Выпуск 3. Новая петербургская драматургия

Дочь

Мать

Отец

Бабка

Отчим

Он

Муж

Эпизодические лица на балу

Часть первая ДЕТСТВО

ДОЧЬ. Это моя бабушка. Это мой отец. А это моя мать. Такой была моя семья до четырнадцати лет.

БАБКА (просто). Я давно живу на этом свете. И всего у меня в жизни было и хорошего, и худого, и нельзя сказать, чего было больше, кабы не война. Сгубила она все, проклятая. Вытянула все жилы, иссушила сердце и стали мы как обгорелые головешки. Трех сыновей потеряла я на войне. Да мужа в придачу. А все же оставил Бог младшенького. И хоть вернулся домой калекой, а все — живой… Ну а раз живой, жизнь пошла дальше. Женился, дом поставили, внучка народилась… Весело мне стало, бабке, отошло сердце. И хорошо живем, ладно… А что попивает мой младшенький, так это что ж… (Вздыхает.) Обида ему большая есть, калеченый он войной, обидно ему значит…

МАТЬ (нервно). У меня не было молодости. У нас ни у кого ее не было. Нашу молодость украла война, вши съели, окопы. В семнадцать лет девчонками ушли мы на фронт. Боже мой, что мы знали о войне, о жизни? Что понимали? Ехали на фронт весело, с песнями, как на праздник. А потом нас стали убивать. Всех. Подряд. И, казалось, лучших из нас, самых лучших!.. Столько полегло наших, что у нас обуглились рты и засохли глаза, и мы уже не плакали, а лишь убивали в ответ. О, как мы их убивали! До Берлина!.. Но не только ненавистью мы жили, нет. И шуткой, и песней, и радостью, и любовью. Да, да, любовью. Скольких людей перетасовала война, сколько романов прошло на наших глазах. Как мы любили! И как мы были горды и чисты! Когда Василий Пермяков, красавец, сибиряк, черноволосый и белозубый, с которым у меня была любовь, захотел остаться у меня на ночь перед отправкой на передовую, я сказала ему: «нет»! Хотя он плакал и говорил, что возможно его завтра убьют. Но я сказала ему «нет», и когда я узнала, что через два дня он погиб в атаке под деревней Обуховка, я не раскаялась!

ДОЧЬ (усмехаясь). Мать считает себя гордой, а сама родила меня внебрачно, да еще от однорукого, которого, как говорит, пожалела.

МАТЬ (задумчиво). Да, пожалела… Его я пожалела. Правда, потом я всю жизнь проклинала себя за тогдашнюю свою жалость.

(С тоской.) Добрый он, хороший… Ах, кабы не был он таким добрым, мне б легче было. Может и бросила бы его, ушла… да не могу. Как посмотрю ему в глаза… нет, не могу, реветь хочется, руки целовать.

ОТЕЦ (с тихой улыбкой). Меня Оля спасла. Оглушило меня, ранило. Огонь кругом, одежда на мне загорелась, шрамы вот на всю жизнь остались. А она меня из под огня-то и вынесла. Два километра на себе тащила. В огне, под пулями… Потом госпиталь, отлежался я. Руку отняли, правда. Оля приехала, ходила за мной. И такая она была нежная, ласковая, как… мама. Песни мне пела. Сейчас-то она не поет, не любит, а тогда весь госпиталь ходил ее слушать. И так у нее грустно-пронзительно выходило, что плакали мы… Полюбил я ее тогда. И она… такая ласковая ко мне была, к однорукому… И сказал я себе: вот, брат, коли не согласится женой мне стать, век бобылем проживу, никто мне, кроме нее, не нужен. (Радостно.) А она мне — дочку родила!..

МАТЬ (в отчаянии). Разве могла я ему сказать, что это не его дочь?!.. Лучше умереть!

ДОЧЬ. По правде говоря, я иногда сомневалась, родной ли он мне отец. Мать была красива, она и сейчас еще красива, на нее все смотрят. А он однорукий, жалкий, она его не любит, я знаю. И вот мне иногда казалось, что я вовсе даже и не его дочь, а что мать должно быть кто-то обманул, и тогда отец ее пожалел, и мать согласилась, потому что тот ее бросил. Так я иногда думала, и мне до слез становилось жалко и себя, и отца, потому что мне совсем не хотелось, чтобы он был не родным мне отцом, потому что я его очень люблю. Мама!

МАТЬ. Чего тебе?

ДОЧЬ. Скажи, ведь ты не любишь отца?

МАТЬ. С чего ты взяла?

ДОЧЬ. Я вижу.

МАТЬ. Тогда зачем спрашиваешь?

ДОЧЬ. Я хочу это услышать от тебя.

МАТЬ. А я не собираюсь перед тобой отчитываться. Что ты понимаешь: любишь — не любишь. Сопли утри.

ДОЧЬ. Я хочу знать, родной он мне отец или нет?

МАТЬ. Боже мой. Боже мой, что ты говоришь. Боже мой…

ДОЧЬ (торопливо, чтобы не заплакать). Я же вижу! Я же все вижу! Ты думаешь, я ничего не вижу? Как ты к нему… Как ты его… А он хороший, хороший! (Плачет.) Он лучше вас всех! А ты его обманываешь, я знаю! Я все про тебя знаю!

МАТЬ (растерянно). Доченька… детка…

ДОЧЬ. Я тебе не детка! Не смей называть меня деткой! Предательница!

МАТЬ. Замолчи, дрянь! (Опускается на стул, плечи ее вздрагивают.) Ну скажи, ты-то зачем меня мучаешь, зачем? Ты же мне дочь, зачем?..

БАБКА. Я все вижу, все знаю, он же мне сын. Я только молчу. Молчу, молчу. (Пристально смотрит на МАТЬ.)

МАТЬ (поднимает глаза). Что ты на меня так смотришь? Что ты на меня так смотришь, старуха? Почему ты все время на меня так смотришь!

БАБКА (пожимает плечами, равнодушно). Как я на тебя смотрю, касатка? Красивая ты, молодая, здоровая. Как не смотреть?..

МАТЬ. А ты не суди, старуха. Слышишь? Не суди! Знаешь, каково мне с ним жить, калеченым, знаешь?.. Ты может всего-то еще не знаешь, слышишь, старуха? Не суди!

БАБКА (спокойно). Бог рассудит. (Отворачивается.)

МАТЬ. Змея.

Лихо, яростно рванула гармонь. И чей-то молодой, бесшабашный голос вывел удалую частушку, и подхватили ее звонкие девичьи голоса. Мать с Отцом, оба подвыпивши, с гулянки. Они о чем-то шепчутся, смеются. Потом садятся рядышком, он ее обнимает. Гармонь стихает.

ОТЕЦ. Ах ты, Господи, тишина-то какая!.. А на том берегу смотри-ка, костры жгут, поют, что ли, слышишь ли?..

МАТЬ. Поют, Коль… Молодые… Весело им.

ОТЕЦ. Хорошо… И чего это так хорошо на свете? И эта ночь, и костры… И на душе так тихо… Олюшка, спой мне что-нибудь.

МАТЬ (смеется). Да что спеть-то?

ОТЕЦ. Что хочешь, голубушка, спой!

МАТЬ. Вот пристал. (Смеется, потом оборвав смех, вполголоса запевает.)

ОТЕЦ. Олюшка, ягодка моя, как ты поешь! Господи, наградил же Бог! Плакать хочется, Олюшка моя ненаглядная, единственная моя, любимая. Спасибо тебе, золотая моя, добрая…

ДОЧЬ. Какая низость! Какая гадость! (Топает ногой, чуть не плачет.) Гадость, гадость! Она же его не любит! Зачем она притворяется! Притвора! Притвора!

БАБКА. Эх, сынок, мало тебе счастья выпало. Бери его, бери, хоть урывочком, хоть с полынью да водочкой пополам.

ОТЕЦ. Мама!

БАБКА. Что, сынок?

ОТЕЦ. Жить-то как хорошо, мама!..

ДОЧЬ. Притвора! Притвора! Бабушка! (Бросается к Бабке.) Расскажи мне про войну!

БАБКА (гладит по голове, ласково). Что ж тут рассказывать? Я уж тебе все рассказала.

ДОЧЬ. Расскажи, как вас сожгли.

БАБКА (певуче). Ну, слушай… И пришли они тогда к нам. Понаехали на машинах, на мотоциклах, с собаками, гавкают по всей деревне. Партизан искали. Стали всех из домов выгонять. Шнель, шнель! И — та-та-та! Та-та-та! — из автоматов. А мы с сестрой в подвале схоронились. Дом-то наш как раз на отшибе стоял. Сидим, дрожим, зубы стучат. Слышим, погнали всех. Стариков, баб, детишек, собрали, значит, повели… Ну, завели в амбар, да двери закрыли, да и подожгли. А кто выскочить хотел, тех из автоматов… Это уж мы потом увидали, что сожгли их в амбаре. А в подвале-то мы тогда только вой слыхали. И такой, я тебе скажу, это был вой, словно из-под земли, словно из ада. Как мы вой-то тот услыхали, так и повалились замертво и два дня, чай, и пролежали. А уж когда вылезли, в деревне — ни души, ни немцев, ни наших. Одно пепелище. Так мы уж было думали: конец света. Одни мы и остались на всем белом свете мыкаться…

ДОЧЬ. Бабушка, а чего мать отца не любит?

