Встречного ветра!

Глава 4

Компания за сдвинутыми столиками шумела, лица ребят раскраснелись, движения стали размашистыми. Магнитофон был включен на полную громкость. Наконец ребята поднялись и шумной толпой направились к выходу. Васька оглянулся и, нерешительно потоптавшись, направился к нашему столику.

— Не бери в голову, Глеб! — сказал он, махнув рукой. — Отдадим мы вам свой аппарат. Каркас хороший, парус первый сорт. С управлением что-то не ладится. Сейчас нас большая компания, да толку мало, все больше спорим, как лебедь, рак и щука. Поэтому Боб сегодня и взял ваш дельтаплан.

— Ладно, чего уж теперь. — Глеб поморщился и не допускающим возражений голосом сказал: — Завтра приведешь всех ребят в библиотеку. Разговор есть.

Васька обрадовался и доверительно сообщил:

— У нас появились конкуренты на Садовой и на мебельной фабрике. Раскупают болонью километрами, продавец в экстазе!

— Их тоже пригласи. Или не контактируете?

— Нормально. Они у нас чертежи брали.

— Вот этого и боюсь, — усмехнулся Глеб.

Послышался треск моторов. Я отогнул портьеру. Мотоциклы с переводными красотками на бензобаках срывались с места, выскакивали на дорогу и, набирая скорость, исчезали за поворотом. От встречного грузовика желтый Васькин шлем вильнул в сторону, мотоцикл выскочил на газон, оставил на нем кривую борозду и скрылся из виду.

К нашему столику подошел высокий парень, с которым недавно разговаривал Бармин.

— Разрешите? Давайте знакомиться. Моя фамилия Бабичев.

— Оч-чень приятно! — язвительно сказала Лилька, пристально глядя на парня, словно пытаясь что-то припомнить. — «Герцогиня разразилась диким хохотом».

Блеснув глазами, парень улыбнулся.

— Я тут поговорил с одним товарищем. Узнал, что вы строите какие-то летательные аппараты. Хотелось бы подробнее узнать.

На вид ему было около тридцати лет. Несмотря на обезоруживающую улыбку, глаза его смотрели внимательно и серьезно.

— А что рассказал вам Бармин?

— Он высказал свою точку зрения. Я хочу знать вашу. Да и я сам недавно встретил в журнале заметочку о «летающих драконах», какой-то Майк Харкер так загремел с горки перед телекамерой, что только перья полетели! Там написано, что он сделал больше четырех тысяч полетов, а как с этим делом у нас?

— В стране неплохо, — отозвался Глеб. — У нас ничего не выходит.

— Понятно… Недоброжелатели?

— Скорее всего доброжелатели.

Бабичев смешливо покрутил головой:

— У доброжелателей сильные козыри?

— Практическая польза от дельтапланеризма и связанный с полетами травматизм. По статистике из восьмидесяти тысяч летающих спортсменов погибло всего восемьдесят шесть. Ничтожный процент.

Бабичев предупреждающе поднял руку:

— За каждым процентом живые люди.

— Какой-то заколдованный круг, — не выдержал я. — Научиться строить аппараты и получить представление о полете негде. Доморощенные Икары падают. Осторожность доброжелателей перерастает в перестраховку. Ждут указаний из области.

— И сколько же у нас этих Икаров?

— В мире больше ста тысяч.

— Сто тысяч… — Бабичев начал подсчитывать вслух: — Из восьмидесяти тысяч восемьдесят шесть, из ста сто с лишним. Много. Дорогое удовольствие получается.

Глеб с силой придавил в пепельнице сигарету.

— Любой полет прежде всего работа, потом уж удовольствие. Дельтаплан прост по сравнению с самолетом, но летает по тем же аэродинамическим законам. — Он отбросил свою обычную сдержанность и принялся торопливо объяснять: — В авиации учат летать на «спарках», может, и нам надо подумать о парных аппаратах. Дельтапланы поднимаются до шести тысяч метров, надо подумать о простейшем приборном оборудовании, на высоте трудно пилотировать по ощущениям.

— Это уже серьезно! Откровенно говоря, я представлял себе все значительно проще, — сознался Бабичев. — Ну хорошо, а как сдвинуть дело с мертвой точки в нашем городе?

