Вверх по течению

10

Командир батальона Кароль Готварк у нас был не фон-барон какой, а вполне себе нормальный человек мещанского происхождения — сын дорожного подрядчика. Дворянство свое выслужил с майорским чином.

Тут в империи вообще интересная такая вещь, что до майора все чины и звания вроде как временные — пока служишь, а от майора и выше — уже пожизненные. Так тебя титулуют, даже когда ты в армии перестал служить. И таким простолюдинам, выслужившим свое имперское потомственное дворянство, приставляется к фамилии концовка не «форт», как у столбовых феодальных дворян, а «варк». Стоит еще заметить, что если в армии для обращения в герольдию за новым фамильным гербом достаточно стать майором, то на гражданской службе, куда причисляют и всех военных чиновников, требуется стать имперским советником третьего ранга, что приравнивается к генерал-майору. Еще можно дворянство получить, заслужив за храбрость Рыцарский крест, но только личное, не передающееся по наследству. Так как и раньше звание рыцаря по наследству не передавалось даже среди герцогов и королей. Имперскому рыцарю никаких добавок к фамилии не положено также по давней традиции.

Так что майор Готварк — сам себя сделавший человек, но, похоже, выслужил он уже свой потолок. Выше батальона строительных, да и вообще любых инженерных частей у империи не было. Выше только инженеры поднимались в большие штабы. А наш комбат, как и большинство строевых командиров, диплома инженера не имел. Он вообще в офицеры выбился из унтеров, как сплетничали.

Стоит он сейчас передо мной в этом щелястом, продуваемом всеми ветрами сарае, раскачиваясь с носка на пятку. Смотрит на меня внимательно и говорит задумчиво:

— Знаешь, что завтра тебя повезут на военно-полевой суд?

— Так точно, господин майор. Знаю, — ответил я.

— Обидно?

— Обидно, господин майор, скрывать не стану.

Обидно, конечно, мне, но плетью обуха не перешибешь. Закон! Мародер подлежит военно-полевому суду, согласно Имперскому уложению о военных преступлениях. Мне уже шепнули часовые мои, когда хлеб и воду приносили, что на самом деле все можно, хвалиться только этим нельзя.

— Тортфорт настаивал на выездной сессии военно-полевого суда в расположении батальона, но ее не будет, — продолжил свою речь комбат. — Мне не по душе, чтобы первого героя в батальоне на этой войне судили перед строем. Это плохой пример для солдат.

Ну да…

Барон Тортфорт…

О нем-то я и забыл. Расслабился от эйфории победы над разведчиками противника. Славы жаждал…

Когда мы притащили пленного, еще две винтовки, сабли и коней, инженера на месте уже не было. А плененный мной ранее вражеский офицер вольготно сидел в распахнутой палатке нашего ротного, отставив в сторону перевязанную ногу, и пил с капитаном Тортфортом красное вино из хрустальных фужеров, одновременно ведя приятную светскую беседу на имперском языке.

— А, Кобчик… — отмахнулся от моего доклада ротный. — Что это ты себе позволяешь? Украл часы у МОЕГО ПЛЕННИКА корнета графа Пшездецки. Ты в своем уме?

— Осмелюсь доложить, господин капитан, — гордо ответил я. — Часы есть трофей, взятый в бою. Как и оружие врага, который пытался пленить нашего батальонного инженера.

— Какой такой трофей? — недоуменно поднял борон бровь. — Военным строителям никакие трофеи не положены.

— Что с бою взято, то свято, — брякнул я с детства въевшуюся в подкорку фразу.

— Так ты еще и упорствуешь в своем преступлении, — покачал головой барон и развел руками, тем показывая вражескому графу, мол, с какими дикарями ему приходится иметь дело. — Так вот что, Кобчик, верни его сиятельству золотые часы, которые ты у него украл, и сдай не положенное тебе по уставу оружие.

Все-таки отомстил ротный мне с уставом, злопамятный аристократишка. И, видя, что ничего я ему сдавать не собираюсь, хлопнул в ладоши.

В палатку ввалилось четверо унтеров во главе с ротным фельдфебелем и взяли меня в коробочку.

— Как это знакомо все, ваша милость, — вальяжно протянул пленный офицер. — У нас в южных горах у теплого моря горцы такие же дикари.

