Вверх дном

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,

в которой Мастону приходится пожалеть о том времени, когда толпа хотела предать его суду Линча

Столицы Старого и Нового света, как и все значительные и незначительные города обоих полушарий, в ожидании предстоящего события находились в сильном возбуждении. Благодаря газетам, наводнившим все уголки земного шара, каждому был в точности известен час, соответствующий полуночи в Килиманджаро.

Так как Солнце проходит один градус в четыре минуты, то в главнейших городах в это время было:

В Балтиморе, как уже говорилось, двенадцать часов спустя после прохождения Солнца через Килиманджарский меридиан было 5 часов 24 минуты вечера.

Нельзя описать панику, охватившую в эту минуту все народы земного шара.

Положим, жителям Балтиморы не грозила опасность быть сметенными потоками нахлынувших морей и предстояло быть только живыми свидетелями того, как отхлынут воды Атлантического океана из Чизапикского залива, а мыс Гаттерас, которым он оканчивается, поднявшись из вод океана, превратится в горный хребет. Все это так, положим, но и невольно возникал вопрос: не произведет ли толчок полнейшего разрушения зданий и памятников? Не погибнут ли в пропастях и в расщелинах, которые неминуемо образуются, целые улицы и кварталы?

Ничего поэтому нет удивительного, что по мере приближения роковой минуты каждый из обитателей земного шара испытывал ужас, проникавший его до мозга костей. Да, все трепетали, кроме одного — инженера Алкида Пьерде. Он не имел времени огласить результаты своих последних изысканий, которые открыли ему многое. И теперь он сидел за стаканом шампанского в одном из лучших ресторанов города и пил за здоровье Старого света.

Пробило пять часов, миновала и двадцать четвертая минута шестого, соответствующая полуночи в Килиманджаро. А Балтимора стояла, как стояла и прежде!

В Лондоне, в Париже, в Константинополе и т. д. тоже ровно никаких перемен!.. Даже ни малейшего сотрясения!

Джон Мильн,[23] наблюдавший помещенный им в каменноугольных копях Токошимы, в Японии, сейсмограф, не заметил ни малейшего ненормального движения земной поверхности в этой части света.

Да, наконец, и в самой Балтиморе не произошло ровно никаких явлений.

К тому же, было уже совсем темно; наступила ночь, и небо, покрывшееся облаками, не дало возможности определить, изменили ли звезды свое видимое движение, что, несомненно, последовало бы при перемещении земной оси.

Какую ужасную ночь провел Мастон в своем тайном убежище, знала только одна Еванжелина Скорбит! Пылкий артиллерист неистовствовал, не находя себе места. Дорого дал бы он, чтобы скорее пролетело еще несколько дней и выяснилось бы, изменился ли путь Солнца: это было бы неопровержимым доказательством полного успеха предприятия.

На следующее утро Солнце, как обыкновенно, показалось на горизонте.

Все делегаты европейских государств собрались на террасе своей гостиницы. Каждый запасся инструментами необыкновенной точности, чтобы определить, нормально ли дневное светило продолжает совершать свой небесный путь. И вот, несколько минут спустя по своем восходе, сияющий шар, как ему и полагалось, начал двигаться к южному полушарию неба.

Очевидно, ничего не изменилось в его видимом движении. Майор Донеллан и его коллеги приветствовали небесное светило дружным восторженным «ура», как приветствуют на сцене любимого актера.

Небо было чудно хорошо в эту минуту: оно совершенно очистилось от утреннего тумана, и никогда еще ни один великий актер не появлялся на более прекрасной сцене, при более блестящей обстановке, пред более восхищенной, восторженной публикой.

— И опять на своем месте, указанном ему законами астрономии! — кричал Эрик Бальденак.

— Да, нашей старушкой астрономией, — заметил Борис Карков, — которую эти безумцы собрались было уничтожить!

— Убытки и позор будут им в наказание, — добавил Янсен, устами которого, казалось, говорила сама Голландия.

— И северная область останется навеки погребенной подо льдами! — вставил профессор Гаральд.

— Ура Солнцу! — вскричал майор Донеллан. — Каково оно есть, таким оно останется и навеки; другой вселенной и не надо!

— Ура! Ура! — дружно подхватили остальные делегаты старой Европы.

Тут вмешался и Тудринк, не промолвивший до этой минуты ни слова.

— Не рано ли радоваться, господа? Они, может быть, вовсе еще и не стреляли? — сказал он с легкой усмешкой.

— Не стреляли? — вскрикнул майор Донеллан. — Я хочу думать, что, напротив, они произвели уже не один, а два выстрела!

То же предположение сделали и Мастон и Еванжелина Скорбит. Вопрос этот задавали себе и ученые и невежды.

То же повторил и Алкид Пьерде, прибавив только:

— Выстрелили они или нет — все равно! Суть в том, что Земля не перестала вальсировать вокруг своей старой оси!

Вообще никто не знал, что произошло в Килиманджаро. Но в тот же день, к вечеру, был получен ответ на вопрос, который задавали себе все обитатели земного шара. В Соединенных Штатах была получена от занзибарского консула телеграмма следующего содержания:

Да, действительно все обстояло благополучно, так как ничто не изменилось в положении вещей, если не считать опустошений в области Вамасаи, значительная часть которой была превращена положительно в голую равнину искусственным смерчем, а также кораблекрушений, происходивших от сотрясения воздуха. Не то же ли самое было при полете знаменитого снаряда на Луну? Не отозвалось ли сотрясение почвы во Флориде на сотни километров в окружности? Все это повторилось и теперь, но в сильнейшей степени.

