Выход где вход

ВТОРНИК

За ночь зеленая трава поседела. Из окошка Вера так и не разобрала, иней это или первый снег. А пока вышла из дома, всё уже смыло коротким дождем.

День начался с показа квартиры на улице Хомякова. Узкая изогнутая улочка притаилась в глубине исторического центра города. На стенах былых особнячков еще можно различить то цветочный барельеф, то останки атланта, уцепившегося за верхушку колонны. Совсем неподалеку грохочет Садовое Кольцо. А здесь — тихая заводь, не впускающая в себя звуки. Время затаило дыхание…

Квартиру пришла смотреть молодая пара. Оба запинаются, медлят и краснеют при вопросах. Видно, иногородние — еще не обвыклись. Сейчас таких покупателей много. Мужа, скорее всего, перетащили из провинции коллеги по бизнесу. Заполучив кредит, они пытаются найти жилье в привычной им тиши и глуши, — среди двух-трех этажных домиков, в полузабытых переулках. Пока еще не разобрались, что на окраине смогут купить за те же деньги целый этаж.

В квартире покупатели оживились. Сразу что-то заобсуждали, зашушукались. Через минуту заспорили громче, препираясь — в какой из комнат будет детская. Хозяйка подкралась поближе и напряженно прислушивается. Пытается по обрывкам фраз прикинуть свои шансы (квартира застоялась и долго не продается).

— Нельзя детскую в комнате с балконом делать! Ты что, не видишь? Ребёнку надует, — разгорячено доказывает женщина мужу.

Вера давно привыкла, что интерес покупателей к жилью вызван лишь игрой воображения. А поначалу были сплошные слезы. Приходит девица смотреть квартиру со своей — то ли матушкой, то ли тетей. И первое, что восклицает, войдя в прихожую:

— Ой, ты глянь, какая красота! Сюда как раз встанет мой шкаф. Он прямо создан для этой прихожей.

Через минуту бледнеет от ужаса:

— А если он в дверь не пройдет? Шкаф-то антикварный. Не на теперешние двери рассчитанный. Дверную коробку тут, я гляжу, на новую поменяли.

Родственница жужжит утешительно:

— Ну, если не встанет здесь или в большой комнате, то увезем ко мне в Кунцево.

Молодая дама раздраженно подпрыгивает:

— Как это к тебе увезем? Я не собираюсь с ним расставаться. Мы его только в прошлом году отреставрировали! У меня под него в прихожей вся мебель подобрана. И светильники… Ты что такое говоришь?

— Ну, ладно-ладно, — примиряюще лепечет родственница. — Это я пошутила, чтобы тебя развеять. Принесем в другой раз рулетку, обмерим шкаф, а потом дверной проем. И сразу будет видно — пройдет или нет.

После дамы бегло осматривали остальное и исчезали навсегда. Хотя вид их показывал недвусмысленно: если вопрос с внедрением шкафа решится, то это и окажется квартира, о которой они мечтали всю жизнь.

Раньше Вера, наблюдая такие вспышки интереса, уверенно решала, что квартира пристроена. А там уже и сделка, и главное — зарплата не за горами! В голове мигом выстраивался длинный список. Ботинки — мужу (он еще был в наличии), куртка — сыну, свитер — себе. Новый пылесос… Не считая мелочей… Когда предполагаемый покупатель пропадал, Вера, запершись в ванной, подолгу рыдала. Но постепенно смирилась. Поняла, что граждане артистически вживаются в любую квартиру, которую смотрят. Им нужно себя в ней вообразить, наглядно представить, как они в ней разместятся. Примерить её словно новое платье или пиджак. С годами она и вовсе перестала принимать этот театр за реальность.

С квартирой на улице Хомякова надежды были призрачные. Хозяйка излучала наивность и хитрость одновременно. Всё пыталась что-то выгадать, — видно, верила в магическую силу слова. Не соображала, что когда дойдет до оформления документов, все слова рассыпятся в прах. Пока Вера с Китом её раскусили, ушло время. Поначалу женщина убежденно твердила: 'Мы выпишемся к мужу еще до сделки'. 'Да, да они с дочкой ко мне выпишутся', - поддакивал голопузый мужчина в линялых тренировочных. Появление первого же покупателя, пожелавшего внести аванс, заставило владелицу признаться, что выписываться некуда.

— А муж-то как же? Вы же собирались в его квартиру! — напоминает ей Кит.

Выясняется, что квартира, конечно, есть. И муж почти есть. Но их брак не зарегистрирован. Никита хватается за голову. Успокоившись, аккуратно уточняет:

— А нельзя ли быстренько зарегистрировать ваше совместное проживание? Это тут же решит проблему.

— Да, да! — всей душой и телом поддерживает идею хозяйка.

Зарегистрироваться она и сама давно мечтает. Вот только муж не разведен с предыдущей женой. А так она очень даже не против.

— Ну, люди дают! — театрально закатывал глаза Кит за порогом. — С прошлым не разобрались, а туда же — собираются в новую жизнь.

Отделавшись от показа безнадежной квартиры, Вера вспомнила о любимой институтской преподавательнице. В теперешнем смятении из-за Марининого отъезда ей был жизненно необходим разговор с понимающим человеком. С кем-то, кто хорошо представлял их обеих. А Маринка хоть и по другой кафедре писала диплом, но Светлана Савельевна помнила её по своему семинару. Да и ходили подруги обычно вместе — как нитка с иголкой.

Набрав номер, Вера извинилась за пропадание, напросилась в гости. В ответ всплеснулось радостное:

— Замечательно. Жду. Только часика через полтора, ладно?

Что ж, придется блуждать по городу. Хорошо хоть погода налаживается. Надоедливо-дымчатое небо оживили голубые пятна. Сквозь облака пробивалось размытое, бледное, луноподобное солнце.

Вера свернула в ближайший переулок, и у нее перехватило дыхание. Отреставрированный, без единой трещины или пятна, с внезапным тупым углом и разномастными, ассиметричными окнами, навстречу ей выплыл дом в стиле 'модерн'. Клубничного цвета многогранник, обращенный к улице срезанной частью, с изысканными балконными решетками в форме листьев и цветочных изгибов. Еще недавно дом был заляпан белилами и почти не виден под строительными лесами. А теперь расцвел как шиповник у дороги.

Рядом ютился невзрачный 'пролеткульт' с нелепым навесным лифтом. Обсыпавшиеся углы и потрескавшиеся стены подкрашены едко-зеленой краской. Издалека сочетание розового с зеленым выглядело так же естественно, как в саду или на грядке. Но вблизи соседство этих двух зданий шокировало несообразностью. Проигрывали оба.

Вскоре Вера добралась и до окрестностей Тверской, где жила Светлана Савельевна. Решила покружить по соседним переулкам, но с каждым шагом вглубь района нарастало чувство потерянности. Её обступила ранняя сталинская архитектура — еще довоенная. Внушительные дома подавляли не только размером, но и цветом. Со всех сторон нависали могучие кубы — болотные, коричневатые, горчичные, цвета мокрого асфальта. Один из домов в конце переулка оказался бежевым. Но это не был веселый бежевый, напоминавший о какао и молочном шоколаде. Скорее, тусклый цвет высохшей земли, из которой ушли все соки.

