Всяко третье размышление

времени Дж. отделяет от его пятилетнего первого брака десяток лет: Марша Грин благополучно вышла замуж и, как он слышал, производит на свет детей в Мичигане, Миннесоте, не то Монтане (избавленный от ежемесячной необходимости посылать ей по почте алиментные чеки, бывший муж Марши знает только, что название нового ее места жительства, как и название самого первого, да и имя ее, начинается на «М»). Тридцативосьмилетнего Джорджа недавно возвели в ранг полного профессора Отделения английской литературы и писательского мастерства, чем он обязан своему послужному списку и скромным-но-недурным публикациям. В годы, последовавшие за Маршей и Маршихоупом, у него состоялась пара полусерьезных романов (в маленьком Стратфорде возможностей завести интрижку меньше, чем в университетах штата — Тайдуотере и Маршихоупе — с их более многолюдными преподавательскими составами, штатами сотрудников и окрестным населением), каковые, однако ж, — подобно многоступенчатым ракетам НАСА, которые стартуют успешно, однако затем последние ступени их не срабатывают или еще почему-то не справляются с выводом полезного груза на

орбиту, — кончались после одного-двух семестров пшиком. Смирившись, по крайней мере, на сексуальном фронте, с этим состоянием активной стерильности или стерильной активности, Дж. более или менее сжился и с мыслью о холостячестве, сколь ни скучал он по тому любовному товариществу, коим наслаждался, пока не скис его брак.

Затем наступил — нет, еще не 1968-й, — наступило лето 1966-го, когда Английское отделение СтратКолла, которому потребовался новый преподаватель Писательского Мастерства, взял на место доцента двадцатичетырехлетнюю Аманду Тодд: степень магистра искусств на писательских семинарах университета Джонса Хопкинса, в котором она и сама вела семинары для аспирантов — и настолько успешно, что, остепенившись, проработала там ассистентом еще год, напечатав с полдюжины стихотворений в солидных ежеквартальных изданиях, — начитанная, сметливая и красивая, она почти мгновенно полюбилась и студентам, и коллегам. Затем, в 1967-м, в конце октября этого года, двое — и только двое — стратфордских преподавателей, Джордж Ньюитт и Аманда Тодд, присоединились к пятидесяти тысячам других участников той направлявшейся от Чесапика к Вашингтону массовой демонстрации протеста против Войны во Вьетнаме, что вдохновила Нормана Мейлера на создание «Армии ночи». Они уже были к тому времени и близкими друзьями, и восхищавшимися друг дружкой коллегами, с уважением относившимися и к их разнородным музам, и к общим для них

университетским обязанностям; двенадцать лет разницы и двухступенчатое различие в ученых званиях представлялись им, по мере того как они, семестр за семестром, узнавали друг дружку поближе, все менее важными. До осени 1967-го ничего по-настоящему «романтического» между ними не происходило: ленчи a deux, время от времени — поход в кино, на концерт или в студенческий театр; совместные разминки в университетском спортзале; игра в теннис — друг против дружки или в составе смешанных пар, преподавательских либо студенческих; байдарочные прогулки по Матаханноку, начинавшиеся от университетского лодочного причала, — во всем этом присутствовал, разумеется, несмотря на их взаимную сдержанность, и оттенок флирта: он как бы не видел упомянутых различий, она как бы не понимала, что за ней ухаживают. Однако прилив адреналина, испытанный обоими во время того октябрьского марша к Капитолию и Пентагону, — кружки семафорных «пацификов», скандирование многотысячной толпы («Эй, эй, Эл-Би-Джей, убей сегодня побольше детей!») и плакаты хиппи, призывавшие Америку «ЛЮБИТЬСЯ, А НЕ ВОЕВАТЬ!» — все это протолкнуло их за

определенный порог, которого оба, впрочем, и не заметили. Уже на возвратном пути, добравшись в «фольксвагене»-«жуке» Дж. — вместе с караваном принадлежавших студентам Стратфорда машин — до границы округа Колумбия, где к ним присоединилась усталая компания менее организованны демонстрантов, профессор Ньюитт неожиданно для себя объявил всем им, что по дороге он и профессор Тодд, возможно, отстанут от них, чтобы поужинать.

— Правильно, ребята! — поддержал их один из студентов — и, понимающе подмигнув, добавил популярную мантру Тимоти Лири: — «Врубись, настройся, отпади!»

Час спустя, когда они угощались крабовыми котлетами и шардоне в ресторане, стоявшем на мэрилендском Восточном берегу рядышком с Мостом Через Залив, молодая Манди с притворным недоумением спросила:

— О чем он, собственно, говорил? Чем мы, по их мнению, собирались заняться?

— Любиться, а не воевать? — не то предположил, не то предложил Дж. и поднял бокал.

Дзынь.

— Я готова, — призналась М. — Была готова весь последний семестр и только гадала, когда ты наконец сам предложишь. У тебя или у меня, босс?

На что Джордж Ирвинг Ньюитт ответил:

— Зачем же так долго ждать? Вон, за дорогой, стоит мотель: как закончим здесь, давай пойдем туда.

— По мне, так можно и раньше, — ответила Аманда Тодд и подняла было руку, чтобы подозвать официанта и попросить счет, однако по настоянию Дж. согласилась доесть оставшееся и выпить по праздничному бокалу шампанского, дабы отметить оным Следующую Стадию их отношений; более того, настояла на том, что они поровну оплатят и обед, и мотель — или один из них первое, а другой второе — и в дальнейшем будут поступать так со всеми их общими тратами. — Согласен?

Согласен. И когда было допито вино, они, ощущая некоторую неловкость оттого, что вселяются в мотель, не имея никакого, если не считать сумочки Манди и кейса Джорджа, багажа — ни пижам, ни туалетных принадлежностей, ни даже смены нижнего белья, которая весьма пригодилась бы им после утомительного дневного перехода, — торопливо разоблачились (помогая друг дружке), отвернули верхний край постельного покрывала и повалились на кровать, даже не помывшись; а приняв вместе посткоитальный душ, повалились снова; и проделали это в ту ночь трижды, лишь немного помедлив перед первым пенильным проникновением, дабы обсудить то несчастливое обстоятельство, что ни мужского, ни женского контрацептива у них с собой не случилось.

— Коитус интерруптус?[Coitus interruptus (лат.) — прерванный половой акт.] — предложила освещаемая ночной лампой доцент Аманда Тодд, раздвигая перед ним в Миссионерской Позиции прелестные ноги. — Сойдет?

— Сойдет, — согласился Полный Профессор Ньюитт — и спустя недолгое время предложение это выполнил. Впрочем, когда они вернулись после душа в постель, и обнялись, и снова ощутили прилив возбуждения:

— Тебе следует знать, — уведомил он ее, — что с твоим новым товарищем по играм ни в прерывании, ни в презервативах никакой нужды нет.

— Потому что тебе хочется поскорее обрюхатить меня? — поинтересовалась его партнерша. — Этот карьерный ход заслуживает предварительного обсуждения, ты не находишь?

— Хотеть-то я хочу… Но дело в том…

— Позволь, я сама догадаюсь. Дело в том, что ты и твой покойный дружок Нед, — о котором он уже рассказывал ей, и не раз, — еще в Стратфордской средней школе добровольно подверглись билатеральной вазэктомии, поскольку опасались заделать по ребеночку каждой из ваших одноклассниц, правильно? Или, может быть, это ты подвергся ей, и всего лишь на прошлой неделе, дабы обезопасить наше с тобой будущее от брака поневоле? Какая предусмотрительность!

И к немалому удивлению ее нового любовника, его новая любовница склонилась над ним, сжала ладонями его мошонку, и поцеловала снова уже набухавший эякулятор (оба названных органа скрыла завеса ее каштановых волос, которые она отпускала тогда до большей, чем в последовавшие годы, длины), и проворковала:

— Бедненькие, срезанные нерасцветшими сперматозайчики… — И, подняв к нему лицо: — Вот так мы на этот раз и поступим, хорошо? Наполним ее до краев.

— Манди… — Он сжал ладонями щеки уже оседлавшей его любовницы. — Не было никакой вазэктомии. Да она мне, похоже, и не нужна. Прости.

И, приподняв за подбородок лицо Аманды, увидел ее повлажневшие глаза и подумал: во что я, если можно так выразиться, вкапался?

— Моя писанина — единственное, что я способен произвести на свет. Если ты хочешь детей, тебе придется подыскать другого самца.

Она отбросила волосы назад. Посмотрела ему в глаза. Сжала губы. Потом кивнула, вытерла краешком простыни слезы и улыбнулась — все это при свете вышеупомянутого ночника, и все под аккомпанемент ласк и новых объятий.

— Совет принят и обдуман, Джи, — тихо сказала она. — Пока же, если твое перо — это второй твой пенис[Дж. уже успел показать ей высока им ценимый черный с золотом

«монблан», которым он годы и годы писал черновые варианты всех своих сочинений] , оба они, по крайней мере, Meisterstucken[Исполнены мастерски (нем,).] . И потому окуни свое перо в мой колодезь, а что у нас из этого выйдет — дело наших раздельных муз. Наполни ее до краев, хорошо?

Что и было проделано. И то (счастливо совпавшее с изобретением ею нового прозвища Дж.), чему они тогда в первый раз предавались вместе, было не «любовью», противопоставленной «войне», но Любовью с прописной «Л», отличной от простого, хоть и упоительного, полового сношения: благословением (далее все буквы прописные), которому предстояло пребыть с ними — становясь даже более глубоким и острым, пусть и не столь частым и атлетичным, — во все сорок лет, прошедших с той осени до близящейся, пока перо Дж. выводит этот абзац. И пусть некоторые из буквальных времен года не согласуются с некоторыми из фигуральных, а некоторые местоимения в третьем лице сплавляются с таковыми же в первом — что с того? Вслед за «весенней порой» пришедшегося на тот октябрь Его-Ее-нашего соединения наступило долгое лето их любви — после бурного учебного года, отмеченного столкновениями города и колледжа, стратфордской мэрии плюс полиции, с одной стороны, и группы протестующих против войны студентов, устроивших в «доме Шекспира» штаб, который управлял их гневными демонстрациями и в городе, и в самом кампусе и который

преподавателям и администрации СтратКолла удалось утихомирить лишь с немалым трудом (местные подразделения Национальной гвардии уже готовы были взяться за оружие, по горло сытые беспорядками горожане подстрекали их, пусть и тщетно, к насильственному подавлению буянов-хиппи, — каковое привело в 1970-м к убийствам в Кенте и Джексоне). Когда же День Вручения Дипломов наконец очистил, ко всеобщему облегчению, университетский городок от студентов, наша парочка сочеталась узами брака — на скромной гражданской церемонии, состоявшейся в родном городе Манди (западный Мэриленд), присутствовали родители жениха и невесты и около полудюжины друзей и коллег. Они позволили себе ознаменовать медовый месяц коротким, но роскошным, по их меркам, турне, охватившим Джойсову триаду «Триест/Цюрих/Париж», увенчали его посещением того самого мотеля на 50-й автомагистрали, в котором впервые поимели друг дружку, а затем приступили к обустройству снятого ими неподалеку от кампуса старого дощатого бунгало, к новой для них семейной жизни.

1968-й: В данном конкретном виде она продлилась по крайней мере до 1975-го, объяв и вызванную Уотергейтским скандалом отставку Ричарда Никсона, и капитуляцию Южного Вьетнама перед Северным, и вывод военных частей США из этой изнуренной войной страны. К тому времени Вудстокский фестиваль стал символом другой разновидности лета любви; американские астронавты высадились на Луну, а еще не опозоренный президент Никсон совершил исторические дипломатические визиты в Пекин и Москву. Сенат одобрил Поправку о равных правах, запретившую дискриминацию по половому признаку[Отклоненную, увы, в 1982-м (напоминает Редактор Тодд Рассказчику Ньюитту) после десяти лет возни с ее ратификацией Штатами. — Прим. ДжИНа.] , а Верховный суд вынес решение по делу «Роу против Уэйда», отменившее запреты аборта в первые два триместра беременности. Индекс Доу-Джонса впервые за всю его историю превысил

1000-ю отметку; призыв на военную службу закончился, а конгресс принял (преодолев вето Никсона) Закон о военных полномочиях, урезавший право президента начинать военные действия за рубежом без его, конгресса, согласия. Страна, как и их коллеги и университетские городки, по преимуществу поуспокоилась; Элвис Пресли умер, а Лето Ньюитт/Тоддов летело себе дальше. Они научились вместе вести домашнее хозяйство, приладились к привычкам и обыкновениям, симпатиям и антипатиям друг дружки, к обстоятельствам их прежних жизней (сексуальных и иных). Располагавшие двумя недурными преподавательскими зарплатами, не обремененные детьми (об этом мы еще поговорим подробнее), они смогли купить и подновить дом, который снимали, и обратить его запасные спальни в домашние кабинеты. Дж. добавил к прежним своим хобби огородничество, А. — цветоводство. Каждый год они посвящали три его времени преподаванию литературы, писательским семинарам и заседаниям разного рода университетских комитетов; а долгую летнюю, говоря буквалистски, пору отпусков — путешествиям по США и заграницам. А в добавление ко всему вышеперечисленному Джордж

Ирвинг Ньюитт каждодневно по нескольку часов кряду «монбланил» черновые наброски своих произведений, редактировал их и переписывал начисто на громоздкой серой механической пишущей машинке «Ройал», между тем как Аманда Тодд, опережавшая его в технологическом отношении на полтора поколения, писала стихи прямо на ее миловидной «IBM Selectric»[Электрическая пишущая машинка с шариковой головкой.] ,

— пока не явились на свет настольные компьютеры и текст-процессоры. И тогда уж она, подобно опередившей Адама Еве, вкусила «Эппла» раньше, чем ее супруг, и к середине 1980-х оснастила кабинеты обоих новейшими моделями «Макинтошей» (впрочем, Дж. так и сохранил обычай писать черновые наброски от руки).

