Выход из лабиринта

ЗАМЕТКИ ДЛЯ ПАМЯТИ (1965–1966)

Цель этих записей — зафиксировать, видимо для потомков, существенные факты из жизни советского общества, факты, которые не получили широкой огласки, но сыграли немалую роль в ходе дела, во всяком случае отразили важные тенденции в политической и общественной жизни.

Прежде чем записать факты, относящиеся непосредственно к периоду, предшествующему XXIII съезду партии, запишу в общей форме впечатления современников о значении отставки Никиты Сергеевича Хрущева.

Так как навязанные им обществу мероприятия в области экономики, им самим и его помощниками, а, возможно, и врагами, были доведены до абсурда, положение в сельском хозяйстве стало катастрофическим, а в промышленности, во всяком случае, крайне запутанным, — первое впечатление сводилось к тому, что устранение Хрущева диктовалось крайней необходимостью приостановить поток непродуманных импровизаций и искать разумный выход из создавшегося нетерпимого положения.

Хотя такое положение совпадало по сути, но не по форме, с официальными объяснениями, на деле очень скоро выяснилось, что первостепенное, если не решающее, значение имело намерение большинства членов Президиума [ЦК КПСС] договориться с Китаем. Они ошибочно предполагали, что для этого достаточно пожертвовать Хрущевым. Это была ошибка, свидетельствовавшая об отсутствии дальновидности и умения анализировать исторический процесс по существу.

У нас не было определенного впечатления, что…готовность договориться с китайским руководством сочеталась с самого начала с решимостью ликвидировать ради этого политику, основанную на решениях XX съезда. В том-то и дело, что, видимо, правящая группа не понимала, что не достаточно формальных жестов вроде свержения Хрущева, чтобы ликвидировать спор с китайцами. В том-то и дело, что руководители страны не учли (или не хотели додумать до конца) историческую суть и неизбежность конфликта с нынешним правительством [Китая].

Для жизни общества важнее другое: устранение Хрущева было понято не только сталинистами, но и просто чиновниками, желавшими делать карьеру, как сигнал к выступлению против решений XX съезда и за восстановление авторитета Сталина. Такие настроения объединяли разных людей, к их числу принадлежали:

1. сталинисты различных профессий (полковники в отставке, бывшие работники аппарата репрессий, «люди длинных ножей»), уверенные, что они скоро пригодятся, тупые или циничные поклонники «вождя» и т. п.;

2. политики и администраторы — не столь приверженные Сталину, как твердо убежденные, что страну надо зажать. Им нужно было не столько восстановить престиж страны, сколько оправдать (так или иначе) наличие репрессий и зажим всякого проявления демократии, даже куцей;

3. работники партийного аппарата (их было, конечно, много и среди предыдущих двух категорий), которые чувствовали, что теряют почву под ногами, видя, что и разоблачение Сталина ведет к подрыву власти паразитического аппарата, а экономические реформы постепенно лишают оправдания и базы деятельность и вмешательство некомпетентных администраторов из партаппарата;

4. национал-шовинисты разных мастей — стремление обелить Сталина объединяло на время и русских великодержавных шовинистов, и украинских или грузинских националистов-сепаратистов;

5. обыватели.

Особо надо сказать о том, что после свержения Н.С.Хрущева и образования «временного» правительства случайного состава (большинство голосов Президиума — креатура Хрущева), неавторитетного и раздираемого интригами, — активизировались и получили влияние, какого они никогда не имели, местные администраторы — секретари обкомов, а они оказались представителями реакционных взглядов, воплощением беспринципного администрирования и бюрократической ограниченности (Толстиков в Ленинграде, Егорычев в Москве и др.).

Любопытно, что незаметно было усиления влияния республиканских руководителей (по крайней мере, по сравнению с усилением роли секретарей обкомов). Это, очевидно, объясняется тем, что центральная власть сильно опасалась сепаратистских тенденций, и республиканские руководители были больше связаны, чем секретари обкомов.

Отдав дань склонности к обобщениям, постараюсь записывать только факты, не получившие огласки, или дать оценку современниками известных событий. Так как я в марте 1966 года записываю и события 1965-го, то не всегда могу быть точным в отношении хронологии.

Ранней весной 1965 г. умножились сведения о выступлениях на закрытых заседаниях, свидетельствовавших о растерянности руководства и попытках подготовить пересмотр решений XX съезда. Во всяком случае, именно в это время состоялось выступление секретаря ЦК Демичева перед редакторами, и четко (на не закрытом еще тогда заседании) было сказано, что не было периода культа личности, а был период строительства социализма. Тогда же говорилось о том, что политика мирного сосуществования не есть генеральная линия партии, ибо генеральная линия — «кто-кого» в мировом масштабе. Но самым интересным в выступлении Демичева на данный момент была констатация крайне тяжелого экономического положения — собственно, кризиса, угрозы безработицы, и небывалые признания, что «народ перестал нам верить». Никаких выводов из такого «анализа» не было сделано, кроме стандартного: надо укреплять авторитет партии, с прибавлением неосторожных признаний типа «не надо рубить сук, на котором мы сидим».

Кажется, в этой связи или по другому поводу умница Хрущев говорил о том, что большинству лиц, занимающих руководящие посты, в том числе [на] самой [вершине] власти, просто некуда податься, если их сместят с поста: у них нет ни профессии, ни знаний, для них лишение командных прав равносильно потере всяких источников существования….

…Летом 1965 г. была задумана широкая акция, которая должна была сочетать кампанию в печати с административным зажимом и репрессиями. «Идеологическое обоснование» репрессий организовать не удалось, но репрессии частично имели место…

…Осенью 1965 г. стало ясно, что в силу каких-то определенных решений…по команде из центра были произведены аресты во всех крупных городах в среде научной и литературной. Это была, вероятно, первая волна арестов, предполагалась и последующая. Но этого не случилось. Между прочим, настойчиво повторяли слух, что у Шелепина [тогдашний глава КГБ] подготовлен список лиц, «подлежащих изъятию», дабы в обществе прекратились «антиправительственные» разговоры и, вообще, можно было «надеть кляп» на общественное мнение. Любопытно, что, по слухам, первоначально в этом списке, оказывается, было 200 фамилий, к началу зимы уже 350 имен, а к середине зимы — 2000!!

Еще летом в Ленинграде состоялся «процесс шести» (или семи). Мне передавали, что это инженеры и аспиранты-химики. Они составили документ, чуть ли не критическую «платформу», под общим названием «От диктатуры пролетариата к диктатуре бюрократии» и распространяли его, размножив на гектографе(?). Кроме того, они выпустили два журнала «Колокол». На суде они держались мужественно, защищали свои взгляды, кажется, только взяли назад «как преждевременный» тезис о…вооруженном восстании. По всем сведениям, ни обвинение, ни суд не пытались опорочить или оскорбить обвиняемых, как это принято, и обвиняемые никаких претензий к следствию не имели. Приговор был: от 2 до 7 лет по ст.70 УК.

Видимо, это было «нормальное дело» в том смысле, что лица, привлеченные к суду, действительно совершили действия, предусмотренные предъявленным обвинением, и, независимо от того, как оценивать существо их взглядов, судебное дело и приговор не были нарушением законности или норм правосудия, какими были дела Бродского и Синявского-Даниэля.

Что касается самих обвиняемых — то это, видимо, первые за несколько десятков лет убежденные, честные и мужественные, самоотверженные и последовательные противники политического режима, оставшегося после владычества Сталина.

В Киеве и Львове были арестованы украинские националисты и сепаратисты, в основном студенты и молодые литераторы. Их аресты вызвали публичные протесты и демонстративные выступления, в частности, популярного московского поэта на собрании при обсуждении кинофильма.

Несомненно, что и в этом случае были арестованы лица, в самом деле проповедовавшие взгляды, противоречащие официальной идеологии. Иными словами, и в этом случае режим защищался от выступления своих подлинных противников.

Это то, что я знаю. Но на основании слухов можно еще сказать, что на Украине сепаратистские и «антимосковские» настроения имеют широкое распространение — это существенно и в самом правительственном и партийном аппарате, вероятно, до самой верхушки.

Я говорил уже, что сепаратизм силен всюду. Стало известно, что руководство Армении официально протестовало против такого соглашения с Турцией, которое игнорирует тот факт, что под властью Турции находится большая часть армянского народа и армянские земли. Упорно говорят, что в Казахстане популярны передачи из Пекина. Это как минимум…

Еще одна иллюстрация. Мне рассказывал московский литератор о беседе с образованным якутским интеллигентом. Тот говорил, что якуты не имели бы ничего против удовлетворения китайского предложения о переселении в Якутию нескольких сот тысяч китайцев. Якуты уверены, что это принесло бы пользу экономике Якутии, между тем как от русских они мало хорошего видели.

Осенью 1965 г. были арестованы Синявский и Даниэль, и началась подготовка этого нашумевшего процесса.

Вместе с тем в том же сентябре 1965 г. был возвращен из ссылки поэт И.Бродский. Но именно только возвращен, а Верховный Суд РСФСР под председательством Л.П.Смирнова оставил в силе дикое обвинение поэта в «тунеядстве» и лишь сократил срок, дабы Бродский мог вернуться в Ленинград. Известно, что секретарь обкома Толстиков опротестовал и эти решения, но из Москвы последовало твердое указание «дело Бродского» прекратить. Только после этого Бродского не только прописали, но прекратились ежедневные посещения участкового, а затем его приняли в профком литераторов. Частное определение судьи Савельевой против свидетелей защиты — писателей было отменено. [Е.А. сыграл немаловажную роль в борьбе за освобождение Бродского. Он был одним из наиболее активных ходатаев за смягчение его участи и отмену приговора, автором многих писем в защиту поэта. — Сост.] (Тем временем зимой 1966 г. Савельева была вновь избрана судьей!!!).

