Второй вариант

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Церковь Александра Невского стояла особняком на возвышенности, показывая всей Корабельной стороне высокие белые стены и шатровый шпиль с зеленой луковицей. Достопримечательностью этой церкви была икона Владимирской Божьей Матери. Похищенная французами во время Крымской кампании в 1855 году, она спустя тридцать лет была найдена в Париже и доставлена обратно в Севастополь, в Александро-Невскую церковь. Тогда же в честь этого события был отлит колокол, и оказалось, что по красоте звучания ему нет равного в городе.

Под мерный благостный звон этого колокола Жур-ба и проснулся поутру. Басовитый гул вскоре затих, разбудив другие звуки. В приоткрытое окно донесся девичий голос:

— Деда! Что же ты, деда, иди, я уже все приготовила!

— Тише ты, — проворчал старый боцман. — Постояльца разбудишь, егоза.

Звякнула посуда, прозвучал тихий девичий смех.

«К Терентию Васильевичу внучка приехала, — вспомнил Журба. — Вера…»

Вчера под вечер они чаевничали с Терентием Васильевичем во дворе, когда кто-то вдруг сильно подергал калитку.

Журба обернулся. Крепкая, смуглая рука уверенно отыскала запор, отвела щеколду. Калитка распахнулась, и во двор ступила девушка с кошелкой и чемоданом в руках.

— Деда! Деда, родненький! — девушка опустила поклажу, бросилась к поднявшемуся навстречу Терентию Васильевичу и вдруг заплакала.

— Ну вот и припожаловала, — боцман обнял внучку. — Ну, будя, будя. Приехала и ладно. Заживем с тобой не хуже других. Как добралась-то, Вера? О Коле узнала что новое?

— Нет, деда… Мне должны сообщить, — девушка говорила глухо, в плечо боцмана, всхлипывая. — Я тебе все-все расскажу.

— Ну ладно, ну хорошо, — уговаривал Терентий Васильевич. — Успокойся!

Журба почувствовал себя лишним. Встал, пошел в дом. — «Вера, Вера, — повторял он. — Ей очень идет это имя. Надо же, встретились опять…»

Журба сразу узнал девушку: он видел ее на кладбище в Симферополе. Подивился такому стечению обстоятельств и ощутил вдруг непонятную ему радость.

… Когда он спустился во двор, там уже никого не было. На столе высилась аккуратная горка вымытой посуды. С краю лежала книга. Поколебавшись, взял книгу. Горький.

— Вам это неинтересно, — прозвучал голос Веры. Николай поднял глаза. Лицо ее было замкнутым. Они поздоровались, и Журба спросил:

— Почему же неинтересно? — его задел небрежный тон девушки.

Вера, не отвечая, пожала плечами. Проговорила:

— Деда велел вас чаем напоить. Будете?

— Спасибо, не буду, — Журба полистал книгу, положил на стол. — Книга — это всегда интересно, — ему хотелось вызвать Веру на разговор.

— Горький — писатель серьезный.

«Решительная однако девушка! — подумал Журба и тут же спросил себя: — Что, собственно, она может о тебе думать? Все, что угодно». И все же произнес с вызовом:

— А я люблю Горького.

— Да-а? — с затаенной насмешкой протянула Вера. — И что же вы читали?

Журба мог бы рассказать, как в Харькове, в кружке, читал рабочим «Мать». Как в горячие дни, когда рабочий отряд выдерживал натиск петлюровцев на подступах к городу, он написал на красном полотнище: «Безумству храбрых поем мы песню!» — и это полотнище стало знаменем. Об этом он упоминать не мог, но все равно было у него что сказать.

— Да многое читал… Действительно, писатель серьезный. И очень точный. Вы помните: «… Высоко в горы вполз Уж и лег там в сыром ущелье… А по ущелью во тьме и брызгах поток стремился навстречу морю, гремя камнями…»

Вера кивнула.

