Вырла

Глава шестая. Delirium tremens.

Макаров придает уверенности в любой ситуации. Его тяжесть, рельеф его рукояти. Конечно же, умение им пользоваться, а главное, навык не пользоваться им без крайней нужды. Хотя во тьме проку от него не больше, чем от нательного крестика. Он – символ. Сжимай его, молись, пока вокруг черно.

– Ромка! Ты арестован! Э, болезный? Дёрнешься на меня, открою огонь! – рявкнул Финк.

Тишина.

Майор вспомнил о смартфоне. Сдедуктировал, что от неожиданности выронил его, когда развопился Плёсов. Пришлось вслепую шарить по полу в режиме готовности к нападению психа с отвёрткой. «Молоток», майор! Чудо китайской техники обнаружилось быстро. Вопреки паталогической везучести Финка оно даже не треснуло. Луч хиленького фонарика забегал по гаражу, выхватывая маслянистые пятна на грудях постерных женщин. Шиномонтажник валялся под раковиной. С шестигранкой в шее.

– Voi vittu! («От, блин!», финск.) – пробурчал Евгений Петрович.

Здравствуй, бумажная волокита! Объяснительные, формы, справки. Нагоняй от начальства. Угроза внутреннего расследования. Дурная голова ногам покоя не дает. Полез распутывать тайны, комиссар Мигрень?! Гибель гастеров? Да на них всем срать! А Плёсов – гражданин. ИП. Средний класс!

Надежда Савельевна рыдала. Круглая, вечно сетующая на цены/правительство/поколение дебилов тётя с пучком на затылке и россыпью родинок-катышек на веках.

– Сатана попутал. – Она раскачивалась влево-вправо, скрипя табуретом. Из гаража майор ее увел, нечего матери на сыновий труп смотреть.

– Сатана? Кличка такая?

– Отец Поликарп говорит, у него сотни имен. Дьявол, лукавый. Баба Акка его зовет по-вашему.

– Хийси? – фыркнул Евгений Петрович. – Че ж он хотел от Романа?

– Ромашка хотел. Чтоб не было на нашей земле нехристей полосатых!

– Таджиков, – догадался Финк.

– Они ж девок наших портят! – Надежда Савельевна разъярилась, забрюзжала. – Шмыгают, шмыгают. Не лица – мордочки. Не руки – лапки. Прям чертенята, которых мужики под белкой гоняют! Из моих выпускниц половина с ними в койку легла. Ну кто от них родится? Гагарины? Высоцкие?

Майор скорчил гримасу неопределенности. Интерпретировалась она двояко: в качестве согласного осуждения или осуждающего согласия. Никто на Руси Матушке не рад среднеазиатским «гастролёрам». Ни татарин, ни еврей, ни русский, ни финн.

– Как Плесов с Сатаной убивали таджиков?

– Ромашка не убивал! Он обряд делал. Месяц назад семи петушкам бошки снес на кладбище. Ух, я его наругала! Мы этих цыплят могли и продать, и скушать. Но Богобоязненный мне втолковал, что у Ромашки от болезни все. Чуточку ему оставалось, вот он и богоугодное свершить спешил. Бил нехристей. Ты ж ему, Петрович, и мешал! Из-за тебя мой сынок Сатану накликал! Из-за тебя Хийси ваш его забрал!

Полиционер сграбастал мстительные старушечьи клешни, что потянулись к вороту его форменной рубашки лавандового цвета.

– Надьсавельевна, я у вас учился. Я вас уважаю. Ну? Поспокойнее, ладно?

– Как мне без Ромки?! – Она закашлялась на полминуты.

«Недолго», – подумал Финк.

– Молоденьки-и-и-и-и-й мо-о-о-ой! За что-о-о-о?

– Полу-поп, тьфу, отец Поликарп вам расскажет, чего, почему и отчего. Я, Надьсавельевна, не уполномочен.