— Два месяца назад нам вот так нужен был городской клуб! — Глеб провел рукой по горлу. — Во всяком случае, нога у Боба сейчас была бы цела.

В марте высокий левый берег речки потек ручьями. Весна была дружной, веселой, напористой. Зазвенели плаксивые капели, снег расплылся на дорогах серой водянистой кашицей, в речку хлынули потоки мутной талой воды. Лед потемнел, вспух, потрескался и однажды ночью, расколовшись, пошел… В первые дни ледохода на мосту собиралась толпа и смотрела на ожившую воду. В тот вечер в толпе стояли и мы с Лилькой. Я подумал о том, что этот мост восстанавливал после войны мой дед. Очень давно, когда меня, как говорится, и в чертежах не было, вот так же приходили на этот мост молодые дед и бабушка с маленькой дочкой, смотрели на плывущий лед и радовались наступлению весны. Этот мост, и завод краностроения, и образцовый мамин детский сад существуют, живут в этом городке, а что останется здесь после меня, когда я уеду в университет?

Вдруг от левого берега на плывущий лед выскочил человек с багром и, перепрыгивая с одной льдины на другую, ходко пошел через реку. Толпа заорала, засвистела. Огромные ледяные поля, медленно вращаясь, наползли одно на другое, с треском разламывались, вставали на бок, показывая плоские темные днища. Перепрыгивая через узкие разводья и помогая себе багром, человек вышел наконец на правый берег, где его уже ждала милицейская машина.

Мужчина в зеленой шляпе восхищенно сказал:

— Это Семен Белый. Он каждый год на спор переходит через речку в ледоход. Теперь дружки будут месяц поить его водкой в «Бабьих слезах».

— Где? — не понял я.

— Есть такой выпивальный павильон на Садовой.

Я посмотрел на Лильку. Она сникла, губы ее дрожали, глаза наполнились слезами. Повернувшись, она бросилась бежать, натыкаясь на людей.

Третьего апреля мы показывали свой аппарат Бармину. Собралась толпа зевак и болельщиков. Глеб застегнул замок подвесной системы и подошел к склону.

— Летчикам желают чистого неба, — сказал он, — морякам семь футов под килем. Дельтаплану для взлета нужен встречный ветер. Значит, встречного ветра!

Он побежал вниз. Аппарат сразу «поймал» ветер и начал медленно подниматься. Изредка он клевал носом, но все же продержался в воздухе более трех минут.

Мальчишки с восторженными криками бежали за дельтапланом. Они втащили его наверх вместе с Глебом. Во второй раз Глеб полетел увереннее, выполняя плавные развороты.

Если за первым полетом Бармин наблюдал спокойно, то потом не выдержал и, размахивая кепкой, побежал вниз по склону вместе с мальчишками.

Уступая аппарат мне, Глеб предупредил, что передняя центровка заставляет его опускать в полете нос, поэтому трапецию на себя резко не дергать. Он похлопал меня по плечу:

— Встречного ветра!

Дельтаплан действительно стремился опустить нос, приходилось придерживать трапецию. Склон удалялся все быстрее, фигурки внизу становились маленькими. Над парусом было только небо. Освобожденный от тяжести собственного тела, я плыл над землей легко и невесомо. Но, кажется, я слишком увлекся впечатлениями, потому что аппарат клюнул носом и едва не потерял поток.

Едва я приземлился, как раздался треск моторов, на поле выехало несколько мотоциклов: ребята в куртках с «молниями», блеск никеля, и над всем этим покачивался дельтаплан с нежно-голубым раскрашенным розами парусом. На первом мотоцикле сидел обвязанный поперек груди веревкой Васька. Веревка тянулась к Бобу, сидевшему на багажнике второго мотоцикла в подвесной системе голубого аппарата.