— Я мальчишкой еще, — продолжал Журба, — отыскал возле Херсонеса балку. Там все точно так. Прямо как будто с этого места списано.

— А может, так оно и есть. — Вера теперь смотрела на Журбу совсем по-другому, голос ее потеплел. — Горький ведь пешком прошел почти все крымское побережье. Тогда он еще не был писателем, ходил, узнавал жизнь. В Севастополе тоже побывал. У него много крымского: горы, море, легенды, люди. Мы собирались пройти по этому же пути. Брат даже карту составил. Представляете, Симферополь, Севастополь, потом Ялта, Алушта и дальше до Феодосии и Керчи. И все берегом моря. Да, собирались… Но не вышло, — она опять нахмурилась, замкнулась.

— А ведь мы с вами уже встречались, — не удержавшись, сказал Журба.

— Встречались? Где же это? — с явной тревогой спросила Вера.

— Я видел вас в Симферополе на кладбище.

— Да? Ну и что из этого следует?

— Ничего. Извините. — Журба уже не рад был, что затеял этот разговор.

— Да, кстати, — остановила она его. — Вы у деда надолго поселились?

— Я вам мешаю?

Она молчала.

— Ненадолго. Так мы договорились с Терентиев Васильевичем.

Журба попрощался и пошел со двора. Все, решительно все нравилось ему в этой девушке, даже ее колючесть. «Надо же, — думал он, — а я представлял внучку боцмана почему-то беленькой, заплаканной девочкой».

… Открытый вагончик трамвая остановился на углу Екатерининской и Таможенной, идущей вниз, к пристаням Российского общества пароходства и торговли. Оттуда доносился шум лебедок, лязг цепей, громкие команды: «Майна!», «Вира!».

Сойдя с трамвая, Журба после некоторого раздумья все же решил спуститься к пристани, тем более, что разного люда шло туда немало. Вчера он слышал от Терентия Васильевича, что в Севастополь пришли два транспорта — американский и английский с военными грузами.

По пристани сновало множество людей. Грузчики и солдаты в брезентовых наплечниках и просто в разрезанных мешках, свисающих с головы, цепочкой ступая по сходням, разгружали пароход, на борту которого виднелась надпись «Фабари» — порт приписки: «Нью — Йорк». У соседнего причала стоял пароход под английским флагом. Из его трюмов выкатывались полевые орудия, выгружались ящики со снарядами.

Журба медленно прошел мимо пакгаузов. Возле них высились этажи ящиков и тюков, прикрытых бре-зентом. Пакгаузы были забиты до отказа, и штабеля грузов теснились по всей территории пристани, образуя узкие коридоры, в конце которых стояли часовые. Задерживаться здесь было нельзя: на него могли обратить внимание. Через лабиринт складских помещений и навесов берегом бухты он пошел к хлебным амбарам, откуда мощенная булыжником дорога повела его к Каменной пристани и товарной станции.

Журба долго шел мимо стоящих борт к борту, ошвартованных прямо к берегу всевозможных судов, на многих из которых не было никаких признаков жизни, пока не увидел характерные, фантастические силуэты землечерпательных караванов.

Огромные стальные ковши землечерпалок вздымались высоко над палубными механизмами и надстройками. Каждый караван состоял из землечерпалки, похожего на утюг плоскодонного лихтера и небольшого буксира.

Возле двухэтажного здания портовой службы Жур-ба увидел двух стариков в морских фуражках. В одном из них он узнал Терентия Васильевича.

— К морю потянуло? — спросил тот, улыбаясь. — То отцовская кровь в тебе говорит, — и пояснил своему спутнику, сухонькому старику: — Романа Журбы сын. Помнишь его, Тихоныч?

— Помню, как же, не одну чарку с ним выпил! — старик с любопытством посмотрел на Журбу, потом, козырнув, поздоровался и сказал: — Вот служим здесь по-стариковски — смотрителями.