БАБКА. Как не любить? Любит она, любит… Вот что, ложись-ка спать, а завтра по ягоды возьму…

ОТЕЦ. Я никому не верил. Злые языки, что собаки, лают почем зря, лишь бы облаять. Но однажды Оля забыла на столе письмо…

МАТЬ (узнала письмо, задохнулась). Шпионишь?

ОТЕЦ. Ты забыла его на столе. (Уходит.)

ДОЧЬ. Родители думают, что дети слепы и ничего не видят, а если и видят, то ничего не понимают. Я видела все и все понимала.

ОТЕЦ (он пьян и весел, подходит к Матери, ставит на стол бутылку). А?.. Олюшка! (Декламирует.)

А?.. А-а-а… То-то! Арап!.. Кружки на стол, Олюшка, слышь?

МАТЬ (отстраняясь). Уйди. Ты пьян.

ОТЕЦ (радостно). Ну да, пьян. И Дантеса застрелил! А ты — как жена поэта… должна меня ублажать, вот! А ну давай, сымай сапоги!

МАТЬ. Вот еще навязался на мою голову, пьяница непутевый. Холеры на тебя нет!

ОТЕЦ. Но-но! Ты на меня не ругайся. Ты на полюбовников своих ругайся.

МАТЬ. Что? Полюбовников? Полюбовниками коришь? Черт ты безрукий! Погубитель ты мой постылый! Душегуб проклятый! Чтоб тебе!..

ОТЕЦ (внезапно рассвирепев). Молчи! Шлюха! Не подходи! (Хватает табурет.) Убью!

МАТЬ. Грозишься? Ну убей! Убей ты меня, убей! (Плачет.) Господи Боже мой, да убей же ты меня! Зачем я живу на свете, мучаюсь, такая несчастная! Не люблю ведь я тебя, голубчик ты мой, не люблю, никогда не любила! Пожалела я тебя на свою голову разнесчастную! Другого я люблю. Боже мой, что же мне делать! Ох тошно мне, горько мне, постыло мне все, свет Божий постыл!..

ОТЕЦ (испуганно, дрожит). Ну, не надо, не надо… Голубушка моя, не надо… не надо…

БАБКА. Дети думают, что матери слепы и ничего не видят. Я все видела и сердце у меня болело.

ОТЕЦ. Я до войны художником хотел стать. Учиться мечтал в Москве. Очень я красоту любил. А после войны, после смертей, да пожаров, полюбил еще больше. Руку отняли, ничего, наловчился левой. В Москву, понятно уж, не поехал. А так, дома, для себя, люблю рисовать зверье всякое, птичек там разных, собак, забавные они. И столько у меня накопилось рисунков этих, что мать собрала их как-то все… да и на базар, в город, захотела продать… Да только никто не купил, обратно все привезла. (Смеется.) Видно, добро такое никому не надо. (Закашлялся.) Так я потом ребятишкам их нашим раздал, пусть забавляются. Все равно дома одно беспокойство от них, да и Оля недовольна, мусор, говорит, выброшу на помойку, грозится. Не выбросит, конечно… а только пусть лучше ребятишкам.

(Серьезно). Мама!

БАБКА. Что, сынок?

ОТЕЦ. Болею я, мама.

БАБКА. Поправишься, сынок.

ОТЕЦ. Нет, мама, не поправлюсь. Хоронить меня готовься, мама.

МАТЬ (надрывно). И чего ты заладил? Чего еще выдумал? Мучитель ты мой непутевый! Мало ты меня мучил! И с чего тебе помирать! Все вы, мужики, одинаковы, чуть в задницу что кольнет, помирать собираетесь! А мне-то что теперь делать, а? Мне что делать, спрашиваю? Мне-то уж давно помереть от жизни такой! И чтобы я больше ни от кого ни слыхала! И чтобы мне больше никто не заикался! Ни про какую смерть. Не то я первая в могилу лягу! Ох, сумасшедшие, сумасшедшие!..

ОТЕЦ. Мама, а что дедушка кашляет?

БАБКА. Болеет, сыночек.

ОТЕЦ. А что у него болит?

БАБКА. А все, сыночек. Старенький он, помрет скоро.

ОТЕЦ. А как это — помрет?

БАБКА. Богу душу отдаст, а тело бренное в землю закопают. Бог душу его на небо возьмет, и будет дедушка наш с ангелами жить.

ОТЕЦ. И я хочу на небо с ангелами.

БАБКА. Нельзя это, нехорошо маленьким помирать.

ОТЕЦ. Почему нехорошо?

БАБКА. Маленькие жить должны, для того и родили их, чтобы жить. А как состарятся, Бог и их заберет к себе.

ОТЕЦ. И тебя заберет, как состаришься?

БАБКА. И меня.

ОТЕЦ. И меня?

БАБКА. И тебя, сыночек.

ОТЕЦ. Мама, а кто раньше состарится?..

МАТЬ…Измотали всю душу! У нас врачи хорошие, вылечат! В город поедем, к Клавкиной сестре, у нее знакомые есть в больнице, вылечат, не от такого еще лечили! Завтра же и поедем, отпрошусь с работы и поедем, начальник у меня, слава Богу, человек, поймет, не на гулянку отпускает, мужика родного лечить. Завтра же соберемся и поедем… поедем…

Соберемся и поедем… поедем…

ДОЧЬ. Два месяца отца продержали в городской больнице и выписали. Приехал он домой худой — худющий, жалко смотреть. И все улыбался зачем-то… Зачем он улыбается, когда еле ходит, когда смотреть на него страшно, зачем?..

ОТЕЦ. Я как догадался, что помру скоро, успокоился. Легко мне стало. И так хорошо! Знаю, что недолго осталось, и как же я все это полюбил! Пуще прежнего!.. Хорошо мне стало, но и грустно, и так другой раз защемит — землю готов грызть!.. Ласковое время досталось мне напоследок. Солнышко утром встает рано, выйдешь из дома — каждая травинка под тобой радуется. Господи Боже мой! Да сколько же красоты этой бесконечной по всеми миру разлито!.. Разве живой человек о земле холодной помнит? Ай, обойдется, думаю. Только не обойдется, нет. Чувствую, слабею я.

ОТЕЦ (ласково треплет ее по волосам). Чего куксишься? (Усмехаясь.) Или меня жалеешь?

Ты, дочка, мать береги. Слышишь? Она у нас хорошая.

ДОЧЬ. Злая она, вот!

ОТЕЦ. Нет, Дочка, она не злая. Мать твоя добрая… Несчастливая она только.

ДОЧЬ. А ты? Разве ты счастливый? Это ты зря… Первое мое счастье — мать твою полюбил. Второе — живым с войны вернулся, ну, а третье мое счастье — ты.

ДОЧЬ (бросается к Отцу). А болеешь зачем, папка? Зачем умирать собрался? (Задыхаясь.) Лучше она пусть умрет, лучше бы она, она лучше!

ОТЕЦ (лежит). Тяжело мне… трудно… дышать тяжело… Грудь мне давит… вздохнуть бы!.. Недолго уж… а все думаю, все додумать не могу. Зачем жил? Зачем все живут? Зачем умирают, вот! На войне не думал. Смерть видел, в обнимку ходили с ней, столько смертей, а не думал. Понятно все было… А теперь вот — не понимаю! Что это — смерть? Зачем? Не хочу! Несправедливость!

К постели Отца подходит Мать. Отец лежит, уткнувшись в подушку. Виден лишь один его глаз, пристально, напряженно и пронзительно уставившийся на Мать. Некоторое время всматриваются друг в друга.

ОТЕЦ. Сядь.

МАТЬ. Принести чего попить?..

ОТЕЦ. Не надо.

МАТЬ. Господи, смотришь-то чего так…

ОТЕЦ. Не буду скоро, терпи.

МАТЬ (всхлипнув). Господи, говоришь-то чего…

ОТЕЦ. Ладно, иди. Ну, кому говорят, иди. Иди! Я один хочу.

МАТЬ (со стоном опускается на колени). О-ох! Прости!.. Прости ты меня, родненький… перед смертью… прости… У Бога-то я потом вымолю… ты прости… Что же это я, окаянная, наделала… Ведь меня убить мало… Грех какой на душу взяла… Дочь моя…

ОТЕЦ (страшно кричит). Молчи! Ты-и!.. Молчи!.. Все! Знаю!.. Уйди! Христа ради, уйди!.. Прочь! Прочь пошла! Простил! Все!.. Уйди ты! Моя она! Слышишь? Моя! У-у-у!..

ОТЕЦ (заметавшись). Жить хочу! Жить! Я, может, и не жил-то еще! Эх, кабы все снова, да не так бы, воротить! Воротить! А!.. Вот оно! Вот!.. Что?.. Уже?.. Пора?.. Погоди! Погоди еще, погоди ты! Не хочу! Не сейчас! Страшно-о!..

