Выскочка из отморозков

ГЛАВА 5 Бабья доля

Наталья теперь не могла спокойно уснуть и ворочалась с боку на бок. Еще бы! Ее единственный сын, лопоухий и губастый Борька, решил поступать в военное училище и уже начал собирать документы. Их немало. Каждая справка должна быть заверена, будто Борьку готовят в космос. А когда их собирать? Вон вчера в школе полдня потеряла, пока дождалась директора. Он должен был выдать характеристику на сына. И выдал! С такой, кроме зоны, никуда не возьмут. Целый час ругалась. Потом уговаривала и все же выплакала. В этой характеристике директор не написал, что Борька за хулиганское поведение еще в младших классах подвергался принудительным приводам в милицию, а также был замечен в контактах с наркоманами и девицами легкого поведения…

Правда, добрых слов о сыне в характеристике не было. Но хотя бы основные упреки удалось убрать.

В свидетельстве об образовании есть всякие оценки. Ну, тут ничего не поменять. Директор, отдавая документы Борьки, от радости чуть не плакал. Наталью голубушкой называл, в благодарностях утопил. Крестился и желал удач.

Все понимала баба и знала, что ее сын далеко не подарок. Но все ж свой! Самый дорогой, любимый и лучший ребенок в мире. Ее в этом никто не смог бы переубедить. Каждая мать — львица и за свое чадо пойдет на все.

Борька теперь жил ожиданием. Он стал покладистым, но, как и прежде, раздражался, если его ругали. Он не терпел нотаций, считая их придирками, и отчаянно огрызался, защищал себя от всяких нападок. Борька знал, что в училище ему придется сдавать вступительные экзамены, и усиленно готовился к ним.

— Сынок! Завтра с утра тебе в поликлинику на анализы, а потому пойдешь натощак. Кровь завтра будут брать, — предупредила Наталья. И продолжала собирать справки Борису для поступления.

Герасим молча следил за всеми приготовлениями. На душе было тревожно.

Нет, Борька даже на улицу не выходил. Сидел дома, обложившись учебниками, не докучая никому. Он лишь вечером выходил во двор подышать свежим воздухом, да и то ненадолго. Парнишка еще жил дома, а мыслями уже был далеко отсюда. И очень поспешил за заключением врачей, обследовавших его.

Бориса завели в ординаторскую. Заведующий поликлиникой глянул на паренька поверх очков, покачал головой и сказал грустно:

— Рад бы вам помочь, молодой человек, но не могу выдать требуемую справку. Нельзя с такой болезнью поступать в военное училище. Не возьмут. Даже если бы здесь закрыли глаза на это, там вас проверят военные медики и отправят обратно.

— Что за болезнь? — не поверил Борька своим ушам.

— Сахарный, диабет. Служить в армии тоже нельзя! И вообще желательно без стрессов. Иначе…

Врач не договорил, Борька понял без слов.

Домой он вернулся раздраженный, злой. Не раздеваясь, лег в постель и, уткнувшись лицом в подушку, плакал навзрыд.

Герасим вошел позвать его пообедать, но парнишка отказался резко. И отчим подошел к нему:

— Что стряслось?

— А ничего! Училище накрылось! — ответил глухо.

— С чего это? — удивился Герасим.

— Сахарный диабет нашли. Сказали, что с этим заболеванием только дома сидеть.

— Ты из-за этого расстроился? Вот чудак! Среди людей полно диабетчиков. Никто особо не сетует. Выучились, работают нормально, имеют семьи. Другой бы на твоем месте радовался — в армию не возьмут, нынче за такое большие деньги отдают. А ты воешь, глупыш!

— Да что ты мне других в нюх суешь? Они по-своему бесятся. Я хотел в армию, а меня отбросили как нечисть! Что теперь делать, когда на мне клеймо? Никуда не годен…

— Не неси чушь! Поступай в техникум или заканчивай школу — ив институт. Кроме тех, где военка основа всему, нигде тебе не откажут. Не свет клином на твоей армейке, — успокаивал отчим, но Борька не слышал.

Вечером он вышел из дома и, ничего не сказав Герасиму, сел в автобус, поехал в центр.

«Наверное, к Ирине умотал?» — решил человек, глянув вслед.

— Не стоило его сегодня отпускать из дома, — упрекнула Наталья мужа, когда вернулась с работы. Было уже темно, Борис не возвращался, и в доме стали нервничать.

— Где его носит? — вырвалось у Герасима невольно, когда стрелки часов подошли к полуночи. — Может, Ирке позвонить?

— В такое время неудобно, — заметила Наталья.

— Что тебе неудобно, то мне простительно! — набрал номер Герасим, но никто не поднял трубку. — Наверное, гуляют.

Герасим обзвонил всех друзей Борьки, но его нигде не было.

Он позвонил крутым, но и там Борьки не оказалось.

— Пойду поищу его по городу, — стал одеваться Герасим.

— Да где его найдешь теперь? — отмахнулась Наталья, заметив, что скоро уйдет последний автобус.

— А что предлагаешь? Сидеть и ждать неведомо чего? — не выдержав, вспыхнул Герасим и, двинув в дверь кулаком, вышел наружу.

Наталья осталась одна. Ох как это оказалось непривычно. После стольких лет жизни с Герасимом баба привыкла к его заботе и защите, поверила, что он никогда не оставит ее одну, всегда будет рядом, терпеливый и преданный, настоящий муж и друг.

— И почему ты не встретился мне в молодости? Сколько лет упущено, сколько горя пережито! Ведь ничего того не случилось бы, познакомься мы раньше, — сказала как-то Герасиму, тот усмехнулся:

— Без сравнения с прошлым не ценила бы меня и не дорожила б! Женщины любят новизну, острые ощущения, перемены. На этой почве заводят любовников, изменяют мужьям. Мне это не грозит. Я спокоен. Ты хватила лиха через край. А потому не станешь искать от добра добра. Хотя кто знает?..

Любила ль ока Герасима? Наталья и сама не знала. Она привыкла к нему со временем, потом научилась дорожить им, привязалась к человеку.

Он с самого начала показался ей смешным и странным, чудаковатым и старомодным, совсем непохожим на прежних поклонников и тем более на первого мужа. Николай, пока встречался с Натальей, все время восторгался ею, пытался поскорее добиться близости.

Герасим же долго присматривался. Не спешил влезть в постель и никогда не говорил комплиментов. Баба долгое время не знала, как он к ней относится, что решил — останется ли в ее семье или бросит их, устав от постоянных забот?

Николай никогда не думал о дне завтрашнем. Герасим все просчитывал на годы вперед и ничего необдуманного не делал.

«Глупышка!» — этим словом он ругал, оно же было комплиментом. При ней он крайне редко выходил из себя и старался не материться.

Николай никогда не сдерживался и уж если чего-то захотел, своего добивался. Герасим ничего не требовал. Ей и теперь смешно вспомнить, как, знакомясь с ней, он чувствовал себя крайне неловко. В постели у нее он оказался лишь через две недели, хотя спали в одной спальне, на диване. Он позвал ее, и она пришла, взяла верх природа бабья. Но и тогда Герасим не поспешил. Они лежали рядом, а прикоснуться к Наташке он не решался сама обняла его.

— Герка! Хороший мой! Ну чего дрожишь, как зайка? Твоя я! Может, не все во мне то, что ищешь, ну да привыкнем и притремся. Не бойся меня. Я не кусаюсь, когда меня не обижают…

Герасим тогда тихо рассмеялся.

Наташка неумело приласкала, и он словно проснулся, понял, что баба сама не знала ласки и потому не растратила свой запас. Он бережно гладил Натку, настоящего Герасима баба узнала лишь через год, когда тот поверил и оттаял.

Это был ураган, и женщина не раз удивлялась запасу его тепла и энергии.

Герасим был грубоватым внешне, но сколько ласкового тепла хранилось в нем! Только Наталье повезло разбудить в Герасиме мужчину.

Николай таким не был. Еще по самому началу, женившись на Наталье, прыгнет в постель, приловит бабу на пяток минут и тут же, отвернувшись к стене, захрапит. Даже доброго слова Наташке не скажет. Зачем? Ведь теперь жена! И нежности излишни.

Николай никогда ничего не дарил Наталье. За все годы домашних тапок не купил. Считал, что подарки и обновы безнадежно портят баб. И нередко утверждал, что женщина, ожидающая от мужа подарков, вышла за него замуж из выгоды.

— А я сам подарок для бабы! Пусть теперь она ублажает меня и балует! — говорил Николай своим друзьям.

Герасим любил делать подарки. Часто баловал Наташку и Бориса хорошими конфетами. Сам замечал, что нужно жене, и вел ее в магазин покупать костюм или туфли, сапоги иль халат.

— Наташ, не зашивай колготки, купи новые! — просил жену. Не дождавшись, покупал сам, сразу несколько.

Иногда она ловила на себе его пристальные, изучающие взгляды. С кем он ее сравнивал, что подмечал, Герасим не говорил.

Женщина под такими взглядами терялась. Она не знала, любит ли он ее? Они не были расписаны. Самой Наталье стыдно было предлагать такое, а Герасиму и вовсе не нужно. Вот так и жили, сохранив каждый за собой возможность в любое время беспрепятственно уйти из дома.

Наталью знала вся родня Герасима. У нее в доме побывали братья с женами и Степановна. Сама женщина ни у кого не была. Не из зазнайства. Просто никак не получалось со временем.

Родню Николая Наталья знала, еще по молодости побывала у всех вместе с мужем. Она объездила каждого, прося помочь сохранить семью, когда муж начал выпивать. Но бабу не услышали. Никому не было дела до чужой беды. Оставшись с Борькой, она забыла и родных мужа. Даже при случайных встречах не здоровалась, делала вид, что вовсе не знает их.

Однолюбка по натуре, Наталья долго терпела пьянство и побои от Николая, Ей и на работе часто советовали вышвырнуть его из дома, развестись и забыть. Но она все еще любила и никак не решалась на развод.

