Выше нас – одно море (Рассказы)

Машка

Ей было двадцать. Она была юнгой. Ее звали Машка.

Так и звали. Потому что никто ее не любил. Вернее — пытались, но безуспешно: Машка чаще давала затрещины, чем намек на взаимность… К концу рейса все удивлялись: «Одна баба на судне — такой выбор! И — монастырь…» Даже неотразимый старпом стал в тупик:

— Что из себя строит?..

— Заелась: ей уже и старпом — не жених! — подхалимничал артельный, кавалер «строгача» за растрату в судовой лавке.

— Б-бастилия! — заикался моторист Леха, изучавший историю средних веков.

— А я ее уважаю! Я б женился… если б — холостой, — трогал свой моржовый ус Сеня (он шел в последний рейс перед пенсией).

— Ну да — тебе, папаша, в самый раз: как старуху похоронишь, так за Машку выходи.

— Только вот парик у тебя потерся…

— Что ты называешь париком?! — возмущался дядя Сеня.

— Не беда: Машка ему капрон навтыкает!..

…Так (или почти так) повторялось в салоне по вечерам перед каждым фильмом. Пока не входила Машка.

— Дядь Сень, «забьем козла?» — приветствовала она своего постоянного партнера.

Противники находились сразу, каждый хотел взять у Машки реванш — но снова проигрывал под гогот болельщиков:

— Куда, «козел», косишь: разве то — костяшки?

— Машка, пропусти его под стол!..

— …с закрытыми глазами!

— Дуплись, Маруся!

Машка дуплилась — стол прогибал железную палубу, раздавался пушечный гром.

Из каюты под салоном выскакивал в одних трусах механик:

— Проклятые «козлятники»! Когда это кончится? Дадите вы после вахты поспать?..

— Отстань… «Козел» и перетягивание каната — самые умные игры на флоте.

— Совести нет! — бушевал механик.

— Слушай, с совестью! — обрезала его Машка: — У тебя штаны стоят в каюте. Принеси, постираю…

Страдания механика кончились неожиданно — за чаем капитан объявил:

— Товарищи! К нам сюда, в Атлантику, прибыл на плавбазе учитель заочной средней школы для моряков. Заштилеет — возьмем его…

— Лучше учительницу.

— И не одну…

— Кончайте травлю! Заочников прошу готовиться. Предметы — математика, физика. Консультирует по английскому…

— А где он жить будет? — перебил старпом. — Кают свободных нет.

— У Машки двуспальная.

— Пусти козла в огород… — возразил дядя Сеня.

— У тебя кроме козла и разговора нету, — кольнул механик.

— Нет, серьезно! — забеспокоился старпом: — Все ж учитель мужчина…

— Ничего, — ухмыльнулся боцман.

— Никаких учителей! — вспыхнула Машка.

— Успокойся… — сказал капитан. — Будет жить у меня.

— А вы? — смутилась Машка.

— Как-нибудь… на диване.

Преподавателя подкинул вечерком по штилю бот с плавбазы.

Вслед за очками над фальшбортом показалась и вся двухметровая фигура их обладателя весьма студенческой упитанности.

— Рад гостю! — подхватил его под локоть капитан.

— Здравствуйте! Позвольте представиться: я преподаватель… заочной… средней…

— Знаю, знаю. Добро пожаловать! Ваши ученики давно ждут.

Бородатые ученики — у кнехта в подтверждение почему-то покраснели…

Вечером дядя Сеня толкнулся к Машке:

— Забьем?

— Пошли.

Обычно распахнутая дверь салона оказалась закрытой. Машка пнула ногой и, входя, бросила традиционное:

— Забьем?

Но ей никто не ответил. Только от стола поднялись учительские очки. Трое заочников усердно скребли в тетрадях.

— Ученье — свет… — неуверенно сказал дядя Сеня, распуская кисет с домино.

— Трави рыбу! — врезала Машка об стол.

Ее задиристый крик потонул в тишине. Ученики уткнулись в тетради, преподаватель периодически наклонялся к ним через руку.

— …Перекурить бы! — утер испарину Леха.

— На, двоечник, — угостил дядя Сеня, — продуй мозги.

— Только не здесь, прошу, — приподнялся учитель. — Люди занимаются.

— Что?.. — изумился дядя Сеня. — Хорошенькое дело… Видал, Машка: рабочему человеку уже и покурить негде!

— Небо коптим… — скомкала сигарету Машка.