Журба знал, что Терентий Васильевич, как и многие отставные моряки, работает в порту, но где именно, не спрашивал. Значит, здесь…

Отставной боцман позвал Журбу с собой.

— Пойдем, покажу наше хозяйство… Тут недалеко.

Идти оказалось действительно недалеко. Уныло стояли ошвартованные к стенке суда: «Березань», «Рион», «Казарский»…

— Смотрителями при них числимся, ну а попросту сторожами, охраняем, чтоб механизмы, значит, и что другое с них не разбазаривали, — пояснил Терентий Васильевич.

Но Журба его уже не слушал. Он увидел, как с одной из землечерпалок — крайней к стенке — спустился по сходням барственного вида господин в штатском и в сопровождении чиновника в форме морского ведомства направился к поджидавшему экипажу.

— Да-а, дела, — многозначительно протянул Тихо-ныч, провожая их взглядом.

— Оно и есть, что дела, — отозвался Терентий Ва-сильевич. — Зашныряли вокруг нашего хозяйства, поговаривают, что все вскорости за границу угонят. Вишь, как возле барина портовый инженер вьется, не иначе как сторговались!

Журбу это сообщение обожгло, будто удар хлыста.

Особняк генерала Вильчевского Вера увидела сразу, как только свернула в тишину Таврической улицы, убегающей от центра к морю.

После жаркого, шумного многолюдья поражала тишина белых особняков, словно спящих в тени больших акаций, пустынность вымощенных плитами тротуаров.

Вера вздохнула. До чего же не хотелось ей идти в этот дом! Но идти надо, необходимо. Еще раз вздохнув, Вера медленно направилась к широким ступеням. И тут распахнулась дверь, появился молодой, щегольски затянутый в новенький мундир офицер. Весело бросил несколько слов в дверь кому-то, кто оставался в доме, обернулся, еще не потушив улыбки, увидел Веру, посмотрел в упор, с интересом.

Вера, вспыхнув, нахмурилась, решительно взбежала по ступеням, с силой нажала кнопку звонка, услышала, как в прихожей рассыпалась требовательная, громкая трель и почему-то почувствовала удовлетворение.

Дверь открыла тоненькая горничная с высоко взбитой прической, в кокетливом, тщательно затянутом на талии фартучке.

— Мне к госпоже Вильчевской, — уверенно произнесла Вера.

— Пожалуйте в дом, — откликнулась горничная. — Как доложить?

— Вера Дерюгина, — все так же, не смягчая уверенной твердости тона, ответила Вера. — Я насчет места…

— Пожалуйте вот сюда, — горничная открыла перед Верой высокую двустворчатую дверь. — Сейчас. Посидите, я доложу госпоже, — и упорхнула в другую, скрытую портьерой дверь.

Комната, где осталась Вера — большая, очень светлая, с высокими окнами, обставлена была богато и со вкусом. Оглядеться Вера едва успела: шевельнулась портьера, бойкий голосок горничной четко выговорил:

— Пожалуйте. Госпожа ждет вас.

Вера оказалась в комнате, которая сразу поразила ее. Не размерами, хотя была она очень большая, не брызнувшим в глаза светом, щедро льющимся сквозь несколько окон справа и откуда-то из глубины, сверху… Вера никак не ожидала, что в этом доме может быть вот такая, вся сплошь заставленная шкафами, заваленная книгами комната. На какое-то мгновение она растерялась: такого обилия книг ни в одном доме видеть ей не приходилось. Строгие, тисненные золотом, тяжелые тома длинными рядами выстроились в высоких, до потолка, шкафах и на открытых полках вдоль стен, аккуратными стопками лежали на этажерках, на каких то подставках, столиках, и даже на полу. Это было всевластное царство книг, и Вера невольно оробела, ища взглядом хозяйку необыкновенной комнаты.