Землистые глыбы, столпившиеся по краям узких улочек, смотрелись величественно, но слишком напоминали гробницы, склепы. Сходство усиливало помпезное оформление мемориальных досок, облепивших фасады. Вера сразу почувствовала духоту. Тяжесть мрачных громад, торжественных как могильные плиты, совсем её доконала. Беззащитные улочки будто стали её собственными венами и сосудами. Чем сильнее их сдавливало, тем труднее самой Вере было дышать и двигаться.

Накатил беспричинный страх и мысль о том, что Марина права — невозможно жить среди этих саркофагов. Везде жизнь, только не здесь… Ускорив шаг, Вера вырвалась из переулков на бульвар. Ей не терпелось впитать аромат скудной травы и насладиться очертаниями робких особнячков. Они-то не пытались оспаривать пространство у земли и неба. И потому украшали его, а не пожирали. Приветственно затрепетавшие деревца помогли Вере сбросить с плеч тяжесть каменных плит. Жадно вдыхая, она пошла по дорожке.

Шины шваркали по ушам не равномерно, а через паузу. Монотонный шуршащий шорох по обеим сторонам бульвара нарастал издалека. Сменялся на звук царапающего скольжения по асфальту. Его лишь слегка смазывало чавканье хлюпающей грязи. Вера шла, обескураженная чувством неуюта в родном городе. Никогда еще раньше она так остро его не ощущала. Вроде бы на бульваре стало полегче, а всё равно как-то безрадостно. Не на чем глаз остановить.

На фоне облаков вырос задумчивый тёмный силуэт — Пушкин с непременным голубем на голове. Через минуту к нему подлетел и спикировал рядышком второй. Приглядевшись, Вера заметила и третьего. Птицы уютно устроились на голове поэта, видимо, приняв его кудри за вполне пригодное гнездо. Один голубь был темно-сизый, а два других — белесые как облачное небо.

В Верины мысли вторгся звонок от неугомонного Егория. Жажда деятельности не позволяла ему спокойно ждать, пока риелторы подыщут новые варианты. Оказалось, Егорий успел обойти кое-какие дома в интересующем его районе. Порасспросил соседей, пообщался с участковым, залез на чердак. И готов сообщить номер подъезда, в котором ему понравилось. Вера, чертыхаясь, сделала вид, что записывает.

Вскоре она добрела до нужного дома, где её уже ждали. Почти бегом — на второй этаж трехэтажного особнячка. Аккуратно поскреблась, памятуя, что звонок не работает. Светлана Савельевна, накинув старенькую кофту поверх байкового халата, открыла дверь.

Вера с нежностью и печалью оглядела знакомую обстановку. Здесь всё осталось таким же, каким было на её памяти 20, 15, 5 лет назад…. Поцарапанная, испещренная мелкими выбоинами мебель. Шаткие стулья, трехстворчатый просевший шкаф. Это все — тёмное. Сервант же, в котором вместо посуды хранились книги, — вызывающе светлый, цвета игрушечного цыпленка. Все плоские поверхности завалены расползающимися горами книг, вот-вот готовыми обрушится. На обеденном столе — тоже книги.

Светлана Савельевна присела на утративший первоначальный цвет диван. Из-под обшивки во все стороны лез поролон. На диване стопами ютились книги и связки тетрадей. Вере она показала рукой на продавленное кресло, прикрытое вязаным ковриком. Сняв с кресла кипу книг и положив ее прямо на пол, Вера устроилась на освободившемся месте. Обеспокоено принялась расспрашивать о жизни, о здоровье.

— Ну, сама понимаешь — профессорская зарплата, — Светлана Савельевна почему-то указала рукой на желтые поролоновые крошки на полу. — Что уж тут обсуждать… Пойдем-ка лучше чай пить.

Прихлебывая бледную заварку из кружки с отбитой ручкой, Вера все собиралась с духом, чтобы рассказать о Марине. Но почему-то оттягивала. Вместо этого задавала вопросы об институтских делах и общих знакомых. Как бы невзначай поведала и о своем разводе, хотя старалась не слишком на этой теме задерживаться.

Старенькая клеенка в клеточку была вся истерзана ножом. Вера, беседуя, механически водила пальцем по глубокому разрыву в клеенке. Иногда спохватывалась, что раздерет еще больше. Потом снова принималась теребить махрушки, торчащие по краям разреза. Скромное угощение — гладенькие сушки, дешевые карамельки, перемежалось ломтями принесенного гостьей торта.

Вера десятки раз за время учебы и после бывала в этом доме. Но только теперь, после затянувшегося перерыва, поразилась тому, насколько тут ничего не изменилось. Все вокруг — у нее самой и знакомых — за последние годы перевернулось до неузнаваемости. А здесь… По обстановке и характеру разговора не покидало ощущение, что родной ей человек остался в 'прежнем времени', - в эпохе социализма, оголенных прилавков и разгоряченных споров на кухнях. Отрешился от всего, что осталось за стенами. Укрылся за глухими шторами. Впрочем, штор-то у Светланы Савельевны как раз не было (так же, как и карнизов или прочих излишеств). Книги, заполонившие подоконник, позволяли обходиться без занавесок.

Тут до Вериного слуха донеслись слова, поразившие ее совпадением с тем, о чем она только что думала. Перемены всё же настигли Светлану Савельевну. Ей грозило выселение из дореволюционного дома, в котором обитала ещё ее бабушка. На крепкий особнячок посягали неизвестные инвесторы.

— Да Вы что? — встрепенулась Вера. — Вашего дома нет на плане реконструкции! Помните, мы проверяли…

— Помнить-то помню, — утвердительно кивнула Светлана Савельевна. — Только независимо от архитекторского плана вопрос поставили очень жестко. Звонят каждый день. Обещают отключить свет и газ, если не переедем. У соседей — такая же история.

— Как это 'если не переедем'? Разве уже есть куда переезжать? — ахнула Вера. — Вам что-то конкретное предлагали?

— Квартиру в Хвостиково. Но я даже смотреть не поехала.

— И правильно сделали! — совсем разволновалась Вера. — Еще в Хвостиково не хватало ехать. Поближе к городской свалке… Хвостиково — самый жуткий район в Москве! Никакого метро рядом. Одни трубы, да автопредприятия. Свалка — в двух шагах. Ароматы стоят днем и ночью. Там сейчас хоть и понастроили современных домов с большими кухнями, а дыра — дырой. Нет, что творится, а?! Полный беспредел!

— Ох, да мы сами в полной растерянности, — огорченно лепетала Светлана Савельевна. — Моя подруга детства живет в Копытниках, в совершенно разбитом доме. Довоенная пятиэтажка, годов двадцатых. Там у них чуть потолок не рушится — оголился до перекрытий. Трубы насквозь ржавые. Крысы шныряют среди бела дня по подъезду. Ремонта не было лет пятьдесят — не то, что у нас. Но их ломать никто не собирается.

— Да дело-то вовсе не в доме, а в земле! — гневно распалялась Вера. — Дома сейчас никого не интересуют — с ними все, что угодно можно сделать. Расселил, да прибрал к рукам — и все дела. Или снес и новое поставил. Лакомый кусок земли, где можно строить и втридорога продавать, — вот что в цене. За землю и идет борьба!

Вера мрачно водила глазами по сторонам, чуть не воя от бессилия помочь любимой учительнице.

— И потом знаю я эти пятиэтажки в Копытниках, — нашла она новый повод для возмущения. — У меня там мама живет. Одни коммуналки, да семьи многодетные. В каждой комнате прописано человек по десять — дети, внуки, бывшие мужья и жены. Для их расселения целый район потребуется. Получается очень накладно. Проще на таких, как Вы, наезжать.

