскому хребту, а к осени снова возвращаются к Пумсаюмнёлу, и как только горы покроются снегом, уходят к своим зимним домам: Дмитрий с Алексеем на Леплю, Тимка — на Пелым.

Мне приятно было слышать музыкальную речь Тимки. Не понимая слов, я просто любовался удивительным благозвучием мансийского языка.

Тон всему разговору продолжал задавать Дмитрий:

— Вы, мужики, далеко ведь собрались! Успеете ли дойти до Сампалсяхля? В горах скоро будет снег!

— Должны успеть. Будем торопиться.

— Обратно идите этой же дорогой. Мы будем стоять здесь долго. Погреетесь у нас…

Соображаем, что, пожалуй, надо прислушаться к советам оленеводов и завтра рано отправиться через Урал. А возвращение свое, может быть, и впрямь запланируем по этому же пути, ближе к людям.

Поздно ночью вышли из чума. Торжественная тишина гор дохнула на нас, насторожила. Чистое звездное небо сулило ясную, безоблачную погоду. На фоне ярких светил черным силуэтом рисовалась голова каменного патриарха Лунтхусапа.

— Неужели скоро будет снег? — спросил я.

— Всякое бывает у нас тут, — лаконично заметил Дмитрий.

К РУИНАМ ХУЛАХПИТИНГНЁЛА

Собираться в новый путь всегда интересно!

Пройти безвестной тропой, перевалить Урал, выйти к реке Унье, увидеть загадочную вершину Пурра-Монит-Ур…

Рано утром мы прощались с каменным стариком Лунтхусапсяхлем. Расставались с озером и своим кедровым приютом на Саввае.

— Место доброе: трава для коней есть, вода рядом, сухих дров навалом, — рассуждает Мартын.

— На обратном пути надо тут и остановиться, — говорит Евгений.

— Не возражаю, — соглашаюсь я.

Оленья дорога здесь великолепная. Проходит среди изумительного березняка, пересекает главный, озерный, исток Лозьвы и потом долго тянется по склону гребня, названного в честь берез Хальнёлом.

Это о таких березняках писала Варсанофьева:

«Горные леса у верхней границы представлены зарослями «бетула тортуоза», невысокой березки с причудливо искривленным стволом и ветвями. Леса эти производят очень приятное впечатление. Они скорее похожи на цветущий сад… «Бетула тортуоза» — очень светолюбивое дерево. Отдельные экземпляры растут на значительном расстоянии друг от друга, и между ними прекрасно развивается богатая луговая растительность».

И вот снова подъем в гору. Постепенно мы взбираемся на гигантскую луговину посреди Урала. Мартын останавливает коней возле каменных печек, выложенных оленеводами в давнее время.

— Вот и перевал Поры-Тотне-Сори…

При этом названии я встрепенулся: его я встречал в записках Варсанофьевой! Теперь уже определенно мы идем ее дорогой!

— В старое время, — продолжал Мартын, — наши люди много медвежьих дудок свозили сюда с западного склона… За это и назвали перевал…

«Поры-Тотне-Сори» переводится так: «поры» — зонтичное растение борщевик, по-народному пикан, растение с толстой мясистой дудкой, лакомство мансийской детворы и взрослых, его охотно поедают и медведи; «тотне» — означает «привезти», «сори» — низкая седловина, перевал. И вот как будет по-русски: «Перевал привезенных медвежьих дудок».

История этого названия, очевидно, такова. За перевалом, на западном склоне, растет много борщевика. Любители этого растения занимались сбором его и свозили на нартах сюда, на гигантскую ровную луговину, где всегда был стан оленеводов. Угощали ребятишек, сами лакомились дудками, для лучшего вкуса поджаривали их над костром. Постепенно за перевалом и утвердилось такое имя.

Луговина перед перевалом ровная, большая, травянистая. Сюда можно согнать не одну тысячу оленей. Ну как тут не устроить оленеводам летнее жилье: комара нет, прохладно от ветерка и корму оленям вдоволь!

Откуда мы пришли, там живописный горный ландшафт долины Лозьвы. Гребень Пумсаюмнёла весь перед нами. В туманной дали справа различаются контуры высокой торы Чистопа.

