Вся правда о последнем капустнике

9

Палый должен был вернуться с заставы вечером.

Обозленный агрессивными жалобами Ксюши, беспричинными рыданиями Маришки, глупым и порочным подмигиваньем Серпа Иваныча, я собрал свой маленький нелепый отряд и погнал его на Западную Клешню, глубоко врезающуюся в пролив Дианы. Поднимались мы на гору метрах в трехстах восточнее ледяной пещеры, где обляпалась Ксюша. В пещеру я решил заглянуть на обратном пути. Тяжелый возраст. Маришка пыхтела, отирала пот с нежных горящих щечек. Обсыпанная рыжей бамбуковой пыльцой Ксюша отставала. Только Серп Иваныч радовался:

– Я, Маришка, клянусь. Я с птичьего базара русалку совсем вблизи видел.

– Ну и что? – печально огрызалась Маришка.

– Так и торчали у нее груди. Как у тебя.

– Откуда тебе знать, как они у меня торчат?

Я не вмешивался в их перепалку.

Солнце. Ни ветерка. В небе голубизна, ни облачка.

Только мрачная гора Уратман безмолвно играла нежными колечками тумана.

Но с восточной стороны уже вдруг страшно, безмерно открылся океан – не имеющая границ и горизонтов чудовищная масса, веками подмывающая скальные берега. Сдувая с толстых щек рыжую пыльцу Маришка невольно выдохнула: «Как красиво». И вытерла невольные слезы. А я подумал: и в такой вот огромной чаше соленой воды не нашлось места какой-то морской корове? Жаль, Ксюша не слышала моих благородных мыслей. Ей замуж надо, подумал я, глядя под упрямо пригибающийся под ее красивыми ногами бамбук, а то вся эта чепуха со всякими запахами и с кривой массивной челюстью испортит ей жизнь.

Только на плече горы я понял, какого свалял дурака.

Острова есть острова, особенно Курильские, здесь нельзя верить цвету неба.

Чудовищная, исполинская стена тумана надвигалась с океана. Полураздетые девчонки и одна штормовка на четверых – вот все, что мы имели. Ни воды, ни тепла. И по склону в один час вниз не спустишься, потому что крутизна, бамбук торчит пиками. Сейчас упадет влажный туман, дошло до меня, и тропа в одно мгновение станет невидимой, непроходимой. Потому и крикнул Серпу: «Давай вниз!» И он спорить не стал. Он лучше всех понимал, чем грозит нам ночевка в тумане. И Маринка так же не споря двинулась вслед за ним. Протеина в Маринке больше, чем мозгов, с нежностью подумал я. О Ксюше такого не скажешь.

А исполинские белые башни, отражая солнечный свет, надвигались с океана на остров абсолютно бесшумно. Они теперь были выше горы Уратман, выше далекого пика Прево. Они достигали небес, и я знал, как холодно и темно станет, когда эти невероятные блистающие на солнце башни обрушатся на заросли бамбука.

– Торопись! – заорал я, и Серп выплюнул недокуренную сигарету.

– Меня из-за вас еще судить будут, – для убедительности добавил я.

– Это почему? – испугалась Маришка.

– Две глупых практикантки и старый придурок. Не дай Бог, с вами что случится. Из тюрьмы не вылезу. Ты, небось, еще девственница?

– А я виновата? – зарыдала Маришка.

И в этот момент обрушился на нас влажный холодный туман.

«Как в леднике у Палого», – глухо пискнула где-то рядом Ксюша. Я машинально повел рукой и натолкнулся на теплую грудь Маришки. Убирать не хотелось. Серп, кажется, не преувеличивал.

– Ксюша, ко мне!

– Что я вам, собака? – отозвалась невидимая Ксюша.

– Держись рядом, а то вылезешь на обрыв. Костей потом не соберешь, – зря я ей напомнил про кости. – Серп, держи ее.

– А за что держать?

– За что поймаешь, за то и держи.

Возня. Влажный звук пощечины.

«И все они умерли, умерли, умерли…»

Меня от этого плачущего голоса мороз пробрал. «Кто это там бормочет?» – заорал я.

«И все они умерли, умерли…» – шептала Маришка.