— Ну, вот мы теперь и живем как на вулкане! Пытаемся отказываться от переезда вместе с соседями, — жаловалась Светлана Савельевна, позабыв о чае. — А нам говорят, что придут выселять с милицией. Впрочем, если газ с электричеством отключат, может, уже и милиция не понадобится. Лягу и умру… И лучше я умру именно здесь, где всю жизнь прожила с мамой.

— Наверняка на месте Вашего дома возведут какой-нибудь бизнес-центр, — уверенно предположила Вера. — Или элитный ресторан. Это ж надо какая война идет за каждую пядь земли? Прям Великая Отечественная! Хотя нет… Больше похоже на войну 1812 года, когда город сдали без боя неприятелю… В общем — 'враг у ворот'. Обычное для нас состояние.

Раздавленные безнадежностью, они еще некоторое время вместе попереживали. И на волне объединившей печали, Вера все-таки призналась:

— А у меня, Светлана Савельевна, тоже беда. Маринка-то моя уезжает с семьей в Германию. Навсегда.

— Ну, что ж, — улыбнулась пожилая женщина. — Сейчас все устраиваются, как могут. Дай Бог, чтобы они нашли там то, чего ищут.

Вера озадаченно молчала, пораженная тем, как быстро закончилось обсуждение волновавшей её темы. Но прибавить к вердикту Светланы Савельевны было нечего. Пауза затягивалась. Потребность обсуждения буксовала, не находя выхода.

— Ну, а Вы-то сами, про заграницу что думаете? Бывали же за рубежом. Как впечатления? — ревниво полюбопытствовала Вера.

— Впечатления? — Светлана Савельевна даже повеселела от воспоминаний. — В Праге у меня архитектура — самое яркое впечатление. А больше я нигде и не была… Архитектура там чудесная. Каждый домик неповторим, не похож на другие. Мощеные улочки. Уют и индивидуальность. Такая красота и продуманность, что дух захватывает.

И добавила, разгрызая очередную сушку:

— Но скукотища там — слов нет!

Вера взглянула вопросительно.

— Дело не в замкнутости личных мирков, как мы тут про них думаем, — пояснила Светлана Савельевна. — Им просто уже ничего не нужно, кроме сохранения того, что есть. Думаю, так по всей Европе.

Вера оживилась:

— Надо же… А у нас, значит, по-другому?

Светлана Савельевна призадумалась, подыскивая слова:

— Главное, что в нас еще живо — нетерпение и любопытство. Эдакая жадность до впечатлений… Мы здесь живем как люди, страдающие от нехватки чего-то важного. Надеемся на новейшие рецепты, неведомые открытия. За всё хватаемся, потом вскоре это отбрасываем — в поисках нового. И опять нам всё не так, всем мы недовольны! А для них хорошо именно то, чем они располагают.

Вера подхватила заинтересованно:

— Да-да, мы точно живем как наши предки — в поисках 'вымышленного царства', в мечтах об идеальном! Взять хотя бы то, как наши сограждане быт сейчас обустраивают… Люди лихорадочно осваивают рынок. И каждый день обнаруживают, что можно купить ещё что-то новое, с дополнительными плюсами. А в следующий момент выясняют, что еще и то-то им предлагается, и другое, и третье… 'И снова — бой! Покой нам только снится'.

Теперь уже Светлана Савельевна, слушая, разглаживала пальцами порезы на клеенке, будто они могли исчезнуть от одного ее желания. По рукам струились узловатые вены. Дряблая кожа в бежевых пятнышках выглядела по-детски припухлой, жалкой. Вера почувствовала тревогу и желание прижаться к этой руке щекой. Не съеденные куски торта обмякли. Крем на них начал плавиться.

— Да, жадность до впечатлений сейчас бушует на бытовом уровне, — согласно кивнула она Вере. — Кажется, что все те, кто при деньгах, только и перебирают: что бы еще такого съесть или в дом поставить? Куда бы еще поехать? Какие еще возможности не испробованы?

Светлана Савельевна оказалась совсем не так далека от реальности, как почудилось Вере. Ласково улыбнувшись бывшей ученице, она потрясла чайничком, пытаясь выцедить из него последнюю каплю заварки.

— Знаете, нам скоро тоже будет ничего не нужно, кроме сохранения того, что есть! — решительно помрачнела Вера. — Я ведь помню былые времена. Ну, и пусть кругом зияли пустые прилавки и по всем каналам одно и то же показывали… Зато жадность была до идей, а не до материальных возможностей! По крайней мере, в образованной среде.

— Материальные возможности тоже чему-то могут научить, — осторожно возразила собеседница, смущенная Вериной категоричностью. — Главное — само право выбирать, пусть даже среди услуг и товаров… Хотя бы так наши люди поучатся самоопределяться. Через покупку и выбор своего.

Вера с ужасом вытаращила глаза на Светлану Савельевну:

— Вы говорите как дитя времени! Неужели Вам всё это нужно?

— Да я вот и успокаиваю себя тем, что мне ничего не нужно, — грустно улыбнулась та, мотнув головой в сторону обшарпанной мебели. — Утешаюсь, что и без книжных стеллажей вполне можно обойтись. Стеллажи ведь нынче тоже не дешевы.

— Не такой уж я мракобес, — пожалела о своей бестактности Вера. — Я не против бытового удобства. Мне самой противно копейки считать и во всем себе отказывать. Просто поражаюсь, как упростилась жизнь! Как все глухо по своим углам попрятались! Полное разобщение. Когда мы были студентами, нас объединяла не только молодость, шутки с посиделками или общие лекции. Был одинаково важный для многих круг идей! Мы ведь и с Вами его разделяли…

— В том-то и беда, что мое душевное пространство уже давно — не часть общего, — с горечью, так и не подслащенной тортиком, призналась Светлана Савельевна. — Сижу тут на своей кочке, на хуторке, вдали от цивилизации…

— Вот и я про это! — всё больше горячилась Вера. — Может, выбор между 50 сортами, видами, вариантами не знаю чего и способствует самоопределению… Но сблизить-то людей могут только общие мысли и чувства! А я сейчас для них даже повода не вижу… Все обозримые мысли и чувства съёжились до персональных, частных, узко практических. Так всё измельчало.

— Зря ты так сурова, — мягко осадила ее Светлана Савельевна. — Большинство людей просто охвачено эйфорией от изобилия. Обнаружилось, что мир полон забавных игрушек! Знаешь, я тут с соседями начала общаться благодаря общей беде. У них компьютер, двд-плеер. Стали звать меня фильмы посмотреть, в Интернете что-то почитать… Вот я и вижу, что все эти чудесные вещицы — источник чистой детской радости! Как волшебные предметы в сказке… Ковер-самолет, яблочко по тарелочке. Люди просто еще не наигрались.

Вера не находила слов. Похоже, и с бывшим преподавателем они безнадежно отдалились друг от друга. Время без сожаления всех разносит… Ох, уж это время! Зря Вера понадеялась на единомыслие. Вспыхнувшая, было, надежда найти в старом учителе нового друга растаяла быстрее кремовых завитушек на торте. Но всё же опять решила напомнить Светлане Савельевне о прошлом, зайти с другой стороны.