— Когда ты перестанешь появляться на работе в синяках? Ведь мы не вдвоем здесь! Что думают о тебе люди? — злилась главный бухгалтер, считая Наталью безвольной и трусливой, никчемной бабой. — Хватит тут сопли и слюни распускать! Не получилась семья — разводись, а не позорься, не мучай себя и ребенка! Коль не разводишься и держишься за такого, сама не лучше! Понятно?

— Как я лишу сына родного отца?

— А Борьке он нужен? Спроси его!

И разошлись. Навсегда. Но годы взяли свое, и баба решила завести другого мужа.

Странно складывались отношения с Герасимом. Прожив годы, он и не думал прописываться у Натальи. И, взяв бюджет семьи в свои руки, не давал ей деньги, сам покупал псе, что нужно, и Наталья даже не знала, сколько ж в месяц зарабатывает Герасим. Он покупал не только продукты и одежду, а и новые вещи в дом. Телевизор и видик, новую мебель и посуду. Когда купил машину, всегда отвозил и привозил ее с работы. Но при всем этом, даже в самом хорошем настроении не говорил, как относится к ней.

— Так вот и проживешь без сердечных слов, а ведь только они бабью душу греют! Тяжело без них! Не, по- яруги, я б такому рога наставила за милую душу! Пусть бы знал, козел, что живет с женщиной, а не с бревном. Мужик должен бабу, как печка, греть со всех сторон. А то ишь, на слова скупится хмырь, чмо вонючее! — возмущались бухгалтеры хлебокомбината, собравшись все

вместе в обеденный перерыв.

— Наташка! Моргни нашему формовщику Феде! Он

давно вокруг тебя вертится. Говорят, горячий мужик, угодливый и сладкий, как торт!

— На кой черт мне обкусанный, излизанный мужик? Зато ласковых слов наговорит полную пазуху!

— Нет там места его брехне. Свой молча угождает! — смеялась баба.

Но как-то раз пришла Наташка в формовку, по работе. А Федя, улучив момент, обнял ее сзади и ухватил за сиськи.

Ну и получил он за свое озорство. Наташка взбрыкнула и отбросила нахала в угол на мешки с мукой. Тут же вдавила в них, надавала по морде, по спине и заднице руками и пинками. Весь пол протерла Федей да еще пригрозила:

— Еще раз полезешь, в тесте утоплю! Клецку из тебя, лысого козла, изображу! Все зубы выбью гаду!

Ох и потешались бухгалтерши над Федькой после той трепки! Сам мужик, запомнив тот урок, никогда больше не приставал к бабе. Он панически боялся ее и уважал.

Наталья ничего не рассказала Герасиму. Не знала, как тот поймет и отреагирует. Но тому рассказали рабочие — псе подробно, не упустив ни одной детали. Мужик лишь

довольно улыбался. Ему льстило, что Наталья верна ему и помнит о нем всюду.

Герасим незаметно стал полным хозяином дома. На нем держалось все. Наталья привыкла к тишине и покою. Знала, Герасим в своих руках удержит всех.

Но в тот день он поехал в деревню за Борькой. Наташка, вернувшись с работы, принялась прибирать в доме и не увидела человека, промелькнувшего под окном.

Николай вошел в дом без стука. Тихо прикрыл за собой двери, огляделся. Наташка моет полы. Кроме нее, в доме нет никого. Он налетел на бабу коршуном. Наташка ничего не успела понять, сообразить, она испугалась. Откуда он взялся? Свалился с потолка?

Кофта порвана, юбка задрана, содрано нижнее белье. И Николай уже вот-вот…

— Нет, сволочь! Уходи! Не смей!

— Киска моя! Ты даже не расписана с ним. Он не хочет! А я хочу тебя! Я люблю! У нас сын! А он кто тут? Чужой! Мы родные, ты моя, и Борька мой! Ну куда ты? Тихо!

— Я те, родному, сейчас так вмажу! Все напомню хорьку! Выметайся вон! — вырвалась баба из рук Николая. За все годы первый раз увидела его трезвым.

— Давай поговорим! — предложил ей, уже успев оправиться от внезапного.

— Не о чем нам трепаться! Проваливай! — указала на дверь.

— Наташа, выгнать успеешь. Да и сам я уйду, если пойму бесполезность встречи. Но нас связывает прошлое и сын. Чужой меня не заменит, сколько ни старайся. Я — родной отец Борьки. А этот — временный хахаль. Прощу его тебе, так и быть. Но и ты не тяни! Хочешь, я выкину Гераську из дома? Он третий лишний! Видишь, я совсем трезвый!

— Надолго ли? — отмахнулась баба.

— Я вылечился. Меня закодировали. И я устраиваюсь на работу. Мы будем жить вместе, одной — семьей, все родные друг другу. Слышь, Натка! Я так скучал по тебе! Ни одной бабы, кроме тебя, не имел! За все годы не изменил ни разу. — Схватил бабу за плечо, рванул к себе, прижал, облапал. — Теплая моя, пышечка! Какая ты своя, родная!

— Повел в спальню. Но баба, расслабившись, вырвалась из рук Николая.

— Не приставай! Где раньше был? Как я уговаривала и умоляла тебя? Ты извел меня и сына! Все грозился убить и добился: мы отказались от тебя навсегда. Ни простить, ни забыть не сможем. Ты слишком большой негодяй. Ни поверить, ни простить не смогу! Уходи!

— А сын? Что скажет он?

— Борис свое сказал давно. Он ненавидит тебя.

— Не верю!

— Завтра приедет из деревни, спроси сам.

— Наташка! Неужели ты все забыла? Ведь я уже не пью. Мы вернемся в нашу молодость, станем прежними, молодыми и счастливыми. Даю слово, я никогда больше не обижу тебя!

Наташка слушала, а перед глазами снова встала та ночь. И снег по колено, и лютый мороз, и больной сын, выброшенный из дома родным отцом. Вот он теперь клянется, что не будет обижать. За прошлое даже не извиняется! «Он мне простит хахаля… Нет, ну не падаль?»

— начинает трясти бабу.

— Натка! Ну кого нам бояться? Это смешно… — Пытается развернуть к себе, но жесткая пощечина отбрасывает к стене.

— Слышь, ты, сморчок! Не хватит ли домогаться? Сколько перетерпели от тебя, и снова хочешь втащить нас в то болото, чтоб в нем и задохнулись? А ну пошел вон, облезлый кобель! Он не изменял и любил! До сих пор душа в синяках, память в шишках! Отваливай, пока пиздюлей не навешала! Линяй, говно! — Открыла с треском двери и двинулась на Николая.

— Была ты дурой, ею и осталась!

Баба так огрела каталкой по хребту, что мужик с воем выскочил на крыльцо и без оглядки подлетел к калитке. Наталья закрыла двери на крючок и на засов.

— Фу-у, выкинула засранца! — Убрала со лба мокрую прядь, присела к столу, подперев щеку кулаком, и заревела тихо.

Из дому выгнала. Получилось. А вот как выкинуть его из сердца и памяти? Сволочь и негодяй! Но почему он снится ночами и теперь, зовет в березовую рощу, к реке и на озеро. Она идет, во сне все еще любит его, одного-единственного, первого…

Наташка взяла сигарету. Редко курит женщина, лишь когда тяжеленная ситуация берет за горло и небо кажется с овчинку. Нечем дышать! А жизнь тоже не радует.

Вот и рассталась с Николаем, остановив свой окончательный выбор на Герасиме.

Конечно, не с добра дала она тогда объявление в газету. И мужик откликнулся. Не ахти что. Корявый с виду, молчаливый, он долго присматривался к Наташке и Борьке. Случалось, на первых порах вспыхивал от дерзостей сына, выскакивал пулей на крыльцо или во двор, подолгу курил, успокаивался. Обиду он помнил долго. Но умело сдерживал себя.

Наталья думала, что Герасим, пожив пару месяцев, сбежит от них без оглядки. Именно на это рассчитывал Борис. Он выживал отчима методично, старательно вредил ему. Никак не хотел признавать чужого мужика, долго не называл отчимом, а только мамкиным хахалем.

Женщина устала от их неприязни и ссор. Все осложнялось тем, что к Герасиму она еще не успела привыкнуть, именно на этом умело играл Борис. Будь у мужика поменьше выдержки, давно бы плюнул на все и сбежал.

Наташа знала, как беспокоен по ночам Герасим. Ворочается, часто просыпается, но терпит, заставляя себя привыкнуть к семье.

Нет, он никогда не баловал бабу деньгами, но и не прятал от Натальи деньги. Покупал ей обновки, подарки. Он сам вел бюджет семьи и никогда не жаловался на нехватки. Герасим встречал ее с работы, вез домой самой короткой дорогой. Его коробило, когда Наталья начинала говорить об отчетах, нагрузках и усталости к концу дня.

— Наталья, давай не будем забивать голову друг другу. Я тоже устаю, но не докучаю тебе. И ты, уходя с работы, забывай о ней. Я не люблю обывательщины, — обрывал хмуро. И добавлял: — Не люблю пустых жалоб. Тем более что твоя работа самая бабья! На ней не надорвешься и не простынешь. — И отворачивался недовольно.

— Да ведь я не сетую! Поделилась с тобой, — замолкала Наталья и старалась не заговаривать о работе.

Наталья сама себе не хочет признаться, что именно женщины на работе убедили ее вспомнить о том, что она еще молода и, покуда неплохо смотрится, нужно подумать о будущем.

— Наташ! Ты с Николаем ни хрена не видела. Что познала, кроме мордобоя и мата? Вся высохла, сморщилась! А какая была? Разве не обидно? Считай, что жизнь свою в задницу пьянчуге сунула! Вспомни о себе!

— Верно Алевтина говорит! — поддержала кассирша Галя. — Тебе, Наталья, жить да жить, а ты себя совсем в старухи списала! Посмотри в зеркало, на кого похожа? Одеваешься во все серое с черным, не подкрасишься, согнулась, сгорбилась, ссутулилась. На глазах слезы. А ну! Расправь плечи! Сиськи, письки вперед! Забудь прошлое, стань охотницей!

