Выход где вход

ЧЕТВЕРГ

В четверг наступила весна. На обоях с утра отпечаталась ярко-желтая полоса с тёмным перекрестьем оконных рам.

— Петька, — заголосила Вера. — Иди скорей сюда! Солнце! Ты что — не видишь?

Петька не пошел в школу из-за насморка и теперь увлеченно атаковал монстра, отбиваясь от его крылатых соратников. 'Бух! Бух! Бжз-з-з…Бддннцззз!' — доносилось со стороны компьютера.

— А? Чего? — отсутствующим голосом протянул он.

— Я говорю — солнце.

На улице Вера сладко втянула сырой, потеплевший воздух. От вчерашних снежных бурь осталось полупрозрачное месиво. Приподнялась и расправилась прибитая к земле зелёная трава. В лужах плавало размытое, как потекшее мороженое, солнце. Сероватый дрожащий воздух вновь поголубел.

Распогодилось не только в природе, но и на душе. Наконец-то, забрезжил просвет в Вериных делах и состоянии. Торопливо огибая лужи, она спешила на сделку. Ненасытная хозяйка квартиры до последнего момента искала другого покупателя. Всё надеялась выручить побольше денег. Вера до полуночи тряслась от страха, ожидая неминуемого обвала. Вздрагивала от каждой телефонной трели. Думала — Никита звонит со страшным известием. Однако вопреки опасениям ничто не сорвалось. Всю дорогу Вера в волнении обдумывала список назревших покупок. Первым делом — новая куртка для Петьки. У старой рукава до того стали коротки, что стыдно в ней в школу ребенка отпускать.

К назначенному времени все стеклись к Бизнес-центру, горделиво мерцающему стеклом и бетоном. В общем здании находился депозитарий банка и нотариусы. Тут же и документы принимали на регистрацию. В огромном холле журчали декоративные фонтаны, стояли удобные столики для заполнения бланков договоров и высились необъятные диваны. В их кожаные недра посетители проваливались по уши. Как во всех современных офисах, здесь всё сверкало, переливалось и подмигивало. Так что Вера была в полном удовольствии от происходящего. Детская любовь к блесткам никогда её не покидала. А уж если ещё и фонтаны…

Участники сделки пристроились возле столика. Покупатель прижимал к пузу объемистый портфель. Страстность его объятий намекала, что именно там таилась шестизначная сумма, приготовленная для оплаты апартаментов. Вожделенный дом украшал собой гудящий, дребезжащий, грохочущий с утра до вечера проспект. Один из тех, что сплошь застроены претенциозными шедеврами сталинской архитектуры и стрелой вонзаются чуть не в самое брюхо Красной площади. Было большой удачей ухватить там квартиру. Её лишь чудом не увели из-под носа. А легко могли бы — стараниями пронырливой хозяйки.

Пока дожидались очереди в депозитарий, Кит сновал челноком между покупателем, продавцом и сотрудниками Бизнес-центра. Вера, как водится, опекала клиентов. Хозяйка квартиры обрела душевное равновесие, поняв, что хитрить теперь поздно и бесполезно. Сидела расслабленная, успокоенная, с довольным видом внимая плеску фонтанов. Помимо неё, в сделке участвовало ещё целое семейство. У покупателя не сходил с лица испуг. С одного боку его подпирала мама, с другого — жена.

Супруга показалась Вере самым незначащим и презираемым в их кругу человеком. Худенькая, некрасивая, высохшая женщина, с непримиримостью во взгляде и горькими складками возле губ. Она даже не пыталась привлечь внимание или подать голос. Муж её едва замечал. Зато мама — бесформенная, крупная, внушительная, с эффектным начесом на голове, не закрывала рта. И не переставала таращиться на окружающих круглыми от удивления глазами.

По каждому поводу из мамы выпрыгивало незыблемое и, как правило, отрицательное мнение. Ей не понравилось ни расположение столиков в Бизнес-центре, ни обивка диванов. Вывело из себя время, на которое был назначен проход в депозитарий и погода за окном. Глубокое отвращение вызвала физиономия хозяйки квартиры, тембр её голоса и фасон кофточки, не говоря уже о стойкой неприязни к Вере с Никитой. Всё это отпечатывалось на мамином лице брезгливым изумлением: 'Как такое может быть?!'.

Приобретение жилплощади знаменовало в семье серьёзные перемены. Супруги, уже пятнадцать лет жившие под пятой у мамы, должны были отделиться и зажить своим домом. И даже, может быть, попробовать завести ребёнка (как почему-то вообразила Вера). Выборы квартиры проходили долго и основательно: с повторными просмотрами, внезапными приездами мамы, её слезами и истериками. С трудом найденный вариант удовлетворил даму тем, что квартира располагалась в доме, напротив её собственного — окна в окна. Оттуда вызванный 'по требованию' сын мог добежать до матери за считанные секунды.

Супруга покупателя, похоже, не слишком верила в успех предприятия. В её взгляде сложно переплелись обреченность и страх. Вера искала способа подбодрить вжавшуюся в угол дивана женщину. Но та была наглухо закрыта от контактов с посторонними, полностью замкнувшись в своём мирке. Оставалось лишь почтительно молчать, косясь на страдалицу.

Вера всякий раз успевала привязаться к клиентам. Вникала в их ситуацию, вживалась в чувства. Из-за этого они часто ссорились с Китом. Он настаивал, что работа требует дистанции к клиентам, и прекрасно умел защищаться от эмоций, на которые его провоцировали. Вере же такой 'деловой', отстраненный подход казался чудовищным, когда речь шла о запутанных отношениях и разъедающих душу конфликтах.

— Их десятки. У каждого свои трудности. Иначе и не переезжали бы. Причем тут ты? — внушал Вере Кит. — Если всех жалеть, работа пострадает. Нам нужна холодная голова и спокойствие.

— Ну, а если я вижу, как человек портит другим жизнь? — чуть не всхлипывала Вера.

— Это ты на экране телевизора будешь видеть и сочувствовать, — урезонивал Кит. — А с клиентами на первом плане должна быть сделка, а не их душевные проблемы.

Его призывы слабо помогали. Вера продолжала вязнуть в посторонних эмоциях. Вот и сейчас болезненное сочувствие к напряженной, встревоженной жене покупателя мешало спокойно ждать развития событий. Скорей бы уж закончилась сделка, и все спокойно выдохнули.

Кит навис из-за спинки дивана, обращаясь к обладателю пухлого портфеля.

— Надеюсь, Вы помните, что расходы по оформлению несет покупатель? Включая оплату банковской ячейки… Через минуту мы пройдем в депозитарий…

— Как это расходы — покупатель?! — круглые глаза мамаши мгновенно наполнились слезами и растерянно уставились на сына.

— Таков порядок, — мягко уточнил Кит. — У нас и в договоре это записано.

— Но это же… Это же невозможно! Мы и так втридорога покупаем!

У мамы задергался подбородок. Щеки поплыли вниз, нижняя губа угрожающе отвисла.

— Мамулечек! — огорченно заерзал сын. — Мамуленочек! Не волнуйся. Ничего страшного. Я просто не думал, что это важно и не предупредил тебя.

— Мы отдаем всё, что у нас есть! Снимаем с себя последнее. Все — до последней нитки! — взвизгнула мама. — А теперь еще оплачивать эту банковскую ячейку?

Хозяйка квартиры приподняла бровь и с интересом прислушалась к происходящему.

— Аренда ячейки — совсем небольшая сумма по сравнению с общей стоимостью квартиры, — спокойно возразил Кит. — При сделках с недвижимостью расходы всегда на покупателе.

— Если только в процессе торга их не перекладывают на продавца, — попыталась встрять Вера. Но её никто не замечал и не слышал.

— Небольшая сумма? — мама выпучила на Кита глаза, потемневшие от гнева. — Уж не собираетесь ли считать наши деньги? Может, Вы нам самим позволите решать, какая сумма для нас — большая, а какая…

— Роднулечек, — униженно запричитал покупатель, поглаживая маме руке. — Мамусенька! Ничего страшного. Я эти деньги уже приготовил…

Поджав губы, мама уперлась невидящим взглядом в одну точку. Тяжело и звучно запыхтела, изображая удушье. Толстые пальчики, унизанные кольцами, судорожно нащупывали пуговку на блузке. Вроде как нехорошо стало с сердцем. У Веры у самой похолодело в груди и словно что-то встало поперек пищевода. Не могла ни двинуться, ни разогнуться.

— Я не понимаю, — подала голос хозяйка жилища. — Вас что-то не устраивает?

— Нет-нет, все хорошо! — почти хором и с одинаковой дрожью в голосе пропели Никита и держатель портфеля.

Жена покупателя понуро изучала носки сапог. Вера, атакованная дурными предчувствиями, подняла глаза к потолку. Вверху мерцало множество круглых, с серебристыми ободками, лампочек. Они сливались с белым потолком, растекаясь в слепящее пятно. А, может, это слезы в глазах мешали ей видеть. Вера стиснула зубы, чтобы не расплакаться в официальном месте — пошло и беспомощно.

— Понимаете, это — общая практика, — начал, было, Кит.

Но мама покупателя не позволила ему распространиться с речью. Она вышла из оцепения и впала в агрессивно-наступательное состояние.

— Мы такие деньги платим за квартиру! А нас еще хотят обчистить как липку с этой банковской ячейкой! Мы что — должны по миру пойти после этой покупки? С какой стати за ячейку платит покупатель? А отчего не продавец? Почему бы хозяйке не оплатить? Она и так все наши деньги получит!

— Я за оформление платить не собираюсь, — поджала губы собственница. — С меня достаточно, что я вам квартиру чуть не задаром отдаю! Учитывая то, сколько я за неё могла выручить, если бы не срочность.

— Давайте попробуем успокоиться, — внедрился в происходящее Кит. — И, не спеша, все обсудим…

Мама вперилась в хозяйку ненавидящими глазами. В горле у нее клокотали рыдания. И теперь уже было несомненно: у этой ненавистной ей женщины, самонадеянной нахалки, посмевшей её учить, она квартиру не купит.

Несколько раз покупатель, придерживая маму под локоток и по-прежнему обнимая многострадальный портфель, отводил её в сторону. Что-то шелестел ей на ухо, упрашивал, взывал. В ответ неслось лишь хлюпанье и обиженное шипение. Дрожащие губы, скорбно-страдательное выражение лица, гневные и осуждающие взгляды в сторону остальных участников сделки. Закатываемые к потолку глаза, затем опять — уговоры и шипение, — всё это оставалось неизменным в течение ещё полутора часов.

Позабытая супруга съёжилась в нише дивана, издалека наблюдая за ходом семейного совета. В глазах её блестели злорадные огоньки. Вера даже не пыталась к ней обращаться с утешениями. Ей бы самой кто оказал поддержку… Перспектива не получить зарплату в ближайшее время была равносильна катастрофе. Радужное, светящееся, полное надежд утро, теперь выглядело насмешкой.

Кит обратил все свои дипломатические умения на то, чтобы успокоить и удержать на месте владелицу квартиры. Несколько раз подходили сотрудники Бизнес-центра. Сдержанно жестикулируя, Кит что-то им вполголоса объяснял. Видно, упрашивал подождать или передвинуть время. Вера не могла найти себе места и пристроиться к какому-нибудь делу. Ей оставалось лишь бессильно наблюдать картину всеобщего распада и массового крушения надежд.

— Мамусечек! Родная моя! — выплеснулось напоследок из покупателя.

Хозяйка квартиры вдруг решительно встала. В ответ на обратившиеся к ней испуганные взгляды, со смешанной интонацией веселья и гнева, произнесла:

— Пожалуй, с меня хватит! Да я на свою квартиру покупателей найду через две недели. Я на ваши условия пошла из-за срочности. А теперь я ещё и продам дороже! Может, все и к лучшему. Мучило меня все-таки, что можно дороже продать.

Развязка наступила быстро. Взаимное прощание было коротким и неприязненным. Проводив владелицу квартиры к выходу, Кит с каменным лицом направился к машине, жестом пригласив Веру следовать за собой. С семейством покупателя демонстративно не попрощался.

Вера не могла себя заставить сдвинуться с места. Почему-то ей казалось, что как только она пошевелиться, всё случившееся узаконится и станет необратимым. А если стоять столбом, то вроде бы это не окончательно. И что-то ещё можно поправить. Но делать было нечего. Через несколько минут она осталась совсем одна. Все ушли. Отрицать поражение было бессмысленно. Да и пережить беду всё-таки легче вместе с кем-то. Вера ринулась за Китом. Он мрачно дымил в машине, поджидая её.