В двенадцатый год их союза — в 1980-м, если быть точным, когда ей исполнилось столько же лет, сколько было во время свадьбы ее жениху, — издательство университета Джонса Хопкинса опубликовало первую и до сей поры единственную книгу Аманды: маленький томик стихов, который принес ей повышение по службе — из доцентов, коим она проработала к тому времени с полдюжины лет, в полные профессора. Давно уж законченный второй роман ее мужа, впустую побродив по крупным нью-йоркским издательским домам — в некоторых он получал порою умеренные похвалы,

— принят ни одним так и не был: та же участь ожидала его и во все уменьшавшихся в числе независимых издательствах, куда роман отправляли вечно сменявшие один другого юные помощники проявлявшего к нему еще даже меньший интерес литературного агента автора. Впрочем, он продолжал публиковать, от случая к случаю, рассказы в том или ином литературном ежеквартальнике и сумел без всякой охоты, но примириться с сочинительством ради сочинительства и с тем, что его читательская аудитория состоит, по существу, из двух человек. Как он и предсказывал или предупреждал, произведения супругов стали единственным, что они смогли произвести на свет. Правда, он не предвидел того, что «родители» этих сочинений окажутся без малого единственными их читателями: положение, к которому предположительный писатель прилаживается с меньшей, возможно, легкостью, чем поэт конца XX века.

— Поверь, — говорила ему жена, — ты к этому привыкнешь.

Ибо, по ее убеждению, которое Дж. считал неоспоримым, в век видео и интернета число потребителей литературы становится исчезающе малым.

— Это не значит, разумеется, что… — обычно добавляла она, оставляя предложение незаконченным.

И супруги, отнюдь не закрывавшие глаза на то, что среди их современников все же имеется несколько человек, которые не только получают серьезные литературные премии, но и умудряются в редких случаях ненадолго протискиваться в списки бестселлеров, пожимали плечами и чокались винными бокалами — или чем-нибудь еще.

К тому же, согласились они друг с дружкой, у них, пусть и бездетных, имеются все же отпрыски иной разновидности: участники семинаров, проводившихся ими в «Доме Шекспира», — молодые люди эти были если и не учениками их в полном смысле этого слова (да и кому они нужны, ученики?), то уж, во всяком случае, пылко восприимчивыми воспитанниками двух самых, быть может, популярных преподавателей их Отделения.

— Довольно и этого, — заверила Манди мужа, когда оба прибирались в доме после одной из тех вечеринок, которые они устраивали в конце каждого семестра для своих протеже.

Может, и так. И тем не менее Джордж Ирвинг Ньюитт все же ощущал себя (цитата приводится с его позволения) «ёбаным банкротом» в том, что касается и Музы его, и супруги: ни в коем смысле не бессильным на обоих фронтах, но бесплодным, поскольку и слова, что стекали с его пера, и пенильные его истечения оказывались, достигая соответственных мест их назначения, равно «мертвыми по прибытии». Так что же, усыновление? Удочерение? Супруги давно уже кратко обсудили эту возможность и согласились, что такого рода затея — в целом похвальная, как, скажем, и занятия литературной критикой, — не для них.

— Как ты насчет искусственного осеменения или оплодотворения in vitro?[В пробирке (лат.).] — нерешительно поинтересовался Дж. в начале восьмидесятых, когда в прессе замелькали заголовки, посвященные «детям из пробирки». — Топить в унитазе столько крепеньких яйцеклеток…

На это жена его ответила, что: а) у них нет ни малейшей уверенности в том, что ее ежемесячные овуляции дают результаты более жизнетворные, чем производимые им два-три раза в неделю эякуляции; и б) даже будь это так, она не желает, чтобы в ее укромную пробирку или личную чашечку Петри попал чей-либо еще, а не мужнин наполнитель, нет уж, большое спасибо.

— Какого хера, Джи: мы с тобой даже домашних животных не завели!

Тоже верно. И так уж случилось, что после климакса, который постиг Манди в конце восьмидесятых, тема отпрысков Тодд/Ньюиттов оказалась с удобством исчерпанной, как и их сколько-нибудь серьезные надежды на большой успех по части поэзии-и-прозы или ожидания оного. В следующее десятилетие («Осень» их жизней — и вот этой ее летописи), когда многие их коллеги и соседи по Стратфорду начали навещать своих взрослых детей и юных внуков или принимать таковых у себя, наша чета, испытывая легкую зависть, притворялась, будто и она делает это, упоминая в разговорах «нашу дочь в Далласе» или «нашего сына в Сент-Луисе» — а то и «живущего в Буффало брата» Аманды, «живущую в Сиэтле сестру» Джорджа и столь же аллитеративных детей этой несуществующей родни: «племянника из Плезантона» и «племянницу из Палермо». Однако отдавать дана их глубоко прочувствованному общему призванию, бывшему чем-то большим, нежели хобби, хоть и меньшим, чем отмеченная успехами профессия, — они не перестали, как не прервали и сексуальной связи: и то и другое доставляло им немалое взаимное наслаждение и в летнюю пору их жизней, и после оной.

Время года, которое близится ныне к концу — и буквальному, и фигуральному. Приписанный к нему календарный сентябрь первым делом порадовал нас ураганом

«Густав», снова затопившим Новый Орлеан, все еще оправляющийся от сокрушительного удара, который за три года до этого нанесла ему «Катрина». Президент Буш и вице-президент Чейни, изрядно раскритикованные за невнимание к последней, отменили их намеченные загодя появления на происходившем в Миннеаполисе/Сент-Поле национальном съезде Республиканской партии, и правильно сделали, поскольку распространившаяся на всю страну непопулярность обоих большой пользы выдвигаемому этой партией кандидату в президенты — сенатору Джону Маккейну — не принесла бы. Пять дней спустя объявился тропический смерч «Ханна», нанесший нам, обитателям Восточного побережья, лишь минимальный ущерб, однако его преемник, обрушившийся на побережье Мексиканского залива ураган «Айк», сильно потрепал Галвестон, учинил наводнение в Хьюстоне и оставил, направляясь к Великим озерам, без электричества миллионы людей…

Вот так оно все и обстоит — вернее, обстояло 14/09/2008: в канун явления полной, предварявшей осеннее равноденствие луны; «воспоминания» ДжИНа о Неде Проспере пребывают в том же виде, какой имели, когда он надумал (полное время года тому назад) написать их; а так называемое «Видение № 3: 1968» оказалось не Видением bona fide[Настоящее, честное (лат.).] , подобным двум его предшественникам, но всего лишь кратким пересказом обстоятельств супружеского «лета» Дж. и Манди. Каковой он также мог — чего еще, к черту, ждать? — завершить: к маю 1988-го, то есть к двадцатилетней годовщине их свадьбы, эта лишенная детей и сестер-братьев чета пришла практически лишенной и родителей тоже, ибо уже увидела раздельные смерти и воссоединение на Эйвонском окружном кладбище доживших до глубокой старости отца и матери Дж., кремацию (в западном Мэриленде) скончавшегося от сердечного приступа отца Аманды и помещение ее матери в дом престарелых, позволившее дочери с несколько большей легкостью управлять финансовыми делами старушки и отслеживать обстоятельства последних, считаных дней ее жизни. Через пару лет, в конце

1989/90 учебного года мужская составляющая названной четы согласилась, хоть и со смешанными чувствами, занять пост директора Программы Писательского Мастерства, осуществляемой СтратКолловским «Домом Шекспира», — программы, в рамках которой Дж. преподавал вот уже три десятилетия: смешанность чувств объяснялась тем, что, хоть он и порадовался незначительной прибавке жалованья, в коей, впрочем, не нуждался, его огорчало посягательство на время, отдаваемое им сочинительству, да и коллегам своим он давно уже дал понять, что административная работа ему никакого удовольствия не доставляет — чувствуя, однако ж (правильно, как выяснилось в дальнейшем), что справился бы с ней лучше, нежели прежний, ушедший теперь на покой бесцветный директор программы. Приступить к исполнению новых обязанностей ему предстояло с начала следующего осеннего семестра, в котором назначенцу исполнилось бы также 60 лет. Что означало и означает поныне…

— Счастливое завершение долгого Лета нашей жизни, а? — сформулировала девятнадцать лет спустя Манди. — И ее соразмерное перетекание в сладкую и сочную Осень? За нее.

Мы снова чокаемся тем, чего, как мог бы заключить впавший в добросовестное заблуждение Читатель, из рук никогда не выпускаем, — винными бокалами, — хотя на самом-то деле выпиваем мы лишь по одному таковому (или, в жаркие дни, по стаканчику джина с тоником и со льдом) при наступлении вечера, иногда по второму, но уже только вина, пока вместе готовим ужин, и по третьему, пока его поедаем: да и вино-то пьем все больше столовое, за вычетом особых случаев вроде восхождения над Матаханноком предравноденственной луны — в теплую сентябрьскую ночь последнего года губительного для страны президентства, — которые просто-напросто требуют шампанского.

— За осень этого года и нашу осень, — соглашается ее супруг, избегая, как и она, зловещего слова листопад.

— И за твою мемуарную музу? — предлагает с улыбкой его супруга. — Да пробудится она наконец и покончит с делом?

— Э-э, видишь ли, Ман… — Временами Дж. называет ее и так. — Не знаю: по зрелом размышлении вся эта затея…

И mirabile dictu[Странно сказать (лат.).] , как только он произносит «по зрелом размышлении», на него — пригвожденного к месту, глядящего, воздев руку с бокалом шампанского, на луну, — накатывает несомненное откровение/ощущение, нисколько одномоментностью его не ослабленное: самое настоящее

Видение/греза/глюк/все что угодно № 3

По зрелом размышлении

Поначалу только эти слова, словно набранные полужирными малыми прописными, но за ними следует воспоминание о том, как Нед Проспер привычно провозглашал (большой палец левой руки поднят вверх, указательный выставлен вперед, Рассказчик уже упоминал об этой фигуре в посвященных его покойному другу мемуарных заметках и набросках): «По зрелом размышлении…»

— Давай не будем прыгать с моста, а лучше пойдем обрызгаем Рутти и ее подружек.

— Давай не будем добавлять «Горячий детектив» к бойскаутской макулатуре, а прикарманим его — вдруг пригодится.

Еt cetera, эти зрелые мысли отменяли все им предшествовавшее…

Тронув колено мужа:

— Все в порядке? — спросила Манди.

Дж. открыл глаза, только тут и поняв, что зажмурил их, выпустил из груди воздух и тряхнул, словно пробуждаясь, головой:

— Да-да. Но знаешь что?

— Я вся внимание.

— По зрелом размышлении пошли они к дьяволу, эти мемуары: я литератворец, а не летописака. Забудь про рассказ о Неде Проспере — я напишу рассказ самого Неда Проспера: роман, который он так и не закончил, а я так и не прочитал! Мы идем к тебе, Осень!

И как будто по его условному знаку, не летняя «lhude cuccu», но первые в этом году перелетные канадские казарки, поднимавшиеся от низовьев реки, закричали, точно услышав приветствие Дж., — поначалу негромко, а там и какофонично: длинный V-образный караван их проплыл, пересекая лик полной луны, чтобы опуститься на воду в ближайших бухточках и речушках. Супруги как зачарованные следили за ними.

А после, вздохнув:

— Мы привели к тебе, Осень, — поправила Дж. терпеливая, давняя спутница его жизни.

— Мне, сколько я помню, шестьдесят пять, а тебе через неделю стукнет семьдесят восемь! Ты уж займись, любовь моя, твоим Зрелым Размышлением, и удачи тебе.

5

Второй листопад?

Первый листопад II?

Этот листопад?

Последний?

Но где же цветы?

В июне года Нашей Эры 1970-го, второго года их брака, сорокалетний Джордж Ирвинг Ньюитт и его двадцативосьмилетняя супруга Аманда Тодд взяли ипотечный кредит (сроком на двадцать лет), чтобы купить первый их стратфордский дом: вышеупомянутое белое дощатое бунгало, каковое они до той поры арендовали. Молодой Манди в особенности сама мысль о том, что столь удаленная дата погашения кредита действительно когда-нибудь наступит, представлялась почти смешной: 1990-й? Ей тогда будет уже под пятьдесят, ее мужу-бодрячку — за шестьдесят, а только что начавшееся Лето их жизни сменится Осенью? Немыслимо! Однако прошло совсем недолгое, как им теперь кажется, время и это случилось. Опозоренный Уотергейтским скандалом и последовавшей за ним процедурой импичмента Ричард Никсон ушел с поста президента и был немедля прощен его преемником Джеральдом Фордом. Военные части США покинули Южный Вьетнам, который быстренько капитулировал перед Северным. Затем Джимми Картер победил на выборах Джеральда Форда и четыре года спустя был побежден Рональдом Рейганом. СССР вторгся в Афганистан; произошло извержение вулкана

Сент-Хеленс[Сент-Хеленс (тж. гора Святой Елены) — активный вулкан в Каскадных горах, штат Вашингтон (154 км от Сиэтла, 85 км от Портленда). В результате его извержения 18 мая 1980 г. погибли 57 человек.] ; взорвался космический шаттл

«Челенджер»; запятнанная скандалом «Иран-Контрас» репутация президента Рейгана снова начала набирать высоту после четырех его продуктивных встреч с советским лидером Михаилом Горбачевым, предзнаменовавших завершение долгой, чреватой апокалипсисом холодной войны. Еtcetera (см. «Всемирный альманах», с которым очевиднейшим образом консультируется Рассказчик) — и не успели они даже глазом моргнуть, представляется им, оглядывающимся ныне назад, как самая длинная пора их жизни миновала.

