Вторжение

СУДЬБА БАБРАКА КАРМАЛЯ

Итак, поздно вечером 27 декабря афганский народ узнал, что отныне у него появился новый руководитель — Бабрак Кармаль. А учитывая, что этот человек взошел на трон под грохот советских танков, въезжающих в Кабул, имя нового вождя на Западе обычно употребляли в обидном сочетании, с приставкой «марионетка Кремля».

Биографическая справка. Бабрак Кармаль. Родился в 1929 году. Отец — пуштун из племени моллахейль, мать — таджичка. Хорошо знает языки пушту, дари, владеет немецким и английским. Его отец был влиятельным человеком в высших военных кругах Афганистана: командовал дивизией и корпусом, вышел в отставку в звании генерал-полковника. В 1950 году Бабрак Кармаль — активист союза студентов Кабульского университета. Трижды был осужден за революционную деятельность. Отсидел в тюрьме более четырех лет. В 1956 году выпущен из заключения под залог. Работает в Министерстве планирования. Сразу после создания НДПА становится заместителем первого секретаря ЦК партии, а вслед за объединением партии он — один из трех секретарей ЦК. Во второй половине 60-х годов опубликовал в газете «Парчам» ряд статей, полемизирующих с теорией «народной революции» Тараки, в частности, настаивал на том, что Афганистан находится в преддверии национально-демократической, а не пролетарской революции. Восемь лет был членом парламента. В 1978 году направлен послом в Чехословакию. У него два сына и две дочери.

Почти полтора года провел Кармаль в вынужденной эмиграции. Последние месяцы перед возвращением он фактически жил на полулегальном положении, не без оснований опасаясь мести Амина. И вот в декабре 79-го пробил его час: он снова на родине, занял высшие посты в партии и государстве.

Каким образом Бабрак Кармаль из Чехословакии попал в Кабул? Каким путем?..

Однажды представилась возможность спросить об этом самого Кармаля.

—

Правда очень горька,— после некоторого раздумья сказал он — Чтобы ответить вам, я должен начать издалека. У нас была партия, созданная четверть века назад. Тараки избрали ее первым секретарем, меня вторым. Политбюро в то время еще не было, а Центральный Комитет состоял из семи членов и четырех кандидатов. Затем у меня появились разногласия с Тараки... Он считал, что наша программа-минимум должна предусматривать народно-демократическую революцию со всеми вытекающими из этой концепции условиями, вплоть до диктатуры пролетариата. Я же был против, полагая, что мы находимся лишь в начале национально-демократического движения. Тараки хотел перепрыгнуть через все этапы — сразу в социализм. Другой пример. Я был против Амина, а Тараки, наоборот, всячески способствовал его продвижению вверх. Десять лет продолжались наши разногласия. Наконец, за 8—9 месяцев до Апрельской революции мы не без участия Советского Союза пришли к единству, оказавшемуся непрочным. Потом революция... Я опять второй, после Тараки, на всех высших постах — в партии, государстве и правительстве. Теперь скажите, на кого, по логике, партия должна была обратить свои взоры после убийства Тарани? Кого она могла призвать в высшее руководство?

Какой бы дорогой я ни вернулся домой, это была воля моей партии. Таким будет ответ на ваш вопрос.

—

И все же, как это было исполнено технически — ваше возвращение?

—

Конечно, я не мог проехать через Пакистан или Иран. Оставался один путь — через Москву и Ташкент. Как летел и на чем — это уже детали, в которые я не хотел бы вдаваться. Скажу только, что до самых последних дней у меня не было никаких контактов с советскими гражданами.

—

А кто же принял решение устранить Амина?

—

Было ясно, что Амин должен уйти, а партия должна жить. Первое со вторым не совмещалось. К этому решению мЫ подошли одновременно — и здоровые силы в НДПА, и советские товарищи.

—

К какому решению: устранить Амина политически или уничтожить его физически?