Я тороплю своих спутников:

— Пока хороший день, надо добраться до Лурра-Монит-Ура.

Мартын сомневается:

— Далеко… Можем не дойти…

Едем по совершенно плоской поверхности, не замечая никакого хребта. Он расступился, остался слева и справа. Очень слабый, едва заметный подъем.

Над Уралом чистое голубое небо. Но неожиданно, как разрыв зенитного снаряда, над перевалом, впереди появилось облачко и через минуту же исчезло.

— Что бы это значило? — обеспокоен Евгений.

— Погода будет портиться, — отвечает Мартын.

Урал перешли незаметно, по ровной, лишенной камней, седловине. Взору открылась горная страна без края, сплошные темнохвойные леса, а над ними плоская вершина Мань-Емти и усеченный конус Сомьях-Тумп. Крохотные елочки и пихты взбегают по более крутому западному склону почти к самому перевалу Поры-Тотне-Сори.

Сомьях-Тумп — это «амбарный остров», гора, похожая на лабаз, а что такое Мань-Емти, Мартын не мог точно перевести. Пришлось вместе с ним строить догадки, и в смысловом значении получалось примерно так: Мань-Емти — «малая вершина, удобная для прохождения», в силу того, что она плоская, столообразная.

Мы идем вдоль Урала на юг, туда, где из-за многих гор выглядывали причудливые зубья какой-то вершины.

— Видишь, как далеко до Пурра-Монит-Ура? — говорит Мартын.

— Это и есть она?!

Евгений скептически заявляет:

— Едва ли дойдем сегодня…

Влево от нас остается купол Поры-Тотне-Сори-Сяхль. Обогнув его, мы слева же увидели высокую приметную гору, увенчанную останцами на гладкой макушке.

— Холатсяхль, — показывает на нее проводник.

Что-то знакомое показалось мне в этом слове. Я вспомнил:

— Хола… Так ведь это мертвец, по-вашему!

Мартын придерживает коня, ждет, когда я подъеду ближе к нему, хочет что-то оказать еще:

— «Гора мертвых» называется. И знаешь почему? Когда большая вода с севера пришла, затопила эту гору так, что только мертвеца можно было положить на сухое место.

Странная легенда… Но как удивительно связана она с реальным событием на земле — ледниковым периодом! Об этом на Урале напоминают многие мансийские легенды.

Опускаемся в долину Большой Хозаи — самого крупного притока Уньи. И снова перед нами наглядная картина растительных зон, изменяющихся с высотой: горная тундра постепенно переходит в березовую кривоствольную рощу, которая незаметно сменяется высоким и стройным ельником. У самой реки уже настоящая предгорная тайга.

Любопытный разговор произошел у нас с Мартыном по поводу Большой Хозаи. Известно, что североуральская красавица Унья образуется из трех основных притоков: Большой Хозаи, Малой Хозаи и Полуденной Россохи. Только после слияния их река именуется Уньей. Однако Мартын даже с раздражением оспаривает этот факт.

— Манси всю Унью до самой Печоры зовут Хозаей! Хозая — значит Долгая речка. Это печорцы назвали ее Уньей!

Я не утверждаю, что все это правильно, но склонен поверить старожилам Урала.

Большая Хозая — река горная, каменистая, в верховьях шумливая. Мы переходим ее каменистое ложе и опять поднимаемся вверх, наблюдая по пути обратную картину изменения растительности с высотой: еловый высокоствольный лес сменяется березовым, и снова мы выезжаем в горную тундру.

Чтобы перейти с Большой Хозаи на Малую, надо перевалить через гребень Сомьяхнёл. С его склона Гора мертвых — Холатсяхль — предстает перед путешественниками во всем своем величии. По вершине ее разбросано много отдельно стоящих больших камней. Издали кажется — великаны взбираются на гору. И видно, что Большая Хозая образуется двумя истоками у ее подножия.

Приметные два утеса высятся над речкой, в березняке, после слияния двух ручьев. Скалы эти Мартын назвал Ангинэкванёл.

— В старое время возле них всегда ставила чум женщина-оленевод. Жила она тут с дочерью и пасла оленей. Вот и прозвали место — Ангинэкванёл.