— Да разве мы об этом мечтали в институте, с нашими тогдашними амбициями? Серьёзной наукой все хотели заниматься… Испытывали к ней почти религиозный пиетет, священный трепет. А во что это вылилось? Кто из нас сейчас занимается тем, чем изначально хотел заниматься? Я — риелтор. Маринка несколько лет проработала в банке.

Вере почему-то представилась лягушка в большой трехлитровой посудине, задумчиво таращившаяся сквозь мутноватое стекло.

— Васильев выбился в журналисты и сменил уже пять газет. Кажется из последней его на днях тоже выперли. Марк — вечный репетитор, прикованный к сезонному календарю похлеще крестьянина, — загибая пальцы, перечисляла Вера. — Регина трудится в рекламном бизнесе.

— Так, по-моему, кроме тебя, все довольны! — пораженно всплеснула руками Светлана Савельевна. — Может, тебе попробовать ещё какую-нибудь профессию?

— Меня общее положение вещей возмущает, — проигнорировала учительский совет Вера. — Сейчас везде ценится только то, что можно немедленно превратить в товар. И поскорее продать — пока твою лавочку не прикрыли.

— Думаю, это — к лучшему, что вы смогли себя попробовать в абсолютно новых ролях, — задумчиво протянула Светлана Савельевна. — Перемены всё-таки многому учат! Я и сама толком не знаю — может, мне окажется на благо, если верхние соседи перестанут меня заливать, а под окном машины не будут днем и ночью ездить — в какой-нибудь глухомани, куда меня выселят. В моём возрасте жить 'на выселках' здоровее.

— Ну, не в Хвостиково же ехать?! — чуть не поперхнулась остатками чая Вера.

— Да уж, конечно. Лучше в Копытники. Там как раз сейчас новый микрорайон начали строить. И подруга детства неподалеку, — мечтательно прикинула Светлана Савельевна. — Но туда мне не предлагают.

— Копытники дороже, — механически пояснила Вера.

Она чувствовала, что разговор все дальше уплывает от возможности поговорить про Марину, а точнее — про саму Веру. Про все те неприглядные эмоции и сомнения, которые всколыхнуло в ней Маринино решение. Про то, как опустеет теперь её жизнь… Но снисходительное отношение любимого учителя к торговой сути современной жизни оказалось для неё самым большим шоком. Давненько они не разговаривали по душам. И лучше бы уж совсем не разговаривали. Тогда бы остались светлые иллюзии.

— Когда людей в сталинское время преследовали и сажали, они хотя бы не забывали о душе, — угрюмо высказалась Вера.

Светлана Савельевна с тревогой на неё взглянула.

— В лагерях, да катакомбах находили веру и откровение! — вещала Вера каким-то глухим, утробным голосом, словно из-под земли. — Знали, как сохранить внутри огонь, когда снаружи — вечная мерзлота. А с нами что стало?

— Ничего, — рассмеялась Светлана Савельевна. — Просто живем. Научились не надувать щеки и принимать всё с юмором. Только им и спасаемся.

Она заботливо подлила Вере чаю и погладила по руке, стремясь утешить.

Вера, наконец, смогла подытожить впечатление, возникшее в разговоре с учителем. Она встретила человека по-прежнему милого и интеллигентного, но способного смириться практически со всем, что предлагает жизнь. Выходило, что укрывшись от современности за книжными переплетами, Светлана Савельевна всё-таки соглашается с её крикливой уверенностью в собственной силе. Она словно заранее была уверена, что её собственные ценности в этом мире ничего не изменят. А теперь уже, получается, соблазнялась и его прелестями?

И Вера решила, что ни капельки не удивится, когда через пару месяцев услышит о том, что Светлана Савельевна переехала в Хвостиково.

Опять она до ближайшего показа не успевает заехать домой. Это тоже изрядно бесило Веру в риелторской работе. Необходимость подстраивать жизнь под график квартирных просмотров по-глупому кромсала личное время. Оставляла от него лишь никчемные ошметки. Всё перекраивалось прямо на ходу. Звонки об отменах настигали в дороге, когда планы уже не переверстаешь. А стоило хоть на час выпасть из конвейера, — как с походом к Светлане Савельевне, и распорядок дел сыпался необратимо…

Что ж, придётся Петьке обедать самостоятельно. Ну, а ей до встречи с клиентами — мотаться по городу. Вера всё чаще сравнивала свои принудительные прогулки с кружением по тюремному дворику. Её бы воля — она бы нашла себе дело… А так приходилось избыток времени бродить по улицам, не понимая зачем. Магазины её не привлекали. Наблюдать за окружающими давно наскучило. Впрочем, бесцельные блуждания порой приносили светлые минуты и маленькие открытия, угомоняли расходившиеся нервы.

Чтобы снова не угодить в тесные переулки Тверской, Вера повернула к Глубоким прудам. Их было два — большой и поменьше ('Как Большая и Малая медведица', - обычно думала о них Вера). Вдоль прудов вытянулся бульвар с детской площадкой. Дальняя часть его почти не облетела, и деревья стояли желтыми фонарями. Вода, деревья и открытая земля действовали на Веру магически. Она забывала о людях и городе, о сделках и просмотрах, — обо всем, что минуту назад назойливо кружило в голове. Растворялась в мерцании водной глади, шелесте и дрожании листьев. Возвращалась к себе — пятилетней. Впитывала запахи, идущие от земли. Чувствовала себя среди воды и деревьев так, будто она — одна на свете… Но сегодня свербящая, ноющая тревога не давала до конца отстранится.

Сквозь тёмную воду пруда просвечивали прошлогодние листья, упавшие на дно. Верино внимание привлекло дерево. Худое и изогнутое, оно казалось заблудившимся птеродактилем, неведомо как очнувшимся на здешнем берегу. От ветра по воде потекла рябь. Отраженное дерево расслоилось, утратило форму. Глядя, как оно превращается в неясные пятна, Вера вдруг уловила связь между зыбким образом и накрепко уцепившимися за грунт корнями. Поняла, что же приковало её к неуютной работе.

Риелторство оказалось для неё удобной формой эмиграции. Но не с земли, а из эпохи. Пока снуешь от района к району — думаешь, о чём хочешь. Не сидишь в офисе, гудящем как пчелиный рой. Не пялишься каждый день на холеные физиономии служащих — равнодушные и плоские, как их умы. Да и общение с городом, его невзрачными деревцами, домами и бульварами, не всегда в тягость. Всё-таки — по своей земле катишься. Не по чужой, как Марина задумала. А особенно занимали Веру человеческие истории. Их непостижимая логика…

За оградой виднелись мечтательные особнячки. С другой стороны бульвара к прудам подкрадывался сталинский монстр. Он раскинулся на целый квартал и пугал слепыми квадратами окон. По всему дому шли барельефы в виде перекрещенного серпа и молота. Их соединяла лепная цепь из звёзд. Фасад рассекала прямоугольная арка, замкнутая решеткой. Балконы были увенчаны сферами, наподобие одного из знаков царской власти. Дом нависал над окрестностями, воплощая модель вселенной с планетами и созвездиями.

Под самой крышей выстроился ряд маленьких — с кулачек — окошечек. Может, это и были чердачные окна. Но крохотные чёрные отверстия слишком походили на бойницы в крепостной стене. Вера сразу почувствовала себя под прицелом множества ружей. Поёжившись, ускорила шаг.