Голубой парус наполнился ветром и оторвал Боба от багажника. Вдогонку за мотоциклом по лужам и весенней грязи бросились воющие от восторга ребятишки. Дельтаплан на буксире поднялся метров на пять и некоторое время летел, рыская из стороны в сторону, потом поднял нос и начал набирать высоту. Веревка натянулась почти вертикально. Аппарат приостановился и, теряя скорость, просел…

Боб подтянул трапецию к животу, но дельтаплан, заваливаясь на правый бок, медленно пошел вниз. Видимо, испугавшись, Боб резко переложил крен, аппарат перевалился на левую сторону и устремился к земле быстро, неотвратимо. Когда боковая труба вспорола почву, подняв веер мокрой грязи, натянувшаяся веревка вырвала Ваську из седла, мотоцикл вильнул и упал.

Я подбежал к упавшему дельтаплану. Трубы, киль, лонжерон — все сломано. Боба закатало в растяжки и накрыло парусом, сшитым из обыкновенной кухонной клеенки. Сквозь толпу протолкалась Лилька. Увидев ее, Боб дурашливо запел:

— Пер-ребиты, пол-ломаны крылья, дикой болью в груди все свело…

— Кровь! — ахнула Лилька.

Боб вытер со щеки кровь, снисходительно улыбнулся. Возле разбитого дельтаплана оказались Глеб, Люба и Бармин.

— Теперь я знаю не только парадную, но и оборотную сторону этих полетов, — проговорил Бармин. Он глянул на меня. — И вы хотели, чтобы за подобные случаи отвечал я?

— Этот парень не знает техники пилотирования, — сказал Глеб. — За мотоциклом он мог летать до вечера, но вышел на закритические углы атаки и потерял скорость.

Боб принялся возбужденно объяснять, что Васька где-то прочитал, что еще в прошлом веке французский моряк Де Бри летал на воздушном змее за конной повозкой, а они решили попробовать за мотоциклом. По замыслу на высоте ему следовало отвязать веревку и приземляться самостоятельно.

— В первый раз летел? — спросил Бармин.

— Конечно же, не в первый! — с бахвальством в голосе возразил Боб, но увидел мрачное лицо Глеба и осекся. — Второй, а падать, между прочим, не опасно на буксире, удар о землю получается скользящий, просто одно удовольствие!

Бармин с сомнением покачал головой. Глеб спокойно сказал, что падает всё, что тяжелее воздуха, однако в городском клубе такие падения сведутся до минимума, никто не будет допущен к полетам без знания техники пилотирования.

— А вы сами-то хоть знаете эту технику?

— Знаю. Летал в аэроклубе и летном училище. Скажу больше: у нашего аппарата передняя центровка — в общем-то серьезный конструктивный недостаток. Но, как видите, все закончилось благополучно. Я понимаю вашу осторожность, однако давайте не будем торопиться с выводами. Мы доработаем свой аппарат и покажем его вам в деле еще раз.

Бармин ушел. Боб пристыженно топтался возле своего клеенчатого дельтаплана. Он смотрел на Глеба с уважением, порывался что-то спросить, но не решался.

Мы разбирали и укладывали в чехол свой аппарат. Мальчишки старались нам помочь, заискивающе поглядывали в глаза и просили записать в секцию.

Боб и компания оттащили свой дельтаплан на сухой пригорок. Разбирать им было, в сущности, нечего. Они расстелили парус на земле, получилась треугольная голубая лужайка с нарисованными розами, в центре ее косо торчала согнутая мачта. Вокруг паруса в живописном беспорядке стояли шесть мотоциклов. Боб уныло спросил:

— Плохо наше дело, Глеб?

— А ты бы не входил в штопор, — сказал ему Глеб. — Кто гнал вас из библиотеки? Средства, на которые мы собирались строить аппараты, зарабатываются людьми, и требовалось только доказать, что они не будут пущены на ветер. Если бы вы сегодня не вылезли со своей клеенкой, мы могли бы рассчитывать на поддержку горкома. Прете напролом, словно на свете ничего нет, кроме ваших желаний!

— Какая глупая ссора, — вздыхала потом Люба. — Зачем их обижать?

— Переживут. В конце концов, пора называть вещи своими именами. Эти прыжки с горки для собственного удовольствия — дело временное.