ДОЧЬ. Бабушка, папа умер.

БАБКА (сложив к ногам вязанку дров, сняла рукавички, обтерла рукой уголки губ, спокойно.) Ну, что ж…

МАТЬ (с воплем). А-а-а! Уме-е-ер!..

БАБКА (вполголоса причитает).

(Кончив причитать). Отмучился.

МАТЬ (скривив губы, горько). Вдова!

ДОЧЬ. У меня умер отец. Как странно.

МАТЬ (резко выпрямляясь). Ты готова?

ДОЧЬ. Готова.

МАТЬ (подходит к Бабке). Ну, надумала?

Тогда приезжай, если что… Не за тыщу километров едем, адрес знаешь.

БАБКА. Поезжайте с Богом.

МАТЬ. Сядем.

МАТЬ (встает, целуется с Бабкой). Прощай, не поминай лихом.

ДОЧЬ. Бабушка! Бабушка миленькая, я приеду, я буду приезжать, только ты не плачь, бабушка! Я скоро приеду!

МАТЬ. Ну хватит разводить сопли! Опоздаем!

БАБКА (улыбаясь). Они уехали навсегда.

Часть вторая ЛЮБОВЬ

ДОЧЬ. О чем ты думаешь, мой принц, мой сфинкс, моя загадка? Когда ты говоришь со мной — так странно! — я почти не понимаю тебя, ибо слушая слова, я слышу нежность… Слова любви запекли мои губы любовным жаром. Мне хочется закрыть глаза.

ОН. Руки твои, любимая, белее слоновой кости, нежнее ласкового ветерка, дующего с моря, приносят отдохновение и прохладу.

ДОЧЬ. Руки твои, любимый, сладостное кольцо, крепость. О если бы вовек мне не вырваться из их плена! О не снимай цепей — пойманной птице больше не нужна воля!

ОН. Лицо твое, любимая, светло и печально, подобно Луне; хорошо путнику, которому она освещает дорогу во мраке, ищущему Пути.

ДОЧЬ. Лицо твое, любимый, — ослепление глаз моих, немота губ, жар сердца — подобно солнцу. Горе мне, если тучи закроют его от меня надолго, — ибо я не перенесу тьмы!

ОН. Тело твое, любимая, — гибкий ивовый куст, — ни ветер, ни ураган не сломают его ветвей. Раскаленному зноем телу сладостно погружаться в прохладную негу вод.

ДОЧЬ. Тело твое, любимый, — струящийся сноп света, дрожь плоти моей, оставляющее ожоги пламя — испепели или возьми к себе! Бедной былинке сладостно отдавать себя Солнцу, умереть в его объятиях — ей отрада.

ОТЧИМ (ужинает, добродушно). Хорошая ты баба, Леля. Мужики мне завидуют, слышь? А вот гонору в тебе, что в кобыле необъезженной. Мужик-то у тебя, видать, никудышный был. (Шлепает жену по заду.) Ниче, я тебя воспитую!.. Я ведь что? Я на вас вкалываю. Ты это пойми. Мне не жалко. Но надо справедливость. Она мне кто? Падчерица. Ну и получай. По своему разряду. Я ведь в три смены работаю, ты это тоже учти. Есть-пить мне надо? Я люблю, чтобы в доме у меня водочка всегда, закусочка в холодильнике — культура что б. Я ведь как привык: пришел со смены — умылся — разделся, чистота-порядок. Водочки выпил, обедец проглотил, газетку почитал, телевизор включил — кино-футбол, лежи-смотри. В постелю лег — бабу под бок. (Смеется.) Смотри — рифма! (Жует.) А другое — баловать ни к чему. Пусть спасибо скажет, что учим, да кормим. А то полезли все… Фу-ты, ну-ты!.. В актрисы!.. Мы, пскопские!.. А актрисы все — шкуры! Мне что… принесет в подоле… Ты — мать, смотри сама. Вышвырну с недоноском. Я к тому, что у нас ведь и свои могут быть, а? (Щиплет жену.) Что? Посуду убрать? Убери. Порядок, он прежде всего, да. Я до тебя с женщиной жил. Из нашего цеха. Порядок знала… К мастеру ушла. На повышение. (Смеется.) Ядреная!..

МАТЬ (одна, с виноватой улыбкой). Когда женщине за сорок, и когда все еще хочется жить, не приходится особенно выбирать, не правда ли? И что делать, если рядом с тобой оказывается совсем не тот, с кем бы ты хотела разделить свою жизнь, опять не тот, теперь уже навсегда не тот, пусть! Лишь бы не сидеть волчицей в четырех стенах, когда весь дом гудит от праздничного застолья, и когда раздаются грубые, пьяные мужские голоса за стенкой и визгливые, хмельные голоса их женщин. Они поют и дерутся, и спят вместе. И рожают детей, и снова дерутся, и спят… Я была красива и я тысячу раз могла устроить свою жизнь, а теперь — последнее благо, дарованное мне судьбой — не сидеть волчицей в четырех стенах по праздникам, когда весь дом гудит как потревоженный улей, печь пироги, пить водку и смотреть на толстые пальцы с нечистыми ногтями взявшего меня мужчины, готовить много еды, слушать его пьяную болтовню, разделять его пьяную постель, как все… Как все.

ДОЧЬ (с письмом).

ОТЧИМ (ворочается в кровати). Где шляется твоя дочь?

МАТЬ (с протянутой в руке телеграммой). Доченька, бабушка умерла!

ДОЧЬ. Что?..

ОН. Мне надо уехать, Роза.

ДОЧЬ. Ты хочешь покинуть меня, любимый? Уже? Так быстро? Луна не успела дважды осеребрить небо. Я не успела еще привыкнуть к счастью. Не покидай меня, я стану плакать.

ОН. Я скоро вернусь, Солнце.

ДОЧЬ. Ах нет, неправда!.. Возьми с собою меня, любимый! Я мальчиком переоденусь, слышишь? Я стану за тобой ходить легче тени. Не уходи, я без тебя умру, радость!

ОН. Прощай.

МАТЬ. Доченька, бабушка умерла…

ДОЧЬ (очнулась, мечется). О погоди!.. О если ты уйдешь… Погаснет солнце… Высохнет источник… Покроется коростою земля. Я захлебнусь в отчаяньи как в море. Холодный ужас мне раздавит сердце. Глаза ослепнут — дай поводыря! О оглянись!.. О если ты увидишь мои глаза, кричащие от боли!.. О если и тогда уйти посмеешь, я прокляну!.. О Боже, Боже…

(Сникает). Прости. Безумна я. Иди, куда захочешь. Прощай.

МАТЬ. Доченька, бабушка умерла…

ДОЧЬ. Что?..

БАБКА (улыбаясь). Зимой-то и мухи мрут. А чуть солнышко пригрело — и зажужжали под окнами, откуда берутся. И я, что муха, зимой меня из дому не выманишь. Лежу, как медведь в берлоге и есть неохота. Разве когда соседка прибежит, принесет что, сготовит — ноги у меня ослабли, ходить-то я уж не могу сама. А весной выползаю помаленьку на крылечко, да и сижу так, пока солнышко греет. Уж как хорошо! Как славно. Травка молоденькая старается, лезет. Почки набухли, как у роженицы грудь, того и гляди — молоком брызнут. Птички, кто кого перещебечет, поют, заливаются… Так бы вот весь век и сидела. Да и думаю, превратиться бы теперь в камень, только чтоб видеть все, да слышать, да чуять… А и помереть если, так летом. В землю-то холодную ох, как не хочется, в холодную, да сырую, да морозную… А скоро уже, скоро, зовет меня последненький мой.

ДОЧЬ. Бабушка умерла… (Дотрагивается до живота.) У меня будет сын, похожий на тебя, солнце.

ОТЧИМ (жует). У нее будет ребенок?.. Сволота!

ДОЧЬ (молитва). Господи, дай мне его, силы мои на исходе. Дай мне его на час, чтобы можно было этот кусочек жизни растянуть на полгода воспоминаний. Господи, зачем нужна тебе моя мертвая жизнь? Дай мне напиться живой влаги или возьми к себе мои усталые глаза, погаси их. Господи, возьми меня за руку и подведи к нему. Дай коснуться мне его тела, губ его ярчайших.

ОТЧИМ (один за столом, пьян). Ах ты-ы!.. Морда жидовская!.. Кто хам? Я?.. Я коммунист!.. Я уже в партию вступил, когда ты своим необрезанным… пеленки мочил!.. У меня стажа партийного больше чем у тебя зубов во рту! Христопродавец. А у меня душа есть. Понял? Знаешь ты, что такое душа российская, нюхал — нет? Я-те дам понюхать. Ты у меня понюхаешь… Да-а, брат, душа-а… она потемки. Ой, потемки!.. А только теперь в ей свет провели… лампочку Ильича. А ты мне, мля, харя твоя сионистская, в лампочку мою возьми и нахаркай!.. Продали Россию! Продали, а?.. Хто продал? Покажись! Я тя!.. (Рыдает.) Родина моя милая!.. Мамка моя!.. Кто ж тебя, мамка моя… во все места?!..