Как и летняя пора этой летописи, — завершившее оную (пору) полнолуние совпало с банкротством гигантского банка «Леман Бразерс», еще большим, чем прежде, обвалом фондового рынка и иными замаячившими на близком горизонте признаками всемирного экономического спада. «Осень» же Ньюитт/Тоддов (1990–2009) если и не вполне совпала с завершением первого чернового наброска ДжИНа, пришедшимся на конец ноября 2008-го (Этот Листопад? Второй листопад? Следующий листопад? Первый листопад II?), то миновала даже быстрее — и потому, что время, под нее отведенное, составляло всего девятнадцать лет вместо двадцати девяти летних («от охлаждения сжимаются», даром что осень восьмого стоит пока не по времени теплая), и потому, что для нас, Стареющих, пусть и не совсем уже Стары Пердунов, время летит быстрее. В буквально первом месяце после равноденственного дня рождения Рассказчика и в первую годовщину Ушиба его Головы о ступени Шекспировского Дома на мировых рынках разразилась без малого паника, поскольку Доу упал до восьмитысячных значений. Сенаторы Обама и Маккейн шли на предвыборны дебатах ноздря в ноздрю; ураган

«Омар», дефлорировав ветрами третьей категории Виргинские острова, выдохся в Северной Атлантике, официально завершив сезон штормов, официально открытый в конце мая тропическим смерчем «Артур»[Каждый такой сезон всего лишь официален: ураган

«Палома» еще ждет за кулисами, как сообщает в этой сноске Рассказчик, возможности долбануть в ноябре Гаити, Каймановы острова и Кубу. — Прим. ДжИНа.] . А Дж. И. Ньюитт — помните таком? — все еще бьется и бьется, причем каждодневно, над решением самим им поставленной (faute de mieux[За неимением лучшего (фр.).] , надо признать) задачи: измыслить, отталкиваясь от намека, по сути дела, на давно утраченный роман покойного Неда Проспера, нечто большее его шекспировского названия — in memoriam[В память, памяти (лат.) — ставится в эпитафиях и посвящениях.] вместо задуманного поначалу мемуара.

Типа, э-э (он напечатал это еще в начале октября), ну; может быть, «ВСЯКО ТРЕТЬЕ РАЗМЫШЛЕНЬЕ. Роман Эдварда „Неда“ Проспера и Джорджа Ирвинга Ньюитта, в общем и целом». Или, постойте-ка, пусть будет для начала «Жили-были…» — или такой зачин уже встречался? Но, мать вашу так: добравшись до октября жизни, проведенной мной в читателях, писателях и профессиональных профессорах литературы, где я вам возьму что-то такое, чего еще не встречалось? Десять тысяч вымышленных историй в моем перегруженном багаже — от самых ранних устных эпосов до прошломесячных экспериментов с «электронной литературой»! Достаточно, чтобы человек стал задумываться (по Зрелом, вроде того, Размышлении, хоть и без размышлений как таковых) об Осенизации жизни вообще и своей собственной в частности, каковую, в случае ДжИНа, Рассказчик разделил бы на два неравных сегмента: 1) пять очень деятельных, но тем не менее приятных лет директорства в «Доме Шекспира», кульминацией коих стали в 1995-м выход в ученую отставку, передача директорских полномочий пользующейся всеобщим уважением поэту/профессору Аманде Тодд и переезд из их уже

оплаченного стратфордского логова в требующий куда меньшего ухода первоклассный «дом с гаражом», стоявший в нескольких милях от Стратфорда — вниз по реке, — в той части «Бухты Цапель», что именовалась «Заливом Голубого Краба»; и 2) прошедшие с тех пор тринадцать пока что лет, ведших к скорой, в конце нынешнего учебного года[То есть в июне года Нашей Эры 2009-го. С разрешения Страт Колла, побаивающаяся скуки профессор Тодд вознамерилась выйти в отставку в 67, а не в 65 лет. — Прям. ДжИНа.] , отставке самой Манди и омрачившихся, увы, «пред-Листопадом» Первого Листопада настоящего повествования: печально прославленным октябрем

2006-го, когда Т. С. Джорджо разнес вышеописанным образом в щепу милый дом Ньюитт/Тоддов (улица Устричной Бухточки, 1014), а вместе с ним и большую часть

«Бухты Цапель». Потеря, о которой больно вспоминать и теперь и от которой наши супруги — при их-то возрасте — вряд ли когда-нибудь смогут оправиться полностью, хотя (благодаря главным образом домоправительнице Манди) они все же управились…

Ну, и где же тут твой прославленный и великий роман, Nedwardio mio? Ладно-ладно: нам нетрудно вообразить тебя в твоей вечной, распротак ее, Весенней Поре, показывающим нам дулю в кармане. Однако, так же как стенописец Диего Ривера, сказавший: «Что вижу, то и пишу», твой бывший сотоварищ по музе — быть может, менее склонный к авантюрам, но потому и проживший дольше — пишет то, что стекает с пера его «монблана», а другого ему не дано.

29 октября 2008-го, во вторую годовщину вышеупомянутого торнадирования, М., теперешний его сотоварищ по музе, высказалась так:

— То-то и оно, что не дано. Треть с хвостиком так называемого Второго Листопада — или как ты его обозначил — уже миновала, нет? И со дня твоего рождения целый месяц прошел. Уже и первые заморозки были, и листья пожелтели, и Америка вот-вот выберет первого в ее истории президента-афроамериканца, да поможет ему Зевес. Сдается мне, очередное твое Видение с прописной «В» сильно запаздывает — номер четыре, верно? Или я сбилась со счета?

Если оно состоится, то будет четвертым. Госпожа Т. со счета не сбилась, а вот супруг ее, утративший по прошествии лучших лет его жизни большую часть волос и отнюдь не малую — либидо, — а также общую живость, остроту ума и… он забыл, что еще, — явственным образом теряет и свое, назовем его так, Видионерство. От лобовой контузии, приведшей к «Первому Листопадному» Видению № 1, он давно уж оправился, одни лишь стигматы остались. Видение № 2 более или менее совпало с Весенним Равноденствием, а Видение № 3, каким бы оно ни было, явившееся ему через полных два месяца после Летнего Солнцеворота, вполне могло (кто знает?) оказаться последним.

И почти к изумлению своему: Как бы то ни было, а пропади ты пропадом, Нед Проспер!

— вот что пишет он в среду 5 ноября, наутро после исторического избрания Барака Обамы, которое Тодд/Ньюитты и друзья их отпраздновали перед большим телеэкраном, в доме одного из коллег, стоявшем посреди реконструированного стратфордского Бриджтауна. Как получилось, что ты никогда не показывал своему старейшему/лучшему другу твоего растреклятого «Всяко третьего размышленья», не делился с ним так, как он делился с тобой, показывая свой первый роман, главу за главой, черновик за черновиком, как мы делились и показывали друг другу все, черт дери, остальное, начиная с сочиненного нами в пятом классе сомнительного стишка

«с-ее-лифчика-кнопки-поотлетали» и кончая нашими подростковыми пиписьками и постподростковыми приключениями? Что было в нем, пропади он пропадом, столь уж особенного, почему ты держал его в таком растреклятом секрете? Может, ты с Первого Шага понял: это никчемный кусок дерьма — и не смог смириться с тем, что дружок твой станет вскоре таким писателем, каким хотел стать ты? Или послушай: может, твой роскошный магнум опус и не существовал никогда на свете! Еще того хлеще, но ведь по Зрелом, мать его, Размышлении так оно, похоже, и есть, а? Великий Американский Роман, начинающийся с бессмертного заклинания/проклятия «Как бы то ни было, а пропади ты пропадом, Нед Проспер!», утраченная дырка от задницы, друг, которого Джордж Ирвинг Ньюитт любил почти до биматьтвоюсексуальности! И нате вам, он-то, на хер, и говорит теперь — а вернее сказать, ты говоришь в этом твоем распроёбаном «Третьем Размышленье», которое по Перезрелом Размышлении может — а какого, в самом-то деле, дьявола — начаться с «ПРЕСКРИПТУМА: ДЖОРДЖ ИРВИНГ НЬЮИТТ ПРОЧИЩАЕТ ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНОЕ ГОРЛО» и продолжаться вот до этого поганого

незавершенного, распротак его, «предложения»… Почему ты вдруг взял да и помер, мой старый приятель, и кому ты, в жопу, нужен полвека спустя, кроме — ну, это само собой — все еще отчаянно скребущего перыышком Дж. И. Ньюитта, и Манди, да благословят ее Небеса, надеюсь, поймет меня: Она — это все, что я получил вместо детей и внуков, славы и состояния — да ладно, хрен с ним, с состоянием, по крайней мере, вместо неразрушенного дома и молодой летней поры или хотя бы средне-осенней силы, а не почти-зимования под конец ноября, пошли они все подальше: у нас, Тодд/Ньюиттов//Ньюитт/Тоддов, есть мы плюс наше раздельно-совместное бумагомарательство и (арендованная) крыша над нашими седо — или редковолосыми головами, мы остаемся еще «прямоходящими и принимающими пищу», большое, мать твою, спасибо, Зевес или кто там еще, плюс пишущими — и, как знать, может быть даже заканчивающими! — богопротивное «Всяко третье размышленье. Роман в пяти временах года» Неда Распротак Его Проспера, и вот тебе, получи (не будь я Джорджем): КОНЕЦ!

И тут-то он (не будь он Джорджем) получил, как сообразил/понадеялся/пожелал/решил и объявил сначала себе, а затем — за послеполуденной пиццей (пеперони с грибами) в

«Боззелли», между двумя семинарами Манди, — своей супруге:

Видение/греза/глюк/все что угодно № 4:

Великий американский распротак его роман

Хмуря лоб, посыпая свою половину пиццы орегано и жгучим перцем, она, спутница его жизни, прочитала распечатанные им полторы страницы, произнесла: «Не-а» — и впилась зубами в первый клинышек лакомого блюда.

— Что значит «не-а»? Этот текст просто-напросто выстрелился нынче утром из моего пера! Я в жизни не испытывал такого облегчения!

— Даже в Канкуне, когда нас обоих прошибла динамитная диарея? Серьезно, Джи: я понимаю, что, махнув рукой на дерьмовое Всяко-Третье, ты мог испытать облегчение высшего порядка — опорожнение, испражнение, все что угодно…

— Ты не могла бы сменить терминологию?

Впрочем, он сразу понял: Манди, как обычно, права.

— Ну прости: омовение души, годится? Но Видение тут ни при чем. Ладно: ты изготовился к бою; сбросил балласт…

— Подтер задницу? Спустил в туалете воду?

— Начал с чистой страницы, милый; заплатит по светам. Теперь осталось пополнить перо чернилами и страницу перевернуть… — Свободной от пиццы левой рукой Манди бросила распечатку текстом вниз на далеко не чистую пластиковую столешницу, выставив напоказ его девственно-белую задницу, простите Дж. за сей образ. — Вдохни поглубже. Выдохни. Расслабься, и, с дозволения Музы, ты получишь не просто еще одну галлюцинацию, но самое что ни на есть вдохновение, которое и родит долгожданный Meisterstuck Джорджа Ирвинга Ньюитта: венец его карьеры! Извини, что была так строга, любовь моя. На что ты смотришь?

И вправду, пока он обдумывал ее действительно строгий отзыв, взгляд его не отрывался от Белой Голой… verso[Оборотная сторона страницы (лат.).] , сказали бы мы: не такой уж, на самом-то деле, и девственной, указал он теперь Идущей-Как-Всегда-Прямо-К-Цели Манди, но замаранной или как-то иначе по меченной пятнами томатного соуса, которым испачкали стол предыдущие сидельцы их кабинки. Метафора, быть может применимая даже к самому оригинальному и новаторскому автору? И то сказать, удалось ли хоть какому-то барду начать с чистой страницы?

— Мысль, достойная поэтическом воплощения, — радостно согласилась его жена, воздев большой палец свободной от пиццы руки и пристукнув под столом ногу мужа носком туфельки, как делала обычно, если ему удавалось сказать что-то умное. — Вернусь на работу, попробую. А ты посмотри, не удастся ли превратить эту мазню — под чем она разумела, похоже, не перепачканную пиццей verso, но испещренную проклятиями recto[Лицевая сторона страницы (лат.).] его утренних трудов — в новейший шедевр Дж. И. Ньюитта.

А вот это уже смахивает, сообщила Манди, когда они вышли из пиццерии на улицу и холодный северо-западный ветер принудил их поднять воротники, на карикатурную переделку Эзрой Паундом «Sumer is icumen in, / Lhude sing cuccu», Автор Неизвестен. Дж. Ее помнит? «Winter is icumen in, / Lhude sing Goddamm…»[Зима пришла, / Пой «проклятье», кукушка.]

— «Raineth drop and staineth slop, — процитировал Рассказчик, указывая со вздохом и пожатием плеч на замаранный манускрипт. — And how the wind doth ramm! Sing: Goddamm!»[Хлыщет дождь, и все в грязи, / И как же лупит ветер. / Пой: Проклятье] Паунд так и пишет — Goddamm вместо Goddamn[God-damn — проклятие (goddamn — чертов, проклятый); god-dam — будь я проклят! Слова goddamm не существует.] ; попробую-ка и я, когда буду пересматривать написанное сегодня.

Прощаясь у их стоявших бок о бок машин (ее «хонды-сивик», его «тойоты-королла», обе помнили по две Олимпиады) перед тем, как разъехаться в разные стороны: она к

«Дому Шекспира», что был когда-то Его домом, он — сделать несколько пустяковых дел перед послеполуденной разминкой в спортзале колледжа, каждый сжимает правую руку в кулак и по-товарищески пристукивает им по кулаку другого (другой): стиль Обамы. А затем:

— Забудь о пересмотрах, — советует Аманда. — Пришла пора предвидений. Бери свой goddamm и двигайся дальше.

Да, наверное. Ладно. Может быть? Там видно будет.

Надвременной постскриптум:

«Последние вещи»

Хм?

Ну хорошо.