Ликвидация «дела Бродского» — событие, находящееся в противоречии с общей линией, направленной на усиление репрессий осенью 1965 г. Это единственное отклонение от курса объясняется только одним: тем, что общественность энергично добивалась пересмотра явно незаконного приговора по делу Бродского и получила поддержку за рубежом со стороны прогрессивных интеллигентов. Это факт и вывод знаменательные! (…)

Конец 1965 и начало 1966-го прошли под знаком растущего беспокойства в обществе и явных проявлений неурядиц в правительстве.

Эти противоречия и неурядицы стали еще более чувствительными, когда обнаружилось, что положение в стране и в руководстве не улучшилось даже под воздействием таких положительных и существенных событий, как начало глубокой экономической реформы, провозглашенной на сентябрьском пленуме ЦК (…)

Относительно экономической реформы. Большинство сходится в оценке, сформулированной Румянцевым [член ЦК, вице-президент АН СССР, один из «отцов-либералов» того периода — публ.] на заседании в Академии наук: «Это только начало реформы». Но, по мнению ряда экономистов и деятелей промышленности, на данном этапе (пишу в конце марта 1966 г.) реформа не может дать существенных положительных результатов по следующим причинам:

Ее осуществляют противники реформы, те самые аппаратчики, которые ранее слепо проводили все импровизации Хрущева;Во главе министерств — люди, возглавлявшие их при Сталине до создания совнархозов, и они, вопреки прямому смыслу постановлений Пленума и директив, полностью восстанавливают порядок, существовавший в прежних, строго централизованных министерствах. Один из примеров: ликвидация министром станкостроения «фирм» — объединения заводов, работа которых с трудом, но с успехом, была налажена. В «Правде» было опубликовано письмо ленинградских директоров таких «фирм», возражавших против их роспуска. А я слышал и личные рассказы директора;В аппарате управления экономикой просто-напросто нет достаточного числа квалифицированных людей, не погрязших в чиновничьем догматическом равнодушии к живой экономике;На местах, как и в прошлом, мероприятия проводятся поспешно и непродуманно, и это используется противниками реформы. Пример — перевод на новый порядок крупнейшего Усть-Каменогорского комбината дал 5 млн. убытку (рассказ балхашского экономиста).

Все приведенные выше причины малой эффективности решений сентябрьского Пленума, конечно, лишь частные проявления более общих причин, а именно того, что реформу в области промышленности, а тем более всей экономики, нельзя успешно проводить без проведения коренных преобразований в государстве и обществе. А это, в свою очередь, предполагает доведение до конца пересмотра всей политики и идеологии, оставшейся в наследство от Сталина.

Эту мысль я в своем выступлении на партийном собрании проиллюстрировал таким наблюдением: в статьях наших экономистов теперь часто проблемы додумываются и договариваются до конца, а в статьях, посвященных идеологическим проблемам, вопросы не только не додумываются и не ставятся по-новому, но, наоборот, эти статьи оказывают тормозящее влияние на проведение экономической реформы. Я имел в виду статьи в «Правде» нескольких зав. отделами ЦК(…)

Так, в этих записях, освещая экономическую реформу, я невольно вернулся к основной теме: усилия сталинистов и сторонников репрессий приостановить обновление жизни в стране, взять общество в «ежовые рукавицы»(…)

Декабрь 1965 г., январь и февраль 1966 г. прошли под знаком активизации той группы в руководстве страны, которая стремилась захватить власть, опираясь на просталинские лозунги и аппарат репрессий. Общество лихорадило. Я говорю — общество, хотя отлично понимаю, что говорю о настроениях небольшой (относительно) прослойки московской интеллигенции, правда, не только литературной, но и научной и служилой интеллигенции. Но так как, во-первых, недовольство ходом дел и крайне критическое отношение к руководству страны несомненно было явлением повсеместным и широко распространенным, и так как, во-вторых, тревога московской осведомленной интеллигенции была обоснована, — я считаю, что эта тонкая московская прослойка правильно выражала как осознанные, так и неосознанные потребности и опасения общества в целом.

Оставляю без упоминания факты, хотя бы и важные, но известные…и назову здесь не преданные огласке, характеризующие как наступление реакции, так и развитие общества (…)

…5 декабря 1965 г. на Пушкинской площади состоялось подобие демонстрации под лозунгами соблюдать Конституцию и протестами против суда над литераторами Синявским и Даниэлем. О том, что предстоит демонстрация, было известно за много дней — и в Москве, и в Ленинграде. Пришли группы молодежи из МГУ, кое-кто постарше; одним из инициаторов, по слухам, был Есенин-Вольпин. Собственно, никаких причин у демонстрации не было, зато хорошо организовались власти. Собравшиеся на площади были задержаны и погружены в заранее приготовленные машины. Насколько мне известно, всех отпустили, арестов не было, кое-кого исключили из комсомола, перевели с очного факультета на заочный. Несомненно, что среди «демонстрантов» были и просто бузотеры, и идейные юноши и девушки. Мне рассказали о том, как твердо и мужественно давала объяснения студентка на бюро [ВЛКСМ] факультета журналистики.

В общем, это было не слишком серьезном событие как по характеру и масштабу участников, так и по характеру репрессий в ответ на демонстрацию. Но, тем не менее, это веха — первая попытка политической демонстрации за 40 лет.

29 марта. Пишу под звуки радио — передача об открытии [XXIII] съезда, но хочу все же дописать дневник за прошлые 2 месяца.

— Важной чертой внутриполитической обстановки, по крайней мере в Москве, была большая активность на закрытых собраниях представителей органов госбезопасности, в частности, пол[ковни]ков Московского обл. управления.

Главной темой этих сообщений было ленинградское дело и подготовка суда над Синявским и Даниэлем. Я слышал несколько рассказов лиц, присутствовавших на этих докладах. Хотя докладчики в соответствии со своей служебной деятельностью и намерениями, естественно, призывали к бдительности и обосновывали необходимость репрессивных мер, — все же общее впечатление, что представители «органов» соблюдали умеренность в своих высказываниях и мало прибегали к демагогии. (…) На одном собрании «высшей прослойки» идеологических работников, зав. кафедрами марксизма-ленинизма и т. п., даже наблюдался «разрыв» между выступлением «от» московского ГБ и возгласами с мест: «арестовать их всех», «в лагеря» и т. п. Докладчик сказал, что он не для того пришел, чтобы обсуждать необходимость арестов, а (…) надо предотвращать распространение ошибочных взглядов и не звать на помощь «органы».

Записывая это, я вовсе не хочу сказать, что представители «органов» не готовили репрессии или не накапливали материалы о «неблагонастроенных» лицах, но фактом является, что они свою подготовку вели осторожно и не считали декабрь-январь подходящим временем для развертывания кампании в обоснование массовых репрессий. Зато догматики и мракобесы, много лет паразитирующие при различных идеологических центрах, просто жаждали возврата к сталинским методам. Эти бездарные и безыдейные по существу люди не способны «аргументировать» в споре с мыслящей молодежью и мечтают дать выход своей злобе и сохранить свои хлебные места при помощи административных мер и репрессий.

Эти настроения находили свое выражение и в злобных нападках на «Новый мир» и требованиях снять Твардовского.

Как бы ни оценивать позиции докладчиков от «органов» и их слушателей, любопытной чертой этого периода является то, что именно деятели ГБ выступали перед квалифицированной аудиторией в роли знатоков идеологических и даже литературных проблем.

— Очень существенный эпизод этого периода: дело о рассылке фашистских листовок по каналам Московского комитета ВЛКСМ. Я слышал несколько достоверных рассказов, и хотя все детали интересны, из-за недостатка времени просто суммирую все, что знаю по этому поводу.

Инструктор МК ВЛКСМ Валерий Мих. Скурлатов, кажется, по собственной инициативе, составил «Памятку» по вопросам мировоззрения и идеологии. Эта «Памятка» целиком состояла из расистских и черносотенных лозунгов, в частности, говорилось о культе предков, о том, чтобы по «старинному русскому обычаю» мазали дегтем ворота женщин, живущих с иностранцами. Кажется, было о стерилизации. Кое-что было прямо взято из «Майн Кампф» Гитлера.

Существуют разные объяснения того, чем руководствовался автор «Памятки». Говорят и о шутке, и о провокации. Но важны не его мотивы, а тот факт, что расистская, фашистская «Памятка» была размножена и в программе (?) МК ВЛКСМ, ее, безусловно, читал другой инструктор, давший на подпись препроводительное письмо к «Памятке» одному из секретарей МК ВЛКСМ, который [его] якобы подписал, не читая «Памятки». Она была разослана для ознакомления и отзыва в несколько комсомольских идеологических организаций.(…)

Это волнующее дело было быстро приглушено. Не только о нем не говорили докладчики, в частности от «органов», на закрытых заседаниях; но, более того, попытки, хотя бы в форме вопросов, получить разъяснение по этому делу встречали резкий окрик: секретарь МК (КПСС) Егорычев и секретарь ЦК ВЛКСМ Павлов назвали «провокацией» упоминание об этом деле. (…)

Автор фашистской листовки был снят с должности, но не привлечен к ответственности. Совершенно случайно… стало известно, что у Скурлатова приняли бумаги на конкурс для занятия должности в секретном секторе «специнформации» ВИНИТИ.

Если учесть, что в это же время велась кампания против Солженицына и Евтушенко, Твардовского и «Юности», становится особенно знаменательным молчание о распространении фашистской листовки по каналам ВЛКСМ!

— Зимой 1965-66 гг. было также свернуто, приглушено и вовсе не предано огласке другое дело о фашистских прихвостнях. В Ленинграде была раскрыта организация школьников, в которой прямо проповедовались гитлеровские лозунги и которая была построена по гитлеровскому образцу. Она была раскрыта, когда ее участники повесили (неудачно) одного мальчика.

