Вторжение моря

Глава I ОАЗИС[1] ГАБЕС[2]

— Так что же ты знаешь, Сохар?

— Знаю только то, что слышал в порту…

— Там говорили о корабле, на котором увезут Хаджара?

— Да. В Тунис[3], где будет суд.

— И ему вынесут приговор?

— Конечно.

— Аллах не допустит этого. Нет! Аллах ни за что не допустит…

— Тс-с… — перебил мать Сохар, внезапно насторожившись. Ему послышался шорох шагов по песку. Он подполз к выходу из заброшенной гробницы — марабута[4]. Солнце еще не село, но край его уже касался песчаных дюн[5], окаймляющих с этой стороны побережье Малого Сирта[6].

В начале марта здесь, на тридцать четвертом градусе северной широты ночь наступает быстро. Светило не склоняется постепенно к горизонту, а прямо-таки падает, словно сраженное законом всемирного тяготения.

Сохар, переступив раскаленный палящими лучами солнца порог, окинул взглядом пустынную равнину. На севере, примерно в полутора километрах, зеленели кроны деревьев какого-то оазиса. Южнее гробницы тянулась бесконечная желтоватая полоса песчаного берега с оставшимися после прилива белыми пятнами морской пены. На западе цепочка дюн четко вырисовывалась на фоне закатного неба. Далеко на востоке простирался морской залив Габес, воды которого омывают берега Туниса и Триполитании[7].

С наступлением сумерек легкий бриз принес дыхание свежести. Сколько ни вслушивался Сохар, ни малейшего шума не долетало до его ушей. Вдруг показалось: кто-то приближался к сложенному из белого камня марабуту. Но вскоре мужчина признал, что ошибся. Никого не было видно ни в стороне дюн, ни в направлении побережья. Никаких следов на песке, кроме их собственных у входа в гробницу.

Не прошло и минуты, как Сохар вышел из укрытия, а Джамма уже появилась на пороге, встревоженная тем, что он не возвращается. Сын, заворачивая за угол каменного куба, успокаивающе махнул рукой.

Джамме, африканке из племени туарегов[8], уже перевалило за шестьдесят. Высокая, крепкого сложения, она держалась очень прямо, говорила и действовала всегда решительно. Трудно сказать, чего было больше во взгляде синих глаз — затаенного пыла или гордости. Лицо матери казалось желтоватым: лоб и щеки подкрашены охрой. Одета она была в просторный темный хаик[9] из шерсти, в изобилии поставляемой местным племенам хаммамами, пасущими свои стада близ шоттов[10] южного Туниса, или, как их здесь называют, себха. Голову женщины прикрывал капюшон; выбивавшиеся из-под него пряди волос кое-где тронула седина.

Джамма неподвижно стояла на пороге, пока сын не вернулся. Он не заметил вокруг ничего подозрительного, тишину нарушала только жалобная песенка бу-хабиби, джеридского воробья; несколько пар этих птичек порхали вокруг дюн.

Сохар и Джамма вернулись в марабут, чтобы дождаться темноты, под покровом которой они смогут возвратиться в Габес никем не замеченными. Мать и сын продолжали негромко переговариваться.

— Корабль уже покинул Гулетт?[11]

— Да, матушка, сегодня утром обогнул мыс Бон[12]. Это крейсер под названием «Шанзи».

— И он придет этой ночью?

— Да, ночью… Если только не задержится в Сфаксе[13]. Но скорее всего экипаж сразу бросит якорь в Габесе, чтобы принять на борт твоего сына… моего брата.

— О, Хаджар! Хаджар! — простонала мать и, дрожа от сдерживаемой ярости и невыносимой муки, разрывавшей ее сердце, воскликнула: — Сын! Мой сын! Неверные убьют его, и я никогда больше не увижу… Кто же тогда поведет туарегов на священную битву?[14] Нет! Нет! Аллах не допустит!

И, словно эта вспышка отняла у нее последние силы, Джамма упала на колени и умолкла.

Сохар снова вышел на порог и застыл, прислонившись к дверному косяку, словно каменное изваяние, которым порой украшают вход в святилище. Никакой подозрительный шум больше не тревожил его слуха. Тени дюн становились длиннее по мере того, как солнце все ниже склонялось к западу. Над Малым Сиртом уже замерцали первые звезды. Тоненький серп нарождавшейся луны выглянул из-за полосы тумана. Наступала тихая ночь. Она обещала быть темной: ночные светила закроются облаками, собирающимися на западе.