МАТЬ (отчужденно). Разведусь я с тобой, Володя. Не человек ты.

ОТЧИМ. А-а-а… и ты-ы! Приблудилась, кошка паршивая!.. Не человек я, говоришь? А кто?.. Вошь, да? Вошь! Тля! Таракан! Мышь серая! (Встает на четвереньки.) Пи-пи-пи!.. А кошка его цап-царап! И нет мышонка! А квартира вся целикомшеньки кошке блудливой! (Пригибает ее за шею к полу.) Кошке блудливой! Ах ты!.. Деревенщина! Скобариха! Заполонили город! Понапрописывались! Татарва! Спасу от вас нет!

(Отчим спокойно). Валяй, разводись. Я себе бабу всегда найду. (Неожиданно тоскливо и мощно запевает.)

(Плачет.) Господи! Отчего это так погано жить на свете, а?.. Ох, тошно мне, мерзко мне, скучно мне, Господи! Так бы вот… порешить-тя, что ль?.. Лелька!.. Лелька, постой, не уходи!.. Не уходи ты от меня, душа человечья! На-ко тебе, вот, на! (Сует деньги.) Тыща рублей! Тебе, тебе, на шубку, слышь? Купи! И девчонке… чего надо, купи, я еще дам! Еще! Не веришь? Все! Отдам!! Все!! Ни-че не жалко! Приходи-бери! (Распахивает окна, орет.) Эй, люди! Люди! Ты, парень! Парень!.. Да не бойся, да ты, ты! Подь сюда, слышишь? Подь сюда, говорю, сволочь! Царство свое раздаю! Бери — кто хошь! Кто хошь! Бери! Ну?! Пользуйся! Зачем хаму хоромы? Хам — дак ты и живи по-хамски! По-хамски!.. Растелевизорился! Скоттина!.. В хлев его! В хлев! К свиньям! (Запевает.)

ДОЧЬ-КОЛОМБИНА (кровь прилила к щекам, задыхаясь, шепчет). Сердце, пойманный зверек, желтый цыпленок, птица! Грудь не клетка, успокойся, не рвись, тише! Он приехал! Приехал! Боже…

ПЬЕРО (поет).

ТОРГОВКА ЦВЕТАМИ. Хризантемы, хризантемы, хризантемы, хризантемы…

Первая пара

ОНА. Ах, Эфрос! Ах, Эфрос! Ах, «Три сестры»! Ах, «Три сестры»!

ОН. Я вам достану, я же вам обещал, моя прелесть, я вам достану! (Целует в шею.)

ОНА (смеется). Ой, щекотно, щекотно, умираю…

Вторая пара

ОНА (задыхаясь в танце). Такое мини-мини… потом бикини… Но, главное, ты представляешь, мини!..

ОН. Мы провинциалы, старушка, но и в провинции, представь себе, возможен кое-какой ренессанс!..

ОНА. Ах, Боже мой, как я устала без ренессанса!

Третья пара

ОНА. В Москве два Университета.

ОН. Но позвольте…

ОНА. Не позволю, не позволю! Ломоносова и Патриса Лумумбы!

ОН. Чего?

ОНА. Лумумбы! Лумумбы!

Четвертая пара

ОН. Хотите, я открою вам страшную тайну? Кто убил президента Кеннеди?

ОНА (распахнув глаза). Конечно!

ОН (делает страшное лицо). Я!

ОНА. Фи! Какая гадость!

ОН. Шутка!

Пятая пара

ОН. У меня усы как у Сальвадора Дали. Я вообще похож на Сальвадора Дали. Я напишу ваше тело в виде набора закрытых ящичков и только в животе мы сделаем огромную круглую дыру сквозь которую будет просвечивать море с прыгающими вверх дельфинами…

ОНА (восторженно смотрит ему в рот). Вы гений! Гений! Скажите, когда же наконец волна сексуальной революции докатится до берегов Невы?

ОН. Разве вы не чувствуете, она уже плещется у ваших ног?

ОНА. Ах, Боже!..

ТОРГОВКА ЦВЕТАМИ. Хризантемы, хризантемы, хризантемы, хризантемы!..

КОЛОМБИНА (восторженно). О мой мальчик с хрустальным телом, вкус губ твоих ярчайших сводит меня с ума и в объятиях твоих серебряных рук я каждый раз умираю, умираю… О холодный мрамор твоего дворца, заключающий в себе солнце, не оно ли сжигает мое чрево, стоит мне ступить на его порог, я сгораю, сгораю… О благоговеющий раб, целующий руку своему господину, и у Бескрылой нет другого желания, чем быть до кончика ногтей тебе принадлежащей вещью, вещью…

ОН. Я больше не люблю тебя, Солнце.

ОН (молитва).

ДОЧЬ (поднимает голову от земли. Воет). Бабушка моя родненькая… Папочка мой родненький… Спасите меня, миленькие… Пожалейте меня, родненькие… Образумьте свое дитятко… Пожалейте свою кровиночку… Научите уму-разуму… У меня больше нет сил… нет сил… нет сил…

ОН (эхо). Господи, дай ей силы… дай ей силы… дай ей силы.

МАТЬ (улыбаясь). Отчего это теперь нет монастырей, куда можно было бы уйти всем уставшим, всем бесприютным, всем обездоленным, всем бездомным… Отчего это нет монастырей, я бы взяла свою бедную душу, как девочку за руку, и привела бы туда, где вечные тишина и покой и отдохновение от бремени жизни. И бедная моя душа отдохнула б, ибо устала она жить на этом свете и глядеть, что происходит на нем, и нет ей ни в чем радости, постыло ей все земное, все земное ей кажется тленом, бессмысленно вертящимся колесом поднимающей пыль телеги, плетущейся в никуда…

БАБКА. О как стара земля, все еще цветущая жизнью… Моя цветущая некогда грудь раздавлена ее тяжестью и тяжело дышать… О как поет ветер, как воет пурга, как крутит метель, заносит грудь мою снегом, ставшую плотью земли, грудью земли… О как покойно лежать — грудь матери-земли — мне пухом… О как трудно лежать с раздробленным — матерью-землей — сердцем… Сладка жизнь, страшна смерть… страшна жизнь, сладка смерть… Ох, да не ложитесь вы так рано в землю, детушки!..

ОТЕЦ.

МАТЬ (с радостной улыбкой). Я поставила за вас свечки, Коля, и какая-то добрая старушка научила меня молитве…

ОТЕЦ (далеко).

ДОЧЬ (с улыбкой). Дешево продам. Кому нужно сердце?.. По сниженной цене… Дешево продам… Эй! Эй, вам не нужно сердце, дешево продам!.. Кому нужно сердце? Даром отдаю…

Часть третья ЖИЗНЬ

МУЖ (стоя в дверях, с улыбкой). «Ну, так сколько же их у тебя было до меня, дорогая, а? Ты назвала пятерых. Что ж, пять так пять. Я не возражаю. Кругленькая цифра, не так ли?.. Однако, если учитывать твой возраст и м-м… известный темперамент, заниженная… чрезвычайно!.. Пятеро, так сказать, сам-мых главных в твоей жизни. Недурно… Ну, а сколько их было — не главных? Проходных? Случайных? Десять? Двадцать? Тридцать?.. О Боже! Я женился на уличной женщине, кошмар!

Так скольких же мужчин обнимали эти нежные ручки?.. Ну расскажи мне, киска, у тебя это здорово выходит. В первый раз я даже чуть не прослезился. Ну? Давай, начинай, кто у тебя там был первый? Муж? Да? Нет? Ах, да! Этот ужасный тип, который оказался таким подлецом и которого ты даже не засадила в тюрьму! Ну, что же было потом, детка?.. Потом… потом нас бросил художник. Зато потом мы бросили киношника, так? Я правильно перечисляю? Дальше… насколько я помню, был вечный студент, который, царство ему небесное, совсем спился с матушек и утонул в Черном море. (Поет.)

Ну, а потом… у нас появился оператор газовых котлов. Рабочий, так сказать, момент в нашей биографии. Он же, правда, по совместительству, поэт. Ты чувствуешь, дорогая, явно прослеживается движение вниз по социальной лестнице женихов. И, наконец, я! Люмпен. Деклассированный элемент. Бывший рэжиссрэр, а ныне лицо без определенных занятий. Приехал завоевывать экс-столицу. Я, Анатолий Шестой, муж шлюхи!

ДОЧЬ. Ужинать будешь?

МУЖ. Ужинать?!.. (Смеется.) Ах ты моя кроткая!.. Прелесть! (Внезапно.) Буду! Вот представь себе — буду! Я голоден. Как сорок тысяч братьев! И вообще… почему это до сих пор не накрыт стол?.. Сколько раз повторять, когда муж приходит с работы, он уже на лестничной площадке должен ощущать… вдохновляющие пары сборной солянки и горячий жир котлет должен ударять ему в нос, пока он в передней снимает свои калоши. (Принюхивается.) Докторская колбаса с яишней. Опять.

Между прочим, ты знаешь, из чего делают докторскую колбасу? А?.. Не слышу. Ну что ты молчишь? Скажи прямо: знаешь или не знаешь? (Кричит.) Знаешь или не знаешь?!