— Прислали попа… — бросил камни дядя Сеня и хлопнул дверью.

На другой день штормило. Но в салоне за обедом было весело:

— Ну, как у вас с кляксами?

— С кляксами у нас хорошо…

— А ты, отец, уроки сделал?

— Машка, второгодникам компота не давай!

— А как — учитель?

— Худой, аж очки спадают.

— Наука сосет…

— Машка, ты ему — побольше!

— Кстати, что он не идет? — спросил капитан.

— Чаек кормит…

— Сейчас я его позову, — поднялся Леха.

Позеленевшего преподавателя привели, втиснули за стол.

— Культура!.. — брякнул ложкой боцман. — Уже у капитана и разрешения не спрашивают…

— Мм… простите! — поднялся, хватаясь за переборку, учитель. — Я… первый рейс…

— Ради бога! Никаких церемоний, — замахал руками капитан. — Садитесь, пожалуйста. Одна только просьба: ешьте в любую погоду. Договорились? А то наш СРТ кувыркает и малая зыбь.

Капитан пожелал всем приятного аппетита и вышел.

Машка поставила перед учителем миску с дымящимся борщом.

Учитель взял хлеб, другой рукой — ложку. В этот миг судно вздыбилось — миска прыгнула ему на колени.

— А! — подскочил ошпаренный учитель.

— Эх, горе мое… — вытерла брюки учителю Машка. — У нас миску надо держать! И наклонять: судно влево — миску вправо, судно вправо — миску влево Понятно?

— Да, — смешался учитель. — Спасибо.

— Век живи — век учись, — значительно поднял палец дядя Сеня.

— Море — не институт: здесь соображать надо! — бросил боцман.

Вечером Машка по привычке заглянула в салон. Вошла и опешила: салон — не салон?

Сколько раз она расставляла здесь миски. Драила, мыла, скребла все от палубы до Доски почета (особенно в уголке — над своей фотографией). Да что там — не капитан, а она была здесь хозяйкой: кому — компот, кому «фитиль» (а то и оплеуху).

И сейчас тут будто все то: Леха, Рыбкин[1], Серега-радист — и не то: на столе перед ними вместо мисок — тетрадки. И этот очкарик, вместо нее, подает, то есть преподает. И рядом с Доской почета — черная доска. Черная! Да, настоящая школьная доска. Только маленькая. Но что это Леха мажет на ней?

— Эх, горе мое! — шлепнула себя по бедрам Машка. — Леха! Леха, 273, а не 20!

— Что? — поднял голову учитель. — У кого еще ответ — 273?

— Я еще не решил, — сказал радист.

— И я, — тралмейстер.

— Хорошо. Усложним пример. Запишите: «Результат увеличить на 1227 и уменьшить втрое…»

— Леха! Пятьсот! — шептала на весь салон Машка.

— …упражнения закончите письменно дома… то есть, простите, у себя в каютах. На сегодня достаточно. Отдыхайте. А вы… — учитель сверкнул очками на Машку.

— Я… — как-то по-школьному вся сжалась юнга, — я… больше не буду… подсказывать…

Учитель, не сводя глаз, медленно подошел к ней:

— Вы здорово считаете!

Машка прижала к бедру кисет с домино, лежавший на столе…

Учитель протянул к нему руку:

— Забьем?..

— Что?.. — Машка следила за его рукой.

— «Козла»!

— Забьем! Дядь Сень! — обернулась она, — покажем класс?

— Кстати, какой, если не секрет? Сколько вы кончили?

— П-пять… — дрогнули губы у Машки.

— Шестой коридор: выперли ее! — словоохотливо вступил дядя Сеня.

-..?

— Машка плохо любила свою среднюю школу.

— Любовь зла!.. — взмахнул костяшкой Леха.

— Только стучать не будем, — сказал учитель, — пусть механик поспит…

Машка удивленно посмотрела на него…

— …«Козлы», — вскоре удивился и дядя Сеня. — Вот фокус!.. Это ты протабанила: костяшки кидаешь.

— Отцепись! Когда я проигрывала…

Повторили. Учитель с Лехой выиграли еще несколько раз — под гробовое молчание.

— Сдаюсь… — сказала учителю Машка. — Вы здорово играете!

— Я математик.

— При чем это?

— Видите… Есть такая теория… теория игр…

— В «козла»?

— Нет, вообще…

— Интересно! Не расскажете?

