Выжившие

Глава XXIV

Глаза Вики были закрыты. Так ей было проще абстрагироваться от происходящего и погрузиться в успокаивающее тепло родных объятий. Она сидела на коленях у отца, положив голову ему на плечо и не смея пошевелиться. Ей казалось, что любое движение испортит спасительное равнодушие, в которое она наконец сумела провалиться.

Лицо девочки все еще блестело от слез, но рыдания, рвавшиеся из груди, наконец утихли. Теперь она могла лишь прислушиваться к ровному дыханию Ивана и ощущать, как его ладонь то и дело поглаживает ее по спине. Как в раннем детстве, когда она с криками просыпалась от кошмаров, а он приходил в ее комнату, чтобы успокоить.

Вика стала старше, но кошмары никуда не ушли. Они лишь изменили свое лицо, превратившись в чудовищную реальность, о которой она прежде даже не догадывалась. Когда ей исполнилось три года, самым страшным монстром в ее жизни был человек, врывавшийся домой пьяным и раздраженным. В гневе он обрушивался на ее мать, избивал, таскал за волосы, орал так, что дрожали стены. Потом заваливался спать, чтобы, проснувшись, начать всё сначала.

Иван стал тем, кто забрал Вику от монстра, но все же не сумел уберечь ее от других. Эти новые чудовища тоже были рождены людьми, но имена их были не человеческими. Война. Оружие. Смерть.

Да, смерть… Вика сполна насмотрелась на нее в тот день, когда роботы «процветающих» ворвались на Спасскую. Она видела изуродованные тела убитых мужчин, женщин, стариков и детей. «Ликвидаторы» не щадили никого. Они шли вперед, бездушные и неумолимые, идеально олицетворяя тех, кто их сюда послал.

Но если тот день был полон безумного ужаса, то этот душил девочку болезненной пустотой. Она давила на грудь, будто огромный камень, который с каждой минутой становился все больше. Единственным лекарством служили объятия отца.

На миг девочка приоткрыла глаза и снова увидела глубокую царапину на шее Ивана. Один из осколков случайно порезал его кожу, и Вика ощутила жгучее чувство вины. На глаза в который раз навернулись слезы. В тот момент она потеряла над собой контроль и, наверное, уничтожила бы всю комнату, если бы не отец.

В памяти девочки возникла палата Адэна. Вспомнились постель, на которой он лежал, опутанный проводами, стены, окружавшие его своей белизной, небольшой телевизор, стоявший на тумбочке, пара металлических стульев. И, конечно же, аппарат жизнеобеспечения, который в какой—то момент сделался ненужным.

Этот страшный вечер Вика захотела провести подле Лунатика. Конечно же, ей запрещали. Иван словно предчувствовал, что может случиться, но девочка стояла на своем.

— Если бы там лежал Дима или Рома, ты бы спал спокойно в своей комнате? — в слезах воскликнула она. И, наверное, этот вопрос стал решающим. Чуть поколебавшись, отец все же согласился при условии, что останется в палате вместе с ней.

Поначалу всё было спокойно. Вика сидела у постели спящего, Иван и дежурный врач — чуть поодаль. В воцарившейся тишине девочка скользила взглядом по изможденному лицу Адэна, словно пыталась запомнить каждую его черту. В тот момент она впервые поймала себя на мысли, что совершенно не чувствует времени. Прежде ей было трудно долго усидеть без дела, но сейчас.

Сейчас весь мир сузился до размеров больничной палаты. И страха, который пожирал Вику изнутри. Она заставляла себя не думать о плохом, не цепляться за разные жуткие мысли, но они все равно возвращались. Что—то приманивало их в сознание, словно шакалов, почуявших отчаяние своей жертвы.

Лунатик спал, а она, Вика, могла только догадываться, что он видит в своем сне. Внешне Адэн казался спокойным, но девочка знала, что сейчас он сражается вместе с остальными.

— Пожалуйста, победи, — беззвучно прошептала она, осторожно коснувшись руки спящего. — Хоть бы у тебя получилось!

Она не знала, сколько прошло времени с тех пор, как Адэну вкололи «эпинефрин», но в какой—то момент почувствовала, что что—то в комнате начало меняться. Встревоженная, она обернулась на отца и дежурного врача, и к своему удивлению обнаружила, что их стулья опустели. В комнате не было никого кроме нее и Лунатика.

— Почему ты. — вырвалось у Вики, но договорить она не смогла. Слова застряли в горле, когда она увидела вместо изможденного мальчика его призрачный силуэт. Он был настолько слабым, что девочка с трудом могла различить его лицо. Оно походило на бледное мутное пятно. Только его серые глаза оставались четкими и поразительно яркими.

— У нас получилось, — внезапно услышала она его мягкий голос. — Теперь всё будет хорошо… Ты только не плачь, ладно? Не хочу, чтобы ты плакала.