—

Убрать с дороги деспота, ликвидировать тиранию, от которой пострадали тысячи афганцев. Хотел бы еще и еще раз повторить: я не имел контактов с советскими вплоть до самых последних дней перед возвращением в Афганистан. Я не приглашал к нам ваши войска. Возможно, их пригласили те четыре министра — Гулябзой и другие, которые скрывались от репрессий в СССР? Не знаю... Сам я прибыл в Афганистан, когда там уже находилась часть советских войск. Меня поставили перед фактом.

—

Еще один вопрос, который нельзя не задать, хотя, возможно, он покажется вам бестактным. Сразу после убийства Амина вас объявили генеральным секретарем партии. Как могли вас избрать, если не было ни пленума, ни съезда?

—

Возникла совершенно особая ситуация, когда вступают в действие иные законы и правила. У меня произошли встречи с товарищами, которые ранее составляли руководящее ядро партии,, а при Амине скрывались в подполье. В ходе этих встреч было подтверждено, что я должен встать во главе партии. Собственно, для моих соратников это стало ясно гораздо раньше — сразу после гибели Тараки.

Ф. А. Табеев. Бабрака Кармаля я впервые увидел в самом начале 1980 года. Он принял меня в скромном особняке Совета Министров. Он сам изъявил желание познакомиться с советским послом.

Конечно, перед встречей я пытался навести какие-то справки: что за человек, чем знаменит? Выл у нас в посольстве секретарь парткома, он долго работал в Кабуле, знал людей, так вот он мне рассказал, что Бабрак Кармаль — старый член партии, был депутатом парламента. «Но по характеру он вам не понравится»,— предупредил наш товарищ. «Почему?» «Увидите...»

Позже я, кажется, понял, что он имел в виду. Товарищ Кармаль хороший человек, но он не открытый, не всегда искренний, Он говорил мне как-то: «Вы, товарищ посол, не обижайтесь на меня. К афганцу ум приходит после обеда. Я не сразу с вами соглашаюсь, но, поразмыслив, всегда признаю вашу правоту. А если я допускаю ошибки, вы со мной не церемоньтесь, в условиях революции ошибаться нам нельзя».

У Бабрака Кармаля не очень крепкое здоровье, он не отличался высокой работоспособностью.

Но вернусь к первой встрече... Мы обнялись, как здесь положено. Я поздравил его с избранием на высокие посты. Состоялся чисто протокольный разговор. Потом он устраивался, приводил в порядок резиденцию (все тот же дворец Арк) и через неделю приступил к делам.

Чтобы разобраться в ситуации, мне потребовалось года два, не меньше. Да, два года ежедневной, ежечасной, ежеминутной работы... В этот период я, возможно, бывал излишне резок, особенно когда речь шла о внутрипартийных разногласиях в НДПА. Не вдаваясь в детали, говорил: «Не сметь!» Да, жестковато иногда действовал. Помню, в 82-м Бабрак Кармаль решил прогнать с занимаемых постов нескольких видных министров. Ко мне пришел Маздурьяр: «Только вы можете нас спасти. Ведь если Кармаль на это пойдет, мы вынуждены будем предпринять серьезные контрмеры». Понятно, на что намекал. Нельзя было допустить новой крови, следовало действовать немедленно. А то они опять наломали бы дров. Ночью еду к товарищу Кармалю, спрашиваю его без лишних церемоний: «Что случилось?» Он глаза отводит: «Ничего». «Но вот у нас есть сведения... Они соответствуют действительности?» «Да». «Не надо этого делать». Конечно, я оговорил, что мы, мол, не хотели бы вмешиваться в ваши внутренние дела, товарищ Кармаль, дескать, упаси бог, но все-таки лучше вам подумать хорошенько. Он мне: «Напрасно вы их защищаете». «Товарищ Кармаль,— отвечаю я твердо.— Ради единства партии, ради нашей дружбы послушайте меня». И такое бывало. Знаю, обижался на меня Бабрак Кармаль, особенно в первые годы. А куда денешься...