Через перевал гребня Сомьяхнёл мы направляемся на другой исток Уньи — Малую Хозаю. Холатсяхль скрывается. Мы снова на голой травянистой седловине с островами каменных россыпей.

Почти из-под морд коней с земли взлетает стая куропаток. Как голуби, они делают над нами круг и снова падают в россыпи впереди. Разумеется, в каждом из нас проснулся охотничий азарт.

Преследуя птиц, постепенно переходим перевал. И неожиданно я замечаю, что из-за склона открывается поразительная картина — уголок сказочной горной страны. В туманной дымке за логом реки показался удивительный гребень с пятью «средневековыми замками». А над ними — увенчанная скалами красавица Пурра-Монит-Ур.

Я забываю про куропаток и торопливо щелкаю фотоаппаратом, спешу заснять пейзаж с фигурами всадников на этом поразившем меня фоне.

— Это Хулахпитингнёл, — показывает Мартын на «замки».

Он это произносит спокойно, а я весь взбудоражен от увиденного. Слезаю с коня, подхожу к Мартыну и восторженно благодарю его, пожимая руку.

— Вот за это от души тебе спасибо, что завел нас в сказочную страну!

И тут же торопливо развьючиваем коня с киноаппаратурой, начинаем снимать. Но я не могу спокойно смотреть на великолепные создания природы. Нигде на Урале не видел ничего подобного.

— По-русски это будет называться «Коса вороньих гнезд», — продолжает объяснять Мартын.

У тех мансийцев, которые когда-то назвали так сказочные «замки», конечно, были свои представления. Мне кажется, скалы больше похожи на руины забытых средневековых крепостей. Или гнезда горного дьявола!

Я уже не стремлюсь к вершине Пурра-Монит-Ур.

— Спать будем возле «замков»! Скорее туда, пока светит солнце!

Крутой спуск опять приводит нас к березовым рощам, а потом и к Малой Хозае. Речка небольшая, более спокойная, чем ее старшая сестра. Берега среди березняка прямо-таки утопают в сочном высокотравье.

— Лось-то тут, наверно, бро-одит, — замечает Мартын.

А Евгений радуется:

— Вот уж где нашим лошадкам будет раздолье!

Измученные и голодные, кони торопятся рвать на ходу мясистые стебли. Жадно глотают клочья травы: пережуем потом.

— Да будет вам сейчас сено! — успокаивает их проводник.

Снова березовое великолепие увлекает нас в гору. Мы не замечаем, что собачонка залаяла в стороне и над головами с квохтаньем пролетела глухарка. Хорошая оленья дорога выводит нас к одному из замков.

Лагерь наш — у рощи первых березок, сбегающей к ручью. Совсем рядом — руины «средневековых крепостей». А вокруг — горы с причудливыми камнями на вершинах. На одной из них лежит «верблюд», описанный В. А. Варсанофьевой. Правее этой горы — возвышенность с громадным камнем посредине, а по сторонам его разбросано с десяток мелких — как будто собаки травят медведицу.

Особо приметна трапециевидная горка Сомьях-Тумп, стоящая левее этих вершин, как бы «на краю» уральских гор. За ней синеет лесная долина реки Уньи. И где-то там, за горизонтом, — Печора.

Но восхитительнее всего — руины Хулахпитингнёла. Это интереснейшие объекты для туристов, путешествующих по Унье. Красота удивительных горных замков будет им наградой за трудности продвижения вверх по реке. И здесь они увидят исконно мансийский Урал.

В этой горной полосе никогда не селились люди. Однако названия всех вершин, перевалов, гребней, ручьев, рек — мансийские. Манси были и остаются постоянными летними жителями гор Северного Урала. Со своими оленьими стадами они обитают здесь с незапамятных времен.

Много древних троп проходит по вершинам и перевалам этой части хребта. Одни отчетливо видны, другие едва заметны. А иные так стары, что по глубоким канавкам от полозьев нарт давно уже текут ручьи. Как здесь, по дороге вдоль пяти каменных островов с развалинами «крепостей».

— Почему манси живут только за Уралом, на восточной его стороне? — допытывал я Мартына.

На это он отвечал:

— Один старик из наших мне говорил, что на западном склоне снег бывает очень глубокий, оленям трудно корм добывать.

