Второй арап Петра Великого

Сцена третья Куда заводит вендетта

Поскольку, двенадцать лет пребывания Ивана Крушалы в Италии и причины, по которым он туда отправился, как-то выпали из его биографии, мы оставим его на время в покое, и расскажем историю ещё одного персонажа, играющего в нашем фильме не последнюю роль. Но для этого мы вернёмся в город Пераст, как раз в то самое время, когда наш неутомимый аббат временно пребывает в Италии.

Итак, хор:

В Перасте, как в Вероне и сотнях других городов были две семьи люто ненавидящие друг друга. Назывались они Змаевичи и Буёвичи. Каждая из семей дала городу славных воинов и капитанов. Но вот беда, они, мягко говоря, не ладили и к тому были причины. До поры — до времени, до кровопролития дело не доходило. Да и не очень-то развернешься с вендеттой на площади в двадцать пять гектаров, особенно под недремлющим оком всегда готовых напасть турок. Но время шло, а страсти накалялись. Не удивительно, что в конце концов, дело закончилось тем, что Шекспир назвал бы событиями леденящими кровь.

Дело было так…

Но прежде чем я начну свой рассказ об этих удивительных событиях, мне придется ввести в наш сценарий ещё одного персонажа. Не могу сказать, что мне доставит большое удовольствие рассказывать о нём, но ничего не поделаешь — закон жанра всё-же заставляет меня это сделать. Во-первых, сами посудите, какой же блокбастер без отрицательного героя?

А во-вторых, этот персонаж оказал такое влияние на судьбы наших героев, что обойтись без него ну никак не получиться. Поэтому, знакомьтесь: Вицко Буёвич — мерзавец!

Прошу простить меня за этот эпитет с ярко выраженной негативной окраской, но что поделать, если он действительно таким и был, тем более, это слово, в нашем случае, является скорее определением социального статуса, чем выражением позиции автора. Дело в том, что если верить писателям той поры, от аббата Прево до генерала Шодерло де Лакло, галантный век просто кишмя кишел умными, изящными, образованными и чертовски привлекательными мерзавцами. Со временем их расплодилось такое множество, что парижанам пришлось брать Бастилию и вводить в повседневный обиход гильотину. Другими способами избавиться от этого нового подвида рода человеческого, видимо, не представлялось никакой возможности. Так вот, именно представителем этого подвида и был новый Капитан города Пераста кавалер Вицко Буёвич.

Как и полагается, капитан был храбр, галантен, образован и пользовался успехом у дам. Но, несмотря на всю свою привлекательность, он всё-же был мерзавцем, то-есть, думал как мерзавец и вёл себя как мерзавец — изворотливо, коварно, предельно жестоко и до изумления беспринципно.

Начинал он свою карьеру тихо, да и как ещё её мог начать молодой человек из почтенной, но небогатой и незнатной семьи. Возможно, со временем он добился бы славы и почёта, сложив голову в какой-нибудь стычке с алжирскими пиратами, как это делали его деды и прадеды, но природа наделила его изощренным умом и отчаянным честолюбием. Он безгранично верил в себя и в то, что его час придет Не уверен, что он верил во что-нибудь ещё, но для него и этого было достаточно. И его час действительно пришёл. В 1688 году бокельский флот под командованием адмирала Крсто Змаевича взял штурмом турецкую крепость Херцег-Нови, положив тем самым конец турецкому господству в Южной Далмации. По этому славному поводу с докладом о победе в Венецию было отправлено два офицера — одним из них и был Вицко Буёвич. Что он там делал — сказать не берусь, но представившийся ему шанс, он использовал, что называется, на все сто процентов. Почему-то думается, что докладывая о славной победе над турками, свою собственную роль он слегка преувеличил, а заслуги других — немного преуменьшил, одним словом, представил себя героем. Разумеется, он слегка приврал, проявив тем самым не самые лучшие свои качества. Но кое-кому в Венеции именно эти качества показались весьма полезными и на него обратили внимание.