— Я чувствовал, что дело кончится обломом! — признался Кит, разламывая в крошки едва начатую сигарету. — У меня в такие минуты интуиция включается. Словно внутри кто-то говорит: 'Не получится ничего с этой квартирой — и не жди'. С этим чувством сюда и ехал сегодня.

— Что ж ты мне не рассказал? — возмутилась Вера. — Я бы хоть зря не надеялась.

— А что толку? Я сам боюсь верить этим предчувствиям. К тому же я думал, что сделка развалится исключительно по вине хозяйки. Она же до последней минуты других покупателей искала. Вот где, казалось бы, самое ненадежное звено! Я только с её стороны и ждал подставы. Так нет же, та пришла как миленькая и была готова на сделку. А эта… Чувыррррла! — почти прорычал Кит.

Вера сидела и, чуть не плача, думала об оголенных запястьях своего сыночках, по-детски торчащих из куцой курточки. Когда теперь она купит ему новую? Накрылась зарплата! А мужа просить нереально. Он совсем недавно давал деньги на Петину экскурсию с классом в Питер. Его теперешняя жена и без того испепеляет их изо дня в день заочной неприязнью. Всё никак не может простить, что Верин муж не сразу к ней ушел, а колебался чуть ли не полтора года. Её раздражение Вера остро чувствовала на расстоянии. Даже не решалась позвонить бывшему мужу лишний раз — подсылала Петьку. Да и общие знакомые много чего рассказывали.

— Трах-тибидох, — ругнулся Кит, не стесняясь Вериным присутствием. — Как же мы могли так вляпаться? Ясен был пень, что мамаша сыночка от себя не отпустит. Просто не даст ему купить квартиру и всё. Удивляюсь, почему она до сделки дотянула, а не обвалила всю эту конструкцию заранее?

— Наверное, ждала, что сын сам откажется с ней разъезжаться, — мрачно прокомментировала Вера. — Всё надеялась, что в нем совесть проснется! Ну, а раз он размямлился, пришлось брать инициативу на себя. А, может, она хотела посмотреть, какие у всех будут лица…

Кит выехал из сретенских переулков на Садовое Кольцо. Дорога сразу распахнулась, разъехалась в стороны, как меха аккордеона. С обеих сторон — несколько параллельных полос движения. Сплошными рядами медленно, натужно, упрямо ползут машины. Оказавшись с ними в общем потоке, Вера с Никитой тоже передвигались еле-еле, почти не обращая внимания на маршрут. Ехать тут можно только в одном направлении. Впереди — Кольцо, позади — Кольцо…

За свою жизнь Вере ни разу не удалось проехать Садовое Кольцо целиком — от начала до конца. Она видела его нарисованным на карте города. И знала, что если ехать по нему всегда прямо, то вернешься к той же точке, с которой началось путешествие. Но из-за того, что Вера никогда не проезжала его полностью, завершенность Кольца была для нее чем-то вроде мифа.

Магазинчики вдоль тротуаров и крохотные фигурки прохожих из глубины машины различимы с большим трудом. Садовое Кольцо всегда действовало на Веру гипнотически — как колыбель. Покачивается туда-сюда, поскрипывает. Остального мира не видно. Приходится расслабляться и безвольно принимать его кружение, забыв про самостоятельность.

— Эх, а так хорошо неделя начиналась! — донеслись до Вериного слуха сетования Никиты. — И за Амалию чуть было аванс не внесли… И эта сделка была на подходе. А теперь опять все посыпалось.

У Веры шевельнулось внутри неприятное чувство против Никиты. Как он не злился и не переживал, а не понять ему было, что значит тащить на себе ответственность и растить ребенка в одиночку. Живёт один, сам себе хозяин. К тому же зарплата делилась неравномерно. Две трети — Никите как главному и ответственному лицу, а треть — Вере как помощнице. В глубине души рядом с ним она чувствовала себя ущемленной. Стаптывать обувь и бить ноги по московским дорогам, мёрзнуть и мокнуть у подъездов, подолгу ждать клиентов, которые частенько не приезжали, приходилось именно ей. Умом она понимала, что Никита обеспечивает юридическую сторону сделки. Случись что, отвечать придется ему. Но здоровье-то таяло у неё. И Петька рос беспризорником у неё, а не у кого-то. Так что Кит, по её мнению, не имел права жаловаться на обвал сделки. Ему в любом случае есть, на что жить. Не пропадет.

Соседние машины неожиданно приободрились и довольно бойко задвигались вдоль Кольца. Кит переключил скорость, и они с Верой беспрепятственно миновали очередной светофор. А затем, почти не останавливаясь, медленно доехали до следующего. Машинное столпотворение рассосалось. Кольцо с трудом, но задвигалось.

— Может, впереди авария какая была? — предположил Кит. — Но пока вроде не видно.

— Слушай, — встрепенулась вдруг Вера, угрызаясь мелькнувшей неприязнью к Никите. — А давай я тебе одно место интересное покажу? Уверена — ты там никогда не был! Если, конечно, ты сейчас при деньгах. Потому что я… у меня… Ну, ты сам понимаешь… Надо как-то отвлечься от утреннего кошмара. Тем более, у нас пропасть времени до следующей поездки.

— Да уж, — недовольно пробурчал Кит. — Времени у нас сегодня просто навалом.

Следуя Вериным указаниям, он свернул с Садового Кольца сначала в одну улицу, потом по ней — в следующую. Повторив изгибы ещё нескольких переулочков, машина затормозила у изящного желтенького домика в один этаж. Строгий серый заборчик и черепичная крыша завершали картину.

— Это — что? — полюбопытствовал Кит, не находя никакой вывески.

— Сейчас увидишь. Только там нужно вести себя очень тихо и отключить мобильные телефоны.

— Молельня что ль какая? — озадачился Никита.

— Почти. Китайская чайная.

Миновав узкий коридорчик, Вера с Китом поднялись по невысокой лестничке. Навстречу им согнулась в поклоне тонколицая девушка со светлыми — до прозрачности — длинными волосами, в чём-то шелковом и струящемся. Она, видно, прошла специальное обучение. Двигалась бесшумно, гибко и вдумчиво. Слова произносились ею внимательно и сосредоточенно. На лице читалась готовность ответить на любой вопрос.

Славянская внешность утончённой служительницы чая вызвала в Вериной памяти эпитет 'луноликая' и изрезанную в кружево брошку из слоновой кости. Вера всё детство на неё заглядывалась, когда мама зашпиливала такой брошкой платок или шаль… Кончики пальцев по сей день помнили острые края и ребристую тёплую поверхность. Кость была живая — это чувствовалось, не похожая на пластмассовые игрушки. А то, что она 'слоновая', звучало и вовсе сказочно. Как будто между маленькой Верой и таинственной страной Африкой протянулась невидимая нить.

Уже в школе, узнав, что слоны водятся и в Индии, Вера отказалась признать своего персонального слона, пожертвовавшего бивень для маминой брошки, индийским. Во-первых, её родной слон вырос из маленького слонёнка, описанного Р.Киплингом. А он появился в Вериной жизни даже раньше, чем брошка. По воскресеньям мама прикалывала на стенку мятую простыню, ставила перед ней аппарат с фонариком и по серой поверхности ползали цветные картинки. Назывались они 'диафильмы'. Внизу на широкой черной полосе были выведены белые буквы. По ним мама узнавала, что нарисовано на картинке. А Вера это видела безо всяких букв — просто глядя на рисунок.

Однажды мама принесла особенный диафильм 'Про слонёнка'. К движущейся цветной ленте прилагалась пластинка. Белых букв под картинками не было, а всё, что происходит, рассказывал с пластинки взрослый мужской голос. Вера оцепенела от ужаса. Голос то завывал, то хихикал, то угрожал или жаловался… Невозможно было понять, что ему нужно и чего он хочет от Веры. Вдруг голос почти заплакал. В этот момент Вера посмотрела на картинку перед собой и увидела слонёнка, которого тянул за нос в реку омерзительный крокодил.

' — Кажется, сегодня на обед у меня будет слонёнок!', - издевательски прошипел голос, и тут же взвыл от отчаяния: ' — Ой-ой, мне больно, больно!'. Вера зажмурилась и безудержно заревела. Она ничего не могла поделать. Голос мучил сам себя, и ему невозможно было помочь. От истошного крика 'больно!' стало и вовсе непонятно, кому больно, — голосу или самой Вере. Сквозь слёзы она едва расслышала, что крокодил по-прежнему тянет за нос беспомощного слонёнка. А у того ножки скользят, и он вот-вот свалится в реку… Вера не стала ждать, пока челюсти у крокодила сомкнуться. Зажала уши руками и изо всех сил закричала: 'Не-е-е-ет!'. Когда она очнулась, в комнате горел свет. Мама трясла Веру и говорила, что больше никогда-никогда в жизни не покажет ей диафильмы.

Вера много лет не знала, что же случилось со слонёнком. Она часто вспоминала о нём, и иногда ей казалось, что своими криками она всё же сумела испугать крокодила. Когда у мамы появилась брошка из слоновой кости, Вера долго обдумывала, что это значит. Ведь если бы слонёнка утащили в реку, вряд ли бы из его бивня удалось сделать брошку… Подозрения о том, какую роль могла сыграть мама в жизни слонёнка, она отметала. Дойдя до некой неназываемой вслух мысли, Вера шарахалась обратно. В конце концов, она решила, что выросший слонёнок просто подарил один из своих бивней на брошку. Каким-то чудесным образом сумел передать его из Африки в Россию — быть может, даже в благодарность Вере за то, что она спугнула крокодила и спасла ему жизнь.

В пятом классе на уроке литературы Вера узнала, что слонёнку помог двухцветный питон. Обвился двойным кольцом вокруг задних ног бедняги и вытащил его обратно на берег. Радости она не почувствовала. Да, приятно было обнаружить, что слонёнок остался доволен своим вытянутым в трубочку носом и дальше пользовался им себе на благо, то дотягиваясь до фруктов, то обливаясь водой. А так же, что он потом отлупил отросшим хоботом всех своих гнусных родственников… Но всё это уже не имело отношения к Вериной жизни, её страхам и подвигам. Особенные отношения со слонёнком рассыпались в прах. Она старалась забыть тот пронзительный вопль 'Больно!' и свой спасительный крик — навстречу. От всей истории осталось лишь прыгающее разноцветным мячиком и щекочущее горло словечко — название реки 'Лимпопо'.

И вот теперь эта девушка, с лицом и станом, словно выточенным из слоновой кости… Служительница чайной жестом попросила вошедших снять обувь. Только после этого они заметили её узкие босые ступни. Скользнув взглядом по розоватой коже, Вера вспомнила трогательный, куцый нос слонёнка до встречи с крокодилом. Пол в чайном домике был застлан однотонными коврами, гасившими звуки. Их провожатая мягкой кошачьей поступью двинулась по коврам в сумеречные пространства. За трескучими занавесями из бамбуковых палочек открылся зал.

Резные перегородки разделяли затемненную комнату на небольшие фрагменты. На полу лежали плоские подушки для 'вкушающих'. Горизонталь пола усиливалась невысоким деревянным столиком для чая. Помещение освещалось лишь изнутри. Дневной свет туда не проникал. Окна были наглухо зашторены полотнищами с иероглифами. 'Может, китайцы полагают мысль источником света? — озадачилась Вера. — Иначе зачем на шторах — иероглифы?'.

Кит, покряхтев, устроился на одной из подушек, привалившись к стене. Вера опустилась на соседнюю подушку, неловко пытаясь спрятать под себя ноги. Девушка скользнула между ними. Села возле чайного столика на колени, тщательно расправив шелковые складки одежд. Сквозь ткань матового разрисованного абажура тихо мерцал огонёк.

Обстановка настраивала на собранность и немногословность. Неспешные разговоры гостей не расплескивались за пределы облюбованного ими кусочка зала, а собирались и настаивались там, как редкий сорт чая. Всё побуждало замедлять движение, говорить тише и прислушиваться к самому себе. Строгие иероглифы, тонкие бамбуковые стебли, сухие растения в узких вазах и решетчатые стены сплелись в нерасторжимое единство стихотворной строки.

Вера с Никитой сидели на полу, и всё вокруг находилось выше, чем они привыкли видеть. Мир, воспринятый снизу, как-то сразу расширился. Наполнился тишиной и сумраком. Тонким цветочным ароматом. Тенями, шелестом и шорохами. Вера заново поразилась огромности маленького зала. Воздух в него вливался, как в чашу.

Отсутствие иных звуков, кроме шёпота, шелеста и струения, осязание повсюду лишь мягкой поверхности убаюкивали воображение. Зашторенные окна и строгие линии отсекали всё внешнее. Между заоконным миром и посетителями чайной словно встала невидимая стена. 'Наверное, потому здесь и обувь снимать заставляют, — подумалось Вере, — чтобы избавить человека от тяжести пройденных дорог. А, может, чтобы он почувствовал себя уязвимым, отбросив прежний опыт'.

