Вторжение

V

Я проснулся от стука в крышку люка, через который проникали в кладовку. По пробивавшемуся откуда-то свету я понял, что уже рассвело.

— Скорее, скорее! — торопил чей-то голос.

Я утер выступившую на губах слюну и открыл крышку. Передо мной стояла девушка.

— Я за вами, — сказала она и присела рядом. — Верно, проголодались? — Она протянула мне кусок хлеба с маслом.

— Который час?

— Уже за полдень.

— Вот проклятие! — Я вскочил, она с легкой улыбкой остановила меня.

— К С? Опоздали!

— Что они со мной делают?

— Таковы человеческие отношения. Древний грех.

— Воры!

— Мне вас жаль.

— Сумасшедшие!

— Кто? Они? Своеобразные люди, но сумасшедшими их вряд ли назовешь. Разве что мать. Та-то ненормальная. Твердит одно: гадость, гадость! Воображение у нее, видно, гадкое. Она забыла все другие слова. И всегда повторяет что говорит отец.

Я был удивлен.

— Ты мне сочувствуешь?

— Да, я тебя люблю.

Я сходу решил изменить первый пункт намеченной программы. Взять в союзники Кикуко и тем подорвать вражеский лагерь изнутри!

— Ты мне поможешь?

— Конечно, я за этим пришла.

— Мне надо найти какой-то выход, ты с этим согласна?

— Да, надо поскорее ускользать.

— Ускользать… Ты права. Ускользать. Нельзя дальше жить с подавленным рассудком.

— Любовь! Дело не в рассудке, в любви. Лишь сила любви дает нам жизнь.

— Согласен, согласен. Но там, где нет разума, нет и любви.

— Ты ошибаешься. Наоборот, именно в любви находит свое завершение разум.

— Да, пожалуй, — с готовностью согласился я. — В общем, наши взгляды совпадают. Отныне мы должны во всем помогать друг другу. С первого раза я почувствовал, что ты в этой семье особенная. Поэтическая натура. Ты и красива, как ангел. Будь ты независима от этой семьи, я бы, пожалуй, тебя полюбил.

— В демократическом обществе каждая личность независима.

— Тогда давай подумаем, как нам вышвырнуть эту компанию.

— Вышвырнуть? Убежим мы с тобой.

— Ну зачем же? Получится что мы уступили. Их надо выгнать, ведь комната-то все-таки моя. Куда ни беги, везде жилищный кризис. Куда денешься!

— Я говорю в другом смысле. Бегство — это проблема духа. Бегство на пути любви, которая одна дает нам силу вынести все.

— Как тебя понимать? Выходит, ты все одобряешь?

— Не одобряю. Но изменить ничего нельзя. Каждому свое.

— Ах так? — Я встал, смахнул паутину с лица. — Все-таки на поверку ты мне враг. Может, ты вообще шпионка, а я-то доверился?

— Так я и знала, что ты это скажешь. — Аромат ее волос коснулся моего лица. — Сколько раз я любила таких, как ты, но ни разу не встретила взаимности.

Голос Кикуко звучал меланхолично. Чувствовалось, что она говорит правду. Это меня тронуло. И все же я не мог довериться своему впечатлению. «Сколько раз…» — невольно повторил я. Внезапно смысл этих слов дошел до моего сознания, и мне стало жутко. Я должен был уточнить.

— Значит, уже много таких, как я, попадало в лапы твоего семейства?

Девушка потупилась и кивнула. Я спросил:

— А что было с ними потом?

Девушка протянула мне белые руки, похожие на рыб, плывущих в тени утесов. Ее голос, окрашенный грустью, стал еще нежнее.

— Утомленные, они все уходили на покой.

— Другими словами, умирали?

Волшебство чердака вдруг обволокло мое сознание. Я привлек девушку и приник к ней в поцелуе. Между нашими лицами потекли чьи-то слезы.