ДОЧЬ. Из мяса.

МУЖ (смеется). Из мяса!.. Нет, вы поглядите на эту святую. Наивная ты моя!.. Ты вообще… ежели чего не знаешь, так лучше спрашивай, не стесняйся. Потому как ты хотя и петербургская актрю-юса… на сценах там разных… трул-ля-ля… (Грозно.) А театр у тебя говенный! Согласна?.. Так вот, я тебе отвечаю: докторскую колбасу делают из рыбы, почему ты каждый день кормишь меня вонючей рыбой?

ДОЧЬ. Потому что у нас нет денег на мясо.

МУЖ. Сто-оп, стоп, стоп! А вот тут давай разберемся! Тут я буду с тобой спорить. Во-первых, мясо… мя-со! Улавливаешь? Натуральное мясо стоит дешевле, чем докторская рыба. А во-вторых, если тебя не устраивает мой заработок…

ДОЧЬ. Меня устраивает, оставь меня в покое.

МУЖ. „В покое“ — это как?.. Как это — „в покое“?.. Это значит „извольте вам выйти вон“? Это значит, нам указывают на дверь?

ДОЧЬ (вздыхает). Слушай, помолчи, а? Мне же нельзя…

МУЖ. Чего тебе нельзя?.. Чего нашей киске нельзя? Ну-ка, ну-ка, скоренько, на ушко, чего нашим девочкам нельзя?

ДОЧЬ. Волноваться.

МУЖ. А почему? Почему? Ну-ка, киска, иди сюда, ну-ка, расскажи. (Сажает ее на колени.) Расскажи нам, почему тебе нельзя волноваться? Ну, быстренько. (Скользит руками по животу.) Почему нам нельзя волноваться, пупсик?

ДОЧЬ. Потому что я беременна.

МУЖ. Потому что мы беременны! Ах ты… (Бьет себя по щекам.)…старый дурак! Козел! Беременную киску… вот тебе! вот тебе! — волновать! Садись, садись, моя цыпочка, садись мой цыпленочек, моя кошечка, дай твой котик тебя покормит, у киски скоро будут котятки ну, открывай ротик, — ам! Ну? Скушай рыбки. Это ничего, что она из колбасы. А может киска хочет солененького огурчика? Или кетовой икорочки? Тресковой печеночки? Мяса? Сыру? Яиц? Простокваши? Какие там, черт побери, еще бывают продукты! Ну скажи, твой котик расшибется в лепешку, но принесет своей беременной кошечке мышку! (Щекочет.)

ДОЧЬ (отстраняясь). Перестань.

МУЖ. Ах ты моя шалунья-хохотунья. А ведь признайся, киска, ты не ожидала, что твой котик на тебе женится, а? Ну, честно. Положа руку на сердце — не ожидала! Э-э-э… Ведь сколько их у тебя перебывало… хмырей! И ведь ни один! Ни один, сволочь, не пожелал! Все свалили. Один я, как последний дурак… Ну, ладно, хватит, замнем. Э… это что?.. Опять слезы?.. А — про любовь?.. А где же — про любовь?.. Любви-то нету?!.. Да ла-адно. Я ведь, в общем-то, ничего против не имею. Я к тому, что б ты помнила и была благодарна. Ценила, что б. Ты хоть понимаешь, что я для тебя сделал? А? Понимаешь или нет? Ну, что, что, перечисли. По пунктам перечисли… Хорошо, я сам. Женился — раз. Ребенка подарил — два. Ну? Дальше-то? Все, что ли? А спит с тобой кто? Пушкин? — Три!.. А квартиру приватизированную, елы-палы, ты из-за кого получаешь?! Может, ты еще скажешь — это, мол, мать с отчимом… А что — мать с отчимом? Деньги дали?.. Да деньги — тьфу! Если бы не я, сопели бы вы на своих деньгах до второго пришествия… Деньги!.. Да я на эти деньги чихал! Я ж вас облагодетельствовал! Я ж вас одним свои появлением осчастливил! Я вот женился, прописался, туда-сюда — переспали — и… что? Ну, что, что?.. (Указывает на живот.) — И смысл жизни появился!.. А ты говоришь — деньги!.. Да я ради денег никогда не жил и жить не собираюсь. Мерзость какая — деньги!.. Я тебе не какая-нибудь коррумпированная сволочь!.. Ты за честного человека замуж шла! Я из-за презренного металла уродоваться не стану и в тюрьму садиться не хочу! Ты меня на преступление не толкай! Ишь чего выдумала — мужа в тюрьму, а сама тут в однокомнатной квартире… И чтобы в моем доме разговоров больше о деньгах не было!.. Мне лично вообще квартира не нужна. Я могу жить… в Австралии! Выучу, блин, английский — только меня и видели! Как Гриша Голубовский. Или, может, ты считаешь, — это ты меня облагодетельствовала, а? Приехал, мол, бедный провинциал, денег ни шиша, а тут девушка ему полустоличная в постель — прыг! Да еще и предложение сделала, женила на себе, ребеночка ему — голи перекатной — родила! Предки от счастья на стенку лезут! Квартиру из последних жил покупают, а он, мля, морду еще воротит!.. Может, ты так думаешь, а? Нет? Ну, а как ты думаешь? Как? Я ж не телепат. Мысли твои читать не умею. О чем молчишь — не ведаю… А только если ты так думаешь, то напрасно. Я бы еще такой вариант мог себе отгрохать — пальчики оближешь. По крайней мере помоложе лет на… десять, пятнадцать, двадцать. Вон у вас какие огурчики по скверикам растут! Ты ее — ам! А она в зубах — хрусть! Это тебе не жеваная докторская колбаса с яишней!.. А вообще — преклоняюсь!.. Как ты меня облапошила — это я молчу! Молчу! Преклоняюсь! Снимаю шляпу!.. Если уж честно, я вообще хотел нормальный фиктивный брак. Мне эти фигли-мигли, страсти-мордасти, ребенки-пеленки — ни к чему. Сыт по горло! Я хотел, наконец, нормально устроить свою жизнь. Понимаешь ты это или нет? Нор-маль-но! (Передразнивает.) „Ах, Толик, ты будешь абсолютно свободен! Наши отношения ничего не меняют! Ах Толик, ты только не сердись и не придавай значения, я беременна“!.. Она беременна, а я — не придавай значения!.. Вот и надо было — не придавать!.. Вот возьму — и не придам! Не придам — и баста!.. Наступлю на горло последним остаткам собственной порядочности — и не придам!.. Это тебе нужна твоя беременность тебе, а не мне!.. Тебе нужна?.. Пожалуйста! На! Бери! Пользуйся мной на здоровье! А мне она не нужна! Я не хочу быть мужем! Я не хочу быть отцом! Я хочу быть просто человеком! Нормальным, свободным человеком! Чихал я и на отцовство, и на свои мужские обязанности — апч-хи! Понятно?

ДОЧЬ. Тебе сорок два года уже…

МУЖ. А-а-а, дошло наконец!.. Вот именно, сорок два!.. Тебе — уже сорок два, а мне — еще!.. Усекла границу? Мне — еще, а тебе — уже! А мне — еще! Дура беременная, рожать еще собралась, кто теперь только рожает!.. Думаешь, твой ребеночек спасибо тебе скажет?.. Выродила на свою голову безотцовщину!.. Больно ему надо в эту мерзость вырождаться… Он потом тебе своей безотцовщиной так по голове шарахнет — света белого не взвидишь!.. Ребеночка ей, вишь, захотелось, дуре… (Со слезой.) Во-он их сколько!.. По подвалам! Да по тюрьмам! По острогам! Да по каторгам!.. Феденька! Федор Михалыч! Слезиночку моему ребеночку утри, а?!.. Ну, чего смотришь?.. Молчишь тут… целыми днями. Слова от тебя не добьешься. А ребеночек наш… (Надрывно.) На нарах! С киллерами! Петушком!.. Ну? Ну, скажи, скажи, что ты хочешь сказать, ну?.. Ну, я же вижу, по глазам вижу, что хочешь! Все скажи, что ты обо мне думаешь, ну? Дай мне по мозгам! Врежь мне меж ребер! Ну разозлись! Ну пошли меня к чертовой матери! Выгони меня к чертям собачьим! Ну?!

ДОЧЬ. Я бы тебя выгнала… да ведь ты и уйдешь.

МУЖ (ухмыляясь). Еще бы! Конечно, уйду. Мне только этого и нужно. Уйти отсюда с чистой совестью. Выгнала — и все дела!

ДОЧЬ. Я не хочу тебя выгонять.

МУЖ. Да?! Тогда терпи.

ДОЧЬ. Я и терплю.

МУЖ. Вот и терпи. Стерпится — слюбится. Бог терпел и нам велел.

ДОЧЬ. Я и терплю.

МУЖ. Терпи, терпи… Терпеливица… (Кричит.) Так и будешь от каждого мерзавца терпеть?!.. Все. Я пошел.

ДОЧЬ (после паузы). Куда?

МУЖ. На кудыкину гору.

ДОЧЬ. Вернешься поздно?