Учитель, как мог проще, стал объяснять на примере с домино…

Машка, не шелохнувшись, глядела ему в рот. Потом смешала камни и предложила:

— А так?

— Мм… В таком ряду больше перестановок, но меньше сочетаний…

Преподаватель пристально посмотрел на нее:

— Знаете, у вас математический дар. Вам надо учиться. Обязательно!

— А примете?

— Конечно. С сентября — прошу.

— Долго… А сейчас нельзя?

— Видите… учебный год начался… И потом нужна справка об образовании. У вас есть?

— Нет.

— Жаль.

— Ладно!..

— Не обижайтесь, Маша…

— Меня зовут Машка! Без справки…

— Верно! Верно, погодите… — поправил на носу очки учитель, — попробуем — без справки: запрошу школу — может, разрешат приемные экзамены?

…Учитель послал радиограмму. Шли дни. Ответа не было. Юнга заглядывала в радиорубку:

— Ну?

— Проходимости нет.

— Травишь…

Машка стала еще злей «забивать» и гонять нерях на судне.

— И что бабе надо?.. — ворчали пострадавшие.

— Некуда силу девать…

— Вроде бы к Маркони[2] начала ходить…

— Вряд ли: дряхловат…

Наконец, на девятые сутки пришла ответная радиограмма. Учитель прочел юнге при всех за обедом: «Разрешаем виде исключения приемные экзамены арифметике, русскому. Сочинение вольную тему соответствующей трудности».

— Скинемся на букварь! — поздравил дядя Сеня.

— Студентки нам не хватало! — окрысился боцман. — Теперь пароход — зарастай грязью…

Машка постучала в салон:

— Разрешите?

Преподаватель кивнул, предложил сесть. Машка осторожно опустилась на диван — рядом с остальными учениками.

— Ну, арифметику я проверил — ставлю вам «пять». Сочинение принесли?

— Вот…

— Хорошо. Идите. Учитель раскрыл листок:

— Так: «Сочинение на вольную тему»…

Красный карандаш черкнул «вольную тему».

— «…юнги СРТ-9036 Ковалевой Марии Филипповны, национальность русская, беспартийная, холостая, образование…»

— М-да…

Карандаш вымарал это обилие сведений, кроме фамилии и имени, задрожал и повис над сочинением:

«…Сергей Николаевич, я не умею сочинять, я напишу лутше письмо…»

— Необычно!.. Необычно. Хотя — почему бы и нет? — раз это — «русский письменный»…

Учитель увлекся, красный карандаш запорхал по строчкам:

«…Но вот вы пришли к нам на судно, и все у меня смутилось: я не могу больше мыть миски, я хочу быть математиком. И уже не может — как раньше; все как-то у нас повернулось, будто весь наш пароход сходил в баню… Пускай вы меня не примите, но я все равно стану учительшей. Чтобы делать людям добро. Потому что и у меня теперь началась любов к людям…»

Карандаш коршуном обрушился на «любов» — подчеркнул и дописал мягкий знак. Машка вздохнула.

— Так вы здесь?! — обернулся преподаватель.

Она не уходила и все это время наблюдала из-за его спины карательную операцию красного карандаша.

— Ну, что ж, — сказал учитель, подсчитывая карандашом ошибки:

— Раз, два, три… четыре… восемь… пятнадцать… семнадцать… Семнадцать ошибок!..

Он взглянул на Машку. Глаза ее с каждым отсчетом наполнялись влагой: еще одна — восемнадцатая, — и на него опрокинутся эти два синие озера…

— Семнадцать ошибок… Это… в общем…

Машка смотрела на него. Все — на Машку.

— …это, в общем… — учитель покраснел и, может, впервые за свою работу в школе, покривил: — Удовлетворительно. Вполне… удовлетворительно, учитывая характер описок и… оригинальность эпистолярной формы… Только вот слово «лучше» пишется через «ч», а «любовь» — на конце мягкий знак. Это надо знать твердо!

Так что, можем считать, экзамены вы выдержали. Поздравляю! Завтра приходите на занятия. — Учитель поднял очки от сочинения.

Но Машка была уже на спардеке.

— Э…пи… эпистолетная форма-а! — в голос, по-бабьи рыдала она за трубой, — …на конце — мягкий знак… — вторил ей ветер в снастях, подмешивая к слезам горько-соленые брызги Атлантики.

Морская ёлка

Наш траулер взял полтора плана на сельди и возвращался в Мурманск.