Бабрак Кармаль. Став первым-руководителем страны, восемьдесят процентов своей энергии я тратил на борьбу с советскими официальными лицами. Я требовал уважительного отношения к себе. Посол Табеев порой разговаривал со мной в неподобающем тоне, очень часто он не советовал, а приказывал. Я ему возражал: «Вы должны согласно международной практике общаться со мной через МИД. Что вы себе позволяете?..»

А чего стоят ваши советники при Политбюро! Сначала они развалили дело у нас, потом, вернувшись в Союз, продолжали добивать свою собственную партию. Ваши советники были везде. Ни одного назначения на сколько-нибудь заметную должность в Кабуле и в провинциях нельзя было сделать без их согласия.

А сейчас генерал Варенников во всем обвиняет меня{Имеется в виду интервью В. И. Варенникова журналу «Огонек» (№ 12, 1989 г.).}. Он утверждает, что имечко Бабрак Кармаль проявил напор, втягивая советскую армию в войну. Вешает мне ярлык демагога и фракционера. Ложь! Да я шагу не мог ступить без ваших советников! Они диктовали, что надо делать,— и в партии, и в государстве, и в армии.

—

Позвольте один вопрос. В вашей резиденции только внешняя охрана (за пределами забора) состояла из афганских гвардейцев. На территории дворцового комплекса были советские десантники, а сами помещения находились под контролем специальной охраны КГБ. Вас, руководителя суверенного государства, это не смущало?

—

Я много раз возмущался по этому поводу. Я десять раз подавал в отставку. Беда в том, что я не являлся руководителем, как вы говорите, «суверенного государства». Это было оккупированное государство. Реально правили в нем вы.

В. Снегирев. Мне довелось не раз встречаться с Кармалем. Я воспринимал его как человека интеллигентного, мягкого, чуточку неуверенного в себе. Иногда было у меня и такое ощущение, будто ему неуютно в роли главного руководителя, словно он надел костюм с чужого плеча. Хотя внешне это почти никак не проявлялось. В Кабуле раза три-четыре мне приходилось разговаривать с Бабраком Кармалем за толстыми крепостными стенами его резиденции. Он редко покидал хорошо охраняемый дворец Арк, и всегда вблизи него находились советские телохранители... А спустя годы мы увиделись в дачном поселке под Москвой, где Кармаль жил после смещения со всех высших партийных и государственных постов, происшедшего, как известно, в 1986 году.

—

Салам алейкум, рафик{Рафик — товарищ.} Кармаль,— непроизвольно произнес я, увидев его гуляющим под кронами сосен.

Он с готовностью сделал шаг навстречу, мы пожали друг другу руки и по обычаю трижды обнялись. Кармаль был в костюме и легком свитере. Он сохранил горделивую осанку, но в его манерах уже не сквозило сознание своего превосходства, свойственное «первым лицам». Глаза его показались мне грустными.

Кармаль был не один: рядом прогуливался рослый молодой афганец, как потом выяснилось, муж его дочери, а поодаль топтался некто с невыразительным лицом; едва мы начали разговор, он придвинулся и, вытянув шею, стал вслушиваться.

. ~ Я не понял, рафик Кармаль,— сказал я, кивнув на любознательного субъекта.— Он вас охраняет или вы у него под арестом?

—

Сам не пойму,—печально улыбнулся бывший генсек.— Только он от меня ни на шаг.

—

Ну, а если я приглашу своего старого знакомого к себе на дачу на чашку чая? — обратился я к «топтуну».

—

Только со мной,— отрезал тот и со скучающим видом отвернулся.

Мы обменялись телефонными номерами, договорились о новых встречах. И эти встречи были — на даче, где жил Кармаль. Фрагменты бесед, состоявшихся зимой и летом 1990 года, приведены выше. Почему они так скупы? Об этом просил сам Кармаль: считает, что еще не настало время для обнародования всего.