В начале восьмого Сохар вернулся к матери и произнес:

— Пора…

— Да, — откликнулась Джамма, — пора вырвать Хаджара из рук неверных. Он должен оказаться на свободе до восхода солнца… Завтра будет поздно.

— Я готов, матушка, — кивнул Сохар. — В Габесе все приготовлено для побега… Возле Джерида[15] нас встретят с лошадьми. Друзья проводят Хаджара. К восходу солнца он будет уже далеко в пустыне…

— Я тоже, — сказала Джамма. — Не расстанусь с сыном.

— И я! — воскликнул Сохар. — Не покину брата и вас, матушка!

Порывистым движением Джамма прижала сына к груди. Потом поправила капюшон и первой шагнула через порог.

Мать и сын направились в сторону Габеса, Сохар держался чуть впереди. Они шли не вдоль побережья, где недавний прилив оставил полосу водорослей на песке, а вплотную к дюнам, считая, что так будут менее заметны. Им предстояло пройти полтора километра. Сумерки стремительно сгущались, лишь смутные очертания деревьев оазиса угадывались в темноте. Нигде не было видно ни огонька: в арабских домах нет окон, поэтому днем свет проникает лишь во внутренние дворики, а с наступлением ночи освещение нельзя увидеть снаружи.

Над городком появилась светящаяся точка. Вскоре огонь — и довольно яркий — горел где-то высоко, может быть, на минарете мечети или на башне, возвышавшейся над Габесом.

Сохар сразу понял, откуда идет свет, и, указывая пальцем на него, произнес:

— Бурдж…

— Он там, Сохар?..

— Да… Да, матушка, там они его заперли!

Старая женщина остановилась. Луч света как бы стал связующей нитью между нею и сыном. Разумеется, огонь горел не в камере, где томился Хаджар, но все же в той самой крепости… Джамма не виделась со старшим сыном с тех пор, как грозный предводитель туарегов попал в плен к французам; быть может, ей не суждено больше обнять его никогда, если нынче ночью узнику не удастся спастись бегством от французской Фемиды[16]. Старая женщина стояла неподвижно, словно окаменев, пока Сохар дважды не окликнул ее:

— Идемте же, матушка, идемте!

Они продолжили свой путь вдоль подножия дюн, приближаясь к оазису Габес, самому значительному поселению на берегу Малого Сирта. Сохар направлялся к скоплению домов, которое французы именовали Кокинвиллем — городом мошенников. Действительно, в этих бревенчатых хижинах жили в основном мелкие торговцы, так что название было вполне оправданно. Городок Габес был расположен возле устья уэда — ручей прихотливо извивался под сенью пальм оазиса. Там-то и возвышалась крепость Новый Форт, откуда Хаджару суждено было выйти только под стражей для доставки в тунисскую тюрьму. Друзья-соплеменники, приняв меры предосторожности и подготовив все необходимое для побега, надеялись вызволить его этой ночью. Собравшись в одной из хижин Кокинвилля, они ждали Джамму и ее младшего сына. Надо было соблюдать величайшую осторожность и не попасться никому на глаза в окрестностях городка.

Сохар и Джамма с тревогой поглядывали в сторону моря. Нетрудно догадаться, чего они боялись: крейсер мог причалить уже нынче вечером. Тогда узника переведут на борт, прежде чем друзья успеют устроить побег. Они пристально всматривались — не покажутся ли вдали огни, вслушивались — не слышно ли клокотания пара или пронзительного гудка, оповещающего о том, что судно бросило якорь.

Не было восьми часов, когда мать и сын добрались до уэда. Еще десять минут — и они встретятся с теми, кто поджидает их.

Но когда они уже собирались подняться на правый берег, из-за высоких кактусов выглянул кто-то и тихо позвал:

— Сохар!

Тот так же тихо откликнулся:

— Это ты, Ахмет?

— Да. А где твоя мать?

— Идет следом.

— И оба мы готовы следовать за тобой, — откликнулась Джамма.

— Что нового? — спросил Сохар.

— Ничего, — покачал головой Ахмет.

— Наши друзья уже здесь?

— Ждут вас.

— В крепости все спокойно?

— Да.

— Хаджар готов?

— Готов.

— А как с ним удалось связаться?

— Харриг видел его там. Он вышел на свободу сегодня утром и теперь здесь, с нашими.

— Идемте, — поторопила их старая женщина.

И все трое поднялись на берег уэда. Сквозь густую листву они больше не видели темной громады крепости: оазис Габес представлял собой огромную пальмовую рощу.