Я был доволен ответом: это подтверждало мои догадки в отношении климатических причин переселения манси за Урал.

Уральский хребет, как замечено некоторыми исследователями, является как бы климатической границей. Облачные массы, двигающиеся обычно с северо-запада, нередко задерживаются хребтом — эту картину и я сам наблюдал. За Уралом меньше выпадает осадков, не так глубок снег в тайге, тогда как западный склон обильно покрыт снегом.

Остановка наша у скал Хулахпитингнёла не была случайной. Помня предсказание Мартына о плохой погоде, я спешил: снимал вечером на закате, следующим утром и днем, снова вечером и ранним утром.

В каждом из пяти холмов с фантастическими руинами было много причудливых фигур выветривания. И все же детали эти были менее значительны в сравнении с бесподобным видом древнего каменного города в целом.

Вера Александровна Варсанофьева записала свое впечатление так:

«Очень живописны развалины, поднимающиеся в самом логу Восточной Россохи, несколько выше границы леса. Они похожи на остатки древних крепостей с зубчатыми стенами и сторожевыми башнями».

Фантазия заработала: «Уж не остатки ли это укрепленных городов некогда могущественного племени угров? Не отсюда ли они двинулись в поход на Рим?»

Да, когда смотришь на «крепости» Хулахпитингнёла, невольно начинаешь фантазировать.

К ИСТОКАМ ВИШЕРЫ

Мне нравится наше путешествие!

Следуя вдоль гребня Урала на юг, мы побывали в Ханты-Мансийском национальном округе и в Свердловской области. Теперь находимся в Коми АССР. А впереди Вишера в родных пермских краях.

Мартын торопит нас в дорогу:

— Тучи ползут на Урал с Печоры… Надо ехать…

И я спешу. Давно хочу увидеть истоки Вишеры — прославленной горной реки пермского севера. Их два: главный из них, по рассказам, представляет внушительное зрелище. И кажется мне, что погода будет милостива к нам.

Два часа ловим лошадей, запрягаем и навьючиваем. Кажется, все процессы отработаны до автоматизма. И мускулы рук затвердели от ежедневных упражнений: утром вьюки — на коней, вечером — с коней.

— Ничего не забыли? — Я оглядываю стоянку в последний раз.

Трогаем. Это самый приятный момент в путешествии. Снова вперед, к новым картинам природы!

Заманчивая вершина Пурра-Монит-Ур где-то рядом, за перевалом. Кони шлепают по ручьям, текущим в канавках от полозьев нарт.

Неожиданно со стен «замков» поднялись вороны и, как орлы, с клекотом закружили над нами.

— Всполошились, дьяволы! — ворчит Евгений, поглядывая на крупных черных птиц.

Мартын смеется:

— Хулах провожает нас!

Прощальный взгляд на цепочку горных «замков» с парящими над ними «дьяволами» — и мы поднимаемся на перевал.

По мере спуска с перевала перед нами открывалась величественная «крепость» Пурра-Монит-Ур. Невысокий гребень с башнями, стенами, столбами. От подножия стен в южную сторону спускается каменный хаос, россыпи. От них — самое близкое расстояние до «крепости».

— Съемка! — кричу я, спрыгивая с лошади.

Лошадям дается возможность полакомиться горными травами. А мы с аппаратурой лезем по каменистому хаосу вверх. Перед нами «горная резиденция Варсанофьевой», как я могу назвать Пурра-Монит-Ур после прочитанных мной восторженных ее описаний горы. Живописные руины сначала тянутся по острому гребню, потом, взбираясь вверх, выходят на просторное плато. Природа потрудилась над камнями на славу.

На краю плоской вершины меня особенно поразил невысокий останец — грибовидный столб, идеально отточенный. Со всех сторон это широкая продолговатая шляпа на тонкой ножке. «Гриб» этот мне знаком по фотографиям Веры Александровны.

Пурра-Монит-Ур означает: «Скалистая вершина, рождающая Пурму», или «Скалистая гора в истоке Пурмы». Пурра — это мансийское название реки Пурмы, притока Лозьвы, стекающей от вершины на восток. За рекой теперь закрепилось название «Пурма», что, кроме собственного имени, дословно переводится как «Земля по берегам Пурры».