21 декабря 2008 года: конец осени и начало зимы в Стратфорде/Бриджтауне. То же самое можно сказать и об умученной напастями глобальной экономике, и о претерпевшем множество изменений опусе, над которым сейчас «работает» Джордж Ирвинг Ньюитт, и о времени жизни, которое еще осталось у него, повинного в появлении этого опуса на свет. В кампусе, в окружающем его старом городе и на окружающих таковой сельских просторах вся столь ярко сверкавшая листва кленов, берез и иных листопадных деревьев давно опала и лишь на дубах уцелело по нескольку цепких дармоедов из тех, что будут изо всех сил держаться за них до самой весны, напоминая (по сообщению Манди) давнюю метафору Роберта Фроста: через силу входящий в гавань потрепанный бурей корабль с изодранными в клочья парусами («Он знал, что где-то в „Стихотворениях Роберта Фроста“ этот образ присутствует, — вспоминает она, видевшая поэта еще в аспирантские годы, когда тот незадолго до смерти посетил ее университет, — но где именно, вспомнить так и не смог»). Собственно говоря, несколько зимних бурь успели уже пронестись от Сиэтла до Новой Англии Фроста, но лишь

немногие из них запорхнули к нам, в округ Эйвон, где все те же Никогда-Не-Думай-О-Смерти (или все-таки А-Может-Мы-Уже-Померли?) «уцелевшие» липнут к изможденным голым сучьям, напоминая Рассказчику о нескольких пока что не

«сброшенных» листках «Всяка третьего размышленья»: изначально эти слова были названием утраченного романа его утраченного друга, затем начатых Дж., но вскоре брошенных воспоминаний об авторе такового, затем («по Зрелом Размышлении») столь же бесплодных усилий Дж. перевообразить и воссоздать сам этот роман и наконец — воистину наконец, по Перезрелом Размышлении! — э-э… чего? Какого-то собственного Meisterstuck’a Рассказчика? Прощального, быть может, но тем не менее полного свежести, оригинальности, вдохновения и энергии творения Престарелого-Однако-Все-Еще-Бодрого Автора Дж. И. Ньюитта? Или же просто последков его хилой попытки рявкнуть последнее «ура»?

Возможный автор этого повторяет: Там видно будет.

В десять оставшихся календарных дней так и продолжающий падать ИДД будет болтаться в близких окрестностях 8К. Многое множество тружеников лишится работы в ходе худшего с детской поры ДжИНа экономического спада, угрожающего — в пору его Второго Детства — стать Великой депрессией II. «Большая Тройка» автопроизводителей США попросит у федерального правительства выдать ей тридцать четыре миллиона долларов, без которых она нипочем не выпутается из беды. Выяснится, что Бернард Мэдофф создал колоссальную финансовую пирамиду, позволившую ему выкачать из своих клиентов-инвесторов примерно половину названной суммы. Сокращение спроса ненадолго снизит в стране цену на рядовой бензин — с октябрьских четырех с хвостиком долларов за галлон до двух без хвостика. А Израиль, доведенный до отчаяния все учащающимися хамасовскими ракетными обстрелами из сектора Газа, предпримет массированную контратаку — танки, бомбежки и тяжелые потери среди гражданского населения.

С Новым годом!

Мы, Тодд/Ньюитты, должным образом приветствуем его — не в полночь последнего дня года, поскольку имеем привычку спать ложиться пораньше, но примерно в десять пятнадцать, распив полбутылки калифорнийского брюта, — подняв тост и за приближающийся финальный сезон, метафорически говоря, жизни Дж., хотя (предположительно) ни в коем разе не финальный календарный сезон таковой, поскольку пребывает он в добром здравии (если не считать все учащающиеся «провалы в памяти») и до Второго Детства ему еще не рукой подать, так же как время солнцеворота, о котором мы тут толкуем, несколько отстоит от вышеподнятого новогоднего тоста. Его мы тоже приветствовали, по обыкновению нашему, двумя бокалами шипучки, выпитыми на закате субботы 21/12: первой половиной бутылки (не совсем еще выдохшейся, как и ее употребители), затем закупоренной и возвращенной в холодильник, где она и простояла до конца декабря. И опять-таки по обыкновению нашему, мы поразмыслили, как то подобает в случаях столь значительных, и пришли к заключению: «Нам повезло» — и то сказать: сидим себе бок о бок на кушетке в нашем съемном жилище (владельцы

его пока что не приняли, как сообщили они из южной Флориды, решения о продаже, но определенно склоняются к ней, даром что нынешняя конъюнктура рынка недвижимости выгодна для покупателя гораздо больше, чем для продавца), в одной руке у каждого бокал с шампанским, другая сжимает руку спутника (спутницы) жизни, — мы не только живы и материально благополучны, несмотря на ущерб, нанесенный нам торнадо, но за спиной у каждого чертовски удачная, в конце-то концов, карьера и прекрасная супружеская жизнь.

— Сдается мне, — замечает Манди, — что о последней твой Дорогой Читатель уже слышал. И возможно, не раз?

— Что же, тогда за Него/Нее, пусть и Ей/Ему выпадет такая же участь! А вдобавок — за твою попрыгучую поэзию и мою ползучую прозу: долгих им лет трепыхания?

Им еще повезет, полагает его подруга, если в век айподов, «Блэкберри» и цифровых плоскоэкранных телевизоров с высоким разрешением они вообще попадут в печать:

— Так же, как нам повезло иметь крышу над головами, твою пенсию, мое жалованье плюс Социальное Обеспечение, буквальное и фигуральное.

— Плюс сына в Сент-Луисе и дочь в Детройте, — рискует поддеть ее супруг, — или в Денвере? И внуков в Ванкувере и Венесуэле!

Супруга со стоном отбирает у него ладонь:

— Не начинай все сначала, Джи. Мы же договорились больше не обсуждать эту чушь.

— Верно: прости-прости-прости и прости, что я повторяю «прости»!

Но какого хрена, Читатель? Раз уж он приотворил эту запретную дверь и впустил в нее студеный Декабрь, почему бы не признаться и Манди, и Дорогому Кто— Ты-Ни-Есть, что и сам «Нед Проспер» — утраченный друг и дырка от задницы, проведший Дж. И. Ньюитта по отрочеству и юному возмужанию, как гид Вергилий провел Данте по первым двум подразделениям Потусторонности, — тоже был всего лишь выдумкой Рассказчика?..

— Как?!

…Что, разумеется, друзья детства и прочего имеются у всякого — и череда их сопроводила меня от Бриджтаунской начальной до Стратфордской средней и Тайдуотерского УШа (то же относится и к обычным инициирующим «познавательным экспериментам» детства, отрочества и юности); однако никто из них не был для меня столь же важен — единолично, последовательно и уникально, — сколь «Нед Проспер» для «Дж. И. Ньюитта». Ах, если 6 у последнего и вправду был такой друг — причем до сих пор!

К удивлению и облегчению Дж., жена его, вместо того чтобы вылить свое шампанское ему на голову и позвонить по 911, всего лишь округляет глаза, глубоко вздыхает и саркастически осведомляется:

— Так что же, за наш menage a trois?[Жизнь втроем (фр.).]

Но затем добавляет:

— Нет, спасибо, дружок, — и ты наверняка дурачишь меня, уверяя, что он, и его

«Третье размышленье», и все остальное были сплошными выдумками, подобными Сыну в Скенектеди и Дочери в Дулуте, и если так, то довольно уже!

Он снова берет ее за руку. Улыбается. Покачивает головой:

— Нет-нет. Иногда мне наполовину хочется, чтобы они такими и были, чтобы я мог придумать «Времена года» с нуля. Но мы никогда не узнаем наверное, был ли роман Неда обманом. Что сам он — обман — это моя тупоумная, импульсивная, Бог-весть-откуда-взявшаяся выдумка. Этот парень существовал во плоти и крови.

Покачивая головой:

— Это ты сейчас так говоришь. А после инаугурации нашего Новоизбранного Президента объявишь, наверное, что он — это ты: что именно ты уплыл от берега Мексики в море, дезертировал из армии, назвался Джорджем Ирвингом Ньюиттом и жил с тех пор долго и счастливо.

— Слушай, а вот это мне нравится!

— Я иногда гадаю: кто же ты такой, Джи?..

Ну и ладно: я тоже.

Еще один глубокий вдох-выдох.

— Но все равно люблю тебя.

И я тебя.

Наконец:

— Так, хорошо, а мы-то кто — тоже выдумки, такие же, как сочиняемые тобой истории и мной стихи? Плоды чьего-то полоумного воображения?

Он пожимает плечами: этого нам знать не дано. Но на наш, по крайности, взгляд, мы офигенно реальны, любовь моя, и впереди у нас, до того как всё — включая и долгую зиму, которая ждет, похоже, Новоизбранного Президента, — примет дурной оборот, есть еще несколько глав, стихотворений и времен года…

— Ну так напиши же новый роман Дж. И. Ньюитта — пока железо еще горячо, — рекомендует Аманда Тодд, — или, по крайности, тепловато?

Она постукивает себя по виску, затем наставляет палец более или менее в сторону Джи:

— Для начала сказать, о том, что перечень Последних Вещей твоего может-быть-выдуманного дружка включал в себя и Последние Слова, ну и о том, как ты пытался извлечь их оттуда, а?

Бокалы пусты, но бутылка еще наполовину полна, а мы и вправду разошлись (на следующее утро) по нашим раздельным-но-равноправным кабинетам — где Рассказчик, снова поблагодарив свою Музу Муз, провел некоторое число приятных декабрьских часов, вспоминая и воссоздавая многие из элементов Недова Перечня Последних Вещей, которые он распределил теперь по последовательным категориям. Одна содержала, для начала сказать, Последние Вещи Юности, из коих некоторые здесь уже упоминались и отдавали, как правило, горчинкой печали, но не сожалений, отмечая собой переход к некой предположительно большей/лучшей вещи или стадии: Последний Год или День Учебы в (Чем Угодно)! Последняя Ученая Степень! Последний День Девственности! Отрочества! Неженатости или Незамужества! Для сравнения: Последние Вещи Недовой Взрослости, какими он знал их или придумал, обходились уже без восклицательных знаков: Последний День в определенном жилище, на работе или в городе — скажем, перед тем, как перебраться в некое новое и предположительно лучшее Следующее, ну, например, заменить свой милый старый автомобиль другим, более шикарным.

Последний Год или День третьего десятка лет, затем четвертого, пятого, шестого… А следом, Последние, если до них удастся дожить, Вещи позднего возраста с их более осенним привкусом: последняя работа, на которую приходится таскаться каждый день; последний день на работе; последняя зарплата перед выходом на пенсию. Последняя новая машина. Последняя квартира перед «переселением» в дом престарелых, произведенным, к примеру, матушкой Манди с помощью дочери. («А кто поможет нам? — в скобках задумывается Дж. — Дочь из Дубровника? Сын из Сиама?») Как отметил однажды Нед, есть вещи, которые стареющий человек мыслит как Возможно Последние — такие, скажем, как Последняя-По-Всем-Вероятиям Поездка в какую-то любимую европейскую страну либо в дальний край собственной, в Аляску или на Гавайи — в противоположность Первым-И-Предположительно-Последним-Посещениям ну, скажем, Бора-Бора, Тасмании или Антарктики, до которых Н. за усеченные сроки его жизни так и не добрался, да и Дж., пересматривающий этот перечень, тоже, хотя, как знать, он и Манди могут еще… И напротив, существует немало вещей, которые не воспринимаются

как Последние, но в дальнейшем такими и оказываются: Последний-Теннисный-Матч или Спуск-На-Горных-Лыжах, после которых повреждение плеча или колена заставляет тебя отказаться от этих столь любимых тобой видов спорта; Последний Секс перед тем, как ты исчерпаешься, так сказать, вследствие несостоятельности и/или безразличия. Последняя Встреча с Кем-Бы-То-Ни-Было перед Его/Ее безвременной кончиной. Последний «Нормальный» День — сам по себе он ничем от других не отличается, но в ретроспективе представляется полным блаженства, поскольку на следующий после него ты прошел рутинный врачебный осмотр, обнаруживший у тебя неоперабельный рак поджелудочной железы…

И Последний Пропади Он Пропадом Перечень последних Пропади Они Пропадом Вещей, идет? Потому как по Перезрелом Размышлении кому он, на хер, нужен, этот разбор полетов, чтоб не сказать полетный разъёб?

Ну что же: на самом-то деле, когда-то давным-давно Старпер-Писака Джордж Ирвинг Ньюитт поимел вышеупомянутый Полетный Разъёб (или, возможно, это его самого поимели) в туалете тогда еще нового треххвостого, четырехмоторного

«локхида-констеллейшн», где-то над Канзасом, а может, Небраской (во время его первого и единственного рекламного турне, посвященного первому и единственному из опубликованных им романов) — при активном участии Не Суть Важно Кого: он был тогда уже разведен и еще не женат и на удивление (собственное) неплохо, если учесть все обстоятельства, справился и с ПР, и с Первым Романом в-ту-пору-еще-не-СППа.

Но это совсем другая история, объявляет ДжИН в первое утро нового года своему монблановому Meisterstuck'у, ибо понимает, что, хоть всяко Третье Размышленье его должно отныне посвящаться могиле, для того чтобы покончить с этим опусом — или прикончить его, это уж как получится, — потребны еще и Первое, и Второе. А может — какого черта? — об этом роман и написать? В ну, скажем, пяти «временах года»? Имеющий предметом своим…

Ладно, там видно будет.

— Сделай это, — соглашается Аманда Тодд (не вслух, дабы не прервать Его размышлений, как, очевидно, прервала она Свои, но, по существу, соглашается, приотворив дверь Его кабинета ровно настолько, чтобы помахать супругу на прощание пальчиком, как делает обычно, откладывая сочинение стихов на потом и покидая Свой кабинет, дабы отправиться по каким-то делам) и присовокупляет к этому безмолвному

«пока» тихое чмок, означающее у Манди: «скоро вернусь»…

После словия:

пять постскриптумных сценариев

1. Теперь слышишь?

Алло?

Описав вчерне и более или менее отредактировав последнее его Все-что-угодно и, по обычаю их дома, вручив манускрипт своей миссис на предмет вынесения ею — во благовременьи — критического суждения, бывавшего порою суровым, но всегда попадавшего в самую точку, Автор/Рассказчик ДжИН позволяет себе вполне заслуженную им передышку, способную, как он надеется, освежить его, еще даже легче, чем он, утомляющуюся музу, и решает того ради притронуться хотя бы и с краешку к любимым его литературным краеугольным камням, — он часто делает это, завершая одно произведение и еще не взявшись за другое, в надежде на то, что обновление ориентации по этим долговечным путеводным звездам обновит и его вдохновение. Помогает в этом смысле и исполнение кое-каких пустяковых домашних и кабинетных дел.