Насколько я знаю, участниками были действительно только школьники (несколько сот!). Это послужило предлогом для того, чтобы, в частности, секретарь Ленинградского обкома Толстиков объявил дело политически несущественным.(…) Таким образом, и в этом случае речь идет о том, что те самые работники аппарата, которые организовали травлю ни в чем не повинного поэта Бродского и объявляют противников возврата к сталинскому режиму чуть ли не преступниками и изменниками, [готовы] покрывать изобличенных приверженцев фашизма.

1. Этот месяц ознаменован судом над Синявским и Даниэлем. Снова не буду писать о том, что известно из газет…, только неоглашенные или малоизвестные факты:

Еще в январе общество, во всяком случае его передовые представители, проявили свое отношение к делу. Поводом послужила гнуснейшая статья… в «Известиях» от 13.01., где ряд оборотов был прямо взят из речей Вышинского на процессах (сопоставляли). В «Известия» и ЦК было послано много писем с протестами по поводу характера статьи, «использования» людей, находящихся под следствием, открытого давления на суд и прямой клеветы. Такую же реакцию вызвала статья в «Литературной газете» от 22.01. Не стану перечислять фамилии протестовавших.

Ничего не пишу о самом суде, на котором я не был. Отрицательное отношение к самому процессу со стороны мыслящей и честной части общества вылилось в различные формы:

· Огромное впечатление произвели письменные сочувственные выступления после приговора, а также отклики руководства всех западных коммунистических партий.

· Перед судом В.Иванов, Паустовский и еще несколько человек просили их допустить в качестве общественных защитников. Им отказали.

· Помимо того, Копелев и несколько искусствоведов прекрасно написали объективные экспертные заключения для суда.

· Профессор Дувакин выступил на суде в качестве свидетеля защиты и произнес панегирик Синявскому, назвав его «белым лебедем». Дувакина потом травили в МГУ, но, кажется, не отстранили от кафедры.

· Очень скоро после окончания суда «самиздат» распространил довольно полные записи последних слов Синявского и Даниэля…. Ясно сказав о глухой стене, перед которой оказались обвиняемые, Синявский не объяснил, с какой целью публиковал за границей свои вещи. Для меня самое интересное в его слове было: «Да, я — другой, но не антисоветский». Последнее слово Даниэля было прекрасно и убедительно построено. Он совершенно разбил пункты обвинения и — это я счел очень важным — ясно показал, что он написал повесть «Говорит Москва», стремясь в такой форме привлечь внимание к угрозе возврата к сталинскому режиму и методам. Поразительно, что один мой собеседник (не близкий знакомый), выступающий открыто против реабилитации Сталина, не понял или, верней, не хотел понять эту сторону произведения Даниэля. Многие нашли, что Даниэль не должен был, особенно перед собравшимися в зале [суда] людьми, выражать сожаление по поводу того, что враги СССР могли использовать его произведения. Я считаю, что он правильно поступил, сделав такую оговорку в конце решительной и мужественной речи.

· Выступление, после суда, председателя суда Л.П.Смирнова в переполненном зале клуба литераторов [ЦДЛ] было встречено крайне холодно, его забросали записками, сплошь критическими и недоброжелательными… Мое личное впечатление от доклада Смирнова: он совершенно не справился со своей задачей, хотя и мог повлиять на настроения части аудитории такими цитатами, как [из] «Говорит Москва»; но, в целом, стало всем ясно, что произведения обвиняемых, во 1-х, представляют большой интерес и, во 2-х, не дают оснований для судебного уголовного дела… Симптоматично, что сообщение Смирнова не достигло своей цели, скомпрометировало суд и по мнению таких писателей, о которых я знаю, что они были бы рады признать его [решение] убедительным….

· После суда мне стало известно о двух коллективных письмах писателей по поводу процесса. Одно — кажется, с 40 подписями — содержало просьбу пересмотреть приговор (Аксенов, Евтушенко, Гладилин и др.). Другое, которое подписали более 60 членов Союза писателей, содержало просьбу отпустить Синявского и Даниэля на поруки. Я уверен, что было еще немало письменных и устных выступлений с критикой процесса… В бюро профкома литераторов при издательстве «Советский писатель» единодушно исключили Даниэля из профсоюза. Но на секции переводчиков профкома Хинкин и другие выступили против приговора, и их поддержало большинство… Я поручил выяснить, нельзя ли профсоюзу взять на поруки Даниэля и Синявского, но к 29.08. ответа не получил.

Но как бы ни была организована кампания по поддержке суда, — существенной и новой чертой положения является, что впервые официальная кампания не только не получила широкую поддержку, но, более того, явно обнаружила и документированно не одобрила процесса значительная часть общества. Секретариат Союза писателей готовил собрание, на котором предполагалось по плану прошлых лет устроить «охоту за ведьмами», прорабатывать защитников Синявского и Даниэля, заставить принять соответствующую резолюцию. Но впервые не решились это сделать…

1. 16 февраля я присутствовал на заседании в ИМЭЛ. Как стало известно за два дня до заседания, оно было созвано для «проработки» книги историка А.М.Некрича «22 июня 1941 г.» (точное название: «1941. 22 июня». М., «Наука», 1965. — Сост.). Председатель Госкомитета по делам печати Михайлов объявил книгу «порочной», а начальник ПУРа Сов. Армии Епишев написал отрицательный отзыв и даже собирался прибыть лично на заседание. Но все сложилось иначе. Совершенно не сговариваясь (я тому свидетель), на заседание в ИМЭЛ прибыло не менее 300 историков, экономистов, международников — все сплошь квалифицированные научные работники. Собрание было переведено в самый большой зал Института. Организаторам стало ясно, что большинство пришло для того, чтобы дать отпор критике книги со сталинистских позиций. В книге Некрича, написанной всецело с принятыми установками, собраны все известные данные и приведены два новых доказательства, свидетельствующие о том, что Сталин был информирован о предстоящем нападении Германии на СССР.

Сообщение на заседании в ИМЭЛ делал Деборин, который, похвалив книгу, сделал пять основных критических замечаний, и все они — по отдельности и в совокупности — представляли собой попытку обелить, оправдать Сталина.

Выступило 18 ораторов, из них один из аппарата [ЦК?] поддержал Деборина, один не коснулся острых вопросов, а 16 единодушно раскритиковали позицию и аргументы Деборина и на хорошем научном уровне вскрыли ошибки, просчеты Сталина. На меня произвело очень сильное впечатление выступление трех полковников в расцвете сил и находящихся на действительной службе. Один из них — полковник Генштаба, другой — член редколлегии «Военно-исторического журнала». Их критика по адресу Сталина и всей его политики, процессов и т. п. была самым внушительным и резким (не по форме, а по сути) осуждением Сталина и его деятельности, в основном накануне 1941 года, но не только.

Я также выступил. Копия стенографической записи, которую я получил для правки, у меня сохранилась.

[Стенограмма обсуждения широко разошлась в самиздате. Фрагмент выступления Е.А. мы приводим в приложении к данному тексиу. Там же помещены отрывки из написанного Е.А. в 1976 г. комментария к стенограмме. В том же 1976 г. Е.А. подготовил для самиздатовского исторического сборника «Память» статью «Из истории отношений между СССР и фашистской Германией. Документы и современные комментарии» (впоследствии выпущенную отдельной брошюрой в нью-йоркском издательстве «Хроника»). Основу статьи составили тезисы, написанные Е.А. в 1965 г. Отрывки из этой статьи также приводятся в приложении. — Сост.]

Незнакомые мне молодые научные работники сказали мне, что я сказал максимум того, что надо было сказать «не выходя за рамки».

2. 5 марта 1966 года, т. е. в годовщину смерти Сталина, скончалась Анна Андреевна Ахматова. Правление Союза писателей сделало все возможное, чтобы проводы великой поэтессы, которую травили Жданов и мракобесы, не послужили поводом для общественной демонстрации. Скрыли время выноса тела из морга и вообще не устроили никакого прощания столичной интеллигенции с А.А.А. Как прах Пушкина тайно на перекладных увезли из Петербурга, так прах Ахматовой скрытно переправили на самолете в Ленинград. Все же у морга больницы Склифосовского утром собралось человек 500 (там была моя жена). Митинг был открыт частным лицом — Ардовым, и в качестве частного лица выступил с превосходной речью Арсений Тарковский и из Ленинграда — [Ефим] Эткинд. Многие поехали на аэродром и затем вместе с гробом на самолете полетели в Ленинград. Там была панихида в церкви Николы Морского и гражданская панихида в Союзе писателей (кажется). В церкви побывало свыше 4 тысяч человек, но радиотрансляции не было, и большинство не слышало сильных речей О.Берггольц и академика М.Алексеева. Был также Михалков от Союза писателей; кое-кто жаловался, что молодежь вела себя не вполне корректно в том смысле, что больше была занята съемкой похорон, чем участием в церемонии. Но хорошо, что засняли. Организацией похорон и погребением активно занимался поэт И.Бродский, а рядом с ним — директор Литфонда, выступавший в свое время как лжесвидетель на суде над Бродским.

…Всего несколько дней прошло после окончания [XXIII] съезда и, хотя только начинается агитационная кампания по пропаганде его решений, — уже чувствуется снова и будет усиливаться гнетущее ощущение, тревожное понимание того, что ни одна из острых проблем не разрешена. Катастрофическое положение с[ельского] х[озяйства] может привести к голоду; давно ясно, что нужны меры огромных масштабов, а не просто увеличение капиталовложений, как в какую-нибудь отрасль промышленности.