Ахмет уверенно шел впереди: в этих местах он не заблудился бы и с закрытыми глазами. Им предстояло пересечь поселок Джара, раскинувшийся на обоих берегах уэда. Прежде это была крепость, принадлежавшая поочередно карфагенянам, римлянам[17], византийцам[18] и арабам[19], а теперь здесь находится главный рынок Габеса. В этот час люди еще не разошлись по домам, и Джамме с сыном предстояла нелегкая задача проскользнуть незамеченными. Правда, улицы тунисских оазисов не освещались ни электрическими, ни даже газовыми фонарями, и лишь из открытых дверей нескольких кофеен лился слабый свет.

Однако крайне осмотрительный Ахмет непрерывно озирался и не переставал повторять Сохару, что излишняя осторожность никогда не помешает. Мать мятежника могли узнать в Габесе, и тогда охрана крепости удвоила бы бдительность. Побег, хотя и подготовленный заблаговременно, представлял немало трудностей, и ни в коем случае нельзя было насторожить французских солдат. Поэтому Ахмет выбирал темные тропинки подальше от крепости.

И действительно, в этот вечер в центральной части оазиса было довольно оживленно. Подходило к концу воскресенье. Во всех городах, где размещаются гарнизоны, как в Европе, так и в Африке, последний день недели — настоящий праздник для солдат. Они получают увольнительные, подолгу просиживают за столиками кафе и возвращаются в казармы лишь поздно вечером. В кварталах, населенных мелкими торговцами — в основном итальянцами и евреями — к веселью присоединяются и местные жители; и оно продолжается до поздней ночи.

Джамму, как мы уже говорили, вполне могли узнать в Габесе. С тех пор, как ее сын был захвачен властями, она не раз бродила вокруг крепости, рискуя своей свободой, а может быть, и жизнью. Французам было известно, каким влиянием пользуется мать в племени туарегов. Разве не Джамма подтолкнула сына к бунту? И разве не могла эта женщина призвать своих соплеменников к новому мятежу, чтобы освободить Хаджара или хотя бы отомстить, если военно-полевой суд приговорит его к смертной казни?.. О да, матери предводителя туарегов следовало опасаться; все окрестные племена готовы были подняться на ее зов и последовать за ней по тропе священной войны. Тщетно французы разыскивали отважную африканку, посылая все новые и новые экспедиции в край шоттов. До сих пор Джамме при поддержке преданных соплеменников удавалось ускользнуть. Да, сына ее удалось заполучить, а вот мать оказалась недосягаема для французов.

И вот она сама явилась в сердце оазиса, где ее подстерегало столько опасностей. Джамма во что бы то ни стало хотела присоединиться к товарищам Хаджара, которые готовили в Габесе его побег. Если предводителю туарегов удастся усыпить бдительность охраны и вырваться из застенка, мать последует за ним к марабуту, в километре от которого, в пальмовой роще, беглеца будут ждать заранее приготовленные лошади. А едва Хаджар окажется на свободе, непременно последует новая попытка сбросить иго французского владычества.

Итак, троица продолжала свой путь. Никто из встречавшихся им по дороге французов и арабов не мог бы узнать мать Хаджара под прикрывавшим лицо капюшоном. К тому же бдительный Ахмет, чуть что, делал знак своим спутникам, и все трое тут же прятались в укромном уголке за одиноко стоявшей хижиной или в тени деревьев. Прохожие удалялись — можно было выйти из укрытия и двигаться дальше.

Дорога, вернее, тропа, ведшая к крепости, была в это время абсолютно пустынна; через несколько минут Джамме и ее спутникам предстояло свернуть в узкий проулок, где находилась кофейня, к которой они направлялись.

Когда они были уже в нескольких шагах от назначенного места, молодой туарег, видимо, поджидавший их, бросился навстречу.

Он приблизился к Ахмету и, жестом остановив его, прошептал:

— Не ходи дальше…

— В чем дело, Хореб? — спросил Ахмет, узнав одного из своих соплеменников.

— Наших друзей уже нет в кофейне.

Старая женщина тоже остановилась и, дрожа от тревоги и гнева, обратилась к туарегу:

— Что случилось? Эти псы что-то пронюхали?

— Нет, Джамма, — покачал головой Хореб. — Охрана в крепости ничего не подозревает…

— Тогда почему же наши друзья ушли из кофейни?