***

Федя готовил лазанью. Вымесил тесто из двух сортов пшеничной муки, вскипятил соус бешамель, протушил шампиньоны с чесноком и баклажанами. Натер пармезан (килограммовую головку ему «в дорогу» сунул заботливый Никитка) на grattugia, купленной в Турине. Фоном играла ария «Non più andrai» из оперы Моцарта «Женитьба Фигаро». Да, банально. Так Фёдор Михайлович в отличие от своего папы Михаила Тарасовича не был ядреным интеллектуалом. Из Булгакова он любил «Мастера и Маргариту», из рока 70-х топ сто песен – «Stairway to Heaven», «Paint it Black», «War pigs», «Highway star», «Another brick in the wall», «Behind blue eyes» и т.п. В жизни он сосредоточился на психологии, психиатрии, в искусстве искал развлечений. Дед-академик, к слову, тоже. Тарас Богданович сконструировал и запустил в космос множество спутников, а книгу перечитывал одну – «Похождения бравого солдата Швейка».

Звонил Марат. Буркнул: «ща пять сек» и ушлепал в ванную. Федор минуты три слушал журчание воды и жужжание электрической зубной щетки. Потом Скорый активировал видеосвязь и развалился на диване с банкой пива (и яйцами). Поделился новостями: у Гели папик на «гелике». Депутат. Ему за пятьдесят. Нет, не ревнует Марат.

– Важный. Потный. Приволок нас в ресторацию. Среди хрусталя и омаров втирал, что он тащится от рэпа.

– Лет через десять ты повторишь его ligne de conduite.

– А по-русски?

– Линию поведения.

– Хрена лысого!

– Обрезание – личный выбор.

– Ха-ха. Федь, ты меня за кого держишь? – На лбу Скорого вздулась вена.

– За «альфа самца».

Марат усмехнулся.

– Тогда нахуя мне через десять лет покупать себе девочку?

– «Альфа самец» – понятие из фейк-психологии. Его юзают маркетологи, чтобы впарить тебе часы, дезодорант и внедорожник. Они наживаются на твоих комплексах.

– Харе!

– Через десять лет ты захочешь двадцатилетнюю. Через двадцать лет ты захочешь двадцатилетнюю. Через тридцать лет ты захочешь двадцатилетнюю. А сможешь ли ты привлечь двадцатилетнюю без инвестиций?

– Со мной прикольно.

– Ты сексист. Лукист и эйджист. Для женщины будущего ты – реликт, ископаемый говорящий пенис.

– Да иди ты, Кларац Еткин!

Гудки. Писк таймера. Лазанья запеклась.

Федя положил небольшую порцию в центр широкого белого блюда. Взбил в шейкере яблочный сок, самогонку и лед. Зажег свечу «Сиреневая страсть». Из колонок лилась музыка Луиса Бакалов. На экране макбука на синем фоне возникали красивые итальянские имена. Открывающие титры. La Città Delle Donne Федерико Феллини – фильм-антидепрессант…

В дверь позвонили.

– Merda! – высказался Федор Михайлович.

Пришла соседка, Анфиса. Волгин опять завис у нее, опять пил.

– Зачем вы его пустили?

– От нас мама уехала, я еще маленькой была. Тетя Эля, жена дядь Вити, меня всему учила – женскому. Уборке, готовке, гигиене, стрелки рисовать, штопать.

Списочек вверг Внутреннюю Федину Феминистку в мерехлюндию.

– Папа говорил, что долги надо возвращать. Денежные – деньгами, поступковые – поступками. Тете Эле сейчас не до того, чтоб с бухим дядь Витей нянькаться и его истории про космонавтов с термосами по сотому кругу слушать. А у меня квартира пустая. И храп дядь Витин даже уснуть помогает. Я на него отвлекаюсь и не жду, что в двери ключом завозятся.

– Почему же вы не спите?

«Гул» ASMR-терапевта Волгина доносился до порога мистера Тризны, приглушенный, навевающий воспоминания о путешествии в Марокко, где Феденька с Софушкой арендовали номер в хостеле километрах в трех от пляжа, и каждую ночь внимали голосу Атлантики.