То, что экономическая реформа не вышла из стадии ограниченного эксперимента, создает в промышленности еще более запутанное положение, чем оно было до реформы…

…Моя статья в 3 «Нового мира» сразу вызвала оживленные и весьма одобрительные отзывы лиц самых разных профессий. Получилось так, что написанная год назад статья о бюрократии XX века, воспринята теперь как непосредственный ответ на реакционную травлю интеллигенции бюрократами из обкомов и др. мест. Т. о., статья стала событием общественной жизни после съезда. Замечу: (а) в первом варианте был специальный раздел о бюрократизме при социализме, но его редакция не решилась опубликовать и опубликовала лишь ту часть, которая действительно (кроме марксова анализа бюрократии) была посвящена бюрократии финансового капитала; (б) эта часть, после поправок перестраховочного характера, содержит элементы упрощения и вульгаризаторства, чем я был сильно огорчен при окончательной подготовке статьи к печати. Но я ничего не мог сделать, именно в эти дни над «Новым миром» нависла угроза разгрома. (Она, кажется, миновала).

На односторонности освещения темы в части, касающейся США, уже указал мне один знаток проблемы. Но преобладают выражения удовлетворения. Как мне сказал сегодня один доктор экономических наук, — сейчас во всем, что приходится читать, хотя бы и по древней истории, — невольно замечаешь «подтекст». Тем более в статье о бюрократии…

Парадокс: статья, в которой я вынужден отступить от своего решения объективно освещать проблемы капитализма, тем не менее не вызвала у меня укоров совести.

Появление этой статьи как-никак моя личная заслуга не только как автора. Ведь я писал в сентябре в редколлегию и в январе — Твардовскому лично, доказывал, что перед съездом принципиально важно опубликовать статьи по проблемам бюрократизма как эпохального явления. Твардовский лишь дал толчок подготовке на стадиях печатания, и благодаря этому ее удалось втиснуть в 3, когда цензура в последний момент сняла одну за другой две статьи… Мою статью цензура пропустила, а результат: оживленная, одобрительная реакция общества. Но вовсе не в том смысле, как этого хотели бы цензоры и их хозяева!

Со второй половины мая в газетах явственно отразились решения стимулировать и ускорить проведение экономической реформы. По всем данным, с начала будущего года действующие [?] целые отрасли перейдут на новое планирование. Тогда…придадут реформам всеобъемлющий характер. Партаппарат и финорганы во многих местах саботируют перестройку, и «Правда» корит, критикует горкомы и обкомы с новых позиций. Но все это еще только проблески. Сказанное не отменяет моей негативной оценки практических результатов съезда, и вместе с тем свидетельствует о том, что «крот роет», а в этом я никогда не сомневался.

В «Правде» опубликованы две разные статьи, но отражающие единый процесс. Одна статья, Бурлацкого, — о проблемах экономической реформы в Венгрии. Мы узнаем об угрозе безработицы, о возможности выхода на внешний рынок крупных предприятий. Серьезная статья, которая бросает свет на наши проблемы. О них — статья первого секретаря Псковского обкома Густова: «Банк и колхоз». Смелая защита новых форм кредита, критика финансовых органов и Госбанка (я уже писал о том, что через финорганы можно засаботировать перестройку)… Учащаются признаки того, что начинается размежевание внутри аппарата…

…А между тем снова доходят сведения о [неэффективности(?)] руководства и поразительной безыдейности его ближайшего окружения, да и всего аппарата. В том, что партийный аппарат во всех его звеньях почти всегда работает вхолостую, редко приносит пользу, часто приносит вред, — сомнений нет.

Реформы в промышленности проводятся, но вырождаются в бюрократические мероприятия, чуть ли не перестройку форм отчетности. Я слышал просто страшный рассказ крупного хозяйственника, очень честного и дельного человека, о цинизме министров и формализме в проведении реформы.

В с/х положение складывается несколько лучше, чем я сам писал, то есть нет угрозы непосредственной катастрофы или голода. Есть сведения об оживлении рынков во всех концах страны. Какие-то существенные сдвиги есть, но не созданы решающие стимулы. Официальный докладчик из ВАСХНИЛа ясно показал, что проблема оплаты труда колхозников не решена и неизвестно, как ее решить.

В области идеологии и культуры повторяется процесс, который уже был: тихой сапой реакционеры и карьеристы, душители и подхалимы закрепляют за собой позиции. Но возможны большие изменения…

На этой странице кончается место в тетради. А я вообще собирался перестать вести этот дневник. Не хочется апеллировать к далекому потомку или архивариусу. К тому же, и к этому дневнику относятся мои старые стихи:

Только воду хранил я в походной баклаге,

Драгоценные вина не смел я беречь,

Только трезвые мысли вверял я бумаге

И легко забывал вдохновенную речь…

1967 год

ПРИЛОЖЕНИЕ

… Мне пришлось в течение двух лет ежедневно подписывать секретную информационную сводку для Сталина и членов Политбюро. Я утверждаю, что источником информации для моих читателей являлось именно то, что отмечалось как сомнительное и недостоверное, потому что достоверная информация шла в обычном русле. А информация, которую мы оценивали как сомнительную с точки зрения той работы, которую мы делали, которую нам поручали, вот эта информация и вызывала интерес.

Учитывая этот свой опыт, я решительно отвожу утверждение, будто указание на сомнительный характер информации равносильно попытке ее скрыть… Помню, что если наступал такой период, когда можно было ожидать появления в моих сводках информации, условно называемой сомнительной, то ограничивался круг читателей. И был такой период, когда даже не все члены Политбюро получали этот довольно безобидный документ, потому что в нем содержались интересные «пресекавшиеся» сведения. Я главным образом и выступил с этой трибуны, чтобы подчеркнуть необоснованность всяких разговоров о том, что раз информация разбивалась по различным категориям, то Сталин якобы поэтому не был в ряде случаев правильно информирован. (…) Вместе с тем… не надо ставить вопрос только о личности Сталина… Если т. Деборин приглашает обсудить не только ошибки Сталина, но и систему управления государством, такая дискуссия возможна…, и я согласен, что ошибки Сталина и его пороки вытекали из предыдущего развития. Возьмем ноябрьские переговоры 1940 года. Если даже считать, что мы отвергли предложения Гитлера, если даже считать, что эти предложения были маскировкой со стороны Гитлера, то все же каков был характер отношений, раз Гитлер мог предложить нам присоединение к антикоминтерновскому пакту! Каков же был характер политики, если это можно было нам предложить? А ведь переговоры продолжались, контакт остался в силе.

Коснусь внутриполитической стороны дела… В этой связи упомяну только… вопрос об информации. Ведь самая большая беда и, пожалуй, центральная проблема, связанная с недостаточной подготовленностью нашей страны к войне в 1941 году, это отсутствие свободной информации, хотя бы в рамках госаппарата, невозможность свободно высказать свою точку зрения даже в рамках секретного заседания.».

(Из стенограммы выступления Е.А.Гнедина в ИМЭЛ 16 февраля 1966 года)

Когда я был привлечен к партийной ответственности за свое выступление на дискуссии в Институте марксизма-ленинизма, то должен был дать объяснения [октябрь 1967 г.]. Важнейшая мысль моего выступления как раз заключалась в том, что плодотворный анализ трагедии страны, связанной с началом войны в 1941 году, невозможен без анализа самой системы управления страной, а тем самым пороков государственного и партийного аппарата и всей политики Сталина….Такая постановка проблемы была связана с попыткой указать на подлинные намерения Сталина в 1941 году… Некоторые авторы высказывают мнение, что Сталин и в июне 41-го просто ошибся в расчетах; он думал, что война на Западе затянется и за это время удастся подготовить СССР, армию прежде всего, к конфликту с Германией. Это не точно. Ни заключение пакта в 1939 году, ни усилия расширить соглашение с Гитлером в 1940-41 годах не были только плодом ошибочной оценки конъюнктуры.

…В обеих ситуациях решающую роль (наряду с просчетами) играла сама ориентация на сотрудничество с фашистской Германией как сильнейшей державой, с которой можно было поделить Мир.

…Завершая комментарии, необходимо уточнить постановку вопроса об информации…Суть дела выражена известной формулой: если в государстве отсутствует «обратная связь», то невозможно эффективно управлять жизнью страны. Но, разумеется, проблема имеет гораздо более широкое, принципиальное значение…. Непреложным условием здорового развития общества является широкая свобода разносторонней информации, обеспечение ее правдивости, широкой гласности. И, конечно, я имел в виду именно эту проблему, когда завершил свою речь в 1966 году словами: «Вопрос о точности и правдивости информации злободневен и сегодня».

(Из комментариев и дополнений, написанных в 1976 г.)

· При сложившихся [в 1939 г.] обстоятельствах избегнуть необходимости сделать попытку договориться с Германией ради того, чтобы предотвратить ее нападение на СССР, — было трудно. Еще труднее было не использовать возможность, открывшуюся, когда гитлеровская дипломатия сформулировала свои предложения. Эта констатация вовсе не исключает того, что создавшаяся ситуация и согласие Гитлера на сговор со Сталиным были подготовлены не только внутренней политикой Сталина, но и тайными предыдущими прогерманскими маневрами Сталина [1933-38 гг.], характер и существо которых еще не раскрыты. (…)

· Таким образом, признание возможной необходимости или неизбежности в 1939 году маневра, предотвращающего немедленное нападение Германии на СССР, отнюдь не означает положительной оценки того конкретного маневра, какой был произведен Сталиным, того пакта, который был фактически заключен. Сталинский сговор с Гитлером, политика союза с фашистской Германией, которую проводили Сталин и Молотов после 1939 года, фактический отказ от антифашизма и поддержки антифашистских сил в мире — весь этот политический курс и мероприятия с ним связанные можно оценить только отрицательно и заклеймить как с точки зрения государственной целесообразности, так и с принципиальных позиций…