Дело в том, что взятие Херцег-Нови положило конец многовековой войне с турками, длившейся, почти без перерывов, триста лет. Конечно, это была победа, но «победа пиррова», давшаяся слишком большой ценой — обе стороны были предельно истощены, а от Венецианской республики, так и вовсе оставались лишь клочья. И всё-же, венецианцы добились своего — Османская империя, вступившая в пору упадка, больше не составляла угрозы интересам Республики Святого Марка, зато представляла огромный торговый интерес. Теперь можно было конвертировать победу в деньги. Ещё не умолкли пушки, а старинные враги легко превратились в торговых партнёров. Уходила эпоха трёхсотлетней войны, а вместе с ней уходили в прошлое рыцари без страха и упрека, вроде старого адмирала Змаевича, насмерть бившиеся с турками, и даже не помышлявшие, что с ними можно вступить в торг. Но бизнес — есть бизнес, и для его успеха, на смену покрытым шрамами и славой ветеранам, должны были прийти люди, конечно не столь блистательные, но и не столь обременённые «устаревшими» принципами. Буёвич, принципов не имевший вовсе, для этой роли подходил идеально. И вот, заручившись поддержкой влиятельных сил, он вернулся в Пераст, где незамедлительно приступил к реализации своего плана продвижения к власти и богатству. План у него, разумеется, был коварным, и для его воплощения нашёлся очень подходящий материал.

Лет за десять до этих событий, бокельская эскадра, под командованием адмирала Крсто Змаевича отбила у турок приморский городок Рисан. В решающем поединке Змаевич заколол турецкого пашу. Умирающий турок завещал своему победителю позаботиться о его единственной дочери — взять её, как тогда говорили, «на свою душу», и благородный адмирал это обещание сдержал, воспитав девочку, которую звали Джелла, как свою родную дочь.

Ведь, это чудо, что за нравы царили в те времена! И как бы мне хотелось уделить этой истории побольше места: война, смерть, слово чести… Но, увы, наш сюжет уже летит на всех парусах всё дальше и дальше…

Так вот, именно эту девушку похитил и под покровом ночи увёз в Дубровник коварный Вицко Буёвич.

Зачем это ему понадобилось? Наверное, в то время, ответить на этот вопрос не мог никто. Чтобы вот так, демонстративно восстановить против себя сильнейшую семью города — нужно было быть полным дураком. Вицко, конечно, был наглец, но дураком точно не был. Он, разумеется, прекрасно понимал, что Змаевичи так просто это дело не оставят. Так оно и случилось: старый адмирал пришёл в страшную ярость. Он заявил, что проклянёт своих сыновей, если они не проучат коварного соблазнителя, и что уж лучше пусть они потонут в море, чем будут жить с таким позором. Так началась вендетта.

Вицко понимал, что с семьей Змаевичей он сейчас тягаться не может — помимо самого адмирала и его сыновей, ему приходилось опасаться ещё и всесильного архиепископа Андрия Змаевича — брата адмирала, пользовавшегося большим влиянием при папском дворе. Тогда он реализовал вторую часть своего плана — он женился. Миром дело, конечно, не кончилось, ну разве что перемирием. Змаевичи не поверили в искренность его чувств, но поделать ничего не могли — убивать родственников не входило в традиции того времени. Тем более, что к моменту свадьбы, злосчастная Джелла уже успела родить сына.

Поначалу Вицко держал себя тихо-тихо, всячески демонстрируя своё почтение к дому Змаевичей, членом которого он теперь стал, и терпеливо ждал своего часа. В 1692 году, когда скончался славный адмирал Крсто Змаевич — Вицко продолжал ждать. Когда, после смерти адмирала его избрали Капитаном города, он тоже ждал. И лишь в 1694 году, когда умер архиепископ Андриа Змаевич — он решит, что его час настал — архиепископ и адмирал лежали в фамильном склепе, а их наследников, за серьезных противников Буёвич не считал. И не видя больше никаких препятствий — он начал действовать.

Всё началось с того, что он «по-родственному» сговорился купить у вдовы покойного адмирала корабль, пообещав расплатиться за него в Венеции, в обмен на выданную им расписку. Когда же два младших сына адмирала перегоняли его туда, на них неожиданно напали алжирские пираты, и даже не пытаясь захватить корабль, что согласитесь, довольно странно для морских разбойников, потопили его артиллерийским огнем вместе со всей командой. Странно было и то, что распоряжением того же Буёвича, корабль этот по надуманным причинам был задержан в пути, отстав от каравана и конвоировавших его военных кораблей и, опять-таки по указанию Буёвича, продолжил плаванье в одиночку, точно выйдя на будто поджидавших его пиратов. Так погибли двое младших братьев Змаевичей, вместе с только, что построенным кораблём и распиской.

Потом, Буёвич подговорил одного из родственников погибших, отомстить за них и захватить турецкий корабль. Что тот и сделал. А Буёвич немедленно его арестовал, как пирата и нарушителя спокойствия. Потом стали исчезать корабли с ценными грузами, которые Буёвич, как Капитан города, обязан был защищать. На вопросы перащан куда они делись Вицко отвечал, что они утонули. И ему верили, до тех пор, пока товары, с этих, якобы потонувших кораблей, не всплыли на базарах Стамбула.