Позади месяцы штормов… тысячи тонн… тысячи миль.

Впереди Норвежское море, норд-ост «по зубам» и жаркая встреча у елки.

Рассчитано все: шесть суток от Исландии… 31-го войдем в залив…

Однако угодили в рождественский циклон, и праздновать пришлось на нулевом меридиане:

— Внимание! Все судовые часы переводятся на час вперед. Команде — приготовиться к встрече Нового года! — палубный динамик помолчал, потом простуженно понес над океаном: «В лесу родилась елочка…»

Третий штурман оглядел горизонт: «Надо же: елочка где-то. А тут хоть бы куст по дороге. Сколько едешь — ни одной деревни — сплошная Атлантика… Да, так она тогда в ЗАГСе и сказала:

— Ну что у тебя впереди? Водная пустыня…

Он перевел взгляд на эхолот. Тот равнодушно отмечал на ленте самописца встреченных под килем:…медузы… косячок сельди… медузы… что-то разлапое у грунта, смахивает на морского черта… а эта трезубая эхограмма, похоже, от Нептуна… Не соскучишься! Так что, Лена, мы тут не одни… Вон, как и положено в праздник, — гости: морской заяц на льдине пожаловал. У „косого“ даже глаза округлились от удивления: „Что за иллюминация?“ В сторонке пыхтит и пинает буй кит — ужинает под нашу музыку в чьих-то сетях… Улыбается себе в китовые усы: Новый год — по душе.

Нам тоже. С утра по судну праздничный запах паленых брюк… У камбуза кошка Мура плутает вокруг новогоднего меню: омары, шашлык!.. Это после соленой селедки, ухи из селедки, жареной сельди, котлет сельдяных. Поговаривают даже, будто рыбмастер гонит в трюме к празднику самогон из селедки…

„А у тещи сейчас, наверно, опять пирог пригорел… Интересно, кого пригласит Лена… А может быть, она ушла?!“

Он посмотрел на часы: „Пора кончать газету“ — и спустился в салон. Наклеил заметки. Осталось елку изобразить — перед ним на приемнике стояла крашеная корабельная елка из березовой метлы. Он вздохнул и стал рисовать:…губы, глаза. „Что же ты не пишешь?“ Оборвал контур на плече и поверх всего набросал фату: „Похожа. Как на том снимке…“

— Что это?! — изумился за его плечом помполит: — Снегурочка? А елка где?

— Сейчас дорисую…

— Давай, Саня, нажми! Полчаса осталось.

Помполит поднялся в радиорубку:

— Слушай, Иваныч! Сколько третьему штурману было радиограмм за рейс?

— Много. Рублей так на двадцать.

— Э, брат, не то ты считаешь… Дай-ка реестр!

Помполит перелистал всю толстую книгу:

— А от жены — ни одной… Мог бы ты мне сказать!

— Да разве упомнишь!

Из камбуза выглянул в амбразуру кок:

— Ты что, третий, рисуешь — шампанское нарисуй! Да поболе. Чтоб всем хватило. А то ведь, сам знаешь, у нас на флоте сухой закон…

Что ж, будем пить квас. Если чуда не случится: может ведь пойматься бочонок рома (из тех, что плавают — из книги в книгу — по всем морям и океанам…).

Саня повесил газету.

— Здорово! — подошли матросы. — Особенно Снегурка хороша…

Саня зарделся:

— Знаете, ребята, у меня в загашнике — пара бутылок: годовщина свадьбы послезавтра…

— Раз план досрочно, и годовщину — досрочно!

— У кого еще годовщина?

„Дары моря“ для виду облепили медузами и предъявили на контроль.

Начальство, правда, в чудо не поверило… Однако не бросать же за борт: еще кто наедет — винт поломает…

— Отдать коку! — поступил приказ. — Пусть разберется.

Принесла взнос безработная медицина. Еще кое-кто…

Кок выплеснул все это в бадейку с клюквенным экстрактом — провернул чумичкой и выдал на стол витаминозный коктейль.

Начался праздник.

Наш молодой капитан сказал речь:

— Братцы! Проводим старый год…

— Ура! — отсалютовали недобитые циклоном кружки.

— Он, конечно, всем примелькался, — продолжал капитан, — но, если честно, — был не плохим…

Саня зажмурился: „Да, в этом году она, наконец, согласилась…“

— Уж нас помянут сегодня селедкой за каждым столом, — поднял тост капитан. — Выпьем эти витамины, за Новый год! За полные трюмы! За счастливое плавание!