— Кем? — не поняла Наталья.

— Мужика себе заклей! Чтоб тебя с Борькой содержал и заботился! Зачем твоей бабьей сути пропадать? Найди мужика состоятельного, непьющего, одинокого, обогрей его и оседлай! Хоть заживешь человеком!

— Галька, не смеши! Где такого сыщешь? Чтоб состоятельный трезвенник еще в холостяках остался? Да его с руками оторвут!

— А ты искала?

— Я давно вышла из мечтательниц. В сказки тоже не верю. Да и бывают ли на свете такие мужики? Разве в музее. Нет среди них порядочных, одни козлы! Сколько со своим промучилась, хоть с молодости его знала. Еще такого заиметь? Лучше сдохнуть. Мне Николая по горло хватило. Второго не переживу!

— И что? До конца жизни с Борькой? А он женится, приведет невестку. Та и норов покажет, и детей нарожает. Станешь бабкой, не побывав в бабах! Будешь с вонючими пеленками возиться, растить внуков, управляться по дому. Хорошо, если в невестки нормальная девка попадется, а если никчемное говно? Сын, женившись, жену защищать будет. И в ее неудельности обвинит тебя! Долго ли выдержишь с такой жизнью? Нынешние девки не подарок! Дочка еще может пожалеть и защитить мать. А вот сын — никогда! На любую вертихвостку променяет, тебя забудет. Так что не надейся на Борьку, устраивай свою жизнь, пока не поздно. Потом еще не раз спасибо скажешь! — уговаривала Галина.

— Да где ж теперь найти подходящего? — вздохнула Наталья.

— Проще нету! Объявление дай!

— Что? Как это так позориться? — покраснела Наталья.

— Весь город объявления дает в газетах, а этой стыдно! Ну и отмочила! Ты что, газет не читаешь?

— Не до них мне! — отмахнулась Наталья.

— То-то и оно! Совсем от жизни отстала!

— Моя соседка дала объявление, так, верите, на него полковник в отставке клюнул. Уже два года живут. Все хорошо у них.

— Да что там мусолить? Страшнее бабы зверя нет! — хохотнул единственный мужчина-бухгалтер и продолжил, глянув на Натку: — А что ты теряешь? Ничем не рискуешь. Не спеши прописывать и расписываться. Дави из него все соки! Ну не станет доиться этот, другого сыщешь! Вам, бабам, лишь бы уютно устроиться на чьей-то шее. Любить вовсе не обязательно. Да и разучились давно…

Так вот поговорили. Наталья постепенно сменила серую одежду на более яркую. Стала подкрашиваться, иногда делала укладку, начала следить за своей осанкой. Сама себя одергивала и отучила сутулиться.

— Наталья, а ты хорошенькая! Еще перестань ногами шаркать, не тащи их за собой, как на тросе. С твоей улыбкой порхать надо! — заметил мужчина-бухгалтер, и Наталья преобразилась.

— Во что делает доброе слово! Вернули к жизни человека! Посмотрите, какой она стала, наша Наташа! Огонь и пламя! Приятно глянуть! Да такой королевне далеко не каждый принц пара!

— Наташка! Не теряй время! Решайся, пока сын мал! Вырастет — помешает тебе завести мужа. Помни! Все дети эгоисты! А потому спеши. Дорожи каждым днем.

Женщина лишь поначалу отмахивалась. Потом послушала доводы и со многими согласилась без споров. Но как дать объявление в газету?

Как другие дают. Чем они лучше? Смелее? Но и ей пора позаботиться о себе. А кто иначе?

Поначалу Наталья даже стыдилась вспоминать дома такие разговоры. Да и сын еще не забыл отцовские трепки и пьянки. Какому чужому поверит, если от своего добра не видел?

Но, ложась спать в холодную постель, усталая и одинокая, баба невольно вспоминала услышанное на работе: «Не теряй время, годочки катят, и все к старости. Тогда уж ничего не вернешь…»

Женщина роняет на подушку скупую слезу. А ведь и верно. На нее давно перестали обращать внимание мужчины. Никто не смотрит ей вслед, не говорит комплиментов.

«Вот дура! Сама себя запустила. А чем хуже других?»

И она решила сделать укладку и маникюр.

Сын, удивленно глянув, спросил:

— Мам! Ты это чего? Зачем вся нафуфырилась?

— Для себя! Хочу человеком выглядеть и уважать в себе женщину!

— А без этого разве не человек?

— Пацан ты мой! На женщину окружающие смотрят иначе, если она за собой следит.

Утром, уходя на работу, смотрелась в зеркало: все ли в порядке? И только потом выходила за двери.

— Ну вот и вернулась в женщину! А для чего? Ведь внешность — лишь первый шаг. Пора и на второй решаться, — напоминали на работе и подкладывали ей на стол газету с брачными объявлениями.

— Чего ты ее отбрасываешь? Иль читать разучилась? Тогда хоть послушай: «Мужчина, сорока лет, с нормальной внешностью, бизнесмен, ищет спутницу жизни, женщину до тридцати пяти лет, с высшим образованием, не склонную к полноте. Ребенок не помеха!» И телефон указан! Слышь, Натуля? Хватай, пока он теплый! — смеялась Алевтина Андреевна.

— Ну как я стану себя предлагать? Это ж стыдно! В наше время наоборот было. Да тот мужик осмеет меня! И пошлет…

— Не зацикливайся, не заходись, он сам о том просит. Давай я от твоего имени позвоню? Разрешаешь? Но уговор:

знакомиться с ним пойдешь! — Алевтина Андреевна взяла трубку, набрала номер.

— Алло! — услышала в ответ приятный баритон.

— Я звоню по вашему объявлению. Вы действительно ищете спутницу жизни?

— Милая женщина! Меня разыграл мой брат. Он ни в чем не соврал, кроме одного, самого важного: я не готов к семейной жизни. Я недавно развелся. И пока не могу думать о женщинах; к сожалению, кроме раздражения, других эмоций они не вызывают. Брат поспешил. Я приношу тысячу извинений… — И положил трубку на рычаг.

— Ну и ладно! Есть второй! Его пощупаем.

— Алло! Да! Я давал объявление. Только там опечатка получилась. Полковник в отставке не бывает в тридцать восемь лет! Мне шестьдесят восемь! Если для вас мой возраст не имеет принципиального значения, мы можем встретиться, и, как знать, возможно, обретем друг в друге то, что ищем? — хихикнули в трубку скрипуче.

— Фу! Старый козел! — уронила трубку женщина, игривое настроение как рукой сняло.

— А не надо самим звонить! Пусть Наталья даст объявление. Кому надо — найдет. Только время укажи, когда тебе звонить можно.

И нашел… На работе за подсказку шампанское поставила. На все вопросы женщин о Герасиме долго ничего не могла ответить.

Нет, не алкаш и не скандалист. Заботлив, руки золотые, но душа холодная как лед. Сколько времени прошло, а своим еще не стал и Борька его никак не признает. Расписываться не предлагает, и Наталья молчит о прописке.

— А какой в постели? — не унимаются бабы.

— Ну, мужик как мужик! — пожала плечами.

— Хоть лучше Кольки?

— Да я и не помню, каким он в постели был. Стал ссаться, тут же прогнута.

— Мы о другом! Горячий он? Не импотент?

— Зачем такому женщина? Нет! Этот в порядке. Все при нем, — краснела Наталья.

— Я тебе добра хочу! Вы только сошлись с ним. Не сажай его себе на шею. Заставляй помогать и заботиться о семье! Короче, впрягай в лямку сразу!

— Не балуй его, не показывай, что рада ему, как подарку! Мужик должен довольствоваться тем, что его терпят в семье!

— И дави с него свое — пенку! Пусть обует и оденет, подарки носит, а то ведь разочароваться в нем можешь.

— А чтоб скорей своего добиться — слезу пусти! — советовали со всех сторон.

— Ну и стервы! — не выдержал единственный мужчина и, отпихнув бумаги, выскочил в коридор, вытирая платочком вспотевший лоб. — Инструкторы из зауголья! Ох и надавал бы вам, кобры доморощенные! — долго не мог успокоиться он.

Наталья, раскрыв рот, слушала всех. Эти женщины, все, как одна, старше ее. Каждая замужем. Имеют детей и опыт семейной жизни. Наташа впитывала в себя как губка.

— Деньги, деньги с него снимай!

— Да бабье свое поимей! Сбрось с себя заботы, путь он тянет. Не переломится!

И Наталья постепенно стала следовать их советам. Она уже не ходила на рынок в выходные. Не таскала домой тяжеленные сумки. Даже ужин готовили Герасим с Борисом. Она лишь по выходным хозяйничала на кухне. Но и тут ее жалели, не давали уставать.

— Иди полежи, отдохни, сами управимся, не впервой, — отправлял Герасим в спальню. И Наташка сама не заметила, как привыкла к заботе — молчаливой, постоянной.

Герасим до вечера не входил в спальню, чтобы не потревожить сон, не разбудить жену.

Наташка даже не вспоминала, что мужик всю неделю сидит за кругом, мотается на базар, что его заработок — основа, на что живет семья. Она редко интересовалась его самочувствием и ни разу не предложила отдохнуть вместе.

Постепенно она стала покупать себе дорогие вещи. Герасим никогда не попрекнул. Он словно и не замечал перемен.

— Правильно, Наташка! Держи мужика в кулаке! — хвалили женщины, приметив у той сумку из крокодиловой кожи, изящные модные сапоги, французскую блузку.

— Наташ! Ну как твой? Не пищит покуда?

— С чего бы? Цветет и пахнет! — смеялась в ответ. Если в первые три года она панически боялась, что Герасим бросит ее, теперь даже само предположение казалось нелепостью. За прошедшие годы слишком много изменилось.

Женщина обрела уверенность в себе и умело пользовалась своей властью.