МУЖ. А вот это уже мое личное дело. Или, может, вы со мной желаете пройтись?.. Ах, какая идиллия! Муж с беременной женой под ручку шастает!.. И что у вас за манера такая у женщин. Стоит им один раз в жизни собраться родить, так они готовы свое брюхо мужику на голову напялить. Да что, мужику, надо, чтобы весь мир на них глядел и умилялся. Да миру начхать на вашу беременность Апч-хи!.. Ладно, детка, гуд бай. Эта цыпочка не в пример тебе, ждать не будет. К этой кисоньке надо вовремя приходить и желательно с букетом. Кстати, дай рубль. С учетом инфляции.

ДОЧЬ. Я больше не могу так жить!..

МУЖ. Как это „так“?.. Или с тобой когда-нибудь иначе обращались?.. Ты что, рыбка, забыла, как мы уславливались? Люди мы свободные и воще…

ДОЧЬ. Или давай жить по-человечески или…

МУЖ. Или?.. Ну? Рожай!.. Или?..

ДОЧЬ (с трудом). Или уходи.

МУЖ. Да я уж тебе целый час долблю. Дай с учетом инфляции купюру — уйду.

ДОЧЬ. Совсем уходи.

МУЖ. Совсем?!. (Свистит.) Это что, бунт на корабле?.. Интересно… очень интересно… Значит — развод?.. Прекрасно… Я даже и мечтать не смел… Ну, спасибо тебе, мать, уважила… Только ты учти, прописка у меня теперь постоянная, имею право на площадь. Сколько там метров нам твой папаша отвалил, отчим который? Гляди, киска, половина моя. Так легко ты от меня не отделаешься. Нечего было мужика с дороги сбивать. Теперь неси ответственность за свое легкомысленное поведение. У меня ведь были серьезные намерения. Я женился, чтоб жить. Я не позволю тебе ломать свою жизнь! Я тебе не игрушка, чтоб мной можно было туда-сюда-обратно вертеть! Мне вообще по закону половина твоего имущества положена, соображаешь? Дача на ком? На тебе? На матери?.. А машина? Отчима?.. Черт!.. Ниче! Адвоката хорошего найму, он у вас все оттяпает!.. Ишь ты, привыкла, понимаешь, мужиком швыряться! Использовала и выбросила, пшел вон, дурак, так, что ли?.. Мне-то что, я уйду! Я-то себе всегда найду и бабу, и крышу над головой. Ты вот тут без меня повертись!.. Вот, ей Богу, возьму и в суд на раздел, как ты меня разозлила! Без году неделя замужем, а уж как разговаривает! Я тебе кто? Кто я тебе, спрашиваю? Я тебе муж! Хозяин! Я тебе очаг создал! Показал, понимаешь, семейную жизнь! Другая бы на твоем месте боготворила! Ноги целовала, не знамо как! А ты что? Тварь неблагодарная! Места своего не знаешь? Ты кто до меня была? А?.. Шлюха. Шлюха ты мелкая была! У тебя даже любовника порядочного не водилось! Так, перебивалась хмырями случайными, которым все равно спьяну, куда!..

ДОЧЬ. Убирайся вон… подонок!

МУЖ. Чего?..

ДОЧЬ. Вон! Убирайся! Вон! Вон!.. Подонок!.. Грязный подонок! Я милицию сейчас… вон!.. Вон!

МУЖ (почти с восторгом). Ну ты даешь… Э-э! Волосы! Волосы не рви! И так лезут… черт!.. лысина намечается. Да не рви ты!..

ДОЧЬ (задыхаясь). Ты… трутень!.. Ты год целый за мой счет… жил!.. Я тебя… кормила!.. На свои деньги… кормила, а ты!.. Как пиявка!.. Всю кровь из меня… Штанов приличных не было!.. Приехал завоевывать столицу!.. Да ты баб несчастных приехал грабить!.. Подонок!.. Ты не мужчина! Ты трутень! Паразит! Трутень!.. Устроился! Алименты высчитывают!.. Почему я должна платить твои алименты? И ты еще смеешь говорить… Конечно, они тебе не нужны! Потому что всегда найдется дура, которая тебя пожалеет и накормит!.. Господи! Не хочу!.. Ничего не хочу!.. Не хочу очага! Не хочу ребенка! Не хочу квартиры! Господи, разве я виновата, что я женщина?.. Как же мне жить?!

МУЖ. Знаешь, эти сволочи мне отказали. Недоумки… Нет, с искусством надо завязывать… Так же, как с наукой и образованием. Я тебе говорил, у Валерки мужик с работы повесился?.. Пятьдесят лет, кандидат наук, зарплату не платят. Жена: — „Зачем ты мне сдался, убогий?“ Двадцать три года прожили… Дочь, говорят, хорошо зарабатывает. В валюте… понимаешь, да?.. А мужик не вынес. Слабые они, мужики, понимаешь. Ослабленный, так сказать, многочисленными революциями генофонд… Так что ты, милая, потерпи. Я у тебя еще не последняя сволочь. Родишь ребенка — к матери отправлю. На природу… Отдохнешь. Ты у меня тоже ослабленная… А я тут покручусь… Может, чего и раскрутим. Баба эта из Мэрии обещала помочь… Я тебе говорил, да?.. Сука правда… Был я у нее тут… в квартире… ничего себе так приватизировалась… Счас, думала, я ее тут и трахну. Всю жизнь мечтал. Ты сперва бумаги оформь, а после на мужика кидайся, правильно?.. Ничего такая, с попкой. Только ты не ревнуй. Ты же моя жена. Понимаешь? Венчанная. Почти. У нас же назначено. Ты за меня ответ будешь перед Богом держать. Как тебе батюшка сказал? „Носите тяготы друг друга“. Вот и носи. А то чуть чего — развод… Я-те разведусь!.. Ничего, нам еще только сорок два… Мы еще такую квартиру с тобой отгрохаем!.. Дачу построим!.. По индивидуальному проекту… машину купим… яхту… и поплывем с тобой… поплывем с тобой на Санта Крус… Голые таитянки будут махать нам пальмовыми листьями, широкими и приплюснутыми, как их лица… Мы пересечем экватор… Ты будешь лежать на белоснежной палубе обнаженная, бронзовая от загара… Мы увидим с тобой розовый мир Гогена… и в раскаленные зноем полдни нам будут мерещиться композиции в духе Сальвадора Дали.

Есть хочется. Слушай, у нас там не осталось немного колбаски? Ты сиди, сиди, я сам приготовлю. Ты ведь тоже не ужинала? Сиди, я сейчас чай поставлю, яишню сделаю, сиди, я сам…»

МУЖ. Ну, и которого же из мужей ты изобразила в своем, прости, Господи, произведении? Которого я так гениально, прости, Господи, изобразил?.. Если меня, то я протестую. Категорически. Могу даже в суд за нанесение морального ущерба.

ДОЧЬ. Успокойся, это не ты.

МУЖ. А кто?

ДОЧЬ. Это собирательный образ.

МУЖ. Хм… Очень мило. Образ собирательный, а бочку потом все будут катить на меня, включая твоего последнего гения Образухина.

ДОЧЬ. При чем здесь Образухин?

МУЖ. При том, что он, говорят, тоже входил в этот… «собирательный». Или я чего-то не понял?

ДОЧЬ. Ты не понял.

МУЖ. Виноват. Прости, Образухин, говорят, я не понял. Я знаю, чего я не понял. Я не понял, как ты могла насобирать в своей жизни столько дерьма.

ДОЧЬ. Кого-то же надо… собирать.

МУЖ. Вот-вот… Эта ваша женская всеядность… Эта собачья потребность облизывать руку каждого, кто погладит… Б-р-р!.. Мрак какой-то. Чернуха… Бедняга Вильям от ваших опусов перевернулся уже в гробу. Сколько ты там насочиняла, штук десять, да? Вот, значит, десять раз уже перевернулся. Слушай, а разве в сорок два еще рожают?

ДОЧЬ. И в пятьдесят рожают.

МУЖ. Иди ты! Так может, мы с тобой еще кого родим, а?.. Представляешь, хохму? Прихожу это я, значит, в театр… Кстати, ты в Вену летишь?

ДОЧЬ. Лечу.

МУЖ. Привези мне штаны, как у Борьки Ферштейна. И туфли темно-бордовые. Только не рыжие, как в прошлый раз, а темно-бордовые.

ДОЧЬ. Постараюсь.

МУЖ. Господи, как я тебя обожаю! Ты представляешь?.. Нет, ты этого не представляешь!.. Хоть ты мне и изменяла с этим…

ДОЧЬ. С кем?

МУЖ. Сама знаешь… Слушай, а, может, мы обвенчаемся?

ДОЧЬ. Зачем?

МУЖ. Ну… ты ж хотела.

ДОЧЬ. Скоро шесть. Опять опоздаешь.

МУЖ. Я нашу барышню давеча на спектакль пригласил с ейным кавалером — счастливы были до потери сознания. Так я им понравился в спектакле твоего гения Образухина. Обещалась, между прочим, бросить курить.

ДОЧЬ. А двойки по математике не обещала исправить?