— Я из романтического возраста вышел, да и представление о полетах у меня накрепко связано с самолетами, — говорил Бабичев с веселым сомнением. — Ценность того, что не имеешь, всегда преувеличена, со временем горячка пройдет, страсти улягутся, энтузиасты поймут: самолеты все-таки надежнее этих матерчатых аппаратов.

— До сих пор самолеты не мешали развиваться планеризму, — сказал я. — И сейчас мы говорим только о новом виде спорта, который развивает силу, смелость, решительность.

— Вы забыли о главном, — вмешалась Люба. — Секция или клуб объединит ребят. И еще… Внешность не характеристика, но почему рвутся летать и просят записать в секцию только вот такие, — она широко раскрыла глаза и растопырила пальцы, — дерзкие и всклокоченные мальчишки? Им хочется чего-то сильного, необыкновенного, чтобы дух захватывало! В Крыму собирались дельтапланеристы со всей страны и летали там, где испытывали свои первые планеры никому не известные тогда Антонов, Туполев, Ильюшин. Сергей Королев дошел от планера до космических кораблей. Может, от дельтаплана кто-то пойдет еще дальше!

Глеб неопределенно пожал плечами.

— Дельтаплан всего-навсего разновидность не-ра, а полет сам по себе не цель. Летчики летают не для удовольствия. Дельтапланеризм помогает ребятам интересно и содержательно проводить свободное время.

— Мне нравится ваше трезвое отношение к этому делу, — сказал Бабичев. — Давайте поговорим конкретно… Что нужно для создания клуба в первую очередь?

— Помещение, материал, инструмент… — начал перечислять Глеб, но вдруг махнул рукой. — Без хорошего серьезного руководителя ничего не получится, а мы скоро уедем отсюда.

— Выходит, игра не стоит свеч?

— Да как же так? — растерянно сказала Люба. — Аппараты уже строят мальчишки на Садовой, на мебельной фабрике. Мы должны помочь им. Еще Чехов сказал: «Равнодушие — это паралич души».

— Да не бросаем мы их на произвол судьбы, — улыбнулся Глеб. — Завтра встретимся с ребятами, поговорим. Если не удастся убедить их оставить это занятие, пойдем к первому секретарю горкома.

— Вы думаете, он поможет?

— А как же, — удивилась Люба. — Обязательно! Но почему вас все это интересует?

Бабичев добродушно рассмеялся:

— Я первый секретарь.

— Эффекты любите? — хмуро спросил Глеб.

— Люблю, — охотно сознался Бабичев. — Грешен, конечно, что не сказал об этом сразу. Но мне кажется, в кабинете у нас не получилось бы такого откровенного разговора.

— Мы приготовили бы для вас доклад с цифрами, фактами и материалами из печати, — сказала Люба. — А как теперь говорить с вами, не знаю. Завтра вы поддержите нас или будете против?

— Серьезные вопросы за столиком в кафе не решаются, да и многое для меня еще неясно. Позвоню в обком, проконсультируюсь… Не верится, чтобы такое интересное дело осталось незамеченным. Обещать ничего не буду, но для поддержания боевого настроения могу сказать вам, что помещение для клуба найти в городе можно. И средства есть. Кроме переписки со спортсменами из других городов, у вас еще имеются материалы о дельтапланеризме? Я хотел бы с ними ознакомиться.

— Поехали, — сказал Глеб. — Заодно и дельтаплан отвезем.

«Запорожец» прощально мигнул красными стоп-сигналами и скрылся за поворотом. Апрельские сумерки волнующе пахли дымком, с запада на город ползли черные облака. Лилька поправила растрепавшиеся от легкого ветерка волосы и спросила, кто этот парень, она целый день вспоминала, где могла его видеть. Я сказал.

— Правильно! — Она схватилась за вспыхнувшие щеки. — Осенью он выступал у нас в школе на комсомольском собрании. Вы все ему рассказали? И что он ответил?

Я неопределенно пожал плечами, а в душе ворохнулось смутное беспокойство. Даже если Бабичев поддержит нас на бюро, при создании клуба все равно придется спорить, доказывать, убеждать, а кто возьмется за это дело, если летом мы разъедемся?

— Пойдем в ДК на танцы, — предложила Лилька.

— Сначала к нам… Поужинаем.