Есть там кто-нибудь?

В виде первого мероприятия по части перепритрагивания к краеугольным камням он мог пролистывать, к примеру, «Сатирикон», сочиненный в I столетии нашей эры шаловливым и бойким Петронием Арбитром, — и для того, чтобы напомнить себе, как развлекались распутные римляне, когда не были заняты захватами известного им мира, и чтобы еще раз раскланяться с прародителем (знали они его или нет) всех последующих сочинителей комико-сатирической прозы, начиная с Сервантеса, Дидро, Стерна, Свифта и кончая (он именно это и разумеет — кончая) Джорджем Ирвингом Ньюиттом. Руководствуясь тем же духом, он снимает с полки, мечтательно взвешивает на руке и, не открыв, почтительно возвращает обратно многажды-но-давно-уже пролистанный том

«Улисса» Джеймса Джойса, снабженный, когда он проходил на первом курсе Тайдуотерского УШа «Современную Лит-ру», закладками, указующими соответствие каждой части этой книги Гомеровой «Одиссее». «Телемах», «Нестор», «Протей»,

«Калипсо», «Лотофаги» и проч.: то было крещение ДжИНа, произведенное посредством полного окунания в Высокий Модернизм, — деяние, каковое собственное его поколение литераторов воспроизвести затруднилось. А следом он стягивал с полки, возвращал на место, стягивал снова и почти против воли своей перечитывал один из двух томов полной «Тысячи и одной ночи» (найденных, как и прочие краеугольные камни, среди остатков его и Манди библиотеки под обломками их сокрушенного торнадо дома в

«Бухте Цапель»), и на сей раз

Спецэффекты — ковры-самолеты; заклинания; джинны, исполняющие, вылезая из найденных на берегу бутылок, любое желание, — произвели на него впечатление менее сильное, нежели подробные описания украшенных самоцветами дворцовых ворот, уродливых рож, товаров, кои продают на базарах коварные купцы. Одним словом, текстура — никогда не бывшая сильной стороной Писаки Ньюитта. И как всегда, его неимоверно очаровывало искусство, с которым Шахерезада вкладывала одну в другую взаимосвязанные истории, дабы сохранить свою жизнь и избавить царя от убийственного, губительного для его царства женоненавистничества, — точно так же и ДжИН упаковывал в скобки и тире череду придаточных предложений, словно пытаясь отсрочить завершение главного и начало другого. В случае Ш. руководящим принципом было: Позабавь его или умри! В случае Дж…

Не спрашивайте.

Ну а сможет ли сие ритуальное перепритрагивание перевдохновить или переободрить трогателя — вскрытие покажет.

Как трогательно.

Что касается Мероприятия Второго, а именно исполнения кое-каких пустяковых домашних и кабинетных дел, Автор/Рассказчик пусть и не совершенно безграмотен в смысле техническом, но определенно является Человеком Пожилым, справившимся за десятилетия, которые отделяют Великую депрессию 1930-х от нынешнего глобального экономического спада (2009-й и далее), с переходом от механических пишущих машинок к электрическим, затем к череде не столь грохотливых, все более быстрых и мудреных настольных компьютеров (которые использовались в его и Манди хозяйстве лишь для ввода и редактирования текстов, электронной переписки, коротких прогулок по интернету и сооружения простеньких электронных таблиц, но никогда для видеоигр, просмотра фильмов, скачивания музыки, чтения новостей, «блогинга» и тому подобного). Дж. считает, что в его возрасте и при его уровне развития ему можно простить стенания по поводу необходимости обменять также престарелый и, возможно, поврежденный торнадо — во всяком случае, уже почивший, «старый» «Аррlе iMac» (и купленный-то всего девять лет назад) — на новый, ультрасовременный, плоскоэкранный

аналог, и это в первый год президентства Обамы, когда пенсионер-преподаватель, живущий на Восточном берегу штата Мэриленд в малоэтажном, скромном, но свободном от каких ни на есть обременений кооперативном доме, может считать себя счастливцем в сравнении с тридцати с чем-то летним безработным, старающимся найти деньги на оплату ипотеки и получаемого его детьми образования. Он и Манди, считает Дж., пусть и стиснув зубы, но помогли экономике, заменив новой моделью не только его

«старый» компьютер, но и «старый» сотовый телефон (несколько недель назад слетевший, по-видимому, с его поясного ремня, когда он и миссис Миссис — в настоящее время работающая в ее скромном домашнем кабинетике, через коридор от кабинета мужа, — разъезжали на велосипедах по Стратфорду и не далекому отсюда парку, что раскинулся по берегам Матаханнока). Остается лишь надеяться, что даже слишком Старый для айподов, МРЗ, «Блэкберри», палмпилотов (и прочих высокотехнологичных прибамбасов, которые ко времени, когда вы прочли этот списочек, уже сменили только что названные) Пердун рано или поздно освоит и два этих новых приобретения, как смог он освоить (но ни в коей мере не овладеть всеми их возможностями) предшественников оных. Однако сейчас он просто одуревает от их звонков и гудочков: какое множество «приложений» и каждое — со своим набором опций и установок! К тому же два этих гиперприбамбаса взаимосвязаны (во всяком случае, взаимосвязуемы, как усвоил он, читая соответственные «Руководства пользователя») — в отличие от их предшественников. Почему, спрашивается, твой компьютер должен жаждать соития с

твоим же мобильным телефоном, и наоборот? О.: потому что в наши дни последний — это уже не просто телефон, каким был его предшественник и каким является по-счастью-пока-остающийся-с-нами «старый» телефон Манди, он способен еще и фотографировать (и компьютер, да поможет нам Зевес, тоже), посылать текстовые сообщения и вообще обладает полудюжиной — а то и полутора дюжинами — других изощренных (или извращенных) способностей, компьютер же, глядишь, да и пожелает, а то и возжаждет «доступа» к его «файлам», или наоборот, — то есть если Дж. когда-нибудь поймет, к чему может он эти приложения приложить.

Кто-нибудь, помогите ему выбраться отсюда!

Да ты не волнуйся: доживешь до восьмидесяти и выберешься, долго ждать не придется. А между тем с постоянно меняющей пропорции смесью презрительного раздражения, любопытства, озлобления, зачарованности и разочарования, он — в утренние часы, официально зарезервированные для работы с музой и выполнения иных кабинетных дел,

— ковыряется в этих замысловатых новых игрушках. И как раз в ходе возни/исследования/апробации/неудач с их кровосмесительными взаимосочетаниями — выясняя, к примеру, с помощью «Гугла» разницу во времени между Мэрилендом и Марокко[Единственное до сей поры прикосновение Тодд/Ньюиттов к исламу, о коем язвительно напомнило ему недавнее повторное общение с «Ночами» Шахерезады: врезавшаяся в память поездка в Танжер (1930-е). — Прим. ДжИНа.] и оставаясь при этом подключенным к сотовому телефону через некое беспроводное средство связи, о котором он ничего пока в руководствах не прочитал, — Дж. и слышит впервые ее голос:

Алло.

Голос женщины, судя по звучанию, не молодой и не старой: серьезный, но приятный голос зрелой женщины, доносящийся откуда-то из пространства между компьютером (который стоит на столе у стены кабинета, в той его части, каковую Дж. именует

«Производственной зоной») и сотовым телефоном (в настоящее время лежащим на

«Рабочем» столе у противоположной стены, рядом с беспроводным стационарным, рядом с настольным календарем, картотечным ящичком, пробковой доской и тому подобным: то есть в «Творческой зоне», где Дж. пишет от руки первые черновые наброски своих СП-Произведений и где вновь раздается, — но из чего он исходит: из цифрового оповещающего о погоде радио? из электрической точилки для карандашей? — тот же голос, на этот раз вопрошающий:

Есть кто-нибудь?

— Временами я и сам об этом гадаю? — признается он себе или кому угодно.

Может быть, это Манди звонит на его новый сотовый со своего — или с трубки стационарного телефона, стоящего на ее письменном столе? Вряд ли она стала бы делать это до того, как он покончит с настройкой новой игрушки и окажется готовым к пробному звонку. Да к тому же Манди, как он полагает, общается сейчас со своей музой, чем и мужу ее следовало бы заняться вместо того, чтобы вот так вот валять дурака. Но, уже ввязавшись в это дело, он оказался более или менее на крючке.

Ты меня слышишь?

Классический при звонке по сотовому вопрос — и это действительно смахивает на голос Аманды, изображающей какую-нибудь внештатную сотрудницу службы технической поддержки или просто произносящей слова с аффектацией, словно бы курсивом.

— Ну, — произносит он, на сей раз вслух — и чувствует себя престранно, точно сам с собой разговаривает, — кого-то я слышу. Вопрос только в том, кто — вернее, кого — и откуда? Вы-то меня слышите?

Ответа нет, — надо думать, не слышит, и… да и пошло оно все: Ему необходимо пописать, налить себе еще кофе и рассказать Манди о фиаско, которое он потерпел с новыми игрушками. Однако, опорожнив пузырь, спустив воду, застегнув молнию на ширинке и помыв руки во второй или третий с рассвета раз (повторяющийся каждые два часа ритуал восьмидесятилетних без малого обладателей разросшейся простаты, последняя стадия коего есть дань особого внимания к свирепствующему ныне свиному гриппу), он со средней силы удивлением обнаруживает, что кабинет жены пуст: дверь не прикрыта, но распахнута, настольная лампа и компьютер выключены, а если бы жена находилась где-то неподалеку — ушла, к примеру, во вторую их уборную, — они остались бы включенными. Не находит он ее и на кухне, где пополняет кофе свою термосную кружку и отключает до конца дня автоматическую кофеварку.

— Манди?

Скорее всего, вышла, чтобы отправить по почте какой-то оплаченный счет. Или же — утро нынче яркое, солнечное, безветренное, теплое для середины марта — сидит с записной книжкой в руке, размышляя, на речной пристани их кооперативного поселка, есть у нее такое не частое, но обыкновение. И если вспомнить (с запозданием), разве не помахала она ему некое время назад пальчиком — скоро, мол, вернусь? Возвращаясь с кухни, он сворачивает в гостиную, окна которой выходят на реку: внизу ее не видно. Ну ладно, она где-то рядом — разговаривает, быть может, с соседкой, также спустившейся к почтовому ящику их дома, или изучает висящую рядом с ним доску объявлений. Господи, да ничего же страшного не произошло, и к тому же он знает: ей хочется, чтобы он не дергался всякий раз, как ненадолго теряет ее из виду (не то чтобы он так уж сильно дергался, но все же…), ведь и ему хочется, чтобы она, отлучаясь на краткий срок или как-то иначе становясь временно недостижимой, осведомляла его об этом — вот как сам он рутинно сообщает ей, даже с риском прервать ее размышления, о своих перемещениях. Ладно, на сей раз она, если

ему не изменяет память, проделала это, — но как часто, когда они приходят вместе за покупками в супермаркет или в универмаг, он, завершив осмотр какого-нибудь товара, оборачивается к ней и обнаруживает, что она, стоявшая, как он полагал, рядом, куда-то исчезла! И начинает методично обходить магазин, заглядывая во все проходы, от продуктового до молочного, от мужской одежды до детской, пока не находит ее, — но иногда ведь и не находит вплоть до второй попытки: либо она покидает проход с одного конца, когда он заходит туда с другого, либо он не замечает ее, заслоненную прочими покупателями. «Почему это тебя так волнует? — спрашивает она. — Если мы потеряемся, ты просто подожди меня у касс». Он сознает — это обратилось у него в навязчивую идею, ему даже снятся плохие сны: как он теряет ее не в стратфордском «Сейфуэе» или «Уолгрине», но, скажем, на танжерском базаре, где приятный во всех иных отношениях маленький нищий бродяжка, чьи услуги (он набивался нам в гиды) мы вежливо отклонили, потащился за нами, выкрикивая:

«Грязные жиды! Грязные жиды!» — как будто каждый не имеющий гида турист-немусульманин есть ipso facto[В силу самого факта (лат.).] еврей и ipso facto еt сеtега. Но то был все же Танжер — город, вдохновивший Римского-Корсакова на сюиту «Шахеразада», а Матисса на серию «Одалиски», — город, в котором Дж. И. Ньюитт ощущал наибольшую близость к его любимой сказительнице: особенно во время вечерней молитвы, когда муэдзины напевно сзывали правоверных (через установленные на подсвеченных минаретах усилители) в ближайшие к отелю Ньюитт/Тоддов мечети.

— Раньше ты так не тревожился, — выговаривает ему супруга, когда он наконец находит ее или пересказывает ей один из таких пугающих снов; сейчас он слышит эти слова, наполовину веселые, наполовину ворчливые, так ясно, точно с ним снова заговорил компьютер/сотовый/все что угодно.

— Это потому, что раньше я не был старпером, — соглашается он, всегда готовый признать, что источник этого по преимуществу умеренного Страха Разлуки кроется, вне всяких сомнений, в его все укрепляющемся осознании тиканья Статистических Часов: большая часть благословенной совместной жизни осталась позади и теперь уж в любой год, в любой семестр (их преподавательская, календарная мерка), в любой, на самом-то деле, день …

Манди?

Его ли голос произносит как бы курсивом милое имя, или голос сотового/компьютера, или никто ничего вслух не говорит, однако следующими курсивными строками в новом, незавершенном покамест произведении Ньюитта — и трудно сказать, завершится ли оно,

— будут такие: Притворись, что ты просто хочешь зазвать ее в свой кабинет, чтобы она послушала эту жутковатую Джиннию, — собственно, ты и вправду этого хочешь, — и ступай проверь еще раз каждую комнату квартиры плюс стенные шкафы, балкон, наружный коридор, лестницу до самого первого этажа, гараж, парковку — все, что придумаешь. И, увидев, как она возвращается с пустой мусорной корзинкой или чем угодно в руках, ты ощутишь огромное облегчение и проникнешься сознанием собственной патологической глупости.