Возле окна стоял резной столик и большое, старинной работы кресло. В кресле сидела женщина, возраст которой Вера сразу же определила: «старуха» — настолько истонченным, иссеченным временем показалось ей продолговатое лицо, обрамленное седыми буклями. С этого лица смотрели на Веру внимательные темные глаза, совсем не выцветшие, с выражением настолько живым, что Вера подумала: «Нет, пожалуй, не старуха. Не молода, конечно, но не старуха». И тут же: «Что это я разглазелась… Как же некстати…»

Паузу прервала хозяйка. Замешательство Веры она, конечно, заметила. Голосом негромким, но очень четким она спросила:

— Вы любите книги? Вам нравится моя библиотека?

— О да, — совершенно искренне ответила Вера. — Здесь такое богатство, даже дух захватило. Кажется, за всю жизнь не прочитаешь столько!

— Ваша жизнь вся еще впереди, — в голосе старой дамы прозвучала грустная нотка. — Если правильно ее употребить, многое можно узнать и сделать… Подойдите ко мне и садитесь, милочка, — она указала на низенький пуф возле кресла.

— Меня зовут Вера Дерюгина, — Вера вскинула голову. Это небрежное «милочка» резануло ее. Так мадам Оболенская обращалась к горничным — ласково и в то же время с явно отстраняющей интонацией. И тут же смятенно подумала: «— Что же я! Словно нарочно злю ее. Ведь мне надо понравиться…»

Но Вильчевская не выказала признаков неудовольствия. Она приветливо повторила:

— Вера Дерюгина… А меня называйте Марией Николаевной. Насколько я понимаю, вы хотели бы помочь мне… — она обвела взглядом комнату. — Врачи запретили мне читать самой, а жить без книг не умею, не научилась. Вот так, дитя мое, — надеюсь, так вы разрешите мне обращаться к вам? — спросила Вильчевская.

Вера кивнула.

— Расскажите о себе, — попросила Вильчевская. — Надо же нам с вами познакомиться.

Вера рассказала очень коротко. Самое необходимое.

— А кто сказал вам, что мне нужна… помощница? — она чуть помедлила, прежде чем выговорить последнее слово, и Вера оценила чуткость Вильчевской.

— Я узнала от знакомого офицера, который служит в управлении вашего мужа…

— Да-да. Я поручила генералу расспросить на этот счет знакомых. Пожалуйста, возьмите вон ту книгу, — Вильчевская протянула руду к стоявшей рядом этажерке. — Да-да, именно эту.

Вера взяла толстый, изящно переплетенный том.

— Читайте, — попросила Вильчевская.

Сначала Вера помнила — нужно во что бы то ни стало понравиться, но потом увлеклась.

— Вы отлично читаете, дитя мое. Однако поговорим о деле. Вы, вероятно, захватили рекомендации?

— Рекомендации… — Вера растерянно умолкла, — Но… я не подумала…

Возникла неловкая пауза. «Вот и рухнуло все, — думала Вера. — Сейчас она откажет».

Вильчевская молча смотрела на девушку, в лице ее была нерешительность, явно непривычная для нее.

— Но я могу, — нетвердо проговорила Вера. — Мон симферопольские знакомые, например, госпожа Оболен-ская, мне не откажут…

— Вы знакомы с Ольгой Викентьевной Оболенской? — живо спросила хозяйка.

— Я училась с Лизой Оболенской. Бывала у них в доме. Ольга Викентьевна всегда была очень добра ко мне.

— Ну и прекрасно, — за веселостью скрывая облегчение, заулыбалась Вильчевская. — Ольга Викентьевна старинная моя знакомая. Да и мужа ее я знавала. Достойнейшие люди. Как они сейчас? Что Лиза?.

— У них все хорошо, — ответила Вера. — Мы виделись недавно…

— Считайте, что все официальности между нами закончены, дитя мое. Да, впрочем, одна осталась — вознаграждение за ваш труд.

— Это не главное, — опять смешалась Вера. — Право, мне неловко…

— Не главное, согласна, — мягко подтвердила Виль-чевская. — Но ваша помощь… — Какой-то шум послышался за дверью, и она, обернувшись, недовольно и властно спросила: — Кто там еще?