В это время унтера сняли с меня портупею с револьвером, споро обшмонали, вынув из карманов часы и наваху. Все это положили ротному на стол.

— Ты арестован, ефрейтор Кобчик, — барон ехидно выделил интонацией слово «ефрейтор». — И за твое воинское преступление тебя будет судить военно-полевой суд. Империя — цивилизованная страна и поощрять дикие нравы отдельных народностей, ее населяющих, не собирается. Увести его.

Вроде ротный это все мне говорил, но не для меня…

И вот я уже третий день сижу в этом сарае под замком на хлебе и воде. Ну, почти… Гостинцами меня, считай, завалили. И лесовики, и Гоц, и инженер… Мои подчиненные чертежники… И даже унтер Прёмзель, который меня по приказу ротного арестовывал, и тот приперся ко мне на тайную свиданку с маленькой фляжкой водки в кармане. Я и не догадывался, сколько людей в батальоне мне искренне симпатизируют. Или ротного не любят. Одно из двух.

Прёмзель меня и просветил, как мой пленник стал пленником ротного. Пока я лазил по лесу в поисках остатков вражеской разведки, прибежал из лагеря на позиции барон, увидел вражеского офицера и представился ему полным титулом, а тот в ответ и заявил:

— Я граф Пшездецки. Ваш пленник, барон.

И ведь собака фон-барон теперь в полном своем феодальном праве на пленного. Старые феодальные статуты пока еще никто не отменял. А я, как последний лох, не произнес нужных ритуальных фраз корнету о пленении… и в пролете.

— А что инженер сказал на это? — спросил я взводного.

— А что инженер? Интеллигенция… — Унтер даже сплюнул в угол. — Отдал барону саблю этого графа. — И повторил презрительно: — Интеллигенция… Помнит она, что отцы их крепостными были у такого же барона. Поротая задница долгую память имеет. Вам, горцам, этого не понять. Вы всегда были свободные.

— А что со мной теперь будет? Расстреляют? — попытался я узнать свою судьбу.

— Вряд ли… — почесал затылок Прёмзель. — Но мимо арестантских рот не пройдешь. И с будущим гражданством заранее простись.

— Ладно, — облегченно выдохнул я. — И в арестантских ротах люди живут.

И допил из фляжки последний глоток водки.

А теперь вот майор решает мою судьбу.

— Так вот… — наконец-то прервал затянувшуюся паузу комбат. — И суд сюда не приедет, и ты к нему не поедешь.

Удивил так удивил. Нечего даже сказать. А майор продолжил:

— За попытку мародерства на поле боя я тебя уже разжаловал из ефрейторов, и об этом объявлено перед строем. Тут такая тонкость есть, что за одно и то же преступление по императорскому указу от прошлого года дважды не наказывают, — видя откровенное замешательство на моей морде, комбат усмехнулся. — Но… по бумагам ты и не становился ефрейтором вообще. Ты уж прости, но так получилось, что не успели мы это в штабе как следует все оформить… Так что держи свои «чистые» документы, старший сапер военно-строительного батальона Савва Кобчик, а заодно направление в школу унтер-офицеров и литер на поезд до Вольфберга. И мой тебе настоятельный совет: выбери там, на выпуске, себе другой род войск. Не возвращайся к нам. Барон мстителен. Тебя будут сопровождать инженер батальона и двое конвоиров… с оружием. Ты их знаешь, сам им оружие вручал. Проводят тебя до вокзала и сами уедут в школу полевых разведчиков. А для всех остальных в батальоне тебя увезут как арестованного в трибунал.

— А мне дадут выбрать род войск? — только и спросил я, сомневаясь.

— Тебе дадут, — убежденно сказал майор. — Сам увидишь. И это еще…

Командир батальона протянул мне мой же трофейный револьвер, но уже с серебряной пластинкой на рукояти, на которой было выгравировано четким рубленым шрифтом: «Старшему саперу Савве Кобчику за спасение офицера на поле боя». Дата. Подпись. Когда только успел?

— Носи с гордостью на законных основаниях. Вот приказ о награждении тебя именным оружием, как командир отдельной части я имею на это право. Жаль только, что из-за интриг аристократии не могу этого сделать перед строем. Удачи тебе, Савва.