Купцы немедленно обратились к венецианским властям с жалобой, но получив ответ, что расследование может повредить дипломатическим отношениям с Турцией и были… оштрафованы на 722 цехина. Почувствовав безоговорочную поддержку со стороны метрополии, Буёвич окончательно распоясался — он начал отбирать грузы, захватывать чужие дома и земли, подсылать наемных убийц к тем, кто осмеливался выступить против него.

Жаловаться венецианским властям было бесполезно, так как теперь официальным и безоговорочным ставленником этой власти в городе был этот самый Буёвич — Капитан города Пераста.

Почему же венецианские власти смотрели на все эти безобразия сквозь пальцы? Видимо, на это у них были очень веские причины. Весь XVII век Республика Святого Марка и Великая Порта либо находились в состоянии войны, либо готовились к ней — других взаимоотношений между ними просто не существовало. Но интересы венецианской торговли требовали спокойного и безопасного плавания по Средиземному морю, а для этого надо было договариваться. Официально это было невозможно — значит, нужен был посредник. Вот таким посредником и был, судя по всему, Вицко Буёвич.

До поры до времени, благодаря высокому покровительству, Буёвичу всё сходило с рук. Он был полновластным хозяином города, награбил большое состояние, и даже каким-то образом был возведён в княжеский титул — за особые заслуги, наверное. Ловко играя на человеческих струнах — кого-то запугивая, а кого-то, подкупая, он избирался Капитаном города ещё три раза. Жизнь удалась! Но как это часто бывает, на вершине славы и успеха, звезда Вицко Буёвича стремительно покатилась вниз. Удар пришёл с совершенно неожиданной стороны — из Рима. В Пераст приехал старший сын адмирала Змаевича — Винценто, архиепископ и личный представитель Римского Папы Климента XI.

Как и все представители этой семьи, Винценто Змаевич был человек сильный. Будучи архиепископом Барским, католическим примасом Сербии и папским нунцием Албании и Македонии, Змаевич прославился как бесстрашный заступник христиан на османских землях, равно защищавший и католиков и православных от турецкого произвола. Произвол в своём родном городе он, конечно, вынести не мог, и добился своего перевода в маленький Пераст. Папа отпустил его туда неохотно и, понимая, что возвращаясь на родину, архиепископ рискует куда больше, чем во дворце султана, наделил его чрезвычайными полномочиями.

Для Буёвича это был тяжелейший удар. Недовольство в городе назревало давно, а теперь появился лидер, да ещё независимый от Венеции. С приездом архиепископа перащане воспаряли духом и сместили Буёвича с должности капитана города. Разумеется, венецианские покровители его не оставили, и тут же назначили комендантом перастской крепости — должность безусловно почётная, но реальной власти не имевшая. Но Буёвич вовсе не собирался расставаться с властью — он немедленно распустил местный гарнизон и сформировал личную гвардию, состоящую из всякого отребья, преимущественно, из турецких пиратов. Одновременно в залив вошла турецкая галера и встала на рейде Пераста. Вот когда стал понятен его коварный замысел: женившись на Джелле, он стал в глазах турок зятем турецкого паши и человеком, жестоко отомстившим его убийце. К сожалению, во всей этой гнусной истории, ключевую роль сыграла «несчастная сирота». С самого начала она была равноправной подельщицей Буёвича. Это она открыла ему «путь на Восток». Именно к ней на службу явились турецкие пираты. Это она расправилась с приютившей её семьей, сначала опозорив её, а потом вместе с мужем уничтожив своих названых братьев, с чудовищным цинизмом «выполнив» проклятие старого адмирала: «пусть лучше мои сыновья погибнут в море, чем будут жить с таким позором». Похоже, это была очень «гармоничная» пара.

Для перащан, в течение многих лет считавших турок своими злейшими врагами, их появление в городе было расценено как предательство. О чём открыто заявил, в своей проповеди, архиепископ Змаевич. Для Вицко это было уже действительно опасно, но вот беда, в отношении личного посланника Римского Папы, венецианские покровители, за которыми Буёвич всегда чувствовал себя как за каменной стеной, — были бессильны. И тогда он решился на убийство. Под покровом ночи убийцы прокрались к дому, в котором ночевал архиепископ, и расстреляли его из пистолетов. К счастью, архиепископ чудом остался жив, но город взорвался. На следующий день перащане собрались перед городским собором, требуя от Буёвича ответа. Тот явился в сопровождении вооруженной до зубов охраны и начал издеваться над горожанами. Те, несмотря на то, что были вооружены одними лишь кинжалами, бросились на Буёвича, и зарезали его. Как свинью. Это меткое выражение принадлежит, уже известному нам капитану Марко Мартиновичу, благодаря запискам которого, мы и знаем эту историю.