Душенька, Мария Николаевна, это я, — услышала Вера, и в комнату вошел генерал Вильчевский.

— Здравствуйте, друг мой, — с недовольством в голосе обронила Мария Николаевна.

— О, ты занята, душенька, — генерал приблизился, как-то неуверенно, неловко двигаясь в тесно заставленной комнате. — Здорова ли ты? — склонившись, он взял тонкую руку супруги так осторожно, будто это была хрупкая драгоценность. — Время обеда, дорогая… Нас ждут…

— Помню. Сейчас, мой друг, — и снова обратила взгляд на Веру. — Зайдете послезавтра, в понедельник. Ну, скажем, часов в пять… вас не затруднит?

— O, нет, — Вера поднялась, испытывая огромное облегчение. — Спасибо вам… Мария Николаевна, — и присела по всем правилам, которые внушала им, гимназисткам, строжайшая их классная дама, ярая ревнительница «этикета воспитанности», как она выражалась.

— Новая чтица? — спросил генерал, когда Вера вышла. — Мила! Она из хорошей семьи?

— Внучка боцмана, — коротко и сухо ответила Мария Николаевна и, вставая с кресла, добавила: — Но ее чувство достоинства и такт могли бы позаимствовать многие девицы из весьма благородных семейств.

Генерал послушно склонил голову. Оценки жены были для него непреложны, как и все ее указания, мнения, требования.

Он, человек громкоголосый, напористый, размашистый, дома, в присутствии жены, становился тихим и кротким. Женитьбу на Марии Николаевне генерал Вильчевский считал главной удачей всей своей жизни и не раз задумывался, почему именно его избрала эта женщина, такая умная, тонкая, обаятельная и властная, в общем — необыкновенная.

Не только генерал, многие считали необыкновенной его жену, урожденную Корсакову, представительницу рода знатного, влиятельного и весьма просвещенного. В доме своем она принимала немногих, попасть на ее приемы считалось привилегией. Известно было, что запросто, почти по-родственному заезжал к Вильчевской Врангель. Ни для кого не являлось секретом и то, что в этом доме решались и многие проблемы ведомства генерала Вильчевского.

Среди волнений и тревог последнего времени Вильчевская еще больше отдалась давней своей страсти — чтению. Но совсем ослабло зрение. Бывшие до Веры две чтицы генеральшу раздражали. Одна своим французским прононсом, чего генеральша решительно не терпела, другая глупостью.

Вера понравилась сразу — Вильчевская ценила в людях независимость, ум, нравственную силу и проницательно подметила в девушке эти черты.

Имела все основания быть довольной и Вера. Не поиски заработка привели ее в особняк Вильчевской, она пришла туда не по своей воле.

… Первые два дня по приезде в Севастополь Вера наводила порядок в дедовском доме — мыла, чистила, переставляла.

По адресу, который дал ей в Симферополе Митя, она пошла на третий день. В Ушаковой балке нашла нужный дом, остановилась у калитки. Дернула ручку звонка — и сразу же послышались чьи-то быстрые шаги, звякнул засов.

— Вам кого, барышня? — спросил ее сравнительно молодой, лет двадцати пяти мужчина с лицом, темным от въевшейся гари. Он с любопытством разглядывал Веру.

— Скажите, здесь живет фельдшер Куприянов? — заученно спросила Вера.

Хозяин дома в полглаза оглядел переулок и, пропуская в калитку Веру, сказал:

— Входите! Фельдшер переехал, но здесь вам скажут, где его найти.

Вера вошла во двор. Хозяин, легко шагая впереди, досадовал:

— Ну и пароль! У нас в слободке отродясь ни один фельдшер не жил и жить не станет.

В небольшой комнатке, куда они вошли, Вера увидела сидящего за столом плотного человека в зеленом френче с солдатскими погонами. Вера назвалась.