Постепенно в доме появились новая мебель, ковры и посуда. Вот только тепла не прибавилось. Не появилось радости в глазах Герасима и Бориса. Наталья старалась не замечать этого.

— Да и что понимают мужчины в домашнем уюте? Им лишь бы набить живот! — хохотала на работе в тон женщинам, те посмеивались, соглашались, зная, что прежде всего в семье не проходит игра в одни ворота. Когда-то наступит финал, но каков будет счет? Многие из этих баб уже хлебнули горечи. Им стали изменять, их разлюбили свои…

Наташка теперь жила совсем иначе, чем раньше. На нее никто не орал, не обзывал, не бил. Избалованная вниманием и заботой мужа, она полюбила отдых и в выходные дни вставала лишь в полдень.

Любила ли она Герасима? Женщина долго не решалась задать себе этот вопрос, ссылаясь на небольшой промежуток времени, прожитый с ним. Все годы ночами видела она во сне Николая и продолжала любить его молодым. К Герасиму старалась привыкнуть, отмечая в нем множество хороших качеств, но никогда не хвалила его вслух, узнав от своих бухгалтеров, что похвалы и восторги быстро портят мужчин, потому на добрые слова баба скупилась. И если бы не постоянные проблемы с Борькой, жизнь Натальи можно было бы назвать спокойной и безоблачной. Она никогда не любила шумных гостей, криков, ссор, всю жизнь мечтала о тишине.

В ней она росла с самого детства, сколько помнила себя. Растила ее бабуля. Не потому, что у девчонки не было родителей. Они когда-то имелись. Но уехали осваивать целину в Казахстан. Хотели забрать дочь, как только устроятся на новом месте и получат жилье. Отец Натки работал трактористом, мать — учетчицей. На первое время их, как и всех женатиков, поселили в семейный барак — дощатый и мрачный, похожий на казарму. Обещанное жилье долго не строили. И в одну из жестоких зим загорелся барак среди ночи. Как сказал пожарный инспектор, кто-то из жильцов оставил на ночь включенную самодельную плитку, провода не выдержали такой нагрузки и загорелись…

Но очевидцы утверждали, что барак полыхнул с четырех сторон, пламя мигом охватило стены и подойти к бараку было невозможно. Все, кто в нем в тот момент находился, сгорели заживо. Спасти никого не удалось.

О намеренном поджоге говорили холостяки, жившие в палатках. Но их не пожелали услышать. Наташка осталась сиротой, без пенсии и пособия за погибших кормильцев.

Бабка, проплакав с полгода, поняла, что на одну пенсию не вырастит внучку, и снова пошла работать на почту.

Бабуля работала почтальоном всю жизнь. И Наташка, научившись читать, без всякого труда заменила ее, прихватив еще один участок и уборку первого этажа почты.

Бабка имела хороший участок, свой сад, держала три десятка кур, гусей и три дойных козы. Вдвоем с Наташкой они не бедствовали. Им всего хватало вдоволь, и девчонка росла, не зная отказа ни в чем.

Училась она легко. Из всех предметов больше других любила математику. И бабка мечтала, что, когда внучка вырастет, выучится на бухгалтера, станет строгой, важной начальницей. Девчонка росла покладистой, послушной и охотно согласилась с бабулиным выбором.

Старуха учила внучку всему, что умела сама. Наташка уже в десять лет умела готовить. Конечно, пироги и булки испечь ей пока не доверялось, но блины и оладьи жарила отменно. С восьми лет мыла полы, убирала в доме, обмазывала и белила печь, мыла окна. Потом стирать и гладить научилась. За порядком в доме следила не хуже бабки. В огороде у них ни одного сорняка не водилось. А бабка учила Наташку солить огурцы, помидоры, капусту и грибы, варить варенье, доить коз, выхаживать цыплят и гусят.

К четырнадцати годам девчонка стала хорошей хозяйкой, и соседские бабы всерьез присматривались к ней как к будущей невестке. Но Наташка не хотела выходить замуж рано. Ее напугали бабкины рассказы о своей доле.

— В пятнадцать годов меня отдали взамуж тятька с мамкой. За свово, деревенского. Не могла я перечить. Да и как? В доме, окромя меня, куча младших. А ну каждого накорми и одень! Никакого достатку не хватит. Да оно и мужиков в деревне — самая малость. Завсегда не хватало. Зато девки в избытке. Покуда жених сыскался, а я не переспела, решились отдать меня, — улыбнулась грустно. — Жениха свово я еще раней на посиделках видела. Ничего в ем особого. Рыжий што подсолнух, глаза зеленые, сам мелкий, задиристый, горластый и до девок падкий. Вот такой змей уродился. Кобель, одним словом. Иная девка сиськой могла б зашибить его насмерть за прыть петушиную. Ну, борзой был пес, всех облапать, перещупать норовил. В своей избе не жил, все по сеновалам. Что блудящий кот, везде хватал, своих и чужих. Ну вот так-то и ко мне подвалил. А я к баловству не приучена. Цапнул Васька за сиську, я как огрела его по шее, он и свалился в ноги. Девки ругать стали, мол, не облезла бы! За что парня порешила? Но этот змей очухался. Встал, глянул на меня и сказал: «Ну, Фенька! Припомню тебе! Горючими не раз умоешься, оглобля!» И назавтра прислал сватов. Своей волей никогда за него не пошла б, да родители велели. Под их благословение ушла в дом к Ваське. Он же, гад, не дождался, пока гости прокричат «горько», в сарай уволок, охальник бесстыжий. И враз налетел, сделал бабой. И лыбится: «Едино никуда не денешься! Когда захочу, тогда потопчу!» И тут же, от свадебного стола, от меня, измятой, выскочил из сарая и к соседской перестарке. Целый год блудил по бабам. Ни единой цельной ночи со мной не спал.

— А куда ж он делся, бабуль?

— За свой хрен, что извечно дымился, так и пропал. Застал его агроном со своей женой и как врезал промеж глаз, у Васеньки бельма чуть в задницу не провалились. Умишка и так недоставало, а здесь последний отшиб. Свалился он с бабы и пеной зашелся. Изо рта, из носу клочьями поперло. К вечеру в больнице отошел. В сознание не воротился.

— Агроном в тюрьму попал?

— Да что ты, детка, бог с тобой! Помер в больнице! а тамсказали, что его в одночасье нервный паралик схватил, скорчил, сдрючил и убил. Ну да Господь с им. Никто по Васе шибко не убивался. Даже его мамка. Всплакнула лишь на погосте, и то молча. Папанька уже после сороковин Ваську забыл. И только когда твой отец народился, пришли они на отведки — ребенка глянуть, свекор аж руками всплеснул: «Ну и шельмец Васька! Чисто свою копию сообразил кобелюка!» Но, просчитался! Твой тятька вовсе иной был. Это поначалу как одуванчик бегал. Потом взрос, выровнялся в большого красивого парня. Трудягой с малечку стал. И в избе, да и в хлеву, в поле подмогал. С восьми лет вровень с дедом косил. Ростиком да силенкой Господь не обошел. И умелости хватало. Приключилось единожды дрова с лесу по зиме вывозить на кобыле. Она в сугробе по пузо и застряла намертво. Мы с им вдвух. Я сзади плелась. Ну, думаю, труба дело. Насмерть поморозимся. А сынок подошел к кобыле, надавил ей плечом в жопу, та мигом с сугроба пулей вылетела. Запряг он ее обратно и будто ни в чем не было, спокойно до дому добрались! — улыбалась бабка.

— А он не обижал тебя? — спросила Наталья.

— Да Бог с тобой! Он завсегда жалел меня. Ему свои, деревенские, про его тятьку поведали. Не хотел на него походить ни в чем. Не балованным, серьезным рос, с детства, с самого малечку — мужик.

— Бабуль! Разве ты после деда замуж не выходила больше?

— Не, Натка! Такого конфузу не надо!

— Почему? Иль старой была, иль с ребенком не взяли?

— Милая ты моя! Я ж вдовой на восемнадцатом году осталась. Разве это старая? Еще не знала, что беременна. И Вася обижался на это, мол, неродящую взял. А ить девке до бабы созреть надобно. Единым хреном не все порешать можно. Да и то правду надо молвить, Вася после той первой случки промеж нами лишь через неделю опять наведался. А потом и того реже. У него ж баб — вся деревня! На меня — только остатки гольные. Я поначалу верила, будто так и надо. Но потом бабы наши, деревенские, надоумили на все. Мол, когда мужика не хватает, надобно дружочка завести. Я и пригрозила Васе этим. Ох как побил он меня, словно не одного — десяток уже заимела. То и озлило. Ну, думаю, коль так — заведу себе. Хоть побои сносить станет не обидно. И только я приметила, как кузнец вслед мне глядит, хотела намекнуть ему, а тут Вася кончился. Не до утех стало. Вдовий год держала траур, как полагалось, нигде не грешила, не осрамилась.

— А потом?

— Опосля дитенок народился, сыночек мой. С ним и вовсе ни до чего, успеть бы управиться всюду.

— Разве тебе родня не помогала? — удивилась Наташка.

— Со стариков что взять? Ну, на покосе свекор помогал. Дрова рубил иногда. Мед приносил. Он пчеловодом в колхозе был. Раза два денег давали для внука, чтоб в школу его справить.

— А почему вы не жили вместе?

— Так нас с Васей старики отделили от себя еще на первом году, чтоб самостоятельно жили. Не хотели, видать, терпеть блуд сына.

— И он все время гулял от тебя?

— Таким уродился! Единое ему было звание — кобель!

— А когда папка подрастать стал, чего замуж не вышла?

— Отчима сыночку не схотела…

— А предлагали?

— Сколь разов! Дите Грудным еще было, как сваты из соседней деревни на пороге объявились. Отказала им. А через пару месяцев — другие.

— Так ты никого не любила?

