Вурдалак

ЗЕРКАЛО

Англия, Лондон

Пятница, 3 января 1986 года, 16:53

Зеркало было старинное, середины прошлого века. Черную от времени раму из твердого дерева украшала резьба, иллюстрации к рассказам Эдгара Аллана По: взломанный склеп из «Береники», и в нем — труп молодой женщины, у которой безумец аккуратно вырвал все зубы; дом Эшеров с пустыми глазницами окон, дышащий дьявольщиной, кровосмешением и тленом; «Колодец и маятник», «Сердце-обличитель» — здесь, в этом подвале, собрались все жертвы «Беса противоречия».

Но ужаснее картин, вырезанных на дереве, было то, что отражалось в зеркале, ибо оно, пусть мутное, потемневшее, с черными пестринками на месте облупившейся серебряной амальгамы, не утратило способности отражать и отражало афиши и плакаты, расклеенные по стенам подвала.

Зеркало вдруг пришло в движение. Поначалу в нем отразилась лишь бледная, землистая рука: костистое предплечье, крупная кисть. Покрытые черным лаком ногти на пальцах с крупными костяшками. Под протестующий стон петель зеркальная дверь отворилась, и к отражению руки добавилось остальное.

Прозрачная серая кожа туго обтягивала угловатые, выпирающие кости лица. Это был мужчина: рост шесть футов три дюйма, вес сто девяносто фунтов, крепкий, жилистый, мускулистый — настоящий силач. В выбеленных перекисью волосах, состриженных на висках и не тронутых на темени, проглядывали грязные белокурые пряди. Зубы были желтые, а злобные глаза сверкали словно бы со спинок пауков, ползущих по отвратительному лицу.

Пока дружки слезы льют над твоей дурацкой могилой, Найду чем заняться с тобой, с моей ненаглядной милой.

Отражение исчезло.

Мы любим мертвецов. Мы любим мертвецов. Да.

Заключительная вещь из альбома Элиса Купера «Billion Dollar Babies» закончилась, но пластинка продолжала крутиться, из-под иглы проигрывателя неслось шипение и размеренные щелчки. Спустя несколько секунд мужчина вернулся.

Вурдалак успел облачиться в длинную серую накидку и серые резиновые бахилы, доходившие почти до талии. Под накидкой было тяжелое серое пальто, перехваченное кушаком, и страховочный пояс. Голову прикрывали серый цилиндр и черный парик; грязные спутанные пряди свисали вдоль щек. Одной рукой в перчатке Вурдалак крепко сжимал электрический фонарь, другой — острый двуручный топор.

Землистая рука вновь протянулась к старинной резной раме.

Элис прошел сквозь зеркало и углубился в лондонскую канализацию.

17: 09

По железным скобам, вбитым в отсыревший кирпич, Вурдалак спускался в круглый колодец. Фонарь перекочевал под мышку, топор висел в прикрепленной к поясу специальной петле. Свет электрического фонаря скользил по ровным рядам кирпичной кладки, прогоняя пугливую тень. Спустившись на двадцать футов, Вурдалак очутился на бетонной площадке.

Решетка, вделанная в скользкий пол, вела в другую шахту, уходившую еще глубже. Возле отверстия лежала в грязи рудничная лампа, брошенная им здесь после вчерашней генеральной репетиции. Вурдалак вынул железную решетку, зажег лампу и на длинном нейлоновом шнуре осторожно опустил в шахту, проверяя, не скопились ли там опасные газы: чрезвычайно взрывчатые углеводороды, продукт гниения сероводород или пары угольной кислоты, «удушливый газ». При наличии хотя бы одного из перечисленных веществ лампа гаснет.

Однако извлеченная из шахты лампа горела, и Вурдалак двинулся вниз.

Черная дыра выходила в склеп, похожий на пещеру. Сводчатый потолок поддерживали полуразрушенные колонны. Вдоль одной стены подземелья тянулась дамба шириной около двадцати пяти футов: во время сильных ливней через нее сливалась поднимающаяся вода. Напротив под разными углами уходили в темноту многочисленные канализационные туннели — основные и вспомогательные, «кишки» Лондона.

Пройдя около тридцати футов, Вурдалак вышел к развилке и повернул налево. Еще через двадцать футов ему встретилось новое разветвление. После минутного раздумья он выбрал правую ветку.

Вскоре покрытые зловонным выпотом кирпичные стены туннеля начали сближаться, потолок овального ствола шахты спустился до высоты пяти футов, и Вурдалаку поневоле пришлось пригнуться. Бурный поток холодной сероватой воды с резким запахом дезинфекции подталкивал его сзади под колени, и он упал, но, цепляясь за стены, поднялся и быстро вернулся на середину подземной реки. Над водой клубился плотный серый туман, под водой пряталась топкая грязь.

Углубившись в туннель на девяносто футов, Вурдалак без всякой видимой причины вновь остановился. Гримаса ужаса исказила его лицо, обнажив стиснутые зубы. Свободной рукой он на миг схватился за лоб, потом прищурился и яростно тряхнул головой.

Из большой трещины в кирпичной кладке за ним наблюдала лягушка. Завтра к этому времени крысы наедятся до отвала.

Однако не прошло и минуты, как сгорбленная тень двинулась дальше, ускользая в глубь канализации, и там, где она проходила, в воздухе повисали слова: «Я… люблю… мертвецов…» - ледяной шепот в темноте.

В луче электрического фонаря поблескивало лезвие топора.

17: 18

На кладбище Стоунгейт по земле стлался густой туман. Дыхание теплой влажной почвы вливалось в холодные сумерки и стояло над погостом, точно последний вздох мертвецов. Оно клубилось у вершины холма, вокруг часовни, чей готический шпиль стрелой возносился в небо, а алтарь несколько лет назад сожгли вандалы; призрачной пеленой сползало по склону; проникало в кроны тисов и платанов, цеплялось за узловатые ветви, изувеченные безжалостным скальпелем природы. Оно обволакивало рассеянные среди этой угрюмой пустыни памятники — саркофаги и обелиски, урны и кресты, задыхающиеся в цепких зеленых объятиях плюща; нависало над прорытыми близ Египетской аллеи катакомбами, где в выложенных кирпичом сводчатых подземных коридорах хранились в нишах гробы и каждый гроб был заперт в своей темнице ржавой чугунной решеткой; льнуло к заросшим лишайником неровным могильным плитам с высеченными на мраморе или граните эпитафиями на языке смерти; одевало саваном призраки под этими плитами, глубоко внизу, где в холодной черной земле гнило в могилах сто шестьдесят шесть тысяч тел.

И достигло ворот.

Меж двух каменных колонн, увенчанных готическими урнами, стояла сторожка. Когда-то здесь хранились кладбищенские архивы и книги, но сейчас заколоченный домик пустовал и, по слухам, в нем водились привидения. Ведь как знать, что прячется в кладбищенской тени, охраняемой от похитителей трупов каменными стенами в два фута толщиной и чугунной решеткой, чьи прутья оканчиваются острыми навершиями? А эта женщина с ребенком — уж не призрак ли это?

На Сильвии Пим было длинное белое пальто, на голове — платок. Маленький Дэвид, надежно подхваченный под спинку шалью, спал у материнской груди. Резкий холодный ветер, разыгравшийся к перемене погоды, запускал ледяные пальцы под одежду, и, миновав сторожку с горгульями и выбитыми витражными окнами, Сильвия остановилась и завернула ребенка в свое пальто. Укрыв малыша от холода, она двинулась дальше, вверх по тропинке, которая, петляя, поднималась к часовне.

Вечерело. Лондон быстро погружался во мрак. Сквозь редкие прорехи в тумане Сильвия видела за кладбищенской стеной панораму улиц, похожую на фрагмент огромной плоской карты.

Она повернула налево и двинулась под гору по дорожке, бежавшей мимо входа в туннель, ведущий в катакомбы. Вскоре дорожка превратилась в грязную тропку, вьющуюся по роще мертвых вязов. Бурьян и ежевика скрывали от глаз могильные холмики, которые за сотню лет дожди почти сровняли с землей. Однако в чаще кустарника попадались и сравнительно свежие могилы. Здесь хоронили неимущих. Возле одной из таких могил женщина остановилась и опустилась на колени. С ветви мертвого дерева за ней безмолвно наблюдал коричневатый сыч.

Если бы старые вязы не стонали под порывами ветра, Сильвия, пожалуй, и различила бы близкий скрежет металла о металл, лязг сбитого с кладбищенских ворот замка.

Но она ничего не слышала.

— Мамочка, — нежно прошептала Сильвия, сметая листья с небольшого каменного креста на могиле. Она говорила тихо-тихо, даже ребенок, спавший у ее груди, вряд ли что-то слышал. Вскоре она умолкла и склонила голову в молитве.

В кустарнике неподалеку что-то завозилось.

Сильвия, не поднимая головы, протянула руку и коснулась холодного надгробия.

И вдруг, широко раскрыв глаза, судорожно обернулась: лезвие топора высекло из камня искры, отрубив ей три пальца.

Сильвия открыла рот, чтобы закричать от ужаса и боли.

Но топор, рикошетом отскочивший от камня, раздробил ей челюсть и подъязычную кость.

У Сильвии пропал голос.

Ее охватил холодный панический страх; захлебываясь кровью, она вскочила и кинулась вниз по грязной тропке.

Ослепнув от слез, она бежала, шатаясь, натыкаясь на надгробия, чувствуя под пальцами здоровой руки вырезанные на мраморе украшения — якоря, урны, змей, черепа, песочные часы, круги. Обрубки пальцев на другой руке не чувствовали ничего, кроме жгучей боли.

Сильвия испуганно оглянулась, никого не увидела и нырнула в туннель, ведущий в катакомбы.

Поначалу она не слышала ничего, кроме собственных шагов и непрерывного звона капель. Сердито пискнула подвернувшаяся под ноги крыса. Вдруг парализованная ужасом Сильвия прислушалась: под сводами зазвучали чужие шаги. Кто-то крался к ней — «чвак, чвак, чвак», — и от этих звуков мороз продирал по коже. Тьму склепа проколол острый луч света.

Перепуганная Сильвия увидела паучьеглазый кошмар, отвратительное чудовище, закутанного в накидку монстра, который гнусно ухмылялся, завороженно глядя на кровь, капавшую у нее с подбородка. В луче света топор в его руках поблескивал.

Эхо его шагов зазвучала совсем близко. Сильвия тяжело задышала, прижимая к себе спящего сынишку, и в горле забулькала кровь. Над самым ухом послышался свистящий шепот: «Сыграем в Игру?»

Она вновь сорвалась с места и не разбирая дороги помчалась прочь от этого существа.

Нога Сильвии поскользнулась в грязи.

Отвратительный голос звучал все ближе: «Сыграем?… Сыграем?…»

Сильвия внезапно выбежала из подземелья в туманную ночь.

И тут ребенок проснулся.

Он жалобно заплакал, и Сильвия тотчас зажала ему рот рукой, чтобы малыш ненароком не выдал их.

Она резко обернулась, хотела посмотреть, гонится ли за ними чудовище… и вдруг оступилась и, поскользнувшись, полетела в яму.

«Не-е-ет!» — мысленно взвизгнула женщина, беспомощно взмахнув руками в темноте, но истерзанное горло не выпустило наружу ни звука.

Судорожно цепляясь за раскисшую землю, Сильвия тщилась выкарабкаться из наполовину вырытой могилы и не заметила затаенного движения возле ямы.

Когда она ухватилась за край и в надежде найти опору глубоко зарылась окровавленными пальцами в сырую землю, голос, не сулящий ничего хорошего, с насмешкой произнес над ней:

Пока дружки слезы льют над твоей дурацкой могилой, Найду, чем заняться с тобой, с моей ненаглядной милой.

Сильвия, вздрогнув, подняла голову.

У края могилы, высоко воздев руки, ухмылялось паучье-глазое чудовище.

Последнее, что увидела женщина, был стремительно опускающийся ей на голову топор.

20: 30

Ровно в восемь кладбищенский сторож запер главные ворота и начал обход.

Стоунгейтское кладбище занимает тридцать семь акров. За полгода до описываемых событий оно подверглось нападению вандалов; часть могил была осквернена, памятники разрушены — тогда-то и наняли сторожа, Чарли О’Трэйди.

С час назад туман рассеялся, ветер разогнал тучи, и низко над горизонтом, отбрасывая на погост длинные тени, повисла бледная зимняя луна.

Пробродив с полчаса, Чарли, к своему ужасу, обнаружил в катакомбах кровь.

Стоунгейтские катакомбы, сооруженные в середине девятнадцатого века, представляли собой череду погребенных под землей темных сырых склепов и туннелей, пронизывавших тот склон холма, что вел к часовне у вершины. Склепы соединялись узкими коридорами с каменными сводами. В стенах этих холодных подземелий были устроены кирпичные ниши с деревянными полками, где гнили гробы. В том, рядом с которым Чарли заметил кровь, лежал отравленный. За стеклянным окошком в стенке гроба виднелось серовато-белое лицо мумии с почерневшими зубами.

По кровавому следу Чарли вышел из подземелья к открытой могиле. Когда луч фонаря высветил большую лужу крови, отчасти уже свернувшейся и впитавшейся в землю, сторож невольно скривился. Посветив в могилу, он поначалу ничего не увидел и лишь потом заметил неровную цепочку алых пятен, уходившую от ямы.

След вел к западной стене и дальше, на заброшенную улочку. Выходя из ворот, Чарли заметил взломанный висячий замок. Он обшарил лучом фонаря дорогу и обнаружил, что кровавый след обрывается у канализационного люка. Царапины на асфальте говорили о том, что крышку люка сдвигали.

В свете фонаря что-то блеснуло, и Чарли присел на корточки: на мостовой мерцали окропленные кровью осколки маленького зеркальца.

Рассыпанные вокруг старой серой шляпы — цилиндра.

ПЧЕЛИНАЯ ЦАРИЦА

Англия, Лондон

Суббота, 4 января, 11:50

Новый Скотланд-Ярд — штаб-квартира Лондонской муниципальной полиции (МП). МП — это 26 500 полицейских и 15 000 гражданских лиц, следящих за соблюдением закона и порядка на площади в восемьсот квадратных миль, где постоянно проживает семь миллионов человек плюс многочисленные приезжие. Эти восемьсот квадратных миль разделены на двадцать четыре округа. В каждом округе есть свой департамент уголовного розыска (ДУР) со своим начальником во главе. Двадцати четырем департаментам уголовного розыска подчинено сто восемьдесят пять полицейских участков. Всего в муниципальной полиции служит около трех с половиной тысяч детективов.

Обычно вызов принимает ДУР того округа, где найдено тело. С этой минуты расследование — целиком и полностью его забота. Так было и в этот раз… до тех пор, пока из Темзы не выловили третий обескровленный труп.

Единая национальная полицейская компьютерная сеть (ЕНПКС) — это комплекс самой современной мультипроцессорной технологии стоимостью пятьдесят миллионов фунтов стерлингов, обеспечивающий полиции всей страны возможность работать с единой базой данных. Размещается он в укрепленном здании в Хендоне, в северной части Лондона. В памяти двух компьютеров, из которых, собственно, и состоит ЕНПКС, содержится информация обо всех жителях Британии, классифицированная по следующим категориям:

1. УВТС, или «Указатель владельцев транспортных средств», — каталог фамилий и адресов всех владельцев автотранспорта с указанием наиболее существенных сведений о каждом из тридцати трех миллионов зарегистрированных в Британии автомобилей.

2. УУПТ, или «Указатель угнанного и подозрительного транспорта», куда внесены не только все утерянные и угнанные автомобили по стране, но и 41 000 транспортных средств, «представляющих постоянный интерес для полиции», и 9 000 «замеченных или подвергнутых проверке при необычных обстоятельствах».

3. «Картотека лиц, находящихся в розыске» на 115 000 имен. Около половины их приходится на две основные подкатегории: «подозреваемые в совершении преступления» (то есть те, против кого имеется достаточно улик для возбуждения уголовного дела) и «пропавшие без вести».

4. «Картотека лиц, виновных в совершении преступления», куда внесено два с половиной миллиона человек, на кого в Британии когда-либо заводили уголовное дело. Приложение — картотека жертв преступлений.

5. «Каталог пальцевых отпечатков» на три с лишним миллиона дактилокарт, хранящихся в памяти компьютера в виде последовательностей двоичных чисел.

Все эти указатели и каталоги взаимосвязаны.

Терминал ЕНПКС — это дисплей и клавиатура, соединенные с сетью через телефонную линию. Сверх того предусмотрена широковещательная связь. Каждый терминал ЕНПКС может принимать и передавать данные девятистам другим терминалам, образующим в совокупности сетевую систему. Четыре таких терминала находились в помещении, о котором пойдет речь.

В одной из комнат первого отдела Нового Скотланд-Ярда — «Мокрушной» — стояло три десятка светлых деревянных столов: двадцать — друг против друга по два в ряд по центру комнаты, остальные — парами вдоль правой стены. Дальний левый угол занимал кабинет руководителя следственной группы, старшего суперинтендента Хилари Ренд. У самой двери стоял стол детектив-инспектора Дерика Хона, установленный под небольшим углом, дабы подчеркнуть особый статус хозяина, и развернутый с тем расчетом, чтобы детектив-инспектор мог незаметно приглядывать за остальными сотрудниками. Хон в совершенстве постиг тонкую и сложную науку организации и осуществления работы тыла, и там, где дело касалось движения персонала и обору-дования или материально-технического снабжения, в Ярде ему не было равных. За восемь месяцев охоты на Убийцу-Вампира следственная группа приняла 29 000 письменных заявлений от 114 000 опрошенных, проверила 1,2 млн номеров автомобилей, зарегистрировала 44 000 телефонных звонков и 1,9 млн раз обращалась к центральной базе данных ЕНПКС.

В Новом Скотланд-Ярде нет отдела расследования убийств — по крайней мере в традиционном смысле. Группу, которой обязано своим возникновением известное выражение «привлечь к делу Ярд», в семидесятые годы упразднили. Однако традиции в Лондонской муниципальной полиции чрезвычайно живучи, и когда в минувшем июле поимку Убийцы-Вампира решили поручить первому отделу, группу полицейских, назначенную на эту охоту, немедленно окрестили «отделом расследования убийств». К описываемому моменту ОРУ был представлен ядром из тридцати четырех детективов, втиснутых в описанное выше помещение, и тремя сотнями сотрудников вне его стен, «в поле».

Когда Уинстон Брейтуэйт вошел в «Мокрушную», у дверей беседовали двое.

— Как будто мы не убийц брать приехали, а на нарушение общественного спокойствия, — говорил один. — Видел бы ты этих уродов, сержант! Один мне хотел нос расквасить.

— Небось, ирландец?

— Да нет, негритос. Я ему, козлу, чуть башку об стену не расшиб.

— Да, черномазые, бывает, взбрыкивают. Впрочем, кое-кто из наших цветных коллег тоже.

— Больно много об себе понимают.

— Что ж, значит, придется их поучить, ясно? Нельзя на это сквозь пальцы глядеть. Раз прохлопаешь, потом черт знает до чего дойти может. Брикстонская заварушка. Тоттнэм. Нечего всякой шпане воображать, будто они…

— Тс-с-с! Легок на помине…

Они обернулись и воззрились на Брейтуэйта. Сержант кивнул, и собеседники отправились по местам. Брейтуэйт остановился и осмотрелся в поисках старшего суперинтендента Хилари Ренд.

Доктор Уинстон Брейтуэйт родился в Бриджтауне, на Барбадосе, в семье чернокожих резчиков сахарного тростника. Это был крепкий, жилистый сорокалетний мужчина. Он носил очки в роговой оправе, прекрасно играл в крикет, а когда улыбался, во рту сверкал золотой зуб. Одевался доктор безукоризненно: сшитый на заказ синий фланелевый пиджак, серые брюки свободного покроя, белоснежная рубашка и галстук в красную полоску. Брейтуэйт не был женат. Смысл и содержание его жизни составляла работа.

Двадцать лет назад страсть к учебе привела его, родсовского стипендиата, в Британию. К двадцати четырем годам он закончил Оксфорд, получил степень бакалавра медицины и на базе лондонской больницы Модели приступил к докторской диссертации, избрав областью своих исследований судебную психиатрию. Работа называлась «Структура личности буйного социопата». В настоящее время доктор Брейтуэйт консультировал Министерство внутренних дел и муниципальную полицию по вопросам психиатрии.

Наконец в глубине помещения, в нише, занятой терминалами ЕНПКС, Брейтуэйт заметил старшего суперинтендента и двинулся к ней.

Проходя через комнату, он увидел информационный стенд шириной во всю стену. Несколько человек внимательно изучали приколотые к нему листы. Их было столько, что они налезали один на другой. Карта муниципального округа, утыканная булавками и флажками. Выборка документов и фотографий из картотеки отдела регистрации преступлений — перспективные случаи. Глянцевый снимок: трое мужчин возле пивной, голова одного жирно обведена красным мелком. Список штатных переводчиков и расписание дежурств дактило-скопистов. Приметы и фотороботы находящихся в розыске, больше похожие на злые карикатуры, поскольку часть сведений о разыскиваемых была получена от медиумов, а часть — от специально загипнотизированных свидетелей. Распечатки оперативных сводок, поступивших из участков, — списки арестованных за минувшую ночь. Переданные по телефону сообщения частного характера. Рекомендации касательно работы ЕНПКС, поступившие с периферии. Последний номер «Службы» — выходящей раз в две недели ярдовской многотиражки. Плюс распечатки данных, спущенных из С-11 — информационного центра и отдела внутренней инспекции и надзора.

Звонили телефоны, стучали пишущие машинки, попискивали рации.

Проходя между рядами столов, Брейтуэйт невольно слышал обрывки разговоров:

— … вся штука в том, что он не может уломать начальство, верно? Ну так пусть найдет кого-нибудь посмелее и обыщет эту хазу…

— … Кроуфорд, поди сюда! Имя ты записал правильно, а причину задержания не указал…

— … повтори-ка еще разок номер этой машины, лапушка…

— … и ладно бы только чужие жены, Смит, так нет же, столько хороших людей нажили неприятности из-за…

— А, мистер Брейтуэйт, — сказала Хилари Ренд. — Спасибо, что пришли. А я как раз собиралась перекусить. Не составите компанию? Чай. Сэндвичи. Если предпочитаете кофе, есть и кофе.

— С удовольствием выпью чаю.

— Прекрасно. Вы читали утренние газеты? Брейтуэйт кивнул.

— Тогда, если не возражаете, совместим приятное с полезным.

Высокой, худощавой Хилари Ренд шел пятьдесят пятый год. Серый фланелевый костюм, простая белая блузка, никакой косметики — лишь губы тронуты красной помадой, — умеренно короткая стрижка. Однако назвать эту даму хрупкой язык не поворачивался: ни грамма сентиментальности и умные, проницательные ярко-голубые глаза.

«Будто знает, что у тебя на уме, — подумал доктор, — и внимательнейшим образом наблюдает за тобой, ждет, чтобы ты невольно чем-нибудь да выдал себя, ждет долго, терпеливо — и ты, раздавленный этим пристальным взглядом и атмосферой недружелюбного молчания, в конце концов оправдываешь ожидания».

Кабинет Ренд, отделенный от «Мокрушной» перегородкой, представлял собой прямоугольник пятнадцать на двадцать пять футов. Справа от двери, перед доской, на которой висел свернутый проекционный экран, стоял старый письменный стол из дуба. Перед ним в два ряда выстроились шесть стульев. Длинная стена против двери почти целиком состояла из окон, выходивших на Виктория-стрит. За ними серело низкое, обложенное тяжелыми снеговыми тучами небо. От двери начиналась большая, во всю стену, доска объявлений, усеянная листками не менее густо, чем стенд в общей комнате, а слева поблескивал латунью шкаф с «трофеями». Кроме того, чин старшего суперинтендента обеспечивал Хилари роскошное добавление к обстановке: ковер и кожаное кресло.

— Со времени моего прошлогоднего визита здесь многое изменилось, — заметил доктор, рассматривая фотографии на доске.

— Да, — согласилась Ренд. — Иногда мне кажется, что моя работа сродни не столько миру фактов, сколько ужасному вымыслу…

Брейтуэйт улыбнулся.

— Детектив, вы говорите так, словно…

— Хилари, если не возражаете, — перебила Ренд. Психиатр кивнул. Сверкнул золотой зуб.

— Хорошо. Хилари, вы говорите так, словно вы моя пациентка, а не детектив из отдела убийств. Вас бы на мое место! В нашей профессии все - сплошной вымысел.

— Спасибо, доктор, но…

— Уинстон, если не возражаете.

— Спасибо, Уинстон, но предложение отклоняется. Хилари Ренд закрыла дверь кабинета и подошла к своему столу, где стоял чайный поднос. В стеганом чехле уютно устроился небольшой чайник. Хилари наполнила чашки; сквозь прозрачный целлофан просвечивали три сэндвича.

— Яйцо, сыр с луком или говядина, — перечислила она. — Выбирайте.

— Яйцо, — ответил Брейтуэйт.

Придвинув стул к столу, психиатр внезапно почувствовал, как холодно в кабинете. Хозяйка отключила обогреватели? Зачем? Для того ли, чтобы голова оставалась предельно ясной, или чтобы те, кто бывает здесь, не дремали? Тут не хотелось задерживаться надолго.

Некоторое время они молча ели, приглядываясь друг к другу. Брейтуэйт отметил: Ренд отлично освоила искусство детективов Ярда сохранять непроницаемое выражение. Что коренным образом отличает британского полисмена от простого смертного? Манера держаться. Британский полицейский сознательно превращает свое лицо в неподвижную, ничего не выражающую маску — и вынуждает тех, с кем имеет дело, обороняться, ибо не дает им никакого ключа к тому, что, собственно, он думает.

Ренд допила чай, поставила чашку на блюдце и смахнула с губ крошки.

— Уинстон, — спросила она, — вы знаете, что такое «пчелиная царица»?

— На вашем жаргоне — старший офицер-женщина. Ренд вскинула бровь.

— Держу ухо востро, — пояснил доктор.

— Что ж, Уинстон, — с грубоватой прямотой сказала Ренд, — мне нужна ваша помощь. И ваша осторожность. А потому буду с вами откровенна. В Ярде, как вы, возможно, уже догадались, женщин не очень-то жалуют.

— Без сомнения, — согласился Брейтуэйт.

Он отлично знал: занять такой кабинет непросто. Ренд приходилось работать за двоих, только чтобы не отставать от других офицеров первого отдела, не говоря уж о повышении. Всю жизнь доктор нес тот же крест.

— Большинству наших ветеранов, — продолжала Ренд, — никогда не приходилось работать с женщиной — высококвалифицированным специалистом. Ни вместе с ней, ни у нее в подчинении. Они знали нас только как секретарш, любовниц и жен. Ведь женщины пришли в полицию совсем недавно.

— Синдром «младшей сестренки», — подсказал Брейтуэйт.

— Да, — согласилась Ренд. — Плохо, конечно, когда мужчина внезапно сталкивается с опасностью, но и представить невозможно, как тяжело это сказывается на женщине-полицейском. Кое-кто до сих пор поговаривает, что женщинам-де не место в полиции.

— Бог, может быть, и дал ей мозги, но не дал крепких кулаков.

— Вот-вот.

— Как же вы продвигались по службе?

— Сперва, распутывая дело о заказном убийстве, сыграла роль этакой добросердечной тетушки — пришлось сходить в дамскую комнату вместе с очень испуганной и очень разговорчивой подружкой подозреваемого. Потом, в семидесятые, прошедшие под знаком Женщины, мое повышение оказалось весьма полезно в смысле общественного мнения. И, наконец, я льщу себя мыслью, что я неплохой работник… а главное, скромный — предоставляю пожинать лавры вышестоящему начальству.

— Почему именно вам поручили возглавить это расследование? — полюбопытствовал Брейтуэйт.

— Видите ли, на тот момент было всего три жертвы, все — девочки моложе двенадцати лет. На восьмом этаже решили, что эта работа в самый раз для меня.

— Понятно, — сказал доктор.

— Но мы-то с вами знаем, — продолжала Ренд, — что женщин — и представителей этнических меньшинств — в Ярде принимают далеко не столь тепло, как это внушают общественности.

Брейтуэйт вспомнил обрывок разговора, случайно подслушанный у дверей «Мокрушной». А совсем недавно некий детектив-сержант, недовольный диагнозом «психическое расстройство», поставленным Брейтуэйтом его подопечному, обвиняемому в нападении на констебля, в сердцах назвал доктора «черномазым знахарем».

— Система такова, — говорила Ренд, — что и мужчине трудно продвигаться по служебной лестнице только благодаря таланту, опыту и знаниям. Поэтому мне, вероятно, просто везло. По крайней мере, до сих пор.

— О-хо-хо, — вздохнул Брейтуэйт, кивая. Ему это было знакомо.

— Кажется, Честертон сказал: «Общество отдано на милость убийцы без мотива»? Что ж, — добавила детектив, — и я, кажется, тоже.

— Вас вот-вот отстранят от дела Вампира?

— Да. И очень скоро. Что, по мнению некоторых господ с восьмого этажа, вернет меня, женщину, туда, где мне самое место, и восстановит естественную гармонию.

— О, эта Естественная Гармония, — воскликнул Брейту-эйт. — Что бы мы без нее делали?

— Бог весть.

— Честно говоря, Хилари, Честертон, по-моему, ошибался. Мотив есть всегда, нужно только понять, что движет убийцей. Вернее было бы сказать: «Общество отдано на вероятную милость убийцы с иррациональной мотивацией».

— Верно подмечено, Уинстон, — отозвалась Хилари Ренд. — Потому, собственно, я и попросила вас прийти.

— О-хо-хо, — снова вздохнул Брейтуэйт и улыбнулся.

Еще совсем недавно считалось, что вопрос о мотиве преступления входит в компетенцию полиции и только полиции. Но вот настало время Йоркширского потрошителя, Сына Сэма, Ночного охотника, Зодиака, Охотника за головами, Бостонского душителя, Черной пантеры, Болотных убийц, «семьи» Мэнсона, Убийцы из Грин-Ривер, Хиллсайдского душителя, «Дома ужасов» Денниса Нильсена — и мотив преступления превратился в прерогативу судебных психиатров.

— Мне нужно, — объяснила Ренд Брейтуэйту, — получить более четкое представление об убийце. Когда вы были здесь прошлым летом, следствие буквально тонуло в версиях. Естественно, вы тогда высказались чрезвычайно осторожно.

— Каюсь.

— В тот раз, Уинстон, вас, увы, ознакомили не со всеми фактами. Ярд, как водится, не раскрыл всех карт.

— Опасаясь подражателей.

— Да. Но не только поэтому. Чем больше посвященных в подробности дела, тем сложнее расставить убийце ловушку после ареста. Слетевшая с языка арестованного маленькая подробность, известная только нам, способна разрушить любую самую несокрушимую защиту.

— Понимаю, — кивнул доктор.

— Не сомневаюсь. Но, когда вы загнаны в угол, подобные предосторожности превращаются в непозволительную роскошь. Поэтому вот вам краткое изложение того, что нам известно на сегодняшний день.

Ренд протянула Брейтуэйту несколько листков. Доктор стал читать.

В период с 13 мая по 12 августа 1985 года лондонской речной полицией извлечено из Темзы восемь трупов малолетних девочек. Все тела плавали в воде на участке реки западнее моста Блэкфрайерс, вниз по течению от Ист-Индия-Докс. Проведенный при вскрытии анализ внутренних органов на наличие диатомовых водорослей дал отрицательный результат. Это и отсутствие воды в легких указывает на то, что ни одна из девочек не тонула. Последнюю из жертв нашли почти пять месяцев назад.

Возраст девочек колеблется от семи до одиннадцати лет. Все они найдены без одежды, но осмотр показал, что сексуальному насилию ни одна из них не подвергалась. В каждом случае тело жертвы подверглось полному обескровливанию посредством нанесения глубокой раны в области шеи. У всех жертв вырезаны сердца. Газета «Миррор» метко окрестила убийцу «Вампиром» (см. прилагаемые протоколы вскрытия).

Брейтуэйт немедленно взялся за последние листы в стопке. Он внимательно прочел все протоколы вскрытия, затем вновь бегло просмотрел их и, сложив пальцы домиком у самого лица, погрузился в сосредоточенное раздумье. Чуть погодя доктор разнял пальцы — с усилием, словно они были намагничены.

— Странно, — проговорил он. — Во всех случаях вскрыта не вена, а артерия.

— И разрез очень аккуратный, — добавила Ренд. — Об аффекте речи нет.

— Да. Это говорит о многом.

Материалы дела свидетельствовали о том, что кровотечение из раны в области шеи у всех жертв было прижизненным: исследование трупов выявило бледность и резкое малокровие внутренних органов. При посмертном кровотечении внутренние органы сохранили бы нормальную окраску. Кроме того, в мягких тканях шеи в области повреждения сонной артерии описаны кровоизлияния и гематомы, которые не могли бы образоваться, будь жертвы мертвы.

Во всех восьми случаях патологоанатомы пришли к заключению, что смерть наступила от быстрой потери крови. Обескровливание производилось при жизни жертв, а после умерщвления убийца вырезал у них сердце.

«Своего рода coupdegrace», [7] — подумал Брейтуэйт.

Однако сильнее всего доктора интриговал сам способ убийства. Вскройте вену, как это делают на станциях переливания, и кровь потечет медленно, вяло — ведь вы имеете дело с сосудом, по которому она возвращается от органов к сердцу и, следовательно, находится под низким давлением. Но вскройте крупную артерию, и кровь ударит струей: вы затронули сосуд, по которому сердце гонит ее к органам.

Быстрая потеря крови вызывает у жертвы гиповолемический шок. Организм, стремясь сохранить нормальный уровень кровяного давления, включает механизмы гомеостаза. Это приводит к сужению кровеносных сосудов.

В теле двенадцатилетней девочки около пяти-шести пинт крови, что составляет приблизительно семь процентов его объема. Быстрая потеря половины этого количества крови означает для ребенка неминуемую смерть. Сердце останавливается, кровяное давление падает до нуля, и в результате небольшая часть исходного объема крови задерживается в трупе. Однако во всех рассматриваемых случаях трупы подверглись практически полному обескровливанию, а значит, после смерти девочек остаток крови из их тел был удален.

Брейтуэйт нахмурился.

— Заметьте, — сказала Ренд, — кровь у девочек неодинаковая.

— Да, — отозвался доктор. — У пяти — первой группы, у двух — второй и у одной — третьей. Это не вполне соответствует традиционному распределению групп крови у населения, но отклонение незначительное.

— И что же?

— А вот что…

Психиатр задумался, постукивая пальцами по столу.

— Во-первых, убийца хочет собрать всю кровь своих жертв. Во-вторых, он стремится обставить это возможно драматичнее, сознательно выбирая сонную артерию, а не крупную вену. На мой взгляд, это говорит о том, что убийца испытывает патологическое влечение к человеческой крови. Об этом же говорят вырезанные сердца.

— Это соответствует симптомам какого-нибудь психического заболевания? — спросила Хилари Ренд.

— Да. Гематомании. Но позвольте мне дочитать.

За окном со свинцового неба сыпал густой снег. Водители неважно приспосабливались к этому новому обстоятельству: едва земля побелела, прямо перед вращающимся знаком Ярда столкнулись три легковые машины.

Через несколько минут Брейтуэйт вернул Ренд отчет.

— Не густо, — покачал он головой.

— Да, — согласилась детектив. — Мы провели самое масштабное со времен Йоркширского потрошителя и Черной пантеры расследование, но подозреваемого до сих пор нет. Все жертвы, насколько нам известно, были выбраны совершенно случайно. Общее у них лишь одно: все они из вполне обеспеченных семей, принадлежащих к верхушке среднего класса. Но это не дает нам никакой зацепки.

— Странно, что от ЕНПКС так мало толку, — заметил Брейтуэйт.

В распоряжении Ярда имелась система анализа почерка преступников, разработанная Министерством внутренних дел в 1983 году и предназначенная для сличения характера преступлений, занесенных в банки памяти ЕНПКС разными службами охраны порядка.

— Мы ввели в ЕНПКС все подробности жизни девочек, какие удалось узнать: их прошлое, окружение, повседневный уклад, — рассказывала Ренд. — Но кроме того, что все восемь убийств совершены одним способом, выяснили очень немного. Все девочки пропали средь бела дня, это первое. Точно испарились. В разных частях Лондона, но все днем: кто с улицы, кто из парка, кто по дороге в школу или из школы.

— Значит, убийца безработный или работает по ночам, — резюмировал Брейтуэйт.

— Или он — она — сам себе хозяин или хозяйка и ведет свободный образ жизни. Но даже если мы ошибаемся и убийца с девяти до пяти все-таки на работе, откуда мы знаем, не сказался ли он разок-другой больным? А может, он или она работает на дороге?

— Интересно, как убийце удалось похитить восемь девочек и не засветиться.

— Этого мы до сих пор не знаем.

— Ага… — задумчиво протянул Брейтуэйт.

— Мы знаем, что все девочки в момент исчезновения находились вне дома одни. К нам поступило несколько тысяч описаний машин, якобы замеченных поблизости от тех мест, где девочек в последний раз видели живыми. Но это ничего не дало. Однако интересно вот что: все восемь преступлений были совершены в дождь. Мы полагали, что ненастье давало убийце возможность скрывать свой истинный облик, не вызывая ничьих подозрений…

— Но теперь вы думаете, — перебил Брейтуэйт, — что это делалось для того, чтобы собаки не могли по следу убийцы или его жертвы выйти к канализации?

— Уинстон, — Ренд разгладила карту, приколотую к доске, — я слышала, что, если человек хорошо знает этот подземный лабиринт, он может пройти Лондон из конца в конец, ни разу не поднявшись на поверхность.

— И теперь вы охотитесь за убийцей из канализации? — спросил доктор.

— Да, — ответила Ренд.

— Ладно, вернемся к этому. Но сначала расскажите, что еще вам удалось обнаружить.

— Не так уж много, — созналась Хилари. — Во внешности жертв нет ничего, что позволило бы вывести закономерность вроде «голубоглазые блондинки». Две девочки занимались балетом, но в разных студиях. Две за месяц до смерти делали покупки в «Хэмли», но каждый год через этот магазин игрушек проходит половина Лондона. И все.

Брейтуэйт прищурился.

— Невероятно, правда? — спросила Хилари Ренд. — Может быть, Честертон все-таки прав?

— Вы сказали, все девочки были из обеспеченных семей. Выкуп не требовали?

— Ни разу.

— Никаких деловых связей? Никаких причин для мести?

— Нет. Насколько нам удалось выяснить, никакого общего мотива, связанного с семьями, нет.

Доктор пожал плечами. Его вопросы иссякли.

— В этих убийствах уже созналось более двухсот психопатов, — вздохнула Ренд. — На случай, если способ убийства связан с медициной, мы тщательно проверили работников здравоохранения. Врачей. Медицинских сестер. Студентов-медиков. Биологов. Научных работников. И вновь безрезультатно. Мы допросили всех числящихся в Центральном архиве растлителей и насильников, кого сумели разыскать. Без толку. Мы сняли скрытой камерой похороны, чтобы посмотреть, кто пришел на кладбище. Мы пробовали гипнотизировать свидетелей и обращаться к медиумам. Опять ничего. Репортажи в средствах массовой информации спровоцировали поступление десяти тысяч заявлений, но ни одно из них не принесло пользы следствию.

— Понятно, — хмыкнул Брейтуэйт. — И теперь все ищут козла отпущения.

— Да, — подтвердила Ренд.

— Как вы думаете, сколько у вас времени?

— День, два… В лучшем случае — три. События прошлой ночи, несомненно, накалят обстановку. На восьмом этаже считают, что дело чересчур разрослось для того, чтобы им занималась женщина.

— На ваших людей можно положиться?

— Только на Дерика Хона. Никто не хочет подстраховывать неудачницу, рискуя собственным благополучием.

— Когда идет травля, все собаки лают.

— У меня в подчинении сотни людей, а мне кажется, я работаю с одними компьютерами.

— Одиночество острее всего чувствуешь в толпе.

— Я знала, вы поймете.

— Итак, что от меня требуется?

— Поддержка. Я в отчаянии, Уинстон. Работа — это моя жизнь.

Доктор встал из-за стола и прислонился лбом к оконному стеклу. В нем отражалось мертвенное сияние ламп дневного света. Внизу, на мостовой, на вечернем синем снегу сгрудились автомобили. Три техпомощи и семь патрульных машин пытались ликвидировать пробку, вызванную аварией.

Кто-кто, а Брейтуэйт знал, чего стоило Ренд, вопреки всему сопротивлению, добиться успеха на избранном ею поприще. Оба платили непомерно высокую цену: она — за свой пол, он — за цвет своей кожи. Доктор был польщен и не на шутку озабочен просьбой старшего суперинтендента. Польщен, поскольку Новый Скотланд-Ярд — самая закрытая организация в сегодняшней Британии, и все же Хилари нарушила установленный порядок, доверившись ему. Озадачен, поскольку, если он откажется или не сумеет помочь, Хилари Ренд в определенном смысле станет его жертвой. Порядочный человек всегда больше тяготится нравственным долгом защищать ближнего, нежели необходимостью защищаться.

Брейтуэйт слыхал, будто когда-то Хилари Ренд крепко повздорила с одним из ветеранов независимой службы охраны порядка Сити, и тот заявил: «Хилари, лучшее лекарство от всех ваших проблем — это хороший мужик». На что Ренд, по слухам, ответила: «Возможно, инспектор, но тогда вы мне ни к чему».

«Черномазый знахарь», — подумал Уинстон Брейтуэйт.

Он отошел от окна.

— Хорошо, Хилари. Можете рассчитывать на меня. Помимо всего прочего, мне вдруг захотелось разгадать загадку, которую столь дерзко предлагает нам убийца. Нам, британцам, никогда не обогнать Америку по «валу» убийств, но, если говорить об извращенности, в наших убийствах есть нечто уникальное. Я думаю, как нация мы убиваем поистине с блеском.

— Да, Уинстон, — ответила Ренд. — Что да, то да.

ЯЗЫК ЦВЕТОВ

Англия. Лондон

13 : 47

Когда Джек Ом смотрел на мир, тот представал перед ним изображением на экране монитора.

Дело в том, что собственное сознание Джек воспринимал как помещение со стенами из нержавеющей стали. Один бок этой металлической коробки целиком занимал гигантский экран компьютера. Левее стояло периферийное оборудование системы DEC VAX 11/780. Сам VAX представлял собой шкаф размерами 6 на 15 футов. Сейчас лампочки на его панели помигивали, свидетельствуя о том, что управляющая им берклеевская операционная система UNIX функционирует без сбоев. У противоположной стены, развернутый к экрану, стоял единственный стул — из нержавеющей стали, с прямой спинкой. Он был придвинут к большому рабочему столу со встроенным компьютерным терминалом и несколькими электронными системами безопасности — «PG-2000» с камерой, работающей по принципу видикона (матрица из 100 X 100 элементов идентифицировала личность, считывая линии на ладони); «Ай-Дентифаером», [8] анализирующим рисунок кровеносных сосудов сетчатки глаза с погрешностью 0,005%; «Айдентиматом», снабженным цепочкой фотоэлементов для измерения геометрических характеристик ладони, и системой распознавания голоса от «Тексас инстраментс».

Несомненно, Джек Ом был очень осторожным человеком.

В жизни Ома значился период, когда он свято уверовал в то, что к нему в компьютерную систему проник чуждый разум, упорно внедряющий в глубины его, Джека, подсознания некие идеи. Эта уверенность возникла у Джека вскоре после того, как он прочел книгу Вэнса Паккарда «Тайные увещеватели» и узнал о подробностях проката в пятьдесят седьмом году в Нью-Джерси фильма «Пикник».