Убитые были с обеих сторон, а выяснить, кто именно вонзил кинжал в Буёвича — не представлялось никакой возможности. Поэтому, дело выглядело и квалифицировалось, как бунт, мятеж и убийство должностного лица, при исполнении служебных обязанностей. Следствие было скорым, а решение — крайне суровым: семь человек было приговорено к повешению, ещё двадцать — к пожизненному заключению, а дома всех принимавших участие в «бунте» — к сносу. А так как в то время на площади находились, по сути, все городские жители, то и сносу должны были быть подвергнуты все дома, то есть, весь город. И тогда аудитор города Пераста — младший брат архиепископа Змаевича — Матия Змаевич принял вину на себя. Он пришёл к отцам города и заявил, что это именно он убил Буёвича. На вопрос — почему, он ответил, что убил вора. Впрочем, с ним никто и не спорил, разумеется — Буёвич был вор, а убийство из личной неприязни, сразу снимало обвинение в бунте и все его последствия. Город теперь мог выдохнуть — снести его больше никто не мог. Но перед отцами города стоял весьма деликатный вопрос: что делать с «убийцей». С одной стороны, все понимали, что он спас город и многих людей от верной гибели. С другой — что за это, по венецианским законам, ему самому грозит смерть.

К счастью, кто-то вспомнил, что в тот день дул Юго — сильный южный ветер, зарождающийся где-то в пустынях Северной Африки, несущий дождь и мелкий красный песок. В Италии его ещё называют Сирокко, а на востоке — Хамсин. Ветер, действительно, очень коварный, а на море, так просто смертельно опасный. Для всех. Только не для несчастного Матия. Ему-то он как раз спас жизнь. Согласно старым бокельским судебным уложениям считалось, что этот ветер вызывает у людей временное умопомрачение, иначе — «полоумие», и соответственно, за преступления, совершенные в то время когда он дует, назначалось половинное наказание. Правда, ещё стоял вопрос что такое — половина от смерти? Но отцы города быстро нашли ответ и на это.

Матия Змаевич казнен не был. Он был изгнан из родного города с запретом, под страхом смертной казни, появляться во владениях Венецианской республики. И он пустился в путь, покинув, как оказалось навсегда, всё своё: дом, наследство и отечество, своё море со своими кораблями, свой город и всю свою прежнюю жизнь, а также свою жену и трёх своих маленьких дочерей.

Так как дело больше не шло о бунте, венецианским властям пришлось согласиться с решением Городского совета, но за это они потребовали от города увековечить память Буёвича. Горожане это условие выполнили, но тоже, как будто на половину. Они установили на месте его гибели памятную плиту но, как бы памятуя, что о мёртвых говорят либо хорошее — либо ничего, не написали на ней ничего — ни единого слова.

История тоже предпочла избавиться от убитого капитана, как от испорченного товара — вычистив его имя со своих страниц, в отличие от его противников Змаевичей, прочно вошедших в историю, — мало какая семья на свете удостоилась чести быть представленной в энциклопедии сразу четырьмя своими представителями. А о кавалере же Вицко Буёвиче напоминают лишь: пустая каменная плита на стене дома, возле которого он испустил дух, здание городского музея, с балкона которого, он когда-то сбросил архитектора, да хранящийся в нём портрет, с прекрасно прописанными латами, мехами, бархатом и шёлком, но с совершенно неразличимым от времени лицом.

Картинка: Сквозь резную барочную раму венецианского зеркала мы видим отражение серебристо-серой мостовой, на которой, среди фиолетовых теней, лежит кавалер Вицко Буёвич. Над ним склонились, словно сошедшие с картины Рембрандта «Урок анатомии доктора Тульпа», горожане Пера ста. С неистребимым интересом к устройству человеческого тела, они разглядывают внутренности свежезарезанного капитана. Тяжелыми волнами струится чёрный бархат, тускло мерцают кинжалы, в перерезанном горле клокочет неестественно-алая, местами чёрная, кровь. Всё нестерпимо-красиво, почти до омерзения. Съёмка в стиле позднего Гринуэя.