— Ну, то уж слишком! И меня не обошла своим теплом судьба! — покраснела старуха и выронила из рук вязанье, спицы, сконфуженно глянула на внучку. — Чего удивляешься? Мне тогда двадцать три годочка минуло. А я пять последних лет и не нюхала мужика. Тут замужние дрозда давали, прихватывали вовсю на стороне. Мне чего терять? Все ж живая! Баба как-никак! Стала и меня природа прижимать. Ночи одолевали жаркие, бессонные. А тут…

Наташка придвинулась поближе.

— Пошла я на речку белье полоскать. Глядь, кто-то на коне скачет. Оглянулась. Он, Юрка! Когда-то, до замужества, ох и нравился он мне! Его женой мечтала стать. Да не повезло. А как вышла замуж, и он куда-то исчез. Будто вовсе съехал из деревни. Я про него стыдилась спросить родню, чтоб плохое не подумали. Со временем он забываться начал. Тут же своим глазам не поверила. Юрка с коня соскочил и ко мне. Я уже с речки уходить собралась, когда подъехал. Огляделся, видит, никого. Как схватил, как давай меня целовать! Всю как есть! Меня в жар бросило. А он кофтенку расстегнул. Я и вовсе обомлела, хоть голыми руками меня бери. И взял… На руках унес в ивняк и там доказал, как любит, каким мужик должен быть. Я того век не знала б, если бы не Юрка. Мы с ним долго ворковали. И поверь, ни разу я не оглянулась, не побоялась, что кто-то подглядит и осудит. А хоть бы и вся деревня! Мне было наплевать. В тот день я бабой стала. Васька и это не сумел. Так-то появился у меня свой дружочек, полюбовничек! — улыбнулась бабка озорно, искристо вслед добрым воспоминаниям.

— Бабуль, а чего ты замуж за него не вышла?

— У него уже имелась семья. И дети… Разбивать я не хотела. Хоть и сам сказал, что женился он с отчаяния, после того как меня отдали замуж. Жену свою он не любил. Но дети… Их сиротить грешно. Ну вот так-то и стал он приезжать из города на выходной и враз ко мне. С самого вечера и до утра любили… Ой, что это за ночи были! Ради них стоило в свет бабой народиться. Я только с ним поняла, что такое быть любимой.

— А как поняла? В постели?

— Не только. Хотя больше десятка лет мы с им тешились на сеновале. Он же за это время сумел в люди выбиться, стал начальником. И начал уговаривать переехать в город. К тому времени вся деревня про нашу любовь знала. А и как скроешь, коли он всяк выходной и праздник у меня бывал. Наше с им на лицах виделось. Я цвести стала.

— Он тебя замуж звал?

— Нет! Разбивать семью я не схотела. Но в город уговорил Юрик. Сам мне этот дом сыскал. Тут поодаль от дороги, в тиши да в зелени. К моему приезду стоял, как терем, будто с картинки украден. Так-то вот оно! А сынок из деревни не хотел уезжать. Дом жалел. Да и работал на тракторе. Юрик ему обещал устроить в техникум. Но не уломал Алешку. Тот настырный оказался. Я думаю, девка у него какая-то была на примете, сознаться не схотел. Оттого деревню не бросил, ко мне наведывался редко, ненадолго.

— А куда ж подевался тот Юрик?

— В прошлом году помер.

— Так это Юрий Данилович? — округлились глаза Наташки. — Я его нашим родственником считала все годы.

— Ну да! Он и был им! Самым близким и лучшим. Вот посчитай, сколько годов с им любились, до самой его смерти. А и помру — рядом схоронят. Так и он попросил. Местечко для меня оставил сердешное — с левой стороны…

— А жена его жива?

— Уехала. У ней тоже друг имелся. Редко они виделись. Зато теперь вместе. Они далеко отсюда живут.

— Бабуль! А ты умная! Хорошо устроилась!

— Ну, работая на почте столько лет, я не сорвалась. Иногда уставала. Да и зарплата была не очень. Но Юра помогал. Добрым человеком завсегда слыл.

— А мой отец так и не уезжал из деревни?

— За полгода до армии вдруг нагрянул и говорит: «Мамка! Продавай деревенскую хибару!» — «Ко мне решился?» — обрадовалась я. Алешка отворотился и сказывает: «В город, но не к тебе…» — «А куда ж подашься?» — «В училище поступил. На тракториста-машиниста широкого профиля. В армии танкистом буду. На дембель выйду, опять на трактор сяду, без копейки и куска хлеба не останусь».

Он же, покуда в деревне жил, сам кормился. С меня деньги не просил. Когда в город приезжал, еле впихивала. Отбрыкивался ровно конь. Мол, зачем мне, сам зарабатываю! Тебе еще помочь могу. Помимо колхозных полей, и участки своих деревенских пашу. Не за спасибо. С другими самогонкой рассчитываются, со мной — только деньгами. Так что, мамка, я без копейки не сижу.

— А мама моя откуда? Тоже с вашей деревни?

— Наташа, ее он с армии привез, где служил. Она уже беременной была тобой. Приехали, так я невестку с угла кое-как выковырнула. Стыдилась, что уже беременна! Нашла чем удивить. На то мы и бабы, чтоб родить! И ты свой час не упускай. Рожай от любимого. А жить можно с кем хошь, лишь бы дите росло счастливым! Дети горя не должны видеть. Потому мужика иль дружочка сама себе выберешь, кого сердце подскажет. В том тебе советчиков не знать. Мне кровные родители судьбу испоганили. Тебе жизнь испортить никому не дозволю! — пообещала бабка.

Нет, не понравился бабке Николай. Но смолчала, ничего не сказала внучке, а за три дня до свадьбы умерла. Не жаловалась, не лечилась. Ночью отошла тихо, словно побоялась спугнуть Наткину судьбу, заглянувшую в окно. Девушка даже не поверила в случившееся и все будила покойную, прося проснуться. Лишь в морге разрыдалась в голос.

— Словом обидеть не хотела. А смертью своей запретила тебе замуж выходить за этого человека! Обычай держи теперь. Год пережди, приглядись к жениху получше. Если нарушишь траур по бабке и выйдешь замуж раньше, чем через год, не видать тебе света в судьбе, избедуешься, намучаешься и наплачешься. Ведь бабуля родителей заменила. Ей ты многим обязана. Уважь память о ней, не спеши в бабы! — советовала женщина, обмывшая и приготовившая бабку к похоронам.

— Отложить свадьбу? Но почему? — изумился Николай, добавив, что умерла лишь бабка. — Те обычаи держать траур давно отошли! Мы живем в другое время. Это когда соблюдался год, если умер муж или жена!

— Она вырастила меня!

— Бабуля против меня ничего не имела?

— Не говорила…

— Так в чем дело? Вот если б просила тебя не выходить за меня…

— Но жизни не будет, так сказали…

— Чушь все это! Пещерные бредни! С чего они взяли? Кто нам может помешать? Да мы всю жизнь будем жить как голуби! — обещал Николай. И, придя однажды вечером домой к Наталье, так и не захотел уйти в общежитие, остался ночевать. Утром они с Наташкой отнесли заявление в ЗАГС.

Наташка и сама не знала, плакать ей или радоваться такой спешке.

Женщина жила с Николаем, вспоминая почти каждый день то предупреждение о трауре по бабке, которого она не выдержала. Как скоро пришлось ей познать всю изнанку ее поспешного замужества! Как резко изменилась она после девичества! Даже через год после развода Наталья еще срывалась на крик на работе, у нее часто случались истерики. Она не верила мужчинам и долгое время была сдержанной с Герасимом. Никогда не открывала душу. И не спеша, но методично переламывала человека.

Любила ль Борьку? Конечно! До исступления эгоистично. Она впадала в бешенство, когда мальчишка, не желая слушать ее, поступал по-своему. Она прощала ему многое, но когда тот выживал Герасима, готова была выкинуть на улицу Борьку.

— Дурак безмозглый! Осел! Ты же с этих рук ешь! Что моя зарплата, гроши против его доходов! Когда ты так ел? Иль я сумела бы вот так тебя одеть, купить технику, что он принес? Чего ты его злишь и травишь? — Давала пощечину.

Борька злился и еще больше досаждал отчиму, старательно пряча от матери свою причастность к пакостям.

Так в глиняную квашню, подготовленную Герасимом к работе, всыпал негашеную известь. В другой раз — хлорку. А когда Герасим дал ему оплеуху, на гончарный круг насыпал мелких сапожных гвоздей, и когда один из них попал отчиму под ноготь, Борис от радости на уши встал.

Наталья, узнав о том, сама отлупила сына мокрым полотенцем и на целый месяц лишила пацана сладостей. Вдобавок видик перенесла в свою комнату и перестала давать ему деньги на курево.

Борька, пусть не без труда, мог отказаться от сладостей. Видик уволакивал к себе, пока мать была на работе. А вот без курева остаться — это уже не просто наказание. Борька посчитал такое издевательством над собой и решил отомстить.

Перед самым выходным он взял у Витьки ручную мышку. Та не хотела оставаться в руках Борьки и убегала к хозяину. Тогда Витька положил кусочек сыра на ладонь друга, и, не сумев отказаться от лакомства, мышь осталась у Бориса. Тот принес ее в кармане. И перед тем как матери идти спать, запустил зверюшку в постель, зная от Витьки, что эта мышка любит спать меж ног.

Половина ночи прошла спокойно. Тихо курил на кухне Герасим, ему снова не спалось. Борис, раскинувшись, видел во сне своих подружек и улыбался. Вдруг подскочил в ужасе от дикого крика матери. Она вскочила на ноги и, боясь дышать, с ужасом показывала на мышь, вжавшуюся в постель. Зверюшка не поняла, чего визжит эта баба. Ведь именно в постелях, вместе с людьми, мышь прожила много лет. Служила другом, собеседником, мини-грелкой, щекотухой, но никто при том так не орал.

Наталья не могла пошевелиться от ужаса. И на вопрос Герасима не сразу ответила, молча указала на постель.