— Меня зовите Петром Степановичем, — сказал хозяин дома. — А его, — он кивнул на сидящего за столом, — Матвеем Федоровичем. — Помолчал несколько секунд и продолжал: — Вы что же сразу не пришли? Мы уже посылать хотели.

Вера поняла, что о ней сообщили. Обрадовалась: сообщить могли только через Митю, значит, с ним все и порядке. Тем временем Петр Степанович усадил ее к столу и попросил рассказать о себе.

— Значит, в гимназии вы учились? — спросил внимательно слушавший ее человек в солдатском френче.

— Да. Окончила в прошлом году.

— Очень кстати, очень кстати, — раздумчиво повторил он, глядя на Веру изучающим взглядом. — Мы хотим поручить вам, Вера, серьезное дело. О генерале Вильчевском слышали?

Вера отрицательно покачала головой.

— Начальник снабжения у Врангеля. Вам надо стать вхожей в его дом.

Вера растерянно оглянулась, как бы в надежде, что есть здесь еще кто-то, к кому обращается Матвей Федорович, и наткнулась на усмешливый взгляд хозяина дома.

— Я не сумею, наверное, — нерешительно произнесла Вера.

— Должны суметь, — резко проговорил Петр Сте-панович. — Это боевое задание. У нас некого послать туда…

— Подожди, Петр! — поднял руку Матвей Федоро-вич. — Что вас смущает, Вера?

— Ничего! — лицо Веры вспыхнуло от обиды, что ее неправильно поняли, — я готова выполнить любое задание, но…

— Но вы не выслушали до конца, — спокойно сказал Матвей Федорович. — Сейчас как раз есть возможность попытаться устроиться в дом Вильчевских, и это важно. Очень важно, Вера! Прислуживать белым противно, а что делать, если надо? Я вот служу! — он показал на свои погоны.

— Что я должна там делать?

— Это же дом Вильчевских, Вера! А нам нужна информация…

От казино на Миллионной улице до гостиницы «Кист» было недалеко, но Красовский подъехал к ней на извозчике. Рассчитаться он не успел — в экипаж вскочили двое в штатском:

— Тихо! — сказал один из них, показывая удостоверение. — Контрразведка!

— Но позвольте… — пытался протестовать Красовский.

— Не шумите — наденем наручники! — предупредили его,

Через несколько минут экипаж остановился на Соборной, возле здания врангелевской контрразведки.

Красовского провели мимо неподвижных часовых, мимо офицеров внутренней охраны с их быстрыми ощупывающими взглядами, дали прочувствовать мрачноватую таинственность полутемных коридоров и втолкнули в комнату с зарешеченными окнами.

— Вам придется побыть здесь до утра, — сказали ему. С лязгом захлопнулась обитая железом дверь.

Когда утром помятого Красовского ввели в кабинет начальника контрразведки полковника Туманова, тот задумчиво стоял возле одной из картин, украшавших стены кабинета.

Туманов терпеть не мог подделок. На стенах кабинета висело несколько полотен известных художников, и это были только подлинники. Да еще какие! Искусствовед, заглянув сюда, изумился бы: ведь совсем за другими коллекционерами значились эти полотна!.. Но, во-первых, искусствоведы отнюдь не рвались в кабинет начальника севастопольской контрразведки, а, во-вторых, если и заносила их сюда судьба, то по вопросам, с живописью никак не связанным. Кроме того, здесь нужно было бы не задавать вопросы, а отвечать на них.

Встретил вопросом полковник Туманов и Красовского. Указывая на картину, он спросил:

— Граф, как вы понимаете вот этот сюжет, предложенный художником?

Красовский шагнул от двери и посмотрел на полотно. На нем был изображен просветленный после покаяния грешник.

— Сюжет библейский и вечный, — проговорил Туманов, направляясь к столу. — Раскаяние всегда облегчает душу. Не правда ли? Садитесь, Красовский… — он помолчал и спросил: — Имя, отчество, фамилия?