· Как очевидец событий я могу говорить о периоде до лета 1939 года. Вплоть до моего ареста в мае 1939 года, я, не зная, конечно, подлинных намерений Сталина или Молотова, имел представление о том, какой информацией располагает правительство, по крайней мере в рамках дипломатической информации и информации, основанной на критическом анализе сообщений печати. Хотя я был активным, можно сказать эмоциональным, проводником и организатором кампании в печати по разоблачению западной политики капитуляции перед гитлеровской Германией, все же я считал и имел основания думать, что правительство (не только М.М.Литвинов) считает, что возможность оказать коллективный отпор германской агрессии вовсе не отпала… Так, однажды я имел возможность получить представление о точке зрения Сталина. 23 октября 1938 года я опубликовал в «Известиях» согласованную с М.М.Литвиновым статью «Мюнхенский баланс»…, где автор указывал, что «Мюнхен — не договор о мире, а договор о войне…, начало нового периода активности агрессоров, прямо направленной против Англии и Франции». Я объяснял мюнхенский сговор тем, что европейская реакция боится победы над Гитлером, потому что для этого необходимо участие в борьбе СССР, а победа поведет к его усилению. На другой день редактор мне сообщил, что звонил Ворошилов и хвалил статью…давая понять, что передал отзыв о статье лично Сталина…В этих условиях такая редкая реакция Сталина позволяет сказать, что тогда Сталин — поскольку условия для реализации его тайных планов еще не созрели — считал уместным и правильным такое понимание сложившейся в Европе ситуации, из которого вытекало, что готовится война не против СССР, а по-прежнему против Западной Европы, и что существуют силы («европейская демократия»), естественным союзником которых является СССР. Такова была оценка положения к концу 1938 года….В этом отношении март-апрель 1939 года стали знаменательными месяцами…. Я готов высказать предположение, что именно потому, что Сталин понимал значение назревшей эволюции на Западе в пользу отпора Германии, он поторопился удалить Литвинова… и арестовать его ближайших сотрудников. Так подготовлялся ранее намеченный отказ от участия в отпоре гитлеровской Германии, подготовлялось сотрудничество с нею.

Предыстория и история пакта от 1939 года могут служить одним из объяснений трагедии июня 1941 года. Я приблизился к пониманию этой стороны дела в речи, произнесенной при обсуждении книги А.М.Некрича.

В ПРЕЗИДИУМ IV СЪЕЗДА СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ СССР

Мне стало известно содержание письма А.И.Солженицына в Президиум съезда писателей. Считаю своим гражданским и партийным долгом заявить о своем согласии с мыслями, высказанными тов. Солженицыным.

Думаю, что никогда вообще не существовало такой, как сейчас в нашей стране, предварительной цензуры, осуществляемой лицами, часто мало компетентными, и во всяком случае, как общее правило, менее компетентными, чем редактор или автор. Кроме того, цензура над художественными и публицистическими произведениями осуществляется учреждением, по положению созданным и предназначенным для охраны государственной тайны и для предотвращения антигосударственных выступлений. Таким образом, Главлит формально превышает данные ему полномочия, а самая деятельность цензуры оказывается незаконной и как бы нелегальной или неофициальной. Такое положение не может не развращать и писателей, и цензоров, какими бы они субъективно хорошими побуждениями не руководились.

У меня нет сомнений, что существующий порядок цензуры и ее практики полностью противоречит духу и достоинству передового социалистического государства.

В качестве моего «вклада» в бесспорно обильный материал, иллюстрирующий критику положения дел с цензурой, сообщаю, что в моей статье «Хорошие европейцы», опубликованной в апрельском номере журнала «Волга», саратовское Лито выбросило абзац, в котором я цитировал слова генерального секретаря ЦК КПСС Л.И.Брежнева о том, что деятельность китайских раскольников вызывает «суровое осуждение и горькое сожаление».

24 мая 1967 г.

Член Союза журналистов

Гнедин Е.А.

ИЗ ДНЕВНИКА МОСКОВСКОГО ИНТЕЛЛИГЕНТА

1968-й

Конец июля — начало августа

…Весь запад нашей страны был охвачен мобилизацией, оформленной как всеобъемлющие «учения тыла». В пяти областях были призваны резервисты, и люди были сняты с сельскохозяйственных работ (во время уборки урожая!).

В партийных и, конечно, военных и полицейских органах были отменены отпуска; в учреждениях организованы круглосуточные дежурства.

Это то, что я могу присовокупить к газетной информации о военных маневрах у границ Чехословакии со стороны СССР, Польши и ГДР. Говорю об этом, потому что есть различия между военной демонстрацией и чем-то большим: приведением в мобилизационную готовность большой части страны и всех тыловых служб.

…В день отъезда советских руководителей в Чиерне-на-Тисе я встретил человека, тесно и постоянно связанного с международным отделом ЦК [КПСС]. Не будучи моим близким знакомым, он панически и настойчиво утверждал, что советские руководители подготовили ультиматум, в котором содержится, в частности, требование о восстановлении цензуры и об изменениях в составе руководства КПЧ… В случае непринятия этих требований — интервенция.(…)

…Твердость позиции руководства КПЧ и народный подъем в Чехословакии — это такие факторы, которые говорят о том, что в случае интервенции будет дан отпор и, каковы бы ни были преимущества интервентов, последствия необозримы и катастрофичны.

…Угроза возможных потрясающих разоблачений сталинской политики может ускорить решение вмешаться в чехословацкие дела.

…Несомненно, правительству было ясно, что Чехословакия не меняет своей внешнеполитической ориентации и далека от той линии, которую уже проводит Румыния. Между тем против Румынии репрессий не предпринимали. Следовательно, нажим, травля, угроза вмешательства и готовность перейти к военным действиям — все это обусловлено не опасением, что ЧССР будет потеряна с внешнеполитической или военно-стратегической точки зрения; все сводится к страху перед внутриполитическим курсом на демократизацию.

В кругах пониже правительственных, среди секретарей обкомов, в среде министерской и партийной бюрократии, вероятно, есть люди, которые поверили газетным сообщениям о возможности выхода ЧССР из социалистической системы и о реальной опасности «контрреволюции» в Чехословакии. Но в основном на всех ступенях правительственного аппарата преобладают чувства, охватившие всю касту: недовольство, вплоть до возмущения, стремлением к демократии и личной свободе, опасения, вплоть до страха, что ослабление диктаторского режима, особенно отмена цензуры, подрывает позиции и власть аппарата, создает угрозу его привилегиям. Мне рассказывал человек, проведший дни кризиса в редакции «Правды», что он был поражен тем, с какой откровенной злобой там говорили о необходимости подавить танками «антисоциалистические силы» в ЧССР. Мне рассказал и собеседник замминистра промышленного министерства, что тот в частной беседе высказывался за применение танков против Чехословакии. Как заметил один ответственный работник Совета Министров, рассуждения о необходимости применить танки считаются «в верхах» признаком «партийного подхода» к событиям.

Надо раз и навсегда отдать себе отчет в том, что готовность пойти на изоляцию от [международного] рабочего движения, подготовка военной авантюры, игра с возможностью европейского пожара — все это в основном обусловлено стремлением сохранить внутриполитический режим, привилегированное положение бюрократической касты.

Наряду с этим играют роль опасения перед перспективой сепаратизма в самом Советском Союзе и страх перед возможностью внутриполитических беспорядков.

…Отныне мы будем снимать шапки, проходя мимо Лобного места на Красной площади.

Вторая половина августа была столь горестной и волнующей, что невозможно было делать записи в дневнике…

Сопоставляя сведения о планах вооруженного вмешательства и о подготовленном ультиматуме с тем, что фактически произошло, констатирую, что планы и график интервенции, совершенной во второй половине августа, были полностью разработаны в июле (если не ранее), и их предполагали реализовать в конце июля. Выражаясь юридически: имеются налицо отягчающие обстоятельства — убийство с заранее обдуманными намерениями.

Реакция коммунистических партий Югославии, Румынии и народа Чехословакии была такой, какую можно было предвидеть. Вместе с тем цинизм и самоуправство интервентов, пожалуй, превзошли ожидания. То, что дело не дошло до обстрела городов и подавления народных выступлений танками, объясняется не великодушием интервентов, а тем, что чехи и словаки избрали и сумели осуществить довольно эффективное пассивное сопротивление. Это, может быть, главная «новинка» в произошедших событиях. Этим пассивным сопротивлением народа и личным мужеством чешских руководителей — всем этим и объясняю то, что оккупантам, по крайней мере сейчас, пришлось примериться с пребыванием у власти прежнего руководства и даже ошельмованного 22 августа так называемого правооппортунистического меньшинства во главе с Дубчеком.

…В целом, иллюзий быть не может: Чехословакия оккупирована; цензура введена, зачатки демократии ликвидированы; европейское коммунистическое движение обречено на длительный, вернее постоянный, кризис; Россия опорочена в глазах друзей и врагов; политика мирного сосуществования скомпрометирована; если мир не скатится к третьей мировой войне, то только по той причине, что это — глобальная катастрофа. Поэтому будут изыскиваться суррогаты мирного сосуществования, но тень событий августа 1968 года на многие годы омрачит международное положение.

Реакция правительств крупных держав Европы была, пожалуй, растерянной, практически неэффективной и напомнила мне позицию держав в связи с захватом Чехословакии Гитлером в 1938 году.

…Зависимость действий правительства СССР от реакции правительства США обнаруживается также в том, что в разгар нажима на Румынию и концентрации войск у ее границ эта авантюра была заторможена после заявления Джонсона в защиту Румынии — более твердого, чем его декларация в пользу Чехословакии.

Мрачная страница — реакция советского общества. Полная дезинформированность большинства и политическое невежество привели к тому, что либо люди верят, будто Чехословакия действительно хотела выйти из Варшавского пакта или будто ФРГ (при вице-канцлере Брандте) действительно была готова напасть на ЧССР, либо люди верят, что в Чехословакии готовился контрреволюционный переворот. По этой версии получается, что сопротивление интервенции (40 000 в подполье и десятки радиостанций) организовали всесильные «контрреволюционеры». Из обеих предпосылок обыватели делают выводы, проникнутые национализмом, даже великодержавным шовинизмом; они делают выводы, исходящие из представления, что отход от социализма, как его понимает официальная пропаганда, есть нечто дурное, во всяком случае вредное.