Герасим, не веря глазам, включил яркий верхний свет, и тут в спальню ворвался Борька. Схватил испуганную мышь, спрятал ее в ладонях и, оглянувшись на мать, предупредил:

— Сколько я буду без курева, столько дней ты с мышью спать будешь!

Наутро на его столе лежали деньги на сигареты. А вечером мать потребовала убрать из дома зверя.

— Либо я принесу кошку! — пообещала зловеще. На том они и помирились. Но еще целую неделю, расстилая постель, Наталья вытряхивала во дворе одеяло, простыню и подушку.

Борька праздновал свою подлую победу, а Наташку долго била дрожь при воспоминании о той ночи.

Однажды вместе с Герасимом они вздумали отправить Борьку на отдых в оздоровительный лагерь.

— Пусть отдохнет пацан от города. Изменит обстановку, заведет себе новых друзей, подышит свежим воздухом, глядишь новая обстановка изменит к лучшему, — предложила Наталья.

— Да! На все лето! — Герасим охотно вытащил деньги и отдал жене.

Борька обрадовался возможности уехать из дома на все лето туда, где не надо работать и доказывать, что ты мужик не хуже других.

Пацан даже послушным стал. Он заранее узнал все о лагере. Условия жизни и отдыха, режим дня и питание, где расположен сам лагерь и что вокруг находится, кто обычно там отдыхает.

Разузнав все обо всем, повизгивая от радости, собрался за неделю до отъезда. Ему не терпелось оказаться на воле. И вот день отъезда наступил. Борис уже в шесть утра сидел на кухне, готовый в путь. Отправление автобуса было намечено на десять утра, но мальчишке стало невтерпеж. Он сидел как на горящем окурке и постоянно смотрел в окно.

— Чего ты так торопишься? Не уйдет без тебя автобус! — успокаивала мать и отправляла сына поспать еще пару часов, набраться сил перед дорогой. Ведь ехать до лагеря целых пять часов. Но мальчишка ничего не слышал, все доводы проскакивали мимо.

Он первым вскочил в автобус, растолкав локтями налетевшую детвору. Сел к окну и, открыв его, поговорил с Натальей и Герасимом. Обещал соблюдать режим дня и вести себя прилично, не раздражая никого.

Когда автобус с детьми поехал, Наталья и Герасим дружно вздохнули. Глаза в глаза. Наконец-то они останутся по- настоящему вдвоем. Без оглядки и шепота можно жить. Там за Борькой присмотрят. А вот дома так тяжело самим растить мальчишку, да еще когда оба работают, а у пацана переломный возраст наступил.

Автобус скрылся за поворотом, Герасим осмелел, взял Натку под руку. До этого дня не рисковал. Не хотел злить Борьку. Что потом от него ждать? Крысу в подушке или карбид в квашне? Этот и аммоний подкинет с улыбкой. Пойми его, за что мстит?

Дни летели незаметно. Они были такими светлыми, радостными, что оба поняли, как не хватало им уединения и тишины.

— Наташа! Красавица моя! — сжимал жену в объятиях Герасим.

— Милый мой! Самый лучший на свете человек! Как хорошо, что мы с тобой встретились и ты не достался другой женщине.

— Я только тебя искал!

Даже в самом доме поселилась прозрачная, радостная тишина. Ушли тяжесть, постоянное напряжение в ожидании беды.

Наталья неожиданно для себя стала меняться. Ее уже не била истерика. Женщина научилась улыбаться, даже соседи начали здороваться с ней, жизнь налаживалась как нельзя лучше.

Несколько раз она порывалась позвонить в лагерь, но Герасим отговаривал:

— Не стоит. Если понадобишься, сами позвонят.

И Наталья соглашалась. Но… В середине третьей недели, ранним утром, в дом позвонили. Герасим удивленно глянул на жену, та на мужа, накинула халат, открыла двери.

В дом вошла молодая женщина, обеими руками она вцепилась в Борьку, так и втащила его следом, не разжимая пальцы рук.

— Забирайте своего обормота! — Забыла поздороваться и, глянув на Наталью, спросила: — Вы его мать?

-Да!

— Распишитесь в документах, что получили своего выродка целым и невредимым, а еще получите деньги за две смены, мы не возьмем вашего негодяя! — Полезла в сумку и со слезами продолжила: — Это ж надо было такую сволочь на свет выпустить, да еще отправлять такого мерзавца на отдых с нормальными детьми!

— Что случилось? Объясните? — вышел из спальни Герасим. Глянул на Борьку, тот мигом шмыгнул на кухню, полез по кастрюлям, в холодильник, загремел тарелками. А воспитательница рассказывала, захлебываясь слезами:

— Ваш паразит попал в мою группу. Их двадцать пять. В первый же день все мальчишки в палате, где жил Борис, закурили. Он научил. Стала его ругать, а он в ответ: «Я дома открыто курю! А ты кто такая, чтоб мне указывать? И дружбанам! Здесь мы не на зоне строгого режима, отдыхать возникли! Между прочим — за бабки! Так что вали отсюда, метелка, и не пыли, пока рога не наломали!»

И это мне, воспитателю с десятилетним стажем! Я его, конечно, решила наказать и заставила убрать в двух кабинетах. Там нужно было протереть полы влажной тряпкой и стереть со столов пыль. Все это он сделал. Ничего не скажешь. Но вдобавок нассал в аквариум, и все наши рыбки передохли. А в кабинете, где располагался живой уголок, выпустил змей. Они расползлись по всем этажам. А змеелова у нас нет. Вы себе представить не можете, как жили мы все целую неделю! — плакала воспитательница.

— А чего вы пацана вините? Зачем закрывали его в кабинетах на ключ? Иначе зачем ему было мочиться в аквариум? Значит, перетерпел и больше ждать не мог! — вступился Герасим и добавил: — Мы ребенка отправили на отдых, а не на истязания. Сами виноваты, нечего на Борьку валить!

— Вы его еще и защищаете? Какой ужас! Думаете, за это отправили его? Что рассказала — мелочь в сравнении. — Присела на стул, предложенный Натальей. — Они проделали дыру в туалет к нам, воспитателям, и всех сфотографировали. Им мало было подсматривать. Ваш заводилой стал. Он эти снимки везде расклеил, не только по территории лагеря, но и в поселке! Всех нас испозорил!

— Ну, эта детская шалость не нова! Она с бородой. Но чувствую, круто Борьку обидели, коль на такое пошел. Достали его до печенок! А ну-ка, дама, подождите! Вы сына турнули? Как бы сама не выскочила следом. Боря! Сынок! Иди сюда, — позвал мальчишку. — Расскажи сам, что случилось?

— А что? Она тут сопли пузырями пустила, а меня все эти дни закрытым продержали, в холодном чулане. Там крысы чуть не с меня ростом, стаями носятся. А я там сколько дней ночевал! Ни пить, ни есть не давали!

— Что?! — побелел Герасим и вскочил со стула.

— Мы попробовали его отпустить! Поверили, что образумился. Так он в директорском туалете все доски подпилил. Мы еле достали и откачали, человек чуть не задохнулся…

— Это я на вас в суд подам! — грохнул по столу Герасим так, что посуда зазвенела. — Фашисты! Садисты отпетые! Вам ли жаловаться?

— Он корпус целый чуть не взорвал! Бросил бутылку с какой-то гадостью. Начался пожар. Еле потушили. Вот и заставили б через суд оплатить стоимость дома. Глянули б на вас тогда!

— Любого можно довести до ярости! И наш мальчишка такой же, как все! Мы послали его отдыхать, а вы издевались над ним! Да еще Борьку во всем вините? Чего ж о себе молчите?

— Мне ихний бугай-директор при всех по морде надавал. За туалет! Вот я и подкинул им бензина, чтоб согрелись. Но только он, видать, разбавленный был, не взорвался, А жалко! — вздохнул пацан.

— Вот видите! Он сам не скрывает, что преступником растет. Ему на всех плевать! — затрещала воспитательница.

— А кого там жалеть? Вас или директора? Обоих под жопу из лагеря! С лишением права на работу преподавателя!

— Руки коротки! — вскочила баба.

— Вот это посмотрим и проверим! Но я такое не прощу! — кипел Герасим,

— Успокойся! Слава Богу, сын жив, здоров, больше не отпустим в лагерь! — положила Наталья руку на плечо мужа. Но того трясло:

— Это ж кому мы доверили мальчонку? Палачам каким- то! Ну-ка, дама, вашу фамилию и директора назовите мне! — потребовал хмуро.

— А вы мне кто? — взвилась воспитательница. — Вместо того чтобы извиниться за своего ублюдка, еще и наезжаешь, козел! — подскочила гостья и, побагровев до корней волос, процедила сквозь зубы; — Змеиное гнездо! Чему ж удивляться? — обувалась спешно.

— Извиняться придется вам, мадам. На коленях станете просить прощения, — предупредил Герасим.

И сделал что хотел. Всю эту ночь писал жалобы во все инстанции, а утром отправил. Не любил пустых угроз, свое обещание сдержал. И хотя никому ни строчки не прочел, весь день ходил как именинник. Он был уверен, что жалобы не пройдут мимо внимания работников прокуратуры, журналистов, администрации города и областного отдела народного образования.

Он ничему не учил Борьку, просто вечером послушал, как отдыхал мальчишка.

А еще через неделю к ним посыпались звонки. Отовсюду. Просили приехать, прийти ответить на вопросы… Борька устал повторять десятки раз одно и то же. И когда он решил больше не ходить и не ездить, к ним из лагеря приехала целая делегация во главе с директором.

Сложным был этот разговор. Каждый настаивал на своей правоте. И Герасим не стерпел:

— Зачем сюда заявились? Я вас приглашал? Вы так и не поняли, в чем виноваты? Нынче напишу еще жалобу! Вам объяснят доходчиво!

— Не надо! Не пишите! Нас измучили! Задергали! Давайте обоюдно простим ошибки и просчеты друг друга и расстанемся!

— Легко хотите отделаться! — ядовито заметил Герасим.