И ушел.

А я остался в «камере».

По-прежнему под замком.

Арестованный.

С заряженным наградным револьвером в руках.

Одуреть!

Утром меня специально провели под вооруженным трофейными винтовками конвоем без ремня по всему лагерю мимо палатки ротного. Этим зрелищем моего унижения насладились как сам барон, так и его сиятельный пленник, находившийся в окружении хлопотавших над ним гражданских врачей, вызванных в наше расположение из ближайшего города. Нашего батальонного фельдшера аристократам было мало или не по чину. Судя по их довольным рожам, зрелище моего позора фон-баронам понравилось.

«Да, — подумал я, — кто еще тут будет больший интриган, если прикинуть к носу… комбат или барон, я не знаю. Но вряд ли бы комбат так высоко поднялся, если бы не было у него таких способностей».

Потом меня посадили с конвоирами в инструментальную повозку и повезли к станции. На телегу заранее были уложены наши ранцы, большой медный чайник и еще какой-то вещмешок.

Возница щелкнул вожжами, и пара стирхов неторопливо порысила по проселку.

Инженер нас встретил у лагерного шлагбаума верхом на трофейной вороной кобыле. А свою лошадь он вел под вьюками на чембуре. Махнул нам, чтобы мы ехали за ним и коротким галопчиком поскакал по дороге.

Дорога до станции прошла скучно. Все мои попытки начать разговор конвоирующие меня лесовики пресекали одной фразой: «Разговаривать не положено». На третий раз для большего моего понимания кивнули на спину возницы, и я замолк, оставаясь в полных непонятках.

На станции мы минут двадцать ожидали инженера у фигурно выстроенного деревянного дебаркадера с резными колоннами. Сам инженер скрылся в кабинете военного коменданта, расположенном в деревянном же здании вокзала.

Затем с сопровождающим нас унтером службы военных сообщений получили в распоряжение стоящую в тупике теплушку, уже оборудованную с одной стороны вагона нарами. Завели в вагон по сходням офицерских коней и, отпустив обратно возницу, стали устраиваться.

Один конвоир сбегал на станцию за кипятком, и мы заварили местный аналог кофе, судя по вкусу — эрзац из жареных желудей.

— Давайте знакомиться, что ли… — сказал я после первого глотка. — Кто я такой, вы знаете. А вас как зовут?

Парни, не чинясь, представились:

— Йозе Футц.

— Кароль Колбас.

— И куда вы меня конвоировать будете? — поинтересовался я своим будущим.

— А это знают только ушедшие боги, — осклабился Колбас. — Нам комбат утром вручил бумаги на старших саперов, а времени пришить на рукава птички не дал. Зато дал еще один пакет, заклеенный, который должны вскрыть там, куда мы прибудем, потому как в батальоне мы больше не служим. Откомандировали нас.

— О как! Это почему? — удивился я.

— Шепнул нам Зверзз, что отправили нас в школу полевых разведчиков, раз у нас так хорошо получается драгун резать, — сказал Йозе. — Так что спасибо тебе, Кобчик, что именно нас выбрал цугульскую разведку гонять. Теперь служить будем как люди, с оружием.

И поднял жестяную кружку, как бы говоря «прозит».

— И что? Даже не посмотрели на то, что вы неграмотные? — удивился я.

— Как это неграмотные? — возмутился Йозе. — Я, к примеру, подпись свою начертать могу. Очень даже разборчиво. А Кароль еще читать умеет… по слогам.

И оба заржали.

— Так что числимся мы уже в грамотных рециях, — поддержал напарника Кароль. — А ты, Кобчик, правда живешь на той горе, как сказывали, откуда боги из нашего мира ушли?

— Правда, если они ушли именно с горы Бадон, — честно ответил я.

— И как оно выглядит это место?

— Старый сумрачный лес хвойный на плато. Очень неприятное ощущение. Не хочется там оставаться больше необходимого. Как бы выталкивает тебя, — описал я место своего появления в этом мире.

— Вот оно как… — задумался Йозе.

А Кароль уже рылся в своем ранце и выкладывал на импровизированный из чурбаков и широкой доски стол какие-то свертки, замотанные в чистые портянки.