…Я не потерял веры в то, что в конечном счете истина пробьет себе путь в общественном сознании, но сейчас у меня такое мрачное настроение, какое бывало в худшие сталинские времена.

В день начала процесса над демонстрантами на Лобном месте я был у здания суда и чуть не попал в самое помещение суда. Информацию о ходе заседания люди, стоявшие у суда, получили к концу дня. Не буду записывать пережитое. Общее впечатление от обстановки перед зданием суда: собравшиеся интеллигенты (человек 100–150), хотя и собирались группами и сходились то в одном, то в другом месте, в общем держались спокойно и никаких «экстремистских» намерений не имели. Власти явно нервничали и создали атмосферу психоза и провокаций. Невдалеке стояли явные громилы, подготовленные для того, чтобы устроить побоище. Мне указали на одетого в штатское генерала КГБ; он окидывал «орлиным взором поле битвы» и производил довольно жалкое впечатление.

А.Д.САХАРОВУ — автору «Размышлений о мирном сосуществовании, прогрессе и интеллектуальной свободе»

Многоуважаемый товарищ Сахаров!

Мне показали рукопись Вашей брошюры и сказали, что Вы желали бы знать мнение Ваших первых читателей. Поэтому я позволяю себе в письме, не будучи с Вами лично знаком, изложить некоторые соображения, по необходимости самого общего характера; я лишь один раз быстро прочел Вашу глубокую и важную работу, побуждающую к размышлениям.

Важнейшая проблема — возможность конвергенции, сближения двух основных систем, существующих в современном мире. Это одновременно проблема и внутренней и международной политики (понимая слово политика в возможно более широком смысле). Несмотря на тесную связь обеих сторон развития, приходится все же, анализируя ход Ваших мыслей, отделить внутриполитическую проблематику от международной. Сформулированные Вами оценки и предположения в области внутриполитической в целом неоспоримы и реализуемы при определенном соотношении общественных сил. Предположения по международной политике не всегда точно сформулированы, во многом абстрактны. Возникают вопросы терминологические и методологические, то есть касающиеся самой постановки вопроса.

Мне думается, что обе мировые системы надо рассматривать в развитии: тогда перспектива ликвидации «разобщенности» (термин неточный) становится реальной; следовательно, я возражаю против предположения о подлинном сближении, а тем более слиянии (неверная терминология) существующих систем, таких, каковы они сейчас, но считаю, что историческое развитие приведет их к сближению (если не к общей гибели). Обе системы стремятся к одному и тому же пределу. Будет ли это катастрофа или «система Х» — об этом идет разговор. Пишу «система Х», чтобы было ясно, что речь идет не о подчинении одной системы другой, не об их механическом слиянии. Лично я уверен, что «система Х», к которой может прийти человечество в целом, если выживет, будет социалистической.

Итак, сама предпосылка прогноза на будущее и планирования развития в настоящем таит в себе возможность конвергенции, трансформации к социализму. В этой перспективе — спасение человечества. Стимулировать этот процесс надо уже сегодня, в этом я с Вами согласен. Но, формулируя на этой основе задачи в области международных и межгосударственных отношений, нецелесообразно излагать «благие пожелания», по самой природе своей уязвимые.

Правда, провозглашение некоторых общих принципов — важное дело. В настоящий момент необходимо предложить миру «пацифистскую программу», как назвал Ленин советские предложения в Генуе в 1922 году. Основы такой современной «пацифистской программы» содержатся в Вашей работе. Но, как и в 1922 году, общие положения, являющиеся порой мощным средством воздействия на общественное мнение, должны сочетаться с предложениями, хотя и универсальными, но реальными, и во всяком случае согласованными с реальными государственными интересами, которые не противоречат делу мира и спасения человечества. Тогда такие предложения не сможет оспаривать ни та, ни другая сторона. Желательно отделить предпосылки от следствий, вернее, первичные мероприятия от вторичных. В качестве примера, который мне запомнился, укажу на проект налога в 20 % для поддержки слаборазвитых стран. Такое мероприятие может быть лишь следствием новой политики во взаимоотношениях прежде всего обеих «супердержав» и изменения политической обстановки в западных странах; иначе произойдет то, что уже происходит: либо фарисейство, либо использование кредитов для антинародных целей.

Вы употребили выражение — «мировые идеологии», очевидно, имея в виду, что они заняли место мировых религий. Я бы не стал употреблять такую терминологию. Дело не только в том, что идеологии ещ не вытеснили религию. Вопрос об определении понятия «идеология» сейчас предмет глубоких исследований. К тому же современные идеологии зачастую лишены монолитности и цельности, и самый термин стал расплывчатым и переменчивым. Конечно, это — проблема далеко не только терминологическая. Парадоксальным образом, как раз догматики, оберегающие чистоту «идеологических риз», забыли, что идеология — производное от общественного развития; вредное или полезное «воздействие» на идеологию имеет те или иные результаты в зависимости от сложившейся в определенных условиях психологии людей и социально-экономических предпосылок. Ходячая формула: «невозможность мирного сосуществования противоположных идеологий» — сильное пропагандистское орудие, но по существу бессодержательная фраза. Когда мы говорим о мирном сосуществовании государств (или систем государств) с противоположным социально-экономическим укладом, то имеем в виду совершенно реальное и содержательное предположение, что противоречия между такими государствами не должны разрешаться силой оружия, военной силой. Но спор идеологий вообще, по природе, не разрешим силой оружия, да и вообще насилием. Более того, насилие ради осуществления идеи как таковой порочит эту идею (как идею). Идеи могут быть непримиримы, несовместимы, но они неизбежно сосуществуют в общественном сознании, в обществе да и в рамках всего человечества. Эту мысль я включил бы в современную «пацифистскую программу», причем, по-моему мнению, это не только не ослабило бы силы наших идей, а, наоборот, их укрепило бы.

Сформулированная мною мысль согласуется с ходом Ваших рассуждений и может служить аргументом против догматического ожесточения и бюрократического произвола в области культурной жизни.

Поскольку я считаю проблему преодоления бюрократизма и борьбы против бюрократизации государственной, экономической и общественной жизни — проблемой века (ей посвящена моя статья в «Новом мире» — «Бюрократия XX века»), я, конечно, склонен был бы усилить этот аспект в освещении внутриполитических вопросов, за самую постановку которых позвольте Вас поблагодарить.

Несколько терминологических замечаний, сложившихся при чтении.

При сопоставлении развития обеих систем модель «новая лыжня» не вполне правомерна в одностороннем толковании. Так, например, планирование народного хозяйства — это новая лыжня, которую мы пробивали ценой больших трудностей, частично объясняющих временную «потерю темпа».

Усиление классовой борьбы нельзя просто назвать мифом. Такая мысль возникает лишь потому, что слишком часто догматики, вульгаризаторы и просто безыдейные авторы переносят на современные социальные противоречия устарелые представления, критерии, либо подгоняют действительность под удобные для них схемы: наконец, существует жупел обострения классовой борьбы, используемый ради бюрократических интересов. По этому вопросу достаточно сформулировать мысль о необходимости свободного и творческого анализа современных форм классовых противоречий, а также иных социальных противоречий.

«Мировые демократические силы» — понятие расплывчатое; следовательно, их единство — ещ более неопределенное понятие.

Я запомнил выражение: «в маоистском смысле хозяева компартий». Такая обобщенная формула неверна и даже вредна. Тут необходима дифференциация и анализ конкретных условий.

«Временная победа правых тенденций», — несколько поспешная и неточная формулировка с самых разных сторон.

Точно так же мне представляются неточными термины: «левые коммунисты» и «левые западники», особенно в том контексте, в каком Вы их употребили.

«Многопартийная система» — вероятнее всего архаизм в современных условиях. Современному обществу жизненно необходима свобода обсуждения, дискуссий, сопоставления мнений и интересов различных социальных групп, демократический эффективный контроль над бюрократией (а то и технократией), но приходится усомниться в том, что такая цель в современном обществе может быть достигнута посредством устаревшей модели «многопартийности».

Итак, я написал обо всем, что запомнил и что думаю. Надеюсь, Вы воспримете мо письмо как выражение глубочайшего к Вам уважения и доверия.

Был бы рад, если бы Вы сочли возможным тем или иным способом подтвердить получение моего письма.

Гнедин Евгений Александрович, тел. К4-53-79

О ПРЕПЯТСТВИЯХ НА ПУТИ К ДЕМОКРАТИЗАЦИИ И ИХ ПРЕОДОЛЕНИИ

Академику АН СССР А.Д.САХАРОВУ,

математику В.Ф.ТУРЧИНУ,

историку Р.А.МЕДВЕДЕВУ

Уважаемые товарищи!

1. Мне удалось познакомиться с Вашим письмом руководителям партии и правительства от марта 1970 года, в котором вы с большой убедительностью говорите о настоятельной необходимости провести ряд мероприятий, направленных на дальнейшую демократизацию общественной жизни нашей страны…

…Оставаясь на государственной точке зрения и рассчитывая на поддержку руководства страны (только такой подход к делу и может быть эффективным), вы говорите: «Проведение демократизации по инициативе и под контролем высших органов позволит осуществить этот процесс планомерно, следя за тем, чтобы все звенья партийно-государственного аппарата успевали перестроиться на новый стиль работы, отличающийся от прежнего большей гласностью, открытостью и более широким обсуждением всех проблем».