Ученым давно известно, что человеческое подсознание способно поглощать информацию, которой не пробиться сквозь непрерывность сознания. Джек Ом прослышал о том, что в запечатленную на целлулоиде игру Ким Новак были вмонтированы возникающие на экране на долю секунды и незаметные при просмотре фильма одиночные кадры, призывавшие аудиторию покупать воздушную кукурузу и прохладительные напитки. И что же? Буфет кинотеатра в тот день штурмовали толпы алчущих зрителей.

Узнав об этом, Джек Ом немедленно вообразил, будто стал жертвой зловещей атаки неведомого хакера на подсознание. Ведь он видел внешний мир только на экране компьютера, а значит, был совершенно беззащитен перед психотронным промыванием мозгов.

Кто-то же внушал ему омерзительную мысль: «Не бойся гомиков»?

Внушал!

Поэтому несколько дней Джек Ом потратил на тщательную проверку всех информационных каналов и связей своего мозга, стараясь отловить хакера, который бомбардировал его тайными приказами и подслушивал его мысли. Он ничего не обнаружил, и его страхи утихли — по крайней мере до поры, — но, стремясь обезопасить себя от возможного будущего нападения, он на следующий же день купил себе электронную защиту. И с тех пор чувствовал себя в безопасности — вот как сейчас.

Слово «безопасность» было главным в жизни Джека Ома.

— Купить тебе выпить?

— Э-э…

— Пива?

— О… э… я еще не допил это.

— Не возражаешь, если я присяду?

— М-м…

— Не робей, красавчик. Врежем по пивку.

С этими словами мужчина в римской тоге уселся за стол. Джек Ом был убежден: все, с кем бы он ни сталкивался, считают его ничтожеством. Сам он видел себя грузным коротышкой, которого никак не назовешь божьим даром женщине, робким и застенчивым скромным ученым — заурядное незапоминающееся лицо, ранняя лысина в обрамлении редеющего венчика тусклых каштановых волос, нерешительные карие глаза. Но это не означало, что в нем не было изюминки.

Кто, как не он, считался лучшим студентом выпускного курса в Гарварде? И кто, защитив в Массачусетском технологическом институте диссертацию на тему «Микроканальцы мозга человека как белковый аналог компьютерной сети», был удостоен за нее Техасской премии?

Джек Ом знал себе цену.

Так отчего, сотни раз задавался он вопросом, все вокруг считают, что он не стоит их внимания?

Все — но не подсевший к нему мужчина.

Человек в римской тоге уже изрядно нагрузился. От него разило кислым пивным духом. Этот пухлощекий субъект с тремя или четырьмя подбородками и бугристым, в сетке лиловых жилок, носом картошкой разменял пятый десяток. Прижимаясь ногой к колену Джека, он не отрывал водянистых глаз от застежки на брюках молодого человека.

— Я видел, миленький, как ты поглядывал отсюда на баньку. — Говорил он негромко, с трудом ворочая языком. Судя по выговору, это был житель северных штатов. — Уставился из окошка, а глазенки так и блестят. Может, прогуляешься со мной, исследуешь новые глубины? — Он подмигнул и добавил: — Конечно, если ты меня понимаешь.

— На какую баньку? — спросил Ом.

— Да ладно, мой сладкий, хватит тянуть кота за хвост. Владычица паров зовет! Идем со мной, прошмыгнем в заднюю дверь. — Он снова подмигнул: — Если ты, конечно, смекаешь, о чем я.

И Джек Ом смекнул.

Он хотел убрать колено, но человек в тоге придвинулся ближе.

Джек отвернулся к окну, делая вид, будто не замечает пьяных авансов, и почувствовал, как потная рука ласково погладила его яички.

— Чудесная корзинка, сынок. Есть за что подержаться.

Джек встал, хотел выйти из-за стола и оказался нос к носу с другим мужчиной в римской тоге.

— Не обращай внимания на Альфонса, — успокоил вновь подошедший, тоже североамериканец. — Он бисексуал. Любит и зрелых мужчин, и мальчиков.

— Пропустите меня! — приказал Ом.

— Не бойся, сынок. Ты что-то побледнел. Пора тебя выгулять, по глазам вижу.

— Сменишь позицию, душка, — подхватил Альфонс. — Мальчики, если брать их сзади, все равно что девочки. Кстати, знакомься: мистер Три Манера. Мастер раскалывать вишенки. Как раз то, что тебе требуется.

— А может, парень дает только за наличные? — спросил мистер Три Манера. Он походил на постаревшего, опустившегося футболиста.

— Деньги у нас есть, — заверил Альфонс.

— Соглашайся, мы заплатим.

— Обласкаем — не пожалеешь, сынок.

— Пора, миленький, наживить крючок. Лежать под клиентом ничуть не хуже, чем ерзать задом сверху.

Джек Ом ринулся к стойке бара. Мужчины захохотали.

— Вот черт, — посетовал Альфонс. — Такая аппетитная заднюшка!

— Плюнь, — улыбнулся Три Манера. — Допивайте, сэр, и айда париться. Все кареглазые мальчики смотрят на жизнь по-дурацки.

Джек Ом ждал у стойки, пока они уйдут. Какая-то женщина рядом объясняла туристу из Висконсина: «В мире есть только два сорта пива — английское и прочее».

Второго такого кабачка, как «Римская баня», в Лондоне было не сыскать. Он стоял на Казн-лейн близ станции метро «Кэннон-стрит», неподалеку от того места, где Уолбрук впадал в Темзу. Именно здесь римские завоеватели когда-то отстроили свою столицу Лондиний. Пол в кабачке был из толстого стекла, настеленного на металлические фермы. Прожекторы, вмонтированные в фундамент здания, освещали развалины римских терм. Однако в тот вечер толпа, набившаяся в заведение, скрыла знаменитую археологическую находку от глаз Джека Ома.

Ом между тем внимательно читал в забытом кем-то на стойке свежем номере «Экспресс» передовицу, посвященную преступлению на кладбище Стоунгейт и расследованию, начатому Новым Скотланд-Ярдом. Заголовок на первой странице кричал: «НАЙДЕНЫ ОТРУБЛЕННЫЕ ПАЛЬЦЫ».

«Вот, значит, как, — думал Джек Ом, обуздывая злобу. — Какой-то выродок решил, что он может украсть мою славу. Пытаемся подражать? Ну-ну, дружище, посмотрим».

Мысленно сидя за столом в стальных покоях своего сознания, Ом протянул руку и быстро нажал несколько кнопок. Одна из них включала две камеры с дистанционным управлением — его подлинные глаза. На воображаемом стенном экране медленно поплыли панорамные планы интерьера кабачка.

Девушка за стойкой… крепкая, грудастая… бюстгальтер телесного цвета… откупоривает бутылку «Гиннесса»… почесывает нос, явно сломанный… сколько же позади нее бутылок… подвешены горлышком вниз… стеклянные соски «Ти-черс» и «Лемон харт рам», «Бифитера» и русской водки… ждут, чтобы их подоили… керамические краны, не знающие покоя… стук капель по дереву… на стойке — темная миска с яйцами по-шотландски… потолок; камеры разворачиваются… масса резного и матового стекла… витражное окно… обитые кожей полукруглые стулья, выставленные вдоль стены так, чтобы образовалось нечто вроде неглубоких альковов… в одном из них — еще две римские тоги, сидят, пьют… рядом какой-то мужчина запустил руку под юбку своей посмеивающейся подружке… а дальше столик, за которым сидел и глядел в окно Ом, пока его не спугнули.

Джек Ом ткнул в новую кнопку, увеличивая изображение. Крупный план. Другая кнопка отключила звук. В голове у Джека воцарилась мертвая тишина.

Камеры поехали вперед: Джек проталкивался через толпу к столику, откуда открывался вид на часть улицы перед кабачком. К счастью, его место никто не занял, и он вновь уселся у окна и выглянул наружу. Порывистый зимний ветер гнал по Казн-лейн снежные хлопья.

Улицу заливал призрачный голубоватый свет фонарей. Синий снег лежал на мостовой, на тротуарах, на зонтах прохожих, задние фары машин сверкали, точно красные глазки чудовищ, и лишь вывеска на противоположной стороне улицы нарушала это цветовое однообразие. «Римские парные бани», — возвещал ядовито-лиловый неон. «Только для мужчин», — мигало ниже. И еще ниже: «Каждую субботу — праздник тоги! Римские вечера!»

Джек Ом улыбнулся: пока он, прихлебывая пиво, глядел в окно, Альфонс с мистером Три Манера вошли в «баньку» напротив кабачка. За ними проследовало еще двое тепло укутанных мужчин, из-под пальто у них выглядывали тоги. Затем появился фургон службы доставки.

«Отлично», — подумал Ом.

Фургон был японского производства. Маленький, слишком легкий, чтобы нормально ехать по занесенной мостовой, он медленно двигался по скользкой дороге, виляя, то и дело притормаживая, и наконец остановился перед баней впритирку к тротуару.

Юный разносчик-пакистанец выпрыгнул из фургона и с пакетом под мышкой вошел в здание. Через минуту мальчик вернулся налегке.

Парнишка забрался в фургон, машина тронулась. Ом, внимательно следивший за происходящим, с помощью воображаемого компьютера последовал за ней. На экране в его мозгу поплыла череда изображений. По боку фургона скользнул свет фонаря, и Ом прочел выхваченную из темноты надпись: «Торговля цветами Мак-Грегора, Ист-Энд».

Довольный, он поднялся и быстро вышел из пивной.

За порогом холод пробирал до костей, но Джека согревала единственная обжигающая мысль: «Это цветочки, ягодки впереди».

23: 19

Ли Гибсон, подняв воротник пальто и притопывая ногами в тщетной попытке согреться, ловила такси на Аппер-Темз-стрит. Вдруг ее ослепила ярчайшая белая вспышка, похожая на молнию или зарницу. Земля на месте «Римских парных бань» разверзлась и исторгла из своих недр котлы, тела, обломки труб, битый кафель, словно посреди Лондона взорвался вулкан. Когда в трех футах от Ли на снег шлепнулась чья-то нога, оторванная у самого паха, Ли издала такой вопль, что и мертвый бы проснулся. Во второй раз она завизжала, когда по всей улице погасли фонари.

Реджи Дуглас, неторопливо шагая с женой к станции «Кэннон-стрит» и наслаждаясь морозцем и снегом, внезапно услышал страшный грохот вроде того, с каким «Конкорд» проходит звуковой барьер. Впереди какой-то мужчина в тоге под пальто собирался войти в «Римские парные бани», но внезапно завертелся на месте и упал на колени. В наступившей после взрыва тишине Реджи услышал стон и увидел, что этот человек старается удержать свои выпадающие внутренности и по рукам у него течет кровь. В следующее мгновение на дорогу обрушился металлический дождь.

Окна пивной на другой стороне улицы осыпались внутрь.

Над банями поднялись двадцатифутовые языки пламени.

Все заволокло дымом.

Над Казн-лейн шел снег. Ошеломленные, растерянные люди в панике метались в круговерти белых хлопьев, пропадая в облаках пара, валившего из разорванных труб «Римских парных бань».

Переворачивались автомобили. Землю окропила кровь.

На кромке тротуара, пряча лицо в ладонях, сидел какой-то человек в лохмотьях.

Джек Ом в это время находился за несколько улиц от места взрыва. Грохота он не слышал, поскольку даже не думал прикасаться к переключателю звука на панели компьютера в воображаемой комнате со стальными стенами, и спокойно шагал по вечернему Лондону.

Джек Ом немало потрудился, чтобы наверняка добиться желаемого. Он нашпиговал фундамент бань пластиковой взрывчаткой — липкой, похожей на оконную замазку смесью нитроглицерина и нитроцеллюлозы, а в качестве взрывателя использовал радиоуправляемое устройство, настроенное на частоту замыкателя, который он сейчас держал в руке.

В реальном мире Ом шагал по улице, машинально вжимая пальцем кнопку, запустившую разрушительный взрыв.

Но ему казалось, что он занят совсем другим.

Он воображал, будто сидит в безопасности своего надежно запертого дома, в комнате со стальными стенами, и смотрит, смотрит, смотрит на восемь маленьких сердец, плавающих в восьми стеклянных банках.

КТО ЭТО СДЕЛАЛ?

Англия. Лондон

23: 46

Психиатрия выделяет три основных типа психических отклонений — психоз, невроз и асоциальное поведение.

— Впрочем, это вам в общем известно, — сказал Брейтуэйт.

— Давайте исходить из обратного, — ответила Ренд. — Тогда мы ничего не упустим.

— Из них, — продолжал Брейтуэйт, — самое тяжелое состояние — это психоз. Именно к психотику буквально применим юридический термин «душевнобольной». Главный симптом психоза — разрыв с реальностью. Иными словами, больной подменяет некий важный аспект повседневной реальности иллюзией, творением помутившегося рассудка. Наиболее распространенный вид психоза — шизофрения, в той или иной форме развивающаяся у каждого сотого. Дословно «шизофрения» означает «раздробленное сознание».

— Как в «Сибил» и «Трех лицах Евы»? — спросила Ренд.

— Нет, — ответил Брейтуэйт. — Это примеры редчайшего невроза раздробления личности. Зарегистрировано лишь сто подтвержденных случаев подобного расстройства. Кроме того, оно редко приводит к преступлению. Самые известные случаи — это Сибил Дорсет и Крис Сайзмор, Ева.

Раздробление личности обычно происходит так. В первые пять лет жизни, в период формирования личности, ребенок получает сильную душевную и (или) физическую травму. Если рассудок оказывается не в состоянии справиться с ней, он, стремясь отделить болезненное переживание от сознания в целом, самоизолируется. Он формирует вокруг тяжелых воспоминаний отдельную личность и затем предоставляет этому новому «я» травматического происхождения разбираться с упомянутым отрицательным опытом, освобождая тем самым сознание корневой личности от ужаса перед непереносимым для нее событием. В результате психологической травмы может возникнуть сколько угодно личностей.

— В чем же отличие от шизофрении? — спросила Ренд.

— Множественное сознание, — ответил Брейтуэйт, — нельзя считать разновидностью психоза, поскольку в этом случае разрыва с реальностью по сути нет, хотя пациент часто представляет себе каждый из воображаемых персонажей внешне отличным от себя реального. И тем не менее психотический бред как таковой отсутствует, есть лишь параллельно существующие обособленные «личности-островки», крадущие друг у друга время, отчего у больного возникают провалы в памяти.

У шизофреников редко развиваются две или более отдельные личности, с которыми они могли бы попеременно отождествлять себя. Личность шизофреника представляет собой одно цельное «я» с больным рассудком. Дробление сознания при шизофрении означает разделение основных функций личности, отделение эмоциональной сферы от логической. Сознательное отворачивается от внешнего мира и обращается к миру внутреннему, к фантазии, к воображению. В определенном смысле происходит полный разрыв с реальностью.

Самая распространенная форма шизофрении — параноидная. Массовый убийца обычно оказывается параноидным шизофреником. «Серийные убийцы» нередко страдают параноидной шизофренией или сексуальным психозом.

Основные диагностические симптомы параноидной шизофрении:

1. Вы слышите свои мысли, будто они произносятся вслух, или некие голоса, обсуждающие вас или ваши поступки.

2. Вы уверены, что вами управляют сверхъестественные силы и что ваши мысли — вовсе не ваши. В психиатрии это называется «синдромом внедрения идей». Яркий пример — Сын Сэма. Давид Беркович застрелил в Нью-Йорке несколько человек, полагая, что убивать ему приказывает дух древнего демона, вселившийся в соседского пса. После ареста он заявил: «Это не я. Это Сэм… Я был орудием Сэма».

3. Иллюзорность восприятия. Иллюзией называется убеждение, не имеющее под собой реальной основы, но тем не менее твердое и непоколебимое, вопреки фактам, свидетельствующим о противном. Классический пример — человек, считающий себя Наполеоном.

— Эта болезнь чаще всего возникает в каком-нибудь определенном возрасте? — спросила Ренд.

— Нет. Параноидное мышление может развиться в юности, но обычно пик приходится на период между двадцатью и тридцатью годами.

— Это бывает вызвано внешними обстоятельствами или обусловлено генетически, как наследственные заболевания?

— И то и другое, — ответил Брейтуэйт.

— Обычно это психотический бред по типу мании преследования?

— Да, — подтвердил доктор. — Шизофреник часто верит, что против него существует заговор и что его преследует определенная группа людей. Например, если мимо психотика пройдут трое мужчин и все они будут бородатые, он решит, будто это проделано намеренно, чтобы дать ему понять: он сглупил, не отрастив бороды. Очень характерна сексуальная озабоченность, в частности в аспекте гомосексуальности. Подобные мысли психиатры называют «опорными идеями». Мне кажется, лучший способ понять суть психоза — это по примеру американца Гарри Стека Салливана представить себе, что вы в кромешной тьме спускаетесь по лестнице и внезапно обнаруживаете отсутствие очередной ступеньки.

— Если Вампир — психопат, как нам его найти? — спросила Ренд.

— Если он «притворщик», это будет нелегко, — ответил доктор. — «Притворство», выражаясь профессиональным языком, — это «театральная» разновидность шизофрении, психиатрический вариант доктора Джекила и мистера Хайда с той только разницей, что в рассказе Стивенсона происходящие перемены находили внешнее выражение, а мы говорим о том, что имеет место исключительно в человеческом сознании. «Притворщик», как и актер, не связан ощущением своего конкретного «я»; он вживается в любой образ, какойвздумалось воплотить. В определенном смысле он всю жизнь носит маску.

«Притворщик» опасен тем, что окружающие видят лишь маску и не догадываются, что таится под ней. Как говорят китайцы, рыба видит червя, а не крючок.

Возможно, — продолжал Брейтуэйт, — больное воображение Вампира создало такого «притворщика», и он психологически вжился в эту роль, бессознательно предав забвению личность, которой обязан возникновением маски. Но если тайному убийце приходит охота выступить на первый план, он забирает в свои руки контроль над телом и отключает присущее «притворщику» псевдоадекватное восприятие окружающего мира до тех пор, пока сам — нераспознанный психотик — не вернется в укрытие. Тогда восстанавливается восприятие «притворщика», не содержащее никакой информации о том, что происходило, пока он был в «отключке».

— Иными словами, — промолвила Ренд, — наш парень может вести нормальную жизнь, даже не подозревая, что он Убийца-Вампир.

— Да, — подтвердил доктор, — и придет в неподдельную ярость от столь дикого, бессмысленного предположения.

— Вы думаете, наш убийца страдает психозом? — спросила Ренд.

— Может быть, — пожал плечами Брейтуэйт. — Или он психопат.

Теперь, в одиночестве разжигая камин в своей Лондонской квартире, Хилари прокручивала в уме утренний разговор с Брейтуэйтом. За окнами выла вьюга, ледяные кристаллики барабанили по стеклам, словно в дом стучался Дед Мороз.

Хилари Ренд жила в купленной на деньги отца небольшой уютной квартирке неподалеку от Шеперд-Маркет, в Мэйфэре. Днем из окна гостиной видна была Керзон-стрит и деревья, кольцом обступившие Крю-хаус. Сейчас гостиная тонула в темноте; огонь, разгорающийся в камине, красиво освещал старинную мебель. У камелька стоял книжный шкаф эпохи Регентства, забитый томами по истории Скотланд-Ярда и археологии. На столе, к которому было придвинуто викторианское кресло с высокой спинкой, лежали шахматная доска с \ резными фигурками — Куллоденское сражение 1746 года, — номер «Тайме», открытый на странице с кроссвордом, и горстка белых фрагментов головоломки. У окна, возле бюро с выдвижной крышкой, примостилось канапе. С резной каминной полки над пылающим очагом смотрели две фотографии в серебряных рамках.

На первом снимке смеялись счастливые жених и невеста, мать и отец Хилари. Мать погибла в сороковом году в Ковентри. Отец, детектив Ярда (он пошел по стопам своего отца), умер в шестьдесят третьем на руках у Хилари от болезни Альцгеймера. И по сей день она больше всего боялась медленно сойти с ума.

На второй фотографии был запечатлен жених Ренд, Филипп Мур. Снимок был сделан за три дня до автокатастрофы, стоившей ему жизни. Это тоже случилось в шестьдесят третьем, летом.

Поворошив угли в камине, Хилари распрямилась, взглянула на Филиппа и почувствовала знакомый прилив тупой ноющей боли. Столько лет прошло, а кажется, она только вчера открыла дверь в дождливую августовскую ночь, и знакомый констебль обрушил на нее страшную новость. Потом — болезнь, больница, выкидыш… Хилари поскорей отвернулась от фотографии, пока не нахлынули воспоминания.

Летом шестьдесят третьего ей казалось: жизнь кончена.

Сейчас ей казалось, что кончена карьера.

Ренд вышла на кухню, налила себе немного «Драмбуйе», вернулась в гостиную и поставила рюмку на стол перед креслом. На мгновение она задумалась, не включить ли свет и не почитать ли автобиографию Алека Гиннесса «Скрытые благодеяния», но вместо этого подошла к стереопроигрывателю и поставила любимую пластинку — «Душа большого города: ритмы и блюзы» Рэя Энтони.

Когда комнату заполнил проникновенный, умиротворяющий голос трубы — соло из «Я почти потерял голову», — Хилари опустилась в кресло и закрыла глаза. Последние месяцы убедили ее в том, до чего глупо приносить на алтарь работы лучшие, невозвратные годы жизни. И хотя сейчас ей очень хотелось унестись на крыльях мелодии туда, где самозабвенно парила труба, мысли ее упрямо возвращались к делу Убийцы-Вампира. В конце концов Хилари Ренд сдалась.

— Психопатия, по вашей классификации, относится к третьему типу нарушений психики, к характеропатиям?

— Совершенно верно, — ответил Брейтуэйт. — Психопат — а надо сказать, для этой категории больных не характерно развитие симптомов психоза, например слуховых или зрительных галлюцинаций, или симптомов невроза, различных фобий — так вот, психопат не в состоянии выработать нормальное представление о том, что хорошо, а что плохо с точки зрения общепринятой морали. Понятие «хорошо» в этом случае подразумевает все, что нравится психопату, без учета того, как это сказывается на окружающих. Он не способен подавлять свои порывы и желания, каковы бы они ни были. Психопат не учится на ошибках и повторяет их вновь и вновь. Он внутренне холоден, черств, бессердечен. Поэтому-то садисты частенько оказываются типичными психопатами и их невозможно ни умолить, ни упросить, ни разжалобить.

Однако важно отметить, — продолжал Брейтуэйт, — что и загнанная на самое дно сознания психотическая личность, и владеющий собой агрессивный психопат внешне могут казаться совершенно нормальными, хотя глубоко внутри тлеет болезнь. В обоих случаях, если прорыв заболевания приводит к убийству, обстоятельства гибели жертвы могут быть ужасающими.

— Вы подразумеваете нанесение увечий? — спросила Ренд.

— Да, — ответил Брейтуэйт. — Вспомните Невила Хита и Иена Брейди.

— Накануне я спросила вас, можно ли, опираясь на факты, собранные по делу Убийцы-Вампира, поставить ему диагноз. Вы ответили — да, гематомания.

— Верно, — подтвердил доктор. — Но позвольте мне сперва кое-что прояснить. Понятия психической нормы фактически не существует. По мере развития психиатрической науки постепенно стало ясно, что у больного и здорового рассудков гораздо больше общего, чем различий. У каждого человека есть странности, маленькие или не очень. Мания развивается в том случае, если нарушается или теряется естественное равновесие между личностью индивида и внешним соответствием так называемой норме. Иными словами, сознание этого индивида раскрывает свои мрачные секреты (а они есть почти у каждого) и навязчиво сосредоточивается на определенном объекте или субстанции как на фетише. Фетишем считается любой неодушевленный предмет или негенитальная часть тела, вызывающая обычную эротическую реакцию и ассоциирующаяся с сексом. Мы называем это фиксацией.

Гематомания — это навязчивое влечение к человеческой крови. Это нарушение психики, родственное вампиризму, встречается и у психотиков, и у психопатов.

Тому есть множество документальных свидетельств.

Жиль де Рец, французский аристократ, ярый противник Жанны д'Арк, пил перед битвой человеческую кровь, убежденный, что это придаст ему мужества. Впоследствии он занялся черной магией и, вызывая Дьявола, использовал кровь маленьких детей. В 1440 году он предстал перед судом по обвинению в гибели почти пятидесяти жертв и был казнен.

Венгерская графиня Эржебет Батори держала в темнице сотни девушек и ежедневно «доила»: брала кровь, как у коров берут молоко. Она страдала навязчивым убеждением, что кровь благотворно действует на ее кожу, и каждое утро принимала ванну из крови.

Фриц Хаарман из Ганновера знакомился на вокзале с мальчиками-побирушками и убивал их укусом в шею ради крови, а расчлененные тела продавал домохозяйкам как обычное мясо в лавке, над которой квартировал. В 1924 году на суде назвали более двадцати его жертв в возрасте от тринадцати лет до двадцати одного года. Хаарману нравилось носить по квартире ведра с кровью.

У Питера Кюртена, «Дюссельдорфского чудовища», признанного виновным в девяти убийствах, при виде человеческой крови происходило семяизвержение. Кроваво-красный закат он считал добрым предзнаменованием. Однажды, не имея возможности быстро отыскать человеческую жертву, он схватил спящего лебедя, отрезал ему голову и выпил кровь. В 1933 году, перед казнью, Кюртен сознался доктору Карлу Бергу, тюремному психиатру, что его последней радостью будет услышать журчание собственной крови, когда гильотина отрубит ему голову.

Джон Джордж Хейг, маньяк, терроризировавший Англию в конце сороковых годов и тоже окрещенный прессой Вампиром, признавался, что наполнял кровью каждой из своих восьми жертв стакан и с наслаждением, смакуя, выпивал. С самых ранних лет Хейг испытывал непреодолимую тягу к крови. Впервые он испытал ее, когда мать в сердцах шлепнула его по руке металлической массажной щеткой и поцарапала кожу. Зализывая ранку на пальце, мальчик узнал вкус крови. Хейг подрос, стал петь в церковном хоре и часами просиживал в Уэйкфилдском кафедральном соборе, любуясь кровавыми ранами распятого Христа. Затем начались навязчивые видения, побуждавшие его убивать: ему снились леса, где из стволов и с ветвей деревьев текла кровь.

— А почему, — спросила Ренд, — все жертвы нашего убийцы — девочки, не достигшие половой зрелости?

— Это, — ответил Брейтуэйт, — зависит от причин возникновения гематомании. Если субъект, о котором идет речь, страдает шизофренией, один из главных симптомов — уход от внешнего мира во внутренний мир фантазий и галлюцинаций, аутизм. В этом случае именно фантазии управляют сознанием убийцы-психотика и определяют выбор жертв. Если же наш субъект — садист-психопат, то нормальное половое влечение у него полностью меняет полярность: его перестает интересовать оргазм, и на первый план выдвигается жестокость. Вот почему Болотные убийцы Иен Брейди и Майра Хиндли хранили у себя магнитофонные записи криков своих жертв. Убийца-садист достигает удовлетворения (не обязательно сексуальной природы) только уничтожая или калеча. Классический пример — Джек-Потрошитель. Он жестоко изувечил пять ист-эндских проституток, удалив внутренние органы, которые забрал с собой. Между этим и нашим случаем есть определенное сходство: наш убийца обескровливает жертвы и вырезает им сердца. Но главное, — сказал Брейтуэйт, - серийным убийцей часто движет лютая, всепоглощающая ненависть. Именно ненависть снова и снова заставляет его убивать. Объект ненависти или его символический заместитель претерпевает ужасные муки, а убийца наслаждается сознанием того, что он — причина этих страданий. Убийце хочется самому пережить мучениясвоей жертвы, испытать жутковатый восторг тех мгновений, когда жизнь покидает тело.

«Как раз наш случай», — подумала Ренд, наливая себе вторую рюмку «Драмбуйе».

Modus operandi [9] играет в расследовании важную роль. Преступники, как и все мы, в основном люди привычки и склонны применять один проверенный, метод. Вот почему в базе данных ЕНПКС хранятся файлы, обозначенные «МО»: они содержат описания конкретных преступлений — их мотивов, методик, времени и характерных особенностей.

Именно благодаря МО недавнее происшествие на кладбище не отнесли на счет Убийцы-Вампира, поскольку (так теперь думала Ренд) последние жертвы не укладывались в общую схему.

Накануне вечером Скотланд-Ярд обнаружил на Стоун-гейтском кладбище ряд участков земли, обильно залитых кровью. Больше всего свернувшейся крови — целая лужа — оказалось возле открытой могилы. Менее явные следы найдены в катакомбах возле Египетской аллеи и в зарослях по дороге к западным воротам. В четырех футах от сравнительно недавно установленного надгробия, возле которого совершилось последнее кровопролитие, один из детективов Ярда наткнулся на три отрубленных пальца.

Пальцы принадлежали молодой женщине, занесенной в картотеку полицейского управления за приставания к мужчинам в общественных местах. Дактилоскопическая экспертиза установила личность жертвы: ею оказалась некая Сильвия Пим. Отрубленные фаланги лежали возле могилы ее матери, Селии Пим. Выяснилось, что мать, как и дочь, промышляла на панели.

О жертве также известно, что незадолго до ее гибели лондонская служба социальной помощи обратилась в суд с ходатайством о лишении Сильвии Пим родительских прав. Из материалов судебных заседаний следовало, что Сильвия Пим была психически неуравновешенной особой. Она верила, будто ее преследует призрак матери, которая два года тому назад, в Рождество, замерзла на улице, пока пьяная Сильвия развлекалась с клиентами. Желая искупить свой грех, говорилось в протоколах заседаний суда, Сильвия в течение двенадцати святочных дней каждую ночь приходила на могилу матери — в тот самый час, когда, по ее мнению, Селия умерла.

Во время такого бдения она и исчезла вместе с ребенком.

Зазвучали первые аккорды «С тех пор, как мы встретились, детка». В камине плясал огонь, по гостиной двигались мягкие тени. Потягивая «Драмбуйе», Хилари мысленно составляла перечень отличий Сильвии Пим от других жертв Вампира.

1. Сильвии перевалило за двадцать, младенец был мужского пола.

Возраст девочек колеблется от семи до одиннадцати лет.

2. Пим, по-видимому, убили на кладбище, и потом ее тело исчезло.

Всех девочек сначала похитили, затем убили.

3. Ни труп проститутки, ни труп ее сына пока не найдены.

Трупы всех девочек плавали в Темзе. Но преступление на кладбище совершено менее суток назад; возможно, убийце нужно дать время.

4. «Убийца из канализации», как окрестил его Брейтуэйт, оставил на месте преступления шляпу (цилиндр) и разбитое карманное зеркальце. Если это сделано намеренно, а не по неосторожности, то что это значит?

У Хилари вдруг тревожно засосало под ложечкой. Она расценила это как проявление безотчетной боязни провала и сознания того, что руководить расследованием ей остается считанные дни. После столь затяжного падения на глазах у общественности ей не подняться. Конец карьере, а значит, жизнь детектива Хилари Ренд утратит всякий смысл.

Ренд отхлебнула из рюмки. У нее стучали зубы, и потревоженный хрусталь певуче зазвенел. Но ликер согрел и успокоил ее.

«Почему я так упорно стараюсь отыскать связь между преступлением на кладбище и Убийцей-Вампиром? — думала она. — Боюсь, что дело зашло в тупик?

Не потому ли мне проще считать Стоунгейт изменением почерка преступника, чем отдельным, независимым преступлением?

Откуда были сброшены в Темзу тела зверски убитых девочек — с лодки, с моста или с набережной? Или, как я теперь подозреваю, их вынесло из канализационных стоков, открывающихся в реку?»

Предположение, что «Убийца из канализации» и Убийца-Вампир — не одно лицо, породило у Хилари Ренд новые вопросы.

1. Как преступнику удается пользоваться сетью канализации, невероятно сложным лабиринтом сообщающихся туннелей, подвалов и подземных рек? Только если он хорошо ориентируется в ней. Может, он имеет отношение к обслуживанию городской канализации или доступ к сведениям о ней?

2. Зачем понадобилось уносить труп Сильвии Пим, если та, судя по количеству обнаруженной Ярдом крови, была безусловно мертва? И зачем было забирать ребенка?

3. Откуда убийца узнал, что на кладбище в столь поздний час и столь ненастную погоду кто-то будет? Знал ли он жертву или, регулярно рыская по кладбищу, обратил внимание на ежедневные визиты Сильвии?

4. Что такое цилиндр и зеркало — издевка безумца?

Пока Хилари Ренд ломала голову, огонь в камине догорел. Тени, плясавшие на стенах, растаяли. Уже отзвучали и «Растревоженная душа», и «Доброй ночи, любимая». Труба Рэя Энтони давно умолкла.

Хорошо, подумала Ренд, пусть мы имеем дело с двумя злодеями. Тогда почему Убийца-Вампир не подает признаков жизни?

1. В действительности он (она?) не прекратил убивать, а лишь перестал выбрасывать тела в реку — или, возможно, они пока не найдены. Сколько в Британии девочек, сбежавших из дома? Около восьмидесяти трех тысяч семей не имеют крыши над головой. У семидесяти трех процентов есть дети. Кто-нибудь из них мог стать жертвой Вампира.

2. Убийца куда-то переехал или изменил почерк. (Ну почему мне в голову лезет и лезет этот случай на кладбище?)

3. Убийца страдает психическим заболеванием, и сейчас у него период ремиссии. Как у Зодиака из Сан-Франциско: тот никуда не делся, но уже много лет не убивал.

4. Убийца умер, покончил с собой, попал в психиатрическую лечебницу или угодил в тюрьму за что-то другое, как Джек-Потрошитель или Обнажитель с Темзы, орудовавший в 1964-1965 годах.

Из всех перечисленных вариантов Ренд больше устраивал последний. Она знала, что серийные убийцы редко останавливаются сами. Убивать входит у них в привычку, и с каждым разом преступление дается все легче. Как сказал утром Брейтуэйт, цитируя какого-то Л. К. Даутвейта, «убийство питается собой».

А может, Вампир наложил на себя руки и поэтому не убивает?

Какая ирония: моя карьера пойдет псу под хвост из-за мертвого убийцы!

Иначе отчего мы не…

Резкий звонок телефона оторвал ее от раздумий.

Она поставила рюмку, встала и подошла к письменному столу.

Через несколько минут Хилари Ренд поспешно покинула свою квартиру.

БОЙНЯ

Ванкувер. Британская Колумбия

21: 46

Ворвавшись на бойню, он столкнулся с проблемой.

Проблема явилась ему в обличье субъекта шести с лишним футов ростом, с «ирокезом» из давно немытых, сальных светлых волос. В ухе у субъекта болтался маленький металлический череп на цепочке, джинсовая куртка с оторванными рукавами открывала густо татуированную грудь: демоны в аду терзают и пожирают грешников. Цинк Чандлер с первого взгляда понял, что этот тип надышался крэка.

— Пшел на хрен отсюда, — рявкнул Ирокез на Чандлера, быстро надвигавшегося на него по проходу между тушами.

В помещении скотобойни было темно и стоял тяжелый запах крови и гниющего мяса. В высокие окна под самым потолком заглядывала луна, воздвигая во тьме колонны серебряного света, и подвешенные к железным крюкам туши отбрасывали в ее бледном сиянии зловещие неясные тени.

Шагая по этой мрачной галерее смерти, Цинк Чандлер расстегнул куртку, под которой в поясной кобуре покоился «Смит и Вессон» тридцать восьмого калибра, и услышал щелчок выкидного лезвия раньше, чем увидел нож.

Наркотик вдохнул в Ирокеза необычайное проворство. Вскинув руку с зажатым в ней ножом (остро отточенное лезвие торчало из кулака, точно старинный кинжал), он ринулся на Чандлера.

Цинк Чандлер, крепкий и мускулистый, был лишь на дюйм ниже противника и весил сто девяносто пять фунтов. В юные годы он вдоволь наработался на отцовской ферме в Саскачеване и теперь мог похвастать мощными плечами и крупными, сильными руками. В тридцать семь лет Цинк был совершенно сед — от природы; рожденный с сизо-стальной шевелюрой, ей-то он и был обязан своим именем. У него было приятное, даже красивое лицо — резкие черты, глаза одного цвета с волосами, сизый двухдюймовый шрам справа на подбородке. Цинк напоминал ласкового хищника, и люди умные сразу смекали: его лучше не трогать. Чутье подсказывало им: этого человека не запугаешь и он будет особенно опасен, если приставить ему к горлу нож.

Ирокез, однако, умом не блистал.

Очутившись в трех футах от Чандлера, байкер ударил. Занесенная рука с ножом резко пошла вниз, к цели.

С точки зрения Цинка, стрелять было рискованно. Он обрушил каблук на подъем Ирокеза, чтобы внезапная резкая боль ослабила колющий удар, и левым предплечьем остановил продвижение ножа. Правая рука Цинка мелькнула в воздухе, пронырнула за руку байкера, сомкнулась на левом запястье, и инспектор всем корпусом резко подался вперед, заламывая руку Ирокеза за спину. Услышав резкий хруст кости, он наподдал Ирокезу коленом между ног.

Тот взвизгнул от боли и стал оседать на пол. Тогда Чандлер ударом кулака в затылок послал его в нокаут.

Проход между рядами туш заканчивался раздвижной стеклянной перегородкой. За ней виднелся узкий темный коридор, уходивший в глубь скотобойни. Примерно на середине коридора была запертая дверь.

Чандлер вынул пистолет, рванул перегородку в сторону и бесшумно двинулся по коридору. У двери он остановился и приложил к ней ухо.

Мгновение он прислушивался, потом, довольный тем, что правильно выбрал момент, отошел к противоположной стене и вжался в нее спиной.

Оттолкнувшись обеими руками, он пулей пролетел через коридор и ногой ударил в дверь возле ручки. Дверь распахнулась; Чандлер, используя ее как прикрытие, бросился на пол. В восьми футах от его глаз полыхнуло желтое пламя, вырвавшееся из ствола кольта «Питон Магнум» калибра 0. 357.

Приход был слишком быстрым, слишком сильным, и она поняла: перебор.

Вместо глубокого наслаждения, пронизывающего каждую клеточку тела, вместо оргазма желудка, которых она ждала, она почувствовала резкий, выворачивающий наизнанку спазм, тошноту, слабость, как при отравлении. Мир вокруг медленно переворачивался.

Потом она почувствовала, что костлявая холодная рука проникает ей в грудь и легонько сжимает сердце, намекая: Смерть рядом.

«Что за дрянь мне подсунули?» — вскрикнул ее рассудок, но с губ сорвался лишь слабый стон.

Вскоре комната по краям потемнела, точно глаза Дженни заливали чернила, вымарывая все лица, все подробности, обволакивая их чернотой. Последнее, что она мельком увидела, — это хищно присосавшуюся к правой руке стеклянную пиявку шприца. Потом глаза Дженни закатились, а лицо посинело.

Душа ее рвалась вверх, выше, выше, выше — доза оказалась предельной; сейчас в венах Дженни плавало столько героина, что он толкал ее за порог жизни, в смерть.

Внезапный удар грома заставил Дженни вздрогнуть. Оглушительный грохот, захвативший ее врасплох, вдохнул новую жизнь в ее тело.

Дженни Копп вскочила.

Цинк Чандлер ворвался туда, где происходила передача партии героина.

Побеленные стены квадратной, пятнадцать на пятнадцать футов, комнатушки в глубине бойни покрывали плакаты с веселыми коровами и свиньями, расчерченными пунктиром по линиям разделки туш. Некоторое разнообразие вносило изображение дружески обнявшихся мужичков. Расстроенная женщина у них за спиной промокала глаза платочком. Надпись на плакате гласила: «Настоящий мужчина предпочитает рыбе мясо».

Всю обстановку составляли стол и три стула. Но то, что лежало на столе, стоило двести тысяч долларов.

Там были разложены маленькие пакетики с очень мелким белым порошком. У стола стояло ведро, до краев наполненное кровью и мозгом животных. Один цельный мозг лежал в стальном лотке на столе, в разрезе виднелось что-то, завернутое в пластик. Здесь же разместилось все необходимое для фасовки и упаковки героина: тысяча пустых капсул из-под бенадрила (прозрачные половинки отдельно, розовые отдельно), банки с маннитолом и эпсомскими солями для разбавления, аптечные весы, сито, скалка, сотни ярких разноцветных баллончиков, которым предстояло принять заново наполненные капсулы партиями по двадцать пять штук, и (странно, подумал Чандлер) широкий, блестящий мясницкий нож.

Справа за столом восседал неслыханно толстый китаец, какого Чандлер не видывал: жирный Будда, триста с лишним фунтов дрожащей как желе плоти. Перед китайцем стояла большая фарфоровая ступка.

Напротив гиганта сидела Дженни Копп — рукав закатан, на внутреннем сгибе локтя алеет единственная капля крови. В руке Дженни держала пустой шприц. Она вряд ли была старше двадцати лет, но наркотики сделали свое дело, и лицо ее казалось лицом сорокалетней. Заметив остекленелый взгляд Дженни, Цинк понял: она сейчас где-то за несколько световых лет от этой комнаты.

Лицом к двери за столом сидел второй мужчина, в поблескивающей цепями кожаной куртке байкера. Хотя его тело безгласно заявляло: «Я качаю железо», — лицо было размалевано, как у продажной девки: лиловые веки, нарумяненные скулы, алые от помады губы. На куртке эмблема мотоклуба «Охотники за головами».

Когда Чандлер вломился в комнатушку, Кожаный выхватил из-за пояса револьвер.

Первая пуля, выпущенная в спешке, прошла в нескольких дюймах от головы Цинка и отколола кусок штукатурки от стены за высаженной дверью.

Когда «магнум» вновь плюнул огнем, Чандлер откатился влево.

Второй выстрел Кожаного проделал в полу там, где только что была голова Цинка, отверстие величиной с мячик для гольфа. Полетели щепки. Комната наполнилась оглушительным грохотом, точно стреляли из пушки. Дженни Копп, ошеломленная этим двойным громом, вскочила со стула и оказалась между Цинком и байкером.

Третья пуля, выпущенная Кожаным в упор, досталась ей. Она вошла в правый бок Дженни и, зацепив позвоночник, изменила траекторию полета. Дробя кости и хрящи, пуля вышла наружу, разворотив девушке спину. Дженни швырнуло на Цинка.

Чандлер (он теперь лежал на животе) выстрелил четыре раза подряд.

Кожаный как раз поднимался из-за стола. Первая пуля угодила ему в низ живота, вторая — в живот, третья — в сердце. Четвертая и последняя попала в голову.

Кожаный рухнул на стену, выбив единственное окно. Будда неуклюже пошел на Чандлера, сжимая в мясистом кулаке нож.

«Надо попасть в голову, иначе эту тушу не уложишь, — подумал Цинк. — Тут нужен сорок четвертый».

Но прицелиться он не успел — Будда бросился на него.

Занеся нож, он схватил Чандлера за руку с пистолетом и рывком поднял инспектора с пола. Цинк успел спустить курок и попал огромному китайцу в грудь. Не обратив на это никакого внимания, Будда вывернул Чандлеру руку, и пистолет оказался направлен в стену.

Цинк перехватил «Смит и Вессон» свободной рукой.

— Ах ты херосос, — прошипел Будда, брызгая слюной.

Цинк вдруг сунул пистолет в открытый рот толстяка, с силой уводя рукоятку вниз, чтобы ствол поднялся под нужным углом. «Сам пососи, сука», — подумал он.

И выстрелил.

Как ни был толст череп китайца, он не сумел остановить пулю тридцать восьмого калибра, выпущенную из «Смита и Вессона» непосредственно в полости рта. Она прошила черепную коробку, разрывая мягкую серую ткань покоившегося там мозга Будды, и в облаке костяной крошки вышла через темя.

Чандлер резко отпрянул, и вовремя: выпавший из руки Будды нож с глухим стуком вонзился в пол. Освобожденный из цепких пальцев великана, Цинк осел на пол, а грузное тело китайца стало медленно валиться назад.