От причудливых окал вершины открывается весь Урал, простирающийся к югу, — необъятная горная страна. Слева тянутся голые водораздельные седловины коренного хребта. Справа гигантская ложбина спускается в сторону главного истока Уньи.

— Вон там Нятарохтум… А там, далеко, Сампалсяхль, — показывает Мартын.

Две эти вершины едва заметны среди многочисленных отрогов хребта. Скалистый гребень на склоне Сампалсяхля кажется слишком далеким.

Желтая змейка вьется по склонам — это оленья тропа. Единственная здесь, она заметно перепрыгивает один увал, другой, третий.

— Перейдем эти горы — будет Вишера.

— Ночевать где будем? На ее берегу? — спрашивает Евгений.

Мартын призадумался, сощурил глаза на солнце.

— Наверно, не успеем дойти…

— Не будем гадать! — махнул я рукой. — Где вечер застанет, там и ночуем. Были бы дрова, вода да корм лошадям.

— Правильно, товарищ начальник! — улыбается наш мансиец.

Дружно везут нас отдохнувшие лошади по желтой змейке тропы. На ней часты старые стоянки оленеводов: каменные печи для выпечки хлеба и дымокуры. Уж, наверно, повидала тропа за свой век тысячные оленьи стада!

Огибаем гигантский амфитеатр по склону хребта и снова оказываемся на перевале, с которого видна залесенная долина реки, а правее ее — покатая гора с вышкой.

Мартын останавливает своего коня:

— Нятарохтумсяхль! А там Вишера течет. Смотреть ее исток хотите?

В 1963 году мы с Евгением путешествовали по Вишере, снимали фильм о ней, но к истоку реки нам не удалось проникнуть. Теперь же с радостью повскакали с седел, чтобы взглянуть на место, откуда вытекает славная река.

Привязываем животных, сами идем по россыпям вдоль гребня к истоку. Дорогой Мартын подробно знакомит нас с ландшафтом.

— Нятарохтумсяхль — значит гора, на которой теленок испугался.

Это хорошо объясняет В. А. Варсанофьева:

«Название дано потому, что только что родившийся здесь маленький олень был испуган медведем и, едва появившись на свет, бросился бежать под гору вместе с матерью».

— Здесь от Уньи до Вишеры совсем близко, — показывает Мартын на травянистую ложбину — перевал под горой.

Сверху кажется, что совсем незначительное расстояние разделяет главный исток Уньи с одним из ручьев Вишеры. Километра три — не более!

О ручье, стекающем к Вишере от подножия Нятарохтумсяхля, Мартын сделал следующее интересное сообщение.

— Это Сянегуйнэя. Речка, где лежит мать. Мне еще дед рассказывал, что он дружил с ненцем, который похоронил свою мать на этой речке.

Прыгая с камня на камень, мы наконец останавливаемся на возвышении, заглядываем вниз — там море россыпей тянется к самой Вишере. По левому берегу реки, немного выше устья речки Сянегуйнэи, красуется живописный гребень. Почти точная копия причуд Пурра-Монит-Ура!

— Пасирватмонингнёл это, — изрек Мартын мудреное название.

Тут же переводим тяжеловесное слово. Получается: «Скалистый гребень на берегу Пасырьи» — манси Вишеру называют «Пасырья».

Скалистый гребень Пасирватмонингнёл — это великолепный каменный город в истоке Вишеры. Руины замков, крепостей. Скопище каменных причуд. Ради этого стоит пробираться сюда любознательным туристам!

Еще немного — и перед нами открывается панорама места, откуда берет начало река, создавшая своими алмазами славу пермскому краю. Главный ее ручей стекает от куполовидной горы. От нее он течет среди монотонно серой массы россыпей и, врезаясь в них, образует каньон.

Уже возле скалистого гребня начинается березняк, и скоро Вишера, клокоча в каньоне, устремляется в черные глухие леса.

Мартын никак не мог назвать нам куполовидную вершину, от которой берет начало река. Долго мы бились и над правильным произношением мансийского имени Вишеры: «Пасярья» или «Пасирья». «Пасярья» — это Рябиновая река. «Пасирья» — Сжатая река. Имеется в виду — зажатая каменными стенками.