Лицо Кита, сидевшего на полу, показывало, что он чувствует себя странно. Вера и сама потерялась, когда Марина впервые привела её в эту чайную. А сейчас с удовольствием наблюдала за переменами, производимыми в Никите сменой физических координат. Он словно куда-то погружался, проваливался… Сопровождавшая их девушка объясняла каждый шаг чайной церемонии.

Внимательно и завороженно они следили за тем, как закипает вода в прозрачном пузатом чайнике. Наблюдали, как в его утробе, укрупняясь и скрещиваясь, вращаются 'жемчужные нити' — склеившиеся пузырьки воздуха. Вдыхали аромат сухих чайных завитков — прежде, чем те размокнут. Смотрели, как, обдав круглый заварочный чайничек, кипяток стекает по нему сквозь решетчатые ячейки столика. И как потом струя с янтарным отливом заполоняет миниатюрную чашку из темной глины.

Вера медленно тянула в себя густой, насыщенный запах. Коснувшись губами чая, отпила глоточек. Рядом Кит, расширив ноздри, стремился заглотнуть побольше. Скорее распробовать свою порцию аромата. Но захватить, заполучить сразу много не получалось. Все было очень маленьким, отмеренным, дозированным.

— Здесь такие крохотные порции, чтобы прочувствовать каждый глоточек, — пояснила Вера Киту. Взглядом уточнила у проводившей церемонию девушки, правильно ли она говорит. — Чтобы ощущение не тиражировалось во множестве повторений, а осталось единственным.

Девушка, удостоверившись, что к ней нет вопросов, поднялась с пола, сверкнув нежными ступнями. Рассекла воздух шелковыми полами своих одеяний. И оставила их наедине с чайными дарами. Вера, застыв под грузом впечатлений, едва притронулась губами к краю чашки. Кит деловито подлил себе из чайничка очередную порцию, торопясь распробовать. От новизны и необычности даже утренний кошмар в Бизнес-центре на время отодвинулся. Но тоскливое сожаление о бездарно обвалившейся сделке вскоре вернулось обратно. Тянуло за собой и другие болезненные воспоминания.

— А помнишь, как в Голованово у нас в последний день продажа обвалилась? — поежился Кит от досады. — Ууууу-у-у-у… До сих пор трясет! Покупательница на квартиру была верная. Месяцами бы ждала, пока хозяева подберут всё, что нужно. Вариантик — залюбуешься. Жаль, что собственница оказалась такой дрянью.

— Её тоже можно понять! — запротестовала Вера. И тут же испуганно понизила голос, разрушавший тишину чайного домика. — Обидно же! Своими руками прописала к себе мужа, а потом в нём разочаровалась. А он, собака, начал делить квартиру…

— Ты всех готова понять, — рассерженно загудел Кит. — Ему всего-то требовалось выделить комнатуську при размене. И самой ей отличная квартира доставалась — почти в том же районе. Но её, понимаешь ли, жгла мысль о несправедливости происходящего. Вот этому я и дивлюсь — когда люди действуют себе в ущерб. Как сегодня было.

— Ты только потише говори, — попыталась урезонить Кита Вера, опасаясь, что их спор привлечет внимание. — Разве не ясно, что женщина бесновалась из-за неудачного замужества? Мстила она ему, понимаешь? Мечта у неё рухнула… Как тут не озлиться?

Всё-таки клиенты — как дети. Привыкаешь к их странностям, неожиданным вывертам. Сочувствуешь им, как героям романа. И сколько Вера не злилась на них, а переживала как за родственников. Кит переменил положение на подушке. Неслучившаяся сделка саднила как свежая царапина.

— У неё была реальная возможность с ним расстаться! — огорченно настаивал Никита, перестав регулировать громкость. — Отряхнуть пыль с ног и начать всё заново. Она никогда бы его больше не увидела. Может, нашла себе другого.

Спохватившись, что производит много шума, Кит слегка прикрыл рот ладонью.

— Так нет! Она развалила весь обмен в отместку ему! — перешел он на свистящий шепот. — И получила счастливую возможность ещё сто лет с ним общаться. Таскаться по судам и целыми днями верещать, какой он гад и сволочь. Доказывать, что он женился на ней из-за квартиры.

Кит нервно засопел, отставив в сторону чашку. Видно было, как ему не хватает возможности закурить. И как раздражают огорчительные воспоминания.

— Ну, кто знает, — Вера подлила себе и Никите чая. — Может, это — такая извращенная форма любви. Ей важнее скандалить и мучаться с ним, чем жить хорошо и спокойно, но без него. А со ступней, между прочим, не пыль, а прах отряхивают.

— Я — про пыль дорог, — уперся Кит, не любивший Вериного буквоедства. — А про безумную любовь — похоже. Когда она прямо в нотариате отказалась от обмена, мужик её чуть в клочья не разорвал! С трёх сторон его держали. Теперь он каждую минуту о ней думает — после того, как она ему жизнь поломала, лишила жилья. Уверен — ни на секунду о ней не забывает. К чему она и стремилась…

Вера в ужасе от раздражения Кита оглянулась по сторонам, опасаясь, не потревожен ли покой чайной. Но все эмоции таинственным образом удерживались на отведенном им клочке пространства. Прочих посетителей, подобно Великой Китайской стене, защищали решетчатые перегородки. Мирное журчание негромких бесед не прерывалось. Шелковая девушка куда-то исчезла. Остальные сотрудники чайной пока не обращали на них внимания.

— Я сразу почувствовала, что эта стерва бывшего мужа не отпустит! — подхватила Вера, немного успокоившись. — 'Расстаться по-хорошему' — слишком скучно. А доказывать свое превосходство, жечь всем по кругу нервные клетки, — вот это жизнь! Очень, между прочим, по-нашему, по-российски, когда страсть — первее всего. Лишь бы только в её кипучем котле вариться. А какими дровишками печка топится — уже второй вопрос.

Над ними склонилась неизвестно откуда возникшая шелковая девушка. Обдала волнами светлых волос, цветочным запахом и шуршанием одежд. Поинтересовалась, не нужна ли помощь. Видно, всё-таки их шумная беседа достигла её слуха. Вера недоуменно отметила про себя, что Кит с ней даже не кокетничает. Может, на него так подействовала аскетическая обстановка чайной? Или просто был в плохом настроении после развала сделки?

Наступившее молчание растворило все звуки. Вера крепко сжимала остывшую чашку. Кит расстроено сопел, уставившись в невидимую точку пространства. Тишину нарушало лишь негромкое бубнение соседей, долетавшее из-за ближайшей перегородки. Верины мысли поплыли в неведомом направлении. Она закачалась на волнах ощущений, всматриваясь в воображаемые картинки. Как вдруг Кит, скосив на неё сочувственный взгляд, поинтересовался:

— Ну, а ты-то что последнее время — сама не своя? То злая не по делу, то убитая и потерянная. Ты тоже предчувствовала, что сделка обломится?

— Ой, нет, Никит, ничего я не предчувствовала, — вздрогнула от неожиданности Вера. — У меня тут и без предчувствий… У меня не сделка, у меня вся жизнь разваливается.

— Что такое? — встревожился Кит. — Ты чего в депрессуху впадаешь?

Он всё-таки умел посочувствовать, если был не слишком поглощен работой и собственными проблемами.

— М-м-м-м, — помялась Вера, прикидывая, стоит ли откровенничать. — Знаешь, всё — одно к одному. Смотрю я на свою жизнь… И что-то все у меня не складывается. Буквально все.

— Ты про развод что ли? — заинтересованно взглянул на Веру Кит. — Брось! Ты — баба нестарая. Найдешь себе ещё мужика.

Вера осеклась. Судя по игривости тона, Кит не способен был её понять. Тонкость, неуловимость и сложность женских чувств ему явно не по зубам. Дальнейшее обсуждение станет лишь надругательством над её переживаниями. Она насупилась и снова уткнулась в чашку.

— Вер, ну хватит дуться, — попытался найти подход Кит. — Со всеми с нами бывает. Порой кажется, что вся жизнь — впустую. А потом снова солнышко выглядывает.

— Дело не в конкретных неудачах, не в этой сделке! — всхлипнула Вера, растроганная неловкой попыткой Кита её утешить. — Из моей жизни — одна за другой — убираются все опоры. Все, что я в ней ценила, за что держалась…

— Тебе тоскливо, что денег не заработалось? Ну, ни эта сделка, так другая, — по-матерински поддержал Веру Кит.

— Да причем тут деньги! — опять обозлилась Вера. — Деньги, конечно, тоже при чём… Но я не об этом. У меня всё, понимаешь, абсолютно всё рассыпалось. Наукой, которую люблю, я не могу заниматься. Квалификация давно потеряна, да и денег это совсем не приносит. Муж от нас с сыном ушел. Теперь вот ещё и подруга… Подруга у меня лучшая… Самая близкая. Ну, такая — что…

— Знаю, знаю, — утешительно дотронулся Кит до Вериной руки. — Ты же мне про неё рассказывала. Мариной, кажется, зовут? И вы когда-то вместе учились?

— Ну, да… Марина, — сглотнула невидимый комок Вера. — Так вот через несколько месяцев она уезжает. Совсем. Заграницу.

Ей казалось, что стены рухнут или что-то немедленно взорвется вслед за её признанием. Но Кит, отхлебнув простывшего чая, лишь завистливо присвистнул:

— Везёт же людям! Я на её месте поступил бы так же! Жаль, что нет возможности. Мне всегда казалось, что мы в этой стране словно тюремный срок отбываем. Будто нас всех сюда сослали за какую-то неведомую провинность. Кошмарное местечко!

Вера едва не поперхнулась, шокированная его чёрствостью. Недоуменно уставилась на Кита. Помучавшись немотой, растолковала как могла:

— Никит, я не о стране говорю, а о наших с ней отношениях. Но раз уж ты про политику… Она не из-за этого. У неё муж хочет уехать! Мечтал об эмиграции со школьной скамьи. Много лет к этому готовился. Нашел там хорошую работу. И мама его — тоже очень 'за'.

— Ну, вот видишь как все прекрасно! — окончательно воодушевился Кит. — Едут всей семьей. И работа для мужа заранее нашлась. Обзавидуешься! Счастливчики! За них радоваться надо, а не носом хлюпать. Я и сам часто думаю, что надо отсюда сваливать…

— Ты? — от удивления Вера даже вышла на минуту из своей подавленности. — Да кому ты там нужен? Без языка, без образования. А хотя бы и с образованием? Что за чушь! Уж тебе-то точно…

Спохватившись, что её реплика может звучать обидно, она попыталась смягчить:

— Это я — к тому, что у них вся семья ориентирована на западный образ жизни. Они отлично владеют языком. Костя даже двумя. А ты по складу — человек местный, здешний.

— Догадываюсь, что ты имеешь в виду, — насупился Кит, уловив невысказанную критику. — Академиев не кончал, уж извини. Но корни у меня польские! Прапрадед владел в Варшаве меховым магазинчиком. Так что тяга к торговле — в генах. Равно как и ощущение себя здесь — чужаком, пришельцем.

— Ну, 'пришельцем' — это не только здесь, — речитативом пропела Вера. — Это мы все на земле… Все мы в мире — странники и пришельцы! Но я совсем не то имела в виду. Я не к тому сказала, что тебе бессмысленно уезжать.

— Знаю я, к чему ты сказала. Рылом не вышел! — обиженно прогудел Кит. — Образования мне, видишь ли, не хватает.

— Да не об этом я! — Вера снова начала злиться. — Ну, как тебе объяснить? Порыв к эмиграции — просто дань моде, многовековой традиции: рваться отсюда прочь, якобы на свободу.

— Что значит 'якобы'? — удивился Кит. — Конечно же, на свободу. Куда же еще? Там — возможности, перспективы. А здесь — сплошное рабство, холопская психология. Многовековая инертность. Грубость, грязь… Непроходимая тупость.

— Ты что — радио наслушался? Или газет начитался? — задохнулась от ярости Вера.

Она перестала замечать, что их голоса звучат слишком громко, и на них с опаской поглядывают служащие чайной. Смешно было надеяться найти у Кита какое-то понимание. А уж его высокомерие по отношению к родной земле потрясло Веру до основания. Оно в корне порушило её теорию, что таким высокомерием страдают исключительно интеллигенты.

— От свободы здесь все как раз и бегут! — ярилась Вера. — Её тут такое море разливанное, что не знаешь, куда деться. Тяжело очень выдержать. Никто никому по-настоящему — не указ. Нет ни границ, ни законов, которые бы не нарушались.

— Какая ж это свобода? — негодующе возразил Кит. — Это — беспредел.

