Вторжение

II

Когда я очнулся, было уже утро. Я оказался под столом, куда меня засунули в сложенном виде. Пришельцы еще не пробудились. В комнате разбросаны постельные принадлежности, одежда и царит храп. В окно сквозь листву деревьев пробивалось утреннее солнце. Снизу доносился рожок продавца тофу.[1] На фоне этих примет повседневной жизни наличие пришельцев стало до ужаса реальным.

Посреди комнаты, заложив руки за голову, под пиджаком храпел господин. Слева, на моей постели, спала старуха, с регулярностью маятника она из стороны в сторону поводила своим выдающимся подбородком. Рядом с ней раскинулась дама, образуя иероглиф «великий».[2] Одна нога и одна рука ее захватили часть старухиной постели.[3] Просторное платье дамы при свете дня выглядело весьма странно. Примерно в таких одеяниях представляют в опере иностранцев, независимо от их национальности. Зеленый балахон весь в складках, и на них нашиты розоватые тряпочки, которые производят впечатление чешуи на плохо вычищенной рыбе. Подол платья высоко вздернут, причем, казалось, вздернут не случайно. От этого зрелища мне стало как-то не по себе.

Справа от господина, уткнув головы ему в живот, нос к носу храпели два старших сына. Стоило одному всхрапнуть, как у другого торчком вставали волосы на голове. В ногах господина, согнувшись, как буква «ку»,[4] спала миловидная девушка лет семнадцати, в объятиях она сжимала младенца.

В головах господина, у самого стола, под который запихнули меня, спали мальчик и девочка, в таких причудливых позах, будто сон настиг их в разгар игры. Мальчишка во сне, наверно, бежал, потому что его ступни вздрагивали, как от электрического тока. Девочка беспрестанно чмокала губами, в ней было что-то отталкивающее.

Теперь я понял всеми фибрами своего существа: это не сон. Превозмогая ужас, я стал вылезать из-под стола. При этом тело мое издавало звуки, какие издает бамбук, когда его ломают. От этих звуков дама лягнула в бок старуху, старуха поспешно перевернулась на другой бок, но, к счастью, никто не проснулся.

Стоя на одной ноге, как палочка для еды, лишенная пары, я натягивал спущенные брюки. Человек, лишенный последних остатков достоинства. Вдруг мысль, предельно ясная, озарила мое сознание. Комната эта моя, все их речи — просто наглость, сейчас я их подниму и вышвырну как миленьких. Но тут же вспомнилась расправа, учиненная надо мной ночью, и храбрости поубавилось.

Пусть все решает закон. Не может ведь остаться безнаказанным явное попрание всех норм общежития. Существуют же в обществе какие-то нормы.

Стараясь не шуметь, я готовился выйти. Снял со стены пиджак, под ним обнаружился пропавший ремень. Просовывая руки в рукава, проверил карманы. Во-первых, нет кошелька; во-вторых, исчезли зажигалка, трубка, табак. Проездной билет на месте, но подколотые к нему обеденные талоны и фотография С. (моей девушки) исчезли. Только шариковая ручка и записная книжка во внутреннем кармане оставались в сохранности.

Пораженный в самое сердце, я тем не менее решил принять это как должное. Выйду, думаю, на улицу, глотну свежего воздуха и там что-нибудь придумаю. Скользнул в щелку двери и крадучись, на цыпочках вышел в прихожую.

Вздохнул с облегчением. Но тут на плечо мне легла чья-то рука, — девушка с милым лицом. Она приблизилась ко мне вплотную, словно опасаясь кого-то, и сказала, обдавая меня молочным дыханием:

— Извините, пожалуйста, но пока все встанут, надо бы вскипятить чай и приготовить завтрак. Братья по утрам вечно не в духе. Если что-нибудь будет не так, устроят собрание, и для вас же будет хуже.

Я ничего не ответил. Собирался обуться, но потом передумал и вышел на улицу с ботинками в руках…

Надо с кем-то посоветоваться! — вот первое, что пришло мне в голову Положение, в которое я попал, заставило меня горько пожалеть о том образе жизни, который я вел до сегодняшнего дня. Я пожалел, что не установил более близких отношений с соседями по дому. Теперь мне и поговорить не с кем, еще, пожалуй, на смех поднимут. Стараясь не шуметь, я дошел до уборной и только здесь обулся. Ополоснул лицо, утерся подолом рубашки. После этого я почувствовал себя бодрее. Мое мужество окрепло настолько, что я даже принял решение: дай-ка я поговорю с управляющим! Это уже в самом деле можно было назвать решением.