Ей снова предстояла поездка через весь город — на окраину. Район хоть и неблизкий, но давно обжитой. Застраивался сразу после войны. Желтоватые стены пятиэтажек напоминали дорогу в Изумрудный город. Только это здесь Вере и нравилось. Книга про ходоков к мудрому Гудвину в детстве стала её главным путеводителем по жизни. Так и привыкла узнавать издалека: вот это — жители розовой страны, а это ѓ- желтой или фиолетовой. Да и прообразы Страшилы, Железного Дровосека или трусливого Льва потом встречались ей нередко… Невольное воспоминание о 'дороге из желтого кирпича' делало для Веры путешествия в этот район вполне сносными.

На следующем витке истории за кирпичными домиками вырос лес из таких же пятиэтажек, но панельных. До всего, что строилось позже, уже нужно было добираться автобусом. Крайнюю зону удаленности составили девятиэтажные башенки (в прошлом белые, а теперь — серо-сизые в трещинку). В 1970-е из-за лифта с мусоропроводом они казались апофеозом комфортности. Но в новую эпоху померкли и котировались наравне с 'хрущобами'.

А лет десять назад пространство возле метро расчистили и возвели целый микрорайон одноногих Гулливеров, аж в 24 этажа. Между домами втиснули гипермаркет, разбили клумбы, обустроили детские площадки. По контрасту с неказистыми окрестностями обновлённый островок немедленно был признан 'элитным'. Цены взлетели!

Единственное, что портило здесь квартирный рынок, было абсурдное название района — 'Молокозавод'. Эффектный облик новостроек и торговых центров никак не вязался с простеньким промышленным именем. Да и подальше от метро, среди скромных пятиэтажек, никаких признаков молокозавода не наблюдалось. Но история диктовала своё. Раз район так назвали, значит, молокозавод там когда-то был. Или планировался.

Ситуацию с продажей отчасти спасало северное расположение района. Север считался обитателями Москвы чище и здоровее юга. Вера так и не сумела постичь тонких отличий городского 'севера' от 'юга'. Просто знала, что на север охотно едут и чаще там приобретают квартиры, а на юг не хотят. Вроде как московский север полезнее для здоровья… Хотя на юге было немало зелени — два больших парка, уцелевшие куски леса. Чего еще желать? Там, правда, предприятий немало понастроено. Но и на задворках 'Молокозавода' пыхтела швейная фабрика. А рядом с ней ещё, кажется, — шоколадная или карандашная. Словом, тоже предприятий хватало.

'Наверное, на севере предприятия более мирные и безвредные, — прикидывала Вера. — А в южной стороне изготавливают что-то химическое. Вот дым и получается ядовитее'. Впрочем, для её работы не имело значения, какая часть города в реальности грязнее и хуже. Важнее всего были представления, которые царят в головах у горожан по поводу чистоты и грязи. Кит раз и навсегда объяснил Вере, что работают они именно с 'представлениями' — мечтами и фантазиями людей на тему будущего жилья.

Доехав до станции метро 'Молокозавод', сквозь густую толпу, ломившуюся к выходу, Вера различила на платформе невысокую худенькую фигурку в персиковом пальтишке и такого же цвета шапочке. Из-под шапочки выбивались седые завитки. Щеки порозовели от волнения. Трепетная, застенчивая Ванда Петровна каждый просмотр квартиры воспринимала как судьбоносное событие. Её младший брат с семьей уже несколько лет проживал в одной из горделивых бело-красных башен, красующихся возле метро. А она мечтала перебраться к нему поближе.

Одинокая Ванда страдала сердечными болями и панически боялась в решающую минуту остаться без поддержки. Судя по её рассказам, брата поглотила коммерция. Ему было не до пожилой сестры. Но 'стакан воды' в крайности он мог подать. Да и выбирать особенно не приходилось. Кроме него, у Ванды никого не было.

Сама Ванда Петровна обитала как раз на юге, в крепком довоенном доме вблизи парка. Даже что-то рассказывала о соловьях, чьё пение на исходе весны чутким ухом улавливала из своих окон. Но на юге квартиры заметно дешевле, чем на севере. Чтобы переехать к родственнику поближе, требовались деньги, и немалые. Не достающую сумму как раз и вносил преуспевающий брат, вытащив из Ванды обещание, что купленную квартиру она завещает его дочери.

Готовность брата участвовать в обмене деньгами подогревала Вандину уверенность в ожидаемом 'стакане воды'. Однако, в целом, это осложняло ситуацию. На каждую квартиру, которая могла понравиться Ванде Петровне, требовалось ещё и согласие брата. А получить его было совсем не просто. Брат не собирался вкладывать деньги в неликвидное жилье. Его интересовала квартира без недостатков, которую в случае надобности можно будет выгодно продать. Ванда же искала какого-то созвучия, смутного подобия тому буйному и непокорному шелесту листьев на ветру, трепещущему зелёному морю с призвуком птичьего пения, какое она привыкла слышать из своих окон.

Вера относилась к Ванде Петровне с несколько преувеличенной почтительностью. Та своим трогательным идеализмом внушала ей снисходительную нежность, желание от всего защитить. Чувствительная к нюансам, бесконечно щепетильная Ванда заранее готовилась к каждому просмотру. Одевалась как в театр, тщательно и подолгу выговаривала все формулы вежливости, интересуясь 'не причинила ли она лишнего беспокойства' и 'не будут ли хозяева так любезны'. Отвыкшие от подобной церемонности хозяева квартир (если они когда-либо знали о её существовании) через пару минут разговора с Вандой отчаянно уставали. Вера брала инициативу на себя, задавая от её имени вопросы. И по десять раз за встречу интересовалась Вандиным здоровьем, не зная, как ещё проявить одолевавшее её беспокойство за душевную хрупкость спутницы.

Сегодня им предстояло посмотреть сразу две квартиры. Вера как обычно вела Ванду Петровну под руку, тревожно поглядывая по сторонам — не надвигается ли что-нибудь шокирующее, вроде пьяного мужика. А заодно зорко смотрела под ноги, опасаясь пропустить на дороге неровность или выбоину. Одновременно приходилось напрягать слух: говорила Ванда негромко, волнующим шепотом.

— Раньше мы с братом жили на Покровке, пока родительскую квартиру не разменяли, — лепетал смущенный голосок. — Теперь я совсем не жалею, что оттуда уехала. В Центре не видишь смену времён года. Везде асфальт. А снег на асфальте не лежит — тут же тает. Вот и получается: зимой — слякоть, осенью — слякоть, весной — слякоть. Круглый год одно и то же. И Садовое Кольцо рядом с этими ужасными машинами.

Вера старательно обогнула лужу, затопившую половину дороги.

— Ах, как я плакала, уезжая с родной Покровки… Но после смерти родителей, когда брат женился…

Прозрачные глаза заволокло слезами. Ванда несколько минут боролась со спазмами в горле. Наконец продолжила:

— Ну, вот… После их смерти и переезда я всё плакала, плакала… Думала — не переживу. А потом как прислушалась к своему парку возле дома! Теперь и вовсе не представляю, как останусь без него… Ой, извините, Верочка. Я случайно Вас не задела платочком? — Ванда Петровна извлекла из сумочки ослепительно белый кусочек батиста — промокнуть слезинки.