Когда я открыл дверь квартиры, из комнаты вышла мама в праздничном, недавно сшитом платье, радостно-возбужденная и почему-то растерянная. Пока они с Лилькой обнимались, я вымыл руки и прошел в комнату. На столе раскупоренная бутылка вина и давно забытая картина: три полных прибора и накрахмаленные салфетки белыми конусами. Балконная дверь приоткрыта, сквозь занавеску виден огонек сигареты — отец никогда не курил в комнате.

Увидел меня и вошел. Он был уже без бородки-эспаньолки, в обычно уверенном взгляде сквозила неуверенность. Не обратив внимания на протянутую руку, я буркнул: «Здрас-с-с…» — и пододвинул стул к свободной от прибора стороне стола. Отец сел напротив и, как мне показалось, чуть заискивающе сказал:

— Возмужал… Мать говорила, что ты собираешься восстанавливаться в университете. Я хорошо знаю декана твоего факультета, могу все уладить.

— Не стоит.

— Почему?

— «Рецессивные гены в генотипе, подавленные доминантными генами, не проявляют себя в фенотипе», — неизвестно зачем повторил я всплывшую в памяти фразу и, кивнув на входившую Лильку, добавил: — Знакомься!

Лилька вспыхнула, протянула отцу и тут же отдернула руку, потом сделала корявый реверанс. Отец снисходительно улыбнулся и, поблескивая золотым зубом, заговорил о какой-то несущественной чепухе — о весне, о тепле, о погоде. Со светским изяществом жестикулировал, словно было что-то очень важное в том, понравится он этой смущенной девочке или нет. А она уставилась в тарелку и отвечала односложно, коротко, как ученица, которой учитель наводящими вопросами помогает ответить хотя бы на тройку.

— А в каком вы работаете институте? — Слово «институт» она произнесла с тихим благоговением.

Отец хорошо поставленным голосом заговорил о том, что человеческая жизнь определяется задачей обеспечить биологическое существование, а для этого необходимо разгадать все тайны природы… Предупреждая длинные объяснения, я демонстративно посмотрел на часы:

— Нам пора!

— Кирилл, нам надо серьезно поговорить, — сказала мама.

— Давайте… Минут десять у нас еще есть.

Лилька осуждающе глянула на меня, встала и начала прощаться. Мама пошла провожать ее. Отец натянуто улыбнулся:

— Видимо, девочка далеко не из интеллигентной семьи. Но внешние данные есть, остальное со временем отшлифуется. Когда мы с мамой встретились, она тоже была просто милой девочкой с неопределенным будущим. У тебя серьезные намерения?

— Ты приехал, чтобы спросить об этом?

Отец выжидающе посмотрел на дверь, за которой слышались женские голоса, нервно поправил запонки на белых манжетах и начал рассказывать о декане моего факультета. Неожиданно я почувствовал, что отец просто не знает, о чем говорить со мной, и старается придать отношениям оттенок легкой непринужденности, подготавливаясь к чему-то серьезному. Где-то в глубине души шевельнулась расслабляющая жалость, впервые появившаяся в парке, когда я видел его суетливо заискивающим перед молодой женщиной. С деланным спокойствием спросил:

— Все? Тогда — привет!

Сзади мне на плечи легли мамины ладони.

— Как ты разговариваешь с отцом, Кирилл?

— Как?

— Господи, какой ты еще ребенок! В этом моя вина, — сказала она, обращаясь к отцу. — Надо было поговорить раньше, подготовить мальчика… — погладила меня по голове. — Я считала тебя взрослым, Кирилл, а это не только способность переносить душевную боль молча, но и способность понимать, прощать, верить.

— В письмах я все объяснил, — торопливо сказал отец.

— Я их не читал.

— Напрасно.

Отец вытащил из пачки сигарету, но положил ее обратно, он никогда не изменял своим привычкам.

— Понимаю, вам нелегко жилось все эти годы. — В голосе появилась обычная уверенность. — Наверное, сейчас мне надо бы покаяться, попросить прощения, но я не хочу врать ни вам, ни себе. Что было, то было! Человек — существо необъяснимое… Накатит вдруг что-то, закрутит, опьянит, разумом все понимаешь, а противиться сил нет. Я много думал, прежде чем решился приехать. Сможем ли мы вновь стать родными по душе, по совести, по человеческому отношению?