— Нет, свобода, которой мы не научились пользоваться! — упиралась Вера. — Она у нас прямо из воздуха льется. Слишком много в России не обработанного пространства. Леса, поля. Безбрежье незастроенных земель. Океан тайги. А промежутки между городами такие…

Она принялась увлеченно водить по воздуху руками, штрихуя пустоту, как учитель — классную доску:

— Понимаешь, наше устройство за столетия не сильно изменилось. Леса, пустоши да дороги. Обжитого, освоенного места все еще мало. Все ж в Москву рванули — делать деньги. Сбились в кучку, только тут и тусуются. А брошенная земля пустует. И от этого сохраняется чувство такой… э-э-э… безразмерности, необъятности… как будто тебя ничто по-настоящему не ограничивает.

— Что же в пустоте хорошего? Не удивительно, что люди тянутся отсюда в страны, где есть нормы, законы и границы, — перебил еёё Кит. — Туда, где условия игры — четкие и понятные. У нас же вся жизнь — как на болоте. Не знаешь, в какой момент земля из-под ног уйдет! Но уйдет она обязательно. Где понадеешься, увидев твердую кочку, там и засасывает. Чем сегодняшняя сделка — не пример?

— Да уж, надежности тут не жди, — поникла Вера.

Стоило ли говорить о стране, если в её собственной жизни все ходуном ходило. Они ведь с мужем неплохо ладили. Лет шесть семья выглядела вполне нерушимой. А уж дружбе с Мариной, мнилось, и вовсе не будет конца. Но то, что из всей этой незыблемости вышло, даже на болотную кочку не тянет.

Пузатый прозрачный чайник на плоском столике, опустев, лишился всякого обаяния. Невозможно поверить, что час назад Вера с Китом, не отрывая глаз, следили за тем, как закипала в нем вода. Молчали, покоренные волшебством переплетения жемчужных пузырьков в крепкой утробе. Очарованные, боялись к нему прикоснуться. Теперь же пустой и остывший чайник был никому не интересен. Он походил на растерявшего энтузиазм и увлечённость человека.

Вере представилось, что душа полна, только пока растит в своём лоне вдохновляющий её образ. Он в ней восходит над бытовой мелкотой как солнце над долиной. Следуя за своим внутренним источником, душа распускается как чашечка цветка. А без него выглядит как сжатый кулачок. Исчезнет изнутри путеводный образ — и жизнь рассыпается.

Киту было лень спорить об эмиграции. Тихая и сосредоточенная обстановка чайной не располагала к активности. А мягкие поверхности гасили все звуки. Он согласно промолчал. Даже, кажется, начал клевать носом, засыпая. Вера откинулась на подушку и мечтательно произнесла:

— Какая заграница, если здесь есть возможности для одной из самых важных вещей на свете…

Кит взглянул удивленно.

— Влиять на окружающих, — отозвалась на безмолвный вопрос Вера. — Ну, понимаешь, оставить свой след, воздействовать на других! Здесь это возможно. Люди в России ещё очень открыты… Подвижны как пластилин…

Кит с юмором скосил на нее глаза, но позы не изменил.

— У нас в людских головах по-прежнему — каша. И оттого жива сильная заинтересованность в чужом мнении! — продолжала витийствовать Вера. — А за границей что? Их мир — это камень, отшлифованный веками, как морская скала. Там всё давно застыло.

— Эх, наивная, — шмыгнул носом Кит. — О каком влиянии ты говоришь? К жизни можно лишь приспособиться. Использовать с выгодой для себя некоторые шансы… Думаю, так повсюду. Только здесь тебя ещё и унизят сто раз.

— А там как будто не унизят? — возмутилась Вера. — Да одно только положение эмигранта — это такое унижение!

Она подскочила как Ванька-встанька. Отшвырнула подушку, словно позабыв о дарах древней цивилизации, поделившейся с жадной до впечатлений страной своими чайными традициями.

— Госсспа-а-ади… Да наша риелторская работа столько примеров даёт! — напустилась она на Кита. — Сам знаешь: чтобы переезд состоялся, человек должен что-то в собственной голове подвинуть, от каких-то иллюзий отказаться. Или не получится обмена. Все обвалится, как сегодня.

Кит прикрыл глаза. По лицу гуляла насмешливая улыбка. Если бы не аскетическая атмосфера чайной, ответил бы жестче. Он еле терпел, когда Вера принималась самоуверенно читать лекции по его профессии. Уж кто-кто, а он-то был настоящим риелтором, в отличие от неё, которая занималась недвижимостью случайно. И все ещё ностальгировала по оставленной в прошлом жизни.

— Всегда что-то меняется в представлениях человека, если он хочет перемен! — жарко доказывала Вера. — Неужели забыл, как мы расселяли коммуналку на Пресне? Там у одной из соседок муж в Хвостиково работал автослесарем…

— Чего ты все время вязнешь в прошлом? — вяло поинтересовался Кит. — Надо жить дальше. О будущем думать.

— А ты слишком быстро все забываешь! В каждой истории есть свой урок.

— У меня уроки ежедневно. Прямо сейчас. Не хватало еще каждый день прошлое перетряхивать… Пыль поднимать…

— Та ситуация была очень важной для меня. Автослесарша из-за дешевизны Хвостиково могла там четырехкомнатную отхватить. Вместо малогабаритной трешки, на которую они с мужем претендовали, — погрузилась в подробности Вера. — У них всё-таки три сына, подростки. Вот я и намекнула ей, что если сдвинуться по району, можно очень выиграть в метрах. 'У Вас же три парня, — говорю. — Детям место нужно'.

— А кроме чая тут ничего съесть нельзя? — заозирался по сторонам Кит.

— И вдруг слышу, что её муж работает в Хвостиково в автосервисе. У меня тут же глаза загорелись. Она это заметила. И резко так, решительно говорит: 'Только не думайте, что мы согласимся в Хвостиково поехать. Об этом не может быть и речи'. Выходит, они все-таки об этом задумывались и даже между собой обсуждали? Понимаешь мою логику?

— Вер, ты так рассказываешь, как будто меня там не было, — зевнул Кит. — Я все помню. Лично я их туда и возил квартиру выбирать.

— Ты помнишь только факты! А смысла не улавливаешь, — отмахнулась Вера от желания её заткнуть. — Ты главного в расчет не берешь: как удалось в голове у той женщины винтики повернуть. Ведь у неё сначала в одну сторону шестеренки крутились. А потом — раз, и в другую все заработало. Вот где чудо-то!

— Тебе просто это в новинку было. Ты тогда только начинала, — снисходительно улыбнулся Кит. — Для любого риелтора это дело вполне обычное.

Устал с ней спорить. Пусть порадуется. Полюбуется сама на себя.

— Я пыталась угадать их скрытые амбиции! — увлеченно расписывала Вера. — Потому что на многие компромиссы человек соглашается, многое готов перетерпеть, если его главная, ключевая амбиция удовлетворена. Вопрос — в чем она? Я это всегда стараюсь понять при работе с клиентами.

— Хе-хе… А кто тебя этому научил — лучше скажи?

— У каждой из соседок были свои амбиции! — вспоминала Вера, будто заново погружаясь в общение с позабытыми людьми. — И как автослесарша не хорохорилась, а в глубине души мечтала оттяпать побольше метров. Она же баба крупная была, ростом — под два метра. Ей после коммуналки страсть как хотелось привольно себя почувствовать! Расслабиться на собственной кухне… Не ютиться в комнатах-клетушках. Мешали только предрассудки. Общее мнение, что Хвостиково — отстой. А, между тем, они там прекрасно устроились. Мужу — пятнадцать минут до работы. Ну, а трубы, свалка и автопредприятия? Так на них, небось, еще сыновья их будут работать. Потому что это — их место, их среда, их мир! Они туда, куда надо попали! Я до сих пор радуюсь, что сумела аккуратненько их к этому подвести, — так, чтобы самолюбия не задеть.

— Ну, радуйся! Мне приятно, что ты так к работе относишься, — примирительно хмыкнул Кит.

— Не въехал, что ли? Это был реальный опыт, когда мне удалось на жизнь человека повлиять! Развернуть его мозги на 180 градусов! Слышал бы ты, как она поначалу упиралась. Счастья своего не понимала.

Почти одновременно взглянув на часы, они, не сговариваясь, засобирались в дорогу. Кит великодушно отстранил дрожащую Верину руку с кошельком и заплатил за двоих. Вера знала, что он заплатит. Но на всякий случай всегда суетилась и предлагала поучаствовать. Заметно лезла в сумку за кошельком, чтоб Кит не подумал, что она его использует. Не хотелось ей ни на ком виснуть. Но именно так все время и получалось.

— Хорошо, что мы сюда выбрались, — просовывая кисть в рукав куртки, повеселела Вера. — Хоть пришли в себя после утреннего облома. Отдохнули. Заодно я поняла, почему так просветляет чайная церемония. Очень назидательное зрелище. Чашечка — совсем крохотная, а вокруг неё целый мир вращается. 'Большое' и 'малое' — просто разность масштаба. Прямо при тебе наливают в чайник свежую воду. Потом она на твоих глазах нагревается, закипает. Настаивается и разливается по чашкам. Проходит все свои этапы… Можно увидеть, как жизнь зарождается с нуля. Ты буквально участвуешь в сотворении мира!

— Вер, ну я ж это все только что видел, — тепло укорил ее Кит. — Мы же тут вместе сидели. Не заметила?

Придерживая Верину куртку, он помог ей протиснуться в другой рукав. Заботливо оправил воротник. Знал, что если она разболталась, то уже не видит ничего вокруг. И вряд ли сможет застегнуть молнию так, чтобы края не заело. Но к молнии на груди прикоснуться не решился.

— Угадай, что общего в наших российских условиях жизни с китайской философией? — огорошила вопросом Вера.

Кит устало взглянул на неё, не утруждаясь словами. Да и нужны ли ей от других людей ответы? Или достаточно своих собственных?

— Для нас исходное состояние — пустота! — вдохновенно выпалила Вера. — С неё все начинается и к ней возвращается, как в чайной церемонии. Сам видел: в начале в пустой сосуд наливают воду. Потом он — капля за каплей — отдает своё содержимое, пока не опустеет… И этого не избежать. Если он не опустеет, то не наполнится заново! Так что именно пустота — причина движения.

Они вышли на улицу и побрели к машине. Кит слегка поддерживал Веру под локоть, чтобы не споткнулась, заболтавшись.

— Власть пустоты нас и гонит, и притягивает! — не унималась Вера. — Заметь — почти все труды и усилия людей посвящены тому, чтобы от неё избавиться. Заглушить её чем-то. Сбежать от её присутствия внутри себя. А она всё время возвращается… Все-таки наш российский мотив странничества не на пустом месте вырос.

— Если верить тебе, то как раз на пустом, — ухмыльнулся Кит, отключая сигнализацию.

Они сели в машину, и, проделав недавний маршрут в обратную сторону, по узким изогнутым переулочкам, вырулили на Садовое Кольцо. Движение на сей раз было оживленным. По разным сторонам Кольца замелькали пиццерия, 'Макдональдс', ресторан с кавказской кухней, французская кофейня. Японский ресторан, суши-бар, азиатская кухня. Украинский ресторан 'Хуторок' со связкой пластиковых колбас над крыльцом и манекеном хохлушки, размахивающей свеклой из папье-маше. В глаза бросилась реклама универсального ресторана, приглашающего отведать '150 блюд из одной курицы' ('надеюсь, что все-таки не из одной, а хотя бы из двух', - попыталась сострить Вера).

Через несколько минут Кит притормозил:

— Всё, Вер, сил больше нет. Давай куда-нибудь зайдем — поедим. А то китайская экзотика, конечно, хороша, но не на пустой желудок! Не можем же мы питаться одними иероглифами.

Когда они снова выбрались на улицу, погода разулыбалась. Над головой сияло бледно-голубое, далекое, холодное, как фарфор, небо. С краю на нем пригрелись желтоватые облака, словно цветочки по ободку тарелочки. Но Веру разъедала горечь. Воодушевление от уюта чайной и удовольствие от обеда испарились довольно быстро. Зато что-то глодало и кусалось изнутри, уже не связанное с утренней неудачей. Она даже не сразу сообразила, что именно. Потом нащупала. Небрежность, с которой Кит принял рассказ о её успехе. Снисходительное: 'это ж — обычное дело для любого риелтора'.