Падая, Будда зацепил стол, и ступка, полная размешанного с наполнителем зелья, опрокинулась. Воздух в комнате побелел, словно внезапно пошел мелкий снег, а пол стал темно-алым — это с грохотом перевернулось ведро. Вокруг Цинка Чандлера разлилось месиво из мозга и крови животных.

— Т-твою мать! — выдохнул Цинк. Потом он сел и постарался успокоиться.

Семнадцать лет он служил в Канадской королевской конной полиции, но за этот срок его лишь дважды вынуждали применить оружие. Во второй раз — сегодня.

Когда костяные пальцы Смерти отпустили его плечо, у инспектора Цинка Чандлера затряслись руки.

Англия. Лондон

Воскресенье, 5 января, 1:10

Прибыв на Казн-лейн, Хилари Ренд увидела, что отряд по борьбе с терроризмом работает в очень сложных условиях.

Во-первых, из-за повреждения линии электропередачи улица тонула в темноте. Во-вторых, переносных дуговых ламп, доставленных из Ярда, не хватало, чтобы целиком осветить место происшествия. И, наконец, метель вконец разыгралась, и не было никакой возможности разбить пространство в радиусе двухсот метров от места взрыва на сектора, чтобы затем методично прочесать развалины в поисках вещественных доказательств. Честно говоря, задувало так, что Ренд пришлось добираться на метро.

Перед пивной с вылетевшими окнами разговаривали двое, закутанные в пальто. Крутящиеся снежные хлопья быстро превращали их в мультипликационных снеговиков. Один был из особого отдела, другой — из отдела расследования убийств. Их дыхание застывало в морозном воздухе белыми облачками, в какие вписывают реплики персонажей комиксов.

— Хилари!

— Привет, Джим. Дерик…

— Шеф?

— Это не может быть ИРА?

— Вряд ли, — усомнился человек из особого отдела. — В свете последних событий…

— А что это насчет цветов, Дерик? Старовата я для тайных воздыхателей.

Детектив-инспектор Дерик Хон поплотнее запахнул воротник пальто в тщетной попытке удержать тепло. Проклятием этого человека средних лет была лысина, и он старался по возможности не появляться на людях без шляпы. Сегодня Хон щеголял в теплой шапке из канадского бобра.

— Незадолго до того, как я вам позвонил, в управление поступил букет. Я прочитал сопроводиловку и позвонил хозяину цветочного магазина, откуда прислали цветы. Его зовут Алан Мак-Грегор, «Торговля цветами Мак-Грегора, Ист-Энд». Мистер Мак-Грегор сказал, что в пятницу он получил по почте несколько десятифунтовых банкнот и письмо с просьбой отослать два букета цветов по прилагаемым адресам. Письмо было подписано: «Элейн Тиз». Кто это, он не знает. Первый букет, из клевера, просили отослать в субботу, к половине одиннадцатого вечера, в «Римские парные бани» на Казн-лейн. Второму букету, из гортензий, вскоре после первого предстояло отправиться по другому адресу. Однако заказчица умолчала о том, что это адрес Нового Скотланд-Ярда. Мистер Мак-Грегор не сумел в это время года достать нужные цветы и заменил их по своему разумению. Пока мы с ним говорили, в Ярд пришел вызов: взрыв на Казн-лейн, в «Римских парных банях». В тех самых банях, куда предназначался первый букет. Ну я и позвонил вам.

Старший суперинтендент Хилари Ренд нахмурилась и покачала головой.

— А не получал ли Мак-Грегор вместе с заказом записки, которые просили бы отослать с букетами?

— Да, — ответил Хон. — Мак-Грегор получил две десятки, заказ и инструкции, а еще — две запечатанные карточки, их просили доставить вместе с цветами. Второй букет не предназначался никому конкретно. В управлении конверт с карточкой вскрыли, чтоб посмотреть, для кого цветы.

— Где эта карточка?

— На пути в лабораторию. Но у меня есть фотокопия.

Детектив-инспектор вынул из кармана пальто листок бумаги и протянул Ренд. Человек из особого отдела посветил фонариком, и старший суперинтендент прочла:

Хилари! Сделай их всех. Джек.

СТОРОННИЙ НАБЛЮДАТЕЛЬ

Ванкувер. Британская Колумбия

10: 07

— Этот малый — Чандлер — портач.

— Тогда, Кэл, его бы не поставили на эту работу.

— Да ладно, Бэрк. Я читал его досье. Как, по-твоему, называется то, что случилось десять лет назад в Мексике?

— «Напортачил» здесь ни при чем.

— Да брось. Его напарнику всадили шесть пуль в затылок. Твой портач Чандлер не явился на стрелку.

— Из-за твоего оттавского коллеги.

— Ну да, конечно. Вали все на нас.

— Твой человек подставил их. Что он, не знал, что у мексиканских легавых рыльце в пушку? Не знал, что им платят? Какого черта он связался с тамошней полицией? Дело курировало Американское агентство по борьбе с наркотиками.

— Почем ты знаешь?

— Послушай, мексиканский легавый назвал Чандлеру неправильное время, согласен? Цинк пропустил стрелку, и его напарника застрелили. Это ведь твои мальчики привлекли к делу местную полицию?

— Ты сам-то бывал в Мексике, Бэрк? Имел дело с этой публикой? Их полиция работает не лучше их телефонной сети. Могло выйти недоразумение.

— Враки, Кэл. Мы с тобой оба видели директиву Департамента юстиции. И ты знаешь, там стояло совсем не то, что передали Цинку мексиканцы.

— Это Чандлер так говорит. Может, он сам облажался, а после напридумывал черт-те что, чтоб замести следы. А дело Хенглера? По-моему, ясно, что твой Чандлер — попыхач. И портач.

— Цинк — хороший полицейский.

— Хорошие полицейские не срывают арест миллионной партии наркотиков ради спасения какой-то сторчавшейся девки.

— Ты нашей работы не знаешь, Кэл. Если не проявлять определенной лояльности, все информаторы разбегутся. Нельзя жертвовать ими во имя пресловутого «великого дела». Валюта полицейского — лояльность. То же с напарниками. Цинк знает это.

— И этим ты оправдываешь его партизанскую вылазку в мексиканские джунгли в семьдесят пятом году? Лояльностью? Лояльностью? Его напарник Эд Джарвис тогда уже лежал в могилке. Я называю подобные эскапады сведением счетов. Диво, что он и тут не напортачил.

— Цинк — человек принципиальный.

— Ну да. Расскажи это кому-нибудь другому. Верность напарнику. Плевать, что сорван арест. Лояльность к этой обколотой бабе. Подумаешь, лимон баксов псу под хвост! Пожалуй, лояльность у полицейского может обернуться недостатком.

— Да пошел ты, Уичтер. Ты просто не понимаешь.

Прокурор Кэл Уичтер — невысокий, худощавый, со светлыми вьющимися волосами над очками в тонкой металлической оправе — представлял Корону в Федеральном департаменте юстиции и считался местным экспертом в вопросах, связанных с юридическими аспектами перехвата и прослушивания телефонных разговоров. Несколько лет тому назад в Оттаве приняли акт «О защите частного пространства граждан». Официально этот документ должен был оградить канадцев от неоправданного электронного вторжения полиции в их личную жизнь. На деле, однако, произошло нечто прямо противоположное — «жучки» в телефонной сети принялись плодиться с космической скоростью. Запишите что-нибудь черным по белому, и полиция истолкует все шиворот-навыворот.

Кэл Уичтер безжалостно эксплуатировал новый закон для продвижения по служебной лестнице, ибо превратил прослушивание телефонных разговоров в личную кормушку.

— Давай на минуту забудем про Цинка, — попросил королевский обвинитель. — Расскажи лучше, что дали «жучки» на телефонах Хенглера.

— В смысле наркотиков — ничего, в смысле пленок — кое-что.

— Черт возьми, опять местным повезло. Пусть даже это занюханная порнуха.

— Желчный ты тип, Кэл.

— А ты, дружище, что-то чересчур пресыщен для суперинтендента Королевской конной полиции.

— Желчный и с дерьмецом.

— Да ну? Что ж, давай по новой прополощем грязное белье и посмотрим, что за пакость всплывет.

Бэрк Худ отдал службе в полиции двадцать девять лет. Упрямо стиснутые губы придавали ему сходство с герцогом Эдинбургским, и при взгляде на него тотчас становилось понятно: вот полисмен, который любого юриста считает пройдохой.

Когда-то давно некий детектив, сотрудник нью-йоркского управления полиции, сказал суперинтенденту, юристы, занимающиеся уголовными делами, бывают трех сортов: Старые Пердуны, этакие Кларенсы Дарроу — быстро стареющие субъекты, которые упорно теребят помочи, хотя их брюки поддерживает ремень; Белые Штиблеты — ловкачи в синих тройках в тончайшую полоску, акулы, для кого юриспруденция — источник немалых доходов; и, наконец, Панкующие Рокеры, дети поколения, пережившего Вьетнам и Уотергейт, твердо знающие, что система — дрянь и что у поножовщины нет правил.

Кэла Уичтера Бэрк Худ считал бюрократическим вариантом Белых Штиблет.

— Ладно, Бэрк, — услышал он голос Уичтера. — Начинаем постирушку. Первое: мы знаем, что Рэй Хенглер по самое некуда сидит в наркотиках. И речь не о каких-то там паршивых амфетаминах. Хенглер занимается «китайским белым» — простенько, без затей и всего восемь процентов примесей.

Второе: мы знаем, что его зелье распространяет банда, именующая себя мотоклубом «Охотники за головами». Еще мы знаем, что на деньги Хенглера снимаются порнофильмы. Полиция нравов утверждает, что, по слухам, в конце прошлого года он профинансировал очередную похабель, где в фина-ле одного из актеров прикончили по-настоящему. Неопровержимых улик на этот счет нет, но оснований начать судебный процесс и без того оказалось предостаточно.

Третье: нам до сих пор не удалось выявить связи между Рэем Хенглером и мотошайкой.

И четвертое: без этого его нельзя арестовать за распространение наркотиков.

Что мы делаем? Вызываем «мидасских метких стрелков»? Идем на поклон к Чипу и Дейлу? Нет, привлекаем к делу меня. Я по просьбе местных ребят ставлю телефоны Хенглера на прослушку, и теперь у нас полно трепотни о порнушке и ни полсловечка — о наркотиках.

Что же, опять-таки, мы делаем? Вызываем американскую морскую пехоту? Техасских рейнджеров? Бэтмена и Робина? Нет! Тебе стукает в голову, что нужно найти кого-нибудь не-засвеченного, пусть, мол, встрянет в Хенглеров гешефт. Кто же твой кандидат? Ну конечно, Цинк Чандлер! Вот кто нам нужен! И тогда из… откуда он прилетел, Бэрк? Из Лондона? Ага, из Лондона прилетает Цинк, Сотрудник Специального Секретного Отдела. Я-то, понятно, пустое место. Чего меня спрашивать, верно? Это вы — Королевская конная полиция. Это ваши игры. А у меня всего-то голова на плахе и замешанные в эту историю денежки налогоплательщиков, этак с лимон зеленых. Ясное дело, я никто.

Ладно, оставим лирику. В городе появляется Цинк — якобы большой охотник до зелья и денег у него куры не клюют. Он начинает копать и в конце концов выходит на эту Дженни Копп. Дженни вроде бы живет с кем-то из банды, хотя мне казалось, все эти «Охотники за головами» — охотники до мальчиков.

Дженни дает Цинку понять, что, пожалуй, могла бы ему помочь. Что у нее есть связи. Но потом вдруг пугается. Чует легавого. Тогда он выкручивает ей руки.

А что же я, Бэрк? Слушаю: бип. Боп. И — чем черт не шутит? — снова: бип.

Цинк тем временем загоняет Дженни в угол: шьет ей хранение героина, который она вдобавок пару раз толкала. Суши сухари, детка. Бедная цыпочка без марафета корчится на полу… Так может, выгодней не ломать комедию?

Дженни девушка умная — разумеется, какой выбор у наркоманки. Она говорит Цинку, где происходит передача товара, и сдает Хенглера. Самой ей отводится роль осведомительницы. Потом, когда все закончится, Дженни сможет упорхнуть. Никаких обвинений. Новое имя. Смена места жительства за счет Канадской королевской конной полиции и ежемесячно — чек на некоторую сумму. Девчонка, Бэрк, соображала, на что идет, и приняла решение. Мы с тобой никогда не узнаем, где вышла промашка. Дженни была подопытным кроликом — никто другой в шайке наркотиками не баловался, — и Цинк понял, она наверняка в курсе поставок. В тот раз, когда ее вызвонили на пробу, шайка получила что-то новое. А может, они решили, что Дженни слишком много знает. Короче, бабу постановили убрать. Болваны!

Я, Бэрк, между прочим, вовсе не такой бездушный осел, как ты полагаешь. Но я твердо уверен: в этой жизни каждому воздается по заслугам.

Цинк между тем уже вышел через Дженни Копп на байкеров. Кое-что из последнего поступления предназначалось ему. Тогда он смог бы определить общий объем продаж, хенгеровских в том числе.

Дженни Копп свела Цинка с байкерами — и ее роль завершилась. Конечно, Цинк не знал, когда приходит та или иная конкретная партия товара, но это никого не интересовало — мы тогда не были готовы вмешаться. Мы еще не добрались до Хенглера. Так что назначенная на вчерашний вечер встреча с бабенкой, скорей всего, дала бы Цинку лишь бесполезную информацию, которая…

— Заткнись, Уичтер! — перебил Худ. Он покраснел как свекла и медленно лиловел. «Хватит, наслушался», — думал он. — Хенглер мог объявиться во время передачи товара.

— Нет, не мог! — отрезал Кэл Уичтер. — Хенглер слишком много сил положил на то, чтоб держаться в тени. Не стал бы он походя все губить.

— Ну да! Ты сам доверил бы такой объем зелья чужим рукам? Даже Аль Капоне не гнушался присутствовать при крупных сделках. Где наркотики, там не может быть доверия.

Юрист покачал головой.

— Бэрк, в более крупных масштабах это мура. Итак, Дженни Копп доложила нашему Цинкуше, что вскоре в помещении бойни состоится передача товара. Он не знал, когда точно это произойдет? Ну и что? Зато он знал достаточно, чтоб смекнуть, что вы установили наблюдение, и, значит, мы засечем Хенглера, если тот объявится. Так какого черта твой хваленый Чандлер поперся туда и все изгадил? Из-за того, что назначил бессмысленную встречу, а когда Копп на нее не явилась, заподозрил неладное? Оттого, что на свой страх и риск отправился на бойню, нашел на земле возле одной из машин знакомую сумочку и решил, что бабенка вляпалась? Поэтому он ворвался в здание, ухлопал двоих, ранил третьего, сорвал арест миллионной партии героина — и заодно мимоходом угробил Дженни Копп?

Мы подобрались чертовски близко, Бэрк. Чертовски близко. И вдруг этот урод изгадил нам всю малину из-за какой-то сторчавшейся дешевки, замазанной выше крыши. Как ни верти, она того не стоила!

В глазах Бэрка Худа засветилось отвращение.

— В одном ты прав, Кэл, — сказал он. — Я действительно думаю, что ты осел. Чандлер очень хороший полицейский.

— А вчера напортачил.

— Нет, не напортачил. Вчера он вел себя не хуже, чем в семьдесят пятом, в Мексике, когда прихлопнул опиумный канал…

В закрытую дверь кабинета Бэрка Худа коротко и резко постучали.

За ней стоял инспектор Цинк Чандлер.

Понедельник, 6 января, 7:02

«Hijodetuputamadre! Trinquinuela»[10]' — рычитодин.

«Hijo de la chingada!»[11] — отвечает другой. Цинк Чандлер наблюдает за ними с пятидесяти футов, из кустов.

Мексиканец, которому кажется, что его обыграли нечестно, поднимается из-за стола с мачете в руке. Он высокий, тощий, остроносый, с широкими индейскими скулами и вислыми усами подковой. Верхняя часть его лица заметно светлее коричневого от загара подбородка: сюда, защищая глаза от солнца, падает тень большого сомбреро.

Его партнер замирает за столом с картами в одной руке и бутылкой текилы — в другой. Он сидит очень неподвижно и, щурясь, пристально смотрит в глаза противнику, пытаясь смутить. Наконец Косоглазый кладет карты на стол, не спеша протягивает руку и упирается ладонью в трухлявый пень гваяканы. Он подносит бутыль к губам, выливает обжигающую жидкость себе в глотку и лишь тогда тоже берется за мачете.

Косоглазый, видит Чандлер, намного крепче большинства местных мужчин. В лице его есть что-то от предков-ацтеков — выступающие скулы, тонкогубый рот, длинные черные волосы и темные, близко посаженные глаза. Его торс облегает насквозь пропотевшая гуаябера, лоб повязан полоской змеиной кожи.

Чандлер берет бинокль, чтобы подробнее рассмотреть этих двоих. Он скользит внимательным взглядом по контурам их тел в поисках предательских выпуклостей там, где под одеждой спрятано оружие. С удовлетворением заключив, что мексиканцы вооружены только мачете, он наводит бинокль на точку, расположенную двадцатью пятью футами правее.

Там к стволу большого дерева сапоте лениво привалился третий, он дремлет в обнимку с автоматической винтовкой. У него сиеста. Даже гневный вопль Сомбреро не вырвал его из объятий сна. Он не похож: на индейца, скорее это испанец: кожа у него почти совсем светлая, густо усеянная веснушками. Подбородок зарос колючей ярко-рыжей щетиной. К дереву сапоте, не дающему рыжему упасть, прислонены еще две винтовки.

Цинк Чандлер оценивает расстановку сил.

Он знает, следует очень осторожно относиться ко всему, что видишь в джунглях, — искусству видеть в джунглях нужно учиться. Ведь солнце здесь просачивается сквозь плотныйполог густой листвы, рассыпая в глубокой тени островки ослепительно-яркого света. Это раздробленное сияние, в свою очередь, растворяет очертания предметов в беспорядочном чередовании светлых и темных пятен, словно военная маскировка, и в итоге можно увидеть то, чего в действительности нет, или, хуже того, что-нибудь не заметить.

Цинк должен удостовериться, что убийц Эда всего трое.

Краски джунглей — серое и коричневое древесных стволов, красное и желтое гниющих листьев, прохладная зелень подлеска и лиан и блеклая высокого свода ветвей — столь насыщенны и ярки, что кажутся ненастоящими. Однако самое поразительное, думает Цинк, это зловещая, странная тишина.

Он внимательно изучает подлесок, выискивая затаившегося четвертого. Никого не обнаружив, он, довольный, вновь сосредоточивается на троих наркокурьерах. Распластанный на земле, он чуть-чуть поворачивается и тянет из-за пояса свой сорок пятый. Сняв пистолет с предохранителя, он осторожно помещает его прямо перед глазами и целится в сердце человеку с винтовкой.

Звяк! Металлический лязг тревожит течение его мыслей: Косоглазый и Сомбреро все-таки сцепились. Мачете сердито сверкают на солнце.

Услышав звон оружия, Рыжая Борода встрепенулся. Он резко опускает винтовку к поясу.

Цинк держит пистолет двумя руками, упираясь локтями в землю.

Он нажимает на курок — и начинается безумие.

Рыжая Борода из светлокожего мексиканца вдруг превращается в напарника Цинка, Эда, с пробитой в шести местах головой. Пуля, выпущенная Цинком, попадает Эду в лицо, и оно разлетается вдребезги, остается только багровый зев, и оттуда несется пронзительное: «Чандлер, сукин сын, ты убил меня!»

«Нет», — шепчет Цинк.

«Да», — отвечает рассудок.

К Чандлеру мчатся Косоглазый и Сомбреро, размахивая мачете, словно пираты.

Выстрел, другой. Гром, грохот. Мексиканцы спотыкаются, опрокидываются, падают.

И тут Косоглазый перекатывается на живот и смеется, потому что…

… потому что полоска змеиной кожи, обвязанная вокруг его лба, оживает.

Чандлер цепенеет, не веря своим глазам. Он обливается потом, сердце начинает стучать тяжело, часто. Где-то в густых высоких кронах пронзительно звенит цикада. Воздух тоненько поет голосами тысяч москитов. Журчит, впитываясь в землю, кровь Косоглазого и Сомбреро, шипит змея-повязка, и в этом «ш-ш-ш-ш-ш» Цинк слышит сиплый обвиняющий голос Дженни Копп: «Чандлер, сукин ты сын. Ты и меня убил!»

«Нет», — шепчет Цинк.

«Да», — отвечает рассудок.

Змея медленно, очень медленно соскальзывает с головы Косоглазого. Цинк, парализованный, смотрит, как она подползает. Он понимает, нужно стрелять, но не может поднять руку — пистолет, кажется, весит добрую сотню фунтов.

Змея — это рабо де уэско, костехвост — поднимает ржаво-бурую голову, показывая брюхо, грязно-белое с легкой желтизной. Вдоль спины у нее идут черные галочки, а хвост сужен в тонкий костяной шип.

Цинк чувствует укус и закрывает глаза.

«Да, — шепчет он, сдаваясь. — Ваши смерти на мне».

Стрелы боли, зародившейся в укушенной ноге, пронзают все тело Цинка, все печенки и селезенки. Сердце бешено колотится, выпрыгивает из груди, кожа становится влажной, холодной. Цинк понимает, тело предало его — кровь, сметая все барьеры, затопляет рот и тонкими струйками сочится из ноздрей, а потом весь он покрывается кровавой испариной, словно…

— О Боже! — охнул Чандлер, садясь в постели.

Несколько мгновений — коротких, тревожных, когда сердце продолжало отчаянно трепыхаться в груди, а по лицу текли струйки пота, — он не мог понять, где он. Потом страшный сон развеялся. Цинк выпростал ноги из-под одеяла и неуверенно поднялся, пытаясь сориентироваться.

Он находился на восьмом этаже отеля «Прибрежный».

Взглянув на часы, Цинк подумал: он проспал тринадцать часов.

Потом как был, в одних пижамных штанах, подошел к окну, раздернул занавески и открыл балконную дверь.

Его слух незамедлительно атаковали звуки просыпающегося Ванкувера: невнятный рев гидросамолета, взлетающего из Внутренней Гавани, в котором тонуло мерное пыхтение лениво шлепающих по воде буксиров; шорох шин автомобилей, проносящихся по дамбе через парк; пронзительные крики чаек и сквозь них — хруст гравия под кроссовками утреннего бегуна восемью этажами ниже.

Чандлер подхватил с постели одеяло, набросил его на плечи и набрал номер гостиничного бюро обслуживания.

Слушая гудки в трубке, он провел рукой по заросшему щетиной лицу. Цинка била дрожь: свежий ветер с моря, влетая через окно, забирался под одеяло и осушал ночной пот. Порывшись в карманах рубашки, наброшенной на спинку соседнего стула, Чандлер обнаружил, что у него опять кончились сигареты.

На звонок ответил приветливый деловитый голос.

Цинк заказал:

— Кофе. Черный. И пачку «Бенсон и Хедж».

Он повесил трубку и вернулся к балкону.

Ветер с залива ударил ему в лицо, ожег холодом до слез. Цинк прищурился от яркого солнца и велел себе расслабиться. Тело одеревенело, мышцы ныли от чересчур долгого сна, но несмотря на столь затяжной отдых, инспектор Чандлер не чувствовал себя бодрым и свежим.

За Внутренней Гаванью сверкали снежные шапки величественного Берегового хребта. Утреннее солнце прорывалось сквозь низкие тихоокеанские тучи, расплескивая по Лайонс и Сайпресс-Боул медь и золото, и высоко на ледяных склонах вспыхивали и искрились ярчайшие блики.

Серо-зеленую морскую гладь у подножия гор морщила рябь; лодки покачивались на зыби, как хэллоуиновские яблоки в бочонке. [12] Застыл, перешагивая через узкое устье бухты, мост Лайонс-Гейт, Львиные Ворота, одной ногой на Северном берегу, другой — в парке Стэнли.

Громкий стук в дверь оторвал Чандлера от созерцания.

Цинк снимал этот номер в качестве богатого транжиры. Именно сюда в первый раз звонили «Охотники за головами», поэтому, несмотря на уверенность в том, что за дверью официант, он, памятуя о событиях субботнего вечера, решил: осторожность не помешает.

Прикрывая одеялом пистолет, Чандлер открыл дверь и отступил в сторону от наиболее вероятной траектории выстрела.

Поверх серебряного подноса с кофе и сигаретами на него взглянул прыщавый юнец:

— Ваш завтрак, сэр.

«Сторонний наблюдатель, — думал Цинк. — Вот кто я. Мне кажется, жизнь напролет я гляжу на происходящее со стороны».

Он пустил душ на полную мощность и закрыл глаза.

Сперва Эд Джарвис. Теперь Дженни Копп.

«У твоего напарника Эда был выбор. Он знал, чем рискует, когда шел служить в полицию. А какой выбор был у Дженни? Ты припер ее к стенке».

— Ты… ты легавый!.. Господи Иисусе!

— Тише, Дженни. Если нас услышат, несдобровать тебе. Не мне.

— Легавый! — прошептала она. — О боже!

— Можно подумать, ты никогда раньше не попадалась.

— Так — ни разу.

— Век живи, век учись.

— Цинк, ради Бога, не позволяй…

— Заткнись и слушай. Выбор у тебя простой. Либо я сейчас арестую тебя, Дженни, и ты будешь в камере сперва загибаться от кумара, пока у тебя кишки глоткой не выйдут, а потом год, два, три тосковать по игле. Либо я отпускаю тебя, и ты работаешь на нас. Будешь паинькой, сможешь выйти сухой из воды. Но попробуй меня наколоть, и я пущу слушок, что Дженни Копп ссучилась по доброй воле.

— Ты… ты не сделаешь этого.

— Ты уверена?

— Что-то мне нехорошо, — выговорила Дженни, отворачиваясь. Ее вырвало прямо на пол кафе. Чандлер поднялся и вытолкал ее за двери.

— Цинк, мне надо с тобой повидаться. — Это уже неделю спустя. В канун роковой субботы.

— В чем дело, Дженни?

— Я боюсь.

— Что, партия и впрямь приходит сего…

— Помоги мне, Цинк, пожалуйста! И телефон умолк.

Бух! — час спустя Дженни Копп получает пулю в сердце. Из-за того, что — ну же, признайся — ты ее подставил.

Сперва Эд Джарвис. Теперь Дженни Копп.

Валяйся всю жизнь в дерьме — поневоле начнешь марать других.

Даже тугим струям воды не смыть вины.

8 : 43

Чандлер завтракал в захудалой грязной забегаловке возле здания службы общественной безопасности на 312-й Мейн.

В Ванкувере, в отличие от других административных территорий, полицейскую работу делает не КККП. Здесь есть собственный департамент полиции, собственные силы охраны порядка. Цинк ждал человека по фамилии Хоулетт, тянувшего лямку в отделе по борьбе с преступлениями против нравственности. Хоулетт обещал принести записи переговоров Хенглера.

Детектив опаздывал.

Ничто не действовало на Чандлера столь угнетающе, как утро, проведенное в районе притонов и ночлежек. За соседним столиком хриплым шепотом, едва слышным за шипением масла на кухне, переговаривались двое похмельных портовых грузчиков, один в охотничьей шляпе из шотландки, другой в бейсболке. Оба были в полупальто из плотного клетчатого драпа, с поясом и большими накладными карманами, и в башмаках с накладками из белого металла на носах. Обсуждалось спанье с бабами — «за», «против» и почем нынче это удовольствие.

Неподалеку, на другом краю ковра, черного от нанесенной с улицы грязи, сгорбился пропойца: небритое лицо, из-за сетки лопнувших кровеносных сосудов похожее на страницу атласа дорог, синие мешки под опухшими глазами, отвислые щеки. Пальцы в темно-желтых табачных пятнах разминали сигарету. Он ждал, когда наконец желудок будет в состоянии принять лосьон для бритья (флакон торчал из кармана). Лосьон назывался «Аква велва».

— Знаешь, зачем «Акву» выпускают трех разных цветов? — услышал Цинк. Один из грузчиков косился на флакон.

— Нет, — ответил другой.

— Чтоб алканы могли смешивать «Б-52». [13]

За окном шумел дремучий лес разбитых надежд. Сразу за зданием суда, у дверей благотворительной организации, выстроилась вереница отверженных, закутанных в поношенные пальто с чужого плеча, — очередь за пособием. Усталый старик толкал по тротуару мимо здания службы общественной безопасности две самодельные тележки, заполненные всяким хламом, его земными сокровищами. Какой-то чудак на углу орал сам на себя.

— Еще кофе? — спросила подавальщица-китаянка. Цинк кивнул.

Пока китаянка наполняла чашку, Цинк смотрелся в чайную ложечку. Отражение в вогнутом черпачке было перевернуто. «Как ты», — подумал он.

Грузчик за соседним столиком загадывал загадку.

— Какую рыбу ловят вдесятером на полсотни баксов?

— Ну? — спросил его друг.

— Блядюгу.

Дверь ресторанчика открылась, вошел мужчина, а за ним — двое тусклоглазых подростков с орущей стереомагнитолой. Из динамиков несся «Десперадо»: «Иглз» настойчиво советовали Цинку, и вообще каждому живущему на свете, позволить кому-нибудь полюбить их, пока не поздно.

Хоулетт уселся за столик напротив Цинка (он походил на Роберта Митчема — сонный взгляд и все прочее, — только на руке недоставало двух пальцев) и сказал:

— Признаю, опоздал, но, ей-богу, я не виноват. Да чего там, сам знаешь.

— Конечно, — ответил Цинк.

Он посмотрел на папку в здоровой руке Хоулетта.

— Вот то, что удалось записать, вплоть до вчерашней ночи. В конторе у Хенглера, дома и в «Службе подкрепления фантазий» — это одно из его прикрытий.

Цинк взял папку.

— Спасибо.

— Может, объяснишь, чего это ты так воспылал к Хенглеру?

— Незаконченное дельце, — ответил Цинк.

10: 59

В квартале от ресторанчика, в унылой небольшой комнате на Мейн-стрит Чандлер просматривал содержимое папки, которую вручил ему Хоулетт. Переговоры о продаже кино- и видеофильмов, об организации «поддержки фантазий» — и ни полслова о наркотиках.

Цинк положил папку и подошел к окну, смотревшему на подъезд здания суда. При водруженной над входом камере с телеобъективом, нацеленным на тротуар перед зданием, сегодня дежурил здоровенный детина лет под сорок по фамилии Карадон — длинные рыжевато-каштановые волосы, ухоженная борода и неискоренимое пристрастие к дрянной пище. Вытертый линолеум вокруг него усеивали пестрые обертки.

— Есть что интересное? — спросил Чандлер.

— Только черная шлюшка с неплохими буферами и очень даже недурственной кормой.

— А он не показывался?

— Пока нет, — ответил Карадон, и в эту минуту в комнату вошел третий мужчина.

В структуре Канадской королевской конной полиции существует несколько секретных подразделений. В частности, спецотделы «Н» и «Р» — ОсоН и ОсоР.

ОсоН расшифровывается как «особое наблюдение». Ядро отдела составляют десять специалистов по негласному надзору. Их речь пестрит выражениями вроде «агентурные подходы», «наружное наблюдение», «накрыть колпаком» и «работаем вариант «три машины». Здесь применяют методы ведения слежки, отшлифованные до тонкостей и опробованные британской, американской и израильской разведками. Однако люди из ОсоНа могли похвастать и особыми приемами — их вкладом в общее дело стало, например, использование компьютеров, радиомаяков, спутниковой ретрансляции, инфракрасной кино- и фотосъемки и биноклей со стабилизатором. Одного подозреваемого ОсоН нередко поручает сотне, а при необходимости и большему числу сотрудников. Билл Карадон был осоновцем.

В комнату же вошел сотрудник ОсоРа Кен Бене — русый, голубоглазый и лопоухий добродушный северянин. Он вырос на Юконе, служил в Арктике и после переподготовки был направлен в Ванкувер. ОсоР, или «Особые методы расследования», — это электронные уши полиции.

— Чертова сырость, — сказал Бене. — Окна из-за нее как запечатало, и от параболика никакого толку. Я пробовал найти укромное местечко внизу. Слишком рискованно, Цинк.

— Значит, перетопчемся, — ответил Чандлер.

— Что ты надеешься услышать? По-моему, эти пидоры на «Харлеях» — сявки. Тебе не кажется, что после субботней заварухи на бойне Хенглер ляжет на дно?

— Да, — согласился Чандлер. — Но он не обрубит свою последнюю связь с мотобандой, пока не убедится, что для нас он вне подозрений. Если он не хочет вылететь из дела, то ни за какие коврижки не похерит такой конец. Мы можем ошибиться раз, другой, третий. Он - только раз.

— Короче, чего делать? — Карадон не отрываясь смотрел в объектив камеры.

— Поймать парня в тот момент, когда он будет выходить из дверей. Если с ним выйдет адвокат Хенглера, пусть тоже попадет в кадр. Потом отправь наружку к дому Хенглера, к его видеостудии и к «Фантазиям». Фотографировать всех входящих и выходящих. И поставить телефон адвоката на кнопку. Кен Бене присвистнул:

— Это опасно, Цинк. Переговоры между адвокатом и его клиентами считаются конфиденциальными.

— Но не в том случае, если адвокат сам замешан в уголовщине. Кроме того, мне не нужны улики. Мне нужно нащупать след.

— Дело ведешь ты, — напомнил Бене. — Если что, тебе отвечать.

— Попытка не пытка, — ответил Цинк.

Карадон вдруг резко выпрямился и запустил камеру:

— Вон они.

Чандлер навел бинокль на тех, кто стоял у подъезда городского суда. Один, в дорогой шубе из темной норки и норковой же шапке а-ля русский казак, держал затянутой в перчатку рукой адвокатский портфель. Второй, со стрижкой «ирокез», дрожал от холода в черной кожаной куртке.

Цинк видел, как шевелятся их губы, видел белый парок их дыхания. Видел щетину, отросшую на подбритых висках Ирокеза за время непродолжительного заключения, и очертания подвязанной руки под мотоциклетной кожанкой. Цинк, сторонний наблюдатель, наконец проник в их мир.

«Кто-то должен заплатить за смерть Дженни Копп, — думал Чандлер. — И, честное слово, Хенглер, я не понимаю, почему это должен быть только я».

ДИЧЬ

Англия. Лондон

Вторник. 7 января. 4: 25

На полу подвала лежало полное собрание Г. Ф. Лавкрафта. Один том был раскрыт на «Зове Ктулху». Из-за закрытой двери-зеркала, ведущей в канализацию, тянуло слабым запахом крови и разлагающейся человеческой плоти. Гудел генератор, стены омывал голубой мерцающий свет телевизионного экрана.

Когда фермер, персонаж фильма Хичкока, распростерся в углу спальни, Вурдалак нажатием кнопки стоп-кадра остановил видеомагнитофон.

Подвальную стену за телеэкраном занимал коллаж из пятисот налезающих один на другой плакатов, кадров из фильмов и рисунков в жанре черной фантастики, В центре коллажа висела большая картина, изображавшая монстра с осьминожьей головой и массой скользких, холодных бахромчатых щупалец на месте лица — Великого Ктулху, вульвическое творение Лавкрафта, воплощение кошмара, преследовавшего писателя ночами, кошмара о матери, оскопляющей юного сына.

Подняв глаза к портрету Великого Ктулху, Вурдалак прошептал единственное слово: «Мама…»

7: 11

Королевский адвокат Эдвин Чалмерс думал о своей любовнице, стараясь забыть о жене.

Думать о Молли удавалось без труда: последние восемь часов Эдвин провел с ней в постели, пил шампанское из ее пупка и глубокой ложбинки меж фантастических грудей и играл в десятки иных игр, рожденных восхитительно грязным, точно каирская сточная канава, воображением Молли. Однако позабыть о Флоренс было не так-то легко.

С первого взгляда на королевского адвоката Эдвина Чалмерса, худощавого педанта, становилось ясно, что он исполняет обязанности старшего юрисконсульта в адвокатской конторе, занимающейся весьма прибыльными гражданскими делами. Поверх костюма, купленного на Сэвил-Роу, на Эдвине было дорогое пальто от «Барберри», шею обнимало белое шелковое кашне, а крупную голову украшала норковая шапка, купленная в Москве.

Чалмерс предупредил жену, что обедает в Судебных Иннах [14], основанном в пятнадцатом веке питомнике адвокатов, если точнее, в Миддл-Темпл, и, возможно, задержится — но не настолько… И вот он стоял на набережной Виктории лицом к Судебным Иннам и спиной к Темзе, усталый, сильно под мухой, и тревожился, как бы Флоренс не заподозрила… нет, открыто не обвинила его в распутстве. Чалмерсу — адвокату и, значит, человеку, привыкшему ежедневно лгать, — сейчас, тем не менее, не шло в голову ничего, на чем можно было бы построить свою защиту. Поэтому, повернув прочь от высокой чугунной ограды Миддл-Темпл, он побрел по набережной, тщетно пытаясь придумать оправдание, которое Флоренс проглотила бы не поморщившись.

То, что он в стельку пьян, не облегчало задачу.

Небо на востоке зарозовело, и Лондон окрасился в цвет сверкающей бронзы. Справа от Чалмерса потоком расплавленного металла искрилась река. Впереди ослепительно сверкали Тауэр-бридж и купол собора Святого Павла.

Снег, выпавший в субботу, лежал на земле грязно-белыми островками. Однако слабые лучи утреннего солнца прогрели воздух, и почва задышала словно тысячью похороненных в ее толще замороженных легких, выталкивая на поверхность большие клубы тумана.

Чалмерс, погруженный в тревожные мысли, на заплетающихся ногах брел вдоль берега реки, то скрываясь в облаках тумана, то вновь появляясь и опять исчезая в сероватой пелене. Окружение было самое зловещее: слева к адвокату тянулись, чтобы задушить, узловатые голые ветви платанов, справа за ним безмолвно наблюдали чугунные змеи, обвившиеся вокруг фонарных столбов на подпорной стенке. Постукивание зонта Чалмерса по камням накладывалось на звук его неровных шагов.

Адвокат миновал черные громады корпусов и белые надстройки «Хризантемы» и «Президента», военных кораблей Ее Величества, пришвартованных у берега Темзы, и теперь, тяжело дыша, поднимался по пологому пандусу к мосту Блэкфрайерс, к его широким, приземистым красным быкам, к пролету белых решеток и ярко-синих арок, где катил двухэтажный автобус — прозрачный сквозной силуэт на фоне пылающего шара солнца. Остались позади встающий из воды бетонный блокгауз водоотливной станции и деревянный причал на зеленых от речной слизи сваях. Чалмерс осторожно спустился по лестнице в Блэкфрайерский пешеходный туннель и, покачиваясь, свернул под мост. В усиленный гулким эхом шум немногочисленных пока автомобилей, проносившихся по пролету моста, вплелись синкопы зонта и спотыкающихся шагов. Впереди показались опоры железнодорожного моста… и вдруг странно бесплотный голос воскликнул: «О Боже! Невероятно!»

Королевский адвокат Эдвин Чалмерс стал как вкопанный.

Он вгляделся вперед, насколько хватал глаз, но никого не увидел.

Тогда он обернулся и обшарил взглядом туннель позади себя. Никого. За мостом Ватерлоо на фоне неба чернели далекие шпили Старого Скотланд-Ярда.

«Старичок, ты пьян, — сказал себе Чалмерс. — У тебя галлюцинации».

Он подошел к стене набережной и заглянул вниз.

В двадцати пяти футах под ним к крутому берегу, одетому в гранит, выходила каменистая замусоренная полоска дна, обнажавшегося лишь во время самых сильных отливов. Она простиралась на восемь футов от подножия стены до кромки воды и не была видна с реки из-за моста Блэкфрайерс.

На камнях стоял чрезвычайно взволнованный молодой человек в синей вязаной кепке и смотрел в бинокль куда-то вверх по течению. Чалмерс видел только его макушку.

Молодой человек вдруг поднял голову и крикнул:

— Слава Богу, я услышал ваши шаги. Скорее спускайтесь. Мне нужен свидетель.

— Да в чем дело-то? — хмурясь, спросил адвокат.

— Оттуда не видно. Она под причалом.

— Кто под причалом?

— Да птица же, птица! Первая и единственная североамериканская трехцветная цапля, залетевшая в Лондон!

— Это замечательно, — ответил Чалмерс.

— Здесь есть лестница, — подсказал молодой человек, снова прильнув к биноклю.

В четырех футах от адвоката к гребню стены набережной крепилась клеть из проволочной сетки, чтобы пешеходы не пользовались железной лесенкой, спускавшейся к реке.

Если бы Чалмерс не был пьян и не боялся возвращаться домой, он пропустил бы мимо ушей требование молодого человека. Но он был пьян и усмотрел в этом повод, пусть ненадолго, отодвинуть встречу с Флоренс, а потоку ухватился за клеть, перекинул ногу через стенку… и спьяну едва не загремел вниз, на камни.

Спускаясь, адвокат внезапно почувствовал омерзительную вонь. Бросив быстрый взгляд вправо, он увидел сток, откуда в Темзу выводились нечистоты из Флитского коллектора. Сток закрывала тяжелая металлическая дверь высотой пятнадцать футов. Она весила по меньшей мере тонну и открывалась только наружу. Из двери сочился ручеек грязной воды: застрявшая на выходе тачка, занесенная сюда потоком сточных вод, не давала ей захлопнуться.

— Держите, — молодой человек передал Чалмерсу бинокль. — Птица под причалом насосной станции.

Адвокат взглянул на него и невольно вздрогнул, ибо при ближайшем рассмотрении оказалось, что лицо у молодого человека жутковатое. Белая как мел, бледная до прозрачности кожа туго обтягивала скулы. Зрачки недобрых карих глаз расширены, словно при наркотическом опьянении. Около тридцати лет, шесть с лишним футов роста, темно-синяя тужурка, кожаные перчатки, вязаная шапочка, натянутая на уши. К тужурке приколот значок Одюбоновского общества [15].

— Поскольку вы свидетель, им придется мне поверить. Поэтому будьте добры, обратите особое внимание на оперение.

Адвокат посмотрел на бетонную коробку водоотливной станции. Над водой полз прозрачный утренний туман. Дальше неясно вырисовывалась корма «Президента».

— Да вы посмотрите в бинокль, — посоветовал натуралист.

Чалмерс поднес бинокль к глазам, но ничего не увидел.

— Похоже на игру, верно? — прошептал американец. — Я рад, что вы не прочь поиграть.

— Сплошная чернота…

— Покрутите вот этот винт посередке, и изображение станет четким.

Чалмерс нащупал винт и повернул.

Послышался резкий щелчок, словно сломали сухой осенний прут. Сила пружин, спрятанных в окулярах, вытолкнула вперед острые шестидюймовые лезвия, проткнувшие глазные яблоки Чалмерса и пригвоздившие его мозг к задней стенке черепной коробки. Острия ударили в кость, голова Чалмерса дернулась назад, но крик, сорвавшийся с губ изумленного адвоката, мгновенно оборвался: рука Вурдалака запечатала ему рот. Из глазниц адвоката брызнула кровь, что-то студенистое, и он выронил бинокль на камни. Молодой человек отпустил его, и Чалмерс рухнул на отмель.

Через пять минут Вурдалака и след простыл. Он исчез за заклиненной тачкой дверью и теперь, захлестнув шею Эдвина Чалмерса петлей, тащил труп адвоката вверх по стоку в канализационный туннель.

На каменистой полоске суши, откуда отступили воды Темзы, остались четыре глиняные птички и бинокль.

По острым лезвиям, торчавшим из окуляров, стекала кровь.

Меньше чем в миле от моста Блэкфрайерс, в запущенном подвале Вурдалака ждала открытая дверь, замаскированная зеркалом По. В зеркале отражался мерцающий экран, где застыло изображение: распростертый в углу спальни фермер с выклеванными глазами.

999

Англия, Лондон

8: 13

Вызов под шифром 999 поступил в Ярд в восемь часов тринадцать минут утра.