Он смотрел на маму. И вдруг я понял, что моего опыта мало, чтобы на равных с родителями принимать какое-то решение, определять их судьбу.

Когда я уходил, в комнате было томительно тихо. Такая же тишина стояла в коридоре.

Из-под лестницы на первом этаже вышла Лилька, словно мы договаривались здесь встретиться.

— Здрасьте, я из вашего прошлого! Ну и вид у тебя… Страдаешь? А во все времена обязанностью женщин и герцогинь было облегчение страданий. — Она взяла меня под руку и повела на улицу. — Отец приехал мириться? Когда мой папа с мамой мирится, у него такой же пришибленный вид. Ну что ты встал как столб? Забвение — это человеческое счастье. Может, люди забывают много хорошего, но плохого забывают еще больше. Иначе жить было бы невозможно.

— И поэтому ты ревешь?

— Это дождь.

Она указала на лужу под фонарем, по которой бегали быстрые круги от капель и плавали большие блестящие пузыри. Я не заметил, как мы подошли к библиотеке. Лилька открыла дверь, провела меня по темному читальному залу за стеллажи. Включила в служебной комнатке свет. Со вздохом спросила:

— Чай пить будешь? Нет? — раскрыла дверцу стола, где хранилась чайная посуда. — Значит, будешь… Странные вы люди, мужчины! Чуть что случится, сразу в панику. Тебе надо попить крапивы, лучше всего темно-зеленой, железо хорошо помогает от весенней слабости.

— Никак ты меня успокаиваешь!

— Больно надо!

Лилька поставила чайник на электрическую плитку, села на диван и задумалась, подперев щеку ладошкой. Свет от зеленого стеклянного абажура старомодной настольной лампы на высокой ножке создавал в комнате уютный полумрак, по стеклам наглухо закрытого шторами окна стучал дождь, дополняя ощущение теплого покоя. Хотелось расслабиться, забыться, не думать о событиях прошедшего дня, о необходимости пересмотреть свое отношение к отцу да и о своей дальнейшей жизни после случившегося. Но на свете нет ничего хуже, чем ждать и догонять, я поднял трубку стоявшего на столе телефона, набрал номер. После тресков, шорохов и длинных гудков услышал мамин голос:

— Кирилл? Что случилось?

— Прости, я вел себя по-свински.

— Я все понимаю.

— Что вы решили?

— Пока ничего, — сказала мама после долгой паузы. — Отец просит нас вернуться, но я не могу бросить детский сад. Но… — Она заторопилась. — Но летом ты уедешь, и мне, теперь уже навсегда, придется остаться одной. Если бы ты знал, как тяжело возвращаться после работы в пустую квартиру! Поздно уже, иди домой.

— Сегодня я переночую у товарища, хорошо?

— Это из-за отца?

— Нет.

Я хотел сказать, что мне надо обо всем подумать одному, но мама пожелала спокойной ночи и положила трубку. Лилька глубоко вздохнула, словно во время нашего разговора сдерживала дыхание, и с деланным безразличием спросила:

— Теперь ты уедешь?

— Чего? Не знаю… — Я неопределенно пожал плечами, пытаясь объяснить себе томительное предчувствие решения, ответа на все возникшие сегодня вопросы, и поэтому попытался отшутиться.

— Как же я буду жить без тебя!

— Я это знала, — сказала она громким шепотом и, задохнувшись, пылко обняла меня за шею. Пухлые розовые губы на мгновенье неумело коснулись моих губ, но прежде чем я что-то понял, Лилька испуганно охнула и резко отпрыгнула в противоположный угол дивана, подтянув ноги к груди. Потом стыдливо одернула короткую юбочку и начала безудержно смеяться — туда, где только что она стояла, из носика чайника била тугая струйка пара. Выключив электроплитку, она задумчиво произнесла: — Я чувствовала, что сразу тебе понравилась. Хотела еще и присушить, да сама присохла так, что сил нет. Теперь ты моя судьба.