«Лилу» повела носом.

– Чайхана развонялась вкусняшками. А у меня дома щи, крабовая палочка и вот, мармеладки. Хотите?

Она предложила ему пакетик с чем-то кислотно-желтым.

– Боюсь, «развонялся» я.

Девушка принюхалась.

– Да! У вас пахнет сильней!

– Вас угостить?

– Я думала, мы покурим.

– Дать вам сигарету?

– Я кушать захотела.

ФМ оторопел: она напрашивается на ужин? На интим? Он проводил ее на кухню. Она стремительно съела порцию лазаньи, протерла тарелку кусочком хлеба и помыла ее вместе со скопившейся посудой. Федя даже ничего проанализировать не успел. Это наглость? Непосредственность? Береньзяглость? Береньзеньственность?

– Бах, бах! – В дверь. Явился ночной гость номер два.

Финк. Выглядел «майор Том» хреново. Зелененький, окроплённый чем-то красным. Навряд ли клюквенным морсом.

– Есть водка?

– Обижаете. Самогон.

– Наш человек.

Между стопками, закусывая лазаньей (береньзеньственность), Евгений Петрович поведал о гибели Плесова. Присутствие Анфисы его не смущало.

– Ромка выпилился. Подох со стояком. Как таджики. Я в институт судмедицины тело отправил, но он в облцентре. Вскрытие проведут завтра, послезавтра. И спецы там… не сериальные.

Федя мерил шагом расстояние от холодильника до телевизора. Шаг был один.

– Запросили токсикологию? Гормоны?

– Запросил. И адрес выдачи получил.

– Какой?

– Вы угадайте!

– Проктологический?

Майор кивнул.

– На герыч и мышьяк они его проверят. Толку? Я без экспертизы вижу, что не травили его, не ширялся он, вены чистые.

Анфиса тихо плакала.

– Жалко Ромика. Надьсавельевну. Она у нас краеведение вела. Всем пятерки ставила! А Ромик меня в кино приглашал. Давно!

– Вы отказались? – из вежливости осведомился Феденька.

– Он передумал со мной. Я же малахольная.

Девушка не кокетничала, она жила с такой оценкой собственной внешности. Что в Милане красота, в Береньзени…

– Может, на Плесове и таджиках психотропную виагру испытывали? – выдал Финк.

По его физиономии-маске нереально было судить, шутит он или бредит.

– А че? Селижора и Рузский с фармкомпанией сотрудничают, французской. ЛФДМ. Лягушатники из нашей хвои и мха свои снадобья фигачат. Вдруг биологическое оружие Третьей Мировой создали? Его ж где-то тестировать надо? Надо. В Береньзени. На таджиках и фашиках.

– Дядь Жень, вы серьезно? – У Анфисы моментально высохли слезы.

Майор пожал плечами. Kyrpä tietää (Хуй знает, – финск., дословно), серьезно он, несерьезно. Начальство конспирологические версии «хавает» с аппетитом. Их не докажешь, ибо Враже хитро заметает следы!, – и не опровергнешь. Пущай полковник в облцентре балуется. Собирания заседает. Экстрасенсов приглашает. Лишь бы премии не лишал.

Полицейский обратил на Мухину немигающий взгляд. У него почти не работали веки, спал он с прищуром.

– Представляешь, Анфиска, что Волгин отчебучил? Целого заместителя помощника исполняющего обязанности советника депутата разозлил. Тот заяву накатал. А Волгин, адьёт, скрылся. Куда, не подскажешь?

– Нет, дядь Жень, – выпалила она.

Евгений Петрович акт солидарности (и гражданской безответственности) мысленно отметил. Ему соседи Мухиной уже все донесли.

– Что ж с вами делать? – Финк сунул в рот сигарету.

– Хозяйка запрещает.

– Что делать? – Слуга закона квартиросъемщика проигнорировал. – Отца, кормильца семьи, упечь? Долбоеба. Или чинушу прокатить? Пидора. Извиняй, Анфис, что я при дамах!