К истоку реки, сжатому каньоном, конечно, подходит название «Пасирья». И вот почему. Многим рекам манси давали названия, вероятно глядя на них с вершин Урала, с горных плато, куда они постоянно приходили пасти оленей, — то есть по характерным признакам верховий реки.

Например, река Манская Волосница, приток Печоры — мансийское ее название Мотьювья, — названа так за то, что с хребта она стекает почти прямолинейно. Манси говорят: «Прямая, как волос». Отсюда и название — Волосница.

А Вишеру оленеводы видели прежде всего со своих высокогорных пастбищ. И первое, что они замечали: среди гигантских россыпей — каньон, в котором клокочет новорожденный поток. Отсюда, по-видимому, и появилось название «Пасирья» — Сжатая река.

Я продолжал приставать к Мартыну:

— Как же все-таки называется вершина, от которой берет начало Вишера? Есть же у Печоры гора Печорья-Толях-Сяхль!

— Так пусть эта будет Пасирья-Толях-Сяхль, — сказал проводник, как бы желая избавиться от моих приставаний.

— Правильно! — крикнул я, поняв несложное мансийское словообразование. — Вот и придумали горе имя!

Мы вернулись к лошадям довольные, что увидели исток Вишеры.

— Теперь почти у себя дома! — весело говорит Евгений Мартыну.

— Можешь прямо в Пермь ехать, — отвечает шуткой проводник.

Евгений строит смехотворную картину: как было бы здорово появиться на конях в родном городе!

Предприимчивый мансиец, найдя обломки от нарт, кипятит чай тут же, на перевале. Чай придает нам бодрость, новые силы. И желтая змейка тропы увлекает нас дальше по хребту.

Переходим еще два перевала и круто спускаемся в низкую, удивительно ровную седловину. Размеры ее таковы, что АН-2 запросто может приземлиться. По обе стороны громадного луга стекают ручьи: на восход — истоки Малой Вишеры, на закат — Уньи. Со стороны печорской реки к перевалу взбираются рощи низкорослых елочек; Вишера шлет сюда своих березовых гонцов. Мартын замечает:

— А здесь до Уньи еще ближе: километра полтора!

Все эти луговины он знает превосходно: они служат оленеводам надежным становищем.

Кстати, нам уже следует подумать о ночлеге: солнышко низко опустилось над горной далью. К основному руслу Вишеры сегодня нам не дойти.

Спускаемся вдоль Малой Вишеры, и под горой Хальсорисяхль среди березняка, разукрашенного осенним золотом, устраиваем привал. Одинокая развесистая ель служит нам надежным шатром. Трава — лошадям по брюхо. Ручей — рядом.

Истинный житель тайги, Мартын, здраво оценивает обстановку:

— В лесу-то всегда лучше, чем в горах!

К ХИМЕРАМ САМПАЛСЯХЛЯ

Свист Мартына разбудил нас утром.

— Чего веселишься? — недовольно крикнул ему Евгений.

— Глухаря хотел посадить.

Мы с Евгением вопросительно посмотрели друг на друга. Оказывается, манси считают, что когда мимо охотника пролетает глухарь, надо свистеть: птица сделает круг и вскоре садится.

— Сие похоже на анекдотик! — смеется мой помощник.

Но Мартын не обратил внимания на смех: он считал нас профанами в делах охотничьих. И правильно: можно ли не доверять человеку, выросшему среди таежной природы!

Без промедления собираемся в путь, чтобы пораньше достичь конечную цель нашего похода — гору Сампалсяхль.

Вершиной березового перевала — Хальсорисяхль — начинается над нами массивный хребет Яны-Емти. Это большая плоская возвышенность, которая занимает громадное междуречное пространство между Малой Вишерой и Лыпьей. Мы без труда взбираемся вверх и видим необъятную равнину, уходящую далеко на юг.

На перешейке, через который с Малой Вишеры на Лыпью перебегает березнячок, замечаем крохотное озерцо: пять на восемь метров.

Мартын грозит нам пальцем:

— Тише! Утки бывают на Мань-Туре!

Мы с Евгением недоверчиво улыбаемся: могут ли в луже водиться утки! Но с озерка взлетает пара чирков и уносится в ту равнинную даль, которую нам предстоит пройти.