В октябре 1984 года муниципальная полиция торжественно открыла новый центр управления стоимостью 30 миллионов фунтов. Ядром системы был компьютер управления и контроля (У+К), связанный с восемьюстами терминалами в различных муниципальных округах. Именно этот компьютер принимает вызовы категории 999, поскольку способен одновременно отрабатывать до четырехсот происшествий. С недавних пор справляться с особо срочными случаями Ярду помогают методики, разработанные Соединенными Штатами для войны во Вьетнаме.

Нервный центр У+К — диспетчерская в здании Нового Скотланд-Ярда. Здесь за дисплеями (они расположены дугами, отдаленно напоминающими обломки колесных ободьев) сидит двадцать — двадцать пять операторов в белоснежных сорочках. Каждое рабочее место снабжено компьютером и телефонной и радиосвязью. При поступлении вызова 999 подробности происшествия вводятся непосредственно в У+К.

Сейчас на консоли одного из терминалов замигал огонек: «999».

— Скотланд-Ярд, — сказал оператор. -… Где это случилось?

Он говорил в головной телефон с одним наушником и маленьким микрофоном, расположенным у губ.

— Под северной оконечностью моста Блэкфрайерс. У стены набережной.

— Пожалуйста, не кладите трубку, — попросил оператор. Его пальцы замелькали над клавиатурой. Он печатал, и темно-зеленый экран заполнялся светящимися зелеными бук-вами. У+К ответил: другие сообщения об инциденте не поступали.

— Что произошло? — спросил оператор.

— Сами увидите, — прозвучало в ответ, и связь оборвалась.

Оператор невозмутимо продолжал печатать.

У+К уже располагал свежими сведениями о местопребывании всех патрульных машин и содержании задач, выполняемых нарядами. Источником этой информации были радиосообщения, согласно заведенному порядку периодически поступавшие в диспетчерскую от патрулей. У+К назвал оператору машину, находившуюся ближе прочих к месту происшествия категории 999, и перечислил снаряжение, каким располагали полицейские. Оператор имел возможность отреагировать на любую ситуацию — ведь стоило ему притронуться к клавиатуре, и в его распоряжении оказывались специальные тактические группы, группы слежения и весь арсенал Ярда.

У+К, однако, был способен на большее.

В банках его памяти хранился указатель улиц Лондона — по существу, электронная карта. Введя официальное или неофициальное название района, улицы или здания (например, ресторана или пивной), номер телефона, с которого поступил звонок, указав статую, памятник или любой другой ориентир, оператор Ярда в считанные минуты определял, о каком уголке Лондона идет речь. В ответ на запрос У+К выдавал точный адрес и шесть цифр: координаты по карте. Так было и в этот раз.

Через пятнадцать секунд после поступления звонка сотрудники Ярда мчались к месту происшествия.

Береговая полиция была создана в 1798 году для борьбы с преступлениями на реке. Сперва полицейские патрулировали Темзу — с заходом в доки — на шлюпах. Затем в 1839 году все муниципальные силы, за исключением полиции Сити, объединили. Береговая полиция превратилась в специальное подразделение Скотланд-Ярда, и сейчас тоже откликнулась на вызов 999.

Моторка влетела под пролет Блэкфрайерского моста в час прилива, когда кромку воды от стены набережной отделяло менее трех футов. Сверху, с улицы, доносился вой полицейских сирен.

Заметив на камнях отмели кровь, полицейский-речник выпрыгнул из моторки в мутную воду. По железной лесенке с набережной спускался другой констебль. В полутора футах от берега из воды торчали два ножа. Сотрудник речной полиции натянул перчатку, нагнулся и вытащил из реки бинокль. По лезвиям стекала розоватая от крови вода.

Полицейский — хороший специалист и осторожный человек — снова запустил руку в воду и зачерпнул пригоршню камней, на которых стоял бинокль.

Вместе с камнями в его горсти оказались четыре глиняные птички.

МАТИ НЕДОСТИЖИМАЯ

Провиденс, Род-Айленд

8 : 16

Еще одно утро, мама. Еще один шажок к тебе.

Я прощаю тебе, что тогда ты не любила меня так, как любишь сейчас.

Что ты думаешь о своем сыне теперь, когда видишь все? Ты понимаешь, о чем я? Тогда волк будет жить вместе с козленком… и малое дитя будет водить их? [16]'

Я едва вижу тебя, мама, — твое благословенное сияние ослепляет.

Но я слышу Его дыхание и чувствую в пульсе Вселенной истинность твоих слов. Неужто и впрямь, если увидеть все звезды разом, увидишь лицо Господа?

Я обещаю: твоя племянница заплатит за то, что она сделала с тобой. Жена же Лотова оглянулась позади его, и стала соляным столпом.

В день твоего Первого Пришествия 11 января она, отнявшая у тебя и твоих детей принадлежащее им по праву, понесет кару за свои грехи.

И духом уст Своих убьет нечестивого.

Аминь, мама.

ALTER EGO [17]

Провиденс. Род-Айленд

12 : 15

К тому времени, как у Деборы Лейн закончился последний урок, улицы побелели… а снег все падал.

Она стояла на ступеньках школы — молодая женщина в уютной ворсистой парке — и с улыбкой любовалась одноцветной тишью. Из времен года Дебора больше всего любила зиму.

В снегопаде было что-то, дающее ей ощущение надежности, безопасности. Ей нравилась анонимность, возникавшая, стоило укутаться в бесконечные слои теплых одежек, нравилось, как облачка стынущего на морозе дыхания, точно японский веер, прикрывают ее лицо, нравилось, что мягкий кокон снежных хлопьев превращает окружающих в призрачные тени. Зима приносила покой и безмятежность; тогда мир словно бы отдалялся, исчезал, и появлялась свобода жить в своем собственном мире.

— Желаю приятно провести выходные, мисс Лейн, — послышалось у нее за спиной. Дверь приоткрылась и выпустила из библиотеки Деборину ученицу.

— Спасибо, Мэри. И вам того же.

Девочка сбежала по ступенькам и свернула на Энджел-стрит. Дебора проводила ее взглядом, поеживаясь от холода, поправила шарф и тоже спустилась с крыльца. Ей всегда странно было слышать это «мисс Лейн». «Мне двадцать пять, — мелькнула мысль, — а можно подумать, сорою>.

Дебора Лейн жила в шести кварталах от школы. Отперев входную дверь, она увидела, что в прихожей ее терпеливо дожидается Мистер Нибс. [18] Он потрусил ей навстречу, подняв хвост и громко урча, словно внутри у него работал моторчик. «Как славно ты меня встречаешь, дурашка!»

Бедняга Нибберс, в последнее время он выглядел неважно. Но восемнадцать кошачьих лет — это все равно что… сто двадцать шесть человеческих?

— Как сегодня твои глазки, Нибс? — спросила Дебби. У кота развивалась катаракта.

В ответ он громко, нахально мяукнул.

Дебора приготовила омлет с сыром — любимое блюдо кота — честно разделила еду пополам, разложила по тарелкам, включила радио и уселась со своей порцией на кафельный пол, к Нибсу. «Битлз» тем временем вопрошали, откуда на свете столько одиноких?

Чуть погодя она пошла наполнить ванну. Мистер Нибс следовал за ней по пятам. С недавних пор он бродил за хозяйкой как тень.

— Если не начнешь чище мыться, котяра, будешь купаться со мной.

Нибс забрался на унитаз, встал передними лапами на раковину и пронзительно заорал, требуя, чтобы Дебора открыла кран. Ему хотелось пить. В последние несколько недель он сделался очень требовательным.

Дебора разделась, повесила одежду на крючок и мельком взглянула на себя в зеркало.

Она не считала себя привлекательной; если честно, она намеренно старалась выглядеть как можно скромнее. Отражение, мелькнувшее перед ней в зеркале, — темно-голубые глаза, медово-золотистые волосы до плеч — напоминало молодую Лив Ульман. [19] У Деборы было гибкое, здоровое, изящное тело, полная грудь. Обнаженная, она воплощала расхожее представление о совершенстве и неосознанно старалась скрыть это от окружающих, отказываясь от косметики и одеваясь соответственно.

Дебора погрузилась в воду и следующие полчаса нежилась в успокоительном тепле. Нибс, растянувшись на коврике, довольно мурлыкал.

Выйдя из ванны, она проворно вытерлась, натянула джинсы и спортивную фуфайку, перешла в гостиную, порылась на полке с пластинками и выбрала «Концерт для флейты и арфы с оркестром до-мажор» Моцарта. Едва комнату заполнили первые звуки, Мистер Нибс прошествовал к своему любимому месту между колонками и блаженно свернулся там в клубок.

— Котяра ты мой любимый, — прошептала Дебора, усаживаясь за компьютер. За окном позади нее по-прежнему шел снег. Он ложился на голые ветви деревьев, точно подсиненная вата.

Дебора включила компьютер и поставила на письменный стол небольшое овальное зеркало, повернув его так, чтобы оно отражало зимний пейзаж за окном. Сбоку на стекло был наклеен рисунок — портрет Коринны Грей, как она ее себе представляла. Дебора вместе со своей героиней переживала новое опасное приключение: Коринна безнадежно затерялась в снегах.

ПАПИНА ДОЧКА

Северный Ванкувер. Британская Колумбия

13 : 45

Розанна Кийт вспоминала день, когда она убила отца.

Это случилось 23 июля 1984 года.

Она помнила тот палящий полдень в Ньюпорте. Они загорали у бассейна близ моря. В ногах у нее сидел в шезлонге Рональд Флетчер, поверенный ее отца. Он глазел на Розанну и потел так, что без труда мог бы наполнить бассейн. Наготу Розанны прикрывало крошечное бикини. Ее загорелое тело лоснилось от кокосового масла, она лежала на спине, язычески поклоняясь Солнцу, закинув руки за голову и слегка расставив ступни — ей хотелось окончательно доконать Флетчера. Тот сутулился, упираясь локтями в колени, чтобы скрыть эрекцию.

Бедный Рональд Флетчер. Похотливый дурак.

Флетчеру, краснолицему коротышке с зализанными на темя седыми волосами, толстому как колобок, было около шестидесяти. Ронни вел все юридические дела богатого Розанниного папаши. Всякий раз, когда Розанна занималась с ним любовью, поверенный кончал меньше чем за минуту, а его партнерша из злого озорства всячески старалась сократить это время.

Другое дело ее отец, Енох Кийт. Порой ей казалось, он никогда с нее не слезет.

В те дни, когда они с отцом занимались любовью, Розанна посвящала утро пристальному изучению фотографий матери: нужно было правильно загримироваться. Потом выбирала самое открытое из платьев, сшитых ньюпортской портнихой по образцам из дряхлеющего гардероба покойной миссис Кийт. Белья Розанна не надевала — очень скоро она высоко задерет подол, под которым ничего не окажется, и отец ляжет на нее и зашепчет имя ее матери. «Енох, милый, — скажет Розанна, медленно двигая бедрами вверх-вниз, — с чего ты взял, будто я умерла? Дурачок, я никогда тебя не покину». После отец непременно всплакнет. В тот день — в день своей смерти — он тоже плакал.

— Как по-твоему, он ни о чем не подозревает? — спросил Флетчер.

— Разумеется, нет, Рональд. Ведь он изменил завещание?

— Да, конечно, но не без помощи своего… э-э… поверенного. Розанна, он тогда наглотался наркотиков и не мог рассуждать разумно и трезво.

— Кроме нас с тобой, об этом никто не знает. Ты сам говорил, что во время утверждения нового завещания никакие лишние вопросы не встанут. Кстати о «встанут», Рональд. Взгляни на свои плавки.

Розанна уселась на лежаке и медленно потянулась к пальцам ног — пусть Флетчер хорошенько рассмотрит ее едва прикрытую бикини, лоснящуюся от масла грудь. Она обожала дразнить собой мужчин — молодых, и старых, и безобразных.

Однажды (Розанне тогда шел семнадцатый год), когда никого из слуг поблизости не было, она увела нового мальчишку-газетчика в китайский чайный домик, туда, где на краю их поместья плескался Атлантический океан. Там она велела двенадцатилетнему мальчику снять штаны, а сама тем временем провела на мраморном полу сначала одну черту, потом, в тридцати дюймах от нее, другую. Поставив мальчика у первой из этих отметок, она взяла в руку его напрягшийся член и принялась ласкать, пообещав парнишке, если он сумеет выплеснуть семя за вторую черту, преподать ему урок женской анатомии, которого он не забудет никогда.

В семьдесят первом году, в разгар сексуальной революции, восемнадцатилетняя Розанна устроила вечеринку у бассейна, которую ньюпортская золотая молодежь вспоминала еще не один месяц.

В купальном павильоне Кийтов насчитывалось двадцать четыре комнаты, по двенадцать с каждой стороны длинного коридора. В самой глубине, возле бассейна, — тренажерный зал. Розанна завесила открытую дверь спортзала простыней и в двух с половиной футах от пола прорезала в ней круглое отверстие диаметром в фут.

Сперва каждая из тридцати участниц вечеринки вынула из шляпы секретный номер, совпадавший с проставленным на карте номером одной из сорока комнат особняка Кийтов. Не разыгрывались лишь номера с первого по двенадцатый, приходившиеся на комнатки по одну сторону коридора в купальном павильоне. Затем девушки по очереди покинули танцевальный зал, удалившись к местам назначения. Когда отбыла последняя девица, одного из молодых людей послали запереть универсальным ключом все двенадцать дверей в купальном павильоне.

Вернувшись в дом, он бросил ключ в вазу, стоявшую на столе во внутреннем дворике. Затем и молодые люди стали тянуть номера и по одному разошлись по назначенным комнатам — все, кроме юнца, вытянувшего номер 24. Когда пришла его очередь уходить, он вынул из вазы ключ. Прибыв в купальный павильон, он также отправился к себе, но затем, услышав звонок, вышел запереть двери с тринадцатой по двадцать третью. Наконец он заперся у себя, а ключ вытолкнул под дверь, в коридор.

Пять минут спустя у бассейна прозвенел второй звонок. По этому сигналу запертые в комнатах девушки должны были искать над дверями ключ. Той из двенадцати, что найдет его, надлежало снять юбку (брюки), трусики и чулки, выйти в коридор, подобрать универсальный ключ и с ним удалиться в спортзал за простыню.

По третьему звонку искали ключ молодые люди. Счастливчик отправился в коридор, где ждали обрамленные простыней задок и «киска» неведомой девицы. На забавы отводилось полчаса. Когда вновь прозвенел звонок, усталый, но довольный молодой человек вернулся в свою комнату. Едва за ним закрылась дверь, из-за простыни появилась девушка с универсальным ключом. Она отперла все двери в купальном павильоне и ушла к себе, будто бы случайно обронив ключ.

Тогда обитатели купального павильона один за другим прокрались в особняк и зашли в бальный зал вместе с теми, кто все это время оставался в доме.

Вечеринка продолжалась. Она имела потрясающий успех. Тайну любят во всем мире, и в тот вечер каждый ломал голову над тем, кто с кем развлекался — или кто кого развлекал. Розанна Кийт вошла в историю светской жизни ньюпортской молодежи как устроительница лучшей вечеринки 1971 года.

— Твой отец идет, — прошептал Рональд Флетчер. С его мясистого свекольно-красного лба градом катился пот.

Розанна повернулась на лежаке и посмотрела на особняк.

Род-Айленд — остров, не штат — лежит в Наррагансетт-ском заливе, к юго-востоку от Провиденса. Ньюпорт, колыбель американского военного флота, находится в его южной оконечности и южной окраиной примыкает к Лэндс-Энду. Именно здесь, за двадцать восемь миль от Провиденса, новоанглийские толстосумы строили летние дома с видом на Род-Айлендский пролив и Атлантику за ним. Поместье Кийтов возникло раньше прочих, ибо семья Кийт появилась здесь в 1636 году вместе с сектантами, которые вслед за Роджером Вильямсом пришли из Массачусетса основать новую колонию для «скорбных рассудком».

От особняка широкая зеленая лужайка спускалась к бассейну у моря. Дальше, за песчаными отмелями, утесами и пустынными пляжами блестели соленые пруды и лагуны. В проливе на волнах лениво покачивались лодки; на западе подмигивал маяк Бентон-Риф. От дома к бассейну шел Енох Кийт.

Еноху Кийту, наследнику семейных капиталов, сравнялся шестьдесят один год. Это был лысеющий человек с пустым отсутствующим взглядом и отвисающей челюстью. Передвигался он с трудом, опираясь на трость с серебряным набалдашником. Енох приблизился к шезлонгу Розанны, стоявшему в четырех футах от бассейна, и та вдруг резким движением спустила ноги с лежака. Енох споткнулся.

— Осторожней, папочка! — вскрикнула Розанна, вскакивая с лежака и хватая старика за икры.

Енох Кийт ударился головой о бетон. Звук был такой, точно раскололся арбуз. Потом его тело соскользнуло в бассейн.

— Господи, — просипел Рональд, пытаясь подняться. — Что ты делаешь?

— Здрасте-пожалуйста, — фыркнула Розанна. — Ядумала, ты понял. Давай, иди отсюда. Я тебе потом позвоню.

Она смотрела, как тело отца опускается на дно бассейна. Лазурные переливы воды сделали его очертания зыбкими, как сон, — и превратили в ее, Розанны, отражение в зеркале спальни шикарного люкса ванкуверской гостиницы.

В свои тридцать два года Розанна Кийт по-прежнему источала соблазн и, по ее собственному мнению, напоминала Джоан Коллинз или Элизабет Тейлор в молодости — этакая женщина-вамп вроде той, на ком сестра Джоан, Джеки, мемуарами заработала миллионы. Роскошное тело, упругая полная грудь, изящно очерченное лицо с выступающими скулами. Холеная, без единой морщинки кожа, зеленые глаза в обрамлении длинных черных ресниц, пикантный вырез ноздрей, припухшие чувственные губы, белые ровные зубы, легкий намек на неправильный прикус. Черные, стильно подстриженные короткие волосы.

Розанна плавно повернулась перед зеркалом, и на шее качнулось на цепочке маленькое золотое распятие. Его вертикальная перекладинка, похожая на крошечный палец, указывала вниз, словно стараясь привлечь внимание к ложбинке между грудями. На левой ягодице, чуть выше той черты, где загар уступал место белизне, сохраненной бикини, темнела татуировка, вишенка.

Комната, отражавшаяся в зеркале, утопала в элегантной роскоши. Это прибежище утонченности и вкуса обставляла одна из тех снисходительных дам, для кого придуманы ярлыки дизайнеров и разные прочие тонкие мелочи. Стены цвета тусклого серебра увешаны рисунками эротического содержания; на каждом — обнаженные мужчина и женщина или две нагие женщины в страстном объятии. Внизу раскинулось огромное ложе с водяным матрацем под черными шелковыми простынями. Во встроенных в изголовье динамиках мурлыкал томный голос — - Мадонна пела «Like A Virgin». Одной из фигур на всех рисунках углем, висящих над постелью, была сама Розанна.

Отвернувшись от зеркала в серебряной раме, она принялась внимательно разглядывать набросок женского тела на холсте, стоявшем на мольберте.

Взяв уголь, она за несколько минут придала нарисованной женщине сходство с собой. Покончив с этим, Розанна взялась вчерне набрасывать вторую обнаженную фигуру, но вдруг ее захлестнула волна усталости. Не в силах продолжать, она отложила уголь.

«Черт возьми, — сердито подумала Розанна. — Когда я наконец выздоровею?»

Злость отняла у нее последние силы.

Совершенно измотанная, она подошла к гардеробу из черного дерева и достала оттуда черный шелковый пеньюар: Розанна считала дорогую одежду лучшим лекарством от депрессии. Чувствуя себя чуточку лучше, она присела к туалетному столику, серебряному, отделанному черным ониксом. На столике лежали два больших альбома. Притронувшись к одному из них, она прочла надпись, вытисненную на обложке: «Служба подкрепления фантазий. Выберите Мужчину Своей Мечты».

Она раскрыла альбом и принялась изучать предлагаемую натуру — физически привлекательных мужчин с грубоватыми, но красивыми лицами. Все были в тесно облегающих коротеньких плавках. Во втором альбоме улыбались женщины в бикини.

Розанна закрыла альбом и положила рядом с первым.

«Женщина или мужчина? — подумала она с улыбкой. — Кто на этот раз?»

Передразнивая голос Мадонны, ворковавшей у нее за спиной, Розанна вдруг зашептала детскую считалку, тыча указательным пальцем то в один, то в другой каталог:

— Эни-бени-мани-тос, надо тигра щелкнуть в нос…

Потом она подошла к телефону и набрала номер «Службы подкрепления фантазий».

ПОСЛЕДНЯЯ КАПЛЯ

Провиденс. Род-Айленд

Среда, 8 января, 15: 03

Ветеринар еще ничего не успел сказать, а она уже все прочла по его глазам.

Мистер Нибс прибыл в ветлечебницу в плетеной корзине с крышкой, куда Дебора поставила коробку с подстилкой. Мистер Нибс с рождения обладал сверхъестественным чутьем на визиты к ветеринару. Некое шестое чувство всякий раз безошибочно подсказывало коту, куда его несут, — и хозяйка оказывалась щедро полита пахучей кошачьей мочой. Где доктора, там иголки, а это больно.

Сейчас Мистер Нибс лежал на столе, а доктор Бернетт со знанием дела осматривал его. Кот испуганно дышал, часто раздувая бока, глядя на Дебби с несчастным выражением в круглых глазах.

— Похоже, отказали обе почки, — вынес приговор доктор. — Он очень болен, Дебора. Конечно, можно сделать анализы, но мне кажется, гуманнее всего его усыпить.

Дебора долго молчала, пытаясь представить себе жизнь без самого близкого существа, пустой осиротевший дом. Наконец она едва слышно спросила:

— Он мучается?

— Да, — ответил ветеринар.

— Вы сделаете это сейчас?

— Я думаю, так будет лучше.

Слова не шли у нее с языка, и она кивнула.

Дебора нагнулась и взяла Мистера Нибса на руки, как ребенка. Она посмотрела в затуманенные катарактой глаза бедняги и крепко, от всей души обняла его — в последний раз.

— Нибберс, ты относился ко мне лучше любого человека. Ради бога, прости меня! Я так тебя люблю!

Сдерживая подступающие слезы, она осторожно опустила кота на стол, погладила и быстро вышла из комнаты.

Сестра в приемной, раз взглянув на нее, сказала: насчет оплаты не беспокойтесь, за счетом можно будет зайти потом. Дебора ответила — спасибо, вы очень любезны, — и ушла из лечебницы. Одна.

Битый час она бесцельно бродила по улицам старого города. Одетый чистым белым снегом Провиденс был великолепен, и все прохожие, попадавшиеся Деборе навстречу, улыбались. В ясном синем небе сияло солнце, озаряя здание городского рынка на площади за рекой, восточнее Большого моста, и за ним — старые крыши и колокольни Колледж-Хилл. Оно сверкало в стеклах старинных окон с частыми переплетами, вспыхивало в полукруглых слуховых окошках высоко над двумя маршами лестниц в чугунном кружеве перил и слепящей белизной горело на шпиле Первой баптистской церкви Америки.

Здесь бросали якорь торговые суда Ост-Индской компании, чтобы затем отправиться по треугольному маршруту колониальной торговли: ром в Африку, рабов на Карибы, черную патоку — домой, где из нее сделают ром. И с ним — снова в рейс.

Отсюда, по слухам, в недра Колледж-Хилл уходили туннели — то ли часть подземной железной дороги, уносившей беглых рабов к свободе, то ли тайный путь доставки живого товара хозяевам после запрещения работорговли.

Впрочем, сейчас это ничуть не занимало Дебору: она вспоминала крохотного, игривого котенка, каким Мистер Нибс был много лет назад.

«Как бы я без тебя пережила проклятые годы в том доме, Нибс?» — думала Дебора.

Она начала подниматься на холм по Колледж-стрит — и напрасно; не следовало ходить этой дорогой. Ожили воспоминания, погрузившие Дебору в еще более глубокое уныние. Там, где Колледж-стрит пересекалась с Бенефит-стрит, на юго-восточном углу перекрестка темнел неоклассический фасад построенной в 1753 году галереи «Атенеум». Здесь, в одной из старейших библиотек Америки, Эдгар Аллан По назначал встречи Саре Хелен Уитмен. [20] Для Деборы По означал его. На следующем перекрестке, на углу Колледж- и Проспект-стрит, напротив дома № 66, последнего прибежища Лавкрафта, стояла Библиотека Джона Хея — библиотека Университета Брауна, собравшая самые значительные произведения Лавкрафта. Лавкрафт для Деборы тоже означал его.

Дебора Лейн отправилась домой.

Еще не оправившись от решения усыпить Мистера Нибса, она не глядя достала из ящика почту.

Отперла дверь, увидела пустоту на том месте, где кот обыкновенно дожидался ее возвращения, и ее захлестнула тоска.

Дебора просмотрела почту.

Счет от компании «Эксон».

Письмо от нью-йоркского издателя.

«Только письмо!» — подумала Дебора. Рукопись не вернули. Значит, ее хотят опубликовать!

Она торопливо надорвала конверт и тотчас разочаровалась.

Дорогая мисс Лейн!

Касательно Вашего романа «Дуют пассаты».

К сожалению, мы не видим возможности издать Вашу книгу.

Главная героиня обрисована бледно. Отношения между полами в романе весьма чопорные. Складывается впечатление, что Коринна Грей боится мужчин. Это не то, чего ждет от романтической литературы современная женщина.

Спасибо за предоставленную возможность ознакомиться с рукописью.

Джеки Сим, младший редактор.

P. S. Рукопись высылаю бандеролью.

Дебора поникла. Тринадцатый отказ! Список крупных издательств стремительно сокращался. Потом она заметила третий конверт, и внутри у нее все перевернулось.

«О господи, нет. Только не это», — подумала она в отчаянье.

Письмо было отправлено шесть дней назад, из Лондона. Внутри лежал листок темно-серой бумаги. Черные машинописные буквы складывались в слова:

Деб!

Прошлой ночью, моя вкусненькая, мне снилась твоя мох-натка.

Ты меня не знаешь, зато я знаю тебя. И, прежде чем мы расстанемся, узнаю каждый дюйм твоей дырки.

В один прекрасный день, когда ты меньше всего будешь этого ждать, моя милая, я приду насладиться тобой.

Я подвешу тебя голенькую к потолочной балке и буду лизать твой садик до тех пор, пока ты не начнешь орать и не кончишь прямо мне на лицо.

Но то, что я сделаю потом, тебе вряд ли понравится.

Время пустить кровь, детка.

Твой Хозяин, сид.

Дебору чуть не стошнило от омерзения.

Она подошла к входной двери и заперла ее на все три замка.

Когда она повернулась, на глаза ей попался маленький, белый, сложенный пополам кружок на углу стола в прихожей.

Дебора взяла в руки противоблошиный ошейник, снятый с кота перед уходом к ветеринару.

— О, Нибс! — воскликнула она, давясь слезами. Дамба, сдерживавшая наплыв чувств, рухнула.

Дебора опустилась на пол и разрыдалась.

ХЭВИ МЕТАЛ (ТЯЖЕЛЫЙ МЕТАЛЛ)

Ванкувер, Британская Колумбия

Пятница, 10 января, 20: 15

Когда зазвонил телефон, Цинк сидел в кровати, подложив под спину две подушки. Он поднял трубку:

— Чандлер.

— Это Карадон из ОсоНа. Что делаешь?

— Читаю.

— Что-нибудь стоящее?

— Жермена Грир. «Секс и Судьба».

— Ну извини! Врага надо знать, да?

Карадон не угадал, но Чандлер не стал заострять на этом внимание.

— Ладно, если ты в силах оторваться от мисс Грир, то у меня, пожалуй, есть кое-что важное.

— Выкладывай, — сказал Чандлер.

— С того дня, как Ирокеза выпустили под залог, мы ходили за ним по всему городу. Он не приближался к Хенглеру и не вступал с ним в контакт, но за ним таскалось и двое не наших.

— Ребятки Хенглера?

— Очень может быть.

— А они общались с Ирокезом?

— Мы не заметили. Но полчаса назад наши ребята довели его до рок-клуба на Гастингс. Сейчас он там.

— Ну и что? Почему ты звонишь?

— Похоже, кроме наркотиков, порнухи и девок по вызову, Хенглер занимается еще и музыкой. Раскручивает рок- и джаз-группы, делает клипы, то-се. Лабухов, которые сегодня играют в клубе, пригнал он.

Чандлер выудил из ящика ночного столика бумагу и ручку.

— Как называется клуб? — спросил он.

— «Ид».

— Адрес?

Он записал адрес.

— Как называется группа, которую раскручивает Хенглер?

— «Вурдалак», — ответил Карадон.

22: 22

Смерть — последний крик моды в мире рок-н-ролла.

«Ид», созданный по образу и подобию лос-анджелесских «Зеро» и «Фетиша», нашел прибежище на первом этаже запущенного здания в районе ночлежек, втиснувшись между магазином, торгующим порнолитературой, и комиссионкой. Вывески, которая извещала бы непосвященных о его существовании, не было — в «Иде» царила атмосфера жутковатого шика и полнейшего пренебрежения к внешнему миру. Чандлер чувствовал себя здесь в высшей степени неуютно.

Цинк пришел в черных джинсах, черной кожаной куртке, белых носках и черных ботинках. Бумажник болтался на цепочке. Волосы, выкрашенные в черный цвет, жирными завитками свисали на лоб и были гладко зачесаны от висков назад. Глаза закрывали темные очки-консервы.

Клуб был рассчитан на живущих в тени Бомбы. Стену целиком занимал экран, где бесшумно вырастали черно-белые атомные грибы. Продолговатой коробке зала дизайнер придал форму гроба. В одном ее конце прятался бар, в другом, за задернутым занавесом, скрывалась сцена.

В углу стоял пыльный стеклянный шкаф с человеческим скелетом, а рядом нарисованная на стене ню прильнула в поцелуе к своему трепещущему сердцу, мгновение назад вырванному из груди. Здесь же висели большая фотография «Секс Пистолс» в рамке и старая афиша к фильму Карпентера «Тварь». Холодное сияние зеленых прожекторов высвечивало на потолке надпись губной помадой: «Теряют кровь только женщины». Под ней в зеленой полумгле, точно по дну океана, двигались неясные фигуры.

Играла музыка, главным образом дум-энд-глум-рок [21] — «Крэмпс», Марк Болан и «Ти-Рекс», «Сиукси» и «Бэншиз», Принс — «1999» и «Баухаус» — «Бела Лугоши мертв». Сейчас «Фрэнки Гоуз Ту Холливуд» уговаривал: «Расслабься».

Дамы (среди них немало несовершеннолетних) щеголяли в чрезвычайно странных нарядах — кокетливых платьях-комбинациях, старых кожаных мини-юбках, побитых молью мехах, — словно гардероб им подбирали в магазине подержанного платья после изрядной дозы героина. Кавалеры делились на две категории: тусовщики с гомоэротическим душком или субъекты, наряженные зомби неопределенного пола.

Возле Цинка стояла девица, чьи пальцы украшали перстни-черепа, спину — вытатуированная адамова голова, а талию — пояс, густо увешанный перевернутыми распятиями. Девица страшно рисовалась, непрерывно меняя позу.

За соседним столиком глядел куда-то в пространство пустыми глазами человек в черной монашеской рясе — неестественно белое, мрачное лицо, один ус, полбороды, противоположная половина головы обрита наголо. Цинку он напомнил живую шахматную доску.

Парню, горбившемуся рядом с ним, замечательно подходило определение «Сиротка Энни на стероидах»: рыжие кудри ниспадают на тугой корсаж из пурпурных кружев, брови выщипаны в ниточку. Все его внимание сосредоточилось на тощей платиновой блондинке, сидевшей напротив. В ее волосах, жидким водопадом начесанных на лоб, пестрели темно-красные «перья». Шею (потому лишь, что это казалось блондинке очень стильным) охватывал хирургический корсет, раскрашенный спереди так, чтобы возникало впечатление перерезанного горла.

Из гудящей толпы возникла и направилась к столику Чандлера фантастическая фигура — полуженщина, полулеопард. Лицо и торс выкрашены в золотисто-коричневый цвет и испещрены черными пятнами, красивые бедра и ноги до колен плотно обтянуты короткими желтыми панталонами.

Вокруг глаз чернеют круги, губы темные, как безлунная ночь, голову украшает копна вздыбленных ведьминских волос. Возле Чандлера женщина-леопард остановилась, поставила на столик ногу в лодочке на острой шпильке и вынула изо рта сигарету.

— Я — общественная собственность, — объявила она. — Потрахаемся?

Цинк отвернулся.

Женщина-леопард, однако, не поняла намека.

— Чтоб завестись по-настоящему, нет ничего лучше близкой смерти. Пускай Бомба рванет сегодня ночью, пошлем ее далеко и надолго!

Ее слова услышал Антихрист за соседним столиком — на голове черный терновый венец, бровям чернью придан страдальческий изгиб, по лицу стекает черная кровь, на руках темнеют нарисованные раны от гвоздей. «Я не прочь поразвлечься», — заметил он.

Женщина-леопард повернулась к нему и выдохнула колечко сизого дыма:

— Поди сунь свой огурец в бетономешалку. И не забудь нажать на «пуск».

— Сука! — Мутант от религии сделал непристойный жест.

— Лови его на слове, — посоветовал Чандлер. — Ты не в моем вкусе.

— Ну и что? — промурлыкала женщина-леопард. — Зато ты в моем.

Она развернула ближайший стул и уселась напротив Цинка, положив руки на спинку и навалясь на них пышной грудью.

Чандлер снял темные очки и впился в нее злобным взглядом.

В ответ она показала язык, нагнулась поближе и шепнула:

— Хенглер — вон там, у сцены. С цепями на шее.

Удивленный Цинк отвернулся от агента ОсоНа и посмотрел в широкий конец помещения-гроба. Он обманулся из-за того, что ему показалось, будто женщина по пояс обнажена. Такого не ждешь от сотрудницы полиции. Однако приглядевшись повнимательнее, он различил под толстым слоем краски тонкое облегающее трико.

«Стоит изменить перспективу, — подумал Чандлер, — и разоблачишь любое притворство. Обманываться — свойство человеческого ума».

Рэй Хенглер у скрытой занавесом сцены беседовал с двумя мужчинами. Дверь позади них, вероятно, вела в гримерную.

Хенглер оказался жирным, рыхлым, лоснящимся субъектом со стрижкой ежиком и крючковатым ястребиным носом. Он весь блестел золотом: «Ролекс» на пухлом запястье, бриллиантовые кольца на толстых мизинцах-обрубках, массивные цепочки на шее. Вышитая ковбойская рубаха еле сходилась на животе, вылезавшем из сшитых на заказ джинсов. На замшевой летной куртке под мышками виднелись с одной стороны пятна соленого пота, с другой — выпуклость, в которой опытный глаз Чандлера угадал полуавтоматический пистолет в наплечной кобуре. Типов вроде Хенглера узнаешь за версту.

— Ботиночки, заметьте, из кожи гремучей змеи, — негромко процедила женщина-леопард. — У него плоскостопие, и при ходьбе он сопит. Когда говорит, выворачивает верхнюю губу. Пользуется очень дорогим одеколоном. За спиртное отваливает по стольнику. И постоянно почесывает в паху. Свинья свиньей.

Чандлер улыбнулся.

— Ну, соври еще чего-нибудь, — сказал он громко, чтобы слышали за соседними столиками, — глядишь, я тебя и трахну.

— О-о-о, — съехидничала женщина-леопард, — ты и по-человечески разговаривать умеешь? — И, понизив голос, прибавила: — Подонка с фиговым листком зовут Аксель Крипт. [22]Кличка «Топор», [23] играет на бас-гитаре.

Чандлер пригляделся к молодому парню справа от Хенглера: высокий, поджарый и почти голый, если не считать черного кожаного бандажа под надетыми один на другой тремя ремнями. На поясе болтались миниатюрные черепа и сморщенные, ссохшиеся головы. Одна рука была в черной кожаной перчатке с отрезанными пальцами, другая сжимала гриф бас-гитары, формой напоминающей топор палача. Лицо парня с помощью флюоресцентных красок было превращено в череп. В свете синей полоски, горевшей над дверью, оно сияло отвратительной бледностью. Светлые волосы были коротко подстрижены на висках и не тронуты на темени.

— Третий мужик — загадка, — сказала женщина-леопард. — Его, похоже, никто здесь не знает, поэтому я не могу получить на него данные. Но они с Хенглером весь вечер проговорили с глазу на глаз.

Пресловутый третий — в двубортном костюме, черной рубашке и белом галстуке — походил на гангстера из дешевых боевиков тридцатых годов. На голове лихо сидела мягкая шляпа из серого фетра, через руку был переброшен плащ. Мужчина, как и Чандлер, был в темных очках.

— Ну и зверинец, — тихонько присвистнул Цинк.

Рэй Хенглер и компания вдруг прервали разговор: из-за занавеса появился администратор и заговорил с патроном. Хенглер кивнул круглой, как шар, головой, и администратор удалился за сцену, а троица исчезла за дверью под синей лампой.

— А где Ирокез? — спросил Чандлер женщину-леопарда.

— Не знаю, — ответила та. — Я по нему не работаю. Мое дело Хенглер.

— Как по-твоему, он может быть в комнате за той дверью?

Женщина-леопард пожала плечами, и они стали ждать.

Когда Хенглер и компания вошли в гримерную, вамп, сидевшая перед зеркалом, резко повернулась к ним на вертящемся кресле. Эрике Цанн (ибо таков был ее сценический псевдоним) шел двадцать девятый год. Высокая, стройная — ни капли лишнего жира, — прекрасно сложена. Сейчас весь ее наряд составляли лишь узенькие черные трусики. Манерой двигаться и держаться Эрика напоминала чувственную рептилию. В жизни ее звали Рика Хайд.

За порогом гримерной Хенглер был объектом наблюдения. Здесь он превратился в наблюдатели. Сально ухмыляясь, он разглядывал женщину.

Рика надела черный пояс с резинками и натягивала сетчатые чулки. Хенглер заметил, что пальцы ног у нее очень маленькие, словно разделенные перепонками. Рика встала, сходила за туфлями (ступала она на самые кончики пальцев) и вернулась. Хенглер жадно оглядывал ее длинные стройные ноги, узкие бедра, изгиб спины. На шее у Рики на цепочке затейливого плетения висел серебряный кулон — выполненное в черной и белой эмали изображение Повешенного из колоды Таро. Молодая женщина сняла с крючка возле столика черное платье и, подняв руки над головой, проскользнула в него.. Хенглер подумал: «Плоска как доска. Жалко». Платье упало, точно театральный занавес, скрыв тело Рики. Хенглер принялся беззастенчиво разглядывать ее лицо.

Хенглер предпочитал заниматься любовью если не с маленькими мальчиками, то с эксцентричными брюнетками. Рика Хайд — Эрика Цанн — проходила по второй категории. В ее холеном гладком лице присутствовала странная заостренность черт, та же точеность, какая проступала И в абрисе тела; язык то и дело по-змеиному проворно облизывал губы. Вокруг ярких карих глаз и по контуру удлиненного лица была нарисована кайма из черно-синих зубцов. Нос с горбинкой, крупные хищные зубы. В левом ухе сережка — нацистская свастика.

Хенглер поскреб в паху и повернулся к своим спутникам.

Через несколько минут скелет в бандаже отделился от остальных и подошел к туалетному столику, за которым гримировалась Рика. Он пододвинул стул, уселся и принялся накладывать белила. Того, что он при этом шептал, не слышал никто, кроме девушки.

— Хенглер темнит. Он что-то скрывает.

— Как это, Аксель? — удивилась Рика.

— Во-первых, он никогда не снимал рок-клипы.

— Да, зато у него есть деньги. Он нас выпустил, он нас и раскрутит.

— Эрика, мужик в роке вообще не сечет. Он делает порнуху. Его вот-вот посадят за потрах на экране. Говорят, в позапрошлом году на ихних съемках кого-то замочили.

— И хорошо, — холодно улыбаясь, ответила Рика. — Дурная слава для нас — самое то. Чем хуже, тем лучше.

Ее лицо, руки и плечи покрыл толстый слой белой основы для грима, и живая плоть теперь казалась мертвой. Высокий, до талии, разрез на сильно декольтированном прямом макси-платье открывал для всеобщего обозрения нижнее белье. Вокруг глаз появились черные круги. Единственными яркими пятнами были ядовито-алые губы и красная струйка, которую Рика сейчас рисовала на подбородке под своим хищным оскалом.

— Ему же только одного надо, Эрика. Залезть к тебе в трусы.

— Значит, у него хороший вкус.

— Хенглер бандюга, а не продюсер. Мы ему нужны, чтоб отмывать левые деньги. Он страшный человек, с ним шутки плохи.

— Со мной тоже, — Рика натягивала длинные черные перчатки. — В нашем роду все женщины — хищницы.

Дверь вдруг распахнулась, и в гримерную ввалился пьяный в белом халате, забрызганном кровью. Его глаза прятались за толстыми зеркальными очками — ни дать ни взять сумасшедший ученый, последние несколько часов дышавший парами ртути.

— Катись отсюда, — рявкнул Хенглер и, взяв пьяного пятерней за лицо, вытолкнул за порог.

В этот миг Рика Хайд посмотрела на «гангстера» в двубортном костюме и черной рубашке с белым галстуком, и они обменялись холодными улыбками. Ее взгляд упирался в черные стекла его очков.

— Что это? — спросил Чандлер.

Он по-прежнему наблюдал за дверью гримерной. Туда забрел какой-то парень в белом халате. Однако пока Цинк задавал вопрос, парень вылетел обратно.

— То, что вы видите и слышите, — это постпанк-рок, — пояснила женщина-леопард, она же констебль Сандра Маас. — Поколение Нуля. Дети Бомбы. Секс-упыри, полные ядерной безнадежности.

— Кажется, вы обзавелись новым обожателем, — заметил Чандлер.

К их столику приближался пьяный в белом халате. В двух футах от них он остановился, зажал рот руками, согнулся, и его вырвало полупереваренной крысой. Лицо Цинка окропили брызги слюны. Он с отвращением отпрянул и даже отодвинулся от столика. Вокруг захохотали. Чандлер уставился на останки грызуна в розовато-желтой луже, потом на балбеса в белом халате. Тот пододвинул к их столику стул и сел.

— Купил в «Хохмаче», — похвастался Карадон. — Натурально, а?

Чандлер нахмурился, улыбнулся и наконец спросил:

— По-прежнему жрешь всякую дрянь, Билл?

Карадон взял пластиковую имитацию рвоты, вытер о рукав и затолкал в карман. Потом, понизив голос, прошептал:

— Ирокез исчез.

— Что значит «исчез»? Раз вы привели его сюда, вы наверняка перекрыли все двери?

— Само собой, — ответил Карадон. — Но тут столько чудиков, и мы потеряли его в толпе. Мы обшарили весь клуб, проверили даже гримерную. Оттуда меня только что выкинули.

— А подвал?

— Заколочен. Правила противопожарной безопасности.

— А наверху?

— Нету. Цинк, я свое дело знаю. Вперся даже в кабинет управляющего. Там Ирокеза тоже нет.

— Значит, он должен быть где-то…

Лампы вдруг погасли, и клуб погрузился во тьму. Из-под занавеса, скрывавшего подмостки, заструился призрачный бледно-серый свет. Потом занавес пошел вверх, и из кулис на сцену, клубясь, пополз туман (сухой лед положили в воду). Декорация изображала кладбище: сцену устилал слой настоящего дерна; из него, точно сломанные клыки из гигантской челюсти, торчали светящиеся сталагмиты надгробий. В глубине темнел склеп из папье-маше, его поддельный каменный свод венчал ухмыляющийся череп. На плоской могильной плите в центре сцены обнималась парочка.