– Ой, дядь Жень. Даму нашли.

***

Волгин проснулся от духоты. Будто в бане. Набраклы, успацелы цела. В башке – туман… пар. Он не мог шевельнуться. Член стоял прямее, чем в юности. Бабу бы. Любую.

Пожалуйста, бабу!

– Анфиса, – прошептал Виктор Васильевич.

Девчонка подошла. Паслухмяная. Проставалосая, вогненна-рудая. У лёгенька, кароткім у сарочцы. Соску-ягадкі тырчалі скрозь сінтэтычную тканіна. Волгін зачаравана глядзеў на доўгія худыя ножкі, вострыя каленкі.

С ней, наверное, как в пятнадцать. Быстро это, сладко, мокро, ярко. Без порнухи для возбуждения. Проскальзываешь, и нахлобучивает. Тело и дух едины. Ты цельный и пустой. Цельный, потому что, оказывается, уши и локти – часть тебя. Им тоже кайфово от касаний ее пальчиков. Пустой, потому что свободен. Не переживаешь, не загоняешься. Весь в процессе. И-и-и… взрыв! Ядерный.

– Я жену люблю, – крикнул слесарь. – ЖЕНУ. КОХАЮ.

Он зажмурился. Остыла баня. Волгин сел в кровати, перекрестился: не соблазняла его Анфиска. Померещилось! Мухиной вообще в комнате не было. Папаша её, упырь, брезгливо глядел с фотопортретов.

– Василич!

Волгин заозирался. Откуда вякает?

Внезапно завоняло резиной. Шинами. Приторными баночными коктейлями. Крепкими сигами и гелем «экстра-сильная фиксация» (Эля иногда с ним кудри накручивала).

– Плесов?!

Шиномонтажник и автослесарь сябры-таварышы (в теории). Ты – мне, я – тебе. Ты мужик. Я мужик. Оба не особо важные особы. Только между Василичем и Валентинычем лежала не смотровая яма, а пропасть. Ромка ненавидел всех. ВВ не ненавидел никого.

– Ты сегодня пиздил уебка, че, не кайфовал?

Ох, от прямого в нос – еще как! С «барина» слетела шапка. И спесь. Глазки, мгновение назад взиравшие на Волгина так, словно он обгадившийся на крыльце дворовой пес, покраснели, заслезились. Шнобель «клиента» отныне указывал строго влево.

– Секунду. Потом он меня в грудак толкнул и всек под дых. Морду себе я сам расхуячил – об пол.

– Убей его.

Придуши – он станет синеть, сипеть, дрыгаться. Махать холодными влажными руками. Как крылышками! Переедь ему ноги. В лесу. Пусть он, обоссавшись, ползет к своей болотной могиле. Выпусти ему кишки. Привяжи их к столбу. Заставь его лизать тебе ботинки, умоляя, умоляя…

Образы, сопровождаемые голосом, вворачивались в сознание слесаря гнусными шурупами.

- Не хочу я! НЕТ! – противостоял Виктор Васильевич. – Я хочу, чтоб мне за работу платили! Не хамили. И чего ты у Анфиски ночью забыл?! А? Нам с Элей её замуж выдавать, не за тебя, лайнo аслінае!

Волгин хлопнул ладонью по выключателю. Осветился сервант с сервизом и фотографиями. Ковер. Шведская стенка.

ВВ сунулся в шкаф.

– Ты где?

– Где не достанешь, – пропел гад.

Василич ухватил нечто твердое. Нечто, напоминавшее кадыкастую шею.

Тренированный слух майора из-за стенки распознал звуки борьбы – настоящей, не киношной. С «Макаровым» наизготовку он штурмовал квартиру Мухиной и снова позвал психотерапевта, ибо Волгин в шкафу мутузил воздух.

– Delirium tremens, – вздохнул доктор Тризны.

– Заклинания не помогут, – хмыкнул полиционер.

– А тут результат действия зелья. Белая Горячка. Сэр, – не сдержался Федор.