„А теща сказала: ну что ты в нем нашла? Судоводитель — тот же извозчик…“

— Товарищи! — поднялся рулевой. — У Сан-Саныча, третьего штурмана, — годовщина свадьбы. Да здравствуют молодожены!

— Ура… — исчерпала чумичка тосты по сухому дну бадьи.

После ужина начался „утренник“.

В президиум посадили стармеха — готового Деда-Мороза.

Снегурочкой выдвинули по общественной линии уборщицу Клавдю.

— Бывшая Баба-Яга, а ныне Снегурка… — не утерпел моторист Семен, знакомый с Клавдиной шваброй.

Саня смотрел на Клавдю, а видел Лену — на прошлогоднем карнавале в пединституте: „Как она старалась, чтобы непременно ее избрали королевой бала! А прошла девчушка — вроде Клавди…“

Но Клавдя в своем праздничном наряде и впрямь сияла под елкой. Да так, что Дед-Мороз при всех полез обниматься:

— По-родственному… по-родственному, — оттягивал он мешавшую бороду.

— Эй, Дед! Ты нарушаешь сказочные нормы… — послышалось ревниво.

Деда-Мороза с трудом вернули к его обязанностям:

— Объявляю концерт! Частушки-нескладушки. Исполняет заслуженный старпом нашего…

„…А Ленка тогда заревела от досады. И залила химическими слезами свое белое бальное платье. „Все равно ты моя королева!“ — целовал он ее и увел „на пароход“.

— …На ту сторону реки.

„…Иди — не вертухайся!“ — заливался под гармошку старпом.

„…А утром они пошли повинились ее родителям.

— Ну что это будет за жизнь? — всплеснула руками новоиспеченная теща. — Ты — там, она тут…

— Хочешь пойти со мной в море? Уговорю капитана… Нам повариха нужна.

— Свадебное путешествие… — ответила за Лену мать. — С ума сошел: у девочки диплом! Да и к плите она у нас не подходила.

— Научится. Кстати, она теперь жена. Должна уметь все.

— Женщине в море не место! — отрубила теща“.

Саня смотрел на Снегурочку под елкой: „Плавает же Клавдя“.

И все смотрели на нее. Потому что Дед-Мороз объявил „Танец маленьких лебедей из балета…“

Однако в салон протиснулся боцман. На нем была балетная юбочка из марли и Клавдина сорочка, стыдливо приспущенная на лохматой груди.

Боцман по-цыплячьи семенил мохнатыми ногами, круто выгнув бычью „лебединую“ шею и помахивая „крыльями“…

Хохот качнул пароход.

Грация и смелый туалет „балерины“ привлекли к ней такое внимание, что от боцманской юбки грозили остаться лишь конструктивные детали…

Дед-Мороз, спасая жертву искусства, тряхнул над головой подарочным мешком: посыпались поздравительные радиограммы.

Каждый хватал свою и отворачивался — на бумажное свидание с родными.

Больше всех ликовал Саня, третий штурман. Подходил к друзьям:

— Поздравила! Видал?

Ему смущенно улыбались:

— Значит, все в норме!

— Видно, болела…

— А теперь поправилась…

Утренник окончен. Берем третьего. Идем на спардек. Поем под гитару:

— Парни! Здесь третий? — взлетел на надстройку, запыхавшись, радист. — Возьми, вот поздравительная тебе.

Саня развернул бланк. „С Новым годом, дорогой, прости молчание.

Сейчас уже все хорошо. Целую. Твоя жена Лена“.

Он улыбнулся.

— Спасибо, я читал уж. Дед раздавал…

— Нет!.. Знаешь… я ее только принял…

— Как?.. А та?!

— Та… Ту… прости: мы с помполитом тебе написали.

Он не договорил. Саня схватил гиганта-радиста за горло и двинул к реллингам. Прижал… Еще чуть и перевалит туда — за…

И мы почему-то стоим и молчим. Не вступаемся.

Руки его сами разжались — он обнял радиста за плечи и как-то совсем по-детски ткнулся лицом в грудь:

— Митя… Друг!

Так они застыли вдвоем у борга, Над бездной. Что их связывало теперь?

Мы молча спустились по трапу.

Тихо. Вокруг новогодняя ночь. В океане праздничный штиль.