Те минуты, когда Вере удавалось повлиять на повороты чьей-то судьбы, она лелеяла как самое дорогое. Они доказывали неслучайность ее прихода в мир больше, чем все диссертации вместе взятые. Всякую мысль можно оспорить или от неё отмахнуться. А вот тетка-автослесарша жила в Хвостиково почти исключительно благодаря Вере. Помнились и другие случаи, когда Вера ухитрялась развернуть события как корабль. Направить их по неожиданному курсу. Были люди, чья история пошла бы совсем по другой колее, не попадись им на пути Вера. А язвительная реплика Кита этот факт с легкостью перечеркнула.

Вера сама поразилась тому, как ударила её дружеская шутка — совсем не страшная, вроде шарика из промокашки. Пренебрежение подкосило даже больше, чем утренний обвал сделки. Её вера в свою значимость и способность влиять на мир обернулась чистейшим мифом. Не выдержала проверку иронией, скопытилась под прицелом чужих оценок. Ну, может, раньше бы и выдержала. Но не теперь.

Вера в тоске запрокинула голову:

— Эх, бывает же такое… Чтобы такое ясное, почти безоблачное небо в ноябре! Ведь скоро зима. Несколько месяцев мы его не увидим. Затянет всё серая пена над головой, как будто мы живем на морском дне.

— Смотря какая зима, — заметил рассудительный Кит, грузно усаживаясь в машину. — Заранее не загадаешь. Может, солнце еще и выглянет.

Недвижимости предстояло двигаться дальше. Пора было принять аванс за крохотную 'трешку', удачно пристроенную как 'двушка'. Виктор, её хозяин, отпросился с работы и с нетерпением ждал перелома в своей судьбе. Вера с Китом приехали в квартиру раньше покупателей, и он сразу потащил их на кухню пить чай.

— Мне лучше кофе, — буркнул Кит. — А то я чаю сегодня что-то перепил.

— Хорошо, если только чаю. Если не чего покрепче перепили, — шутливо намекал хозяин, добывая банку с кофе из шкафчика.

Он был в подозрительно праздничном настроении и Веру это насторожило. Ей казалось, что неумеренное веселье — не к добру. Вдруг опять всё порушится? Не стоило радоваться раньше времени.

Журнальный столик почти исчез под стопками 'Столичной недвижимости'. Похоже, Витя уже не первую неделю штудирует газету, присматривая для себя варианты. Даже не выискивает, а примеряет их на себя, как женщина — обновки перед зеркалом. Наверняка, шарил по газете и представлял, с каким удовольствием приобрел бы и такую-то квартиру, и третью, и пятую. И всё это — еще не имея покупателя на свою! Вера похолодела. Вдруг Виктор, как и трепетная Ванда Петровна, окажется профессиональным 'мечтателем'? Тогда процесс обмена забуксует. Колесо начнет прокручиваться в холостую, как уже не раз было с другими вариантами. Скорей бы хоть что-нибудь продалось! Пока кругом одни обещания и авансы. Переливчатые бока летучих мыльных пузырей.

В дверь зазвонили. Оживленные голоса в прихожей Веру сразу воодушевили. Через несколько минут в дверном проеме кухни обрисовалась супружеская пара. Оба — блондинистые, энергичные, упитанные. Судя по виду, ровесники. Чуть постарше Веры и заметно старше Никиты. Раздвинув чашки, Кит разложил на столе авансовое соглашение с длинным перечнем пунктов. Покупатели погрузились в изучение. Жена вскоре откинула бумажку в сторону. Загляделась в окно на синичку, скачущую по ближайшей ветке. Муж продолжал беззвучно шевелить губами, вчитываясь в договор.

— Ну, вроде все понятно, — неуверенно произнес он. — Ир, ты как думаешь?

Синичка склонила голову на бок и заглянула в окно.

— А? Что? — супруга отсутствующим взглядом окинула сидящих вокруг стола. — Аванс? Да, давайте… Леш, ты деньги-то с собой взял? А то я с утра так в парикмахерскую торопилась… Все на свете перезабыла.

Кит осуждающе кашлянул и глянул на Веру. Ей надлежало заполнять те документы, которые приходилось писать от руки. Считалось, что она это делает быстрее и почерк у неё лучше. И что ей, как человеку с высшим образованием, это занятие привычнее. Вера бойко принялась списывать паспортные данные, следуя за пунктами договора. Дойдя до графы 'стоимость квартиры', она уже занесла ручку, чтобы вписать оговоренную сумму. Как вдруг белокурая супруга отвела глаза от люстры, которую пристально рассматривала.

— Леш, а цена-то почему такая? Мы что — вообще не торговались?

— Ну, Ир, — муж повел плечами, — ты же вроде сама сказала…

— Знаете, — Кит подобрался и тут же взял инициативу в свои руки. — Если между нами остались какие-то недоговоренности, то их надо устранить заранее, пока не поздно. А то у нас сегодня уже была ситуация! Хотя мне это странно. Мы же с Лешей по телефону все вчера обсудили!

— Обсудили, — уныло подтвердил Леша. — Но Иры не было дома.

— О цене мы договорились еще во время просмотра! — обиженно вклинился хозяин квартиры. До сих пор он лишь старательно размешивал в чашке сахар. — Какие тут могут быть разговоры! Если вы не согласны….

— Мы согласны, — набычился Леша. — Но Ира переживает, что нет никакого торга. Это же ненормально, чтобы совсем без торга! Всегда все торгуются.

— Ага. Только не в момент внесения аванса! — иронически подхватил Кит. — Мы легко могли бы договориться и с другими покупателями! Вы не одни у нас были. Звонков была куча.

Заартачившийся было супруг сник и перетек к жалостливому нытью:

— Ну, будьте добреньки… Что вам стоит нам уступить! Ну, пожалуйста… Уступите нам хоть что-нибудь!

Его благоверная тщательно пережевывала конфету. Желтое пятнышко синичкиной грудки всё ещё маячило в паутине серых веток за окном. Даже Вера на неё засмотрелась. Хозяин квартиры разнервничался и не находил себе места. Ему явно был неприятен тон покупателя и разговор о торге. Но, слыша эти нищенские жалобы, он уже чувствовал себя свирепым разбойником, вытряхивающим бедняка из ветхого рубища. И ёжился от непривычности этой роли.

Кит хотя и пытался отстаивать его интересы, но пока делал это не слишком активно, чтобы не спугнуть покупателей. Вера чувствовала, что в нем ещё не созрело понимание, куда двигаться и как выпутаться из возникшей проблемы. Леша продолжал канючить. Виктор все заметнее ёрзал на стуле и выражал неодобрение происходящего. Наконец, Кит решился:

— Но ведь стоимость оформления тоже может быть предметом торга, — вкрадчиво произнес он, прощупывая ответную реакцию.

Все замерли. На лицах покупателей отразилось непонимание, какую ловушку им предлагают и в какие дебри пытаются заманить. Опасно ли это? И чем это им грозит? Кит, не встретив явного отпора, продолжал двигаться в избранном направлении.

— Вы же знаете, — строго произнес он, обращаясь к плотненьким супругам, — что оформление сделки всегда оплачивает покупатель. Всегда. В этом правиле нет исключений! Кроме… кроме тех случаев… когда об этом специально договариваются…

Смена сурового учительского тона на вкрадчивый, бархатный говорок продавца, втюхивающего залежалый товар, помогла супругам осознать, что им предлагается нечто выгодное. И что для них будет сделано какое-то невиданное исключение. Кит слегка приблизился к хозяину квартиры и уже другим — мягким, но доверительным, искренним тоном надежного товарища пояснил:

— Оформление Вашей квартиры будет стоит совсем недорого. Она же из старого жилого фонда.

Фраза 'Так что Вы немного потеряете, а зато избавитесь от своей непродаваемой квартиры' не была произнесена вслух. Продавцу квартиры надлежало считать её самостоятельно — снять как сливки с молока, с выражения лица и лучащихся симпатией Китовых глаз. Торг, наконец, состоялся. Вера стряхнула напряжение и торопливо принялась заполнять оставшиеся графы договора.

Наступил момент внесения аванса. Кит вопросительно взглянул на покупателей, которым давно уже надлежало выложить на стол сияющие весенней свежестью зеленоватые долларовые купюры. Но они почему-то медлили.

— Ир? — пытливо промычал супруг, заглядывая в глаза жены.

— Ну, Ле-е-еш, — недовольно протянула в ответ супруга, ожидавшая, видимо, большей понятливости от своей второй половины.

— Ира ещё хотела поэтажный план попросить, — спохватился истолкователь её желаний и настроений. — Она хотела бы по нему проконсультироваться, разрешат ли нам перепланировку. Мы тут кое-что переделать хотели. Но ведь есть какие-то правила, ограничения.

— Что же вы с самого начала не побеспокоились, прежде чем аванс вносить? — вступила Вера, уже не способная унять раздражение. — Заранее бы и проконсультировались!

— Тс-с-с-с, — зашипел на неё Кит, все ещё стремящийся вести переговоры в дружественном ключе. — А зачем вам поэтажный план? Я знаю условия, на которых разрешают перепланировку. Могу и сам вас проконсультировать.

— Нет, ну что же это такое! — хозяин квартиры в досаде вскочил и засеменил по кухне. — Я отпросился с работы как дурак. Мы отменили несколько показов. А теперь еще морока с этим поэтажным планом. Давно бы уже другим продали!

— Ладно-ладно, — замиротворничал Кит. — Давайте не будем волноваться! У меня возникло предложение. Мы можем записать в графе 'Особые условия', что вы проконсультируетесь по перепланировке. И если что-то не так, расторгнем соглашение.

Помявшись, все согласились.

— Ладно, оформляем аванс, — Кит огорченно глянул на часы, прикидывая, есть ли смысл бороться за положительный исход.

— Ир? — еще раз уточнил раскрасневшийся от напряжения супруг.

И, не услышав никаких возражений, принялся шумно рыться по карманам. Из заднего кармана брюк, из бокового кармана пиджака, из карманов висящей в прихожей куртки он постепенно извлекал смятые, пожеванные, скрученные в трубочку долларовые бумажки. Достоинством — от десяти до двадцати.

'Кем это он работает, — озадачилась Вера, — что с ним так расплачиваются? На репетитора вроде не похож. На психоаналитика — тоже. Таксисту не платили бы долларами'. Покупатель продолжал шуршать по карманам, но теперь уже впустую. Его квадратное лицо все больше вытягивалось.

— Ир! — в отчаянии воззвал он. В ответ получил лишь отрицательное покачивание головой.

— Вы вот говорили про пятьсот долларов, — извиняющимся тоном заобъяснял он Киту и хозяину квартиры. — Но у нас с собой нашлось только триста двадцать. Может, я вечером подвезу? Или завтра с утра подъеду?

— Нет уж, — сердито отмахнулся хозяин квартиры. — Я второй раз с работы отпрашиваться не собираюсь!

— А мы не можем второй раз приехать сегодня вечером! — поторопилась предупредить Вера.

— Ладно, давайте мы пока возьмём триста, — недовольно скривился Кит, уже не пытаясь говорить о правилах и 'принятом порядке внесения аванса'. — Триста будет круглая цифра ('Так и возвращать проще', - уловила невысказанное Вера).

В прихожей у Лешиной супруги внезапно прорезался голос.

— Жалко, что вы так мало торгуетесь, — укоризненно прошелестела она, оправляя манто, заботливо поданное мужем. — Ну, ничего. Я на доме отыграюсь.

Оказалось, ей достался по наследству домик в Верховодино — элитной части пригорода, где только высшие государственные чины себе дачи строят. Она затеяла сдавать его в аренду. И теперь, потерпев фиаско с торгом за квартиру, решила поднять цену до заоблачных высот… Дабы компенсировать моральный ущерб. Всё это изобилие информации пролилось на Веру с Китом за две минуты прощального стояния в дверях, с лихвой уравновесив прежнюю немногословность барышни.

Со скрипом, с перекосами и напряжением, но аванс за 'трешку' был принят. Для Веры это означало хотя бы временную передышку в показах. Но её худшие предчувствия подтвердились, когда Кит, отключая сигнализацию у машины, проворчал:

— Похоже, что и здесь всё развалиться. Легкомысленные люди! Квартиру с рекламы не снимай и показывай дальше.

Вжавшись в сиденье уверенно и мягко ведомой Китом машины, Вере с ужасом осознала, что день кончится ещё не скоро. Впереди — поездка с Амалией в Голованово и показ очередной квартиры 'на противоположном конце города'. Сколько их у Москвы — этих 'противоположных концов'?

Кит обещал подвезти Веру до удобной ей станции метро. И теперь они пытались пробиться сквозь Тверскую улицу, наглухо запруженную. Через полчаса медленного, натужного — метр за метром — переползания, машина Кита застопорилась в середине Пушкинской площади. Со всех сторон их сдавливали такие же обездвиженные страдальцы. От нечего делать Кит озирал окрестности, пока взгляд его не уперся в памятник Пушкину. Вокруг поэта тусовались толпы гуляющих. Переминались с ноги на ногу одинокие фигуры. Громогласно пили пиво подростки, стайками рассевшись на лавочках. Ребенок рыдал, выронив мороженое. А мать тянула его за руку и не разрешала подобрать. Пожилой мужчина с розой жался к постаменту.