— Потому что французские солдаты пришли туда выпить, и мы решили, что опасно оставаться в таком обществе. Там был унтер-офицер спаги[20] Николь, который знает вас, Джамма…

— О да, — прошептала мать, — он видел меня там… В дуаре…[21] Когда капитан схватил моего сына. О, этот капитан! Если бы мне только…

Из груди старой женщины вырвался хриплый звук, похожий на рычание хищного зверя.

— Где же теперь наши друзья? — спросил Ахмет.

— Идемте, — сказал Хореб.

И первым скользнул под сень пальмовой рощицы по тропе, ведущей к форту.

В этот час под пальмами было пустынно. Впрочем, оживление здесь царило только в дни большого базара в Габесе. Стало быть, путники не рисковали встретить кого-нибудь на подступах к крепости. Но что из того? В крепость-то они все равно не могли проникнуть! Хотя было воскресенье и большинство солдат гарнизона получило увольнительные, в гарнизоне оставалась надежная охрана.

Что ни говори, в форте находился мятежник Хаджар, которого еще не доставили на борт корабля, чтобы затем передать в руки французского правосудия. И бдительность охраны была, естественно, удвоена.

Итак, маленькая группа пересекла пальмовую рощицу и вышла на опушку. Здесь сгрудилось около двадцати хижин; через приоткрытые двери наружу проникали полоски света. Место встречи было уже совсем недалеко — на расстоянии ружейного выстрела.

Но едва Хореб свернул в узкий, извилистый проулок, как послышались голоса и звуки шагов. Туарег застыл на месте. Прямо к путникам направлялась группа солдат-спаги. Они громко переговаривались и распевали песни, вероятно, под воздействием чересчур обильных возлияний в соседних кофейнях.

Чтобы избежать нежелательной встречи, Ахмет, Джамма и Сохар поспешно укрылись в темном углу за франко-арабской школой. Там, во дворе, находился колодец с деревянным срубом и воротом, вокруг которого была намотана цепь с ведром на конце. В мгновение ока все четверо спрятались за колодцем: сруб был достаточно высок, чтобы солдаты их не заметили.

Группа приближалась; вдруг один из солдат остановился и воскликнул:

— Черт возьми! До чего же пить хочется!

— Так пей! Вот колодец, — сказал ему старший сержант Николь.

— Что? Пить воду, сержант? — возмутился капрал Писташ.

— Тогда обратись к Магомету, может быть, он превратит ее в вино…

— О! Если бы я в это верил!

— Ты принял бы ислам, не так ли?

— Ну нет, сержант! Уж если Аллах запрещает правоверным мусульманам пить вино, вряд ли он сотворит это чудо для неверных…

— Верно подмечено, Писташ, — кивнул старший сержант и добавил: — Вперед, друзья, время не ждет!

Но когда солдаты уже последовали было за ним, он внезапно остановил их, увидев двух человек, поднимавшихся по улице навстречу группе. Николь узнал в одном из них капитана, а в другом — лейтенанта своего полка.

— Стой! — скомандовал он.

Солдаты, щелкнув каблуками, отдали честь.

— А! — воскликнул капитан. — Это же наш славный Николь!

— Капитан Ардиган? — удивленно воскликнул старший сержант.

— Я самый!

— Мы только что из Туниса, — добавил лейтенант Вийет.

— И скоро отбываем в экспедицию. И ты, Николь, с нами.

— Я всецело к вашим услугам, господин капитан, — заверил старший сержант, — и готов следовать за моим офицером, куда прикажете.

— Отлично… отлично, — кивнул капитан Ардиган. — А как поживает старина Наддай?

— Великолепно! Уж я не даю застояться моему четвероногому Другу и заржаветь его подковам!

— Молодчина, Николь! А Козырный Туз? Все так же дружен с ним?

— Все так же, господин капитан! Не удивлюсь, если они окажутся близнецами…

— Лошадь и собака? Любопытно, — усмехнулся капитан. — Но не беспокойся, Николь, мы не станем их разлучать, когда двинемся в путь!

— О да, капитан, они бы и дня не прожили друг без друга.

В этот миг со стороны моря донесся пушечный выстрел.

— Что такое? — спросил лейтенант Вийет.

— Наверно, крейсер бросает якорь в заливе.

— Он пришел за этим негодяем Хаджаром, — добавил старший сержант. — Ловко вы его схватили, господин капитан.

— Ты хочешь сказать, мы его схватили, — поправил капитан.

— Да, и мой старина Наддай… И Козырный Туз, — ухмыльнулся Николь.

Затем, распрощавшись, капитан и лейтенант продолжили путь к крепости, а солдаты направились в нижнюю часть Габеса.