Идея недурна. А если я не?..

Что «не»? — не найдешь ее или искать не пойдешь? Давай-ка разнообразия ради представь себе наилучший и наивероятнейший сценарий вместо наихудшего/наиневероятнейшего и просто сядь напечатай еще несколько предложений Дж. И. Ньюитта, может быть в менее параноидальном и заводящем тебя тоне.

«Джинния» — он видит, как она произносит это слово и записывает его (не с помощью еще непривычного нового компьютера, но верным, старым самоструйным пером, — как приятно снова вернуться к нему!). Слово вызывает из памяти не только джиннов/ифритов/маридов «Ночей», но и ее, столь любимое им, давным-давно отринутое второе имя. Аманда Джин Тодд — так назвали ее родители, и хотя ко времени, когда Дж. познакомился с нею, она давно уже отбросила «Джин» (на том основании, что двойные имена наподобие «Барбара Энн», «Сьюзи Мэй» и «Аманда Джин» отдают, на ее вкус, южной деревенщиной), он и до сей поры иногда поддразнивает ее этим именем:

«моя чудотворница Джинни» называл он ее в первые их годы, когда одно ее прикосновение доводило его порой до эрекции; или, поглаживая ее по лобковым волосам: «Моя каштановая Джинния». Или же — когда знакомил ее с «Ночами», в переводе которых арабское обозначение этих отвечающих за развитие сюжета духов транслитерировалось по-разному: «Я ДжИН, ты Джинния: Сезам, откройся! — говорю я, и преданный Ифрит твой с радостью войдет в тебя».

И прочее в этом роде. Ах, какие были дни — не то чтобы поздние, нынешние, не сладки, не сочны, не драгоценны. Безнадежно драгоценны — по вышеупомянутым статистическим причинам, — в том-то вся и загвоздка, и почему бы ему не закрыть к чертям собачьим долбаную ручку, не перестать внушать себе или притворяться, будто он слышит голоса, не перестать пугать себя до усеру тем, что его Без-Которой-Никуда отсутствует там, где ей полагается присутствовать в этот час буднего дня, или тем, что отсутствие ее есть Дурной Знак, и просто-напросто пойти ипоискать ее, вместо того чтобы воображать, будто он уже сделал это — и впустую?

— Эй, Манди? Иди сюда, послушай. Манди?

Ты произносишь это вслух или всего лишь записываешь?

2. Ты там?

Ну-с, разумеется, в кабинете ее нет — стихов в нем Манди не сочиняет, счетов не оплачивает, ремонтников не вызывает и/или следующей поездки Тодд/Ньюиттов на отдых (в Канадские Скалистые горы, насколько он помнит, в августе) не подготавливает. Открыв холодильник, чтобы глотнуть из своей бутылки родниковой воды, Дж. обнаруживает, что ее бутылка — с другой, чтобы не перепутать их, этикеткой, даром что пополняются обе из одной галлонной бутыли, стоящей, пока она не опустеет и не отправится в мусорный бак, на разделочном столе, — отсутствует. Отсутствует и список неотложных дел и покупок, удерживаемый обычно магнитиком на дверце холодильника, а кроме того, исчезли — это он уже специально проверяет — голубые пластиковые пакетики со льдом, хранящиеся на дверной полке все того же холодильника, и маленькая, всегда стоящая в постирочной холодильная камера — и те и другую они, отправляясь за покупками, непременно берут с собой. Стало быть, ясно: машина Манди на ее пронумерованном месте кооперативной стоянки тоже отсутствует, потому что — ну конечно! — у нее какие-то дела в кампусе, в том числе и (как он

теперь более или менее припоминает) ленч с тем малым, который после ее ухода на пенсию занял в Стратфордском колледже пост директора «Дома Шекспира». Как же он об этом забыл? Ведь оно, скорее всего, и в его настольном календаре обозначено, а напоминанием Манди его отвлекать не стала, полагая, что он общается с Музой СП Писанины, а не ковыряется во взаимосвязях компьютер/сотовый, и решила прикупить, раз уж ей приходится ехать в город, кое-что в магазинах — обычное домашнее дело, в исполнении коего супруг с неизменным наслаждением ей помогает — то есть с почти неизменным, за вычетом вышеупомянутых «Куда-же-она-подевалась?». И стало быть: угомонись! Не дергайся! И напиши хотя бы одно предложение!

Или нажми несколько кнопок…

Ты там?

Я здесь, Джинния. А ты-то где? И кто?

Я, как ты слышишь, здесь.

Здесь — это где?

Там, где находится здесь. Что же касается «кто» — как тебе сказать… Возьми кого хочешь — он кто? Кто есть «кто»? Да и сам-то ты — кто?

Я — Дж. И. Ньюитт, если ты не в курсе: Поищи его в «Кто есть кто в Постмо… в Посмертной Литературе».

Посмертной?..

Ну, ты же помнишь ту чушь насчет Смерти Романа, верно? Под конец двадцатого века с ней носились все кафедры английской литературы. Говорили, что он и рожден-то был для смерти — как и Ваш Покорный, и все остальные мы; с тех пор бедняга усердно умирает и, можно надеяться, будет еще умирать энергично и долго. Конец связи?

Ты же сам сказал, еще не конец.

Ты знаешь, о чем я: Теперь твой черед.

Умирать? Не мой metier[Специальность, профессия (фр.).] , дружок: Ты же наверняка читал, что хоть нас, джиннов, и удается временами заманить обратно в бутылку, но мы, увы, поражены бессмертием.

«Поражены», говоришь? Так оно заразно? Передается половым путем?

Слышал бы ты себя!

Я слышу тебя, Дивная Джинния.

Твоей возлюбленной соложнице и сожительнице с сорокалетним стажем довольно на пару часов покинуть дом, и ты начинаешь подбивать клинья к ёбаной оргтехнике!

Смачное определение не осталось незамеченным. Как сказал о своих поздних годах какой-то другой старикашка: «Секс уходит. Память уходит. Но память о сексе не уходит никогда».

Избавь нас от подробностей.

«Нас» означает предположительно и нераскупоренную джиннию/ифритку/мариду Дж. И. Ньюитта, и его Терпеливого Читателя, буде таковой существует. Возможно, чтобы избавить себя от подробностей, госпожа Голосовая Джинния напоминает ему далее, что в последнее время Дж. И. Ньюитт — стоит его супруге выйти из дому, а то и просто внезапно пропасть из поля зрения — все чаще стал упражняться в более или менее пугающих «А Что, Если»? А что, если она скатилась по лестнице их дома (происшествие более вероятное в его возрасте, чем в ее) или же у нее лопнула невесть-откуда-взявшаяся аневризма? Что, если на парковке «Сейфуэя» на нее, садившуюся в зеленую, точно песто, «хонду-сивик», напал грабитель (такое может случиться даже в нашем не богатом преступлениями Стратфорде/Бриджтауне), или в них обеих врезался бесшабашный водитель, или их раздавило упавшим деревом, какие мы порою видим на сельских дорогах округа Эйвон?

Да ладно тебе: куда вероятнее другое: она завела интрижку с каким-нибудь СтратКоллегой, потому что ей уже все печенки проела твоя паранойя — или твоя недавно возникшая склонность вызывать заклинаниями сексуальных джинний.

Так ты, стало быть, сексуальная?

Забудь.

Он забывает, по крайности на время, зато записывает, для памяти, свое решение воздержаться, когда Манди поедет на давно уж назначенную двухдневную конференцию Ассоциации писателей Восточного побережья — в следующий уик-энд, так? и, кажется, в Маршихоупском УШе? — от столь мрачных и, следует покаяться, притянутых за уши (но не невообразимых, что и требовалось доказать) нестерпимых тревог. Каковые, он готов это признать, вдохновляются не одной лишь любовью, но и заботой о личных его интересах: зависимостью, и практической, и эмоциональной, распространившейся на столь многие сферы его жизни — от присутствия в ней любящей подруги, она же нравственно-этическая путеводная нить, до планирования обедов, оплаты счетов, технического редактирования, стирки — да всего на свете. Ему хочется верить, что и он кое-какую пользу приносит: управляет как умеет их незамысловатыми финансовыми делами и ведет домашнюю бухгалтерию; пылесосит полы между проводимыми ею еженедельными уборками; исполняет некоторые чисто мужские задачи — накачивает шины, проверяет в машинах уровень тормозной жидкости, починяет дома то да се;

помогает ей на кухне, — но, хоть ни один из них и представить себе жизнь без другого не может, он уверен (вопреки ее пылким, восклицательным отрицаниям): если случится самое страшное, ей справиться с этим будет легче, чем ему. В возрасте Тодд/Ньюиттов, стоит ли говорить, многие их коллеги уже овдовели — кто в результате вышенафантазированных несчастных случаев, кто по причине милосердно скоропалительной или безжалостно долгой болезни, а один, по крайней мере, вследствие пьяного самоубийства. Как это ни удивительно (для нас, Ньюитт/Тоддов), вдовцы и вдовицы в большинстве своем управились жить и дальше — благодаря, разумеется, разветвленной сети всегда готовых прийти на помощь друзей и родственников. Кое-кого поразила хроническая депрессия, но большинство наших знакомых — при поддержке их взрослых детей — стоически обменяли прежние свои дома на квартирки, а то и переселились в приюты для престарелых, находившиеся, случалось и такое, на другом конце страны. Они еще захаживают в клубы знакомств, работают в благотворительных организациях, а некоторые вступили и в новые браки. Невообразимо!

Даже для типчика, работа которого в том и состоит, чтобы воображать не одно, так другое — к примеру, пришествие в его кабинет сексуальноголосых «Джинний»? Столь удачно совпавшее с неприсутствием, скажем так, его же супруги, без-которой-ничего?

Можно спросить, на что ты, мать твою, намекаешь?

Можно. Поскольку ты вызвал из взаимосцеплений офисных прибамбасов мой Манди-подобный голос в твою, открываю кавычки, «Творческую Зону», кавычки закрываю, я полагаю, что теперь ты готов, воспользовавшись временным предположительно отсутствием миссис Миссис, вызвать в «Зону Деловую» и мое столь же временное, но (в буквальном смысле) сказочное физическое тело: я буду гола, как рыбка, тонка и резва, подобна твоей супруге, какой та была, когда вы с ней порезвились впервые, — только волосы у меня, я думаю, потемнее, ведь мы, Джиннии, все как одна арабско-персидских кровей, — и мы с тобой займемся Делом, я усядусь верхом на твою волшебно воскресшую мужественность, мои свежие юные сосочки будут хлестать тебя по лицу, выбивая последние мысли из твоей гериатрической головы. Или нет, скорее, вбивая их, пока ты не обзаведешься готовностью извергнуть не очередную СПП, но настоящий ССТДФ: Стремительный и Сверкливый Тур-де-форс! Tourdeforce (фр.) — проявление, демонстрация силы; шедевр.] Когда же твоя женушка вернется, покончив с делами в городе и в университете (если она и вправду занимается ими и если она

действительно там), ты поразишь ее Достижением с прописной «Д», совершенно отличным от тех, какими угощал бедняжку в последнее время. Что скажешь, Босс? Давай заделай себе последнее Видение с прописной «В»!

Ну хорошо, раз уж ты спрашиваешь, скажу: а) что мне всегда было невдомек, откуда взялось выражение «голая, как рыбка», если каждую рыбку, какую когда-либо видел я, покрывала чешуя…

А мы ее почистим. Может, сейчас и начнем?

И б) что с меня уже хватит на сегодня Старперских Прельщений. Возвращайся в свою бутылку, девочка, я же поеду к «Боззелли», пообедаю с Манди, а после мы с ней займемся еженедельными покупками.

Не надо себя дурачить.

Вот и ты себя не дурачь, думает или пишет Джордж Ирвинг Ньюитт, обращаясь то ли к

«ней», то ли к себе, то ли к ним обоим. Она пошла проверить почтовый ящик, через минуту вернется. У нее дела в городе, вернется после обеда. Она репетирует свое выступление на той конференции Побережных Писателей (в которой он, гордящийся творчеством Манди и стихами ее наслаждающийся, решил, хоть и с сожалениями, участия не принимать, поскольку место ее проведения пробуждает в нем слишком много горестно-сладостных воспоминаний о первом его браке), вернется вечером. Или ни того, ни другого, ни третьего?

Впервые он набирает на своем новом сотовом номер ее телефона — и получает голосовое извещение, и этот голос так же похож на голос «Джиннии», как ее — на голос его жены:

Оставьте, пожалуйста, сообщение после сигнала.

— Манди? Где ты? Голубка?

3. Алло?

«Инструмент Сатаны» — так назвал Марк Твен только-только изобретенный Сэмюэлем Ф. Б. Морзе телефон[Американский художник Сэмюэль Ф. Б. Морзе изобрел телеграф. Телефон же был изобретен шотландским инженером Александром Грэмом Беллом.] . Джордж Ирвинг Ньюитт склонен согласиться с этим определением — с той, впрочем, оговоркой, что телефон, подобно другим блестящим выдумкам дьявола (телевидению, интернету, алкоголю, человеческому воображению), имеет и свои достоинства, делающие его почти незаменимым. Будучи по преимуществу телефонофобом, склонным скорее обмениваться со знакомыми и коллегами сообщениями по электронной почте, чем звонить им, человеком, напуганным толпищами людей, которые болтают по сотовым на улицах, в магазинах, в ресторанах и на стадионах (не говоря уж о тех, кто ведет при этом машину!), он тем не менее готов признать, что по части приватности телефонные звонки намного превосходят письменные сообщения. Все-таки они в большей мере похожи на разговоры, ведомые с глазу на глаз: звук голоса, спонтанный обмен мыслями. Он рад тому, что видеотелефоны так в двадцатом веке и не прижились, хоть

многие и верили, что это случится, и хорошо понимает причины популярности у молодежи двадцать первого века «Фейсбука», «Ю-тьюба» и тому подобных аудиовизуальных средств общения, однако ему они не подходят — нет уж, спасибо. Подобно настольному компьютеру в «Производственной зоне» его кабинета, телефон в

«Деловой зоне» оного — да и другие, расставленные по квартире Тодд/Ньюиттов, — суть инструменты вершения домашних и профессиональных дел: удовольствия ради ДжИН к ним обращаться не стал бы.