Представление о «подконтрольной демократизации» есть и сильная и слабая сторона предложенного вами метода расширения демократии в жизни общества. Сила предложенной вами методологии: процесс демократизации, гласность, стимулирование инициативы с мест, демократическая перестройка работы средств массовой коммуникации, доведение экономической реформы до конца в е первоначальном варианте в соответствии с требованиями научно-технической революции и потребностями задержавшегося экономического развития, свобода творческой деятельности, — этот процесс преобразований не должен войти в противоречие с существующей в стране общественной системой и структурой руководства, не должен нарушить стабильность нашей государственной и общественной жизни. Всякий здравомыслящий человек согласится с этим; демократизация нам нужна не как самоцель и не должна быть источником неурядиц, а наоборот, должна обеспечить гармоничное развитие общества, благополучие населения в условиях подлинно всестороннего расцвета материальной и духовной культуры. Между тем слабость предложенной вами методологии заключается именно в том, что гармоничное развитие и научное руководство, вернее его осуществление на демократических началах, стало бы нереальным, если бы процесс демократизации находился под контролем такого аппарата, в котором, как вы справедливо говорите, преобладает «бюрократический, ритуальный, догматический, официально лицемерный и бездарный стиль».

Понятно, что и вы, и я далеки от того, чтобы эти эпитеты распространить на всех работников партийного и государственного аппарата, на все его звенья. Нет сомнения, что на различных уровнях, от самого высокого до низового, имеются советские патриоты, которые либо уже сейчас думают над проблемами демократической перестройки нашей жизни, либо горячо подхватили бы эти идеи, если бы им стало известно, что они поставлены в порядок дня. И тем не менее, мы вводили бы в заблуждение и самих себя, и других, если бы не констатировали, что бюрократический аппарат и выработанный им стиль работы — это серьезнейшее препятствие для прогрессивного развития страны на основах социалистической демократии. Ведь вовсе не исключено и прямое сопротивление отдельных звеньев аппарата проведению даже частичных мероприятий по демократизации общественной жизни и охране демократических прав. Нет надобности приводить в письме к вам примеры из совсем недавнего времени. Они вам хорошо известны. Подчеркну только в обоснование излагаемого здесь хода мыслей, что необходимость в защите прав человека возникла именно в связи с беззаконными и произвольными действиями бюрократизированных звеньев государственного, судебного аппарата и администрации, например, таких общественных организаций, как ССП. Ведь не от партии, не от государства как такового приходится защищать права отдельных граждан, попранные самым явным образом, а именно от бюрократов, подменяющих государственные задачи и государственную дисциплину охраной групповых интересов, причем эти лица, а порой и группы, не чураются прибегать к аргументации, заведомо противоречивой; выступая в качестве хранителей партийной идеологии, эти люди игнорируют те положения, которые они же ранее защищали с применением тех же репрессивных мер. Фальсификация идеологии — одна из типичных черт новой бюрократии, о чем я ещ скажу.

Таковы некоторые предварительные общие соображения, в силу которых я полагаю, что оздоровление жизни нашего общества на первых порах надо стимулировать не столько подконтрольной демократизацией, сколько демократическим контролем, ограничивающим возможность произвола и беззакония…

…Между тем объективное изучение предпосылок современного бюрократизма и других недостатков в общественной жизни, несомненно, требует творческого сочетания марксистского анализа процессов, происходящих «в базе и надстройке» с современными достижениями науки управления, исследования проблем информации и связи, кибернетических и математических моделей.

Под таким углом зрения надо исследовать, например, такую проблему, как противоречие между современными методами обеспечения эффективности «больших систем», народохозяйственных комплексов — с одной стороны, а с другой — вытекающей из этих новых методов управления централизацией в рамках крупномасштабных организаций, а отсюда бюрократизацией. Эти явления весьма отчетливо дают себя знать в развитых капиталистических странах, и анализ возникших там противоречий мог бы дать большой материал и для понимания происходящих у нас процессов. Речь идет о новейших предпосылках бюрократизации, за которые наша бюрократия не несет «персональной ответственности». Однако, несомненно, что отрицательные явления, возникающие в условиях научно-технической революции, усугубляются в нашей стране в связи с тем, что в ней уже сложился чрезмерно централизованный и бюрократизированный аппарат управления, о котором уже достаточно сказано.

С этой центральной проблемой связана проблема информации и обратной связи в управлении страной и экономикой. Анализируя значение этой проблемы для дела преодоления бюрократизма в интересах демократизации, обнаруживаешь переплетение объективных и субъективных факторов. Объективные факторы — это сложность обеспечения обратной связи в сложившихся в обществе «больших системах» при наличии непредусматриваемых и неконтролируемых помех.

Между тем трудности обеспечения обратной связи в общественной и государственной жизни — одна из предпосылок е бюрократизации. В этой области и субъективная прямая вина бюрократии весьма велика и имеет неисчислимые пагубные последствия. Неполнота, недостоверность, а порой и лживость информации, которую получает через газеты и радио советское общество, — настоящее бедствие. Но в этом сила — определенных бюрократических групп.

Надо отметить и то обстоятельство, что внутри самого государственного аппарата информация часто извращается; иными словами, действует дефектная система обратной связи. В результате может оказаться под вопросом обоснованность и эффективность решений, принимаемых в рамках крупномасштабных организаций, да и всей страны.

Из сказанного вытекает, что, поднимая вопрос о «подконтрольной демократизации» или демократическом контроле, надо бы поставить вопрос о разработке кардинальных проблем, связанных с эффективностью методов управления в свете научно-технической революции, проблем информации и обратной связи…

…Заключение. В дополнение к вашей позитивной программе гибкой демократизации я в отдельных пунктах моего письма попытался сформулировать конкретные предложения по различным вопросам.

Я исходил из того, что осуществление постепенной, планомерной, подконтрольной демократизации или новых форм демократического контроля требует предварительной подготовки, разработки ряда вопросов, относящихся к самым различным сферам государственной и общественной жизни. При разработке этих разнообразных проблем ключевой задачей должно быть преодоление, пресечение, предотвращение влияния и последствий бюрократизации нашей общественной жизни, противопоставление демократической инициативы и общественной активности произволу и интригам бюрократических групп.

Очевидно, что выполнение этих задач нуждается в определенном организационном обеспечении. В качестве исторического примера напомню, что в двадцатых годах существовала основанная Керженцевым и Гастевым так называемая «Лига времени». Ячейки этой организации существовали во многих учреждениях и на предприятиях, в состав бюро этих ячеек входили представители партбюро этих учреждений; задача «Лиги времени» была двоякой (обе стороны были тесно связаны): борьба с бюрократическими формами работы аппарата и рационализация (НОТ) производственных процессов.

Конечно, я не предлагаю просто через сорок лет в новых условиях возобновить деятельность «Лиги времени», к тому же существовавшей недолго. Но я выражаю убеждение, что из выдвинутой вами программы вытекает необходимость коллективной е разработки и подготовки в определенных организационных формах. Один из возможных вариантов — обращение к правительству с просьбой разрешить создание добровольного общества по разработке проблем рационализации и социалистической демократизации (проблемы научно-технического прогресса и экономики, острые проблемы сельского хозяйства и жизни на селе, запросы молодежи и больные вопросы, волнующие деятелей литературы и искусства). Поскольку бюрократические извращения сказываются во всех областях нашей жизни, в состав проектируемого добровольного общества должны были бы войти представители разных профессий, а результаты его работы могли бы оказаться полезными самым различным государственным и партийным учреждениям. Дискуссии в таком обществе были бы открытыми, итоги исследований публиковались бы для всеобщего сведения…

14/01/1971

(ГНЕДИН)

А.Д. САХАРОВУ

Многоуважаемый, дорогой Андрей Дмитриевич!

Вольномыслящий человек, сочувствующий Вашей деятельности, должен стремиться к тому, чтобы в той или иной форме оказать Вам посильную поддержку. А для того, кто уже подымал свой голос протеста против беззакония и произвола, выражая сво согласие с Вами, и даже участвовал в какой-либо предпринятой Вами акции, дальнейшая открытая поддержка Вашей борьбы — прямой гражданский долг. Это требование я отношу к себе, а между тем я сейчас этот свой долг не выполняю. Я воздерживаюсь от открытых выступлений по личным причинам, пожалуй, вполне уважительным, но, тем не менее, я вот уже скоро год испытываю горькое чувство, думая об этом или встречаясь с Вами и Вашей женой, соратницей.

Все же я пишу Вам это частное письмо, повинуясь внутренней потребности.

Я имел возможность прочесть Ваше предисловие к сборнику Ваших работ. Оно производит сильнейшее впечатление и внушает бодрость. Хочу сказать Вам, что я не только согласен с содержащимися в Вашей работе обобщениями, но мне также близок отраженный в Вашем предисловии личный опыт соприкосновения с определенной частью государственного аппарата.

Поясню: мне пришлось многие годы, работая в государственном аппарате, наблюдать механизм управления — и опыт, полученный мною, совпадает с Вашим. Когда мыслящий человек стремится участвовать в государственном деле, которому придает важное значение и в справедливости которого он убежден, то постепенно этот человек обнаруживает, что, как Вы сказали, — его нравственному чувству наносится ущерб. Я болезненно это ощущал, оказавшись в руках следователей и палачей (этот мой опыт отражен в моих неопубликованных работах).

Субъективный опыт соприкосновения с верхушкой государственного аппарата может служить дополнительным стимулом для обобщенных объективных выводов, которые Вы формулировали и на практике (в отличие от других) применяете. С социологической характеристикой лиц, в чьих руках находятся рычаги управления, и с пониманием всей сложившейся системы управления нашей страной связано практическое значение позиции, занятой Вами в отношении условий разрядки напряженности. Действительно, разрядка напряженности и реальное, подлинное мирное сосуществование в международной жизни останутся под вопросом и под угрозой, пока не изменятся методы управления нашей страной и вся внутриполитическая обстановка. Мне хочется привлечь Ваше внимание к историческому опыту. На протяжении всего периода между концом гражданской войны и вплоть до начала второй мировой войны внешнеполитические усилия по укреплению мира и предотвращению войны, да и вообще международное положение СССР, терпели ущерб из-за авантюр, перегибов и даже преступлений во внутренней политике (достаточно напомнить о международно-политических последствиях террора в деревне при раскулачивании или показательных процессах, но можно было бы привести и менее известные примеры).