Отсюда хорошо виден исток Лыпьи. Он на другой стороне лога, под самым куполом возвышенности. От нее начинается большой горный массив, называемый у русских Лыпьинским камнем, а у манси считается продолжением хребта Яны-Емти. По верховьям Лыпьи проходит граница Пермской области и Коми АССР.

Постепенно горы заволакиваются облаками. Туман настигает нас. Мы перестаем видеть рельеф. Мне невольно вспомнились слова Варсанофьевой:

«Когда идешь в облачный день по такой поверхности и не видишь горных далей, трудно себе представить, что находишься в горной стране. Получается полная иллюзия плоской, равнинной тундры».

Так говорила путешественница именно о Яны-Емти.

Как будто угадав мои мысли, Мартын останавливает коня и обращается ко мне:

— Отец говорил мне, что Вера Александровна видела, как я родился. Родился я там, — показал он в только что скрытую облаками даль, — у самого сердца Яны-Емти. Это камень большой. Вроде столбов Мань-Пупы-Нёра.

Вновь очистилась даль от облаков. Перед нами открылась долина Лыпьи с красивым скалистым бугром над ней.

— Тальхытахтэсчупа, — произносит мансиец, показывая на камень. — Острокаменный бугор значит.

Солнечный луч, пробившись сквозь облака, осветил скалу, потом спустился к Лыпье и заиграл на бурлящем перекате реки — перед нами открылся великолепный пейзаж. Такие картины в природе бывают одно мгновение. Их надо успеть увидеть!

Легкий спуск по широкому лугу с одиноко стоящей стройной елью приводит нас в березняк. Но дорога не спускается к реке: она лишь огибает россыпи, стекающие с вершины слева, и снова взбирается выше леса.

Всюду следы оленеводческих стоянок.

Под конической горкой в виде чума совсем свежая стоянка: печь для хлеба, след от костра, охапка мелко нарубленных дров, навес для просушки одежды.

— Это, наверно, Анямов Андрей Алексеевич или Колька Бо́дагов стоял тут, — размышляет Мартын.

Примятая полозьями нарт трава, свежий олений помет — пастухи были здесь недавно. Они спустились к Вишере. По их следам направляемся и мы.

Крутой спуск по березняку приводит нас в дикий, нетронутый лес. Тайга высокая, дремучая, с преобладанием темнохвойных пород: ели, пихты, кедры. Великаны кедры неимоверно толсты, наполовину высушены. Земля под ними устлана истлевшими колодами от деревьев еще более внушительных размеров. Эта тайга не знает ни пилы, ни топора!

И совсем неожиданно за частоколом толстенных стволов увидели мы нашу красавицу Вишеру. На удивление нам — она не шумливая здесь, но величавая, стремительная. Куда-то бесшумно торопятся, спешат ее кристально чистые воды — поток расплавленного хрусталя.

Мы священнодействуем: привязав коней к деревьям, заходим по колено в реку, жадно пьем воду и омываем лица.

— Поклон тебе от нас, родная Вишера! — невольно вырывается у меня.

— Нет, братцы, я не уйду отсюда, пока не напьюсь чайку из вишерской воды! — категорически заявляет Евгений.

А Мартын молчит и уже поспешно ломает сухие сучья, чиркает спичкой. На берегу вспыхивает костер. Через минуту над ним, покачиваясь, висит покрытый испариной чайник.

Погода благоприятствовала нашему выходу на Вишеру. Небо очистилось, облака открыли горы.

— Сампалсяхль видно! — показывает мансиец на спускающийся к реке гребень с причудливыми скалами.

Переходим вброд Вишеру. Свежая оленья дорога, проложенная в лесу, увлекает нас круто вверх. Перед нами наглядная картина, как изменяется характер леса с подъемом на вершину Сампалсяхля: у реки могучие кедры в несколько обхватов, длинноствольные пихты с елями, вытянутые вверх березы, потом лес становится ниже — короткие искривленные березки и похожие на мамонтово дерево ели. Чем ближе к вершине, тем ниже к земле жмутся березки и елочки.

Но нас интересует не высшая точка горы. Основную прелесть Сампалсяхлю придает один из ребристых склонов, спускающихся к Вишере. К нему мы сейчас и стремимся.