Во всяком случае телеграмма консула сообщила всем заинтересованным обитателям Старого и Нового света две вещи, а именно:

И тогда весь мир испустил радостный, облегченный вздох, за которым последовал неудержимый взрыв хохота. Попытка "Барбикена и K°" кончилась ничем! Все формулы и вычисления Мастона оказались годными только на растопку печей! Отныне "Северной полярной компании" предстояла жалкая участь объявить себя несостоятельной.

Однако как это могло случиться? Неужели секретарь Пушечного клуба сделал ошибку в вычислениях?

— Я скорее могу усомниться в своих чувствах к нему, чем допущу, возможность подобного предположения! — говорила себе Еванжелина Скорбит.

И, конечно, в эту минуту среди всех этих людей, населяющих земной шар, не было ни единого живого существа, которое чувствовало бы себя более смущенным, чем Мастон. Убедившись в том, что в условиях, в которых свершается движение Земли, никакого изменения не последовало, он попытался успокоить себя надеждой, что, быть может, вследствие какой-нибудь случайности Барбикен и Николь принуждены были отложить выстрел…

Но с получением телеграммы из Занзибара ему волей-неволей пришлось признать, что их предприятие не удалось. Легко сказать!.. Не удалось! А уравнения, а вычисления и формулы, из которых следовала твердая и несомненная уверенность в успехе предприятия? Неужели пушка в шестьсот метров длины и двадцать семь метров ширины, выбросившая при взрыве двух тысяч тонн мели-мелонита снаряд в сто восемьдесят миллионов килограммов с начальной скоростью две тысячи восемьсот километров, — неужели такой пушки недостаточно, чтобы произвести перемещение полюсов? Нет! Нет! Этого быть не может!

А все-таки…

Наконец, Мастон не выдержал и в страшном волнении объявил своей покровительнице, что желает покинуть свое убежище. Напрасно Еванжелина Скорбит пыталась удержать его от этого шага. Не потому, что она опасалась за его жизнь, — нет, она знала, что в данную минуту угроза чего-нибудь подобного уже миновала, но ей хотелось уберечь его от насмешек, ядовитых шуток и намеков, которыми все неминуемо встретят незадачливого математика.

И затем еще вопрос: какой прием ожидал его со стороны товарищей по Пушечному клубу?! Не станут ли они обвинять своего секретаря в постигшей их неудаче, выставившей их в таком смешном виде? Не на него ли, автора вычислений, падет вся ответственность за неуспех предприятия?!

Но Мастон не хотел ничего слышать. Он не поддался ни на мольбы, ни даже на слезы Еванжелины Скорбит и вышел из дома, где скрывался. Понятно, стоило ему появиться на улицах Балтиморы, как его тотчас же узнали и в отместку за ужас, охвативший всех при угрозе потерять имущество и жизнь, его встретили бранью и оскорблениями. Стоило послушать одних этих американских уличных мальчишек.

— Эй ты! Выпрямитель оси! — кричал один.

— Ах ты! Кувыркатель земного шара! — подхватывал другой.

Обруганный и осмеянный секретарь Пушечного клуба принужден был искать спасения в особняке миссис Скорбит, где его приятельница истощила весь запас нежности, чтобы успокоить его. Но все было напрасно! Ничто не могло утешить ее друга.

Так прошли две недели. Жители земного шара, придя в себя от перенесенных волнений, мало-помалу успокоились и перестали даже думать об угрожавшем им проекте "Северной полярной компании".

Однако о Барбикене и капитане Николе не было, как говорится, ни слуху, ни духу. Не погибли ли они при сотрясении, произведенном выстрелом, опустошившем селения Вамасаи? Не поплатились ли жизнью за величайшую мистификацию нашего времени?

Ничего подобного! Сшибленные с ног в момент выстрела, вместе с султаном, его свитой и тысячной толпой негров, они скорее всех оправились и встали на ноги целы и невредимы.

— Ну что, удалось?.. — было первым вопросом султана, потиравшего себе плечи.

— А вы сомневаетесь?

— Я… сомневаюсь?.. — ничуть, но все-таки когда же это станет окончательно известно?

— Через несколько дней!.. — ответил Барбикен. Догадался ли председатель Пушечного клуба тотчас же, что они потерпели полное поражение? Возможно! Но ни за что не согласился бы он признаться в этом повелителю Вамасаи.

Через сорок восемь часов оба друга распростились с Бали-Бали, отпустившим их лишь после того, как они заплатили ему изрядную сумму за понесенные его подданными убытки. А так как эти тысячи долларов целиком поступили в личную кассу султана, а несчастным потерпевшим не досталось ни одного доллара, то его величество ничуть не сожалел об этой выгодной афере. Затем оба товарища, в сопровождении своих десяти мастеров, отплыли в Занзибар, где как раз в это время стоял корабль, готовившийся отправиться в Суэц. Оттуда пароход отвез их под чужими именами в Марсель, а почтовый поезд вполне благополучно доставил их в Париж, где на вокзале Восточной железной дороги они пересели в поезд, шедший в Гавр, а в Гавре они сели на один из океанских пароходов и приехали в Америку.