Из сказанного Вы можете усмотреть, что в Ваших разногласиях с Р.А.Медведевым я на Вашей стороне, согласен с Вами. Собственно говоря, еще до того, как эта тема стала предметом полемики, я высказался по этому поводу, когда в отклике на Ваше выступление писал Вам, что «подконтрольная демократия нереальна, а нужен демократический контроль».

Из моего давнего письма Вы знаете, что я в принципе поддерживаю представление о конвергенции как неизбежном историческом процессе. Перечитывая теперь мои старые статьи в «Новом мире», я обнаружил, вернее восстановил в памяти, что эти статьи содержат — в подцензурной форме — аргументы в подтверждение того, что в обеих системах происходят сходные социологические и экономические процессы, и там и здесь личность находится в зависимости от крупномасштабных организаций, демократический контроль — злободневная задача, и в результате возникают сходные нравственные проблемы. (Позволяю себе преподнести Вам оттиски двух моих статей, в определенной части не потерявших злободневность).

Аналогия между процессами, происходящими в западных странах и в СССР, не ослабляет справедливости сформулированной Вами мысли, что «в условиях нашей страны нравственная и правовая позиция является самой правильной, соответствующей потребностям и возможностям общества».

Из сказанного мною по поводу проблемы конвергенции вытекает, что и в Вашем споре с А.И.Солженицыным я всецело согласен с Вами. Сформировалось мировое хозяйство, неразрывны и будут углубляться многообразные связи и формы взаимозависимости между отдельными его частями и элементами, складывается, впервые в истории, человечество как реальный фактор и как понятие осознаваемое людьми (чего не было в прошлые эпохи). Здоровый подъем национального движения с философско-исторической точки зрения не противоречит этому процессу, потому что национально-освободительная борьба и острое чувство национального достоинства фактически противостоят государственному и межгосударственному насилию, а не прогрессу человечества в целом.

Будущее нашей страны — и, если угодно, историческая миссия России, как ее понимали люди моего поколения, — может быть построена не на реакционных утопиях, а на включении нашей многонациональной страны через связь с Западом в процесс развития всего человечества.

Пишу Вам не программное письмо, но, собственно говоря, и не чисто личное. Я имею возможность заверить Вас (и это не голословно), что по всем затронутым проблемам именно Вы встречаете сочувствие и согласие у очень большого числа мыслящих людей, которые, к сожалению, лишены возможности заявить о своей поддержке и выразить лично Вам свои самые горячие чувства и глубокое уважение.

Выражением таких же чувств я заканчиваю свое письмо.

Май 1974 г.

(Е.Гнедин)

НА ПОРОГЕ

…Моя книга и эти заключительные очерки по форме посвящены пережитому и продуманному в тюрьмах и в лагерях. Но по существу мои «Записки» — исповедь. В них повествуется о проблемах, надеждах, но и и ошибках, иллюзиях, относящихся к различным периодам моей жизни и жизни страны. Я оценивал события с позиций сегодняшнего дня, но одновременно стремился отразить взгляды мои и моих сверстников, какими они были в то время, о котором я пишу.

Мои усилия по возможности объективно и критически проанализировать эволюцию страны и людей, а также мои признания в том, что даже в страшные годы я не полностью изжил иллюзии, — все это может вызвать…критические, даже саркастические замечания. Я считался с такой возможностью. Мой ответ на эту критику — моя книга в целом.(…)

Тяжко думать теперь, что по-прежнему злободневны многие горькие замечания, сделанные на протяжении более десятка лет. Таковы высказанные еще в начале семидесятых годов соображения о бремени сталинского наследства, от которого государство еще не освободилось; более того, к концу семидесятых это гнетущее бремя стало еще более ощутительным. Подмена средств и целей возведена в систему. Акты беззаконий, циничные судебные расправы по-прежнему остаются кровоточащей раной нашего общества.

Пожалуй, злободневно звучат слова Герцена:

«Консерватизм, не имеющий иной цели, кроме сохранения статус кво, так же разрушителен, как и реакция. Он уничтожает старый порядок не жарким огнем гнева, а на медленном огне маразма».

…Во всяком случае я счел бы отрадным, если бы в стране было побольше людей, отвергающих самообман насчет подлинных черт господствующей идеологии и форм государственного управления. Это — признак того, что страна найдет выход из лабиринта средств и целей.

Многое ввергает в тревогу, но кое-что внушает надежду. Наблюдается процесс, предпосылки и последствия которого еще неясны, он требует продумывания. Государство, государственный аппарат — с одной стороны, и общество — с другой, претерпевают эволюцию в противоположных направлениях. Партийно-государственный аппарат, опирающийся на конституцию 1977 года, приобретает все новые склеротические черты, между тем общество постепенно оживает, становится плюралистическим. Наблюдаются и зачатки еще незрелого политического плюрализма, но я имею в виду прежде всего разнообразие в мировосприятии, в мировоззренческих концепциях. Брожение в обществе при отсутствии гласности не означает, что исчезла обывательская инерция, инерция покорности начальству. Тем не менее идейное и духовное разнообразие — пусть еще в скрытых формах — есть проявление поисков выхода из лабиринта.

В этих условиях решающее значение имеет противостояние личности произволу и несправедливости. По сути это — тема моей книги. К настоящему времени применимы высказанные в книге мысли об условиях сохранения человеческого достоинства, о преодолении отчаянья, о путях духовного обновления.

Обществу, несомненно, придется в обозримом будущем преодолеть новый исторический рубеж. Источник осторожного оптимизма — в том, что в обществе пробивает себе путь глубокий процесс накопления духовной энергии и подлинных культурных ценностей. Исподволь закладываются предпосылки для того, чтобы будущие катастрофические перемены завершились возрождением личности и общества.

Суждено ли мне постичь, что таится там, по другую сторону порога?…

июнь 1978 г.

ЗАЯВЛЕНИЕ О ВЫХОДЕ ИЗ КПСС

Первому секретарю

Калининского райкома КПСС г. Москвы

от Гнедина-Гельфанда Е.А.

(парторганизация ГПИБ).

Ставлю Вас в известность о своем решении отказаться от звания члена КПСС. Возвращаю мой партбилет 04832370.

Я подверг пересмотру взгляды, побудившие меня вступить в партию в 1931 году и определившие мое стремление после судебной реабилитации в 1955 году добиться отмены постановления об исключении меня из партии. Хотя КПСС давно перестала быть союзом единомышленников, а проповедуемая ею идеология приобрела формальный, декларативный характер, все же с морально-политической точки зрения я считаю невозможным мое дальнейшее пребывание в партии. Я продумал свое мировоззрение в целом и переоценил свои политические взгляды в свете эволюции советского государства и таких событий, как подавление военной силой демократического движения в Чехословакии в 1968 году.

Огромное значение имеет для меня то, что начатое на XX и XXII съездах КПСС раскрытие преступлений прошлого и губительных методов управления страной было свернуто, а намечавшийся процесс оздоровления государства и общества приостановился. Ложь относительно прошлого тяготеет над настоящим, ложь о современном положении страны омрачает будущее.

На 81-м году жизни я уже не могу предполагать, что стану свидетелем неизбежных исторических перемен в советском государстве и обществе, которые насущно необходимы народу и при которых, может быть, пребывание в партии стало бы осмысленным.

Впрочем, принадлежность к партии вообще противоречит сложившемуся у меня на склоне лет пониманию жизни общества и смысла жизни личности.

13 августа 1979 г.

Гнедин-Гельфанд Е.А.

К шестидесятилетию А.Д.Сахарова

Андрей Дмитриевич Сахаров в изгнании. Под строгим надзором. Лишен переписки и контактов с людьми, не только с учеными и друзьями. Отрезан от мира. И все же можно с полным основанием сказать о нем словами Анны Ахматовой, относившимися ко Льву Толстому: «Конечно, он всегда и отовсюду слышен и виден — из любой точки земного шара, но уже как явление природы, ну, как зима, осень, заря».

Сходство между нашим великим современником и великим русским писателем прошлого — в огромном общественном значении их нравственного облика и подвига и в том, что оба этих выразителя чаяний человечества оказались в конфликте с властями своего времени. Эта трагедия имеет всеобщее значение.

Люди, убежденные в непреложности ценностей, гуманным и мужественным поборником и хранителем которых стал Андрей Дмитриевич Сахаров, всей душой с ним, обращаются мыслью к нему в день его шестидесятилетия и желают ему сил и здоровья.

21 мая 1981 г. Е.А.Гнедин

Когда глупец чернит картину мира,

Когда коварством хвастает злодей,

Меня старинная спасает лира —

Пою и вновь дышу вольней.

Как тяжко мне! Как больно ранит злоба,

Какое бремя трудное влачу…

Но не смирюсь: в страданиях до гроба

Разрушить мир мой я не захочу.

Во мне поет и память о любимой,

И верность светлой красоте,

И нежность тихая, и гнев неукротимый,

И страсть высокая к мечте.

Звучат слова и клятвы не впервые,

В них оправдание и смысл бытия;

Они — как слитки золотые,

И обесценить их нельзя.

Пусть каждый день настигнуть гибель может, —

Я вере в жизнь не изменю;

Пусть голод горестный и жжет, и гложет, —

Я мысль свободную храню.

Все видел я: бессмысленную участь

Злой нищеты, бесчинство подлеца,

Усмешку мерзкого и сытого лица…

Но ненавидя и любя, и мучась,

Своим путем пройду я до конца.

(1944 г., лагерь)

Из архива семьи Гнединых.