Мощный аккорд, взятый на бас-гитаре, потряс клуб. Кое-кто в зрительном зале даже отшатнулся под напором волны сверхнизкого звука. Однако парочка преспокойно миловалась.

Бас громыхнул во второй раз, и кладбищенская земля заходила ходуном. Один за другим из нее выбрались трое гитаристов-зомби, среди них и Аксель Крипт. Когда он вновь ударил по струнам баса, один из динамиков взорвался, пуская конические струи дыма. «Ништяк!» — гаркнул кто-то за соседним с Цинком столиком.

Из разверстой могилы взлетел низкий стон. Аксель Крипт подкрался к парочке на могильной плите и под одобрительный рев толпы взмахнул гитарой-топором. Фонтаном ударила кровь, голова ухажера отделилась от тела и улетела в зал, зацепив струны. От звука, грянувшего из колонок, у Цинка застучали зубы. «Бутафория», — подумал он. Могильная плита повернулась, и женщина с манекеном исчезли из вида.

Из ямы поднялась платформа с барабанщиком. Грохот ударных обрушился на публику, как залп гаубиц. Двое живых мертвецов с гитарами начали бешеную музыкальную атаку, громоздя жесткие, хрипатые «металлические» фуззы.

Стон, несшийся из могилы, взлетел до пронзительного воя: двери склепа в глубине сцены распахнулись.

Из черного зева гробницы, вопя, словно банши, которой загоняют под ногти горящие бамбуковые лучинки, выпрыгнула Эрика Цанн. Едва ее ноги коснулись подмостков, она движением фехтовальщицы прянула к публике и кровожадно оскалилась, вся — сила и ярость.

Покуда зрители мужского пола мечтали о том, как их колья поразят солистку в самое сердце, Чандлер не сводил глаз с могилы на авансцене и думал: вот как ушел Ирокез.

Рэй Хенглер стоял на виду у толпы и с хитрой усмешкой смотрел на сцену.

Англия, Лондон

Суббота. 11 января. 6: 44

В эту самую минуту за 4707 статутных миль [24] от клуба «Ид», в другом часовом поясе, в ист-эндской квартирке за кухонным столом сидел человек.

На столе лежали газетные вырезки, разделенные на три стопки. На пачке сообщений о взрыве в «Римских парных банях» вместо пресс-папье лежал дистанционный взрыватель. Верхняя вырезка во второй стопке кричала: «УБИЙЦА ИЗ КАНАЛИЗАЦИИ НАНОСИТ УДАР».

Наудачу выбрав две заметки, он пробежал глазами текст.

«Сан» писала:

Убийца-Вампир! Убийца из канализации! Джек-Взрывник!

КРОВАВАЯ БАНЯ

В Лондоне безраздельно царствует страх. Страх перед незнакомцами. Страх перед чудовищем из канализации. Страх быть растерзанным. Страх за жизнь детей.

Ей вторила «Стар»:

ИМ РАНО БЫЛО УМИРАТЬ

«Горе притупилось, на смену ему пришел гнев. Я люто ненавижу этого подонка. Я больше не боюсь. Я живу ради мести».

Так Кристофер Хиксон выразил вчера чувства, владеющие близкими восьми девочек, убитых прошлым летом. Семьи погибших считают, что полиция ищет преступника спустя рукава. Хиксон показал нашему корреспонденту плакат с надписью: «НАШИ ДЕТИ МЕРТВЫ! НА ОЧЕРЕДИ — ВАШИ!»

— За девять месяцев, — сказал он репортерам, — ни одного ареста. Теперь вот кто-то названивает друзьям жертв и угрожает: «Вы следующие!» А полиция слишком занята Убийцей из канализации и Взрывником, чтобы помнить о нас. Ей нет до нас дела.

Человек положил вырезки на место и закончил выстругивать деревянную рукоятку двенадцатидюймовой пешни, изображавшую чудовище.

УБОИНА

Ванкувер, Британская Колумбия

12 : 07

Пока Цинк наблюдал за Хенглером, внимавшим «Вурдалаку», в нескольких милях от клуба в переулок за мясокомбинатом въехал «форд-мустанг». Водитель заглушил мотор, выключил фары и вместе с пассажиром вышел из машины.

Переулок, темный и пустынный, находился в промзоне, неподалеку от порта. Ночь была ясная, высоко в небе стояла луна. Вдруг набежавшее облако скрыло ее от глаз. По переулку гулял хлесткий ветер; он свистел в проводах и развевал полы длинного плаща вокруг ног человека в двубортном костюме. Придерживая одной рукой шляпу, «гангстер» плотно запахнул на груди лацканы.

— Че это за гадюшник? — спросил Ирокез.

— Недавнее приобретение, братан, — объяснил Сид Джинкс [25] — Ветер сегодня лютый. Пошли внутрь.

Джинкс взял с заднего сиденья две пластиковые литровые бутылки светлого пива «Уитни пэйл» и дипломат и пошел отпирать черную дверь. Внимательно оглядев тихий переулок — никого, лишь серый кот бесшумно крадется куда-то, — он сказал:

— Давай, братан. Пока будем дожидаться Хенглера, хлопнем пивка.

Ирокез понятия не имел, на кой ему этот недоделок. Во-первых, он с трудом понимал его: Джинкс говорил как натуральнейший британец, Ирокез же вырос на восточной окраине Ванкувера, где китаезы и арабы попадались на каждом шагу, а англичашки — редко. Смысл жизни Ирокеза составляли три вещи: чтоб хорошо стояло, тусоваться в клубе и гонять на «Харлее». И вдруг нате, ему на голову сваливается чудак, которого он знать не знает и знать не желает, и давай трындить без остановки, а о чем — хрен разберешь. Не мешало бы вшивым англикам выучиться говорить по-английски как все нормальные люди говорят…

Засирать мозги мужик взялся еще в клубе. Он схватил Ирокеза за руку, когда тот проталкивался через толпу к Хенглеру, и уволок от сцены раньше, чем парень разобрался в происходящем. «Не сюда, братан», — были первые слова этой харкоты. — «Ты нам хвост привел, п-падла. Надо ж хоть немного шевелить мозгами!»

Интересно, все англичашки тявкают как бобики? «П-падла»! Нормальные люди первые полслова так не выплевывают.

Потом чертов Джинкс загнал его в какой-то люк на сцене.

— Подожди в подвале, в уголке. Хенглер сейчас спустится.

Он сорок минут околачивался в этом занюханном подвале, гадая, хули они себе воображают… за дурака держат? С чего они взяли, будто он не просек, что его пасут? Не хрен человека с полпинка записывать в дебилы! А этот вшивый адвокатишка заявил: ты, мол, парень, не психуй, перестанет вонять жареным — тебя сразу позовут.

Да загребись они все! Он сам слинял от легавых. Они думают, он полез бы к Хенглеру, если б у него кто-нибудь висел на хвосте? Да пошли они к…

А когда перед самым представлением подъемник спустил ихнюю сраную платформу обратно в подвал, угадайте, кто на ней приехал? Хенглер? Хрен-то. Сраный Сид Джинкс.

У Ирокеза уже не раз мелькало подозрение, что Джинкс — голубой.

— Хенглер велел передать, братан, что ты отбываешь на Барбадос. А через пару недель — в Монтану, там у него мясоразделка. Вернешься под другим именем, с новой ксивой, и накроется ихний суд медным тазом. Кстати, вытащить тебя из кутузки было непросто. Дорогое оказалось удовольствие. В общем, Хенглеру, чтоб все утрясти, понадобится время. Ты улетаешь сегодня первым рейсом. Но здесь он с тобой базарить не будет. Слышь, давай тяпнем, пока нас не взяли за жопу.

Чертов Сид Джинкс в полосатом гангстерском прикиде разливался соловьем о «козырных ребятах» и «урках», выбившихся в «авторитеты», вякал что-то о «щипачах» и «кид-няках» и вовсю корчил из себя блатного — «Калуки в шалмане хавал толстый бутерброд».

На кой ляд Хенглеру сдался этот козел? Думает, этот придурок ему новых людей наберет? Слышал бы он, как этот ган-дон по дороге в соседний с клубом подвал распинался про каких-то Крэев — «Ронни, п-падла», то, да «Регги, п-падла», се, — а кто, блин, ваше такие эти сраные Крэи? «Охотники» Джин-кса и слушать бы не стали, враз бы опустили придурка.

Всю дорогу — сперва в «мазде», потом в гараже, где они по-быстрому пересели в «корвет», потом в «корвете», потом в «мустанге», который ждал их у моста, — английский недоделок пел только об одном: как эти Крэи проводят в жизнь правило «не стучи на своих». «Не стучи», блин, подумал Ирокез. Второе любимое словечко Джинкса после «п-падлы».

Ирокез устал повторять, что избавился от хвоста, но Джинкс не унимался и талдычил, что Крэи-де «мужики башковитые, осторожные, оттуда и весь их фарт». Вот потому-то — Ирокез за баранкой, чертов Джинкс с картой на коленях — они битый час колесили по городу, чтоб наверняка отвязаться от легавых. То, что Ирокез знал городишко как собственный хер, не играло никакой роли — Джинкс в пижонской черной рубашечке и белом галстучке-хреналстучке восседал рядом с ним и командовал: «поворачиваем, братан» и «сейчас будет Кэмби-стрит».

И наконец, слава яйцам, они приехали.

На самом деле (и Ирокез это прекрасно понимал) он завелся оттого, что в клубе, по дороге к люку на сцене, Джинкс его обшмонал. Искал «жучка», трепач вшивый, будто Ирокез под одежкой весь обмотан проводами. Вот мразь. Суслик жирный.

Коридор за дверью черного хода оказался темным и узким, как штрек в забое. Впереди, в главном цехе, одиноко горела матовая стоваттная лампочка.

Сид Джинкс, шагая за Ирокезом, вдруг сказал:

— Понимаешь, Крэи своего держались железно, вот в чем штука. Потому-то Ронни и Регги в Лондоне ходили не просто в авторитетах — в королях. Ронни вообще лютый, п-падла, полный отморозок. Зато уж если берется за дело, концов не найдешь. Мне рассказывали, там один мужик скурвился, настучал на братву. Новичок в кодле, ну и оказался перевертыш. А у Ронни с дятлами просто: исповедь третьей степени с причинением острых моральных и физических страданий.

Джинкс хихикнул, радуясь найденному иносказанию.

— Разделал мужика под орех. Не любит, когда братаны ему шарики крутят. Перебил руки, ноги, потом раздробил лопатки и взялся за ряшку: челюсть, зубы, зенки. А потом всего порезал… фу-у-у. Ей-богу, всего расписал. Ронни и меня обучил, чего делать с дятлами. Будь Ронни сейчас на воле, он бы всем нынешним стукачам показал, где раки зимуют. Но Ронни, браток, парится в Бродмуре, выходит ненадолго, стало быть, не скребет.

«Стукачам, е-мое, — снова подумал байкер. — По жопе себе настучи, пидор бри…».

Пуля вошла Ирокезу в затылок и разнесла лицо. «Охотника» швырнуло на пол, и он ничком проехался по коридору, оставляя кровавый след. «Хорошая штукенция», — подумал Джинкс, взвешивая пистолет на руке.

В «Иде», пока Ирокез ждал в подвале, Джинкс попросил у Хенглера чистую пушку и получил «Ингрем М-10» сорок пятого калибра с двенадцатидюймовым глушителем. Тяжелые пули-сорокапятки поражают цель, полностью сохраняя свою энергию, однако, поскольку их начальная скорость меньше скорости звука, выстрел практически не слышен. На глушитель (насадку диаметром 2.25 дюйма в четырех и 1.75 дюйма — в восьми дюймах от дульной части ствола) был надет полотняный изолирующий чехол. В итоге выстрел, который разнес Ирокезу голову, прозвучал не громче шороха ветра в траве.

«Так-то, братан», — подумал Сид Джинкс.

С минуту Джинкс стоял неподвижно, смакуя радость удачного выстрела, затем переступил через труп Ирокеза и пошел в глубь коридора, к цеху.

Там он разделся. Двубортный костюм, белый галстук и черная рубашка отправились на вешалку, и Джинкс облачился в длинный фартук из толстой резины. Завязав, тесемки, он открыл принесенный с собой дипломат и достал оттуда резиновые сапоги и пару резиновых перчаток. После этого он огляделся.

Разделочный цех занимал помещение площадью двести на двести футов. Джинкс вобрал взглядом страшные крюки, к которым подвешивали туши, тяжелые деревянные двери в большую кладовую-холодильник, сверкающие нержавеющей сталью гигантские машины для переработки сырого мяса и разбросанные по цеху разделочные столы и колоды, у которых днем трудились мясники. Запах смерти ласкал ноздри.

Джинкс вернулся в коридор, где на полу распростерся Ирокез. Покряхтывая от усилий, затащил труп в цех и взвалил на разделочный блок. За мертвецом, как слизистый след за улиткой, тянулась широкая полоса загустевшей крови.

Несколько минут Джинкс разглядывал изуродованное лицо Ирокеза.

«Да, — равнодушно подумал он. — «Ингрем» — самое то».

Он осторожно, одним пальцем, потрогал обломки кости, острыми шипами торчавшие из дыры, которая зияла на месте носа байкера, и решил отныне использовать только сорок пятый калибр. После этого он раздел Ирокеза, открыл дипломат, выгрузил оттуда множество разнообразных блестящих приспособлений и инструментов и на их место уложил вещи байкера.

Вернувшись к вешалке, Джинкс снял с полки плексигласовый шлем, похожий на маску сварщика. Вообще-то он любил, когда во время работы кровь брызгала ему в лицо, — он упивался близостью смерти и сознанием, что имеет над ней власть. Но сегодня требовалось уничтожить все следы, а принять душ время не позволяло.

«Ну ладно, — подумал Джинкс. — Потерпим до Лондона».

И отсек бритвой гениталии — он всегда сперва отрезал член и яички, считая их своими трофеями. Затем тесаком отрубил Ирокезу голову, вынул глаза и пристроил рядом с отрезанными половыми органами. Получилось некое подобие лица; член изображал нос.

Сменив нож на скальпель, Джинкс рассек мягкие ткани груди и живота по средней линии от шеи к лобковой кости и с помощью хирургических кусачек и расширителей вскрыл грудную и брюшную полости, добираясь до внутренних органов.

Справа от разделочного блока блестел раструб загрузочного отверстия промышленной мясорубки. Анатомируя Ирокеза с точностью и тщательностью хирурга, Джинкс методично отправлял пласты мышечной ткани и внутренние органы в машину. Когда он закончил, на разделочном блоке среди последних лососинно-розовых волокон и лоскутьев кожи белели кости.

Отыскав среди принесенных инструментов портативную, работающую от сети костную пилу, Джинкс с помощью удлинителя подключил ее к ближайшей розетке и проверил. Серповидное, усаженное мелкими острыми зубьями полотно величиной с детский кулачок быстро завибрировало.

Джинкс приступил к расчленению скелета Ирокеза. В ушах звенело от пронзительного визга пилы, ноздри заполнял кислый запах жженой человеческой кости. Закончив, он перенес все части скелета в дробилку, где кости перемалывало в муку, сырье для собачьего корма. «И вырастут наши песики большие и сильные, с привитым с детства вкусом к почтальонам», — с улыбкой подумал Сид Джинкс.

Он вернулся к разделочному блоку и занялся головой.

К краю колоды была приделана откидная деревянная доска с тисками. Джинкс поднял ее, закрепил в нужном положении и зажал голову Ирокеза в тисках. Он надрезал бритвой кожу по бокам от «ирокеза», снял с мертвеца узкую полоску скальпа и пристроил ее над прочими страшными трофеями, закончив собирать головоломку под названием «портрет Чудовища Франкенштейна».

Вид пучка волос заставил Джинкса на миг вспомнить о Деборе Лейн и об укромном местечке у нее между ног. Но он отогнал эту мысль, сказав себе: делу время, потехе час. Сперва съешь пирог, потом подлизывай глазурь.

Джинкс расположил жужжащую пилу над пустыми глазницами, откуда свисали черепно-мозговые и зрительные нервы, и под острым углом опустил ее на голову Ирокеза. Зубья глубоко вгрызлись в лобную кость. Потом дрожащее полотно на миг зависло над затылком байкера и вошло в темя. Аналогичные пропилы были сделаны в обеих височных и клиновидных костях над самыми губками тисков. Выпиленный костный квадрат походил на люк, ведущий в черепную коробку. Джинкс острием скальпеля подковырнул его и отбросил в сторону. Открылась поблескивающая оболочка, скрывающая поврежденный мозг Ирокеза, и Джинкс осторожно удалил непрозрачный мешочек.

Настала очередь мозга. Осторожно подцепив его за лобные доли, Сид отсек снизу нервы, перерезал стволовую часть чуть ниже разорванного пулей продолговатого мозга (там, где в свод черепа входит спинной мозг) и сдвинул на лоб забрызганный кровью плексигласовый щиток.

Взяв кусочек плоти, Джинкс задержал его в футе от лица и вновь подивился хитрым завиткам и складкам, в какие были собраны серые и белые бугорки мягкой ткани, и таинственным расселинам между ними: он держал в руке средоточие умственной и физической деятельности Человека. Его суть.

Джинкс осторожно сжал мозг и задрожал, когда тепло живой ткани проникло сквозь резину перчатки. Он медленно разжал руку. Липкое вещество льнуло к пальцам, словно было его, Джинкса, частью и повиновалось ему. Сид Джинкс почувствовал эрекцию.

Спустя несколько заполненных острейшими ощущениями минут Джинкс вернулся к мясорубке и кинул в нее мозг Ирокеза. Потом собрал свои страшные трофеи, засунул их в опустевший череп байкера, набросил вместо крышки содранную с головы кожу, вынул череп из тисков, отнес к дробилке и бросил в ее зияющую пасть.

Он включил обе машины, и разделочный цех наполнился скрежетом шестерен и хрустом костей.

Следующие полчаса Джинкс энергично чистил водяным паром тот участок цеха, где работал. Затем он забрал из машин поддоны с костной мукой и размолотой человечиной и отнес их под двери холодильной камеры. Вернувшись к разделочному блоку, вымыл и уложил инструменты. Мясорубку и дробилку обработал крепким раствором мыла и тоже прочистил паром. Протер резиновый фартук и плексигласовый шлем и убрал эту спецовку мясника на место. Потом облачился в черную рубашку, белый галстук, двубортный костюм и плащ. Надел шляпу и темные очки.

В заключение он подошел к холодильной камере и открыл створку двери. Оттуда, превращая дыхание Джинкса в туманные облачка пара, ударил морозный воздух. Стараясь не запачкаться, Джинкс зашел в кладовую и поставил поддон с костной мукой на полку к другим поддонам с кормом для собак.

Он снова вышел в цех за тем, что недавно было бренной плотью Ирокеза, вернулся и спрятал лоток среди других таких же лотков с колбасным фаршем. «В понедельник, — подумал Джинкс, — ванкуверские потребители получат с купленными сосисками чуть больше протеина».

«ТУННЕЛЬ ЛЮБВИ»

Англия. Лондон

9: 01

Флит течет под землей от Хемпстед-Хит и Хайгетских прудов в северной возвышенной части Лондона через Кэмден-таун и Кингс-Кросс и впадает в Темзу у моста Блэкфрайерс. Именно там королевский адвокат Эдвин Чалмерс лишился зрения, а с ним и жизни.

К западу от Флита, тоже под землей, несет свои воды из Хемпстеда на юг Тайберн. В окрестностях Риджент-парка он по чугунной трубе, встроенной в кирпичный пешеходный мостик, пересекает канал Грэнд-Юнион. Отсюда, из Маленькой Венеции, можно доплыть на лодке до расположенного восточнее Лондонского зоопарка. До середины прошлого столетия (когда внезапный строительный бум поглотил деревушку Хемпстед) в верховьях обеих рек, ставших теперь частью канализационной системы Лондона, зеленели луга. Сегодня Хемпстед-Хит можно по праву назвать одним из красивейших парков города — по выходным его 790 акров магнитом тянут лондонцев на север.

Южная часть Хемпстед-Хит, отданная под аттракционы, выходит к открытой воде неподалеку от того места, где в канализационном туннеле заперта подземная река. Этот увеселительный парк, несомненно, знавал лучшие времена. Первое, что замечаешь, зайдя в ворота, это запах жареного лука, рыбы и чипсов, воздушной кукурузы и сахарной ваты. Вас ослепляют ярчайшие огни и краски, а в ушах звенит от криков публики, катающейся на каруселях. Всякий луна-парк по сути — театр машин: «американские горки», «чертово колесо», «мертвая петля», «чудо-поезд», «осьминог», электрические автомобильчики. Не исключение и Хемпстед-Хит.

— Попытайте счастья! — кричит ярмарочный зазывала. — Заходите! Заходите! — А вокруг бьют в колокол и стреляют, щелкают по дереву пульки в тире, рокочет органчик карусели, монотонный голос выкрикивает номера в лото, от игровых автоматов доносятся назойливые звонки, слышен угрожающий скрежет металла, бубенцы, и все это сливается в сплошную какофонию.

Поначалу в глаза бросаются блеск и роскошь, обманчиво дешевые и неряшливо-безвкусные.

Присмотревшись получше, вы видите панков.

Насилие в павильоне смеха — это вовсе не смешно.

«И вредит делу», — думал Ленни Коук.

Коук был зазывалой до мозга костей, представителем вымирающего племени. Он напоминал бультерьера — среднего роста, широкоплечий, коренастый, на толстых кривых ногах. По-ярмарочному щеголеватый наряд Коука был самую малость потерт на сгибах, в галстуке торчала булавка с поддельным бриллиантом, а набалдашником трости служила фигурка Панча. В вороватых глазах Ленни Коука проглядывало его жизненное кредо: «Видишь ты, дружок, одно, а получишь са-авсем другое». Эта философия имела последствия: пронизанный красными жилками нос Ленни был перебит в нескольких местах.

До того как пристраститься к спиртному, Коук работал на «американских горках». Потом, несколько лет назад, на него снизошло вдохновение, и он заработал за сезон кучу денег, продавая ребятишкам воздушные шары, наполненные двуокисью азота — веселящим газом. За те двенадцать месяцев, что Ленни провел за решеткой, лишай и рок-мода успели прикончить сексуальную революцию и помогли воскресить романтику. Вернулись юбки, и у воздушных потоков в «Павильоне смеха» опять появилась возможность задирать подолы, на миг являя публике трусики. Мальчишкам, которые не прочь наспех потискать подружку, очень кстати пришелся бы «Туннель любви». Поэтому Ленни, за версту чуявший барыш, построил и «Павильон смеха», и «Туннель любви».

Извращенцы, подонки и тронутые всегда любили луна-парки, но, пока Ленни сидел, что-то изменилось: в дебрях жилых кварталов вокруг Кэмден-тауна расплодилось поколение враждебных всему сопляков, нюхающих клей. Луна-парк заполонила орда недочеловеков, вооруженных бессмысленными ухмылками и выкидными ножами.

Сначала двое или трое бритоголовых помочились на ребятишек, катавшихся на карусели.

Вскоре к игровым автоматам зачастили хулиганы, и дня не проходило без того, чтобы какой-нибудь оболтус, скрытый от посторонних глаз спинами приятелей, не вскрыл железным прутом кассу и не набил себе карманы.

Затем шпана повадилась грабить киоски. Двое головорезов затевали драку, отвлекая продавца, а третий тем временем перемахивал через прилавок и выгребал из кассы выручку. Иногда они просто захватывали лоток с воздушной кукурузой и, превратив его в груду обломков, забирали деньги, какие удавалось найти.

В прошлом году положение стало невыносимым.

Шпана теперь громила все, что попадалось на глаза. Банды из Челси и Милуолла, стоя под качелями, бомбардировали отдыхающих камнями, банками и бутылками. В хозяина чертова колеса, словно в деревянную утку в тире, выстрелили стальным шариком из рогатки. Потом в «Павильоне смеха» изнасиловали двух девочек-подростков. Продажа билетов резко снизилась. Парк развлечений закрывался.

«Добро пожаловать в мир «Заводного апельсина», пропади он пропадом», — подумал Ленни.

Коук не мог решить, что разобрать сначала — «Павильон смеха» или «Туннель любви», — ив конце концов бросил монетку.

Утро выдалось пасмурное, собирался дождь, но это не отпугнуло зевак. Они слонялись вокруг, путаясь под ногами у рабочих, которые демонтировали аттракционы: разбирали на несколько сотен частей стальные рельсы, сматывали кабели, снимали фонари и прожекторы и паковали генераторы в деревянные ящики.

«Туннель любви» в течение нескольких лет приносил Коуку неплохой доход. В этот искусственный проток, построенный вблизи открытого фарватера и снабженный двумя шлюзами, впускным и выпускным, поступала вода из канала: тут катались на гондолах. Однако с прошлого сезона туннель не заполнялся и сейчас был забит сухими ветками, листьями, обертками от жевательной резинки и окурками. Коук подошел к заднему шлюзу и поднял ворота. В металлический желоб для гондол побежала вода — сперва мутным тоненьким ручейком, потом темно-бурой струей, потом стремительным пенящимся потоком. Она поднялась до отверстия в стене, питавшего «Туннель любви», и хлынула внутрь, чтобы в следующий миг, подобно потоку крови, извергнуться из стока на фасаде. По ее поверхности теперь плыли радужные разводы бензина и смазки — лодки приводил в движение особый механизм. Увлекая с собой мусор и грязь, скопившиеся за год на дне желоба, бурлящий поток исчез в устье входа, замкнув круг. Уровень воды в протоке поднимался, пока не достиг четырехфутовой отметки.

Оставив задний шлюз открытым, Коук перешел к передним воротам. Он поднял их и следующие несколько минут провел с лопатой в руках, направляя мелькающий в воде мусор по течению в большой канал. Покончив с этим, он закрыл передний шлюз.

Затем он разобрал билетную будку и упаковал ее для отправки в Шотландию. Пока Коук трудился, какой-то долговязый некрасивый парень клянчил, чтобы он один последний разочек пустил лодки. Коук вскинул голову, собираясь сказать этому типу, что утопит его в канале, если он не отстанет, и ему бросилось в глаза угрюмое выражение лиц других прохожих. Может быть, оттого, что бесполезно растраченную юность уже не вернуть?

Старый зазывала призадумался: он безошибочно чуял возможность заработать тридцать-сорок фунтов.

И вот, как только билетная будка была разобрана и запакована, Ленни пошел в сарай за «Туннелем» и выволок оттуда четыре из десяти плоскодонных гондол. Спустив одну из них на воду, он багром отвел ее к впускному шлюзу «Туннеля» и включил механизм. Под водой загрохотал мотор, от вращения установленных на дне лопастей по поверхности пошли слабые волны. Лодка качнулась и стукнулась о деревянный причал.

Художник, оформлявший вход в «Туннель», превратил его в рот сексапильной красотки: между изогнутыми луком Амура ярко-алыми пухлыми губами зиял темный зев. Когда Коук подключил к сети освещение, саркастический голос у него за спиной произнес: «Переделай рот в зад, приятель! Дело пойдет бойчее».

Захихикала девчонка.

Коук повернулся к наблюдавшей за ним парочке. Парень с пушком на подбородке обнимал за плечи толстозадую девчонку в облегающем свитере. Оба не таясь курили марихуану.

— Отец, прокати за полтинник. Дай залезть чувихе под юбку.

— Дикки! — Девчонка, хихикая, оттолкнула его. Коук подмигнул пареньку:

— Не жмоться.

— Ладно, фунт. По рукам?

Коук пожал плечами, помедлил и вдруг хитро улыбнулся. Он не мог устоять перед искушением надуть простаков.

Придерживая гондолу багром, Пенни помог ребятам забраться в лодку и оттолкнул ее от причала. Суденышко ткнулось в борт канала и раскачиваясь — парочка приноравливалась к движению, стараясь сохранить равновесие, — поплыло к зеву туннеля.

Коук проводил взглядом гондолу, медленно скрывшуюся в черной пасти.

Из глубины туннеля за ее приближением наблюдали другие глаза.

— Отвали! У тебя руки холодные! — хихикала девчонка.

— Брось, Мэнди, зима на дворе. Ну, будет, зайка.

— Отзынь. Хорош лапать!

— Что ж я, зря целый фунт угрохал?

В туннеле было черным-черно. Лодка, покачиваясь, плыла вперед, грохотал двигатель, журчала вода. Впереди за мокрыми окошками в мерцании красных и голубых огней виднелись бюсты давно покойных звезд экрана — Рудольфе Валентине, Джин Харлоу, Марлен Дитрих, Боу. Над водой склонилась Мэй Вест из папье-маше; за годы любопытные пальцы покрыли ее грудь слоем грязи. В лучах ультрафиолета лилово светились призрачные Дэвид Наивен, Кэри Грант, Трэйси, Хепберн, Гейбл и Ли.

— Что это за ископаемые, Дикки? — спросила Мэнди.

— Не знаю, зайка. Без понятия.

Только они миновали одну из мрачных витрин, снаружи прогремел оглушительный взрыв. Усиленное пустотой эхо прокатилось по туннелю. Девочка испуганно вздрогнула, гондолу качнуло.

— Ты что, сдурела? — крикнул парень, хватаясь за планшир.

Мэнди отчаянно завизжала. Она визжала и не могла остановиться: перед самым носом лодки из воды всплывало что-то скользкое.

Дикки охнул и шарахнулся от возникшего перед ними чудовища.

Радиоуправляемая бомба, взорванная из «Туннеля любви», была начинена горючими веществами — измельченным парафином, алюминиевыми опилками, термитом и керосином. Особым образом устроенный детонатор срабатывал по радиосигналу. Смертоносное приспособление подбросили в черный мешок для мусора за комнатой смеха. Взрыв взметнул в воздух двадцатифутовые языки огня, полетело битое стекло, и началась паника.

Никто не услышал криков в «Туннеле».

У чудища, поднявшегося из воды, была черная скользкая шкура и насекомьи, несоразмерно большие глаза. Дышало оно сипло, с бульканьем и клекотом, словно воздух вырывался из перерезанного горла. Вдруг правая рука монстра резко опустилась.

Когда в бедро Дикки косо вонзилась острая сталь, парень завопил от боли и инстинктивно отпрянул, но лишь порвал артерию и разворотил рану. Из ноги фонтаном ударила кровь, обрызгав Мэнди. Вновь опасно раскачав гондолу, девочка ударила мокрое чудище ногой в лицо.

Зазвенело разбитое стекло, и неведомая тварь с шумным плеском рухнула в поток.

— У меня кровь! Кровь! — истошным голосом вопил Дикки. С каждым ударом сердца из поврежденной бедренной артерии на стены туннеля выплескивалась кровь.

Гондола налетела на подводное препятствие, вздрогнула и накренилась.

Мэнди в один миг перегнулась через орущего Дикки и ударила кулаком по невидимому под поверхностью предмету. Освобожденная гондола поплыла к выходу из туннеля.

Снаружи от охваченного огнем деревянного строения разбегались люди.

Едва гондола показалась из туннеля, Дикки потерял сознание и рухнул на дно лодки.

Мэнди взглянула на его ногу, откуда толчками выплескивалась кровь, и, к своему ужасу, увидела, что бедро парня пригвождено к сиденью пешней.

Резная ручка пешни изображала Чудовище из Черной лагуны.

МАМА (Я)

Ванкувер, Британская Колумбия

1: 03

Сегодня мы празднуем твое Первое Пришествие 11 января. Не потому ли этой ночью твое благословенное сияние так ослепительно, мама? Я знаю, Господь ждет, когда мы с тобой вновь обретем друг друга — навсегда. И это будет мой рай.

Помнишь мое обещание? Судьба покарает твою племянницу за то, как она обошлась с тобой. Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным… И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее.

Я скажу тебе тайну жены сей и зверя, носящего ее, имеющего семь голов и десять рогов… И разорят ее, и обнажат, и плоть ее съедят, и сожгут ее в огне.

Что же все-таки ты думаешь о своем сыне теперь, когда ты видишь все, мама? Ты понимаешь, о чем я? Не поклоняться бесам и идолам… которые не могут ни видеть, ни слышать, ни ходить… Кто имеет ум, тот сочти число зверя… число его шестьсот шестьдесят шесть.

Я прощаю тебе, что тогда ты не любила меня так, как любишь теперь.

С днем рождения, мама.

ИЗВРАЩЕНКА

Ванкувер. Британская Колумбия

1: 06

— Смотрел «Запретную планету»? — спросил Карадон.

— Нет, — ответил Цинк.

— Вот слушай: в 2200 году — плюс-минус год — на Аль-таир-4 прилетает космический корабль — разобраться, куда пропала предыдущая экспедиция. Они находят там сумасшедшего ученого, Уолтера Пиджена, и чудовище. Оно разгуливает на свободе и с ходу принимается делать из астронавтов котлеты. И это чудовище невидимое, понимаешь? Его нельзя увидеть. Нельзя почувствовать. Нельзя поймать. В общем, к концу фильма Уолтер Пиджен смекнул, что убийца — это чудовище из подсознания. Из его подсознания, понимаешь? Что оно — проявление его самых темных желаний, и поскольку ему хочется, чтобы чужие убрались вовсвояси, то, когда он засыпает, монстр ускользает из подсознания и перерабатывает экипаж звездолета в фарш. Неплохая идея, верно? Чудовище из подсознания. Вот кто такие, с моей точки зрения, дегенераты из этого клуба. [26]

Чандлер рассмеялся.

— Билл, ты настоящий философ.

— Нет, — ответил Карадон. — Я просто очень любопытный. Что для полицейского большой плюс.

Они сидели в машине без опознавательных знаков, припаркованной на противоположной стороне Хастингс-стрит в полуквартале от «Ида». Тьма переулка надежно скрывала их от глаз публики, потихоньку расходившейся из клуба. Карадон — он сидел на месте водителя — достал с заднего сиденья спортивную сумку. Вынув из нее термос с кофе и два пластиковых стаканчика, он протянул один Чандлеру.

Чем больше Цинк узнавал о Карадоне, тем сильнее недоумевал: этому человеку семью заменяли сорокадюймовый проекционный телеэкран, видеомагнитофон «Зенит» и девять тысяч видеолент. По долгу службы Карадон тайком наблюдал чужие жизни — и, возвращаясь домой, включал экран и коротал время за тем же занятием. Его мозг пропускал через себя все — «Полицию Майами: отдел нравов», «Даллас», Бенни Хилла, Утенка Даффи. Билл знал ответ на любой банальный вопрос.

— Эй, — позвал Карадон. — А ну посмотри.

Чандлер взял бинокль и поймал в поле зрения клуб. Оттуда только что вышли Рика Хайд, она же Эрика Цанн, солистка «Вурдалака», и бас-гитарист Аксель Крипт. С минуту они стояли, разговаривая, на северной стороне Хастингс-стрит, затем попрощались и разошлись.

Чандлер опустил бинокль: перед машиной прошла компания молодых посетителей клуба. Среди них была девчушка не старше четырнадцати лет. Заметив сидящих в машине мужчин, она на миг распахнула зимнее пальто и продемонстрировала корсет из китового уса. Потом показала язык, рассмеялась и побежала догонять остальных.

Карадон покачал головой и облизнулся с притворным вожделением.

— Эх, нет у нас закона… Чандлер ткнул его локтем в бок:

— Есть, есть.

— Ты любишь ужасники? — спросил Карадон.

— Не очень, — ответил Цинк. — Мне ужасов и на работе хватает.

— А я люблю, — сознался осоновец, отхлебывая кофе. Они молча сидели в машине, не спуская глаз с дверей клуба, и терпеливо ждали появления Хенглера. Толкавшаяся в «Иде» толпа мало-помалу растворилась в ночи, боязливо расступавшейся вокруг неоновых огней Хастингс-стрит.

— Ты тоже думаешь, что они вредно влияют на психику?

— Что вредно влияет на психику?

— Ужасы — фильмы, книги, пленки. Ну, ты знаешь. Чандлер пожал плечами.

— В какой-то степени — да.

— В какой?

— Ты же был сегодня в клубе.

— Ты про чудищ из «Ида»?

— Не совсем. Но кое у кого там есть проблемы.

— Ты говоришь, как критик, — сказал Карадон. — А знаешь, почему такая прорва критиков с пеной у рта топчет ужасники?

— Нет. Но уверен, ты меня просветишь.

— Литературу ужасов пишут не ради ухода от действительности. Черная фантастика — жанр личного противостояния, а критики, болваны, этого не понимают. Мне всегда казалось, что чем выразительнее они кривятся и заламывают руки, тем сложнее и серьезнее проблемы их собственной психики.

Чандлер усмехнулся.

— Послушай, Билл. Сколько асоциально настроенных сопляков в джинсах ты перевидал с тех пор, как пришел в полицию? Ты знаешь, о ком я, — озлобленные и страдающие от собственной озлобленности, погрязшие в субкультуре и агрессивных рок-фантазиях. Ты не докажешь мне, что эти фантазии не влияют на их образ мысли и поведение, не направляют в антиобщественное русло. Я знаю, о чем говорю, сам видел. Так что в определенном смысле ужасы действительно вредно влияют на психику. В данном случае — подливают масла в огонь.

— Жены некоторых вашингтонских сенаторов с удовольствием познакомились бы с тобой, — заметил Карадон. — Организаторши кампании против «порно-рока».

— Дудки, — ответил Чандлер. — Я считаю, сами они куда опаснее того, с чем борются.

— Ладно, вернемся к нашим баранам, — сказал Карадон.

— Билл, мы оба знаем, что любой ужасник, будь то книга, фильм или комикс, пытается отыскать в нашем подсознании тот уголок, где живут самые примитивные инстинкты.

— Пока я с тобой согласен.

— Нормальная человеческая психика, — продолжал Цинк, — одновременно и постоянно работает на двух разных уровнях — сознательном и подсознательном. Тенденция нашей жизни — каким-то образом сбалансировать оба эти уровня так, чтобы добиться ощущения психической гармонии. Именно это дают нам самые сильные ужасники.

— По-прежнему согласен, — сказал Карадон. — Валяй дальше.

— Но они опасны другим: придуманные ужасы могут толкнуть того, кто воспринимает прочитанное или увиденное как собственный болезненный бред, на попытку воплотить его в реальном мире. Возьмем, например, человека, который в силу психического нездоровья существует в отрыве от реальности. Он живет своим подсознанием, полностью отрезанный и изолированный от сознания. Ты пока согласен со мной, Билл?

Карадон кивнул.

— Следовательно, гармонии между сознанием и подсознанием сумасшедший может достичь лишь в одном случае: если приведет реальность в соответствие со своими иллюзиями. Иными словами, если попытается сделать страшную сказку былью.

— Ну и что же? — спросил Карадон.

— А то: когда безумец, стремясь к психической гармонии, пробует воплотить свои или чужие фантазии в повседневной жизни, то страшный вымысел превращается в страшный факт. Принцип «искусство отображает жизнь» подменяется принципом «жизнь отображает искусство».

— Интересно, кто из нас философ? — спросил Карадон.

Северный Ванкувер. Британская Колумбия

1: 45

Розанна Кийт, еще очень бледная после приступа железистой лихорадки, была в белом шелковом пеньюаре; глубокий вырез кружевного корсажа открывал полную грудь. Из высокой прически выбилось несколько непокорных прядок.

Она только что закончила набрасывать лицо одной из обнаженных фигур, перенеся на лист свои черты, но вторая фигура оставалась безликой. Взглянув на часы, она подумала: «Через пятнадцать минут он будет здесь». Она считала, что у всех мужчин — молодых, старых, безобразных — к члену приделано кольцо, за которое их можно водить. Такие мужчины всегда были для нее легкой добычей. Но с недавних пор у Розанны появились иные вкусы в любви. Неограниченные средства открывают множество новых дверей.

Розанне доставлял удовольствие только секс по ее правилам. Ей нравилось властвовать безраздельно, нравилось приказывать «сделай то, сделай это» и мгновенно получать отклик. Но больше всего ей нравилось покупать унижение красивых людей. Интересно, молодой человек из «Службы подкрепления», который сейчас придет, тоже из таких?

Розанна обожала смазливых мальчишек с лицами киногероев, которые зарабатывали себе на жизнь, выступая в роли жеребцов. Мальчиков, питающих пристрастие к красивой одежде, шикарным автомобилям, кокаину, шампанскому и экзотическим заморским уголкам. Мальчиков, снедаемых разнообразнейшими желаниями, но не имеющих ни гроша за душой. Розанна давала им эти гроши — до тех пор, пока расходы окупались. Сверх того она выплачивала самцам премию за каждую минуту успешной борьбы с эрекцией, которую всеми силами старалась вызвать.

Когда она доставала со дна стенного шкафа любимые игрушки — ремень для разделения ягодиц перед поркой, плетеные сандалии, кожаный корсет на шнуровке, приспособление из ремешков, не позволяющее садиться, жесткий ошейник, корсет для члена, колпачки для сосков, — в дверь позвонили.

Посмотрев на часы, Розанна подумала: он пришел на тринадцать минут раньше. Она встала, ущипнула себя за соски, чтобы те напряглись и затвердели, и подошла к двери.

Но, открыв ее, нахмурилась. Красивый лоб прорезала неожиданная морщинка.

— Ты? — удивленно спросила Розанна.

Ванкувер. Британская Колумбия

1 : 46

— Это очень давний спор, — сказал Билл Карадон. — Вопрос о нравственности черной фантастики возник более ста лет назад. И сегодняшнее ломание копий — не что иное, как новое щупальце старого осьминога.

Чандлер подлил из термоса кофе.

— Ты, небось, не читал ни «Страшные сказки», ни «Байки из склепа»? — спросил Карадон.

— Не читал, — подтвердил Цинк.

— В тридцатые годы «Страшные сказки» и «Рассказы об ужасном» объявили «кроваво-кошмарной чушью», «низкопробной макулатурой, загрязняющей сознание американской молодежи». Потом, уже в пятидесятые, индустрия комиксов, опередив подкомиссию Сената, задавила и «Байки из склепа», и «Страшное подземелье», и «Обитель страха», и прочие произведения того же рода. А в Британии Черчилль попросту провел закон, запрещающий комиксы ужасов. Поэтому происходящее сейчас на юге — попросту повторение цикла.

— Маловато в тебе консерватизма для полицейского, — заметил Чандлер.

— Если я работаю в полиции, это не значит, что здравый смысл я должен оставлять дома.

— Верно, — ответил Цинк.

— Ты же не убиваешь почтальона, получив неприятное письмо, — продолжал Карадон. — Если книга или фильм толкают сумасшедшего на преступление или если он совершает убийство под рок-музыку, виновато его безумие, а не фантазия писателя, режиссера или композитора. Зодиака вдохновляла астрология. Сын Сэма общался с соседской «говорящей» собакой. Хочешь знать, что я думаю?

— Слушаю тебя внимательно, — ответил Цинк. Слежка за подозреваемым обычно составляет самую скучную часть работы полицейского. Но не в эту ночь. Карадон, отнюдь не глупец, несомненно, говорил искренне. Неважно, прав он был или ошибался: большинство людей до того печется о своей репутации, что не рискует откровенничать из-за боязни выбиться в глазах общественности из рамок принятого стандарта. Цинк на дух не переносил подобную публику.

— Терпеть не могу олухов, которые в упор не видят реального положения вещей, — заявил Карадон. — И не люблю, когда сильные мира сего пытаются навязать мне надуманную концепцию миропорядка. Знаешь, почему людям нравятся ужасники?

— Да, — усмехнулся Чандлер. — Потому что сверхъестественные события символизируют частные проблемы невротического характера.

— Нет. Потому что древние идеи выжили и существуют в современном сознании. Многие активно не принимают жанр ужасов по двум причинам: или их чересчур пугает содержание ужасников, или они считают развлечения подобного рода жестокими и разлагающими. Думаю, за снобизмом вторых кроется тот же страх, что у первых.

— Мне кажется, дело не только в этом, — сказал Чандлер. — Нападение чудовища само по себе ужасно. А страшнее всего человек-чудовище. Смотрел «Муху»?

— Конечно. По-мо-ги-и-те! - пропищал Карадон. Чандлер засмеялся.