Управляющий сидел у окна, обращенного к дороге, и в ритм утренней зарядки по радио, попыхивал трубкой с плоским чубуком. Маленькими глазками он искоса наблюдал за местными хозяйками, толпившимися у водопроводной колонки. Теперь, скосив глаза в другую сторону, но даже не повернув головы, он холодно уставился на меня.

Губы отделились от плоского чубука, их сморщенный лиловый край задрожал в улыбке. Сейчас наверняка изрыгнет: «Квартирная плата!». Стараясь его опередить, я поспешил подойти и поклониться.

— Кобо-сан, — сказал я с виноватой улыбкой, — мне необходимо ваше заступничество…

От этих слов губы Кобо-сан задрожали еще сильнее. Избегая пауз, я выпалил все одним духом:

— Вчера ночью какие-то странные типы…

Он не спеша выбил трубку, глаза его смотрели мимо меня.

— Что-то я не понял.

— Что ж тут непонятного? Я бы хотел с вашей стороны, Кобо-сан, только подтверждения, что десятый номер числится за мной.

— Где чья комната — это меня не касается. Кто платит, тому и сдаю, остальное не мое дело.

— Но когда человек платит, он вместе с комнатой получает, как я понимаю, и право на жилье. Съемщик десятого номера — я. Никто не имеет права ко мне вторгаться.

Кобо-сан снова скосил на меня глаза.

— Ваша комната, кажется, еще не оплачена? Вот о чем поразмыслите.

На особенную отзывчивость я и не рассчитывал. Но такое бездушие… Я окончательно пал духом. Вышел во двор и встал на панели, забыв о течении времени.

Кто-то хлопнул меня по плечу, схватил за руку.

— Привет! Что за таинственный вид? — Второй сын из семейства пришельцев держал в зубах мою новехонькую зубную щетку.

В это время показалась соблазнительная вдовушка из третьего номера.

— Привет, мадам! — С видом старого знакомого он сделал ей ручкой.

Одарив его долгим многозначительным взглядом, она хотела проскользнуть между нами. Но он вцепился ей в руку выше локтя и со словами: «Ой, да вы вся в муке!» — погладил ее по заду, словно хотел отряхнуть платье. Мне же бросил:

— Отец там собрание будет проводить, пошли быстрее!

В прежние времена вдовушка иногда бросала на меня выразительные взгляды. Случалось, что где-нибудь в углу пустынного коридора она, словно невзначай, поднимет подол юбки, сделав вид, что поправляет чулок. Я со своей стороны особого рвения не проявлял, да его и действительно не было. Но теперь, когда на моих глазах она строила куры этому наглому парню, я не то чтобы ревновал, но не мог не ощущать горечи от сознания, что происки вражеской силы шаг за шагом разбивают мою жизнь. Я хотел уйти от него, но он меня не отпускал.

— Собрание начинается, пошагали, пошагали!

Вначале у меня не было осознанного намерения сопротивляться. Но вдруг мне пришло в голову обратиться в полицейский участок, хотя вообще-то я не питаю симпатии к подобным учреждениям. Другого выхода я в тот момент не видел. Так получилось, что последним прибежищем для меня стало то место, где я меньше всего хотел бы побывать.

В участке двое полицейских, старый и молодой, мечтательно курили, развалясь на стульях. Я стал излагать свое дело. Молодой, демонстративно отвернувшись, начал листать записную книжку, делать в ней какие-то пометки, будто внезапно вспомнил о чем-то срочном. Пожилой временами кивал, словно говоря «слушаю, слушаю». Но выражение лица у него было отсутствующее.

— М-да, — процедил пожилой полицейский. Такими историями мы сыты по горло. И, к вашему сведению, нам совершенно не до них. Зайдите как-нибудь в другой раз.

— Но я не могу ждать! Как вы не понимаете? Деньги у меня отняли, в комнате все перевернуто вверх дном…

— Всему свое время. Иди себе спокойненько на службу. Учти, в такую историю, как твоя, трудно вмешиваться. Согласно твоему заявлению, они тебе чужие. Но мы не можем полагаться на показания одной стороны. Ведь они утверждают, что хорошо с тобой знакомы. Похоже, что их утверждения — вранье, но у тебя-то есть какие-нибудь веские доказательства?

— Очевидность. Здравый смысл.

— Чепуха!.. Нужны доказательства. Ты сам должен понять, что подобные истории нам ни к чему. Мое мнение такое: не можем мы тут ничего решить. Как-нибудь само образуется, ты особенно не нервничай.

Я хотел возразить, но тут вмешался молодой полицейский.

— Смотри, сам попадешь к нам, пока тут рассусоливаешь! — съехидничал он. Швырнул в сторону сигарету, сделал вид, что берет телефонную трубку, а сам изловчился и вытолкал меня за дверь.

Было еще рано. Но не возвращаться же домой. Пришлось отправиться прямо на службу.