Кит ласково кивнул в сторону памятника:

— Скучаешь по нему?

Вера не всегда могла проникнуть в логику Никиты и решила уточнить:

— В каком смысле?

— Ну, ты же вроде им занималась когда-то. Диссертацию писала. Сама рассказывала… Значит — любила Пушкина.

— Любила? Вот еще, — неприязненно фыркнула Вера. — Как его можно любить? Все, кто говорит, что его любит, по-моему, неискренни. 'Любить Пушкина' — так слащаво, так фальшиво. Они бы еще Ленина 'любили'.

Кит, озадаченно глядя на Веру, пояснил:

— Ну, мне-то он вообще — параллельно. Ты же сама рассказывала, что занималась. Чего-то там писала про него, еще до недвижимости…

— Я его больше изучала, чем любила, — буркнула Вера, раздраженная напоминанием о жизненной неудаче.

Кто-то капризно загудел сзади, намекая, что надо бы подвинуться.

— Ну, чё гудишь, козел? Чё гудишь?! — пробасил Кит, глядя в зеркало заднего вида. — Не видишь — пробка? Куда я тут подвинусь? Все ждут как люди!

— Обычно, если писателя любят, то любят собственнически, страстно! — сумрачно пояснила Вера. — А Пушкина разве можно себе присвоить? Обжить его вселенную как родной дом? Ощутить там себя чуть ли не хозяином? Гения трудно любить. Хотя бы потому, что это ты у него — внутри, а не он у тебя.

Впереди наметилось легкое движение. Кит чуть-чуть газанул, и машина проползла вперед ещё на полметра. Вера, чувствуя недоумение Никиты, продолжила более миролюбиво:

— С ним нельзя встать на равных. Можно только чтить и боготворить. Или держаться от него подальше, спасаясь бегством, словно от Медного Всадника с его скачущим копытом… Как это мудро делают дети в школе. Я вот до сих пор не могу сына заставить прочитать 'Капитанскую дочку'. Он твердо убежден, что 'Таня Гроттер' — намного лучше.

— Не лучше, — дипломатично заметил Кит, — а интереснее.

— Вот-вот. Интереснее.

Машины, наконец, задвигались. И Кит с облегчением взялся за переключатель скоростей. Добравшись до Лубянки, обогнув пустующий в центре площади постамент, бросив ритуальный взгляд — словно отдав честь — в сторону горчичного цвета махины, они миновали Сретенку и вырвались на Садовое Кольцо. Сейчас оно вращалось намного быстрее, чем утром. Машина ласточкой донеслась до Красных ворот, затормозив лишь на светофоре. Кит мотнул головой в сторону одной из сталинских высоток. Та штопором ввинчивалась в небо на противоположной стороне Кольца.

— Не нравятся мне эти громады, хоть и навевают что-то, связанное с древностью. На готические соборы, что ли, похожи? Как-то давят на психику.

Вера поверх головы Кита задумчиво разглядывала высотку:

— Мда-а-а… Чувствуется искусный замысел Зодчего. Семь высоток как семь холмов, на которых Москва построена. Раньше я и не думала, почему их именно семь? А теперь вижу, что все очень грамотно сделано — по законам мифологического мышления. Торчат они, как гвозди в теле. Как зубы дракона, посеянные Кадмом. Знаешь, про зубы дракона?

Вера пыталась поймать на лице Кита хоть искру заинтересованности. А он лишь внимательно следил за дорогой. Вера хоть и помнила, что Кит — человек некнижный, но его равнодушие в минуты подобных разговоров относила на свой счет. Всё переживала, что не умеет ему как следует объяснить, увлекательно рассказать.

— Это случилось, когда Кадм искал место, чтобы основать город. Говорят, что он Фивы основал. Возле найденного места на него со спутниками напал дракон — пришлось сражаться. И он по совету богини Афины засеял целое поле его зубами.

Желтый глаз померк. Зажегся зелёный. Кит резво газанул по полупустому Кольцу.

— А из зубов вдруг начали вставать бесчисленные отряды воинов, — не унималась Вера. — И эти воины истребляли друг друга. Самих себя, своих сородичей истребляли, представляешь? Прям какое-то удивительное совпадение с нашей историей. Ну, а пятеро из них — те, что уцелели, — стали родоначальникам знатнейших родов в Фивах.

Веру вжало в дверцу машины на повороте. Она подождала, пока Кит снова вырулит на прямую линию, и скороговоркой продолжила.

— Ещё, говорят, он греческий алфавит изобрел.

— Кто? Сталин? — Кит сделал круглые глаза, оглядываясь назад в сторону скрывшейся из вида высотки.

— Да нет же, Кадм, фиванский царь… ну, тот, который сеял зубы. Есть легенда, что именно он изобрел греческий алфавит.

— Ну, алфавит кто только не изобрел, — понимающе ухмыльнулся Кит. — Я что-то слышал про Кирилла с Мефодием… А вот и твоя станция. Тебе пора ехать, а то к Амалии опоздаешь.

При упоминании о неумолимой Амалии оба огорченно переглянулись. Слишком высока была ставка в этой игре. Измученная покупательница обещала им лично накинуть сверху тысячу, если обмен получится.

— Ох, — сникла Вера. — Мне теперь и самой уже не верится, что дело с Амалией может сдвинуться с мертвой точки. Ты был прав. Совершенно гробовой вариант.

— Ничего, — приободрился Кит. — Все должно получится! Никуда от нас Амалия не денется! Переедет. Дочка её доконает.

Киту иногда неплохо удавалась роль идейного вдохновителя и 'организатора всех наших побед'. Но сейчас оба чувствовали, что уверенности взяться не откуда. Оптимизм выглядел наигранным. Вяло махнув на прощанье, Вера выбралась из машины и поплелась к метро.

У входа её чуть не сшибла с ног тётка с необъятной клетчатой сумкой, привязанной к тележке. Неподалеку гремел вокзал. И на подступах к метро попадалось всё больше поскрипывающих от натуги теток, нагруженных тележками, баулами, вязанками из сумок. Иногда они волокли на плече пару связанных мешков. Порой шли с рюкзаками.

' — Любопытно, — мелькнуло в голове у Веры после минутной вспышки раздражения, — почему все эти мешки и тележки тащат исключительно тетки? А дядек с вязанками и сумками почти не попадается? Наверное, 'тащить на себе' для наших теток — самый привычный способ существования. Раньше они раненых из-под обстрела выносили. А теперь, пока временное затишье, тащат сумки, чтобы хоть что-нибудь тащить'.

Тюков с баулами Вера на себе не волокла, но перебрав мысленно поток забот, поняла, что ничем от этих тёток не отличается. Такая же нелепая, упрямая, пробивающаяся сквозь любые заслоны.

Эх, до Голованово ещё с десяток станций метро. А на эскалатор, как на зло, не прорвешься! Толпа грозной тучей напирала, проталкивалась, буксовала. Время от времени непроходимые заторы образовывали те самые обширные тетки с баулами и тележками. Мужик рядом с Верой неприязненно уставился на клетчатую тушу сумки. И вдруг в сердцах пнул её ногой, видимо, надеясь протолкнуть вперёд побыстрее. Тетка, кажется, ничего не почувствовала, надежно укрытая сумкой. А вот Вера, с отвращением глянув мужика, не удержалась от нотации:

— Знаете, в Японии делают специальную 'куклу начальника'. Там подчиненный, если устает, может дубасить ее кулаками сколько угодно. Вы, по-моему, — не по адресу. Лучше дома подушку бейте, чтобы меньше злиться.

Мысленно породнившись с тетками по дороге к эскалатору, она не могла не защитить свою товарку. Мужик оторопело взглянул на нее. Раскрыл, было, рот. И Вера уже предвкушала, по какому адресу будет сейчас отправлена. Но наседающая сзади толпа разнесла их в разные стороны. Теперь Вера оказалась рядом с худенькой старушкой, из последних сил подпирающей себя палкой. А с другого боку ее прибило к замученной женщине.

Вскоре Вера, потная и раскрасневшаяся, уже тряслась на эскалаторе вниз — в недра затейливо изукрашенной мозаикой станции. Загрузившись в поезд, нервничая, то и дело поглядывая на часы, понеслась на встречу с Амалией и её дочкой.

В дороге Вера с опаской прислушивалась к своему нутру. Нет, не обед виноват, что-то другое… Эта тошнота внутри — не физического свойства. Может, зря она потащила Кита в китайскую чайную? После умиротворения и тишины чайного домика её теперешняя жизнь выглядела непереносимой. Уже не первый год Вера катила по наезженным рельсам с усталой обреченностью. Отвращение к нелюбимому делу только накапливалось. Но в голове не было даже мыслей о переменах… Казалось, что постылый круговорот будней остаётся просто терпеть… терпеть… терпеть… Порой грезилось, что обстоятельства переменятся сами собой. Почему бы нет? Стала же она, того не ожидая, риелтором. Вдруг и ещё что-то непредвиденное случится!

Вера впервые почувствовала, что дружба с Мариной заглушала не затухающую боль. Просиживая часами на кухне у подруги, она словно бы жила её жизнь. И это давало возможность не жить свою… 'А какая она — 'моя'? — пыталась различить в перестуке колес Вера, прижавшись спиной к надписи 'Не прислоняться'. Как понять 'твоя' жизнь или 'не твоя'? И отчего неприкаянность скулит в душе вопреки кажущейся устроенности? В отличие от иных своих клиентов, вроде Ренаты, Вера жила в собственной квартире и даже называла её 'домом'. Но что с того? Внутри-то она оставалась тем же бездомным воробьём, каким чувствовала себя лет в шестнадцать…

Отъезд Марины выволакивал её из привычного укрытия. И сейчас, когда больше некуда будет спрятаться, как сумеет она перетерпеть ненавистную маету и тоскливую повторяемость? Вера чуяла, что на неё надвигается нечто катастрофическое, но пока не могла понять, чего боится. Нищеты? Старости? Одиночества? Ну, одиночество и без того всегда при ней… Жить с минимумом денег она почти привыкла. Так чего же ей заранее страшно — неужто умереть? Или умереть ровно так, как ей суждено, — без следа, без надежды на чью-то память?

На платформе, наткнувшись на Амалию с её дочкой, Вера поневоле стряхнула оцепенение. По привычке принялась изображать внимание и участливость. В Голованово уже почти не осталось не обсмотренных ими квартир. С трудом удалось наскрести две. Дверь первой открыла пожилая простуженная женщина интеллигентного вида, закутанная в шерстяной платок. Пятнистые и засаленные обои, иссеченный трещинами потолок, бесцветная плитка, напоминавшая об общественных туалетах, — всё это на фоне неисчислимых книжных полок и скудной мебели выдавало в хозяйке 'работника умственного труда', и поныне преданного профессии, избранной лет сорок назад. У дочки с порога стало безразличное лицо. Квартиру она осматривала в полглаза, заранее определившись с отношением. Амалия же двигалась с таким достоинством и самоуважением, что по ней не угадаешь — видит ли она хоть что-то вокруг себя. Из последних старческих сил эта дама старалась не расплескать переполнявшую её важность.

Балкончик был узким и маленьким. Вид из окон — прямо на склады магазина. И уж конечно, машины тут начинают разгружать часов с шести утра! Планировка и вовсе разочаровала: тесный коридорчик, вывернутая углом кухня с неудобным выступом. Метров много, а не повернёшься… Зато в каждой комнате и на кухне висели иконы. На тумбочке возле софы темнело евангелие. Полки гнулись под тяжестью книг по философии и истории церкви. Вера повнимательнее присмотрелась к хозяйке. Из-под платка на неё глянули прозрачные светло-серые глаза. Дохнуло покоем и какой-то… чистотой? Сухостью? Отрешенностью?

Вере почему-то показалось, что они здесь не нужны. Не то, чтобы Амалии квартира не подходит… хотя она ей, разумеется, не подходила. А что не стоит отнимать время у хозяйки. И она поскорее взялась за ручку двери, как бы давая сигнал Амалии и дочке.

— Спасибо Вам большое, что нашли для нас время! — с чувством произнесла Вера на прощанье.

Ей хотелось вложить в эти ничего не говорящие слова как можно больше тепла и уважения. Хозяйка сохраняла серьезность и не улыбнулась.

— А что — ничего, — протянула Амалия в ожидании лифта, с вызовом глянув на дочку. — По-моему, неплохая квартира.