Завернув за угол, они уткнулись в нужный дом. К удивлению Веры возле подъезда уже дожидалось три человека: лысоватый мужчина и пышнотелая мама с нескладной дочкой-подростком. Мама-с-дочкой шушукались, неприязненно косясь на мужчину-конкурента. У мужчины, похоже, шел важный мыслительный процесс. Он отрешенно прохаживался по дорожке, обняв портфель и не замечая окружающих.

— Вы что же — все квартиру смотреть? — грубовато и недовольно вступила Вера, рискуя шокировать свою спутницу.

— Да, вот риелтор одновременно всем назначила! — пожаловались мама-с-дочкой, ища сочувствия и поддержки. — Но мы первые пришли.

— Ну, а риелтор-то сама где же? — нетерпеливо поинтересовалась Вера.

— Опаздывает, — нахмурившись, пояснили мама-с-дочкой.

Минут через десять явилась риелторша. Тип — пригородный. На голове — передержанная химия, глаза бурно подведены. В полщеки — багровые румяна. Манера речи не отшлифована даже слабым знакомством с письменностью. Но самочувствие — как у генерала, инспектирующего войска.

В квартире воняло кошками, потолок был в протечках, сантехника — в ржавых пятнах и подтеках. Окна глядели на пивной ларек и автобусную остановку разом (хотя в рекламе писалось, что во двор). Ванда Петровна на всё реагировала отрешенно, боясь кого-нибудь обидеть. Зато Вера дала себе волю, неприязненно напустилась на риелторшу. Припомнила ей и 'не требует ремонта' (указанное в рекламе) и то, что та нескольким клиентам назначила встречу одновременно. Риелторша флегматично перекатывала за щеками жвачку, не трудясь давать объяснения. Мама-с-дочкой покинули квартиру, не дойдя до кухни. Озадаченный мужчина с портфелем обещал 'подумать'.

Уходя прочь, Вера злобно тащила Ванду на буксире, стараясь при ней не выражаться. С каждым годом ей все труднее давались пустые просмотры, не оставлявшие даже надежды на то, что квартира понравится. Вероятность, что жилье не подойдет, не исключишь. Но одно дело — стечение обстоятельств. Другое — ложная информация и самоуверенное хамство. До чего жаль было тратить жизнь на нелепые разочарования и обломы. На хитрых дурачков, не понимающих, что при просмотре правда всё равно выплывет наружу… Как бывший филолог, Вера продолжала высоко ценить слова. И страдать из-за того, что они потеряли связь с реальностью. Превратились в конфетные обёртки, по которым не догадаешься ни о качестве, ни о вкусе.

По следующему адресу ситуация, казалось, улучшилась. Все чистенькое, выскобленное. У хозяев большая библиотека. На стенах — два-три пейзажа любительской кисти. В кресле мирно дремлет длинношерстый дымчатый кот. Серебристый — в тон коту — компьютер нежно жужжал и поддерживал атмосферу интеллектуального труда. Подойдя к окну, хозяйка картинно отдернула шторы: 'Вы только гляньте — у нас совсем нет домов перед окнами. Только небо!'.

При слове 'небо' в глазах Ванды Петровны поплыло мечтательное выражение.

— Хорошо бы брат согласился на этот вариант! — неуверенно надеялась она всю обратную дорогу. — Правда, у нас не совпадают вкусы. Увы, эта чудесная квартира далековато от его дома… Ему придется делать крюк, чтобы зайти ко мне.

Вера вспомнила про 'стакан воды', и поняла, что жилье для Ванды нужно искать дальше. Ушлый брат ни за что не согласится. А вариант выглядел таким подходящим!

Тоска от бесплодности усилий натолкнула на мысль: да стоит ли им участвовать в Вандином переезде? Ведь та попадёт в чужой мир, закрытое для неё пространство… Может, лучше Ванде Петровне остаться в своем домике вблизи парка, и тешить себя воображаемым пением соловьёв? Или пусть уж столкнётся с собственными иллюзиями лицом к лицу, узнает реальную цену родному братцу…

Понятно, что если не Вера с Никитой, так другие риелторы выполнят заказ. Но Вере почему-то представлялось, что у всякого переезда есть, помимо материальной, душевная подоплёка. И если человек её во время поймёт, спохватится, то, может, и не потребуется ему никуда переезжать… Или наоборот — только тогда и придёт к нему навстречу его долгожданная квартира?

Окончательно распогодилось. Впереди — показ еще одного опостылевшего варианта. Середина дня, а сил нет уже ни на что. В метро не получается даже почитать — глаза слипаются. Уловив минуту, когда рядом с ней освободилось место, Вера плюхнулась на него. Сделала вид, что не замечает стоявшую рядом пожилую даму с увесистой сумкой и её осуждающих взглядов. Нет уж, никаких мук совести! Лучше глаза закрыть покрепче. Не дай Бог, какая-нибудь дряхлая старушка войдет. Ехать почти час и столько ещё работы сегодня. Спи, совесть, спи! А скоро и сама Вера задремала. Конечную станцию не проедешь.

Район Воздушное, как и большинство московских районов, — почти самостоятельный город. Связь с Центром возможна лишь посредством метро. Но его сюда пока не провели. Обещали, но года два назад стройку заморозили. Так и остался посреди района котлован, обнесенный бетонными плитами, с надписью 'Извините за неудобства'.

Вера обошла по периметру несостоявшуюся станцию метро. Стена, ограждавшая котлован, служила гостеприимным прибежищем для местных живописцев и каллиграфов. Повеселев при взгляде на их каракули, Вера свернула в сторону дома. Но в сумке сдавленно — как будто его слегка придушили — пискнул мобильник. Первые из ожидаемых покупателей сообщали, что приехать не смогут. А до следующего показа не меньше получаса. Стало быть, опять придется тупо гулять по району… Чёрт, что за 'день прогулок'! И это — в то время, когда Петька брошен дома один, а все дела по хозяйству стоят без движения. Опять время уходит в никуда, утекает сквозь пальцы.

Воздушное — сплошь холмы да овраги, с редкими фрагментами леса. Островки кустов и невысоких деревьев стыдливо покрывают землю, словно остатки волос — череп своего владельца. Главное достоинство района — сбивающие с ног ветра. Считается, что благодаря им воздух здесь чист. На обширный район — единственная автобусная остановка. В витрине примкнувшего к ней ларька выставлены все продукты на свете — от бекона и чипсов до коньяка 'Наполеон'. Рядом грохочет МКАД, низко летают самолеты (аэропорт — не намного дальше, чем МКАД).

В низине замаячила детская площадка. Вера решила туда спуститься и посидеть немного. Осторожно принялась сползать с холма, нарочно выбрав путь по земляной тропинке, а не по кособокой лестнице. Трава по обочинам зеленела и пахла арбузной коркой. Среди отсыревших стебельков Вера вдруг увидела клевер и желтые одуванчики. Всё это почему-то законсервировалось и застыло, не подверженное тлению.

Площадка была оформлена с намеком на древнерусское зодчество: беседки с деревянными куполами, резные столбики качелей, стилизованные сказочные персонажи. Между Иванушкой-дурачком и Бабой-ягой отсыпалась стая дворняг. Вера даже подивилась их количеству. Тишина и неподвижность стояли такие, что натужный и отчетливый звук низко пролетающих самолетов легко было спутать с гудением шмеля над ухом. Казалось невероятным, что вся эта благодать — с клевером, собаками и одуванчиками тоже была Москвой, да ещё в разгар осени.