— Не понял вас, господин полковник.

— Зачем, ну зачем так? — рукой с бриллиантовым перстнем, блестевшим на пальце, Туманов вновь указал на картину. — Вы же прекрасно понимаете: раскаяние не только облегчает душу, но может смягчить и участь грешника… Так кто вы? Граф Красовский, барон Гекулеску, князь Юсупов-младший?..

— Это уже слишком, полковник…

— Молчите! Я еще не сказал, что хорошо осведомлен о ваших способностях! И потому спрашиваю: передо мной-то зачем играть? Меня ваши манеры, ваше умение носить фрак и прочие атрибуты сиятельной светлости не обманут! Те, кто послал вас сюда, видимо, не слишком хорошо знают меня.

— Меня никто не посылал, поверьте! — Красовский сидел совершенно поникший.

— Это надо доказать, — усмехнулся Туманов. — А пока отвечайте — кто вы?

— Мои документы…

— Они поддельные. Отличная работа!

Теперь по растерянному виду Красовского нетрудно было догадаться, что готов он уже не только покаяться в своих многочисленных грехах, но и признать грехами даже редкие свои добродетели. Словом, недолго отстаивал Красовский графский титул. Но этого Туманову было мало: он без особого труда распознал в «графе» самозванца и теперь хотел увидеть истинное лицо его. И не мог: под сорванной маской оказался, образно говоря, многолетний слой грима всех оттенков и свойств.

Как мог этот человек назвать свое имя и фамилию, если переменил их за годы жизни десятки? Как мог определить род занятий и профессию, если все, чем занимался в сознательной жизни, оценивалось судьями едва ли не всех европейских столиц? Можно было бы, конечно, применить такие слова: «аферист», «шулер», «вор-медвежатник», но не слишком ли это грубо, если речь идет о работе высшего класса, о работе артиста?

На вопрос Туманова, с какой целью он приехал в Севастополь, ответил:

— По причине самой прозаической — поживиться. В городе, как в древнем Вавилоне, — столпотворение. У многих завелись приличные деньги, офицерство не вылезает из кабаков и казино. В общем, здесь вполне созревшее для обильной жатвы поле. Но, господин пол-ковник… Будучи игроком по натуре, я знаю, что во все игры можно играть, кроме одной — политики: слишком велики ставки, без головы остаться можно! Это не моя игра!

Туманов выслушал его задумчиво, но, пожалуй, беззлобно: он понимал, что Красовский говорит правду. И были уже у полковника Туманова кой-какие соображения о дальнейшей его судьбе.

— Как вы сказали? — Туманов засмеялся. — Созревшее для жатвы поле?.

— Смею вас заверить, я не один так думаю.

— Догадываюсь! — улыбка сбежала с лица Тума-нова. — Но давайте продолжим разговор о вас. Вы знаете, что грозит вам по законам военного времени?

— В Крыму я не нарушал закона, господин пол-ковник.

— Допускаю. И вообще ваши уголовные похождения меня интересуют менее всего, сейчас дело в другом. Город забит приезжими. Среди них, безусловно, могут оказаться люди, нас интересующие. Вы вращаетесь среди этой публики. Знают вас как солидного, имеющего деньги и вес человека, вам и карты в руки! — улыбнулся Туманов. — Кстати, по-моему, вы знакомы с неким господином Астаховым?

Красовский удивленно посмотрел на полковника.

— Да, мы немного знакомы, — и добавил: — Не знаю, чем вызван ваш интерес к персоне господина Астахова. Но что касается репутации этого человека, несомненно одно: и сам он и представляемый им банкирский дом пользуются достаточным доверием в самых широких деловых кругах.

— Вот и чудесно, — опять улыбнулся Туманов. — Постарайтесь познакомиться с господином Астаховым поближе. Нам необходимо кое-что выяснить…

Через час Красовский покинул здание на Соборной улице. И ко многим его «профессиям» добавилась еще одна — осведомителя врангелевской контрразведки.