Дочка, пестрея шубейкой из разноцветных кусочков, набрала воздуху в легкие, но передумала отвечать на материнскую провокацию. Многомесячные поездки по квартирам её все-таки чему-то научили. Помолчав, она не без язвительности ответила:

— Да, ничего. Вполне неплохая.

Дальше они долго плелись по бульвару. И Вера всё думала: в чем же секрет дороговизны и престижности Голованово? Однотипные башни со скошенными балкончиками. Хлипкие деревца, ещё не успевшие вырасти. Эффектные витрины модных магазинов, каких полно в любой части города. Через весь район тянется тощенький бульвар с десятком лавочек. Что же здесь такого, что… Вера поинтересовалась у Амальиной дочки:

— А вот районы-то новые все похожи друг на друга. Что же тут у вас…

— Но у нас же Верховодино рядом! — затараторила дочка. — У них там коттеджи! Земля стоит втридорога. И трасса тут проходит правительственная.

'Ну, трассу рядом иметь — радость не большая', - не стала озвучивать вслух Вера. Но, даже понимая, что в присутствии Амалии не стоит вести такие разговоры, не удержалась и выпалила:

— Должно же здесь быть что-то ценное, кроме трассы! Раз все сюда так стремятся.

— Дома депутатские! Вон несколько корпусов построили. Там хорошие планировки, метраж роскошный. Их специально придвинули поближе к правительственной трассе… Если уж они не могут попасть в само Верховодино, то чтоб хотя бы неподалеку.

— Депутатские дома? — очнулась Амалия. Внешне она всегда держалась солидно, как будто ни в чем не была заинтересована. Но иногда её все же что-нибудь задевало за живое. — А в депутатских домах нельзя квартиру посмотреть?

— Ой, там очень дорого, — поморщилась от неудовольствия Вера. — Об этом не стоит даже и думать. Они намного, намного дороже Вашей квартиры на Генеральской набережной.

— Надо же, — поджала губы Амалия, перехватывая сумочку. — Это же всё-таки панель. А у нас — кирпич сталинский. И Центр от нас совсем близко.

— Ну, вот мы и пришли, — заторопилась Вера, чтобы Амалия Матвеевна не успела добрести до мысли о том, сколь выгодно район Генеральской набережной отличается от Голованово.

— А ещё, говорят, здесь воздух хороший! — спохватилась Вера, приближаясь к дому. — И экология самая лучшая. Раз уж тут правительственная трасса проходит! Они ведь, где попало, не стали бы трассу прокладывать.

Когда-то Кит вычитал в 'Деловой газете', в разделе 'На приеме у психолога', что при переговорах и обсуждениях отчетливее всего запоминается последняя произнесенная фраза. И сообщил об этом Вере. Жалея о затеянной не к месту беседе, она ещё раз громко повторила:

— Тут воздух чище.

— Да-да, — подхватила дочка, обходя лужу. — У нас роза ветров какая-то расположена. Я читала, что из-за этого и воздух такой хороший — всё ветром выдувает.

— Наверное, отсюда ветер поднимается, — въедливо уточнила Вера, не до конца отвыкшая от научной точности. — А до следующих районов он долетает уже загрязненный. Собирает по дороге всякую дрянь, газы, дым от предприятий и уносит в другие части города.

— Да-да, зато нам достается всё самое чистое! — обрадовалась за свое место жительства дочка. И с торжеством посмотрела на мамочку. Амалия сделала вид, что ничего не расслышала из того, что тут обсуждали.

Войдя в подъезд, они оторопели от увиденного. Внутренности дома оказались отделаны многоцветной плиткой с изящным орнаментом. Стены были сплошь завешаны вполне узнаваемыми репродукциями картин — от 'Боярыни Морозовой' до 'Портрета старухи' Рембрандта. Иногда попадалась и 'Девочка с персиками'. На подоконниках стояли живые цветы в горшках. На полу возле лифта высилась кадка с фикусом. Напротив висело огромное зеркало в помпезной раме. Лифт поражал девственной чистотой и импортностью, подмигивал серебристой кнопкой с мигающим огонечком внутри.

Консьержка придирчиво окинула взглядом их группу и, не выпуская из рук газету, строго поинтересовалась:

— Вы к кому?

— Мы — квартиру смотреть, — пролепетала ошалевшая Вера, редко встречавшая в родном городе что-либо подобное. — Ой, а что это у вас за подъезд? Такая чистота, такая красота! Даже не верится, что такое бывает. Вы цветы сами поливаете?

— Да, вот такой у нас подъезд, — внушительно произнесла служительница порядка, сдвинув очки на лоб. — У нас тут родственники депутатов живут. Те, которым в депутатских домах места не хватило.

В душе у Веры затеплилось светлое предчувствие. В отчаянные минуты её порой посещали смутные видения — что-то вроде необъяснимого призвука радости или луча, пробившего тучи. И вот сейчас промелькнуло нечто похожее. Впрочем, на успех самой квартиры надеяться не приходилось. Увы, она была однокомнатной — вопреки условиям договора. Амалия Матвеевна планировала получить за свою конуру в два раза больше квадратных метров. Вера предложила ей глянуть на однушку просто 'до кучи' — оттого, что ничего другого не оставалось. Глаз зацепился за указанный в рекламе 'суперевроремонт'…

Пухлую бронированную дверь, обитую дорогой кожей, распахнул подтянутый седовласый хозяин почтенного возраста. За его спиной обрисовалась стройная супруга в изящном спортивном костюме. Каштановые кудри, отливавшие свежей краской, добавляли яркости и без того моложавому лицу. Во всё то, что виднелось в глубине квартиры, Вера даже боялась всмотреться — так это было стильно, индивидуально и модно одновременно.

Художественная натура хозяйки в сочетании с экономическими и деловыми возможностями супруга породили локальный шедевр интерьерного искусства. В отделке квартиры были задействованы самые модные и дорогостоящие материалы. Хозяева лучились гордостью. Визиты гостей их, похоже, ни капли не утомляли. Скорее, наоборот. Несмываемое выражение завистливого восторга на лицах лишь поднимало настроение. Переглядываясь, супруги со снисходительным юмором выслушивали бесчисленные междометия и бессвязные эпитеты, вылетавшие из уст ошеломленных зрителей. Успешность, энергия и довольство собой пропитали воздух в квартире, гипнотически подчиняя себе каждого входящего.

— А что же вы из такой красоты уезжаете? — не утерпела Амалия. — Делали, делали. И вдруг…

— Ну, для нас эта квартирка уже маловата. У детей у всех — свои квартиры. После размена нашей общей квартиры мы, собственно, здесь и оказались. Годик пожили, теперь пора расширяться. Купили таун-хауз недалеко отсюда. Раз уж привыкли к этому району… Сейчас там ремонт заканчиваем.

— Да уж, лучше в этом районе! А где же еще? Здесь всё-таки и правительственная трасса, и Верховодино, — пискнула дочка, пожирая глазами подробности.

— Санузел мы расширили, чтобы поставить джакузи! — ворковала хозяйка. — Видите тут несколько режимов, гидромассаж. Ну, зеркальные шкафы в ванной, 'мойдодыр'. Навесной потолок, светильники, дорогая сантехника — это все понятно. Это уж само собой.

Группа смотрящих застыла на пороге ванной комнаты, уткнувшись в свое отражение. Зеркальные шкафы в коридоре и ванной усиливали волшебный мир квартиры многократно. Магическая игра бликов едва не усыпила гостей. Да и вся квартира казалась незабываемым сном наяву.

— Встроенная мебель на кухне остается — вместе с посудомоечной машиной и всей прочей техникой, — многозначительно пояснили хозяева, когда посетители добрались до кухни.

— И вот это всё остается? И вот это? — подыграла Вера, указывая на каждый возможный предмет по отдельности.

— Ну, конечно, — улыбнулась хозяйка. — Все же подобрано по цвету, форме и размеру, сделано на заказ. В новой квартире нам это не понадобится. Туда — всё новое! Карнизы, кстати, мы тоже можем оставить.

— Ну, пойдемте на лоджию, — лукаво промурлыкал хозяин, предвкушая новую порцию восторгов. — Мы туда и батареи провели, и освещение. Поставили шезлонги, мини-бар и телевизор. Считайте — отдельная комната!

Выбравшись, наконец, из подъезда женщины некоторое время шли молча. На лице Амалии было написано нешуточное смятение. 'Небось, сама не ожидала, что всерьёз захочет в Голованово какую-нибудь квартиру, — определила для себя Вера. — Вот и растерялась. Все карты спутались'. Дочка, кашлянув, вкрадчиво произнесла:

— Мам, ну это, конечно, замечательная квартира. И подъезд хороший. Но мы же просто так, на всякий случай решили её посмотреть… Мы ведь планировали двухкомнатную купить.

Амалия мгновенно подобралась, выпрямила спину и королевским оком взглянула на дочь. Та вжала голову в плечи.

— Мам, ну, мы же договаривались, что у тебя внук будет ночевать. Ты же хотела его иногда брать к себе.

— Внук может и на лоджии поспать, — отрезала Амалия, — раз она так хорошо утеплена. Это первая квартира, которая меня заинтересовала! После моей Генеральской набережной хуже нет, чем жить тут на выселках.

— Надо же… Ей и правительственная трасса — выселки! — всплеснула руками дочка. Но испортить ситуацию не успела.

— Именно этот вариант, пожалуй, мог бы меня устроить, — уверенно продолжила Амалия. — Доплата здесь, правда, небольшая выйдет. Зато и в доме, и в квартире все сделано на совесть! Так, чтобы людям было хорошо. Всё равно деньги пришлось бы тратить на ремонт и обстановку. В общем так-на-так получается.

'Ну и ну, — подивилась вывертам судьбы Вера. — Теперь Амалия сможет переехать в Голованово, не уступая дочке, а, наоборот, — наперекор ей. Они всю оставшуюся жизнь будут спорить, стоило ли матери меняться на эту однокомнатную. Кто бы мог предвидеть такой поворот событий? Будто ангелы порадели!'. Вера вспомнила молчаливую печальницу из первой квартиры, тишину вокруг неё, полумрак и иконы. И решила, что просмотр предыдущей квартиры тоже сыграл свою положительную роль — хотя бы по контрасту.

Не успели дойти до метро, как Вера получила от Амалии Матвеевны окончательное благословение на то, чтобы звонить Киту и договариваться об авансе. У дочки в глазах стояли слезы, которыми она демонстративно поблескивала. Но все знали, что они скоро высохнут. Квартира-то в перспективе должна быть завещана внуку — со всей переполняющей её роскошью. А, пока суд да дело, может и на лоджии поспать — не сахарный. И дом — почти депутатский.

Амалия пошла в гости к дочери — ссориться и обсуждать перспективы, а Вера заковыляла к метро. Вид их давней с Китом мучительницы, которая на глазах расцвела, окрепла и словно помолодела лет на десять, её глубоко поразил. Выходит, что Амалия с её капризами и болезнями, под густым слоем высокомерия и требовательности сохранила способность увлечься, загореться впечатлением, воплотившим её тайное желание. Так, может, и в Вериной жизни ещё что-то переломится? Вот только одно Вера не могла нащупать — то самое желание… Никак не удавалось понять: а что же, собственно, должно у неё переломиться? Что конкретно не так?

Осталось ещё раз пересечь город из конца в конец и день закончится. Район, в который она теперь направлялась, располагался на Востоке. Считалось, что в нём неважная экология. Вероятно, свежий ветер из Голованово долетал туда не скоро. Успевал по дороге собрать в свой мешок все запахи и гарь по другим частям города. Сам район наскоро слепили из горстки новостроек и парочки свежепрорубленных улиц. Несколько лет назад его и вовсе не существовало. Был лишь пустырь, лесок на пригорке, через поле текла мелкая речушка. А полтора века назад усталый пахарь тянул свою борозду. Но именно это и привлекло Вериного клиента, жаждущего чистоты, новизны и традиционности одновременно.

Они пробовали искать квартиру по всему городу, ближе к окраинам. Обшарили Север и Юг. Заглянули на Запад. Наведывались в промежуточные зоны — вроде Северо-Запада или Северо-Востока. Вера чувствовала себя ходячим компасом, подметками изучившим московскую географию, все её долготы и широты. Районы обживались ни одно десятилетие и отличались пёстрой застройкой. Убогие вылинявшие хрущовки чередовались с растрескавшимися девятиэтажками времен застоя. Непрезентабельное жильё затирали горделивые и осанистые современные дома. Всё это торчало на фоне друг друга, контрастировало и оспаривало право считаться 'основной застройкой'. А в целом оставляло впечатление разброда и беспорядка. До сих пор им не удалось найти в Москве не то что района, но хотя бы улицы, усеянной более или менее однотипными домами.