— Адэн… — растерянно пробормотала Вика. — Подожди! Тебе нельзя мне сниться! Ты должен беречь силы!

Услышав эти слова, мальчик слабо улыбнулся:

— Я не мог не увидеть тебя в последний раз.

— Что. Что ты такое говоришь? — в глазах девочки отразился испуг. Лунатик был слишком слаб, чтобы находиться в двух местах одновременно. Его организм мог не выдержать, и осознание этого напугало Вику еще больше.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга: Вика — в отчаянии, Адэн — с какой—то необычайной нежностью. Так старший брат смотрит на свою заплаканную сестренку, зная, что они больше никогда не увидятся. Видимо, он попросту тянул время, не решаясь произнести нечто такое, чего Вика боялась услышать.

Наконец он заговорил. Его голос прозвучал мягко и ласково, но от этого тона девочке почему—то сделалось невыносимо больно.

— Прости меня. Я слишком устал, чтобы проснуться. Мое время на исходе. Я пришел, чтобы попрощаться.

— Нет, — Вика в отчаянии замотала головой. — Нет, пожалуйста!

По ее щекам потекли слезы. Только сейчас до нее по—настоящему дошел смысл услышанного — Лунатик умирает.

— Ну вот, ты заплакала, — виновато произнес он. — А ведь теперь всё наладится. Война скоро закончится. Ты сможешь жить нормальной жизнью.

— Ты тоже, Адэн! — воскликнула девочка. — Ты поправишься! Доктор Альберт. Он умный! Он тебе поможет!

Улыбка вновь промелькнула на лице Лунатика, теплая и в то же время грустная, как лучи заходящего солнца.

— Спасибо, что согласилась побыть моим другом, — сказал он. — Только. Пообещай больше не плакать из—за меня. Пусть это будет первый и последний раз. Ты же сама говорила, что не плакса!

Вика прижала ладони к губам, пытаясь сдержать рвущиеся из груди рыдания. Даже если бы она очень захотела, она бы не смогла сдержать такое обещание.

— И еще кое—что. — голос Адэна сделался серьезнее. — Нельзя, чтобы собаку звали Собакой. У нее должно быть нормальное имя. Придумаешь его ради меня?

Девочка всхлипнула и несколько раз поспешно кивнула. Она вся дрожала, словно температура в комнате резко упала до нуля. Слезы застилали глаза.

Тогда Адэн снова улыбнулся, грустно и в то же время благодарно. Он успел привязаться к этой храброй девчонке, и ему было тяжело говорить ей прощай. Но больше он задерживаться не мог. Силы стремительно утекали, сердцебиение замедлялось, жизнь угасала.

Призрачный силуэт Лунатика сделался дымчатым и начал таять. Его последние слова Вика уже услышала только в своем сознании:

— Я счастлив, что встретил тебя. И ты будешь счастлива… Ведь это мой сон, помнишь?

Вика отрицательно замотала головой, уже не в силах сдерживать рыдания.

— Не уходи! — беззвучно повторяли ее губы. — Пожалуйста, не уходи!

Сильный порыв ветра взметнул ее волосы, грубо взъерошивая пряди. Что—то происходило вокруг, но Вика не ощущала ничего, кроме пустоты, в которой растворился Адэн. Она не замечала, как пол под ногами начал дрожать, как по стенам и потолку побежали трещины, как взорвалась лампа, осыпая ее осколками. Предметы мебели раскалывались, как грецкие орехи и постепенно взмывали в воздух.

— Вика, прекрати!

Этот отчаянный крик донесся до нее словно через пелену. Кричал Адэн? Или же кто—то другой, чей голос был не менее знакомым и родным? Затем Вика услышала жуткий треск, грохот, завывание ветра и писк аппарата, указывающий на то, что сердце Адэна остановилось.

Она не помнила, что происходило дальше. В какой—то момент лишь почувствовала, что кто—то прижимает ее к себе, а затем подхватывает на руки и куда—то уносит. А еще она плакала. Истерично. Навзрыд.

Сейчас же Вику затопила какая—то бесконечная апатия. Время словно застыло и утратило смысл. Не хотелось ни думать, ни шевелиться — только ощущать тепло человека, который всегда согревал ее душу. Рядом находились и другие — Катя, маленький Лосенко, его отец. Конечно, они переживали за нее, но в данную минуту для Вики они были чужими. Существовал только Иван, в объятиях которого она наконец смогла успокоиться.

Вика толком не обратила внимания, как дверь в комнату распахнулась, и вошел Рома. Он был настолько взволнован, что в равнодушной тишине этого помещения, его эмоции показались даже странными.

— Д-д-имка! — с трудом выдавил он. — Д-д-имка в-верн-н-нулся!