— Готов поспорить, ты не знаешь, что сценарий этого фильма написал Джеймс Клавелл, — улыбнулся Карадон. — Автор «Сегуна». Свою последнюю книгу он совсем недавно продал за пять миллионов долларов.

Чандлер моргнул.

«Поразительно! — подумал он. — Ну откуда Билл берет эти факты для посвященных?»

— Ладно. Ты говорил… — подсказал Карадон.

— Когда-то «Муха» до того напугала меня, деревенского мальчишку, что я чуть не наложил в штаны. Мы с братом жили в одной комнате, так вот летом мухи там…

— О! — перебил Карадон. — Хенглер!

3: 33

— Во времена Черной смерти, — сказал Чандлер, — церкви в Европе украшали костями. Подумай об этом применительно к тому, о чем говоришь.

Они с Карадоном сидели в машине неподалеку от дома Хенглера в Шонесси. Это скромное жилище с винным погребом на две тысячи бутылок и столовой, куда вела потайная дверь, стояло на просторном участке, где хватало места не только трем садам, но и теннисному корту, площадке для сквоша и очень большому бассейну. Из «Ида» Хенглер (а следом за ним и Цинк с Карадоном) отправился в ночной игорный клуб, а оттуда — домой, и полицейские готовы были протрубить отбой.

— А насчет «Мухи», — подмигнул Карадон, — не знаю, утешит тебя это или нет, только многие считают латексную маску, которую Бен Най сделал для этого фильма, его лучшим творением. Дэвид Кроненберг сейчас снимает продолжение.

— Все равно обидно, — вздохнул Цинк. — Ты назвал меня трусом.

— Я только сказал, хочешь посмотреть настоящий ужасник, возьми Ромеро, «Рассвет…» Эй, смотри.

От особняка по подъездной аллее шел Рэй Хенглер. В тридцати футах от машины Карадона он повернул и направился по Энгус-драйв к телефонной будке на углу. Там он принялся нетерпеливо прохаживаться туда-назад, словно чего-то ждал.

Через семь минут Хенглер торопливо поднял телефонную трубку — как подумали полицейские, после первого же звонка.

— Записать бы этот разговорчик, — вздохнул Чандлер. Оттуда, где стояла их машина, ничего не было слышно.

— Все сделано.

— Чисто?

— Был человек — нет человека. Как говорится, жизнь — мясорубка.

Хенглер засмеялся.

— Хочешь, подкину еще работенку?

— Оплата прежняя?

— Нет. Речь о легавом.

— Это будет намного дороже. Надбавка за риск.

— Его зовут Цинк Чандлер.

— Где его найти?

— В «Прибрежном». Восьмой этаж.

— Эту гостиницу я знаю.

— Вот и ладушки. Спустишь с него шкуру. С живого. В буквальном смысле. Если принесешь мне в пакетике харю этого Чандлера, получишь премию, пять кусков.

Карадон в машине сказал:

— Интересно, с кем это он? И о чем?

ЧЕРНЫЙ МУЗЕЙ

Англия. Лондон

12: 15

Лондон — ее Лондон — рассыпался, разваливался на части, но она не могла понять, когда начался этот распад.

Она хорошо помнила, как в детские предвоенные годы гуляла с матерью в Риджентс-парке. Мать внушала ей: Хилари, ты живешь в самом цивилизованном городе мира. И добавляла: «И этому помогает наш папа».

Хилари всегда гордилась тем, что по традиции британский «бобби» не носит оружия. Муниципальная полиция — ее полиция — являла образец долготерпения. Хилари как-то спросила у отца, почему он не носит пистолет. Отец ответил: «Оружие заразно. Если мы вооружимся, тотчас возрастет число вооруженных преступников. И они начнут стрелять».

Сейчас десяти процентам сотрудников британской полиции официально разрешалось иметь оружие, и в недавних инцидентах погибло пятеро ни в чем не повинных людей. У посольства Ливии застрелили констебля. Другого констебля забили ногами на улицах северного Лондона. Третьего пырнули ножом на территории, прилегающей к дому миллионера. На Тотнэм обнаружили цехи, где делали бомбы, и гаражи, превращенные в хранилища бензина, — стоило чиркнуть спичкой, и они превращались в западню для полицейских. Для подавления очередных беспорядков в городе заготовили пластиковые пули и слезоточивый газ, а аэропорт Хитроу у всех на виду патрулировали снайперы из отряда Д-11, вооруженные штурмовыми пистолетами «Хеклер и Кох».

Ренд не могла унять беспокойство. Куда катится страна?

Если бы ей все-таки пришлось назвать дату начала подлинного упадка, она выбрала бы конец шестидесятых, эпоху правления братьев Крэй. Хилари, тогда рядовой констебль, сыграла очень незначительную роль в выдвижении Ярдом обвинения против близнецов. Но чутье подсказывало ей, что Крэи навсегда изменили облик преступного мира Британии. Ронни, главный в этой паре, очень интересовался Капоне и чикагскими гангстерами начала тридцатых годов. Полученный опыт Крэи использовали для создания собственного «дела» и пересадили американский стиль организации преступности на почву Ист-Энда. А это означало появление массы огнестрельного оружия.

Нынешняя полиция напоминала вооруженный лагерь.

Ты совсем заработалась, подумала Хилари Ренд.

Она повернулась от окна кабинета к шести сотрудникам, сидевшим на стульях, выстроенных перед ее столом.

— Господа, знакомьтесь: Бэйзил Плимптон. Поговорим о канализации.

Первыми работниками коммунального хозяйства были выгребалы, иначе — золотари. Появились они восемьсот лет назад и занимались тем, что чистили вонючие средневековые британские нужники, по два фунта за отхожее место (и это на пороге четырнадцатого столетия!). Работа была опасная: в 1326 году золотарь по имени Ричард, по прозвищу Парашник, свалился не в чью-нибудь, а в свою выгребную яму и «погиб страшною смертью, утопши в собственном дерме».

Около 1596 года сэр Джон Харингтон изобрел ватерклозет. Сэр Джон изготовил два образца: один для себя, другой для своей кузины, королевы Елизаветы I. Увы, изобретение не прижилось, и к началу 1810 года миллионный Лондон задыхался от смрада двухсот тысяч отхожих мест, переполняемых нечистотами, загрязнявшими подземные реки и в итоге опорожнявшимися в Темзу.

Даже пешая прогулка по улице в то время могла обернуться рискованным предприятием. Английский домашний санузел в ту пору был представлен ночным горшком. Его содержимое выплескивалось из окна с криком «гардалу-у!» (от французского gardezl'eau [27]), и горе тому англичанину, кто владел только родным наречием!

К середине прошлого века назрела настоятельная необходимость что-то предпринять. В сороковые годы девятнадцатого столетия в Англии свирепствовала холера. 1858-й прошел под знаком Великого Зловония: лондонский воздух в тот год сделался столь отвратителен, что окна палаты общин занавесили шторами, пропитанными хлорной известью. Стали поговаривать о переезде правительства в верховье реки, в Хэмптон-Корт.

Проблему решил сэр Джозеф Базальжетт, инженер, член муниципальной комиссии по градоустройству. В период между 1859 и 1865 годами он создал шесть «отводных стоков». Они используются и по сей день. Три таких стока тянутся с запада на восток параллельно Темзе в северной части бассейна реки, три — в южной. Эти стоки-перехватчики соединяются с основной канализацией, выводящей потоки нечистот на север и на юг, и отводят их на восток, препятствуя попаданию в Темзу.

Канализационной системе сегодняшнего Лондона более ста лет. Она работает по принципу самотека. Отходы из проложенных под улицами города небольших местных стоков общей протяженностью 13 тысяч миль, изливаются в семьсот миль главных туннелей, идущих на север и на юг. Кое-где под их кирпичными сводами текут подземные реки, когда-то открыто стремившие воды через Лондон.

Сто с лишним миль отводных стоков начинаются в западной части города туннелями не более четырех футов высотой. Благодаря их яйцевидной форме вода по ним течет тем быстрее, чем ниже ее уровень. По мере продвижения на восток высота этих туннелей, забирающих содержимое основных стоков, достигает одиннадцати футов. Накопленные отходы, проделав немалый путь вниз по течению, сбрасываются в Бекстонский очистной комплекс на севере и Пламстедский — на юге. Ежедневно подземные каналы Лондона пропускают через себя полмиллиона галлонов сточных вод.

Инженер Бэйзил Плимптон, представитель Управления водным хозяйством Темзы, мужчина средних лет, сопровождал свой рассказ активной и выразительной жестикуляцией. О канализации он мог говорить бесконечно и, читая лекцию, напоминающую скорее драматический монолог, выкуривал сигарету за сигаретой. Когда Хилари Ренд наконец представила его Брейтуэйту и четырем детективам Ярда, в ее кабинете плавали густые облака сизого табачного дыма.

— Позвольте дать вам некоторое представление о том, с чем вы столкнулись, — Плимптон взмахнул руками. — Две с лишним тысячи лет Лондон существует не только над, но и под землей. Под нами — и построенная римлянами канализация, и прорытые в средние века туннели и подземелья, чье точное расположение неизвестно. До середины прошлого века канализация строилась частным порядком. Ни о каком централизованном ведении записей и речи нет. Даже известная нам сеть стоков столь загадочна, что ее исследование и специальная видеосъемка завершатся дай Бог к середине девяностых годов.

Во время второй мировой войны после немецких бомбежек в развороченной взрывами земле открылось такое, о чем мы и не подозревали. В нашу канализационную систему входит сто пятьдесят миль неоготических основных стоков. По ним можно обойти весь Лондон. На любой лондонской улице примерно через каждые сто футов вы найдете люки, ведущие в эти туннели. Кроме того, с ней сообщаются тысячи миль частных стоков. Они узкие, и ходить по ним трудно, но в принципе можно.

Прибавьте к этому восемьдесят две мили трубопроводов, двадцать миль правительственных коммуникаций, сотни тысяч миль туннелей для телефонных, телевизионных и электрических кабелей, трубы для подачи чистой воды и газа, гидравлику, подземку, туннели для других видов транспорта, дороги и каналы под Темзой, донные части каналов, укрепленные подземные убежища и сооружения, которые служили обороне города в прошлом и, возможно, еще послужат в будущем, заброшенные склады и погреба, старые, давно пустующие банковские хранилища — и все те скрытые от любопытных глаз диковины, что неизбежно скапливаются под городом, где землю копают и перекапывают в течение двух тысячелетий.

Вдобавок все эти системы, густо пронизывающие толщу земли у нас под ногами, либо соединяются, либо перекрываются, либо переплетаются между собой.

— Короче говоря, — подытожила Ренд, — чтобы контролировать этот лабиринт, полиции следует в несколько тысяч раз увеличить штат Ярда?

— Да. И работать вам придется в полной темноте. Мест, где в туннели просачивается свет с поверхности, очень мало.

В кабинете установилась тишина: детективы переваривали услышанное. Что если эта информация нужна не только для охоты на Убийцу из канализации? Вдруг Вампир и Джек-Взрывник тоже использовали подземную сеть проходов? По городу рыщут сразу три опасных маньяка…

— Давайте рассматривать проблемы по очереди, — решила Ренд. — Начнем с происшествия у моста Блэкфрайерс.

— Там в Темзу открывается Флитский ливневый коллектор, — вставил Плимптон, для наглядности изобразив руками заглавное «Т».

— Вот факты, — продолжала Хилари. — В Ярд поступил вызов категории 999. Какой-то мужчина — он говорил с американским акцентом — сообщил, что у подножия стены набережной произошло несчастье. Прибыв на место, речная полиция обнаружила на камнях русла реки кровь, несколько глиняных птичек и бинокль с вставленными в окуляры шипами, похожий на тот, что хранится в экспозиции Черного музея Скотланд-Ярда. Труп ни под мостом, ни в Темзе не нашли. Однако наши сотрудники обратили внимание на то, что огромная дверь, закрывающая устье расположенного неподалеку стока, прикрыта неплотно — как выяснилось, из-за застрявшей на выходе тачки. Осмотр выявил следы, указывающие на то, что тело затащили в канализационный туннель. Что, по-вашему, это могло бы означать?

— Ну-с, — Плимптон подошел к плану лондонской канализации, прикнопленному к стене, и показал на нем искомое место, — сначала вы должны понять, как работает сток. Базальжетт, построивший нашу систему, перегородил основные туннели дамбами. Эти дамбы встают на пути потока нечистот и заворачивают его во вспомогательные магистрали «запад» и «восток», препятствуя тем самым попаданию сточных вод в Темзу. Однако в период дождей отводные каналы перестают справляться с объемом заполнения основных стоков, и избыток воды, перехлестывая через дамбы, попадает в разгрузочные ливневые стоки и по ним в Темзу. В северном течении реки — сорок стоков, в южном — тридцать. Под Темзой стоков нет.

— Поскольку нас интересует канализация в верхнем течении реки, нельзя ли нам сосредоточить поиски там и вдвое сократить объем работы? — спросила Ренд.

— Под Темзой есть и другие туннели, и если он пользуется люками, то может перейти через реку по любому мосту.

— А если он уносит тела в одно из ответвлений канализации или куда-то в ее окрестности?

— Нет. Тогда ему будет очень нелегко перейти через реку.

— А подробнее? — сказала Хилари.

— Лондонская канализационная система работает по принципу самотека, и отводные стоки проложены ниже основных протоков «север» и «юг». Если впустить в канализацию реку, систему затопит и она выйдет из строя. Поэтому устья всех стоков в Темзу снабжены тяжелыми металлическими заслонками, которые открываются под давлением потока только наружу, выпуская содержимое канализационных туннелей, но не позволяя речной воде хлынуть внутрь.

Вся дождевая вода попадает прямиком в канализацию. Когда уровень потока в канализации выше уровня воды в реке во время отлива, заслонки открываются и выпускают сточные воды. Когда уровень воды в реке выше уровня потока в канализации, заслонки закрыты и сточные воды либо оказываются заперты в подземных туннелях, либо устремляются в другие ливневые стоки.

— Значит, — сказала Ренд, — сток возле моста Блэкфрайерс открывается только во время отлива?

— Да.

— И когда сточные воды вытекут, заслонка должна захлопнуться?

— Да.

— Однако в нашем случае поток вынес к устью стока тачку. Заслонка захлопнулась раньше, чем тачка упала в реку; в результате ее заклинило. И кто-то получил доступ в канализацию со стороны реки.

— Возможно. То-то повезло! Там не было брошенной лодки?

— Нет.

— Тогда, если только ваш убийца не пересек Темзу вплавь и не спустился по лестнице с набережной — не забывайте, сверху он не мог видеть устье стока, — остается единственная возможность: он пришел и ушел через канализацию. Во сколько это произошло, вы говорите?

— Примерно в половине восьмого утра. Плимптон пожал плечами.

— По-видимому, нападение произошло на обнажившейся полосе речного дна. Затем тело затащили в незакрытый сток. Остается выяснить, откуда появилась жертва. Из канализации вместе с убийцей?

— Нет, это не вяжется ни с биноклем со встроенными шипами, ни с тем, что труп унесли. Мне кажется, ловушку расставили на случайную жертву. На кого-нибудь с реки или на прохожего с набережной. Место преступления определил случай — тачка, застрявшая в устье стока. Если бы не заклинило заслонку, преступник нанес бы удар в другом месте.

— Кого бы вы ни искали, — заметил Плимптон, — ему неслыханно везет. Или он хорошо знает канализацию. Все заслонки на устьях стоков двойные, одна — наружная, другая, дублирующая, устанавливается внутри туннеля. Если они не захлопнулись, срабатывает сигнализация. Сами заслонки такие тяжелые, что мы открываем их при помощи блока и тали. Попасть в канализацию и уйти по туннелю преступник мог только одним путем: поднять труп по лесенке-трапу, расположенной рядом с внутренней заслонкой, перелезть через верх и спуститься с другой стороны. Это вообще-то можно сделать. По-моему, Черная Пантера тоже пользовался канализацией?

— Да, — ответила Ренд. — Но вот убийца там. Куда он может уйти?

— По основным стокам очень легко уйти на север и на юг. Они пронизывают весь Лондон. А вот по отводным стокам можно двигаться только с запада на восток: здесь поток постоянный. К тому же понадобится резиновый плот. Но, опять-таки, и это осуществимо. Впрочем, проблема движения — лишь одна из многих. В канализации вас подстерегают бесчисленные опасности: внезапные сильные приливы, недостаток кислорода на определенных участках сети, скопление газов, образующихся в процессе гниения, в частности, сероводорода — он ядовит — и горючего метана. Да и обстановка там не из приятных. Туннели наводнены крысами, мышами, грибами, плесенью, угрями, лягушками и сотней иных малоприятных созданий. За 1965 год в лондонской канализации убили 4 650 000 бурых крыс. Сейчас их насчитывается там еще десять миллионов. Нужен особый склад психики, чтобы любить канализацию.

— Значит, мы ищем работника коммунального хозяйства? — спросила Ренд.

Плимптон покачал головой.

— Если бы все было так просто. Но увы. Все присутствующие слышали о цифровых картах? Нет? Хорошо, я объясню, что это такое. Берем карту, составленную Картографическим управлением Великобритании, помещаем на чертежную доску и сверху накладываем очень мелкую сетку, сплетенную из тысяч тончайших проволочек. Перекрестья этих проволочек будут соответствовать точкам горизонтальной плоскости. Затем наносим глубины: каждая точка в той или иной степени смещается по вертикали. Все это заносится в компьютер и хранится в виде сорока проекций, или «слоев». Когда мы вызываем цифровую карту, на экране появляется трехмерное изображение. Нажатием клавишей на клавиатуре можно получить любой профиль или вид сверху. Перспектива задается вращением верньера. Всякий, кто располагает такой картой лондонской канализации, может, введя в компьютер определенную последовательность команд, проложить маршрут или ряд маршрутов между любыми двумя ее точками.

Плимптон помолчал.

— В мае прошлого года кто-то вломился в контору Управления водным хозяйством Темзы в Дрейтон-парке. Взломщики унесли дискеты с цифровыми картами, составленными Комиссией по газификации Северной Темзы, Городской комиссией по электрификации, Городским отделом телекоммуникаций, отделом здравоохранения при Большом городском совете и нами. Если тот, кто украл эти карты, умеет пользоваться компьютером, он может составить миллионы разных подземных маршрутов, позволяющих пробраться в любой уголок Лондона.

— Господи! — прошептал детектив-инспектор Дерик Хон.

Вскоре в кабинете остались только старший суперинтендент детектив Хилари Ренд, консультант Министерства внутренних дел врач-психиатр Уинстон Брейтуэйт и детектив-инспектор Дерик Хон, правая рука старшего суперинтендента. Хон был без шляпы и потому зачесал на блестящую лысину несколько прядей.

Пили чай.

— Носом чую, — проговорил Хон, — из всех, о ком заявлено как о пропавших, самая вероятная жертва нападения под мостом Блэкфрайерс — это адвокат Чалмерс. Он слишком хорошо жил, чтобы все бросить, а кроме того, от моста рукой подать до Миддл-Темпл.

— Согласна, — кивнула Ренд. — И еще мне кажется, Убийца из канализации — американец с восточного побережья Штатов. Сужу по голосу: вызовы 999 записываются на пленку.

— Министерство внутренних дел проверяет это, — отозвался Дерик Хон. — Но из-за нынешнего обменного курса янки просто запрудили город. Насколько нам известно, Убийца из канализации впервые заявил о себе восемь дней назад. Может быть, он в Лондоне всего пару недель. А может, очень давно.

— Уинстон, как по-вашему, зачем Убийца из канализации оставляет на месте преступления разные предметы? Цилиндр и разбитое зеркало на Стоунгейтском кладбище. Окровавленный бинокль со встроенными в окуляры шипами и несколько глиняных птичек под мостом Блэкфрайерс. Оба преступления схожи.

Доктор задумался, потом сказал:

— Подобные попытки привлечь к себе внимание — например, дразнить полицию, оставляя на месте преступления загадочные улики, — типичны и для психотиков, и для психопатов. Такой субъект убежден в своем превосходстве над остальными: он хитрее, умнее, лучше их; он никогда не ошибается, а если все-таки порой даст маху, то исключительно по вине окружающих. По сути, такой убийца говорит: «Я не могу ошибиться. Вам до сих пор не удавалось поймать меня? Посмотрим, что вам даст это». Здесь, — пояснил Брейтуэйт, — мы имеем дело с самоутверждением. В крупных городах вроде Лондона подобные бессистемные убийства порождают всплески паники — этого и добивается преступник. Оставляя таинственные, темные по смыслу «улики» и тем самым заставляя полицию ломать голову над мотивом преступления, он получает двойное удовлетворение. Это игра, в которой правила диктует убийца. Он говорит: «Вы должны расшифровать мое послание и прислушаться ко мне — а не то пеняйте на себя!» В восьмидесятые годы прошлого века Джек-Потрошитель изводил лондонскую полицию язвительными эпистолами. Пример из недавнего прошлого — Зодиак, славший в полицию Сан-Франциско письма, зашифрованные с помощью астрологического креста, наложенного на круг. Когда их наконец удалось расшифровать, в одном из них прочли: «Я буду заново рожден в Раю, господином над теми, кого убил».

Кроме того, Зодиак прислал американским полицейским обрывок рубашки своей жертвы. Но и Джек-Потрошитель однажды отправил в Ярд кусок почки убитой им женщины. Невил Хит, Чарльз Мэнсон, Бостонский душитель, Петер Кюртен, Сын Сэма, Охотник за головами — все вели себя одинаково. То же сделал на прошлой неделе и ваш Джек-Взрывник с его цветами.

Однако подобная игра обрекает убийцу на провал. В действительности он страстно жаждет известности. Но анонимная известность — сущая мука, убийца горько разочарован. Приходит миг, когда нельзя дольше безнаказанно оставаться в центре внимания — а без новых преступлений слава меркнет… Порочный круг замыкается, и преступник вынужден вновь убивать, убивать, убивать.

Конечно, порой к славе настоящего преступника примазывается подражатель. Он совершает похожие преступления или выступает с заявлениями, которые психологически служат к вящей славе истинного убийцы — вспомните поддельные письма и пленки в деле Йоркширского потрошителя. Настоящий убийца может разоблачить самозванца только одним способом: вновь убить и опять сделаться центральной фигурой. Психологическая потребность в личной известности почти стопроцентно гарантирует такую реакцию. Или же, — продолжал Брейтуэйт, — может быть, в вашем случае истинная причина поддразниваний — это желание бросить вызов лично вам и тем самым дать противнику-полицейскому конкретный облик. Даже Мориарти хочется перехитрить не кого-нибудь, а Шерлока Холмса.

— А что вы думаете о предметах, оставленных Убийцей из канализации? — спросила Ренд.

Брейтуэйт покачал головой.

— Трудный вопрос, Хилари. Их связь с преступлениями — плод больного рассудка.

— Надо попытаться, — настаивала детектив. — Это единственная зацепка.

— Ладно. Начнем с бинокля. Вы говорите, похожий есть в Черном музее?

— Да. В 1945 году девушка из Саутгемптона получила его по почте в подарок на девятнадцатилетие. В приложенной карточке говорилось, что если она опробует его, то будет «сражена наповал» тем, как он приближает предметы. Однако ножи по чистой случайности привел в действие отец девушки. Того, кто прислал бинокль, мы не нашли.

— Вы, конечно, просмотрели список посетителей Черного музея?

— Да. Но убийца с равным успехом мог прочесть о нашем бинокле в книге.

— Ну ладно, — сдался Брейтуэйт. — Теперь о керамических птичках. Их можно толковать более широко. Воспользуемся методом свободных ассоциаций. Назовите мне первое, что приходит вам в голову, когда вы слышите слово «птицы».

— «Пел соловей на Беркли-сквер», — ответила Хилари. — Птицы над «белыми скалами Дувра».

— Альфред Хичкок, — встрял Хон.

— «Малиновка, малиновка к нам прилетит весной»…

— Стоп! — прищелкнул пальцами Брейтуэйт. — Я это видел. Хичкоковские «Птицы»!

— Помните фермера с выклеванными глазами? — спросил Хон.

Все озадаченно переглянулись. Наконец Ренд нарушила затянувшееся молчание:

— Давайте подумаем не торопясь.

— Чтобы прикончить жертву, Убийца из канализации использует необычное оружие, — подсказал Брейтуэйт.

— И оставляет нам, — добавил Хон. — А потом сам звонит в Ярд, чтобы прилив наверняка не успел унести бинокль.

— И рассыпает на месте убийства горсть глиняных птичек, чтобы мы могли связать ослепление жертвы с конкретным фильмом ужасов. Ну и что? — недоуменно спросила Ренд.

— Давайте перейдем к находкам с кладбища Стоунгейт, — предложил Брейтуэйт. — С чем ассоциируются зеркало и цилиндр?

— Безумный Шляпник, — сказала Хилари. — «Алиса в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье».

— «Фред Астер», — сказал Хон. — В. К. Филдс. «Щеголь с Пикадилли». «Призрак…»

Громкий стук в дверь помешал ему договорить. В комнату заглянул полисмен из отдела расследования убийств.

— Похоже, опять, шеф. В луна-парке около Хемпстед-Хит.

НАПАДЕНИЕ

Ванкувер. Британская Колумбия

5: 07

Чандлер вернулся в «Прибрежный» ранним утром — или, если угодно, поздней ночью — на втором дыхании и под впечатлением от разговора с Карадоном. Мысль его бурно работала, тело же, одеревеневшее от многочасового сидения в машине сперва у клуба «Ид», потом у игорного клуба и, наконец, возле особняка Хенглера, нещадно ломило. Цинк знал, что если не разомнет сведенные мышцы, то не сможет нормально выспаться.

Поэтому он поднялся в номер, переоделся в теплую куртку, прихватил перчатки на цигейке, вышел из гостиницы через черный ход и в обход Коул-Харбор по Сиуолл направился в парк Стенли.

Человека, шедшего за ним следом, он не заметил.

Сид Джинкс, хотя и оставался по-прежнему в черной рубашке и белом галстуке, сменил пиджак и плащ на короткую кожаную куртку. Шляпа и очки тоже исчезли.

Возвращения легавого Джинкс ждал на автостоянке. Его первоначальный план был таков: дойти за фараоном до его комнаты и, когда он станет отпирать дверь, наехать на него с пером. Конечно, прикончит эту сволочь Сид потом, когда сдерет с него шкуру. Нет, просто, приставив легавому нож к почкам, он вместе с ним зайдет в номер, свяжет голубчика, сунет ему в пасть кляп и примется за дело.

Но парочка, появившаяся в коридоре, все испортила.

Пока Чандлер в вестибюле гостиницы ждал лифт, Джинкс взлетел по пожарной лестнице на восьмой этаж и затаился за дверью в коридор. Ему не повезло: именно эту минуту парочка, развлекавшаяся в городе, выбрала для возвращения в свой номер напротив люкса инспектора.

Джинкс вернулся в вестибюль выработать новый план. Но едва он уселся, чтобы обдумать создавшееся положение, кто бы вы думали появился из лифта и вышел из отеля? Легавый, с которого Сиду заказали живьем снять шкуру.

Сейчас, шагая за Чандлером по плавному изгибу Сиуолл к парку Стенли, Джинкс нащупал в кармане скорняжный нож. И поправил на плече сумку, где лежал электропарализатор «Тэйзер».

Цинк быстрым шагом углубился в парк, полной грудью вдыхая холодный морской воздух, порывами налетавший с Тихого океана. Он миновал гребной и яхт-клуб, темными силуэтами очерченные на фоне ослепительного неонового сияния мириад окон в многоэтажных башнях делового центра города. Был час отлива, и мокрый песок у подножия Сиуолл блестел в лунном свете серебром. Из зоопарка доносился вой полярного волка.

Цинк, профессионал высокого класса, прекрасно понимал: Рэю Хенглеру опять удалось ускользнуть из сетей. Пусть КККП и Министерству юстиции известно, что рок-продюсер — король наркобизнеса, но где доказательства? Мотоклуб Ирокеза, «Охотников за головами», поймали с поличным — но покуда Рэй Хенглер связан с байкерами, решающих доказательств этой связи им не видать.

После перестрелки на бойне, закончившейся арестом: Ирокеза, Бэрк Худ с Кэлом Уичтером устроили так, что байкера выпустили под залог, хотя выдвинутые против него обвинения — распространение наркотиков, вооруженное нападение, ношение и применение запрещенного оружия — предусматривали содержание под стражей. По чистой случайности примерно в это же время в конторе адвоката Глена Троя с его ведома и одобрения прокурору, занимавшемуся делом Хенглера, ненавязчиво предложили взятку. Вышестоящее начальство приказало взять деньги — во-первых, чтобы под этим предлогом до поры замять дело и, во-вторых чтобы создать прецедент и подготовить почву для выдвижения в будущем дополнительных обвинений против Хенглера!» В глазах силы, стоящей за байкером, взятка сделала бы розыгрыш, задуманный ими на свой страх и риск, менее подозрительным.

Чандлер знал, эта сила — Рэй Хенглер. Но доказательств у него по-прежнему не было.

Миновав ворота острова Мертвых, инспектор остановился и закурил. Увенчанные белыми гребнями буруны, дробясь о перемычку, соединявшую парк с островом в бухте, обдавали ее тучами брызг. Цинк пошел дальше.

С исчезновением Ирокеза они лишились единственного выхода на Хенглера. Конечно, и байкер и Хенглер пользовались услугами одного адвоката, но что с того? В ту же контору обращались и сотни других криминальных элементов в городе. Да, Хенглер был в «Иде» в ночь, когда исчез Ирокез, и, как продюсер, имел доступ за кулисы. Следовательно, Ирокез мог пройти за занавес и с помощью подъемника спуститься в подвал — вероятно, самый обычный, граничащий с соседним подвалом или выходящий на улицу. Но, опять-таки, что с того? Поскольку Хенглер лично не встречался с Ирокезом, важнейшего звена в цепи улик по-прежнему недоставало.

Теперь Ирокез испарился, и Хенглер будет гулять на свободе.

Цинк притоптал окурок и двинулся вперед, в сторону Аллилуйя-Пойнт и Девятичасовой пушки. Он сошел с набережной Сиуолл и свернул налево, к тотемам и Броктон-Пойнт.

В пятидесяти футах позади него Джинкс сделал то же самое.

Электрические парализаторы «Тэйзер» производит компания «Кволити криэйшнз», Янгстаун, штат Огайо. Принцип, положенный в основу работы такого парализатора, прост: человеческое тело представляет собой огромную электросеть, в которой можно вызвать короткое замыкание. Длина «Тэйзера» составляет девять дюймов, весит он полтора фунта, и его убойная сила сравнима с убойной силой пули, выпущенной из пистолета тридцать восьмого калибра — вроде того, какой Цинк, переодевшись, оставил в номере.

«Тэйзер» стреляет двумя крошечными иглами, подсоединенными к источнику питания, спрятанному в корпусе. Всадите эти иглы в человека — и, пока вы не уберете палец с курка, через тело жертвы будет проходить парализующий электрический разряд. Полностью подчиняя себе нервную систему, он вызывает серии спазматических мышечных сокращений, исключающих возможность движения.

Один выстрел из «Тэйзера» надолго нейтрализует легавого, Джинкс успеет связать его и затолкать ему в рот кляп. После этого можно будет оттащить фараона в лесок, окаймляющий Броктонский овал, и снять с него, живого, кожу. Но сперва гениталии.

Чем дальше легавый уйдет в темноту, укрывшую парк, тем лучше для Джинкса.

В эту минуту в полумиле от Чандлера и Джинкса, на служебном дворе парка Стенли, Джон Дилэйни с вожделением думал, как доберется до «сладенькой пипки». Мысли его подружки Холли Калдервуд крутились около «длинной, твердой палки».

Невозможно представить себе Ванкувер без Девятичасовой пушки. В старину каждый вечер ровно в девять специально приставленный к ней человек выстрелом возвещал, что время, отведенное для рыбной ловли, истекло. Теперь пушкаря заменили табельные часы, и Девятичасовая стреляет по телефонному звонку с моста Лайонс-Гейт. Освещение у тотемов (среди них есть датированные прошлым столетием) обычно включается с расстояния в пятьдесят футов с помощью астрономических табельных часов. Но в этом месяце обе традиционные процедуры были нарушены.

В том году проходила выставка «Экспо-86». Ванкувер принимал у себя весь мир, и ради того, чтобы миллионы туристов увидели город во всем его электрическом великолепии, от моста Лайонс-Гейт протянули гирлянды иллюминации, а у тотемов и Девятичасовой взялись менять проводку. До окончания работ автоматику вновь заменил человек, управлявший объектами по радио со служебного двора парка.

Человеком этим был Джон Дилэйни. Именно он на закате включал и в два часа ночи выключал освещение у тотемов. Именно он каждый вечер ровно в девять палил из пушки.

Приближаясь к тотемным столбам, Чандлер думал об Ирокезе.

Ванкувер — один из главных героиновых центров мира, наркостолица всего западного побережья. С начала века героин с опиумных полей Золотого треугольника и Золотого полумесяца везут морем через китайский Гонконг в Ванкувер. Отсюда он уплывает на восток или на юг, в Штаты.

Разумеется, само собой ничто не делается: на службу «предприятию» поставлена ванкуверская организованная преступность. И если кто-нибудь сваляет дурака, то проще всего избавиться от трупа в парке Стенли.

Цинк имел подозрения, что Ирокез в эту минуту лежит мертвый в лесу, в тридцати футах от него.

На самом деле в тридцати футах от Чандлера стоял Сид Джинкс.

Он прицелился из «Тэйзера» Цинку в шею, чуть выше воротника — из опасения, что иглы могут не пробить куртку.

И начал бесшумно подкрадываться к инспектору.

Тотемные столбы светились в темноте. Всех Буревестников, всех Китов-убийц заливало серебристое лунное сияние. Цинк стоял спиной к Броктонскому овалу, лицом к лесному массиву Пойнт, прекрасному фону для резьбы хайда и квакьютлов, и душа его плутала по лабиринту тех таинственных чувств, какие неизменно рождает встреча с фантастическим искусством.

Сид Джинкс спустил курок. Их разделяло восемь футов.

В полумиле от них, на служебном дворе парка, Холли Калдервуд в высоко задранной юбке, достигнув пика наслаждения, запрокинула голову и крепче обвила ногами бедра Джона Дилэйни. Она лежала на столе в конторе управления парковым хозяйством, а Джон, склонившись над ней, спешил к последнему рубежу, не ведая, что секунду назад Холли задела рукой два рубильника. Один включал освещение у тотемов, другой приводил в действие Девятичасовую.

Это имело самые неожиданные последствия — но Джона Дилэйни в тот момент интересовало совсем другое.

Прогремел выстрел Девятичасовой. Тотемы залил нестерпимо яркий свет.

Цинк Чандлер вздрогнул и резко обернулся.

Парализующие иглы вместо шеи угодили ему в правое плечо. Они не пробили толстую овчину зимней куртки, но влага, осевшая на выдубленной коже, замкнула цепь. Чандлер засветился, точно Электрический человек, и волосы у него на голове встали дыбом.

Когда прожекторы возле тотемов ослепительно вспыхнули и выхватили Джинкса из тьмы, тот испуганно шарахнулся прочь. Было светло, как в полдень самого длинного дня в году. Джинкс повернулся и побежал.

Цинк погнался за ним, но не сделал и двух шагов: его ноги запутались в проводах «Тэйзера», и он растянулся на земле. К тому времени, как он, чертыхаясь, освободился из проволочных силков, наемный убийца исчез в лесу.

Чандлер выудил из кармана куртки сигарету. В последнее время Смерть ходила чересчур близко, а это всегда придает новую ценность жизни.

Затянувшись, он пообещал себе: эта сигарета точно последняя.

В полумиле от него Джон Дилэйни кончил как из пушки.

Ньюпорт, Род-Айленд

Воскресенье, / 2 января. 9: 17

Когда раздался телефонный звонок, Рональд Флетчер в своей берлоге просматривал «Отчеты Верховного суда США». Судебный прецедент, о котором читал поверенный, касался налогов, и принятое по нему решение не на шутку встревожило Флетчера: он испугался, как бы ему не аукнулись прошлые грехи.

Он снял трубку.

— Слушаю.

— Здравствуй, Рональд. — Голос был женский. Флетчер вздохнул.

— Ну что еще? — спросил он.

ЧУДОВИЩА

Нью-Йорк, штат Нью-Йорк

Вторник. 14 января. 16: 50

Дебора Лейн в аэропорту Кеннеди ждала, когда «Дельта эйр» объявит посадку на рейс до Провиденса. Рядом лежала рукопись: два дня в Нью-Йорке Дебора кочевала из издательства в издательство, от агента к агенту, пытаясь всеми правдами и неправдами уговорить их опубликовать ее роман. Разочарованная и донельзя усталая, она закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Позади неожиданно загрохотало и зазвенело: кто-то уронил несколько бутылок беспошлинного спиртного. «Хью Лэм, — ахнул сердитый женский голос, — ну что за руки-крюки, растяпа!»

И Дебора вдруг вспомнила.

Провиденс. Род-Айленд

Среда 23 июля 1969 года. 15: 45

Дверь в спальню Сакса была приоткрыта.

Проходя мимо, девятилетняя Дебора увидела, что он сидит на полу спиной к ней и твердит нараспев: «Хью Лейн, Хью Лейн, Хью Лейн». Дебби не могла разглядеть, что Сакс держит в руках, но всякий раз, шепотом произнося имя, он двигал локтями.

Стены спальни пестрели плакатами и афишами: Кристофер Ли в роли Дракулы, морлоки из уэллсовой «Машины времени», Чейни, Мумия, Лугоши, Вервольф, Карлофф-Франкенштейн. Когда однажды мать при Деборе спросила Сакса, как он может здесь спать, в ответ они услышали: «Это мои друзья. Они меня защищают».

На полке над кроватью выстроились пластиковые модели: Чудовище из Черной лагуны, Призрак оперы, Забытый Узник, доктор Джекил в ипостаси мистера Хайда. С краю в стеклянной банке под крышкой с пробитыми в ней дырочками копошились богомолы. Комната была завалена «черными» комиксами, журналами для любителей ужасов и листками, где мальчик зарисовывал кровавые истории собственного сочинения.

На небольшом столе у самой двери Сакс соорудил из картона римский Колизей. Песчаную арену усеивали пластилиновые трупы гладиаторов. Ради пущего эффекта Сакс вылил на них флакон алого лака для ногтей.

На книжных полках у стола теснились номера «Популярной механики» и другие научно-популярные издания, колбы, пробирки, банки с реактивами, микроскоп.

Под окном булькал компрессором аквариум с пираньями, а рядом Сакс устроил выставку растений-хищников: росянка, венерина мухоловка, кувшинчики, «кобра».

Яростно работая руками, Сакс выпевал: «Хью Лейн, Хью Лейн, Хью Лейн». Дебби отошла от двери и, удаляясь по коридору к ванной комнате, мельком увидела: Сакс что-то кладет в лежащую на полу коробку из-под сигар.

На другой день, когда Сакса не было дома, она прокралась в его комнату и отыскала припрятанную коробку. Внутри лежали семь бумажных полосок — семь рожиц-раскладушек.

Мальчик сложил каждую полоску следующим образом:

Нарисовал на каждом крыле по пол-рожицы:

Дебора потянула за края, и вот что она увидела:

Все семь рожиц напоминали ее отца, Хью Лейна.

ХАКЕР

Англия. Лондон

Среда, 15 января 1986 года, 23: 19

Элейн Тиз приказала Джеку Ому украсть коды доступа к Единой национальной полицейской компьютерной сети и У+К.

Поэтому весь вечер Ом скитался по городу: он бродил по улицам вокруг полицейских участков, высматривая окно, через которое можно было бы заглянуть туда, где стояли связанные с ЕНПКС компьютеры. Обойдя полтора десятка отделений, он наконец нашел и окно, и здание через улицу, обеспечивающее нужный обзор. Джек забрался на крышу, установил видеоаппаратуру и камерой с телеобъективом запечатлел работу оператора ЕНПКС.

Вернувшись домой, в лабораторию, и мысленно сидя за рабочим столом в стальном бункере своего сознания, Ом кадр за кадром просмотрел видеопленку. Так ему удалось установить код доступа, которым пользовалась оператор.

В основу компьютерной системы Скотланд-Ярда положен принцип возможности доступа к ней из любой точки Британии. Поскольку ЕНПКС ежедневно обрабатывает тысячи запросов, у нее нет обычных встроенных средств защиты конфиденциальной информации — ни специализированных линий, ни экранирования оборудования, излучающего измеряемые импульсы, ни автоматического отключения при введении хакерских случайных паролей, ни отслеживания места подключения оператора, ни секретных протоколов пересылки данных. Установка любой из перечисленных защит отрицательно сказалась бы на эффективности работы системы.

Поэтому теперь, когда в руках у Джека Ома оказался код Доступа в компьютер Скотланд-Ярда, он мог в любой момент, по первому желанию, забираться в его банки данных. А значит, они с Элейн Тиз получили возможность узнавать о каждом задуманном Ярдом ходе раньше, чем полиция приведет план в действие. «Неплохо для одного вечера», — подумал Джек Ом.

Стены его лаборатории — настоящей, не воображаемой — и в самом деле были обшиты металлом. Под полкой с расставленными на ней восемью стеклянными банками с восемью маленькими сердцами, вырванными у жертв, стоял холодильник, где хранилась кровь девочек, а перед ним — накрытый плексигласовым колпаком стол для анатомического вскрытия с выточенными в мраморной крышке желобками для оттока. Под этим прозрачным куполом, на глазах у своего мучителя, истекли кровью восемь юных жертв Ома с аккуратно вскрытыми скальпелем сонными артериями. На колпаке лежала книга «Язык цветов».

Перелистывая страницы — пришла пора подобрать два новых букета, — Джек Ом подумал: «Наше второе выступление должно быть куда более ярким».

ВАННА С КИСЛОТОЙ

Ванкувер. Британская Колумбия

Пятница. 17 января. 8-]5

По-мо-ги-и-и-и-те! — металлом звенит в вышине крик.

Цинк запрокидывает голову, чтобы вычленить источник звука. К своему изумлению, он видит паутину, раскинувшуюся на шестьдесят с лишним футов: она накрывает весь цветник и свисает с высоченных пихт, заросли которых и есть парк Стенли. В двадцати пяти футах над землей висит обвитый липкими нитями человек — если того, у кого на плечах мушиная голова, можно назвать человеком. Клейкая слизь, капающая с паутины, перемазала алый китель.

«Эд, нет!» — вскрикивает Цинк, хватаясь за ближайший шелковистый тяж: в отчаянной попытке прийти на помощь. Но его руки и ноги тотчас прилипают к паутине, словно намазанные «суперцементом», и Цинк, как ни старается, не может оторваться от кошмарного зрелища, разворачивающегося наверху.

Гигантский паук приближается. Человек-муха, невнятно причитая, бьется в тенетах. Чандлеру видны шпоры у него на сапогах и капральские нашивки на рукаве. Из одного рукава торчит рука, из другого — коготки насекомого. Черная, покрытая волосками морда, огромные, выпуклые фасеточные глаза. Хоботок подергивается от страха, словно это язык.

Паук нападает.

Он вонзает жвалы-крючки в шею человека-мухи, сдавливает его голову челюстями и долго впрыскивает яд. По телу жертвы прокатываются волны судорог. Задними лапами паук поворачивает добычу, пеленая ее, будто мумию, в кокон из душного шелка. И принимается работать максиллами.

Зазубренные челюсти с хрустом перемалывают голову человека-мухи, паук заливает искромсанную ичоть пищеварительными соком. Эта кашица с хлюпаньем всасывается в желу-док. Нити паутины, отзываясь на звук, гудят, точно телефонные провода. «П-о-м-о-г-и-т-е! П-о-м-о-г-и-т-е!» — пульсируют они, жужжит муха с головой Дженни Копп, а страшное, отвратительное хлюпанье не смолкает, и наконец…

Чандлер вздрогнул и проснулся. И тотчас ему показалось, будто кто-то взобрался к нему на грудь и затаился там, высоко, у самого горла. Он наугад ударил неведомую тварь кулаком, другой рукой нашаривая выключатель ночника.