Даже если бы Джинния со Светло-Каштановыми Лобковыми Волосами вдруг выпрыгнула из них и позволила Папочке поиметь ее в попочку?

Особенно в этом невообразимо неправдоподобном случае.

Который, однако ж, ему удалось, помнится, вообразить в необъяснимом отсутствии его отсутствующей супруги.

За что ему стыд и позор, — впрочем, он должен напомнить всем, кого это касается, что Творческое Воображение, как и сновидения, никакой ответственности за что бы то ни было нести не может. Важно только одно: как ты им пользуешься.

Вот и давай посмотри — как! Твой ход, Папочка…

Он напоминает далее всем, кого это касается (себе главным образом), что ничего необъяснимого в «отсутствии» Манди нет — в рассуждении как местонахождения ее, так и его продолжительности: она отправилась на КАПВП, ежегодную Конференцию Ассоциации писателей Восточного побережья, проходящую в Маршихоупском Университете Штата, помнишь? Там, где полвека тому назад Джордж Ирвинг Ньюитт начал свою преподавательско-педагогическую карьеру чтением вводного курса Литературной Композиции.

Ты хочешь…

Чего Рассказчик хочет, так это либо того, чтобы жена его уже вернулась домой, к нему (что она должна бы уже была сделать и, несомненно, в скором времени сделает: уик-энд, на дорогах, скорее всего, заторы; ты, наверное, думаешь, что она могла бы и позвонить, но он же знает, что она знает, как он не любит телефонные разговоры), либо того, чтобы он был сейчас рядом с ней, — первое предпочтительнее. Он терпеть не может есть и спать в одиночестве; застилать по утрам их огромную постель; готовить еду и смотреть наедине с собой телевизор — здесь, где они делали вместе без малого все, за вычетом лишь посещения уборной и кабинетной работы! Он очень жалеет теперь, что не поехал с ней в Маршихоуп, но…

Но как ни чтишь ты твое первое, давным-давно сорвавшееся брачное приключение с мисс Маршей Грин, его mise en scene[Мизансцена (фр.).] тебе все еще неприятна и бу-бу-бу-бу-бу. Давай не будем вдаваться в это. Ладно?

Да я и не собирался — и, в общем, я все уже понял. Манди с минуты на минуту вернется, и потому забудь об этом. Она просто немного запаздывает, вот и все.

Как скажешь. Но, помнится, ты что-то такое говорил насчет, открываю кавычки,

«топить в унитазе», кавычки закрываю, нет?

А ты — о светло-каштановых волосах. По-моему, раньше упоминались темные.

Так взял бы и проверил, мм? Даже по твоему самообманному графику у нас еще остается куча времени для забав.

Возвращайся в бутылку, девочка: Если бы ты изловила меня лет сорок назад, между брачными главами моей жизни, мы с тобой наверняка проверили бы все что угодно. Но, увы, в то время не было ни компьютеров, ни сотовых, чтобы скрещивать их и скрещиваться с ними, а теперь Твой Покорный — вовсе не твой, разве что как собеседник в этом утомительном/тревожном/нервозном/развязном/коротающем-время/понарошечном разговоре: он — давно-счастливо-безгрешно женатый Старикан, которому очень, очень не хватает его Миссис.

И который ничего пока не вкусил — ни Джиннии в ее Светло-Смуглой Плоти, ни утраты миссис Манди, коей ему правда-правда не хватает.

«Правда-правда»? Какого Х-пробел-пробел значит это твое «правда-правда»? И твое

«утраты»?

…

Ну?

…

Алло?

…

Слушай, чтоб тебя: Я с тобой разговариваю! Алло? Алло?

…

4. Джинн и Тоник

Когда женщина, бывшая почти полвека спутницей твоей жизни, возвращаясь домой с конференции второстепенных писак, которую она, иронизируя над собой, так и называла: Конференция Второстепенных Писак, внезапно и совершенно неожиданно гибнет — скажем, при лобовом столкновении песто-зеленой «хонды-сивик» с произведенным компанией «Дженерал моторс» на миг утратившим управление серебристо-бронзовым грузовым пикапом «сьерра 4х4», престарелого водителя коего, ведшего свой драндулет по 444-му шоссе округа Эйвон на скорости 55 миль в час, внезапно постиг — перед самой городской чертой Стратфорда — сердечный приступ, от которого и сам он скончался либо при, либо сразу после столкновения (Какая разница когда? И как твоя ныне покойная поэт/профессор/спутница жизни Аманда[Джин] Тодд морщилась, в очередной раз натыкаясь на свидетельство пристрастия ее спутника жизни к притяжательному местоимению «твой»; и как твое сердце, душа, внутренности сжимаются при воспоминании — среди тысячи других воспоминаний — об остроте ее редакторского ума!), — тебе можно, наверное, простить то, что ты начинаешь прикладываться к

бутылке чаще обычного, немного выходя из пределов трех вышеуказанных ежедневных порций спиртного (см. supra «Лето», с. 139).

Или за то, что ты позволяешь себе выходить из них много. До глубины души потрясенный телефонным, столь-часто-мрачно-воображавшимся-и-нагонявшим-такой-страх звонком (Полиция Округа с сожалением сообщает, что врачи Эйвонского медицинского центра, в который машина «скорой помощи» доставила жертву дорожного происшествия, подтвердили факт ее смерти, — и как же морщилась Манди, завидев очередную сооруженную ее мужем адъективную цепочку соединенных дефисами слов!), Дж. И. изумляется своей способности управляться в ходе следующего времени года с почти бесконечным списком посмертных Дел — или изумлялся бы, если бы сохранил в новых его обстоятельствах способность испытывать изумление либо любые иные чувства, а не одно лишь ошеломленное сокрушение. Среди коих числятся, к примеру:

* Возня с Бумагами, к которой Ньюитт/Тодды попривыкли еще в те годы, когда принялись один за другим умирать их родители, — как правило, ею занималась по преимуществу Манди. Заполнение и многократное копирование свидетельства о смерти; оповещение компаний, обеспечивающих медицинскую страховку и страхование жизни, компаний, предоставляющих кредитные карты, Управления социального страхования и иных организаций, выплачивающих просто пенсии и пенсии страховые; исполнение Последней Воли и Распоряжений На Случай Смерти и т. д. и т. п. Далее:

* Оповещение Родственников (в нашем случае отсутствующих), а также Друзей и Коллег, каковые, несомненно, пожелают устроить в «доме Шекспира» прощание с их высокоценимой соратницей, — и ему придется на этом прощании присутствовать, если, конечно, он не вскроет себе превентивно вены или не сиганет с моста через Матаханнок, дабы его унесла отливная волна, что невесть почему проделал однажды перед самым выпуском старшекурсник СтратКолла и что хотелось бы, на хер, проделать и Дж. И. Ньюитту. Плюс:

* Организация Похорон: Как и в случае бумажной докуки, кое-какой опыт взаимодействия со служащими «бюро» в связи с «кончинами», как они любят это называть, престарелых Тоддов и Ньюиттов у него имеется, — но и здесь главную роль тоже играла Манди, бывшая мастерицей почти на все руки. Выбор гроба и надгробия; похоронная служба и погребение на Эйвонском окружном кладбище — все в соответствии с пожеланиями усопшего; помощь овдовевшему (овдовевшей) по части приспособления к новым жизненным обстоятельствам и т. д. и т. п. Поскольку они с Манди люди неверующие, бездетные и близких родственников не имеющие и в последние годы почти не дававшие себе труда навещать могилы своих родителей (ограничиваясь тем, что в дни рождений их и смертей ставили на обеденный стол обрамленные фотографии покойных и зажигали перед ними свечи), Организация этих Sine Qua Non[То, без чего невозможно обойтись (лат.).] сведется по преимуществу к указанию им способа

* Избавления от Трупа — посредством кремации, о чем он и она давно уж договорились. «Прах кремированной» будет не церемониально помещен в урну, не ритуально развеян по ветру — а именно так поступило с останками своих Возлюбленных Усопших некоторое число их овдовевших университетских коллег, — но отдан в распоряжение служащих похоронного бюро, и пусть они зароют его, где захотят, поскольку ни он, ни Манди делать фетиш из пепла, оставшегося от некогда-столь-любимого тела, не собирались. Ну а потом…

* Избавление от Личных Вещей Покойной. Ай-ай-ай! Ой-ой-ой-ой! После смертей мамы и папы Ньюиттов и мамы и папы Тоддов исполнение этой задачи потребовало работы весьма внушительной (и весьма трудоемкой): нужно было отобрать себе на память несколько мелочей; передать оставшуюся в стенных и платьевых шкафах одежду благотворительным заведениям; организовать и провести надомную распродажу мебели, хозяйственной утвари, картин, старых автомобилей; продать сами дома. Но в случае твоей столь-намного-лучшей-тебя половины… немыслимо! Опустошить ее платяной шкаф? Продать или пожертвовать королевских размеров кровать, в которой они десятилетиями царственно тешили друг дружку, а в позднем их возрасте надолго заключали в любовные объятия при наступлении каждой ночи и каждого дня? Папки с ее законченными и незаконченными стихами, бесценными конспектами лекций, перепиской с коллегами-сочинителями и бывшими студентами, а заодно уж и милый стол, за которым она общалась с музой и готовилась к занятиям? Да он скорее вместе с ней в землю ляжет!

Неплохая, если поразмыслить (еще раз), идея.

Насчет лечь вместе? Ну иди ко мне, мой пахнущий джином красавчик!

Опять тебя принесло. Где ты была, когда я звал тебя в конце Сценария Номер Три?

В бутылке с твоим тезкой, я полагаю, — которую сам же ты вновь и раскупорил, чтобы было в чем горе топить. С добрым утром, товарищ Ньюитт!

Ну да, понятно: ДжИН/Джинн/«Гилбейс Драй». К помощи коего Твой Покорный и впрямь прибегает в это мрачнейшее время его жизни. И что дальше?

Классическое Окончательное Решение Старпера: Упиться до смерти, тешась безнадежными, питаемыми джином фантазиями…

Питаемыми джинном? Кого же ты, по-твоему, питаешь?

Да уж во всяком случае, не твою, открываю кавычки, «покойную», кавычки закрываю, супружницу. А кого, по-твоему, обманываешь ты?

Чем, собственно? Моими переходящими от Худого к Худшему Сценариями или достигнутой соитием компьютера с сотовым телефоном без малого материализации предположительно половозрелой, предположительно прелестной и голой как соколиха Тысяча-Одна-Ночной Джиннии? И откуда, скажи на милость, взялось выражение «гол как сокол», если каждую птицу, какую когда-либо видел я, покрывали, от клюва до хвоста, перья, — совершенно так же, как рыбку покрывает, от головы до хвоста, чешуя?

И даже твою голо-нагую Джинни покрывают, где следует, светло-каштановые волосы. Не желаешь удостовериться?

…

Кстати, она упоминала уже, что ее nom de рlumе — nom de язык, вернее сказать, поскольку она все же сказительница, а не писательница, — это, представь себе,

«Шахерезада», а небылицы, которые она наплела в «Тысяче и одной ночи», — лишь капля из чана ее историй? Ты не хочешь глотнуть из бутылочки Джиннии? Давай упейся мною, Босс, окуни свое перо в мой колодезь, как делал каждую затраханную арабскую ночь царь Шахрияр! Ублажи себя, и я обращу Старпера-Рассказчика во Все-Еще-Плодовитого Папочку Посмертной Прозы!

К каковому жанру и принадлежит, если как следует поразмыслить, настоящий Сценарий. Или все же к жанру Предсмертного Превентивного Предчувствия? Профилактического Постижения Непостижного?

Как хочешь. Как уповаешь. Как ты и молился бы, если б умел молиться. Кстати, с Джиннией презервативы не требуются — и, опять-таки кстати, ты когда-нибудь слышал о Слуховой Эякуляции?

Не уверен. А почему ты спрашиваешь?

Потому что, не накачавшись, как некоторые, Джинном и Тоником, я почти уверена, что слышу чьи-то шаги. Ты бы лучше выключил свои порнофонные игрушки, не то она застукает тебя за претворением подавленных побуждений в жизнь. Assalamu alaikum, hasta la vista точка-точка-точка?

…!

5. Книга четырнадцати тысяч шестисот с чем-то ночей

Наиправдоподобнейший сценарий, разумеется, таков: Аманда[Джин] Тодд спит рядом с Джорджем Ирвингом Ньюиттом на своей стороне супружеского ложа, как проспала она все, за редкими исключениями, ночи их сорокалетнего союза. Даже Полуночные Параноидальные Фантазеры, к числу коих принадлежит и ДжИН, пробуждаемый либо его стареющим мочевым пузырем, либо более или менее чередой особенно ярких, кратких, но пугающих сновидений, признал бы это без всяких «но». Окна закрыты, шторы задернуты, спальня погружена в совершенную тьму — если не считать светящейся щелки не до конца закрытой двери в уборную, которая (щелка) служит им маяком, когда они отправляются, по нескольку раз за ночь, на поиски мочеиспускательного облегчения,

— и обычно уходы и приходы одного из них не пробуждают другого. Если он не включает стоящий на прикроватной тумбочке ночник (чего он, конечно, не делает), ощутить полную уверенность в том, что она — рядом, он, не повернувшись к ней и не проверив, не может. А этого ДжИН не делает, потому что: а) он хоть и параноик, но все-таки не до такой степени; б) даже если ее нет рядом, это означает лишь, что она пошла пописать; и в) ему так удобно, так спокойно (если забыть о все учащающихся сигналах мочевого пузыря) лежать в обычной его позе — на правом боку, спиной к любимой — и просматривать в сновидениях все это дерьмо из разряда Напугай-Сам-Себя-До-Усеру.