Воодушевившись, она с ногами забралась на диван и, стоя на коленях, с томной разнеженностью начала рассказывать о нашей будущей жизни: сначала можно пожить в одной комнате, а потом чтоб обязательно было две, одна только для нас, вторая для друзей и знакомых.

— С обстановкой и гобеленами в стиле Приматиччо, — вставил я, с неожиданной остротой почувствовав, как сильно привязался к этой девушке и сейчас боюсь, как бы ее слова не оказались простым приложением к ее настроению и минутному порыву: завтра страсти улягутся, станут ненужными, как билеты на вчерашнее представление.

Лилька по-девчоночьи прыснула в кулачок: этих гобеленов она никогда не видела, прочитала где-то, представила себе что-то очень красивое. Без фантазии жить скучно, да и чувствовать, любить по-настоящему может только человек с воображением. И она уже представила, что в этом году мы оба поступим учиться заочно: я в университет, она в библиотечный институт. До сих пор она жила в каком-то ожидании, а теперь начинается настоящее, на всю жизнь.

— Ты еще одного не знаешь! — Она села на пятки и начала нараспев читать:

Лилька на полуслове оборвала чтение и настороженно прислушалась: кто-то настойчиво стучал в дверь библиотеки. Проворно спрыгнула с дивана и, на ходу поправляя волосы, пошла открывать.

Я подумал, что последние полгода и для меня прошли в томительном ожидании, с неопределенным чувством неустроенности. Что-то подобное испытывал в армии, когда взводный на учениях давал вводную: «Ты убит!» БМП — боевая машина пехоты — по-прежнему полным ходом прет в атаку, разбрасывая гусеницами веера грязи и плавно покачиваясь на кочках, ребята азартно лупят с бортов из автоматов, а мне остается бездеятельно наблюдать за происходящим. Боб и компания бросались из одной крайности в другую, но даже ошибки свои делали искренне, у Глеба есть осознанная и четко определенная цель — вернуться в авиацию на пассажирские или транспортные самолеты, а я до сих пор болтаюсь в странной невесомости между небом и землей: демобилизованный солдат без армии и бывший студент без университета. Ремонтируя бытовую технику, отбывал в мастерской что-то вроде трудовой повинности; вечерами строил аппараты, чтобы как-то убить свободное время; в предстоящей учебе видел только возможность уехать из этого городка…

Полгода я выдумывал себе невероятно интересную жизнь в большом городе, а в это время здесь, на моей родине, построенный моим дедом завод выпускал продукцию, школы готовили учеников к выпускным экзаменам, в ДК открылась балетная студия — кто-то выполнял всю эту незаметную, но нужную работу. В конце концов, из университета я выйду учителем, и на уроках мне придется не только рассказывать мальчишкам и девчонкам о соцветиях, отряде беспозвоночных и многообразии животного мира, но и учить их отличать истинные цели человеческой жизни от ложных. А для этого надо самому научиться разбираться в сложностях жизни и уметь видеть ее истинные ценности…

Даже если мама уедет с отцом, я останусь в этом городе: кто-то из нас должен присмотреть за плакучими ивами. Буду учиться заочно, работать, а в свободное время строить дельтапланы с незнакомыми еще ребятами с улицы Садовой и мебельной фабрики. Пусть полет сам по себе не цель, но это возможность оторваться от земли, испытать восторг от бьющего в лицо встречного ветра, проверить собственные силы в стремлении подняться выше и выше, и мне кажется, что когда-нибудь все люди будут жить в таком состоянии: в полете души, фантазии и мысли. Ведь не зря жители «Города Солнца» еще триста лет назад изобрели искусство летать, единственное, чего, кажется, недоставало миру!

В читальном зале послышался Лилькин голос, она заставляла кого-то лучше вытирать ноги. Вспыхнул свет. Я вышел из служебной комнаты. Настороженно поглядывая по сторонам, в зал входили парни в мокрых, блестящих от дождя куртках.

— Привет, Кирилл! — сказал Васька. — Вот, привел пополнение… Ждать до завтра нет никаких сил. — Он кивнул в сторону переминающихся с ноги на ногу друзей: — Они тоже хотят знать, почему дельтапланы летают…