— Что это?

— Твоя часть трофеев, командир, — пояснил Йозе.

— И как же вы их сохранили?

— Да пока ты пленного в лагерь вез, мы вьюки на опушке скинули и слегка прикопали. Достали ночью уже. Не беспокойся, тут твоя двойная доля от всего. Все по нашему обычаю.

— А почему двойная?

— Ты же командир. Одна доля участника и одна доля командира. Меньше нельзя — больше можно.

И смотрит на меня, потребую я себе большую долю или нет.

Но я только махнул рукой:

— Ладно. Как решили, пусть так и будет.

— Вот это по-нашему, — довольно осклабились лесовики. — Прячь быстрее в ранец, а то инженер придет… Не знаем мы, как он к этому отнесется.

— А в мешке что? — спросил я, укладывая свертки в свой ранец.

— Харчи. И цугульские, и те, что нам на троих в дорогу выдали, — пояснил Кароль. — Йозе, ты как самый молодой, иди расседлай офицерских коней и обиходь. На ходу это труднее будет сделать.

— Так вы меня в трибунал не повезете? — спросил я, все еще не веря своему счастью.

Комбат мне еще на губе вроде все пояснил, но кто его знает, это начальство. Могло и передумать из каких-либо высших соображений карьеры. Что для него какой-то горец? После того как меня без ремня под конвоем провели по всему лагерю, я уже любого исхода ожидал.

— Это для барона тебя повезли в трибунал, чтобы он не вонял сильно и жалоб родне не писал.

К открытой створке вагона подошел инженер, прикрикнул с насыпи:

— Кто-нибудь там… Руку дайте.

Кароль протянул офицеру ладонь, и тот, ловко за нее уцепившись, в одно касание оказался в теплушке.

— А разве вы, господин инженер-капитан, не в классном вагоне поедете? — спросил я.

— Вот еще… — ухмыльнулся инженер. — Буду я свои деньги доплачивать за классность. Что-то я проголодался. Что там нам батальонный ресторатор в дорогу собрал? Мечите на стол.

— А долго нам ехать, господин офицер? — подал голос Йозе из-за лошадиных тушек.

— Чистого времени в пути часа три, — удовлетворил его любопытство инженер. — Но когда нас к эшелону подцепят, кто его знает? Комендант сказал, что как только, так сразу. В первую очередь. Но после санитарных поездов.

— Много раненых? — спросил Кароль, не забывая ножом пластать свежий хлеб, буженину, сало и кровяную колбасу.

— Очень много, — ответил офицер, прихлебывая из кружки уже остывший эрзац-кофе. — Пока я у коменданта был, так за это недолгое время три санитарных эшелона пропустили без очереди. Прёт восточный царь, как паровой каток, а у нас тут только завеса пока, а не полноценный фронт. Каждая дивизия воюет на участке, который в обороне армейский корпус должен держать. К югу от нас цугульский корпус прорвался, там теперь всем чем можно этот прорыв затыкают. Везу вот в штаб фронта требование от комбата вооружить батальон на всякий случай, хотя бы только винтовками. Все же мы теперь не тыловая, а фронтовая часть. Приказ вышел о переименовании нашего строительного батальона в саперный. Что ты смеешься, Кобчик?

— Осмелюсь доложить, господин инженер-капитан, мы-то, грешным делом, думали, что в больших штабах считают, что рецкие горцы такие звери, что им оружие и давать опасно, — ответил я, удавливая смех.

Ржали уже все. Йозе так вообще слезы вытирал от смеха и приседал на корточки.

Тут, шипя, свистя и попыхивая толстой, расширяющейся кверху трубой, подъехал к нам маленький маневровый паровозик. Вагон тряхнуло, лязгнули буфера. Потом так же в другую сторону, и нас потихоньку потащили, подпрыгивая на стрелках. Через десять минут подцепили последним вагоном к какому-то эшелону.

Маневровый паровоз, отцепившись от нас, укатил.

Зазвонил колокол на станции.

И поезд, медленно ускоряясь, покатил в тыл. Подальше от диких цугульских драгун восточного царя, про которых уже и слухи поползли, что они младенцев жареных едят.