В стороне от сородичей дремала ещё одна дворняга — черная с рыжими подпалинами. Пёс спал с безмятежностью ребенка, уютно подвернув лапы, прижавшись к траве щекой. Вера так и просидела рядом остаток времени, любуясь исходящей от него тишиной и отрешенностью. 'Словно загородом побывала, — умиленно вздохнула Вера, прощаясь взглядом с собакой и одуванчиками. — Даже к лучшему, что показ отменился. Иногда это бывает не зря'.

Квартиру пришел смотреть худенький согбенный юноша с окладистой бородой. Модный плащ свисал почти до земли, а тяжеленный дипломат перекашивал фигуру. Выражение глаз неразличимо за тонированными стеклами очков. Он весь словно спрятался за взрослой одеждой и взрослым обликом. Но слишком уж там, внутри, чувствовался ещё не оперившийся мальчик, не знающий, чего ему ждать от окружающих.

'Сидит, небось, с важным видом в каком-нибудь офисе, а сам ещё в игрушки не наигрался!', - по-матерински вздохнула Вера, вспомнив сыночка Петечку. Квартиру он посмотрел так же невнятно, как и выглядел, — будто не понимая, зачем он это делает. И Вера, вырвавшись, наконец, из Воздушного, понеслась дальше — по своей траектории.

Ей предстояла встреча с супружеской четой — пожилым профессором Борисом Диогеновичем и его беспокойной женой Мартой Владимировной. Такие солидные покупатели достались Вере с Никитой почти чудом. Кто-то из бывших клиентов настойчиво порекомендовал их дочке Бориса Диогеновича от первого брака. И та сумела убедить отца, что здесь к нему отнесутся с необходимым почтением, вникая в каждый оттенок его настроения и ставя превыше всего соображения его комфорта.

У супругов — просторная квартира в сталинской высотке, дорого обставленная. Но профессор вынужден её продавать, чтобы разделить с братом. Брат в их семье считается неудачником. Завяз в сомнительном бизнесе, оброс долгами, попивает, живет на счет жены. О нём в окружении профессора даже говорить не принято. Все делают вид, что его не существует. Когда обсуждались условия сделки и пожелания брата, решившего взять долю в деньгах, Борис Диогенович сидел со скорбным видом человека, претерпевающего глубокие и незаслуженные страдания. Но имени брата так ни разу и не произнёс. Только Марта Владимировна завуалированно намекала на его существование, кося на мужа глазами и посылая сигналы Вере: 'Да перестаньте же его мучить!'.

Сам профессор — солидный, ухоженный. Двигается неспешно, говорит неторопливо, снисходительно поглядывая на собеседника. Довольно высокий, статный. Остатки седых волос окружают возвышенное чело. Тонкий, чуть изогнутый нос, полуприкрытые веками глаза. Видно, что себя бережет. Жена похожа на встревоженную курицу, квохчущую вокруг него, хотя заметно моложе. Всегда дорого и хорошо одета, с тонким тщательным макияжем. Черненькая, взволнованная — в основном, настроением супруга.

' — Наверняка, была его аспиранткой или лаборантом на кафедре', - решила про себя Вера. Она с трудом преодолевала робость, не зная, как с такими важными людьми разговаривать. Старалась упирать на вежливость, почаще делать им комплименты. Не забывала и волноваться о здоровье.

— Как Вы себя чувствуете по такой погоде? — заискивающе взывала Вера к профессору и его жене.

— По погоде и чувствуем, — несколько желчно откликался на это Борис Диогенович. — Какова погода, таково и здоровье в данный момент.

Марта Владимировна лишь недоуменно вскидывала бровь, давая понять, что причин для беспокойства всегда более чем достаточно.

— Да, с нашей погодой трудно надеяться на стабильное самочувствие! — окончательно смущалась Вера, теряя надежду подладиться под настроение супругов.

Они уже не первый месяц вели переговоры. Но у профессорской семьи были жесткие требования. Им годилась лишь одна станция метро и строго определенная планировка. Этаж — с четвертого по шестой, не выше и не ниже. Однако жилых домов в нужном районе почти не было. Две трети его занимала зона отдыха и река. А по соседству с ними — институт, в котором Борис Диогенович не первый десяток лет профессорствовал. Вера настойчиво убеждала Никиту смириться с тем, что вариант — 'гробовой'. Лучше сразу распрощаться — как ни жаль — с солидными клиентами. Но Кит, упорный как сто китайцев, твердил, что надо искать.

И вдруг в газете возник заветный вариант — впервые за много месяцев. Вера с супругами оказались первыми, кто добежал до квартиры — сразу после того, как объявление о продаже опубликовала 'Столичная недвижимость'. У Веры дрожали руки, когда она звонила по номеру, указанному в рекламе. Да и сейчас всё внутри ходуном ходило от волнения. 'Или эта квартира или никакая! — объявила она Киту перед поездкой. — Там жилье продается раз в пятилетку. Если что-нибудь окажется не так, то тогда уже наверянка всё безнадежно!'.

Но на этот раз удача, как ни странно, улыбнулась. Дом располагался в пяти минутах ходьбы от института Бориса Диогеновича. Квартира не была запущена, идеально подходила по планировке. И, что очень ценно, хозяева не подыскивали ничего взамен. Они уезжали к детям, давно эмигрировавшим в Канаду. На Бориса Диогеновича стремление хозяев переместиться в Канаду произвело особенно благоприятное впечатление. Сам он принадлежал к категории соотечественников, глубоко неудовлетворенных местом своего проживания. Часть времени, проведенного в квартире, профессор посвятил детальному обсуждению обстоятельств отъезда. Даже вышел на время из своего кокона, слегка поулыбавшись.

К удовольствию собеседников Борис Диогенович знал в мельчайших подробностях, какие трудности и проблемы подстерегают отъезжающих, и как они их преодолевают. Проявил редкую осведомленность в том, как развиваются отношения граждан с ОВИРом. Припомнил с десяток историй, иллюстрирующих его сведения. Похоже, мысленно он уже неоднократно проделал этот путь — с каждым из своих коллег или знакомых, куда-либо отъезжавших. Для Веры эта тема была больной и она отвернулась.

Из окна виднелись красные рябиновые гроздья на полуоблетевшем дереве. Если присмотреться повнимательнее, то заметно, какие они ссохшиеся, сморщенные. А если глянуть бегло, то видишь лишь неожиданно яркие брызги на фоне спутавшихся темно-серых ветвей. Издалека рябина выглядит молодо, радостно. Почти как оживившийся на миг Борис Диогенович.

На сегодня Вере осталась лишь одна квартира. И наконец-то не на окраине, а в старой части города — между Центром и Копытниками. Это, конечно, не уютное пространство особняков, царящих так неспешно, будто кроме них нет никого на свете. И не самовозвеличение землистых мавзолеев, подминавших под себя даже проспекты. Но всё-таки обжитой район кирпичной застройки, с изрядным количеством зелени и магазинов.

Здесь сын разъезжается с мамой. У них уютная квартирка на среднем этаже, со свежим ремонтом, удобной планировкой, окнами во двор. Словом, квартира без недостатков. Когда Вера с Китом её впервые увидели, решили, что продадут за неделю. И вот уже несколько месяцев ходили люди, хвалили ремонт, улыбались хозяевам и растворялись без следа. Никто не задерживался, даже ни разу не заговорил о торге.