В его глазах блеснули слезы, и он неуверенно улыбнулся. Рома не относил себя к сентиментальным людям, но только произнеся эту фразу вслух, он наконец поверил, что его друг вернулся. Вернулся живым.

Его эмоции немедленно передались и остальным. Георгий вскочил с места, Катя

взволнованно прижала пальцы к губам, на лице Ивана отразилась радость. Но вот он взглянул на свою дочь и тихо произнес:

— Передай, что я зайду к нему позже.

— Ладно, — Рома тоже невольно понизил голос. Смотреть на Вику было тяжело, а радоваться в ее присутствии и подавно. Девочка снова закрыла глаза и крепче прижалась к Ивану, ясно давая понять, что никуда его не отпустит.

— Че, реально вернулся? — выпалил Лось, все еще не в силах поверить в услышанное. — Не, ты честняк не разводишь?

Получив утвердительный кивок, Георгий обвел присутствующих растерянным взглядом, а затем бросился прочь из комнаты. Следом с места поднялась Катя.

— Я вернусь через пару минут, — произнесла она, ласково погладив Вику по плечу. Девочка не отреагировала, и тогда Катя вышла следом за Георгием. На сердце было и тяжело, и радостно одновременно. Этот вечер унес столько жизней, но взамен, словно сжалившись, возвратил Дмитрия.

Когда Альберт сказал, что Лесков остался в особняке Бранна, Катя почувствовала, как ее захлестывает отчаяние. Почему он не вернулся вместе со всеми? Почему предпочел рисковать, оставшись один на один неизвестно с кем?

Рома нагнал Белову в коридоре спустя минуту.

— С ним всё н—н—норм—м—мально, не в—в—волн—н—нуйся, — поспешил заверить он. Из—за вернувшегося заикания говорить было чертовски тяжело, но, наверное, впервые за всю свою жизнь Суворов не испытал смущения. Чувство радости было сильнее.

Губы Кати тронула улыбка, и она поспешила стереть слезу раньше, чем Рома успел ее заметить.

Когда они добрались до помещения, где находился Дмитрий, еще в коридоре до них донесся виноватый голос Георгия:

— Блин, ну я ж не знал! Он такой гламурный вернулся. Я и решил, что всё нормалёк. Обнял… ну типа, че там.

— У него рука сломана! — раздался сердитый голос Вайнштейна. — Зачем было так стискивать? Как медведь, ей—богу!

— Ну че ты завелся! Я ж не лепило, чтобы на раз просекать, что у кого что сломано. Че он тогда рубашку нацепил!

— А надо было табличку на шею повесить? Тут у нормального человека кости треснут от твоих объятий.

— Ничё не треснут, — пришибленно пробормотал Лось. — Я же не со зла. Я же это. По—пацански. Мы же не пидоры бирюзовые, чтобы друг друга по плечу поглаживать. Нормально обнял. Как надо!

— Да всё в порядке, — раздался усталый голос Лескова.

— В порядке у него. В следующий раз он тебе череп проломит, желая отогнать муху, — не унимался Вайнштейн.

Спор был прерван появлением Кати и Ромы. Георгий виновато отступил на несколько шагов, позволяя Беловой приблизиться к Диме и обнять его. Она не смогла найти нужных слов, но Лескову они были не нужны. Он лишь слабо улыбнулся, прижимая девушку к себе здоровой рукой.

— Иван позже подойдет. Сейчас он с Викой.

— Альберт рассказал мне, — отозвался Лесков, выпуская девушку из объятий. — Как она сейчас?

— Плохо. С тех пор не произнесла ни слова. Как бы она снова не замкнулась. Как тогда, в раннем детстве.

— Надеюсь, со временем она оправится, — Вайнштейн устало опустился на стул и ненадолго закрыл глаза. От слабости голова периодически кружилась, и, наверное, нужно было немного поспать, но эмоции от пережитого были еще слишком свежи. — Что меня поразило, так это энергетика в палате Адэна. Даже в таком состоянии я смог услышать ее… Последние минуты его сердце билось лишь потому, что она влияла на него телекинезом. Не хотела, чтобы он умирал. Впрочем, как сказал Фостер, он был обречен с самого начала.

— Не напоминай про этого гада, — нахмурился все это время молчавший Ермаков.

— Как можно быть настолько циничным? Адэн любил его, а эта тварь, узнав о его смерти, даже не пожелала зайти к нему. Усмехнулся в своей идиотской манере и сказал: «И что теперь? Это было предсказуемо». А потом ушел. Ублюдок!

— Ублюдок, — задумчиво согласился Альберт. — Вот только почему, говоря все это, он скрыл свою энергетику до нуля? В своем нынешнем состоянии я бы ее не услышал. А вот отсутствие энергетики ощущается гораздо сильнее… Может, сегодня этому «ублюдку» было больнее чем обычно?