МУЖ. Между прочим, я ей то же самое слово в слово: — Дорогая Наташа, — говорю, — люби книгу — источник знаний. А она: — Я лучше тебя буду, Пирогов, любить в роли Поприщина, назло ей. — То есть, тебе. И чего она к тебе так нервно относится? А? Не знаешь?.. Вроде, ты ей и то, и се… — Наташа, — говорю, — ты не права. Все равно наша мама — гений. — Не волнует, Пирогов, пошла она… — Во как!

ДОЧЬ. Не разжигай классовую ненависть, Пирогов, это аморально.

МУЖ. Так ведь я ж вас обеих люблю, глупая.

ДОЧЬ. Если это называется любовь, я завтра повешусь.

МУЖ. Тебе не позволят религиозные убеждения.

ДОЧЬ. А может у тебя роман намечается?

МУЖ. С кем это? С Капустиной, что ли?.. Не-ет, не дождетесь. Кстати, а чего это я у тебя тут намедни прочел? «Рабыня ваших уст неузнанных и проч…». «О мой мальчик с хрустальным телом»… Это ты кому?

ДОЧЬ. Ясно, что не тебе.

МУЖ. Мне-то, допустим, ясно. А вот биографам твоим… Они ж не знают всех твоих любовников. Ты бы хоть инициалы проставила или как-то пронумеровала. Чтобы потомки, так сказать, в курсе и народная тропа не заросла.

ДОЧЬ. А ты все же подумай. Насчет романа.

МУЖ. Я знаю, кто тебе наплел. Легко вычислить. Капустина не могла, как лучшая подруга… (Озаренно.) Или могла?.. Вот… подруга!

ДОЧЬ. А то пьесы, вишь, ему мои не нравятся. Актриса я, говорит, фуфловая…

МУЖ. Когда это я говорил?

ДОЧЬ. Да слышала я… По телефону с Петькой трепался.

МУЖ. Так это я, наверное, пьяный был.

ДОЧЬ. Так я тебя трезвым вполне что-то уже и не припомню. Может, нам тебя подшить или закодировать, как Козелькина, не против?

МУЖ. Слушай, ты чего наезжаешь? Или этот опять появился на горизонте, «москвич»?.. Хочешь, я ему морду набью?

ДОЧЬ. Зачем?

МУЖ. Не понимаю, как ты могла с такой рожей спать?

ДОЧЬ. Чем кумушек считать трудиться…

МУЖ. Да я красавец. Ален Делон. А твой этот… шкаф…

ДОЧЬ. Он не мой. К сожалению.

МУЖ. Ты что, серьезно?..

Я знал, что все бабы — шлюхи. Но талантливые — шлюхи из шлюх. Лучше я тебе морду набью.

ДОЧЬ (смеясь). Нет, все же у тебя есть одно достоинство…

МУЖ. У меня много достоинств, не замеченных твоей холодной душой.

ДОЧЬ. Ты романтик, миленький. Но в этом твоя прелесть.

МУЖ. И пьесы вы все пишите дерьмовые. Читать противно, не то что играть. И правильно вас не ставят. Не нужно это народу смотреть. Народ инстинктом своим народным чует, что ему дрянь вместо Вильяма с Антоном подсовывают. Народ красоты от вас, инженеры, елы-палы, душ человеческих, ждет. А вы ему вместо красоты, которая мир спасет, — хрен собачий суете!

ДОЧЬ. Это в тебе ревность таким нарзаном забила?

МУЖ. Ты хочешь сказать: заткни фонтан?

ДОЧЬ. Ну зачем же так грубо? С мужем надо ласково обращаться. По возможности.

МУЖ. С мужем?! Это с каким это «мужем»? Это я, что ли, «муж»? Да я уже забыл, когда мы в последний раз!.. Когда я в последний раз!.. Когда ты…

ДОЧЬ. Так ты же уже давно ничего не хочешь.

МУЖ (захлебнулся). Я?!.. Ничего?!.. Это я?.. Ничего не хочу?

ДОЧЬ. Или не можешь. Я не знаю, это надо с врачом.

МУЖ (теряя дар речи). Ты-ы!.. Подлая!.. Ползучая!.. Ядовитая! Гремучая! Змея!.. Гадюка!.. Ты гадюка!.. Ты всегда ниже пояса!.. Удар в спину! Каратэ!.. Имей в виду, ребенка я тебе не отдам. Каратистка!

ДОЧЬ. Не смеши. Ребенок не твой.

МУЖ. Мой!

ДОЧЬ. Ты отчим.

МУЖ. Я отец! Я больше, чем отец! Я… мать! Я отец и мать! А ты подлая гадюка! И шлюха вдобавок. И пьесы твои дерьмо! И тот кто их ставит — дерьмо! И кто играет в них — дерьмо тоже!

ДОЧЬ. Все сказал? Теперь послушай меня. Заявление о разводе я вчера подала. Если у тебя есть какие-нибудь имущественные претензии, давай спокойно обсудим.

МУЖ (гордо). Я в одном плаще пришел, в одном плаще и уйду.

ДОЧЬ. Очень хорошо. А насчет жилья не беспокойся. На улице не останешься.

МУЖ (быстро). Мне нужна однокомнатная в центре.

ДОЧЬ (серьезно). С видом на Неву или на Мойку?

МУЖ (с достоинством). С хорошим видом. Нет, лучше я найму киллера и тебя убью.

ДОЧЬ. У тебя денег нет.

МУЖ. Заложу нашу квартиру…

ДОЧЬ. Мою квартиру.

МУЖ. Я здесь прописан, дорогая. Заложу нашу квартиру, найму киллера и тебя убью.

ДОЧЬ. Но тогда тебя не возьмут в Швейцарию.

МУЖ. Раздавлю гадину и поеду.

ДОЧЬ. В Магадан. Или куда вас там теперь, убивцев.

МУЖ. Меня оправдают. Я, может быть, достоинство нации спасаю от морального разложения. Такие как ты и доводят своими чернухами наш народ до беспредела.

ДОЧЬ. Ты сколько там на кухне сейчас принял?

МУЖ. Ничего я не принимал! Не делай из меня Чаадаева! Я не сумасшедший!

ДОЧЬ. Боже мой, как ты мне надоел!.. Как я от тебя устала. Лицедей…

МУЖ. Значит, решила еще раз мужа поменять?.. Что ж… Ты у нас женщина богатая… Можешь себе позволить… Даже на содержание взять… мальчика. Только имей в виду, ты ни с кем не уживешься. Потому что ты никого не любишь. Вот такая беда… И дочь свою ты не любишь. И мать свою ты не любишь. Не говоря уже о мужьях… Да ты так не переживай. Ну, не дал тебе Господь. Кому-то дал, а тебе нет. Ничего, проживешь. Ты мамашу-то свою когда в последний раз видала?.. Ага. Вот-вот. Еще при социализме. То бишь при предыдущем…..щей жертве своего вожделения, царство ему небесное, дай Бог здоровья. А мы с тобой, слава тебе Господи, уже семь лет. И дочь у тебя такая же… (Со смаком.) Прошмандовка!

ДОЧЬ. Что?.. Какая у меня дочь? Мерзавец! Да я… (Бросается на Мужа.)

МУЖ (вопит). Э-э-э! Волосы! Волосы оставь! И так, черт побери, лысина намечается!

ДОЧЬ. Приживал! Импотент! Бездарь!

МУЖ. Волосы, говорю, оставь, плебейка! Были плебеями и остались! Несмотря на свои миллионы! Хамка! Купчиха! Дочь хамки и мать хамки тоже!

ДОЧЬ. Вон! Вон из моего дома! Немедленно! Вон!

МУЖ. Да уйду я, уйду! Думаешь, мне некуда уйти? Да у меня… сыну уже скоро год! Во такой парень! Классный!.. Нужны вы мне обе сто лет! Останешься одна, как мечтала!

Алло! Какая к черту милиция, это квартира!.. Ах, вы из милиции? Очень приятно, а то тут жена, понимаешь, чуть не придушила. Ничего не валяю… Он самый… Да, наша… Да… (Потрясенно.) Что?.. Да-да… Где это?.. Сейчас… Едем… (Кладет трубку.)

ДОЧЬ. Что там еще?

МУЖ. Там… Только ты спокойно… О, Боже…

ДОЧЬ. Что случилось?

МУЖ. Там Наташа… Наташу… Спокойно, милая, спокойно…

МАТЬ (выходя из тьмы). Я успокоилась, успокоилась, я совсем успокоилась, я спокойна. Волна набегает на берег — я спокойна. Дождь шумит за окном — я спокойна. Дрова потрескивают в печи — я спокойна. Нет звонков, нет писем, нет телеграмм — я спокойна. В моем маленьком домике герань на окне — я спокойна. Чистая клееночка на столе, иконочка Богородицы в уголке — я спокойна. В моем маленьком домике, где я, наконец, успокоилась — я спокойна.

БАБКА (вдали. Тихо поет, пританцовывая как в замедленной киносъемке).

ОТЕЦ (вдали).

БАБКА.

ОТЕЦ.

ДОЧЬ (плачь по убитой дочери).

ОТЕЦ (вдали).

ДОЧЬ.