— Ну а как вы хотите? — изумился директор.

— Я свое сказал!

— Короче, объявляете нам войну?

— Слишком громко сказано! Ты мужик! Окружил себя сворой обжор и воров, подхалимов и лодырей, отродясь не умевших работать с детьми, а сам не сумел найти общий язык с мальчонкой! Чего вы стоите? Превратили отдых Борьки в наказание да еще размечтались о примирении? Еще чего хочешь?! А ну вон из дома!

— Ну раз не согласны на примирение, подпишите акт!

— Ого! Вы хотите, чтоб я еще убытки оплатил? За аквариум и рыбок, за туалет и дом? Не много ль захотели? А надорванное здоровье и надломленную психику пацана, наши моральные издержки кто оплатит?

— Я предлагал компромисс, вы отвергли его!

— Счет бесчестных! Я заставлю вас компенсировать сыну все!

И заставил… Борьке на эти деньги купили компьютер. А в школе, узнав о случившемся, все учителя стали предельно вежливы с пацаном. Ему даже скучно стало. Никто из учителей и замечаний не делал.

Даже директор школы прошел мимо курящего Бориса, не прогнав в туалет.

Мальчишка перестал враждовать с учителями и учениками. Сделав десятка два подцветочных горшков, сам принес их в школу. Для кабинета домоводства, девчонкам, приволок громадное блюдо и чайные чашки с блюдцами. Удивил и директора, подарив ему пепельницу. К концу седьмого класса Борьку никто не узнавал. И если бы не память о его прошлых подвигах…

Наталья прислушивается к шагам во дворе. Кто-то пришел. Может, сыскал Герка Борьку? Выглянула в окно. Так и есть, оба на крыльце курят. У сына по щекам текут слезы ручьями. Баба выскочила в дверь.

— Иль места в доме нет? Я уж заждалась вас. А ну марш в избу! — взяла обоих за рукава. — Где его нашел? — спросила мужа.

— И не спрашивай. Чуть не потеряли его…

— Как?

— С моста сигануть хотел. Уже на перила взбирался. Я его за портки снял, — выдохнул колючий комок и попросил: — Ты не наезжай, ничего не говори. Не упрекай. Тем, кто однажды простился с жизнью, уже ничего не докажешь. Они пережили прошлое и будущее в один миг и сочли все пустым и лишним, ради чего уже не стоит жить.

— А мы? — дрогнул голос женщины.

— С нами он тоже простился. Уходя из дома, тихо сказал: «Простите…» Да только ты не услышала, а я не враз спохватился. Но теперь не стоит о том, не время. Надо отвлечь и успокоить его…

Наталью трясло от ужаса. Ее сын хотел уйти из жизни. И если б не Герасим…

— Спасибо тебе, мой родной, самый лучший на свете человек. Как здорово, что ты у нас есть, вот такой неприступный с виду, но очень теплый и добрый…

— Ладно тебе. Отпросись на сегодня с работы. Побудь с сыном. Это очень нужно ему, чтоб нынешнее не повторилось.

Наталья в этот день осталась дома. Герасим управился с делами до обеда и еще во дворе почувствовал запахи борща, пирогов с малиной, жареной рыбы. Понял, жена захотела сегодня всех побаловать.

Борьку еле вытащили к столу. Он отворачивался от еды, глаза были мокрыми. Парень с трудом говорил, порой отвечал тихо.

— Борь, я хочу всерьез поговорить с вами — обоими. Пока мы еще все вместе — втроем. Есть кое-какие моменты в наших отношениях, которые заставляют меня задуматься, а нужен ли я здесь? Особо сегодняшнее насторожило, возможно, без меня того не случилось бы? Не рискнул бы бросить мать одну? Сработала б совесть, родственный инстинкт? Ведь ты мужчина! Мать в одиночку такое не пережила б и ушла бы вскоре следом. Так, может, не станем больше искушать судьбу? Ты уже большой, почти взрослый. Мать с тобой. А я, как лишний, вернусь к своим. Зачем мешать сложившемуся укладу? Вы уже на ногах. Не хочу мешать. Простите оба, где был виноват. Завтра я вас оставлю…

— Почему? Разве тебе плохо с нами? — дрожал подбородок Натальи.

— Борису плохо со мной!

— Не придумывай. Не то время выбрал ты для разговора. А для ухода и подавно. Все куда проще. Я мечтал о Суворовском училище. Но моей мечте свернули шею. Кто я теперь? Инвалид! Ни один человек меня всерьез не воспримет. Я везде лишний и даже вам обуза. Кому нужна такая жизнь? Зачем она мне? И ты тут при чем? — ответил Борька хрипло.

— Я при всем, потому что пришел сюда не временным хахалем, а в семью, насовсем. Но ни муж, ни отец из меня не состоялся, так и остался чужим.

— Зачем лишнее говоришь? — закрыла лицо руками Наталья. — Мы только при тебе вздохнули, увидели жизнь. До того слезами всяк день давились. Ты не только помог, а и вступался, защищал, спас Борьку. Да кто мы без тебя — пропащие! — дрожали плечи бабы.

— Одумайся! Не уходи! — просил Борька. — Мне ты никогда не мешал и часто понимал лучше матери. Теперь бы я и сам рога скрутил родному папашке, но как хорошо, что не он, а ты живешь с нами… И хватит тебе комплексовать. Зачем линять от нас? Устал тянуть лямку хозяина, но я до нее не созрел. Сам знаешь. — Борька отвернулся к окну.

— Но есть и другая, больная для меня тема. Не хотелось бы ее ворошить. А куда деваться? Оба вы знаете о моей матери. Рее годы она живет в деревне, одна как перст.

— А давай бабулю к нам заберем! — оживился Борька, глаза его мигом просохли.

— Не пойдет она в город.

— Почему?

— Хозяйство не на кого оставить. Да и город не любит. Мать уважает тишину. Там она всю жизнь прожила.

— Герасим, но и она не вечна. С годами здоровье у всех сдает!

— Не о том речь. О городе мамаша не думает. Одного слова хватило б, и Никита с Женькой перевезли б к себе. Места у них хватает, и ей комнату выделили б без труда. Хотя бы мою. Но суть не в жилье! У нее у самой хороший дом. А вот другое обидно. Братьям сказала, мне посовестилась, не решилась, хотя права…

— В чем дело? — насторожилась Наталья.

— За все годы я ни копейки денег не дал. А ты ни разу не навестила. Есть мы у нее, а позабыли. Очень редко навещаем, мало думаем о ней. Я вчера от Никиты услышал, что у матери частенько нет денег на хлеб, на мыло и спички, не на что купить свечей. Трое нас, стыдно такое признавать, но мать мы держим в великой нужде. Ни те невестки, ни ты не навещаете. А ведь и помочь бы не грех, старой становится. Уже не успевает крутиться везде, как раньше. Да и, честно говоря, все, что получает с хозяйства, нам передает. И мы берем, не вспоминая, как же она там живет?

— Давай ей вышлем, — предложила жена.

— Высылают чужим. Своим привозят, — произнес с обидой и пошел курить на крыльцо.

— Эх ты, мамка! — глянул Борька с укором. — Знаешь, он чужой, а сдохнуть не дал. Не пустил с моста сброситься. Уже на лету поймал, сам чуть не слетел вместе со мной. Но очень хотел меня сберечь. Ты, своя, родная, дома отсиделась. А его сердце заболело, почувствовало и привело. Вот и думай теперь, кто из вас мне больше свой.

— Чего отчитываешь? Ты-то обо мне вспомнил, когда на перила лез? Чего тебе не хватает? Один ты у меня, тобой живу!

— Да хватит пустое говорить. Еще маленьким оставляла одного в доме на целый день. У меня тогда соображения не было, что угодно мог натворить. А и сейчас! Из скольких бед и неприятностей не ты, а Герасим вытаскивает. И вступается как за родного сына. Ты меня никогда так не защищала. Всегда верила учителям и била, если на меня жаловались. Именно потому я бросил школу. Надо— ели твои упреки и колотушки. Я устал от них. Ты всегда считала, что учителя во всем правы. А знаешь, как называла тебя моя учительница, прямо в классе, при всех? Тогда не знал значения этих слов. А когда я вырос и отомстил ей, она пожаловалась тебе, и ты исхлестала меня отцовским ремнем. После того никогда тебя не защищал. И всегда считал глупой.

— Почему тогда смолчал?

— Потому что ты не хотела ничего слушать. Для тебя последняя дура — учительница — человек, а я говно. Потому как твой сын! Знаешь, бед у людей всегда хватало. Но при хороших родителях никто и не подумает наложить на себя руки, уйти из жизни…

— Выходит, я виновата и в этом? — округлились глаза Натальи.

— А ты вспомни, что сказала, узнав о моей болезни? Я не знаю, как не сдох на месте. Вот тогда многое понял, и главное — почему запил мой родной отец. Я не указчик и не советчик. Но и Герасим скоро сорвется с тобой. Или уйдет, либо запьет…

Наташа сидела, сдавив руками виски. Ей было обидно. Она отвыкла от грубостей, упреков. А тут враз от обоих получила. Никто не пощадил ее самолюбия, и женщину изничтожили в собственных глазах.

— За что? — чуть не плакала она, уже поняв, что на слезы никто не обратит внимания. А пренебрежения к себе она вовсе не переносила.

Женщине так хотелось, чтобы ее пожалели. Но и сын, и муж ушли во двор и не спешили оттуда возвращаться. Баба прилегла в комнате на диване. Под тиканье настенных часов стала успокаиваться. И невольно вспомнилась бабуля.

— Ты, Натуська, крепко запомни единое — не пущай мужука к себе на шею, не дозволяй схомутать. Вон мой Вася все годы с чучелов не вытаскивал, а для Юрашки я краше солнышка была. Не верь им, тем, кто хает, себя люби! И помни, все мужуки мало чем от котов отличаются! Не стоит за них горевать!