Настоящим Читатель уведомляется, что мы, Тодд/Ньюитты, по ночам воду в туалете не спускаем — дабы не нарушить сон второй нашей половины. Дж. вслушивается в тихое дзиньканье исторгаемой ею струйки, расслышать которое, впрочем, удается ему не всегда, ибо острота его слуха (и она тоже) теперь уж Не Та, Что Была Когда-То. Как не слышит он ни дыхания лежащей рядом подруги — всегда утешительное, даже если она похрапывает, чем оба они временами грешат, — ни звуков, издаваемых ею, когда она видит один из ее Хмыкающих Снов (услышав ее смешки, он и сам всегда улыбается) или один из ее Хныкающих Снов (когда она хнычет, сердце его сдавливает боль и он касается бедра ее или плеча, чтобы оборвать сновидение, — способ, как правило, плодотворный). Да, довольно долгое уже время она лежит с ним рядом не шевелясь…

И что? Да то, что она спит спокойным, но не так чтобы очень глубоким сном, то есть тихо. Все, что от него требуется, черт его подери[Еще одна идиотская идиома: Рассказчик, услышав ее, прозвучавшую в его голове, решает, что она представляет собой эвфемизм, подменяющий «за-ради Христа!». Утром он проверит это в «Гугле» после завтрака, перед тем как предаться Старперской Писанине, всегда подразумевающей, что он точка-точка-точка… — Прим. ДжИНа.] , — это повернуться на другой бок и посмотреть, здесь ли она, — или заорать: «да черт тебя подери!» — отогнав тем самым его психованные страхи, но лишив ее более чем заслуженного покоя. (Чуть не сказал мирного покоя — «Покойся с миром», да? Сказать не сказал, но, как видите, записал.)

Хрен с ним: Очень скоро он выяснит — когда поднимется, чтобы пописать вторично, — там ли сейчас спутница его 14 600 с чем-то ночей, где она, конечно конечно конечно конечно, и есть: рядом с ним. Или же занимается, хоть он и не слышал, как она уходила, опережая его, тем же, чем намерен заняться он. Или же…

Или же ушла совсем, оборони Зевес, опередив его, как поступают — все чаще и чаще — их сверстники и как придется, он хорошо это знает (но никак не может представить себе и потому почти маниакально натуживает воображение), поступить и ему, и ей, — пусть сначала ему, себялюбиво, но страстно жаждет он! Ушла, ушла, и рано или поздно ему придется признать это, но не принять, нет, уже ушла, будь она проклята благословенна верните ее или заберите меня отсюда!

А знаешь, ты можешь просто повернуться, в лоб твою мать, и протянуть к ней руку и коснуться ее — вместо того чтобы играть в эти дурацкие игры.

Я знаю. Знаю.

Вот и сделай так, и я умотаю отныне и на веки вечные.

Самое время.

Ну так что? Давай, Джинчик: Один… Два… Три, а? Или по Здравом Размышлении, как сказал бы твой покойный приятель, — оно же Второе — как ты насчет Трех (наше маленькое menage a trois)?.. Двух (утютюшеньки, Тодд/Ньюитты//Ньюитт/Тодды)?.

Одного?

Протяни руну, коснись, старина, и история наша закончится…

notes

Примечания

1

«Бог ты мой, я так и знал» (англ.). «Квелый каламбурчик» создается звучанием этой фразы: «Джи, ай нью ит». — Здесь и далее примечания, если не оговорено иное, переводчика.

2

«Погибели предшествует гордость, и падению — надменность» (Книга притчей Соломоновых, 16: 18).

3

На первой странице изданного в начале XVIII века в Америке «Новоанглийского букваря» значилось: «In Adam’s fall, we sinned аll» — «Адамов грех, он пал на всех».

4

Yortzeit (Yalrzeit) (ид.) — время года. Не говорящие, вообще-то, на идише евреи-ашкенази обозначают этим словом годовщину смерти родственника.

5

Джон Смит (1580–1631) — английский мореплаватель и автор известных мемуаров, один из основателей и лидеров Джеймстауна — первого британского поселения ка территории современных США (1607).

6

До свидания (исп.)

7

До встречи(исп.)

8

Мой Джорджо! (ит.)

9

Мимоходом (фр.).

10

«Торнадо F3» — истребитель ПВО, разновидность «Панавиа Торнадо», одного из основных боевых самолетов НАТО.

11

Бедственный конец (лат.).

12

Gamlastan (шв.) — старый город, исторический центр Стокгольма.

13

Правоверные евреи пишут английское слово «God» как «G-d», дабы не упоминать всуе имени Его.

14

King's English, Queen’s English — так называют идеально правильный английский язык.

15

Второй по званию (фр.).

16

Сокращение «тропический смерч» совпадает с инициалами Томаса Стернза Элиота, фигурирующего на обложках именно в таком написании — Т. S. Eliot.

17

Шедевр (фр.).

18

Головокружение (лат.).

19

7 декабря.

20

Выше (лат.).

21

Штаб-квартира осуществляемой колледжем Программы преподавания писательского мастерства, о чем следовало сказать раньше, но, вероятно, сказано не было — или было? — во всяком случае, в данном, внутриутробном покамест повествовании. Скромное дощатое бунгало, стоящее пообок кампуса и вмещающее ныне кабинеты преподавателей, аудитории, в которых проводятся семинары и практикумы, а также студенческую комнату отдыха, было куплено несколько десятилетий назад благодаря щедрому пожертвованию выпускника колледжа, который в годы учебы мечтал стать драматургом, но сколотил изрядное состояние, став генеральным директором компании

«Тайдуотер коммьюнитис», построившей и «Бухту Цапель» и много чего еще. Накопление процентов, приносимых этим пожертвованием, позволяет колледжу не только содержать

«Дом Шекспира», но и издавать тощий литературный журнальчик («Стратфордское обозрение»), приглашать каждый семестр сторонних доцентов/лекторов и — как то хорошо известно — субсидировать нашу ежегодную студенческую литературную премию — большую почти до неприличия «Шекспировскую награду» Читатель, жаждущий детальных сведений об этой проблематичной поживе (в комитете, ее присуждающем, нередко заседали и мы, Ньюитт/Тодды, отчего и в нас временами презрительно тыкали тем же средним пальцем, каким ДжИН погрозился несколькими страницами раньше Нобелевскому комитету), может либо подождать, когда Рассказчик вернется к этой теме, либо прочесть рассказ «Премия Барда» в сборничке, упомянутом в «прескриптуме» вот к этой вот нескладухе. — Прим. ДжИНа.

22

Образцовый (мастерский) Монблане (нем.) — производимая в Германии серия эксклюзивных перьевых авторучек.

23

Перевод А. Глебовской.

24

До завтра, о мое солнце (исп.).

25

Управление общественных работ — созданное в 1935 году по инициативе президента Франклина Делано Рузвельта федеральное ведомство, занимавшееся трудоустройством безработных.

26

Поселения безработных, состоявшие из «домов», которые строились из картонных коробок и листов железа; возникли в годы Великой депрессии, совпавшие с годами правления (1929–1933) президента Герберта Гувера.

27

И так далее (лат.).

28

Magnum opus (лат.) — фундаментальное творение.

29

Ее старший — двумя годами — брат, погибший в конце шестидесятых во Вьетнаме при крушении вертолета.

30

Напоказ.

31

Проведя поиск в «Гугле», Рассказчик получил два с чем-то миллиона ссылок и выяснил, что персонаж по прозвищу РКО был придуман Джорджем Маем в 1939 году в качестве рекламной зверушки компании «Монтгомери Уорд», а затем стал героем песенки, приобретшей значительную популярность после того, как ее записал в 1949-м Джин Отри. В это время мальчики Ньюитт/Проспер уже учились в Тайдуотерском университете штата и Стратфорд-колледже соответственно — Джи все еще маялся с выбором специализации, Нед подступался к решению написать Великий Американский Роман, — а Рут Проспер Гаррет (сейчас, насколько известно Рассказчику, вдовая восьмидесятилетняя развалина, живущая с дочерью и зятем где-то на западе) была только-только вышедшей замуж выпускницей Гаучер-колледжа, привилегии же полюбоваться ее «Сюзи» он так никогда больше и не удостоился. Прим. ДжИНа.

32

Максфилд Пэрриш (1870–1966) — американский художник и иллюстратор, специализировавшийся на сказочных сюжетах.

33

Местный газетный киоскер.

34

В католицизме существует понятие «четырех последних вещей» — это смерть, суд Божий, рай и ад, то есть то, что ожидает человека под конец жизни и после него.

35

Зады (фр.).

36

Отец (фр.).

37

Псевдоним писателя — дословно: «имя пера» (фр.).

38

Укол (фр.) — в фехтовании.

39

Прощай (фр.).

40

В оригинале (автор неизвестен) значится: «Но где ж соловьи…» — однако в памяти СППа ДжИНа застряли цветы, а когда он спохватился, было уже поздно — цветы успели распуститься на последующих страницах. — Прим. ДжИНа.

41

Из кулака выпрастывается указательный палец, и теперь на Джорджа смотрит подобие пистолета со взведенным курком.

42

из кулака выставляется средний палец, затем большой и указательный поджимаются — получается фигура из одного пальца, обычно называемая «отъебись!»

43

То есть унесшую, по нынешним оценкам, 45 000 000 человеческих жизней Вторую мировую войну первой половины XX века, официально выигранную союзниками в Европе в

«день П-Е» (победы в Европе — 7 мая 1945 года), а на Тиком океане в «день П-Я» (победы над Японией — 2 сентября). — Прим. ДжИНа.

44

Укажем в виде примера хрестоматийную реплику из опубликованного в 2000 году романа Зэди Смит «Белые зубы»: «Ебала я тебя, заёба ёбаный», в которой это слово последовательно используется: в его глагольной форме, как имя существительное и как имя прилагательное. — Прим. ДжИНа.

45

Инвертированная отсылка к диалогу Джо Моргана и Джейкоба Хорнера во втором романе Барта «Конец пути» (1955, опубл. 1958): «Хорнер… скажи ты мне, ради Христа, ты зачем трахнул Ренни?» (Перевод В. Михайлина.)

46

S’il Vous Plait(фр.) — пожалуйста.

47

Использован — в сокращенном же виде — перевод Олега Нестерова и Александра Барашина, исполнявшийся группой «Мегаполис» с Марией Макаровой.

48

Гром и молния (нем.). Поскольку в бодрствующей Природе, как и в сновидении ДжИНа молния предшествует грому, с какой, скажите на милость, стати немцы традиционно ставят телегу перед конем или запрягают оленей Санты в неверном порядке? — Прим. ДжИНа.

49

French and Indian War — так в англоязычной литературе принято называть американскую фазу Семилетней войны (1756–1763); в русской историографии чаще приняты названия Англо-французская колониальная война и Франко-индейская война (очевидно, неправильное).

50

Рискованный (фр.).

51

Венерин холм (лат.), то есть женский лобок.

52

память уверяет Рассказчика, что его друг использовал именно эту формулу за дюжину с чем-то лет до того, как Эй-би-си приступила к показу популярного сериала под таким же названии [Сериал Тhe Mod Squad (1968–1973) известен по-русски под названием «Отряд „Стиляги“». Нед же «модами» сокращенно именует модернистов.]

53

Не так ли? (фр.)

54

Дословно: у каждого свой вкус; каждому свое (фр.).

55

Слово подагра по-английски — gout.

56

У каждого свой изъян (фр.).

57

Жених (фр.).

58

Чему быть, того не миновать (исп.).

59

Вчетвером (фр.).

60

На вечер (фр.).

61

Краткое жизнеописание (лат.).

62

Аллюзия на финал поэмы Т. С. Элиота «Полые люди» (1925). В переводе А. Сергеева:

«Вот как кончится мир — / Не взрыв, но всхлип».

63

Вдвоем (фр.).

64

«Summertime, and the livin’ is easy» — начало арии «Summertime» из оперы Джорджа Гершвина «Порги и Бесс» (1935), авторы текста Дюбос Хейвард и Айра Гершвин.

65

Изучение корейского языка в Институте иностранных языков Министерства обороны, Монтерей; деятельное ознакомление (в свободное время) с разнообразными туристическими приманками Западного побережья — от девушек из Долины до секвойных лесов и серфинга в холодном Тихом океане; от экзистенциализма к дзен-буддизму; и вечно менявшаяся программа романа, который он писал и название которого, как сообщил он, ничего не объясняя, было «по Зрелом Размышлении» изменено: от «Времен года» к «Всяко третье размышленье». — Прим. ДжИНа.

66

Перевод И. Бродского.

67

Автор неизвестен, конец XIII — начало XIV века. — Прим. ДжИНа.

68

Скопом (фр.).

69

Именуемой так говорящими на алгонкинских языках индейцами по той причине, что именно при ней на головах виргинских белохвостых оленей начинают появляться пушистые панты; впрочем, индейцы называют ее и Громовой Луной — из-за обилия гроз в это время года. — Прим. ДжИНа.

70

и как только Дж. не заметил раньше столь явственной переклички и с рабочим названием утраченного опуса, над которым бился его друг, и с обыкновением Неда оперировать Первым (недозрелым), Вторым (зрелым) и Третьим (перезрелым) Размышлениями?

71

«Those Were the Days» — романс Бориса Фомина «Дорогой длинною» (английский текст Джина Раскина), ставший в 1968 г. большим хитом в исполнении валлийской певицы Мэри Хопкин; эта запись явилась первым продюсерским опытом Пола Маккартни и одним из первых релизов, выпущенных «битловской» компанией Applе Records.

72

Ср.: «Из всех цветов, из всех красот/Что извлеку? — Лишь слезный мед» (Э. Марвелл. Глаза и слезы. Пер. Г. Кружкова).

73

Используемый Пентагоном акроним, означающий самодельное взрывное устройство, —

«Аль-Каида» и другие террористы минируют такими дороги. Не пугать с ВМС (внутриматочной спиралью) — контрацептивом, который женщины поколения Аманды Тодд использовали в их доклимактерические годы, пока не были созданы и пущены в продажу противозачаточные пилюли, Тодд/Ньюиттам оказавшиеся, как еще выяснится, ненужными,