Часть четвертая СМЕРТЬ

ДОЧЬ (открывает глаза, сейчас ей сто лет). Блаженней не иметь!..

(Безразлично). Все они умерли, умерли, и голоса моих родных и близких я уже давно перестала слышать, ибо время, из которого я выпала, залепило мне уши глиной, и я устала сдирать ее безнадежную твердь. Я все еще живу… в городе, который некогда назывался столь изящно и просто… впрочем, он, кажется, и теперь… Боже, Боже, я, пережившая два века, потерявшаяся во времени и потерявшая время в себе, я оказалась в НИГДЕ и мне кажется, — распахни ставни — на дворе сейчас век Екатерины — зацокают копыта и скоро родится Пушкин… Смуглый мальчик, мой Арлекин с хрустальным, как это я говорила, телом, он тоже умер… вдали, на чужбине… давно отпустил его Бог… Много лет я не открываю ставен и я не хочу знать, какое время года омывает дождями мой город, и какие платья носят их женщины, и какая архитектура вытесняет мои дворцы, и какое искусство чтут в нынешнем веке, мне все равно.

(Со смешком). Разные ученые люди говорили мне, когда я стала известной литературной дамой, впрочем, до известных пределов, разумеется, до известных пределов… — Покупай недвижимость, — говорили мне ученые люди, и я покупала! (С воодушевлением.) Боже мой! Сколько у меня было недвижимости!..

(Сникла). Правда, это не помешало мне потом умереть в богадельне… Большинство состоятельных старух просят родственников вместо отправки их в это заведение купить им такую штуку… у меня она тоже есть. Такой, знаете ли, «телевизор»… Не тот допотопный ящик времен моей юности, но чудесный «телевизор» ихнего века, такой, знаете ли, «иллюзион»… (Тихонько смеется.) И тогда они вызывают из памяти своих давно уже умерших родителей и родственников, мужа и маленьких детей и начинают заново пережевывать свою жизнь. Какая глупость! Охота им перемалывать фальшивыми зубами вчерашнюю изжеванную пищу. Нет, я общаюсь с иными лицами драм!..

(Сварливо кричит). Марта! Марта!.. (Бормочет.) Проклятая старуха… Надеюсь, она не забыла, что мы ждем сегодня господина тайного советника в гости… Приготовила ли ты достаточное количество свечей и мое муаровое платье, в котором я была на нашей первой с ним встрече?.. Я так волнуюсь, Марта… Боюсь, мои ноги… я уже не смогу танцевать менуэт… Впрочем, настоящая женщина, будь она прикована цепями даже к столбу, сумеет быть обворожительной для обожаемого ею мужчины… Есть тысячи способов обольстить… Да, да, я знаю их все! Только на этот раз мне не придется ими воспользоваться. Господин Вольфган, как это говорится, уже давно на крючке! Ах, он покорил меня сразу! С тех пор, как я приобрела этот ящик и пригласила его в свой литературный салон почтенной дамы, живущей в две тысячи не помню каком году… Но в мире счастья нет! Какая-то, представьте себе, Шарлота претендует… Ах, этой даме без малого, четыреста лет, я моложе ее в четыре раза!.. (Смеется, кричит.) Марта! Я проголодалась. Марта! (Обиженно.) Вот и верь после этого ихним рекомендациям! Пользуются тем, что я не могу встать с кресла. Поймите, сударыня, я вас рассчитаю!

(Бормочет). Кроме того, господин тайный советник, сломался мой ящик и никто не идет мне его чинить. Может быть, они все обо мне забыли?.. Впрочем, кто это, милочка, все?.. Общество литераторов российской словесности… Да, там был выделен один старичок, который осуществлял надзор, то бишь, присмотр над выжившими из ума писателями, которых пол века уже никто не читал!.. Возможно, он тоже умер?..

(Задумывается). Все умерли. Все. И даже мой ребенок… мой сын… если бы я его тогда родила… все равно погиб на войне. Как герой. И я бы получила, как это называется? — орден. (Твердо.) Да, погиб как герой. Потому что была война. Не помню, какая. Но какая-то была точно, Вольфганг. Потому что они всегда были!

Кроме того, мои занятия литературой… Боже, Боже, мы-то с вами теперь понимаем, как это все смешно!.. отнимали массу времени, и я старалась, чтобы они все оставили меня в покое… Потому что мне нужно было сочинять жизнь. Не имея своей…

Однажды она ушла гулять…

Благодарение Богу, я кончила свои дни, как и подобает всякому порядочному человеку на моей родине, в нищете… И это большое благодеяние, Вольфганг, хотя вы со мной и не согласитесь. Но это уже разница, как сказали бы в прошлом веке, менталитетов. Во всем мире мы одни по-прежнему спасаемся сумой да тюрьмой. И тайна креста по-прежнему нам одним сияет во мраке нашей судьбы…

Что же касается моих мужей… если вам это интересно, Вольфганг… Никто из них так и не построил мне дом!

О, судьбу не обманешь, Вольфганг! Не перехитришь! И не сойдешь с креста! И сколько ни начинай сначала, меняются персонажи, но все, что назначено, исхлебаешь до дна!

Да, дорогой друг, в наше темное время ни у кого не было ни жен, ни мужей в том глубоком и полном мистическом смысле, который вкладываем в эти понятия мы… Женщины в то трудное время предпочитали обходится без слабых, инфантильных, переставших быть опорой, мужчин и воспитывали детей одни. Многие же убивали своих детей в утробе. Выжившие дети платили им ненавистью или безразличием и убивали в ответ. Преступление сделалось нормой и никого более не ужасало. Писатели и театры занялись игрой в бисер, и звание учителей жизни с легкостью меняли на сытые должности лакеев. Вечные вопросы бытия, как и души не родившихся младенцев, были с презрением отвергнуты и брошены в жертву старым как мир и вечно юным идолам — похоти и маммоне! И не стало ни греха, ни искупления, ни покаяния, ни надежды. И брак, и зачатие, и рождество, и сама жизнь перестали быть для людей священны и даже вечная тайна смерти уже не волновала их, ибо все поверили, что смерть — это только гниение и ничто. Или НЕЧТО, к которому они были так же равнодушны, как и к НИЧТО.

Когда же пришло первое поколение молодых людей начисто лишенное идеалов… Когда впервые за всю историю «русские мальчики», наплевав на «проклятые» святые вопросы поголовно пошли грабить и торговать!.. Когда два века оплевываемое русскими писателями западное мещанское благополучие внезапно осозналось русской мечтой!.. Когда половина России вышла на паперть!.. И когда впервые одной половине сделалось наплевать на вторую, вставшую с протянутой рукой!..

(Бормочет). Показалось, что наша убогая матушка-Русь и впрямь слетела с катушек Божьего о ней замысла… Ибо никогда, никогда! похоть и маммона не правили бал в этой стране! И никогда звон металла не захватывал дух этого народа! И фантасмагорическая пляска властей никогда не была столь омерзительной и постыдной!..

Душа моей родины умерла. И это была последняя, оплаканная мною смерть на земле, Вольфганг. И вот — что сказать? — последняя надежда, заповеданная нам по вере нашей — «аще не умрет, не воскреснет». Проданная и преданная, погребенная под сникерсами прокладок и памперсами туалетных вод, пропившая свою писанную красоту и проматерившая Бога Живаго… воскреснет ли?.. Воскреснет?..

А правда ли, господин тайный советник, ТАМ не так уж и дурно, а?.. Ну, не буду, не буду, не хмурьте брови, дорогой друг. Я ведь помню вашу невольно слетевшую с губ фразу: «я был удивлен!..» Вы были удивлены, Вольфганг, но чем?!.. Впрочем, к чему гадать. Немного терпения и последняя тайна падет. Немного терпения… (Не выдержав.) Боже, Боже, оно на исходе, когда?!.. (Исступленно шепчет.) Ты думаешь, Боже, за сто лет одиночества у меня не было времени догадаться, за что ты наказываешь меня, Боже, сжалься! Боже, у меня больше нет сил… (Всхлипывает.) Жить!.. Смерть! Косматая старуха с окровавленным ртом, обезумевшая от страшной косьбы, ты забыла обо мне, смерть! Вот она я! Вот! Возьми меня! Как берут пьяные от крови и вина солдаты женщину под обозом! Убей!

Что же ты не берешь меня, смерть?.. Зачем отвернулся от меня, Бог?.. Сколько времени мне вымаливать у тебя пощады?.. Ты хочешь моего покаяния? Но разве я… Разве я недостаточно… Господи?! Прости!.. «Достойное по делам моим приемлю, помяни мя, Господи, во царствии твоем». Прости мне мою нетерпеливость, Боже… Я больше не хочу отвергать твой дар…

Ну что же… будем жить… будем жить… Пока желудок мой не сморщится и не почернеет от пустоты… Пока не пересохнет от жажды родниковый ручей моего горла… Пока шевелится нитка иссохших губ… Пока бьется в груди сердце… так и не нашедшее любви… Будем жить… в вере и надежде воскресения и жизни вечной… Будем жить, будем говорить, Вольфганг…

(С трудом). В последний раз мы говорили с вами о Монтене…