Павел, потенциальный покупатель, как и Рената, был приезжим. Сумел заинтересовать своими профессиональными навыками нечто внушительно-коммерческое и процветающее. Благодаря фирме, он получал кредит на покупку жилья. Собирался перевезти семью. Хотя, в отличие от Ренаты прибыл он не из маленького городка, а из крупного, промышленного, выстроенного на Урале незадолго до войны. Его родной город отличался четкостью планировки и единообразием. Дышал современностью и непрекращающейся стройкой. И Павел жаждал найти уголок, напоминавший об оставленном доме.

Однако сколько они не колесили по Москве, всякая новизна и современность в ней через два шага оборачивались упадком и застоем. Пряничные новостройки сменялись 'графскими развалинами'. Это постоянное соседство обветшалого и возрождающегося — на каждой улице, в каждом дворе и в каждом районе, Павла глубоко огорчало.

— Вот прошли мы по этой улице, — жаловался он во время очередного путешествия, — и у меня заново настроение испортилось. Такой красивый дом на углу построили — залюбуешься! Я бы в нём с удовольствием квартиру купил. Но на те дома, что стоят рядом, без слёз смотреть невозможно. Что за бараков тут у вас понаставили? Хламьё какое-то.

— У нас есть районы из одних новостроек, — подсказывала Вера. — Там как раз всё одинаковое и новое.

— Нет, там метро далеко. А мне нужно близко. У меня и мама, и жена — обе просили, чтобы было метро.

Ломая голову над этой загадкой, Вера обнаружила, что Москва опять прибавила в талии. Новый район так и назывался — Пустошино. Его соорудили за счет Подмосковья, задействовав под улицы часть посевных площадей. И даже неожиданно протащили туда метро, быстренько нарастив один из самых длинных радиусов. Впрочем, были этому чуду разумные объяснения. В черте района располагалось крупное кладбище. По слухам, у одного из высших городских чиновников там была похоронена мама. Говорят, поэтому и метро пустили. Трудно предположить, что важный чин ездит к маме на кладбище посредством метро. Но почему-то он решил сделать району такой подарок — 'дать людям всё'. Видно, мысли о маме его растрогали, настроили на душевный лад. С появлением слухов о чиновничьем патронаже цены на квартиры в развивающемся районе уверенно поползли вверх.

Знакомство с Пустошино приятно поразило подуставших Веру и Павла. В окрестностях не было и следа 'хрущовок' или застойных девятиэтажек. Пейзаж не засоряли и малорослые довоенные кирпичные домики. Всё — с чистого листа! Стройные ряды одинаковых башен, выросших в одном и том же году. Прямоугольнички по одной и той же схеме слепленных двориков. Пара идеально прямых улиц. Несколько стеклянных супермаркетов. Что ни возьми, всё новенькое, свежепокрашенное, только что обструганное. Да еще и метро неподалеку. Павел приободрился. Новый район напомнил ему его собственный город. Тот точно так же вырос на пустом месте, из ничего. И потому был лишен некрасивых полуразрушенных построек и архитектурных диссонансов.

Возле станции метро на холмике виднелась церковь. Судя по облику, её возвели одновременно с жилыми домами. Широкий корпус, едва смягченный грубоватыми арками, приземистая колокольня, шлифованная мраморная плитка и тяжеловесные купола, — всё сразу вызвало в Вере отторжение. На её вкус храм представлял собой типичный 'новодел' — тяжеловесную попытку подражания даже не старым мастерам, а их копиистам. Эдакий местный вариант 'храма Христа Спасителя'. Наверняка, постарался всё тот же чиновник, обеспокоенный процветанием родственного ему кладбища. Порадел и профинансировал.

Паша, наоборот, на появление храма откликнулся оживленно:

— О, церковь! То-то мама обрадуется. Она так переживала, что если я куплю квартиру в новом районе, ей некуда будет ходить. А тут — прямо рядом с метро. Красота!

Вера в ответ расстроено посетовала:

— Ну, да, я понимаю, что надо возводить храмы — не будут же люди всякий раз в Центр мотаться. И совсем новые церкви нужно строить, увеличивать их число. Но для постройки храма всегда существовали особые правила, традиции… Не так, чтобы тяп-ляп, как это творение.

Павел, приходящий в восторг от одного только вида строительных материалов, не согласился:

— Ну, почему тяп-ляп? По-моему, внушительно. Чувствуется солидность, основательность.

— Бетонные плиты в основании стен чувствуются — вот что! — осуждающе буркнула Вера. — И купола слишком грубо сделаны — словно шляпы. То ли дело раньше церкви строили! У меня неподалеку от дома церковка стоит, аж XVII века. Так она несравнимо воздушнее — выглядит как кораблик посреди бурного моря. Держит курс на свет маяка, преодолевая бешенство волн. Прямо 'ковчег завета', а не церковка. Ещё бы не возмечтать о 'спасении'! Колоколенка там тоненькая как свечечка, но сразу заметна. Белизна такая, что сияет из любой темноты.

Вера ещё раз оглянулась на храм, сравнивая его со своими воспоминаниями.

— Та церковь — в изящных арочках. Всё в ней закруглено, завершено и изогнуто. Смотришь — и тебя точно внутрь цветка затягивает, как пчелу… Сразу вспоминаешь, что библейские слова 'слаще сотов и капель мёда'. Видно, что каждый кирпичик вручную положен, с молитвой. А это что?

Перейдя через дорогу и озирая храм уже с противоположной стороны улицы, она всё еще не могла успокоиться:

— И, знаете, если сравнивать со старинными церквами… Там совсем другая форма куполов — слезками, как будто они с неба наплаканы. А ещё на язычок пламени похоже.

— Купола разные были. Смотря по стилю, — нехотя отозвался Павел.

— Шатровые купола такие же тоненькие. Они много места небу дают. Не оспаривают его! — уцепилась за любимое сравнение Вера. — Даже в широких куполах сохранялся этот неуловимый изгиб — возле маковки и у основания, словно они из очей сами вытекли. А по современным куполам сразу видно, что они на заводе отлиты по типовому шаблону, не заморачиваясь.

Вера махнула рукой в сторону оставшегося за спиной храма:

— Тут слишком жёсткие полукружия, без нежных изгибов и утоньшений. Линии куполов спрямлены, стали проще. Да и в арках — то же самое. Разве не заметно? Тонкость-то прежняя где?

Павел недоумевающе обернулся в сторону церкви, пожал плечами. Какая разница! Главное — маме есть куда ходить…

Вера еще раз неприязненно глянула в сторону храмового монолита и подытожила — скорее, для себя:

— Это больше на памятник церкви похоже, чем на саму церковь.

— Ну, не знаю, — смущенно откликнулся Павел — Мама всё равно будет довольна, что тут церковь есть! Отделка, вроде, богатая, судя по виду.

Пока они шли вдоль улицы, Пустошино продолжало радовать чистотой, единообразием и свежестью построек. И Вере вдруг подумалось: 'А, может, это — то? Именно то, что ему нужно? Район тут необычный. Расцвел и благоустроился он благодаря маме, упокоенной на ближайшем кладбище. И раз он развивается под патронажем того чиновника 'на радость маме', то может и Павлу с его мамой тут будет хорошо?'.

Надежда окрепла, когда, завернув за угол нужного дома, они увидели лес, глухой полосой синеющий на горизонте. А перед ним — необъятное, поросшее кустарником поле. Через всё поле ветвилась проводами линия электропередач. Но даже она не портила захватывающего ощущения простора. На проводах Вера с ужасом заметила ворон, распушившихся на ветру. Бесстрашные же они!

— До леса тут — рукой подать, — подтвердил хозяин новенькой, пахнущей краской квартиры. — Можно сказать, от подъезда на лыжах катаемся. Встал прямо возле дома на лыжи и поехал. А летом — по грибы.

— Вот это да! — всю обратную дорогу до метро восторгался Павел. — Вот это другое дело! Наконец-то, в этом городе удалось найти что-то человеческое! Мы ведь с женой — лыжники. Теперь и ребенка к лыжам приучаем. Ух, как она обрадуется! И квартира мне понравилась. Новая. Чистая. Всё большое.

'Хоть она и новая, — упрямилась про себя Вера, — но лес с церковью тебя больше вдохновили. Всё равно без опоры — никуда. Все хотят чувствовать, что их поддерживает нечто вечное, не от человека зависящее. Ну, чтоб хотя бы деревья за окном шептались… И чтоб линия горизонта была видна'.

А вслух сказала:

— Да, Паш, на редкость удачное сочетание — и лес, и район новый, и метро рядом. Все, что мы искали, как-то вместе собралось.

Возвращаясь после бесконечного дня домой, Вера даже не в силах была порадоваться, что в вагоне удалось сесть. Просто плюхнулась безжизненно на пустующее место. Натянула на голову капюшон, чтобы от всех закрыться, припала к боковой перекладине и задремала. В голове плыло воспоминание о поросшем кустарником поле. На перетянутых проводах торжественно восседали вороны. Наверху густо серело вечернее небо. Это зрелище осеннего поля родило внутри у Веры тяжкий стон, горчайшую жалобу на вечно тянущуюся дорогу, нескончаемость разъездов и огромность московских расстояний. Город-дорога, город-вокзал, город-стройка! И так — изо дня в день, без надежды остановиться.

День, казалось, был полон чудес: нашлась, наконец, квартира для Амалии. Согласился на вариант привередливый Паша. А Вера уже ничему не радовалась. Словно от бесконечных разъездов стаптывались не только её подошвы, но и что-то внутри неё приходило в негодность. Вчерашнее ощущение холода и пустоты, возникшее возле Кремля, ширилось и росло внутри как полынья во льду.

Жизнь слилась для Веры в одну муторную, нескончаемую дорогу, по которой почему-то надо тащиться. Ответов же на вопрос — куда эта дорога вела? — совсем не осталось. Студенткой она неслась в библиотеку. Повзрослев, пережила период, когда все дороги вели домой — в лоно ещё не оборвавшейся семейной жизни, к крохотному Петьке и уютному мужу. Потом были времена, когда все пути заканчивались на кухне у Марины — под мирное журчание разговоров и закипавшей в чайнике воды. Но куда вела её теперешняя колея — это Вера напрочь перестала понимать. Не находила больше в душе ни цели, ни надежды.

Когда она добралась до своего района, совсем стемнело. Дома в полумраке наезжали друг на друга, расплываясь в бесформенные пятна. Некоторые из окон были ярко освещены: жёлтым, зелёным, узорчатым, красным — в зависимости от расцветки штор. Кое-где занавески оставались не задернуты, и по кусочкам интерьеров было видно — кухня это или комната. В иных окнах мерцал лишь маленький огонек или прямоугольник включенного телевизора, прячущийся где-то в глубине жилища. Вера завистливо вздохнула — ей казалось, что от каждого окна дышит теплотой и уютом… Но ей туда хода нет.

Уличный фонарь тускло освещал дорожку между домами. От зданий он выхватывал только мрачные углы, стращал тенями. Вера в ужасе шарахнулась от объемистой, широкоплечей фигуры. Вблизи она оказалась утепленной в ватник теткой, выгуливающей собаку. Напоследок выяснилось, что в Верином подъезде перегорела лампочка. Входить в тёмный дом было боязно, хотя она и ждала этого момента много часов.

Не успела переодеться и разогреть нехитрый ужин — звонок. Вслушавшись в журчание на том конце трубки, Вера испуганно запричитала:

— Ой, нет, Мариш, ничего я от тебя не прячусь, не выдумывай! На меня просто работа навалилась. Сил уже нет — ездить! И сделка у нас сегодня порушилась, которая нужна была как воздух. Зайду завтра, зайду! Не переживай.

Положив трубку, Вера выдохнула и погрузилась в собственные чувства. Попыталась понять, что с ней происходит. С ней, которая ещё неделю назад дня не могла прожить без Марины. Названивала ей ежевечернее. В гости по нескольку раз на неделе приходила. Сидела часами. Да и мысленно подолгу с ней разговаривала… А тут — как отрезало. Не звонить, не видеть никакого желания. Не находя объяснения, Вера спрашивала себя: 'Господи, что же это такое? Неужели я такая плохая? Из-за простой обиды способна вычеркнуть человека… Отказаться от многолетней дружбы. Что со мной?!'.

Часы, тикавшие на столике рядом с постелью, отщипывали от времени всё новые кусочки. Кто-то невидимый питался ими как голуби — крошками. Минуты стружками падали на пол и растворялись в небытии словно крохотные снежинки. Перед глазами кружили и таяли капельки, крупинки, песчинки… Собственная жизнь выглядела ничтожнее самой невзрачной из них.

Много ли нужно, чтобы нечто большое и значительное съёжилось в сознании до макового зёрнышка?