Казалось, цель была близка. Но только поздно вечером достигли гребня, на котором выстроились в ряд каменные причуды. По склону «ползла» глыба, удивительно похожая на взбирающуюся вверх черепаху. А за ней из леса «тянулись» какие-то фантастические животные: то ли львы, то ли слоны.

Здесь, в этом сказочном мире из камня, мы устраиваем свой конечный лагерь.


Ночью я проснулся.

— Э, черт! — выругался лежащий рядом Евгений, стряхивая со спального мешка мокрые комья снега.

Обильный снегопад бесшумно обрушился на тайгу. Снежной кухтой покрылась развесистая ель, под которой расположились мы вчера. Осенний березовый лес, высокие разноцветные травы — все было белым.

— Какое-то сумасшедшее облако налетело на нас! — ворчал мой спутник.

— Урал, наверно, весь белый, — оказал Мартын, ежась от холода.

— Нам с Михал Санычем картина эта знакома! Надо побыстрее уходить отсюда, — предупреждает Евгений.

— Коням идти будет трудно по снегу. На оленях бы — хорошо!

Слушая своих спутников, я досадовал на погоду: неужели не даст нам съемочного дня?

Друзья мои быстро устанавливают палатку. Втаскиваем в нее снаряжение. Лежим в укрытии и слушаем шелест снежных хлопьев о брезент.

— Неприятный сюрприз преподнес нам Сампалсяхль!

— Растает снег! Еще хорошие дни будут! — утешает нас Мартын.

Но снег не стаял ни утром, ни днем. В тайге беспрестанно слышались глухие удары падающих с ветвей комьев, белая пыль летела между стволами.

А каменная сказка, выглядывающая из-за леса, звала нас к себе.

Неожиданно выглянувшее в полдень солнце ускорило нашу решимость пойти к скалистому гребню. К нему мы едем на лошадях. С нами все киносъемочные принадлежности.

Едем по высокогорной березовой роще. Она узким языком подходит к причудам гребня и, перевалив его, спускается на другую сторону к широким травянистым полянам среди леса. По этому крохотному перевалу мы без труда подъезжаем к самому каменному острию гребня.

Увидев луговины с роскошной травой, Мартын восклицает:

— Во где лоси пасутся!

Среди скал по первому снегу четко отпечаталась цепочка соболиного следа. Тревожно взвились над скалами черные вороны. Насторожила нас свежая лежанка медведицы с двумя медвежатами. Вывороченные камни предупреждали: косолапый здесь частый гость!

Скалистый гребень Сампалсяхля поразил мое воображение сильнее, чем увиденные до этого руины Хулахпитингнёла и горы Пурра-Монит-Ур. Что только не натворила тут из камня природа! Столбы, башни, стены замков, вытянутые вверх чудовища со страшными головами, фантастические птицы и животные, химеры.

Самую живописную часть гребня можно разделить на три каменные группы. Первая — это руины замка феодала с остатками башен по краям и ровной площадкой двора между ними. Внизу, перед «замком», — камень, напоминающий буддийскую пагоду. Вторая группа — острое зазубренное лезвие, похожее на гигантский петушиный гребень с безобразными химерами, туловища которых неимоверно вытянуты вверх, а морды представляют отвратительное зрелище.

Вот уж поистине горное дьявольское гнездо!

Третью группу составляет приметная глыба в виде черепахи, взбирающейся по склону и ведущей за собой из леса каких-то доисторических животных. «Черепаха» принимает вид гигантской улитки, если обходить ее со всех сторон. Между каменными чудищами — черничные полянки, густо усеянные ягодами. Вот что привлекает сюда косолапое семейство!

Сверху видно, как серебристая ленточка реки вьется среди бесконечных лесов. То спрячется в них, то выглянет снова. Далеко заметен мыс на слиянии вод Ниолса с Вишерой. А дальше, в синеве, просматривается холмистый кряж Тулыма, названный, очевидно, от мансийского слова «тулынг» — облачный.

Родные пермские края! Жаль, что не все пермяки знают о вашей удивительной красоте. А красоту эту может увидеть каждый, кто не боится таежных троп, кто любит бродить по лесам, горам, берегам глухих рек, кому нравятся ласковое тепло костра и неприхотливая жизнь в палатке.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги