Вторжение

Глава 10

Fortes fortuna adiuvat

Все же учения не прошли совсем уж гладко: один раз смешала строй третья шеренга второй сотни рейтар (закрепленная за Тапани), а хуже всех показала себя третья сотня — то есть моя! Впрочем, ничего удивительно — учитывая, что помимо обучения детей боярских я все эти дни вынужденно решал кучу организационных вопросов и продумывал учения… У меня сплоховали всадники сразу в двух шеренгах — причем один казак действительно не смог остановить испуганную и понесшую лошадь, потерявшись в клубах порохового дыма. Но скакун казачка все же успел затормозить — едва ли не налетев при этом на затупленные колья «пикинеров»!

И ведь не последнюю роль в своевременной остановке сыграл как раз тот факт, что необученная таранить врага степная кобыла ничего общего не имеет с потомственными «дестриэ» кирасир и прочих жандармов (к тому же использующих шоры). Чьи породы принялись специально выводить еще в блистательную рыцарскую эпоху… Тот же мой Хунд — не кирасирский жеребец, хотя в нем явно есть кровь скакунов, коих по праву можно отнести к «дестриэ» (впрочем, ведь сам термин означает не конкретную породу, а просто обобщает всех боевых скакунов). Так вот, лошадь не справившегося с ней казачка почуяла впереди толпу людей — и явную преграду перед собой — и сама успела вовремя затормозить, избавив и себя, и всадник от возможных травм.

Это к нашему с воеводой разговору о тактиках рейтар и кирасир…

Естественно, не все гладко было и у стрельцов — новики окончательно сломали свою шеренгу уже при втором выходе на огневой рубеж, дважды они не успели вовремя зарядить пищали и дать с упреждением залп по накатывающим на них рейтарам. Возникли заминки и у ветеранов стрелецкого приказа — с зарядкой новых для них карабинов… Полусотня же служивых Алексея «свет Владимировича» и вовсе обошлась без стрельб, худо-бедно отработав сам маневр со сближением.

Но в целом — все это частности, мелкие такие косячки, без которых подобные учения было бы сложно себе представить. А для первого раза все прошло и вовсе отлично!

— Ну что, командир, оказывается мы все же не самые худшие учителя. Верно? — подъехал кто мне сияющий Лермонт.

Я встретил обоих друзей (вслед за шотландцем ко мне поспешил и Тапани) со столь же сияющей улыбкой на губах:

— Господа — я считаю, что это полный успех!

— Успех только всадников? А на пехоту значит наплевать? — возмутился поравнявшийся с нами Йоло.

— Что ты, друг мой! Вы оба были сегодня крайне убедительны, профессионально подготовив своих солдат. — улыбнулся я. — Даже не знаю, кто из вас взял бы верх, будь этот бой настоящим!

— Лермонт. — весомо ответил финн.

— И почему же⁈ — мы с шотландцем с неподдельным интересом уставились на боевого товарища.

— Потому что я бы переметнулся к рейтарам! — захохотал Тапани. — Пехота — это, конечно, хорошо, но сердце мое, моя честь и любовь — это все к кавалерии!

— Чуть не прослезился. — смахнул воображаемую слезу Джок. — Может же сказать, когда хочет!

— Ну, это только если дело касается любимой кавалерии. Думаю, таких душевных слов от Степана не слышала ни одна женщина! — приобнял я горца.

— Еще чего! — воскликнул финн. — И не дождутся! Слова еще на них тратить — по ним и так понятно, что сие сосуд грешный. Да и слово — серебро, а молчание — золото. Так-то!

— Джок, ты заметил, что наш друг сегодня на редкость красноречив? Это может значить только одно: он доволен учениями.

— Вы меня раскусили. — Йоло с усмешкой потер подбородок. — Но нельзя дать солдатам расслабиться. Первый успех — это только часть дела. Его нужно закрепить. Маневры будем проводить ежедневно, пусть с меньшим количеством пехоты — и с одним холостым выстрелом на брата; запасы «огненного зелья» все же следуют экономить… Но, так или иначе, люди и кони отточат свой маневр — и будут повторять его с быстротой молнии, в любое время дня и ночи повторяя четкую последовательность действий!

Я хотел было ответить другу, полностью соглашаясь с его словами — но заметил, как с другого конца поля, припорошенного с утра легким снежком (и позже основательного вытоптанного конскими копытами), к нам галопом скачет казачий атаман.

— Принесла же его недобрая… — с легким вздохом произнес Лермонт.

— И чего так лошадь гонит? — с неудовольствием заметил Тапани.

Я лишь хмыкнул в ответ на замечания друзей, отметив все тот же щегольский наряд Харитонова. После чего зычно воскликнул — еще до того, как Степан с нами поравнялся:

— Ну что, атаман, разве плохо я придумал разбить твоих людей по сотням детей боярских? Всего один казак с конем не справился — а разве вчера не много ли хуже твои донцы проскакали⁈

Свои слова я сопроводил располагающей улыбкой, адресованной казачьему голове — но она сама собой померкла, когда я увидел неподдельное напряжение и тревогу на лице Степана… Поравнявшись с нами, казак без всяких прелюдий рявкнул:

— Татары идут по Муравскому шляху к Ельцу. Завтра к вечеру уже здесь будут!

Кажется, именно в этот миг я понял смысл выражения «сердце ушло в пятки»… Онемев на пару секунд, после я с трудом протолкнул сквозь разом севшее горло:

— Откуда вести?

Атаман в нетерпении дернул роскошный русый ус:

— Станицу казаков своих, самых верных и умелых, я отправил в седьмую сторожу после гибели служивых. Они залегли в секрет у Козьей горы — и взяли языка из разъезда поганых. Полонянника сейчас сюда везут, а вестовой покуда прискакал вперед сторожи, нас известить! Воеводу я уже упредил, а тебя ротмистр вместе с офицерами зову в свою слободу. Видит Бог — скоро твоим рейтарам придется побывать в сече!

…Атаман лично сопроводил нас с Тапани (на Леромнта остались рейтары) в беломестную слободу, пока еще не оставленную семейными казаками. Конечно, по сравнению с крепостными стенами Ельца укрепления ее выглядят просто примитивными: неглубокий ров — и невысокий насыпной вал, в основу которого никто, конечно, не ставил деревянных клетей. К единственным воротам (ведущим к мосту через Сосну, расположенном чуть левее брода) перекинут узкий стационарный мостик. А прикрывают вход в слободу не боевые башни-вежи, рубленные в два бревна (подобно Новосильской или Водяной, первыми встречающих татар за рекой), а лишь невысокие дозорные вышки. Две вышки расположены у ворот, еще три — по всей протяженности южной стены, обращенной к «Дикому полю».

В свою очередь, сами стены слободы представлены однорядным частоколом, не имеющим сверху даже боевой площадки! Впрочем, я оценил толщину и высоту трудолюбиво заостренных поверху бревен, используемых для постройки частокола. А также тот факт, что вся подошва стен снаружи покрыта толстым ледяным панцирем — казаки залили ее водой, чтобы лестницу к тыну уже невозможно было бы приставить… Да, забраться наверх татары в теории все же могут — накинув, например, самый длинный аркан на один из венцов частокола. Но вот спуститься вниз возможно лишь также только по канату — и ни о каком массовом прорыве поганых в слободу речи быть уже не может! Также невозможно поганым и «оседлать» заостренные венцы частокола, чтобы стрелять сверху вниз — а лестницы, как я уже сказал, не приставить. Разве что закидать ров вязанками хвороста — но это требует и времени, и тщательной подготовки к штурму… А главное назначение укрепления беломестной слободы, как я понял — воспрепятствовать как раз быстрому наскоку врага.

Наконец, для обороны поселения казаки высверлили в частоколе узкие щели — так называемые бойницы «подошвенного боя», весьма популярные именно в русском оборонительном зодчестве…

Когда же мы миновали узкий мостик и неширокие врата слободы, я не смог удержаться от улыбки: внутри ее практически нет стационарных домов. Только пара деревянных изб четырехстенок, да несколько полуземлянок с утопленными в почву деревянными стенками… Подавляющему же большинству казаков жилищами служат трофейные татарские шатры — что, в общем-то, вполне объяснимо. Во-первых, имея совсем немного времени до осенней распутицы и зимних холодов, атаман с самого начала бросил все силы донцов на строительство укрепления, вполне способного защитить казаков от внезапного татарского налета (так слову, на практике и вышло). Во-вторых, в казачьих городках Вольного Дона в большинстве своем точно такие же жилища! В конце концов, степняки, кочующие между Доном и Волгой, Доном и Днепром, уже очень давно адаптировались к местным зимам — и их шатры вполне способны защитить даже от самых сильных морозов…

За кольцом стен слободы кипит какая-то «домашняя» суета: женщины, среди которых действительно встречается много красивых татарок, что-то аппетитное варят в котлах на открытых кострах. А несколько смуглых черноволосых девушек, замерших в очереди к колодцу, сразу потупили взгляды при нашем появлении… Мальчишки помладше снуют с вязанками дров — а встречные мужи-казаки шапок не ломают, но атаману кланяются уважительно. Чувствуется дух вольного Дона!

Практически сразу вслед за нами увязался хвост из местных мальчишек, следующих меж шатров короткими перебежками. Насколько мне известно, жизнь юных казачков никак нельзя назвать легкой! Молодого отпрыска мужеского полу воспитывают гораздо строже, чем девочек-казачек; его жизнь протекает в постоянном труде — и обучению ратному искусству. Уже с трех лет мальчишек приучают к верховой езде, а с пяти они начинают помогать со скотом — и ездить на конях самостоятельно. Пахотой, правда, настоящие казаки не занимаются — чтобы не привязывать свои поселения к конкретному месту пашен, и не демаскировать их перед татарами. Хотя в тоже время имеются и более крупные городки, не меняющие своего положения — например Черкасск, столица Войска Донского — и они-то как раз нуждаются в собственном зерне. Но и здесь землю пашут не сами казаки — а беглые крестьяне, именуемые на Дону «бурлаками». Далеко не все беглые, к слову, становятся казаками…

Ну а казачат обучают стрелять с семи лет, рубить саблей — с десяти. И к слову, это поколение будущих «вольных воинов» — возможно первое «природное». То есть родившееся от казаков, только к началу семнадцатого века решившихся всерьез пустить на Дону корни… А столь ранее обучение казачат ратному искусству вкупе с владению лошадьми, уже скоро даст свои плоды! Лет так через двадцать, во время захвата донцами Азова и последующего «Азовского сидения», казачья конница впервые себя покажет на поле боя, не только на равных сойдясь с крымскими и ногайскими татарами, но и разгромит их на реке Кагальник!

Впрочем, не стоит также думать, что времени на игры у казачков не остается. Сам атаман или крестный отец строго следит, чтобы мальчиков не нагружали сверх меры, чтобы позволяли веселиться и играть со сверстниками. Но и в играх присутствовал элемент обучения работе или воинскому искусству.

Казачество всегда стремилось стать лучшим в том ремесле, с которым шагало вместе на протяжении всей истории — в военной службе…

Вскоре мы добрались до одной из немногочисленных полуземлянок, отстоящей в стороне — и служащей, как видно, чем-то вроде тюремного поруба для пленных или впавших в буйство казаков. Судя по числу лошадей (включая и крепкого вороного жеребца воеводы), стоящих на привязи — здесь уже собрались и все старшие офицеры города, и «языка» также успели доставить.

— Проходите. — напряженно молчавший всю дорогу атаман толчком распахнул дверь в поруб, пропуская вперед нас с Тапани.

В нос ударило запахом сырости, немытого тела пленника — и крови, да потом сгрудившихся внутри ельчан.

Нас встретил сам воевода:

— Вон он, супостат. — Артемий указал в темный угол, где я разглядел голого по пояс и окровавленного татарина, как видно, крепко посеченного кнутом.

— Разве это было необходимо? — обернулся я к вошедшему в поруб атаману. Но Степан жестко рявкнул:

— А-то как же! Наших служивых из сторожи, что ногайцы в полон взяли, позже нашли у татарского обоза — мертвых. Только вот их не сразу порубили, а в полон взяли, да запытали до смерти… На обоих казаках да служивых живого места не нашлось! Из спин же ратников поганые и вовсе кожаных ремней себе нарезали… Но ничего, мои казачки хоть татарину шкуру и попортили, но еще есть, из чего сделать пояса!

Ответив мне, атаман обернулся к одному из казаков, стоящему возле пленного:

— Что говорит⁈

Казак, как видно исполняющий роль толмача, невесело усмехнулся:

— Что придет мурза Шаип-бей — и предаст нас всех смерти, а град огню.

— А ты ему всыпь-ка еще пару плетей, чтобы смертью особо не грозился.

Сказано — сделано. Два коротких удара, сопровождающихся свистом рассекаемого воздуха — и громкими вскриками татарина… После чего атаман с усмешкой уточнил:

— Ну, а теперь что скажешь?

Пленный, однако, лишь с иступленной ненавистью посмотрел на атамана, после чего плюнул ему на сапоги — и что-то с яростью выкрикнул. Харитонов тут же схватился за клинок, намереваясь, как видно, располовинить поганого — но, по-моему, он ведь и ищет быстрой смерти! И прежде, чем трофейная сабля Степана покинула бы ножны, я шагнул к нему и схватил за правую руку:

— Погоди, атаман! Не видишь — татарин смерти ищет? Позволь, сам его поспрашиваю через вашего толмача!

Казачий голова было рванулся в сторону, освободив руку — и смерил меня таким яростным взглядом, что я невольно отшатнулся назад… Однако к атаману тут же шагнул Тапани, положив руку на рукоять пистоля — а молчавший до того воевода веско так заметил:

— Уймись, Степан. Рейтар дело говорит — ногаец ведь взаправду тебя дразнит, хочет, чтобы ты его убил.

Харитонов, услышав воеводу, все же бросил наполовину выхваченный клинок в ножны — еще раз смерив меня гневным взглядом налившихся кровью глаз! — но вслух он лишь негромко заметил:

— Ваша взяла… Ну спрашивай, коли сам вызвался, немчура.

Я только хмыкнул в ответ да покачал головой — после чего обратился к казаку-толмачу, при этом специально добавив в голос спеси, высокомерия и едкой насмешки:

— Скажи татарину, что Елец его мурзе ни за что не взять! У нас две с половиной сотни стрельцов с огненным боем, двадцать две пушки, три сотни служивых всадников да сотня донских казаков! А кроме того, еще с полтысячи городских казаков, что встанут на стены!!! Вся татарская рать отправится на тот свет, коли решится подступить к Ельцу… Да что там, мы мурзу и в чистом поле разобьем, не прячась в крепости! В пух и прах, в хвост и гриву!!!

Юрий Солнцев только хмыкнул, первым поняв мою задумку — но, как кажется, он сильно сомневается в ее успехе. Тем не менее, пленный, подняв красные из-за лопнувших сосудов глаза, жестко усмехнулся — и что-то быстро затараторил, захлебываясь от оскорблений… Вскоре его речь принялся переводить толмач:

— Говорит, что у мурзы его две тысячи ногайских нукеров, а также две сотни крымских панцирных всадников, вооруженных огненным боем — и два турецких тюфяка. Пушки выбьют крепостные ворота — после чего нукеры мурзы ворвутся в крепость и вырежут за гибель его сына и убитых воинов всех живых, от мала до велика…

Воевода недоверчиво покачал головой:

— Пугает?

Атаман же, пытливо смотрящий на полоняника, уверенно ответил:

— Если и пугает, то должен был завысить число татар, следующих к нам по Муравскому шляху. Но две тысячи нукеров для одного мурзы — это уже очень много, а вот про крымчаков с огненным боем да пушками, поганый мог и приврать… Но даже если и не соврал — вряд ли этот Шаип-бей приведет больше людей. Скорее наоборот, меньше.

Воевода согласно кивнул, соглашаясь с доводами Харитонова — после чего жестом пригласил меня и Солнцева покинуть поруб:

— Душно здесь. Ты, Степан Михалыч, полоняника-то еще поспрашивай, поспрашивай… Может, и еще что вспомнит, когда с пристрастием с ним потолкуешь!

Атаман только кивнул в ответ — после чего с о-о-о-чень недобрым видом шагнув к языку, да медленно так, картинно потянул из-за голенища сапога изогнутый нож… И я тут же поспешил двинуться на выход вслед за Артемием, не желая быть свидетелем последующих пыток.

Но все же в дверях меня настиг протяжный, полный нечеловеческой боли крик татарина.

Кажется, про ремни из спины Харитонов нисколько не приукрасил…

— Ну что думаешь, немец? Останешься у нас, выдержим осаду татар вместе — или уведешь рейтар своих, покуда поганые крепость не обложили?

Потирающий озябшие то ли от волнения, то ли холода пальцы воевода спрашивает меня на полном серьезе — как видно, действительно допуская мысль, что я заберу сейчас самых боеспособных ратников его гарнизона. Мне осталось только горько усмехнуться…

— Ну, ты чего, Артемий Алексеевич, такое говоришь? Без детей боярских татары могут и взаправду взять твою крепость. Особенно, если у них действительно имеются турецкие артиллеристы и крымские стрелки… И потом, как я заберу с собой служивых, коли семьи их останутся в осажденном граде⁈ Впору будет действительно «пропасть» по дороге в Елец, чем меня еще Степан кошмарил при знакомстве! Нет, конечно, останемся все с вами, поможем отбиться.

Искренне обрадовавшийся воевода тут же схватил меня за руку и крепко сжал его — после чего, расчувствовавшись, и вовсе обнял. Да едва не задушил в объятьях! Натужено засмеявшись, я едва вырвался — но тут же заметил:

— Только я ведь не договорил, Артемий Алексеевич… Садиться в татарскую осаду мы не можем, времени на это у нас нет. Лучше я после боя приведу хотя бы одну роту из двух сотен рейтар на помощь Михаилу Васильевичу, чем и вовсе не доберусь до лагеря великого князя до самой весны! Нет, поганых мы встретим — и побьем! — в чистом поле.

Улыбка стремительно померкла на лице отстранившегося от меня воеводы, с недоверием закачавшего головой. А замерший чуть позади его Солнцев глухо вопросил:

— Разве сдюжим против такой силы в поле? Сметут ведь…

Я ответил с жаром, уверенно, надеясь вдохновить ельчан:

— Сдюжим. Если все по уму подготовим, обязательно сдюжим!

Еще бы я и сам испытывал столь же крепкую уверенность в своих словах…