Яркий свет больно ударил по глазам — Чандлер даже отшатнулся от этого ослепительного сияния. Потом перед ним медленно обрела четкие очертания книга в твердом переплете, спросонок отброшенная им на другой конец комнаты. Обливаясь потом после страшного сна, он понял, что читал в постели и уснул. «Возьми себя в руки, парень», — мелькнула глупая мысль.

Цинк выбрался из-под одеяла, доплелся до ванной и обтер лицо холодным мокрым полотенцем. Он знал, логика сна определяется исключительно требованиями подсознания. Из зеркала угрюмо смотрело виноватое лицо курильщика, истосковавшегося по никотину. Цинк посмеялся бы над собственной глупостью, не будь это столь серьезно.

На столике у кровати зазвонил телефон, и Чандлер вернулся в номер. Повидавшись шесть дней назад в парке со смертью, Цинк перебрался из «Прибрежного» в гостиницу «Сильвия», выходившую на Английский залив. В зашторенное окно барабанил дождь. Подняв трубку на пятом звонке, Цинк буркнул:

— Чандлер.

— Не разбудил?

— Позвонил бы ты на десять минут раньше!

— А, кошмары замучили? — усмехнулся Карадон. — Бросай жрать на ночь всякую дрянь.

Чандлер улыбнулся.

— В чем дело? — спросил он.

— Бери ноги в руки, Цинк. У нас, похоже, появился шанс притянуть Рэя Хенглера за убийство.

Северный Ванкувер, Британская Колумбия

9: 17

Карадон встретил Цинка на первом этаже пансиона «Горизонт».

Стоя перед дверью, открывавшейся по внутренней связи, Чандлер заметил возле дома трассологов. Они — такая уж у них работа — искали отпечатки протекторов, следы ног, брошенный транспорт, оставленные намеренно или по оплошности оружие или одежду, а на дверях четырнадцатиэтажного здания — следы отмычек или фомки. Очень мешал дождь, сеявшийся с обложенного тучами неба.

— Зря стараются, — заметил Карадон. — Целая неделя прошла. Тут и ходили, и ездили, и черт знает что еще.

Из вестибюля повеяло слабым запахом краски.

— В прошлые выходные тут делали косметический ремонт, — пояснил Карадон. — Это и хорошо, и плохо. Либо мы найдем целую прорву отпечатков, либо все они закрашены в два слоя.

— Следы взлома есть? — спросил Цинк.

— Нет, откуда? С утра прошлой пятницы и до середины понедельника входная дверь не закрывалась — проветривали. Маляры работали круглосуточно, прерывались только кофейку попить.

— И всю дорогу в вестибюле?

— Нет, иногда в номере управляющего. Там тоже красили.

— Значит, сюда мог незаметно прошмыгнуть кто угодно? — спросил Чандлер.

— Похоже.

В вестибюле и лифте повсюду был порошок: дактилоскописты взялись за дело после того, как по объекту прошел с пылесосом сержант Боб Джордж. Хотя отпечатки пальцев частенько оказываются самой важной уликой, изъятие вещественных доказательств с места происшествия начинают не с них: порошки и реактивы, используемые при сборе пальцевых отпечатков, способны самым пагубным образом воздействовать на другие находки — волосы, пыль, волокна.

— Вне пентхауса ничего интересного не нашли, — сказал Карадон.

В лифте Чандлер спросил:

— Билл, ты-то здесь откуда? Карадон подмигнул:

— В тот день, когда Ирокеза на наших глазах выпустили из здания суда, я оставил запрос на нашем компьютере известить меня, если кто-нибудь из сотрудников станет наводить справки о Рэе Хенглере, его адвокате, Джордже Геддесе — Ирокезе или о «Службе подкрепления фантазий». И включил туда имена и номера телефонов. Сегодня утром ребята из следственного отдела нашли наверху, в пентхаусе, номер телефона и дали запрос на проверку через компьютер. Мой запрос сработал, и я был извещен. А затем поднял тебя.

Лифт открылся, и они вышли в холл.

У дверей пентхауса они предъявили жетоны и получили значки-пропуска и пластиковые перчатки, чтобы случайно не оставить в люксе отпечатков пальцев или следов пота. Полицейский у двери напомнил:

— Не курить. Не зажигать спичек. И под страхом смерти ничего не бросать на пол.

Криминалист обосновался в гостиной, а значит, главные события разворачивались не здесь. Сюда несли все находки. Их эксперт запечатывал в специальные флаконы, пластиковые пакеты или конверты для хранения вещественных доказательств, требуя при необходимости образцы для сравнения. Каждый объект он снабжал разборчиво написанной этикеткой и отмечал на плане-схеме место его изъятия.

Южная стена гостиной, цельный лист толстого стекла, смотрела на город. «Горизонт» стоял там, где Северный береговой хребет незаметно сходил в море. Цинк поглядел через бухту на парк Стенли и Броктонский овал, где неделю назад его пытались убить. Где-то за ними затерялся отель «Прибрежный», приютивший Цинка в первые дни в Ванкувере. Порывистый западный ветер, налетая с Тихого океана, свирепо швырял в стену-окно холодным дождем. Здесь, на побережье, если не можешь привыкнуть к дождю, остается только уехать.

Войдя в спальню, Чандлер первым делом заметил четыре веревки с петлями, привязанные к столбикам, ввинченным по углам в раму кровати. Стену над постелью покрывали сделан-ные углем рисунки обнаженной натуры, по полу были рассыпаны разнообразные орудия подчинения из садомазохистского арсенала. Сержант Боб Джордж обрабатывал простыни на водяном матраце, у него над душой стоял констебль Нейл Тернер. Чандлер и Карадон направились к ним.

— Боб, Нейл, — сказал Карадон, — познакомьтесь с Цинком Чандлером.

Полицейские кивнули.

Тернеру, сотруднику группы расследования особо тяжких преступлений при следственном отделе (СО), было лет тридцать пять. Он был в гражданском; светлые волосы и мальчишеское симпатичное лицо делали его похожим на калифорнийского серфера. Вместе с напарником, Гаэтаном Дюбуа, Нейл вел дело об убийстве в «Горизонте». Канадские детективы работают парами, как это, в общем, принято во всем мире, и неважно, сколько человек в итоге оказывается задействовано в поимке преступника — всю ответственность за результат несут эти двое. Необычно другое: в Регине, округ Саскачеван, сотрудник КККП получает столь полную и совершенную начальную подготовку, что расследование убийства нередко поручают младшим офицерам полиции. Такому порядку вещей сто шестнадцать лет.

— Похоже, постельные игры зашли куда-то не туда, — заметил Чандлер.

— У богатых свои причуды, — добавил Карадон. Тернер поднял вверх пластиковый пакет. Внутри лежал бумажник.

— Мы нашли это на полу в изножье кровати. Возможно, его выронили, пытаясь кого-то связать. Внутри — удостоверение личности на имя Рэймонда Хенглера.

Он поднял другой пакет, где лежали флакончик и стеклянная пипетка.

— Это мы нашли на полу возле кровати — вот здесь, где я стою. Стрихнин.

— Неприглядная смерть, — поморщился Чандлер.

— Да уж, — ответил Тернер.

Стрихнин получают из семян чилибухи — рвотного ореха. После введения в организм яд быстро всасывается из желудка и начинает воздействовать на центральную нервную систему. Вначале жертву охватывает возбуждение, беспокойство, появляются признаки удушья. Затем, по мере того как поражение ЦНС углубляется, малейшая вибрация или шум вызывают мучительные спазмы, грудные мышцы сводит, а позвоночник выгибается до тех пор, пока голова и пятки не смыкаются. Колыхание водяного матраца при этом превращается в непрекращающуюся пытку. Спазмы сопровождаются остановкой дыхания, но помутнения сознания нет. Лицо искажает ужасная гримаса, risus sardonicus. [28] Оставаясь в полном сознании, жертва терпит повторяющиеся приступы судорог, пока не наступит смерть — от изнурения или от удушья.

— Не знаю, имеет это значение или нет, но электрические часы на ночном столике остановились в 1: 51, — вспомнил Тернер. — Вилку могли выдернуть из розетки во время борьбы у кровати.

— Из ящиков и шкафов все выброшено, — добавил Кара-дон. — То ли кто-то второпях собирал вещи, то ли что-то старательно искал.

Сержанта Боба Джорджа коллеги прозвали Человек-пылесос, а еще — Следопыт. Чистокровный равнинный кри с саскачеванского озера Дак, он возглавлял сектор волос и волокон. У него были черные, коротко подстриженные волосы, широкие скулы, отливающая бронзой кожа и зоркие, острые глаза. Если на место происшествия выезжал Джордж, «в кармане» у следственной бригады оказывалось все. - Сейчас сержант осматривал через большую лупу черные шелковые простыни. Все находки — волосы, нитки — он поднимал кусочком скотча и переносил на снабженные этикетками предметные стекла, извлекаемые из стоящей на полу коробки. В другой картонке лежали пергаминовые конверты с проявленными слайдами.

— С ходу могу сказать, — сообщил кри, — в этой постели побывали двое. Оба оставили волосы с головы и лобка. Лобковые волосы в обоих случаях женские — они короткие и грубые. У одной дамы волосы на голове черные, недавно под один из симптомов отравления стрихнином. стриженные. У другой — темные со следами окрашивания в черный цвет. И еще: тот, кто был привязан к кровати, испытывал жуткую боль.

— Откуда вы знаете? — спросил Тернер.

— Веревки, — пояснил Джордж. — Волокна веревки круглые, а не плоские. Шнуры затягивали на запястьях и лодыжках и после привязывали к столбикам кровати, туго натягивая веревки над верхним краем деревянной рамы. Уплощение волокон начинается в нескольких. дюймах от места исходного контакта веревки с этим краем и продолжается в направлении вероятной позиции жертвы. Это само по себе свидетельствует о многом, но, кроме того, часть волокон разорвана. Здесь не просто пытались освободиться от пут. Мне видится человек, бьющийся в судорогах невыносимой боли.

— Например, как при отравлении стрихнином, — вставил Чандлер.

— Возможно, — ответил Джордж.

Когда криминалист отошел к туалетному столику и начал вынимать волосы из расчески и выкладывать их на столешницу, Тернер показал на записную книжку, лежавшую возле телефона на небольшой тумбочке у кровати.

— Мы приехали и нашли только чистые страницы, — сказал констебль. — Нашим людям удалось по оттиску восстановить записи с последнего вырванного листка. Это оказались телефоны «Службы поддержки фантазий».

— Мы их давным-давно поставили на прослушку, — хмыкнул Карадон. — Этот бордель — хенглеровское прикрытие. Сейчас Бене из ОсоРа проверяет, не было ли вызова отсюда.

Его прервал звонок телефона. Тернер снял трубку, помолчал и протянул трубку Карадону:

— Это вас.

Чандлер подошел к двери в ванную комнату en suite. [29]Возле ванны сидели на корточках двое в противогазах, резиновых фартуках и резиновых перчатках — напарник Тернера, констебль Гаэтан Дюбуа, и Ник Уайт, судебный патолог из больницы Лайонс-Гейт. В ванне, полной кислоты, на поверхности плавал желтый маслянистый отстой. К стене над кранами был отогнут вырезанный по форме ванны кусок пластиковой мелкоячеистой сетки с грузиками по краям. Увидев желтую слизь, медленно капавшую с пластмассовых волокон, Чандлер понял, что эта сетка удерживала тело под поверхностью разъедающей жидкости до тех пор, пока та не завершила свою работу.

На полу возле ванны стояли бутыли с этикетками: «Концентрированная серная кислота» — и насос. На резиновой простыне лежали два камешка с полированными гранями, величиной с вишню. Они были влажные; их, безусловно, извлекли из ванны. Патолог перемешивал желтую кашицу, пытаясь найти еще что-нибудь, но без особого успеха.

Карадон повесил трубку и позвал Чандлера обратно в спальню.

— Звонил Бене. Они проверили по регистрационному журналу телефонные переговоры «Службы подкрепления фантазий» и прослушали соответствующие записи. Во вторник седьмого января, в тринадцать часов сорок девять минут, с этого аппарата к ним позвонила женщина, назвавшаяся Розанной Кийт. Она просила одиннадцатого января к двум часам ночи прислать к ней в номер выбранного ею по каталогу сотрудника «Службы».

— Одиннадцатого января, да? В ночь на прошлое воскресенье. Это когда мы с тобой провожали Хенглера от «Ида» к игорному клубу? — вспомнил Чандлер.

— Седьмого, сразу после ее звонка, «Служба подкрепления» уведомила по телефону некоего Рейда Драйвера о заказе. Тот ответил, что в указанное время будет на месте.

— Выходит, — сказал Чандлер, — Хенглер, пусть не прямо, связан с этим люксом, где кого-то отравили и убили, скорее всего, из садистских побуждений. А у кровати мы нашли его бумажник.

— Мало того, — отозвался Карадон. — В ту самую субботу днем, в две минуты первого, Рэй Хенглер самолично звонил сюда из своей конторы. На звонок ответил женский голос, и Хенглер спросил, нет ли здесь Рики Хайд.

Чандлер поднял брови:

— Солистка «Вурдалака» из клуба «Ид»?

— Да. Хенглеру велели прийти, мол, Рика Хайд ждет. Он ответил: «Сейчас буду» — и повесил трубку.

— Ваши ребята пошли за ним? — спросил Цинк.

— Черта с два, — ответил Карадон. — Пока они ждали Хенглера у конторы, по рации сообщили о нападении на сотрудника полиции. Само собой, ребята кинулись туда, и снова Хенглера взяли под наблюдение только вечером, когда он вернулся домой.

Чандлер покачал головой.

— Вот всегда так! Если заказной кавалер Кийт явился сюда в два часа ночи, был он здесь, когда десять часов спустя звонил Хенглер? Вряд ли.

— Это можно выяснить только одним способом, — сказал Карадон. — Бене нашел его адрес через Британскую корпорацию телефонной связи по номеру, который дала «Служба подкрепления фантазий».

Цинк взглянул на Тернера: тот внимательно слушал и делал пометки.

— Поскольку это ваша головная боль, — обратился к нему Чандлер, — хочу просить вашего разрешения кое с кем пообщаться.

— Ладно, если будете писать рапорты и держать меня в курсе.

— Договорились, — ответил Цинк.

ПОГРЕБ

Провиденс. Род-Айленд

12 : 20

Дебора Лейн обедала дома, проверяя школьные сочинения на тему «Эрнест Хемингуэй — бойскаут-переросток?». Зазвонил телефон. Она подняла трубку.

— Алло. Молчание.

— Алло. Дыхание.

— Алло, кто это? Очень тяжелое дыхание.

Она повесила трубку и подумала о Сиде с его непристойными письмами.

Сид… тот ли это Сид, о ком Сакс говорил много лет назад, когда впервые связался с Вурдалаками?

Сакс… в памяти ожили давние события.

Провиденс. Род-Айленд

Четверг, 13 августа. 16: 15

Пластмассовых чудовищ с полки над кроватью Сакса давно вытеснили сочинения Г. Ф. Лавкрафта. Одна книга, выпущенная издательством «Аркэм хаус», была в твердом переплете, остальные в мягких обложках.

Сакс все утро провел у себя в комнате с Рикой. Сквозь стену спальни Дебора слышала, как они рычали, стонали и разговаривали на своем тарабарском языке. К ней долетали странные словечки: Иог-Сотот, Ктулху, Некрономикон, Эрих Цанн и Абдул аль-Хазред. Она знала, Сакс с Рикой играют в придуманную ими фантастическую игру «Великие Древние», примеряя на себя роли из лавкрафтовых

«Мифов Ктулху». Деборе в этот театр ужасов вход был заказан.

После полудня Рика ушла в музыкальный магазин. Остаток дня она будет у себя в комнате под проигрыватель изображать хард-роковых певцов. Сакс в послеобеденные часы станет в сотый раз перечитывать Лавкрафта или заставит дергаться дохлую лягушку, пропуская через нее ток.

Ближе к вечеру Дебора подглядела из окна спальни, что Сакс залез к соседям. Старый дом пустовал — хозяева на два месяца уехали в отпуск. Наклонная дверь-люк вела со двора в заброшенный погреб; Сакс открыл ее и спустился в подпол.

Долго ли, коротко ли, он появился снова и пошел к книжному магазину, где покупал комиксы. Когда Сакс открывал погреб, Дебби почудился писк, оборвавшийся, едва дверь захлопнулась, и девочку одолело любопытство.

Поэтому, едва Сакс скрылся из вида, Дебора украдкой проскользнула на соседский двор, открыла дверь погреба и заглянула во мрак, пронзенный сверкающими кинжалами света, проникавшего в щели и трещины. Повсюду паутина и следы слизней. А у подножия ступенек что-то пищит от нестерпимой боли.

Когда Дебора спустилась в погреб, по земляному полу прошмыгнула мышь. Из глубины погреба вновь послышался душераздирающий писк, и взгляд девочки прикипел к дальней стене.

Старая дощатая перегородка напротив лестницы преграждала доступ из погреба в дом. К ней длинными тонкими гвоздями по кругу были прибиты высохшие тушки крыс и мышей. Последняя жертва еще корчилась на копьеце. Глядя на исцарапанные доски возле трупиков, Дебора поняла, что всех зверьков пришпилили к стене живьем.

В центре этого круга страдания было нарисовано мелом лавкрафтово чудовище — Великий Ктулху.

ЭКСПЕРТИЗА

Северный Ванкувер, Британская Колумбия

Пятница, 17 января 1986 года, 10: 37

Полиция извлекает немалую пользу из старинного пристрастия наших предков раскачиваться на деревьях, ибо, по определению Чарльза Дарвина, наши ступни и ладони покрыты «кожей трения». От покровов других частей тела кожу трения отличает множество собранных в сложные узоры мельчайших складочек — папиллярных линий, в просторечии гребешков, которые обеспечивают хороший захват — и оставляют следы.

Отпечаток пальца возникает в силу того, что каждый гребешок на подушечке пальца пронизан мельчайшими порами. Через них кожа дышит, через них происходит потоотделение. Кроме того, всякий раз, как мы касаемся лба или подбородка, где расположены сальные железы, на гребешках собирается слой кожного сала. Если притронуться затем к гладкой поверхности, гребешки оставят на ней способный сохраняться годами сально-потовый след, повторяющий узор папиллярных линий.

Первой у дверей пентхауса после того, как в 7: 07 утра в дежурную часть позвонила близкая к истерике медицинская сестра, оказалась констебль Патриция Маккей из местного отделения КККП. Она опечатала номер, отослала медсестру в вестибюль встречать людей из СО, а сама осталась на месте происшествия. Медсестра получила указание проводить экспертов наверх той дорогой, какой рано утром поднималась в номер она сама.

Первым порог пентхауса переступил капрал Сэм Хикок из лаборатории идентификации СО Северного Ванкувера — высокий, спокойный, с нафабренными усами как у моржа и внимательными серыми глазами. В его обязанности входила фотосъемка места преступления. К осмотру места происшествия и сбору вещественных доказательств приступали лишь после того, как Хикок завершит работу, то есть проведет полную фоторегистрацию участка в его исходном состоянии. Первым делом Сэм облачился в специальный защитный халат из материала, не оставляющего волокон, пластиковые перчатки и антистатические бахилы. Подобные меры предосторожности исключали возможность того, что в ходе поисков пальцевых отпечатков, волос, волокон, пятен крови, пулевых отверстий и стреляных гильз, следов взлома и вероятных отпечатков ног на полу или на ковре фотограф случайно уничтожит мельчайшие улики, возможно, находящиеся в помещении, или занесет посторонние объекты.

Когда фоторегистрация завершилась и бригада из лаборатории биологического исследования волос и волокон сделала свое дело, Хикок принялся ходить по пентхаусу, повторяя наиболее вероятные маршруты, какими мог перемещаться в номере убийца. Фотограф искал гладкие поверхности, где могли остаться отпечатки. Их он сперва исследовал в наклонном луче фонарика, затем засыпал порошком. Светлые поверхности Хикок обрабатывал черным графитом, темные — алюминием или свинцовыми белилами. Порошок выявил в номере Розанны Кийт несколько незаметных на первый взгляд следов пота. Их Хикок с помощью стеклографа сразу обводил кружком и нумеровал для дальнейшего исследования. После этого он сфотографировал полученные отпечатки и перенес их на прозрачную липкую ленту. Каждый кусочек ленты был затем наклеен на особую карточку для транспортировки.

Целлюлоза — абсорбирующий материал, и обнаружить пальцевые отпечатки на бумаге с помощью порошка невозможно. Поэтому все найденные в люксе документы, какие могли иметь отношение к делу, по отдельности запечатали в Пластик и отослали в лабораторию идентификации. После полудня Хикок проявил имеющиеся на этих бумагах отпечатки, обработав листы парами иода и нингидрина.

С бумажником же, найденным у кровати, возникли сложности.

Кожа имеет пористую поверхность, и до недавнего времени считалось, что работать с ней нельзя. Однако все меняется. Каждый из нас ежедневно контактирует с малыми коли-чествами химикалий, будь то типографская краска, косметика, разнообразные масла или тысячи иных веществ. В луче лазера все они флуоресцируют. Вот и пальцевые отпечатки проявляются в виде светящихся изображений, которые можно сфотографировать.

В 14: 15 Хикок завез портмоне на Хезер-стрит, в научно-технический отдел Управления. На бумажнике, сшитом из гладкой кожи, четко отпечатался почти весь папиллярный узор, и лаборантке при помощи лазера удалось выявить шесть пальцевых отпечатков и смазанный след перчатки. Полученные изображения она увеличила для проведения пороскопии — исследования пор, представляющих собой выводные отверстия каналов потовых желез: их величина, форма и расположение на каждом гребешке столь же уникальны для каждого индивидуума, как и рисунок папиллярных линий.

Пока в лаборатории занимались бумажником, капрал Хикок готовился заняться индентификацией отпечатков. Он установил, что в люксе проживала некая Розанна Кийт, американка. Кийт поселилась в меблированных комнатах «Горизонт» в начале сентября прошлого года, сразу после переоборудования пентхауса. Вскоре она заболела инфекционным мононуклеозом. С тех пор ее регулярно навещали только домработница и дипломированная медсестра, каждая — раз в неделю. Они приходили по пятницам, и у каждой был свой ключ. Поэтому Хикок снял отпечатки пальцев у обеих женщин.

Капрал знал, что отпечатки пальцев Рэя Хенглера занесены в картотеку в связи с арестом порнопродукции, из-за которого на Хенглера завели дело. Запросив данные с компьютера и сделав несколько телефонных звонков, Хикок выяснил, что у Розанны Кийт тоже брали отпечатки пальцев — в августе прошлого года, согласно разделу 27(1) Иммиграционного акта. Получив от федеральных властей ее дактилокарту, Хикок вернулся в НТО за отпечатками, полученными с помощью лазера, а оттуда отправился в соседний Оперативный корпус, где размещалась служба идентификации.

В Канаде давно внедрена автоматизированная система анализа пальцевых отпечатков. Все хранящиеся в оттавской картотеке отпечатки сфотографировали, фотографии отсканировали и перевели в шестнадцать градаций серого, получив возможность воспроизводить изображение в мельчайших подробностях в системе координат XY. Эта информация хранится в памяти компьютера в виде массивов двоичных чисел.

Прошло совсем немного времени, и вот уже Хикок в отделе «Е» наблюдал, как эксперты из службы идентификации, которым он передал найденные в номере пентхауса отпечатки, работают с программой сличения папиллярных узоров. Когда наконец отсеялись следы, оставленные в номере Розанной Кийт, домработницей и медсестрой, оставшееся — отпечатки пальцев неизвестного лица — отправилось в центральный компьютер лаборатории дактилоскопии оттавского Управления КККП.

Центральный компьютер с помощью системы воспроизведения изображения исследовал свою базу данных и отобрал все отпечатки, аналогичные найденным в пентхаусе отпечаткам неизвестного. В считанные минуты полученную информацию переслали в Ванкувер, где Хикок с дактилоскопистом сверлили взглядом экран.

Помимо отпечатков Розанны Кийт и двух других женщин в номере были обнаружены только отпечатки пальцев Рэя Хенглера.

Однако лишь на бумажнике, подобранном у кровати.

Ванкувер. Британская Колумбия

12: 15

Квартира помещалась в цокольном этаже дома на холме, в трех улицах от Кицилано-Бич. Стучаться пришлось довольно долго. Наконец Чандлеру открыл мокрый мужчина в обвязанном вокруг бедер полотенце.

— Полиция, — объявил Карадон, показывая жетон.

Мужчина чертыхнулся.

Богатство Рейда Драйвера, молодого человека лет двадцати пяти — тридцати, составляла красота: пропорциональное сложение, хорошо развитая мускулатура, каштановые волосы, карие глаза и искусственный загар. Скудная обстановка жилища свидетельствовала, что в жизни он пока не преуспел.

— Можно задать вам несколько вопросов? — спросил Чандлер.

— О чем?

— О вашей работе. И о том, что вы делали в прошлую пятницу ночью и в прошлую субботу утром.

— Что, если я отвечу «нет»?

— Тогда мы арестуем вас по подозрению в убийстве, и вам придется поехать с нами в город.

— А если я скажу «да»?

— Тогда, возможно, поездки удастся избежать. Смотря что вы расскажете.

— Ладно, заходите, — Драйвер посторонился. — Погодите, оденусь.

Стены гостиной терялись за множеством постеров. На кофейном столике лежал каталог модельного агентства, полный фотографий Рейда Драйвера. Гремели басы стереосистемы в квартире наверху.

Вновь появился Драйвер — в просторных синих брюках со складочками и белой рубашке с расстегнутым воротом.

— Что вы хотите узнать? — спросил он, усаживаясь напротив полицейских.

— Вы работаете для «Службы подкрепления фантазий», — констатировал Карадон.

— Бывает. Когда нечем платить за квартиру.

— Чем вы еще занимаетесь?

— Демонстрирую модели одежды. Работаю фотомоделью. Танцую. Вообще берусь за любую творческую работу.

— В чем заключаются ваши обязанности в «Службе подкрепления фантазий»?

— Это зависит от клиента.

— Что вы можете сказать о клиентке, к которой вы приходили рано утром в субботу?

— О мисс Кийт?

— Именно.

— Не знаю. Ее не оказалось дома. Я жутко взбеленился — мне ведь было приказано явиться в два часа ночи.

— Расскажите об этом подробнее, — велел Чандлер.

Рейд Драйвер пожал плечами.

— В «Службе подкрепления» есть альбом с нашими фотографиями. Клиент может просмотреть их и выбрать того, кто понравится. Он оплачивает вызов, а «Служба» — им полагается определенный процент — сообщает нам, где и когда нужно быть и что делать. После визита мы получаем от них чек. Свой процент они, естественно, удерживают. Все очень просто.

— Чего же, интересно, хотела от вас эта женщина в два часа ночи?

— Ей понадобилась натура. По данным «Службы», она художница.

— В два часа ночи? — усмехнулся Чандлер. Драйвер снова пожал плечами.

— — Вы когда-нибудь раньше встречались с мисс Кийт?

— Нет.

— Итак, вы пришли и?..

— Вызвал ее по домофону, но не получил ответа. Входная дверь была открыта, хотя поблизости я никого не видел. Я поднялся на лифте и постучался. Это было ровно в два — мне платят за пунктуальность. Никто не отзывался, поэтому через несколько минут я бросил попытки спасти вечер.

— И куда вы пошли?

— В один клуб на Ричарде.

— Кто-нибудь вас там видел?

— Почти никто, всего-то человек пятьсот. Я бываю там регулярно.

— А где вы были перед визитом к мисс Кийт?

— В том же клубе, — ответил Драйвер. — Я уходил на полчаса.

— Вы что-нибудь слышали внутри пентхауса, когда стояли под дверью?

— Нет.

— И последний вопрос, — сказал Чандлер, — а потом вы назовете нам имена тех постоянных посетителей вашего клуба, кто был там в ту ночь. Сколько мисс Кийт заплатила «Службе подкрепления фантазий» за то, чтоб вы ее оттра-хали?

Рейд Драйвер улыбнулся.

— Нисколько, ребята. Этот номер не пройдет. Оказывать дамам интимные услуги за деньги запрещено законом. Я только натурщик.

— Ну да, — согласился Карадон. — А я — утенок Дональд.

14: 22

Сержант Боб Джордж был наблюдателен от природы. Врожденное качество развила специальная подготовка.

Под вечер Джордж занимался в НТО УКККП образцами волос, изъятых с места происшествия, — теми, которые он с помощью липкой ленты перенес с кровати на предметные стекла. Для сравнения он использовал волосы Розанны Кийт, извлеченные из расчески на туалетном столике. Сержант успел по предложению Чандлера съездить в «Ид» и, узнав, что живая музыка бывает в клубе только по выходным и с прошлой пятницы после «Вурдалака» здесь никто не выступал, взял образцы волос для сравнения с гримерного столика в комнате по соседству со сценой.

Выделяют шесть типов человеческих волос: волосы с головы и региональные (волосы бровей/ресниц, бороды/усов, поверхности тела и конечностей, лобковые и подмышечные). Волосы с головы на поперечном срезе круглые и при отсутствии должного ухода расщеплены на концах; у недавно подстриженных волос кончики имеют квадратный срез. Лобковые волосы на поперечном срезе дают овал или треугольник и проявляют тенденцию к скручиванию. Их корни расположены не так глубоко, как у волос головы. Женские лобковые волосы короче и грубее мужских.

С помощью сравнительного микроскопа Джордж проанализировал длину, окраску и строение образцов. Мнение, сложившееся у него на месте происшествия, подтверждалось: найденные на кровати лобковые волосы и волосы с головы происходили из двух разных источников. При внешнем осмотре все они обнаруживали сходство с контрольными образцами, взятыми с расчески в пентхаусе и с гримерного столика в клубе «Ид».

После этого сержант перенес каждый волос с предметного стекла на кусочек воска и приготовил срезы. На поперечном срезе волоса под микроскопом отчетливо различимы три слоя: пористая сердцевина, окружающее ее корковое вещество, состоящее из кератина и пигмента, и наружный слой — кутикула, образованная крошечными перекрывающимися кератиновыми чешуйками.

Кутикулы волос человека и животных разительно отличаются друг от друга. Получив отпечатки исследуемых образцов на ацетилцеллюлозе, Джордж убедился, что все они принадлежат человеку. [30] Волосы человека европеоидной расы на поперечном срезе овальные, волосы человека монголоидной расы имеют круглое сечение. Все найденные в люксе волосы принадлежали представителям европеоидной расы.

В последнюю очередь сержант определил, что иссиня-черные волосы с головы, взятые с простыней и идентичные волосам, взятым в клубе «Ид», недавно окрашены и содержат следы театрального грима.

Затем сержант отправился в Университет Британской Колумбии, чтобы на местном оборудовании провести еще одно исследование.

Нейтронно-активационный анализ волос открыл доктор Роберт Дж. Джервис из Торонтского университета. Этот высокочувствительный метод основан на бомбардировке исследуемого образца потоком нейтронов высокой плотности. При этом атомы химических веществ, входящих в состав волос, начинают излучать. Железо, цинк, сурьма, мышьяк и медь — все это естественные компоненты человеческого волоса. Красители имеют иной химический состав. Измеряя вторичное излучение, возникающее при нейтронном облучении волоса в реакторе, сержант провел качественный и количественный химический анализ имеющихся у него образцов волос.

Данные криминалистической экспертизы пока не позволяют категорически утверждать происхождение данного образца волос от конкретного лица. Но, завершая поздним вечером работу, Боб Джордж в глубине души не сомневался: на водяном матраце в пентхаусе лежали Розанна Кийт и Рика Хайд.

Северный Ванкувер. Британская Колумбия

14 : 55

Дом — маленький, с белой штакетной изгородью и затейливо расписанным цоколем — стоял по соседству с миссией резервации индейцев сквомиш. На мокрых ступеньках крыльца сидел и играл с трансформерами пятилетний мальчуган в желтом дождевике. Когда полицейские подошли к двери, мальчуган посмотрел на Чандлера и сказал:

— Эй, мистер, что сидит в носу и вылетает как ракета? Цинк покачал головой: не знаю.

— Козюля, — объявил малыш. Карадон постучал.

— Открыто, — ответили изнутри.

Чандлер толкнул дверь и увидел уютную гостиную. По телевизору шел хоккей; перед экраном сидел мужчина лет пятидесяти, рыжий и веснушчатый, с ногой в гипсе. Рядом стояла миска с сырными палочками, в руке он держал банку пива.; В кухне мать уговаривала малыша съесть что-то, что тому определенно не нравилось.

— Полиция, — Чандлер предъявил жетон. — Позвольте задать вам несколько вопросов.

— Адвокат потребуется? — спросил в ответ мужчина.

— Нет, разве что вы наделали глупостей и захотите сознаться.

Карадон улыбнулся.

— ЧТО С НОГОЙ?

— В начале недели у нас закончился аврал, и я взял выходной — покататься на лыжах. Дорого мне встанет это развлеченьице.

— Вы красили вестибюль в «Горизонте»? — спросил Чандлер.

— Да. Это и был аврал. А что?

— Мы расследуем убийство. Возможно, вы видели что-нибудь важное для нас, — сказал Карадон.

Он протянул маляру папку с восемью различными фото из архива полиции.

— Кто-нибудь из этих людей вам знаком?

Хоккеист на экране провел неудачный бросок по воротам.

— Мазила! — Маляр с отвращением отвернулся от телевизора и стал перебирать снимки.

Через минуту он протянул один Карадону:

— Вот этого я видел.

С фотографии смотрел Рэй Хенглер.

— Где и когда? — спросил Чандлер.

— Дайте подумать. Около часу в прошлую субботу; На второй день работы. Ввалился, понимаешь, в вестибюль и чуть не сшиб меня с лестницы. Мог еще тогда мне ногу сломать.

— В вестибюль пансиона «Горизонт» на Марин-драйв?

— Во-во. В него.

— Почему вы запомнили время?

— А я аккурат собирался пошабашить.

— На какой этаж он поднялся?

— Я не поглядел.

Ребенок на кухне истошно заорал.

— Тише, золотко, — крикнул маляр. — У нас тут деловой разговор.

— Вы видели, как он возвращался? — спросил Чандлер.

— Нет. Я вообще-то сразу ушел.

— Как вы работали?

— По шестнадцать часов, перерыв — восемь часов. Платили сдельно плюс премия. Я заступил в пятницу, в девять утра.

— Как это — премия?

— Чем скорее управишься, тем лучше заплатят. Дайте-ка я вам растолкую. Управляющий нанял нас перекрасить вестибюль и свой номер. Но жильцы у него шикарные, все из себя, поэтому он хотел, чтоб мы все сделали быстро и поменьше путались у этой публики под ногами. Стало быть, вдвоем вкалывай от зари до зари — четверым-то там не развернуться. Я нашел напарника, мы взяли по помощнику. Напарник работал в пятницу с пяти утра до девяти вечера. Я в то утро закончил другую работу, днем спал, а вечером вместе с помощником заступил на покраску. Мы работали с девяти вечера пятницы до часу дня в субботу.

— А с часу дня вышел ваш напарник?

— Да. По-другому не получалось.

— Когда вы закончили?

— В понедельник к вечеру.

— В пентхаусе жила женщина. Вы ее хоть раз видели?

— В субботу ни свет ни заря. Она спустилась в два тридцать ночи, мы перекуривали, садились кофе пить. Потому я и знаю время.

— Вы видели ее только один раз?

— Ага. А жалко. — Маляр подался вперед, покосился на кухонную дверь — не слышит ли жена — и прошептал: — Бабенка крепкая, как кирпичный сортир. А кофта аж досюда расстегнута, и видать ложбинку — куда там Большому каньону!

Он подмигнул полицейским.

— А как она вернулась, вы видели?

— Нет. Она ушла, а мы через минуту пошли кофейничать.

— Дверь оставалась открытой?

— Да, все время. Красили-то масляной краской.

— А куда она пошла, вы не видели?

— Куда-то вверх по улице.

— Большой у вас был перекур?

— Полчаса.

— Откуда вы знаете, что это была она?

— Видел по лампочкам, лифт едет с самого верха. А там всего один номер.

— Вы не заметили, кто-нибудь еще поднимался туда или спускался?

— Да. Какой-то красавчик прокатился туда-сюда часа в два ночи. Мы тогда выходили от управляющего — битый час с ним собачились, не могли сойтись в цене: ему, вишь ты, посередь работы вздумалось колер менять. Вот люди! Но мы его дожали.

— Долго этот красавчик оставался наверху?

— Пару минут, не больше.

— Кто-нибудь еще интересовался пентхаусом?

— Нет. Грудастая краля спустилась, и мужик с вашей фотки поднялся, и все.

— Нам нужны имя, адрес и телефон вашего напарника. Может быть, он заметил в субботу что-нибудь еще.

Маляр усмехнулся.

— Бедняга Арни! Спрашиваю, видал, мол, буферястую красотку? А он говорит, с часу красил в номере управляющего. Правда, разок выходил, часа в два, так какая-то брунетка с двумя чемоданами пихалась в такси. Арни еще подумал, может, та самая, да она тылом к нему стояла, сисек-то он и не видал.

— Он не упоминал компанию, которой принадлежало такси?

— Да нет.

— Как была одета та женщина?

— Шикарно. Черный плащ нараспашку, вся грудь наружу. Черная шляпа и солнечные очки.

— В полтретьего ночи? Маляр пожал плечами.

Карадон передал ему папку с женскими фотографиями. Среди них был сделанный иммиграционной службой снимок Розанны Кийт.

— Сможете узнать ту женщину? — спросил он. Маляр просмотрел снимки и покачал головой.

— Вы хотите сказать, ее здесь нет? — спросил Чандлер.

— Да нет, может, и есть. Только мне ее не узнать.

— Из-за темных очков?

— Нет, — ответил маляр.

Он опять вытянул шею, высматривая, где жена. Довольный тем, что супруга занята, он с улыбкой подмигнул полицейским:

— Кто ж смотрит в лицо, когда мимо плывет такое вымя? Когда Чандлер и Карадон уходили, малыш на крыльце посмотрел на Цинка и спросил:

— Эй, мистер, знаешь, как заставить «Клинэкс» плясать? Чандлер ждал.

— Насикать на него: пись-пись, пись-пись-пись, — запело дитятко.

У машины Карадон взорвался:

— Вот это я и называю «мерзкий сопляк»!

17: 05

Серная кислота полностью разрушает человеческое тело.

Хотя живые ткани состоят из жиров, белков и неорганических компонентов, главная их составляющая — вода. Концентрированная серная кислота — это чрезвычайно едкая жидкость, активно отнимающая воду у тканей тела, на чем и основано ее разрушительное действие. Процесс сопровождается выделением огромного количества тепла. Однако серная кислота разлагает и минеральные и белковые компоненты, превращая их в водорастворимые соединения и тем самым полностью уничтожая волосы, мышцы, кости и кожу. Участки трупа, контактирующие с воздухом, обугливаются как при горении; тело, полностью погруженное в кислоту, за день-два растворяется без остатка вместе с костями и прочим. Однако жиры, хотя и претерпевают под действием кислоты определенные изменения, не образуют водорастворимых соединений и сохраняются в виде маслянистого отстоя.

Нику Уайту, судебному патологу больницы Лайонс-Гейт, удалось в тот день извлечь из ванны пентхауса лишь четыре фунта желтого жира, плававшего на поверхности кислоты, и два граненых камешка величиной с вишню.

По результатам химического анализа, проведенного в лаборатории патологии, желтый жир был признан человеческим. Но отстой есть отстой, и окисленные липиды человека качественно идентичны окисленным липидам кошки или собаки. В основе тонкого и сложного иммунохимического метода, применяемого для установления видовой принадлежности тканей, крови или биологических жидкостей, лежит распознавание специфических белков плазмы. К несчастью, в отстое их не бывает.

Зато камни величиной с вишню оказались подлинным сокровищем. Химический анализ показал, что они представляют собой уплотненные конгломераты желчного песка, покрытые холестерином — веществом, родственным жирам. Именно холестериновая оболочка предохранила желчные камни от растворения в кислоте, и они осели на дно ванны. Уайт в своей практике много раз сталкивался с подобными образованиями. Если желчный камень один, он всегда круг-лый или каплевидный, как сам орган, где он образуется. Но если камней несколько, то вследствие постоянного трения друг о друга они приобретают многогранную поверхность.

Поскольку холестериновая оболочка — это защитный кокон липидной природы, под ней сохраняются следы белков, входивших в состав растворенных кислотой тканей, своего рода иммунохимические «отпечатки пальцев». По ним Ник Уайт сумел точно установить видовую принадлежность осадка, найденного в ванне.

От того, кто принял кислотную ванну, осталось немного маслянистой слизи и два желчных камня.

Ванкувер. Британская Колумбия

18 : 10

Рэй Хенглер подъехал к дому и заглушил мотор.

Запирая дверцу, он уловил какое-то движение в темноте.

Пальцы Хенглера сомкнулись на рукоятке полуавтоматического пистолета, но в висок ему уперся ствол револьвера тридцать восьмого калибра.

— Ты арестован, а нет — заказывай гроб, — процедил Чандлер.

ДЖЕК, ДЖЕК, НЕ ЗЕВАЙ

Англия, Лондон

Вторник, 21 января. 1: 40

Из стереопроигрывателя доносился «Полуночный бродяга» «Стоунов» из альбома «Let It Bleed».

Открытая дверь — зеркало По — отражала рассыпанные по полу подвала конверты рок-альбомов: Элис Купер, «Айрон Мэйден», «Твистед Систер», «Грим Рипер», «Мотли Крю»…

За дверью начинался потайной ход, ведущий в лондонскую канализацию. В тридцати футах от подвала он открывался в склеп — древний, давно заброшенный, наполовину замурованный кирпичом. Посреди склепа по кругу выстроились десять рам для просушки оленьих шкур. На них вниз головой висели нагие трупы жертв Вурдалака.

В центре круга стояла глиняная статуэтка, изображавшая языческое чудовище с осьминожьей головой и спутанным лесом щупалец на бесформенном лице.

Вурдалак с горящими глазами сидел на корточках перед идолом и зачарованно бормотал нараспев слова тарабарского ритуала: «Ф’нглой мглу ‘наф Ктулху Р'лайх уга ‘нагл фхтагн».

3: 21

Это стоит пятьдесят пенсов. Столько берут с любителей подглядеть украдкой.

Где? На Уордор-стрит, на Раперт-стрит, на Тизбери-Корт.

Здесь торгуют сексом.

Днем Сохо походит на огромный рынок: на его улочках бурлит и волнуется толпа, почти целиком состоящая из покупателей и мелких служащих, повсюду — лотки, лотки, лотки. Уличные торговцы в кожаных фартуках искушают прохожих бесконечным разнообразием свежих фруктов и овощей, от которых ломятся тележки. Из лавчонок, оттесненных лотками на второй план, пахнет рыбой и хорошо провяленной дичью. Продавцы без умолку предлагают: «Попробуйте, возьмите на пробу, угощайтесь!» — а в урнах, выискивая объедки, роются бродяги. Воздух пропитан жирными запахами бифбургеров, хот-догов и кебаба.

Купить в Сохо «клубничку» можно и днем, но в полной мере торговля сексом расцветает с заходом солнца. Ведь вечером под всеми красными фонарями Сохо гремит ти-рексовская «Жаркая любовь», а кричащий неон над баром «Рэймонд-ревю», провозглашая его «Международным центром эротических развлечений», обещает «три представления в вечер, кроме воскресений». Ведь в магазине, где королевский адвокат Эдвин Чалмерс покупал подарки своей любовнице Молли, торгуют французским кружевным бельем, более чем легкомысленными бюстгальтерами, забавными, вызывающе-кокетливыми коротенькими трусиками с треугольным вырезом спереди и даже сестринской формой в комплекте с клизмой, обложки в витринах книжных лавок пестреют темными квадратиками, наклеенными вместо фиговых листков, а из залов игровых автоматов несется оглушительный шум и звон.