В результате 'мозгового штурма' Никита вычислил, что посетители, откликавшиеся на рекламу квартиры, разочарованы ее скромными масштабами. Крохотная трёшка была малогабаритной. Охотно вместила бы семейство улиток, но категорически не подходила даже семье из трех человек.

— По размеру она — как двушка, — прикинул Никита. — Надо дать рекламу на двухкомнатную. Люди придут и обнаружат лишнюю комнату.

Первые же покупатели, позвонившие по новой рекламе, заинтересовались квартирой. Результат — договоренность об авансе. Ошарашенный хозяин еще долго ходил по кухне, не в силах присесть. Отпаивая Веру чаем, он восхищенно и взволнованно повторял одно и то же:

— Как же вы до этого додумались? Какой потрясающий еврейский ход — продавать три по цене двух! 'Вы платите за два, а получаете три'. Вот покупатели и клюнули.

— У нас с самого начала была такая идея. Но мы решили действовать поэтапно, — отвечала Вера, скромно потупив глаза и мысленно проклиная себя и Кита за то, что не нашли отгадку раньше.

Через час измочаленная, не чующая под собой ног, Вера добралась до дома. Не успев поцеловать Петьку и сделать ему строгую физиономию за недоученные уроки, кинулась к телефону — звонить Киту:

— Представь — нашлась квартира для профессора! А еще новость…

Кит возбужденно присвистнул.

— А еще, — настойчиво продолжила она, торопясь закончить беседу, — за трёшку обещают внести аванс! С первого же показа… Точнее, с тысяча первого… Ну, с первого — по новому объявлению. Я уж думала, дело совсем безнадежное.

— Сколько раз я тебе говорил, — от потока нежданных новостей Кит даже слегка разволновался, — нет таких квартир, которые не продаются. Всё дело в цене.

— Или в рекламном ходе…

— Ну, да, — не заметил колкости Кит. Не счел нужным заметить. — На каждое жилье рано или поздно найдется свой покупатель. Помнишь квартирку возле Центрального вокзала? Там прямо под окнами — железнодорожные пути. Грязь, вонь, толпень круглые сутки… Врагу не пожелаешь! Однако же нашелся тот студент.

— Да-да, я помню. Спокойной ночи! До завтра! — решительно попрощалась Вера, из последних сил торопясь к ужину и дивану.

— А насчет шума и вокзала под окнами, — оживленно вещал Кит, — он тогда сказал, что, наоборот, приятно, когда всё вокруг движется. Чувствуется, что жизнь идет, что ты — в центре происходящего.

— Никит, я больше не могу! — взмолилась Вера. — Я весь день не ела. Я хочу хотя бы присесть. Мне всё осточертело!

Кит угрюмо молчал в трубке. Для него производственное совещание только началось.

— Хорошо, перезвони, — сухо согласился он.

— Ой, нет, давай лучше сразу договорим! — передумала Вера, сообразив, что стоит потерпеть, но зато потом от всего отключиться. — Вы когда с Амалией повезете аванс за выбранную квартиру? А то мне её бедная покупательница уже дважды сегодня звонила.

— На завтра мы договорились, — радостно пробасил Кит. — Скоро буду с ней связываться, время уточнять… Меня больше беспокоит четверговая сделка. Позвони-ка прямо сейчас покупателям! Надо прощупать степень их готовности. Да и хозяйка квартиры мне жуть как не нравится. Уж очень она мутная, скользкая.

— Или мутная, или скользкая — одно из двух, — устало огрызнулась Вера.

Временами, вспоминая о своём филологическом образовании, она впадала в занудство. Но Кит не любил, когда ему навязывали формальную логику. Его логика была чувственной, питалась образами. Если он говорил, что что-то 'не срослось' или, наоборот, 'созрело', это определение казалось ему исчерпывающим.

— Тинистая или илистая, а рекламу на свою квартиру она продолжает давать. Я сегодня в газете видел. Всё надеется найти покупателя, который даст больше. Надо её проверить.

— Слушаюсссс, товарищ начальник, — подыграла Вера, уже не надеясь на скорый ужин.

Ноющая боль в желудке незаметно растеклась по всему телу. Теперь даже не понятно, где именно и что конкретно болит. Все органы спрессовались в один сплошное стонущее месиво. Собравшись с духом, Вера дозвонилась Марине, всегда выручавшей её в сложных случаях.

— Мусь, извини, говорить сейчас не могу — только что в дом вошла! — стремительно пробубнила Вера, стараясь не дать Марине обратиться к ней тепло, по-дружески. — У нас тут одна коварная тетка не довольна ценой на свою квартиру, хотя сама же и сбавила за срочность. Темнит, голову нам морочит. А в четверг сделка! Позвони ей, как будто ты покупательница и хочешь завтра квартиру посмотреть. Если признает, что уже взяла аванс, объясни, что готова дать большую цену. Посмотрим, как она себя поведет.

Через десять минут Марина перезванивает — тетка, не задумываясь, согласилась показать квартиру. Еще уговаривала прийти побыстрее, а то, говорит, 'я в четверг уезжаю'.

— Уезжает, значит, — помрачнел Кит, выслушав отчет. — Тэ-э-эк… Сделка — под угрозой! Одна надежда, что за сутки эта выхухоль нового покупателя не найдет. А вдруг найдет?

Больше нет сил переживать и отчаиваться. Закончив разговор, Вера сворачивается в узелок на диване и накрывается пледом с головой. Но её выуживает оттуда Петька. В кои-то веки делится новостями (обычно из него не вытянешь):

— Ма-а-ам, а я сказку сочинил.

— Ну-ка, ну-ка? — высовывается из-под пледа Вера, изображая родительское участие.

— Шли по лесу Шутка-дудка и Правильная Серьёзность. Стали они по мосту через речку переходить. Шутка-дудка хохотала-хохотала, да и свалилась в реку. А Правильная Серьёзность преспокойно через мост перешла.

— А на другом берегу реки их встретил медведь, — поддержала интонацию Вера. — Шутка-дудка его взяла, да рассмешила. Он хохотал-хохотал и решил её не есть. А Правильная Серьезность занудила медведя до смерти. Он зевал-зевал, а потом…

Начавшееся веселье прервал звонок от бывшего мужа. Вера вздрогнула. Она сразу почувствовала — кто на том конце провода, напряглась.

— Ну, как вы там? — поинтересовался обеспокоенный голос в трубке.

— Да вот сказки рассказываем, — откликнулась Вера, гася раздражение, не веря задушевности голоса.

Муж сразу уточнил озадаченно:

— Сказки? А как у Пети дела в школе? Он хоть уроки днём делает, пока ты отсутствуешь? Обед ты ему сварить в состоянии? Или он так и голодает до поздней ночи?

Вера закатила глаза, решая — перетерпеть или оправдываться. Оправдываться дольше. На это сейчас сил нет. Пусть лучше считает, что она — плохая мать.

Следующие полчаса, борясь за звание 'интеллигента', Вера пробует прочитать хотя бы страницу. Но отвлекают ежеминутные телефонные звонки. Последний из них оказался звонком от Никиты. Голос у него глухой, прибитый к земле словно трава дождем:

— Ну, вот ещё одна неприятность на сегодня, причем немалая. Амалия опять отказалась. Нужно искать дальше.

Рухнув в темноту, на продавленную и безрадостную постель, Вера, прежде чем заснуть, вяло поискала — есть ли у неё впереди хоть что-то светлое. Но ответ найти не успела. Провалилась в сон.