К десяти часам вечера улицы Сохо заполоняют девицы легкого поведения, и охота на клиента идет полным ходом. Лондонское движение, и без того далекое от стремительного, почти замирает — водители едут по настоящей выставке глубоких декольте и обтянутых джинсами бедер. Жрицы продажной любви дежурят в переулках и принимают соблазнительные позы в дверных проемах. Ярко-алые губы шепчут: «Я о-очень гадкая, идем со мной!» Желающие могут выбирать между блондинкой с «конским хвостом», негритяночкой, которая, подмигивая, посасывает большой палец, и рыжей в кожаных шортах, сетчатых чулках и туфлях на шпильках. Десять фунтов за полчаса. Двадцать за час.

Но сейчас, в пятом часу утра, Сохо сворачивал торговлю.

Переулок за стрип-клубом, ответвление узенькой улочки, заканчивался тупиком. Из двери служебного входа появились стриптизеры, женщина и мужчина, оба немые от рождения — кузены родом из Дании, высокие, статные, с золотистыми волосами и голубыми глазами. Шесть дней в неделю, трижды в ночь, они изображали на крошечной сцене акт любви.

Ночь была ненастная, переулок — темный, только у черного хода клуба горела одинокая лампочка. От нее на асфальт ложился пятнадцатифутовый полукруг бледного света, но он не захватывал канализационный люк, скрытый в темноте у самой его границы.

Немые задержались под лампочкой, замелькали руки. По Уордор-стрит проехала машина; шум мотора эхом разнесся по переулку и затих. Короткий «разговор» закончился. Стриптизеры отправились домой.

Открытый канализационный люк притаился на полпути от дверей клуба к улице. Датчанин не заметил ни зияющего провала, ни торчащего чуть ниже уровня мостовой заостренного колышка, какими вьетконговцы уснащали дно ям-ловушек.

Левая нога немого провалилась в канализационный колодец, правая поскользнулась, поехала. Он сильно ударился копчиком и растянулся на земле, открыл рот, но вместо крика боли оттуда вырвалось лишь тихое хныканье. Женщина присела на корточки, чтобы помочь брату, не подозревая, что нож, вонзенный тому между ног, кромсает кишечник и проникает в желудок. Насаженный на лезвие, как на вертел, молодой человек забился, точно рыба, вытащенная из воды.

Женщина с трудом вытянула брата из колодца и опустилась в темноте на колени над судорожно вздрагивающим телом. Того, кто выбрался из канализационного люка, она заметила лишь тогда, когда незнакомый голос прошептал над самым ее ухом: «Вчера я видел тебя на сцене, вот почему я выбрал тебя. Не вздумай кричать, малыш. Сыграем в Игру?»

Женщина резко обернулась. Жизнь быстро покидала тело ее брата; кровь заливала ей колени.

На нее с усмешкой смотрел некто в черном. В одной руке он держал подсвечник, в другой — обоюдоострый нож с десятидюймовым лезвием. Из-под полей черного котелка сверкали безжалостные глаза, глаза хищника. Женщина вскочила, но незнакомец в мгновение ока загородил ей дорогу, отрезая от улочки, выходящей на Уордор-стрит.

Датчанка попятилась и стрелой метнулась к двери клуба. Потом, вспомнив, что служебный вход закрыт изнутри от вездесущих любителей дармовщинки, кинулась в глубь переулка и оказалась в тупике. Прижавшись спиной к стене, она повернулась лицсм к опасности.

Преследователя отделяло от нее всего восемь футов.

— Тебе хочется знать, кто я? Хочется, по глазам вижу. Шесть футов, пять… занесенный нож.

— Я не мясник, не черт и не жид, не дикий заморский житель…

Четыре фута.

— Я ваш навеки веселый друг, с приветом… Три фута.

— … Джек-Потрошитель.

Женщина в ужасе запрокинула голову и завизжала. Человек в черном расхохотался и вонзил нож ей в горло.

ПОСЫЛКА

Англия, Лондон

Четверг, 23 января. 10: 59

Внизу обрабатывалась присланная в Ярд посылка, а наверху, в «Мокрушной», Ренд, Хон и Брейтуэйт смотрели через плечо констебля на экран компьютера. Там зеленым на зеленом горела цифровая карта лондонской канализации.

Накануне после работы Хон втайне от всех посетил салон трансплантации волос на Пикадилли. Теперь один из участков обширной лысины инспектора был утыкан крохотными крючочками, и Хон тихо бесился: у него чесались руки их повыдергивать.

Предложение Ренд прочесать лондонскую канализацию представлялось почти невозможным. Однако следовало что-то делать — вдруг да повезет?

Для начала Хилари встретилась с десятниками — бригадирами ассенизаторов, вычищавших чрево Лондона, и те заверили: если они заметят что-либо подозрительное, она узнает об этом первая.

Сложное оборудование помогало мало. По канализационным трубам шныряли миллионы крыс — смешно было бы ждать проку от установленных в ключевых точках детекторов движения типа «ЛИА мэникинс» или микрофонов. Однако Ренд понимала, Убийца из канализации не может перемещаться в полной темноте, поэтому ей казалось, что неплохо бы установить, во-первых, детекторы света (для этой цели отлично подходили устройства «Робот РСК-П» и датчики «Зенит-видео») и, во-вторых, систему камер ночного видения с автономным источником инфракрасного излучения.

Объединенная городская служба контроля дорожного движения, дабы постоянно держать в поле зрения наиболее опасные перекрестки, применяет специальные камеры. Теперь они водворились в главных канализационных туннелях направлений «север» и «юг» в местах главных стыков труб.

Для наблюдения за ходом политических демонстраций, чреватых неприятными инцидентами, Скотланд-Ярд использует видеокамеры, оснащенные объективами с переменным фокусным расстоянием. Отправились под землю и они.

В десяти футах перед камерами на уровне пояса располагались «электроглаза» — детекторы движения. Внезапное прерывание луча включало сигнал тревоги в полицейском компьютере У+К, и тот запускал камеру, установленную на соответствующей позиции. Это позволяло не только засечь Убийцу из канализации, но и увидеть его лицо.

Сейчас на экране перед Ренд, Хоном и Брейтуэйтом светилась наложенная компьютером на карту канализации схема размещения этой массы оборудования, полученная на основании введенных в ЕНПКС данных.

— Будь у нас больше оборудования, — сказала Ренд, — а канализация короче, я, пожалуй, не считала бы наши поиски попыткой найти иголку в стоге сена.

— Убийца из канализации чересчур активно орудует на чересчур большой площади. Рано или поздно он непременно объявится, — отозвался Брейтуэйт.

— Хотелось бы верить, Уинстон, но чутье полицейского подсказывает мне, что происходит еще что-то, о чем мы не знаем.

— Вот увидите, — заверил доктор.

Они вернулись из «Мокрушной» в кабинет Ренд. У нее на столе лежали пешня с резной рукояткой, изображавшей чудовище, и подсвечник из Сохо.

Посылка начала путь наверх, в отдел расследования убийств.

Старший суперинтендент села в кресло и пристально вгляделась в загадочные, дразнящие предметы.

Двадцать минут назад звонили из «Дейли мейл». С утренней почтой в редакцию пришло напечатанное на машинке письмо, где говорилось и о взрыве в римских банях, и о происшествии в луна-парке. Письмо было подписано «Джек».

Графологический отдел Ярда давно проанализировал записку, присланную Ренд с цветами в ночь взрыва, — пишущая машинка, на которой ее отпечатали, неровно ставила первый знак в строке. Письмо, адресованное в редакцию «Мейл», тоже держало путь в Ярд для проведения сравнительной экспертизы.

Однако Ренд сильнее тревожил случай в луна-парке близ Хемпстед-Хит.

По мнению отдела расследования убийств, преступник проник в «Туннель любви» через ворота заднего шлюза, сообщающегося с каналом. Канал этот пересекался с канализационной системой и протекающей по ней подземной рекой. Неподалеку от места, где была устроена засада, из желоба извлекли осколки очков для подводного плавания, из чего, вне всяких сомнений, следовало, что описанное жертвами нападения «чудовище» использовало подводное снаряжение типа «скуба». И, наконец, рукоять пешни, вырезанной по образу и подобию Чудовища из Черной лагуны, невольно заставляла вспомнить зловещую ауру Убийцы из канализации.

Однако взрывное устройство напоминало о Джеке-Взрывнике.

Судя по найденным Ярдом фрагментам, эта самодельная мина с дистанционным взрывателем была достаточно сложной. Она надежно отвлекла внимание публики от места покушения и позволила убийце ускользнуть. Метод действия вполне отвечал манере Джека.

Или, может быть, один убийца, желая ввести в заблуждение полицию, воспользовался МО другого?

Вот что тревожило Хилари Ренд. Посылка тем временем поднималась наверх в руках исполненного отвращения констебля, старавшегося держать ее как можно дальше от себя.

— Доставлено с курьером! — Констебль поставил посылку на стол и поспешно удалился.

Кусок плоти, лежавший в коробке, успел утратить присущий ему глянец и потускнел. Четыре дюйма длиной, два с половиной шириной, около полутора дюймов толщиной, с одной стороны вогнутый. Из центра вогнутости, из небольшого скопления жира, выходили три пучка трубок, обрезанных в дюйме от красновато-бурой поверхности. На верхушке виднелась желтовато-оранжево-золотистая полоска надпочечника. Точь-в-точь почка, какую увидишь в витрине любой мясной лавки, но поменьше.

К почке прилагалась написанная от руки, испачканная кровью записка.

Разглядывая вместе с Хоном и Брейтуэйтом эти каракули, старший суперинтендент пробормотала: «Это нам знакомо…» Она узнала текст: записка слово в слово повторяла письмо, присланное в Уайтчепелский «комитет бдительности» 16 октября 1888 года. Приложением к оригиналу, написанному Джеком-Потрошителем, также была человеческая почка.

С минуту Ренд в глубоком раздумье смотрела на почку и записку. Потом повернулась к доске, где мелом в столбик значилось:

Она опять уставилась на подсвечник, найденный в луже крови возле открытого канализационного люка в одном из переулков Сохо. «Джек, Джек, не зевай, веселей давай! Потрошитель прыг да скок через свечкин огонек»… «Неужто Убийца из канализации втянул меня в свою игру? — думала она. — Если так, то это больше смахивает на роман Агаты Кристи, чем на реальную жизнь».

— Кто такой Леграсс? — спросил Брейтуэйт.

— Понятия не имею, — ответила Ренд.

— И что означает «Я» в конце записки? — спросил Хон.

— Может, местоимение, — задумчиво проговорил Брейтуэйт. — А может, инициал.

ЖЕЛЧНЫЕ КАМНИ

Ванкувер. Британская Колумбия

10: 17

Адвокатская контора «Трои и Инкерсолл».

(604) 555-8541, Ванкувер, БК, Барранд-Серкл, 1.

Глен Трои, Томас Инкерсолл. 21 января 1986 года. Северный Ванкувер, БК, Восточная 13-я ул., 160.

Управление Канадской королевской конной полиции,

Следственный отдел, констеблю Нейлу Тернеру (лично) по делу Рэя Хенглера, обвиняемого в предумышленном убийстве.

Уважаемый сэр!

Возвращаясь к нашей утренней беседе, я заявляю: сведения, содержащиеся в данном письме, предоставлены в ответ на Ваше обязательство самым тщательным образом проверить их, учитывая не только интересы следствия, но и интересы мистера Хенглера. Формулировка моя.

Мой клиент не знает Розанны Кийт и, насколько помнит, никогда с ней не встречался. Он никогда не бывал в ее номере в номере люкс пентхауса меблированных комнат «Горизонт». Однако в субботу 11 января 1986 года в начале второго ночи он действительно стучался к ней.

Вот факты, имеющие отношение к делу.

Мой клиент содействует развитию рок-музыки и выступает как продюсер видеофильмов. Он также владелец хорошо известного ванкуверского агентства «Служба подкрепления фантазий».

В начале октября прошлого года мистеру Хенглеру представилась возможность привезти на гастроли в нашу страну из Лондона английскую рок-группу «Вурдалак». Проект включал в себя запись альбома и съемки видеоклипа. 8 января музыканты прилетели в Ванкувер за счет мистера

Хенглера. С тех пор группа успела дать один из двух концертов в клубе «Ид» на Хастингс-стрит согласно условию контракта.

Мистер Хенглер увлекся солисткой «Вурдалака» Рикой Хайд, сценический псевдоним Эрика Цанн. После выступления он пригласил ее провести ночь у него в Шонесси. Мисс Хайд отказалась, ссылаясь на то, что вечер у нее уже занят, однако оставила моему клиенту номер телефона и просила позвонить ей на следующий день в полдень.

Из клуба «Ид» мистер Хенглер отправился в центр города, в ночной клуб, где при попытке купить прохладительные напитки обнаружил пропажу бумажника.

В субботу 11 января около полудня он позвонил по номеру, оставленному ему мисс Хайд. На звонок ответил незнакомый моему клиенту женский голос, велевший ему немедленно приехать.

Прибыв к меблированным комнатам «Горизонт», м-р Хенглер увидел, что парадная дверь открыта настежь в связи с ремонтом. Он зашел в пансион на виду у работавших в вестибюле маляров, поднялся на лифте в пентхаус и постучал в дверь номера люкс. На стук никто не откликнулся. Мой клиент покинул «Горизонт» и отправился в отель, где проживала рок-группа. К его изумлению, оказалось, что утром музыканты выписались из гостиницы и улетели из Ванкувера. «Вурдалак» не дал второго представления в клубе «Ид», нарушив условия контракта.

Мой клиент со всей ответственностью заявляет: улики против него сфабрикованы. Если бы он замышлял убийство, то не пошел бы через вестибюль пансиона «Горизонт» на виду у нескольких маляров, которые впоследствии могли бы опознать его, не брал бы с собой бумажник и удостоверение личности, которые можно утерять на месте преступления, и уж тем более не звонил бы на место предполагаемого убийства со своего телефона, который, возможно, прослушивается по причинам иного характера. Его действия — действия невиновного.

Закона, который обязывал бы моего клиента предоставить следствию данную информацию, нет. Мы идем на подобный шаг, поскольку мистеру Хенглеру нечего скрывать и поскольку Вы вселили в него надежду на то, что эти сведения послужат к его оправданию. Подумайте, не лучше ли снять с моего клиента обвинение, дабы не попасть на суде в глупое положение.

Искренне Ваш

«ТРОИ и ИНКЕРСОЛЛ»

Чандлер отложил письмо.

«Ушлый крючкотвор», — подумал он.

Заявление обвиняемого принимается к рассмотрению в суде только в том случае, если оно сделано самим обвиняемым без опасения пристрастного отношения и без корыстных намерений. Письмо, написанное адвокатом, умышленно было составлено так, чтобы результаты проверки приведенных в нем фактов свидетельствовали в пользу Хенглера. Оно не только не помогало следствию, но и намекало на то, что со временем против полиции может быть начат судебный процесс.

Чандлеру было тошно.

Стояло очередное холодное, дождливое серое утро. Цинк сидел в маленьком кабинете в следственном отделе УКККП Северного Ванкувера. Пахло пригоревшим кофе и перегретым ксероксом. Чандлер только что в очередной раз просмотрел материалы дела, и теперь у него сосало под ложечкой от тревожного предчувствия, что Хенглеру опять удастся выйти сухим из воды. Вдобавок ему до смерти хотелось курить.

Хуже всего, что они до сих пор не установили личность жертвы.

Розанна Кийт, американка из Ньюпорта, жила в Ванкувере с августа прошлого года, сначала в шикарном отеле, а с 15 сентября — в меблированных комнатах «Горизонт». Из-за болезни, подхваченной незадолго до переезда, до 11 января Кийт фактически была на карантине.

Арни Пауэлл, второй маляр, работавший в вестибюле, к сказанному напарником добавил немного. Выходя в субботу в два часа дня из номера управляющего, он видел ту женщину только со спины. Женщина садилась в такси; шофер положил в багажник два чемодана, и такси уехало. Однако Арни вспомнил, что это была машина компании «Северный берег».

Через таксомоторную компанию они узнали время посадки, стоимость проезда и фамилию водителя. В 13: 37 женщина, назвавшаяся Розанной Кийт, заказала по телефону машину на 14: 00. Водитель, уроженец Ост-Индии, взглянув на фото Кийт, пожал плечами: дамочка была в черных очках.

Такси поехало прямиком в аэропорт. В ту же субботу какая-то женщина купила на имя Розанны Кийт билет на рейс Ванкувер — Сиэтл — Нью-Йорк. Оттуда она через полчаса вылетела в Провиденс, штат Род-Айленд, и дальше, челночным рейсом, в Ньюпорт. Все билеты покупались за наличные.

Незадолго до исчезновения Розанна Кийт прошла полное медицинское обследование. В телефонной книжке полиция обнаружила имя ее ванкуверского врача. За четыре дня до отъезда Кийт он сообщил ей, что она вылечилась от железистой лихорадки и что рентген, сделанный во время болезни, не выявил никаких следов камней в желчном пузыре.

Из-за затянувшегося приступа инфекционного мононуклеоза Кийт в Ванкувере видели считанные единицы. Все они описывали ее одинаково: вамп с роскошными формами, хладнокровная, опытная, с модно подстриженными короткими черными волосами.

Из банковских документов Кийт выяснилось, что она ежемесячно получала из Ньюпорта, штат Род-Айленд, чек на двадцать пять тысяч американских долларов, выписанный на адвокатский доверительный счет. Адвоката звали Рональд Флетчер.

По просьбе КККП Рональда Флетчера допросило ФБР. Флетчер подтвердил, что в понедельник 13 января Розанна Кийт приходила к нему в контору обсудить имущественные проблемы и что с начала прошлого года она — единственная наследница состояния Кийтов. Флетчер был душеприказчиком. Однако он не имел ни малейшего представления о том, где Кийт в настоящее время. За последние месяцы он видел ее только однажды.

«Розанна жива, — подумал Чандлер, — значит, в ванне растворили не ее. Это должна быть Рика Хайд».

Проверка авиалиний показала, что рок-группа «Вурдалак» вылетела из Ванкувера в субботу утром, на следующий день после концерта в клубе «Ид», хотя в письме адвоката Хенгле-ра говорилось, что группе полагалось выступить во второй раз, вечером в субботу. Но, что самое интересное, группа улетела без Рики Хайд.

На период следствия по делу Хенглера Чандлера прикомандировали к британскому филиалу особого внешнего отдела КККП — ОсоВа, и он отправил в их лондонский офис телекс с просьбой проверить рок-группу «Вурдалак» и ее солистку Рику Хайд, сценический псевдоним Эрика Цанн, но пока не получил ответа.

«Ладно, — подумал Чандлер. — Допустим, отстой в ванне — это Рика Хайд. Ну и что?»

По поводу причастности Рэя Хенглера к убийству в пент-хаусе у инспектора имелись следующие соображения.

1. Между Розанной Кийт и Рикой Хайд существовала некая неизвестная нам связь. В субботу 11 января в полдень подслушивающая аппаратура, установленная на телефоне Хенглера, зарегистрировала звонок в номер Кийт и ответ неизвестной женщины: Рика здесь, приезжайте.

2. В тот же день, в 13: 00 Хенглер появился в гостинице. Маляры видели, как он поднялся на лифте в пентхаус, адвокат Хенглера признает этот факт в письме. Однако никто из маляров не видел, как Хенглер спускался. Возможно, ничего удивительного в этом нет — с 13: 00 они работали в номере управляющего. Но, по словам Арни Пауэлла и таксиста, женщина, назвавшаяся Розанной Кийт, в 14: 00 спустилась из пентхауса и отправилась в аэропорт. Сколько же Хенглер пробыл наверху: всего пару минут, как он утверждает, или значительно дольше?

3. Служащие отеля, где останавливался «Вурдалак», не помнят, чтобы Хенглер интересовался отъездом рок-группы, как утверждается в письме адвоката. Почему? Из-за того, что в это время в отель заселяли группу японских туристов, или потому, что Хенглер не покидал «Горизонт» в указанное им время?

4. Возле кровати найден бумажник Хенглера с его и только его отпечатками пальцев и смазанным следом его перчатки.

Волосы с головы и лобка на атласных простынях оставили Розанна Кийт и Рика Хайд (так утверждает экспертиза). Однако нигде в номере не обнаружены ни другие отпечатки пальцев Хенглера, ни отпечатки Рики Хайд.

5. Розанна Кийт заказала в «Службе подкрепления фантазий» натурщика, Рейда Драйвера. Драйверу велели прийти в ночь с пятницы на субботу, в два часа. Маляры видели, как он поднялся в пентхаус и спустился обратно. До этого рабочие спорили с управляющим в его номере, поэтому кто-то мог незаметно прошмыгнуть через вестибюль еще до Драйвера. Алиби Драйвера в клубе на Ричардс проверили: он действительно отсутствовал всего полчаса. Розанна Кийт, однако, на его стук не открыла.

6. Рика Хайд в ту субботу ушла из «Ида» в начале второго ночи. Поджидая в машине у клуба появления Хенглера, они с Карадоном видели ее с Акселем Криптом, бас-гитаристом. Если в два часа, когда появился Драйвер, в номере Кийт что-то происходило, Рэй Хенглер не мог быть непосредственно замешан в этом: до пяти утра Цинк лично наблюдал за ним.

«Не густо, — подумал Чандлер. — Любой грамотный юрист камня на камне не оставит от нашего обвинения. Может, Рика Хайд прямо из «Ида» отправилась к Розанне и вошла в вестибюль, когда маляры работали в номере управляющего? Может, Кийт убила Рику Хайд, растворила ее тело в кислоте, собрала чемоданы и сбежала в Род-Айленд? Но тогда зачем кислотная ванна? Чтобы полиция не смогла опознать Хайд, поскольку то, что их связывало, и было мотивом Розанны?»

Цинк повторно просматривал материалы дела, когда в СО вошел констебль Нейл Тернер.

— На, попробуй, — он поставил на стол чашку. — Наш печально знаменитый кофе: такой ядреный нигде не варят.

— Спасибо, — сказал Цинк. — И быстро он разъедает чашку?

— Обвинение против Хенглера успеет развалиться.

— Да. Положеньице хреновое.

— Защита говорит, нам, может быть, придется его отпустить. Если мы не установим личность жертвы и точное время смерти, мы не сможем ничего доказать.

— Дудки, — заявил Чандлер. — Пускай сидит. Если дело дутое, это выплывет и на предварительном допросе. Может, к тому времени у нас будет что-нибудь более конкретное.

— Например? — спросил Тернер.

— Рэй Хенглер вывел нас на Рику Хайд и Розанну Кийт. В номере Кийт произошло убийство, и мы знаем, что жертва — не она. Ее недавно видели в Ньюпорте. Давай на минуту предположим, что жертва — Рика Хайд. Хенглер клянется, будто не знает никакой Кийт, но я думаю, он врет. Она брала напрокат жеребцов из его секс-конюшен, а сам он одиннадцатого звонил ей в гостиницу и ездил туда. Судя по рисункам и садомазохистским причиндалам в номере Розанны, она дамочка с причудами. Хенглер финансирует порнобизнес и, возможно, снял фильм, где одну из актрисуль натуральным образом прикончили. Концепция рок-группы «Вурдалак» целиком и полностью укладывается в эту картину. Поэтому давай танцевать от того, что Хенглера, Хайд и Кийт что-то связывает.

Теперь давай предположим, что произошел какой-то сбой, и Рику Хайд после пытки ядом убивают — Розанна с Хенгле-ром, сам Хенглер или Розанна по приказу Хенглера, — и Кийт смывается в Штаты.

Следовательно, ключ ко всему — Розанна. Я намерен разыскать ее и заставить объяснить мне, какова роль Хенглера. Или найти с ее помощью доказательства вины этого ублюдка и прищучить его.

Вместо ответа Тернер молча взял письмо адвоката и перечитал.

Прикинув, чего наговорил, Цинк смутился. Он выдвинул столько допущений, говорил с таким жаром и убежденностью, что любой профессионал-полицейский задался бы вопросом: какая муха укусила этого парня? А Цинк знал ответ.

За минувшую неделю он прочел кое-что о кошмарах. На это его подвигнули два сна, приснившихся ему после «Мухи», — в обоих он видел Эда Джарвиса и Дженни Копп. Цинк схватился бы и за соломинку, лишь бы это помогло.

Он вычитал, что кошмары подобны расселинам в земле, обнажающим наслоения пластов, заполняющих темный провал. Как правило, кошмары связаны со стрессом; психологическое давление увеличивает частоту их появления. В крайних случаях они могут в буквальном смысле напугать до смерти. Худшие кошмары, узнал Цинк, напоминают психическое заболевание и представляют собой искаженные отображения полученных в реальной жизни душевных травм, на которые мы не сумели адекватно отреагировать или с которыми не смогли свыкнуться. Наиболее мощные кошмары порождает чувство вины.

Порой объективный опыт может отрицательно сказаться на состоянии психики ввиду того влияния, какое он оказывает на представление человека о себе. Поэтому подобные переживания порой подавляются и путем отчуждения изолируются в подсознании. Однако сознание не способно оставить проблемы подобного рода без решения, и те настойчиво возвращаются по ночам, когда силы психологического ингибирования дремлют.

Чандлер злился на себя. Наивно было полагать, будто он покончит со своими проблемами, обвинив Хенглера в убийстве в отместку за смерть Дженни Копп. Но ему очень этого хотелось.

«Виноват ты, а не Рэй Хенглер», — подумал Цинк. Что же…

В дверь постучали.

— Войдите, — сказал Тернер, откладывая письмо адвоката. Полицейский в форме просунул голову в дверь:

— Инспектор, вам телекс из Лондона.

Тернер взял распечатку и передал ее Чандлеру.

В телексе говорилось:

«ЧЕРЕЗ АМЕРИКАНСКОЕ ПОСОЛЬСТВО НАШЛИ ЛОНДОНСКОГО ВРАЧА РИКИ ХАЙД. В ИЮЛЕ 1985 У ХАЙД ОБНАРУЖЕНЫ ДВА ЖЕЛЧНЫХ КАМНЯ. ОПЕРАЦИИ НЕ БЫЛО. ХАЙД С ГРУППОЙ «ВУРДАЛАК» ПРИБЫЛА В БРИТАНИЮ В АПРЕЛЕ ПРОШЛОГО ГОДА ИЗ ПРОВИДЕНСА, РОД-АЙЛЕНД».

Провиденс, Род-Айленд

2: 11

Дебора погрузилась в ванну. Наслаждаясь блаженным теплом, она зачерпнула горсть ароматной пены и сдула ее с ладони. Как Нибс любил это! Он не сводил глаз с висевших в воздухе многоцветных мыльных пузырей, трогая лапой те, что проплывали рядом. Еще он любил, когда вода капала из крана, и, наклонив голову набок, ждал каждого очередного всплеска. Господи, до чего ей не хватает Нибса, какими одинокими и унылыми стали ее дни!

Зазвонил телефон.

Мгновение она раздумывала, стоит ли брать трубку, слегка встревоженная тем, кто бы это мог быть, но в конце концов любопытство победило. Завернувшись в полотенце как в саронг, мокрая Дебора пошла к телефону, оставляя за собой на полу цепочку лужиц.

— Алло! Молчание.

«О нет», — подумала она.

— Алло. — Едва слышно. В трубке задышали.

«Опять он!» — подумала Дебора, швыряя трубку на рычаг. Выждав несколько секунд, чтобы линия освободилась, она позвонила в полицию.

ПОХОТЬ

Англия, Лондон

23: 47

В комнате без окон были черные стены. При полном отсутствии света это создавало ощущение безграничной безвидной пустоты.

Сид Джинкс, раздетый до трусов, отжимался, обливаясь потом и воображая, будто лежит между ног Дебби Лейн.

Внезапно дверь отворилась, и в комнату ворвался свет. Заблестели ножи, развешанные по стенам вместо фотографий журнальных красоток.

Щурясь, Джинкс обернулся и увидел на пороге женский силуэт.

— Скоро у меня будет для тебя новая работа. — И она ушла.

Вновь один в комнате с угольно-черными стенами, Джинкс зажег свечу, поснимал ножи с крючков, четырьмя ровными рядами разложил мясницкий инструмент на полу возле точила. И принялся за дело.

Он приложил свежевальный нож к вращающемуся камню, и из-под лезвия металлическими брызгами полетели искры. Затачивая сталь, он думал о Дебби Лейн. Он не беспокоил ее с тех пор, как в начале месяца послал ей письмо. Может быть, послать новое, пусть девочка смягчится… или пора, наконец, нанести визит? В последнее время мысли о ее мохнатке сводили Сида с ума.

В один прекрасный день — скоро! — он отрежет ей груди, набьет их поролоном и водрузит на стену возле двери. ' Тогда, уходя из дому, он всякий раз сможет их тискать.

GRIM REAPER (БЕЗЖАЛОСТНЫЙ КОСАРЬ)

Англия. Лондон

Пятница, 2 января, 19: 17

Хилари Ренд попала в тиски, и нажим неумолимо возрастал.

С одной стороны, Убийца из канализации и Джек-Взрывник обеспечили ей отсрочку: когда Хилари вот-вот должна была слететь с должности начальника следственной группы, занимавшейся делом Вампира, цветы, присланные ей Джеком-Взрывником в ночь трагедии в римских банях, обозначили выход на нового убийцу, для чьей поимки Ярд не мог немедленно создать отдельную группу. Затем Убийца из канализации (поначалу, казалось, причастный к преступлениям Вампира) прислал в Ярд человеческую почку, адресованную «главному в отделе по расследованию убийств», и акции Ренд в глазах обитателей восьмого этажа вновь резко подскочили, ибо эти тоненькие ниточки, протянувшиеся от преступников к ней лично, в обоих случаях были единственной зацепкой. С другой стороны, Хилари знала, что это ее и погубит — и очень скоро. Она чувствовала, убийцы затеяли поединок и стараются перещеголять друг друга в громкости, нераскрываемости и — без сомнения, ждать этого оставалось недолго — дерзости преступлений. Соответственно, реакция общественности стала непредсказуемой, и наверху вновь заговорили об отставке Ренд.

«Все это смертельно опасная игра», — думала она, утомленно откинувшись на спинку кресла.

Старший суперинтендент сидела в своем кабинете одна. Лондон за окнами окутала непроглядная ночная тьма. Чуть раньше Хилари по обыкновению купила газеты и с ними отправилась в ярдовский кабачок просмотреть новости за совершенно необходимой ей сейчас кружкой пива. В «Цистерне», как и всегда по пятницам, толпилось полно народу: усталые полицейские пинтой-другой провожали рабочую неделю. Сама Ренд не слишком любила пиво, но давным-давно усвоила, что пара кружек, пропущенных в компании мальчишек, постепенно превращает тебя в полноправного члена команды. То же правило распространялось и на ее работу. Однако нынче вечером, едва она вошла в «Цистерну», обычно громкий хор голосов вдруг разом притих до шепота. Зная, что коллеги обсуждают ее неминуемую отставку, Хилари притворилась, будто высматривает кого-то, и, не найдя его (или ее), ушла. Голоса у нее за спиной зазвучали громче прежнего.

Сейчас развернутые газеты лежали перед ней на столе. Взгляд Ренд перебегал со страницы на страницу, выхватывая отдельные параграфы.

Из «Дейли мейл»:

Я скоро нанесу удар… Я уничтожу их всех

ПИСЬМО ОТ ВЗРЫВНИКА

Сегодня эксперты Скотланд-Ярда подтвердили, что письмо, полученное редакцией «Мейл» со вчерашней почтой, написано человеком, подозреваемым во взрыве лондонских «Римских парных бань» 4 января. Взрыв унес 27 жизней.

В письме, адресованном редактору «Дейли мейл», говорится: «Полицейские — остолопы. Шухер в парке устроил не я — я всегда довожу дело до конца. Увидите сами — скоро я нанесу новый удар. Прежде чем со мной покончат, я уничтожу их всех». Подпись: «Джек».

Выражая мнение группы сотрудников Скотланд-Ярда, расследующей дело о взрыве, детектив-инспектор Дерик Хон вчера вечером в беседе с корреспондентом «Мейл» заявил: «Мы не верим, что преступление в луна-парке — дело рук Взрывника. Скорее, оно связано с последними нападениями Убийцы из канализации».

Из «Дейли экспресс»:

ГЕИ НА СТРАЖЕ

Лондонские гомосексуалисты организовывают патрули, чтобы защититься от Джека-Взрывника.

Из «Миррор»:

ДУША В ПЯТКИ

Убийства происходят все чаще, но арестованных нет — и потому старший суперинтендент детектив Хилари Ренд, глава отдела расследования убийств, занимающегося делами Убийцы-Вампира, Убийцы из канализации и Джека-Взрывника, испытывает такое давление, какое едва ли доведется испытать кому-нибудь из ее коллег в других странах мира.

Всякий раз как несчастная мать жертвы рыдает над гробом, всякий раз как члены «комитета бдительности» вооружаются, всякий раз как палата общин призывает не терять веры в Ярд и объявляет, что Лондон «не сломлен», это давление возрастает. И никто не чувствует этого сильнее, чем спокойная, сдержанная женщина, возглавляющая расследование.

Такова работа Хилари Ренд, такова ее тяжкая ноша. Она руководит поиском. Она утверждает стратегию — верную или ошибочную, покажет время. И, наконец, вся ответственность лежит на ней и только на ней. Но достаточно ли того, что делается?

Надежный источник, близкий к следственным органам, сообщил нам, что вскоре следует ждать определенных изменений. Работу отдела расследования убийств возглавит особая бригада детективов. В нее войдут пять специалистов, которые…

Хилари отодвинула от себя газеты, закрыла глаза и увидела отца: он смотрел на нее сверху вниз, пуговицы на мундире сверкали. Отец снял шлем и надел на Хилари. Она услышала смех — счастливый смех маленькой девочки. «У тебя усталый вид, Хилари, — почудился ей голос отца, но, открыв глаза, она увидела на пороге Дерика Хона.

— День получился длинный, — сказала Ренд. — Я думала, ты уже ушел.

— Ухожу, — ответил Хон. — Я забежал вниз узнать, может, они выяснили, откуда прислали почку.

— Ну и?..

— Ничего, — ответил он. И, помолчав, добавил: — Я вижу, ты читала…

— Да.

Хон улыбнулся одними уголками губ:

— Держись!

— Стараюсь.

— Молодец… Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Дерик. До завтра. На пороге Хон обернулся.

— Хилари, ты же знаешь, я все равно не сбегу с корабля.

— Спасибо, Дерик, — она попыталась улыбнуться. — Я знаю, что у меня в Ярде остался только один друг — ты.

22: 54

Вурдалак взялся рукой за край зеркальной двери, и та со скрипом отворилась, отразив картины на стенах: мистера Гристля из «Баек из клепа», представленного в виде куска гниющего мяса; репродукцию иллюстрации Осборна «Kid Kill» из «Леденящих убийств в картинках» — художник щедро расцветил черно-белое изображение красной тушью; печально известную фотографию из «Логова страха», конкретнее, из «Грязной игры» — команда хозяев поля разрезает Херби Саттена на куски, готовясь к бейсбольному матчу, где базой будет сердце Херби, битой — нога, дорожкой — внутренности, а мячом — изуродованная голова с одним глазом, болтающимся на ниточке.

Когда зеркало По вновь застыло, мутное стекло отразило беспорядок на гримерном столике, где стояло другое зеркало, окаймленное по краю лампочками. Пришпиленные к нему вырезки из журналов «Кинофантастика» и «Фангория» шаг за шагом раскрывали приемы создания специального грима лучшими визажистами Голливуда.

По гримерному столику были рассыпаны обломки человеческих костей.

10: 55 пополудни

Детектив-инспектор Дерик Хон почистил на ночь зубы и потрогал редеющую шевелюру. Волос, несомненно, становилось все меньше, и выпадали они быстро. Хон где-то вычитал, будто облысение можно остановить приемом больших доз эстрогенов — женских половых гормонов, и теперь терзался мучительными сомнениями: попробовать или не стоит. Вдруг у него вырастет грудь или случится что-нибудь похуже?

Хон пошел в спальню, забрался под одеяло, взял пульт и включил телевизор. Би-Би-Си повторяло его вчерашнее интервью. Хон поморщился: яркий свет юпитеров делал лысину более заметной. Интервью сменили другие сюжеты, Хон переключил канал и попал на рок-обозрение. По экрану упыри-ной походочкой крался зомби во фраке и цилиндре. Появившийся следом ведущий просветил инспектора: «Итак, это был Элис Купер с клипом "Добро пожаловать в мой кошмар"». Хон покачал головой и нахмурился. Может быть, в этом смысл цилиндра и зеркала? Пожалуй, утром стоило бы поразмыслить над этим.

Зевая и потягиваясь, детектив-инспектор выключил телевизор и погасил свет.

Суббота. 25 января, 3: 02

Хон проснулся внезапно, как от толчка: что-то впилось ему в руку. Он подумал, что из-за клипа, который он посмотрел перед сном, ему теперь привиделся кошмар, но в следующий миг от локтя инспектора во все стороны растеклась острая боль, а когда Хон попытался вылезти из кровати, тело отказалось повиноваться приказам мозга.

В спальне было темно, но перед глазами инспектора плавали цветные пятна. У него возникло странное ощущение удаленности, будто они плясали в рябящей толще текучей воды. Их движение вызывало тошноту, но инспектор никак не мог подняться и перепугался еще сильнее, когда его мышцы начали беспорядочно сокращаться.

Вдруг сквозь растущую тревогу, подобно черному трескучему языку пламени из геенны огненной, пробился голос. Он то медлительно растягивал слова, то тараторил, то невнятно бубнил, то взлетал до пронзительного визга. К горлу инспектора подступила бурлящая рвота, и он подумал, что сейчас захлебнется.

Голос зловеще объявил:

— Это сукцинилхолинхлорид. У тебя парализованы все мышцы, кроме мышц диафрагмы. Но это не психотропный препарат, он не снимает чувства страха. А тебе сейчас наверняка страшно… впрочем, на то есть причины.

Хон не мог ни повернуть голову, ни повести глазами. Каждое мышечное волокно в его теле вдруг зажило собственной отдельной жизнью, судорожно сокращаясь и подергиваясь. Инспектор лежал на спине, обливаясь потом, упираясь неподвижным взглядом в потолок, и по его щекам текли слезы.

Внезапно вспыхнула спичка, свет больно обжег глаза; потом он потускнел и превратился в окруженный леденящей аурой сгусток. Краем глаза Хон видел: по комнате движется какая-то фигура, демон с островерхой головой; тени послушно следовали за ним. В одной руке демон держал тонкую восковую свечу, увенчанную трепетным огоньком, в другой — что-то блестящее и очень острое. Хон намочил постель.

— Мне не понравилось твое интервью, — глухим замогильным голосом проговорила фигура. — Не я осрамился в «Туннеле любви». Не я! А твой длинный язык ославил меня на весь Лондон! Из-за тебя это ничтожество Джек сделал из меня посмешище. Ты мне за это заплатишь.

Истерзанный дух Хона испуганно съежился: фигура в серой монашеской рясе с островерхим клобуком склонилась над инспектором. Хону казалось, его душа в клочья располосована зазубренным стеклом и неудержимо кровоточит. Горела свеча, блики пробегали по скрытому в глубинах капюшона… лицу? Маске? Или это было нечто иное? Ибо там белела мозаика из приклеенных к коже осколков человеческого черепа, приходившая в движение всякий раз, как демон усмехался. Огонек свечи приблизился к изголовью кровати, и Хон разглядел зажатую в руке чудовища косу.

Ресницы детектив-инспектора затрепетали.

Негромко напевая гримриперовскую «Автостраду в Ад», фигура капнула воском на ночной столик и поставила свечу в быстро затвердевающую сальную лужицу. И исчезла из поля зрения инспектора.

На ее место прокрались отвратительные видения, рожденные воображением Хона. Призрачные вурдалаки тыкали в него пальцами, словно бы требуя себе тот или иной кусок. По двинувшимся на инспектора стенам медленно стекала черная смола, а в ушах гремел злобный хор жутких голосов, хохочущих над его плачевным положением.

Над ним вдруг вновь нависла костяная маска, и Хон услышал, как трутся друг о друга осколки кости, вторя словам, слетающим с упрятанных за ними губ.

— Ты полностью утратил способность к произвольному движению, — уведомил инспектора Косарь. — Однако на дыхание и иные автономные функции препарат не влияет. Мне просто хотелось, чтоб ты полежал тихонько-спокойненько, пока я приспособлю эту штуковину. Она, детектив-инспектор, безразмерная — можно отрегулировать на любую голову.

Хон с ужасом смотрел, как Череполицый приспосабливает к его шее самодельную гильотину. Под голову ему подложили брусок, вставленный в пазы двух направляющих, по которым двигался нож, — они поднялись у щек инспектора, точно столбики ограды. По тому, с каким трудом фигура оттянула вверх бритвенно-острое лезвие, чтобы установить его в пяти футах от глаз Хона, детектив понял — резак тяжелый. Сверху Череполицый прикрепил планку, замкнувшую прямоугольник плоскости движения ножа, пропустил через свисавший с планки шкив прикрепленную к лезвию веревку и до поры привязал ее к ножке кровати. В свете свечи заблестела острая режущая кромка.

— Почти готово. — Косарь разорвал на полицейском пижаму.

К груди Хона скотчем приклеили холодный предмет, но какой, инспектор не видел. После этого фигура прикрепила к внешним, обращенным к изножью кровати, граням направляющих горизонтальный прут, соединивший их над самыми ключицами Хона. Гильотина покачнулась: Косарь отвязал веревку от ножки кровати и, туго натягивая, пропустил ее сперва под прутом поверх загадочного предмета, приклеенного к груди инспектора, потом у Хона между ног, между ягодиц, под спиной и наконец привязал ее к спинке кровати.

Усевшись в изголовье у Хона, чье лицо спазматически подергивалось, Косарь заговорил, поскрипывая костяными бляшками:

— Ты сказал лондонским газетчикам: дайте только время, а уж мы его поймаем. Хотел успокоить сограждан, а, инспектор? Как по-твоему, зачем я оставлял вам всякие загадочные улики? А вот зачем: мне позарез надо было узнать, какое обличье принял инспектор Леграсс. Нельзя, чтобы Луизиана повторилась. Великие Древние должны прорваться. Загадочные следы, которые я оставлял, взбудоражили газетчиков, и Ле-грассу пришлось объявиться — в обличье женщины. Болваны-англичашки! Вы плясали под мою дудку! Не только тебе — Хилари Ренд тоже не дожить до благоприятного расположения звезд.

Кости вдруг зазвенели и забренчали: рот Косаря искривила ужасная гримаса, ноздрей Хона коснулся кислый запах пота. Монстр схватил инспектора за голову.

Но в следующий миг Косарь вновь заулыбался, хитро и недобро.

— Ерунда, черви, — обронил он, словно это все объясняло. — Я думаю, будет справедливо, если ты умрешь. Тогда все поймут, я слишком умен для провала в «Туннеле любви», и мы с тобой будем квиты. Но хватит отвлекаться. Хватит портить веселье. Я приклеил к твоей груди острый-преострый скальпель. Веревка, что удерживает нож гильотины, проходит прямо над ним. При каждом вдохе твоя грудь будет подниматься, а скальпель — перерезать одно тонюсенькое пеньковое волокно. В конце концов веревка лопнет, и гильотина отрубит тебе голову.

Посмотрим, сколько у вас самообладания, детектив-инспектор.

Интересно, долго ты можешь не дышать?

Ну, смотри на гильотину, а я буду смотреть на тебя.

Что, мой британский друг? Сыграем в Игру?