Наташка тихо улыбается. На работе вон какие тертые бабы, огни и воды прошли, не один десяток любовников сменили, а не проходит недели, чтоб какая-нибудь не взвыла в кулак из-за благоверного. Хотя на словах все — огонь! За грудки хвати, а там сплошная баба…

Женщина потянулась, вспомнила, как недавно поймала на себе пытливый взгляд коммерческого директора.

Вот ведь интересно! Сколько лет вместе работаем, а он словно впервые увидел. Иль не замечал, иль раньше хуже была? Ну да, держалась что мышь в кафтане, из своего угла глянуть боялась. Глаз ни на кого не поднимала. Весь свет в окне — семья. О себе и не думала. А теперь вот вспомнила, одеваться начала как женщина. А то все на Кольку с Борькой тянула. И получила! Даже от сына! «Эх ты, мальчонка! Не знаешь еще, какими бывают матери! Если б услышал, никогда не назвал бы плохой. Я била? А разве без дела? Герасим чаще вступается? Сколько он живет с нами? То-то и оно! Своих он не имел. Не был бы таким! Иль я не знаю, как изводил ты учителей? Все плохими не бывают. Но суть не в том. Куда теперь приткнуть сына? Не воткни в учебу — со шпаной иль с крутыми свяжется, либо с ворами сдружится. А и пристроить с умом надо, чтоб не надрывался, но свой твердый заработок имел. Может, с нашим коммерческим директором посоветоваться? — улыбнулась сама себе. — Нет! Пусть Герасим расстарается. У него в городе много всяких знакомых. Вдвоем с Борькой они быстрее придумают. Хотя и я исподволь разузнать смогу кое-что».

Услышала, как хлопнула входная дверь, осторожные, тихие шаги в сторону кухни.

— Не греми, спит она! Давай сами поначалу все обговорим. Ведь решение серьезное. С ног на голову. Но предупреждаю загодя: жизнь и работа там не легче, чем в армейке. Привыкнуть не всякому дано. Тем более тебе — домашнему. Оно и учиться придется. Года два или три, чтоб разобраться в сути. Зато никто в твои дела не влезет! Самостоятельность полнейшая!

— А вдруг и туда из-за болезни не возьмут?

— Там даже чахоточных берут, а они через год здоровыми мужиками становятся. Знаешь, как с дедом Данилой в нашей деревне приключилось? Не слыхал? И бабка не сказывала? Как же забыла? — рассмеялся тихо и заговорил: — Я еще беспортошным был, когда его хоронить собрались. Ходил он враскорячку, словно колом просраться вздумал.

Весь обомшелый, что лешак с болота. Морда как печеная картоха. И на все дыры одним махом кашлял, случалось, что при этом портки ронял. Ну, короче, сколосилось у деда со всех сторон. Он уж и сам ничему не рад, кончины себе запросил.

— Сколько лет ему было? — перебил Борис.

— А годов немного. Дело не в возрасте. Он, бедолага, враз с войны в зону попал.

— На какой войне он был?

— Отечественную прошел. А в Прибалтике в плен взяли. Контуженого. И в концлагерь. Чуть не сдох в том Дахау. Свои достали, вернули в Россию и по приказу Сталина всех, кто был в плену, давай отправлять в зоны, вот и его назвали шпионом, диверсантом, а Данила даже выговорить тех слов не мог. Ну какой из него шпион, если мужик расписывался крестиком. Ни читать, ни писать не мог. Ну а к двадцати пяти приговорили. Сунули его на Колыму. Жене сообщили обо всем. Она поняла, что ждать ей некого, и, приглядев безногого калеку, приняла в дом хозяевать. У него, кроме одной ноги, все остальное на месте. Ну и довольна баба. А Данилу приметил начальник зоны. И пожалел мужика, не послал на трассу, в каптерке оставил, это значит на складе. Потом определил его в пекарню на зоне. А мужик ну никак не выздоравливает. На него без мата смотреть нельзя было. Думали, вот-вот помрет. Ан тут Хрущев успел реабилитировать, и наш Данила вернулся в деревню. Глянула на него баба, плюнула чуть не в бороду мужику и вернулась к своему калеке, Данилу даже в дом не пустила. Тот к властям. Те помочь ему были обязаны и не долго думая отправили в лесники, объяснив, что от него требуется. Ну, стрелять его война научила. Выживать приловчился в концлагере и в зоне. Не выжить на воле было бы грешно. Тем более что зимовье Даниле дали готовое, оружия всякого, харчей навезли. Он до зимы сам себе заготовил дров. И загодя завез муки и соли, сахару да курева. Так и остался в зиму бедовать, как сыч в лесу.

Все наши деревенские, кто видел Данилу, не верили, что до весны дотянет. Сквозь него деревья можно было посчитать. Рядом с ним даже чхнуть боялись, чтоб не рассыпался ненароком. Но неподалеку от Данилы лесничиха жила.

Ядреная озорная баба. Ей едва за сорок. И как назло мужик на войне погиб, не оставив детей. Так вот Дарья к Даниле из жалости ходить стала. Там, коль напрямки, километра три будет. То чаю лесного иль малинового варенья принесет. А он ей — свой хлеб! Ох и знатные ковриги пек. В зоне научился. Неделями тот хлеб не черствел. Так-то и повадилась Дашка. Она соседу картохи полмешка, он ей хлеб! Там и сам к ней наведался, дров подрубил. Она у него в избе приберет да постирает. За зиму вовсе снюхались. А Дарья Даниле то барсучьего, то ежиного жира в еду плеснет. Потом в баньке стали вместе париться. Так-то заявился Данила в деревню весной, а его свои не узнали.

— Почему?

— Выздоровел, помолодел. Он, сам себя в зеркале увидев, глазам не поверил. Настоящим мужиком стал. Весь выровнялся, подобрался. Перестал пердеть и кашлять. Ноги не волочил, стоял на них уверенно. И вот тогда он нам проговорился, что всю эту зиму, помимо всего, не выпускал изо рта живицу. А она многие болезни лечит. Так-то и выходился на радость Дарье и себе. Я уже здоровье терять стал, сколько людей в деревне поумирало, а дед Данила и нынче в лесниках. На охоту на перелетных ходит. Собак завел. И Дарью балует. Они даже не стареют. Как два яблока, лишь румянее становятся.

— А жена его жива?

— Вовсе скрючилась. Возьми у нее клюку, совсем ходить не сможет. Согнулась в коромысло. Ее безногий года три назад умер. Хотела она Данилу в семью свою воротить, да мужик не согласился. Рассмеялся в ответ и сказал: «Мне, мужику, на что старая кошелка? Глянь, всю юбку пропердела. Да кому нужна такая? Меня в зимовье королевна ждет! Баба из баб! Красавица! Ни на кого ее не променяю…»

— А ты был у него в зимовье?

— Конечно! Скажу честно, в деревне не густо таких домов. Сущий терем. А вокруг березы с рябинами хороводы водят. Грибов в тех местах видимо-невидимо. Рядом река. Вода в ней, что девичья слеза, прозрачна. А еще мне понравилась баня у Данилы. С крутым паром, с березовым веником да с клюквенным квасом, что может быть лучше для мужиков? Да и не видел я в наших местах больных лесников. Они сами из себя любую хворь изгонят. Потому многие в лес уходят жить и работать, чтоб сберечь главное — свое здоровье. Его лишь потерять легко. Я сам только недавно понял, почему именно в лесу люди здоровее городских и живут дольше. Истины простые, сотни раз проверенные — живущего в дружбе с природой сама природа бережет.

— А почему ты сам не пошел работать лесником? — тихо спросил Борька.

— Надоумить, подсказать было некому. А мне, как тебе в армейку, в город захотелось. Не знаю зачем. Если б не эта блажь, человеком бы стал. Нельзя мечтать о невозможном. Потому что реальное силы и здоровье отнимает. Приводит, как тебя, на мост, а меня — под мост. Впрочем, для души это одинаково больно и гибельно. К тому ж теперь мне уже поздно что-либо менять, а тебе — самое время. Хотя еще подумай, есть лучший вариант — закончи школу, а там в институт поступишь.

— Нет, хватит в пацанах канать. Я уже устал от затянувшегося детства. Пора самому себя кормить и обеспечивать.

— Борька! Если только это — сиди дома! Суть не в заработке! Учись!

— Ей-богу, меня школа умнее не сделала… А вот несчастнее — это точно.

Наталья внимательно слушала их разговор из-за перегородки, боясь обнаружить свое любопытство. Она вздрагивала от страха перед будущим сына. Ведь там, в глухомани, дикое зверье — волки, медведи, рыси. А ее мальчишка совсем беззащитный, слабый и больной. Кто ему там поможет? Кто накормит и обстирает? Чуть не плакала баба и тут же успокаивалась, улыбалась, когда Герасим предлагал Борьке учиться дальше; «Молодец мужик! Как настоящий отец за сына беспокоится. Такой не отдаст пропасть…»

Наталья еще долго слушала своих. Иногда они заглядывали в спальню и, убедившись, что женщина спит, а баба прикидывалась умело, говорили громче, уверенные, что она их не слышит.

«Нет, не стану вмешиваться покуда. Борька, как ни уговаривай, все равно поступит по-своему», — решила женщина и услышала:

— Впрочем, у тебя есть хорошая возможность присмотреться к жизни в лесу. Поезжай к Даниле недели на две. Там, в зимовье, все виднее. Одно дело разговоры, другое — на месте самому все увидеть. Там у него на участке лесозаготовка пойдет. Посмотришь, как ее делают. Если проснется что-то в душе, продолжим разговор. А коли не ляжет на сердце та жизнь — вернешься, подумаем и подыщем другое. Выбор у тебя большой!

— Да! Все можно, кроме того, что нельзя, — грустно заметил Борис.

— Эх-х, будь ты, Герасим, родным отцом, не толкал бы мальчонку в лес, пожалел бы. Ведь своего кровного не послал бы туда! — не выдержала баба и вошла на кухню.

— Разбудили тебя разговорами? — смутился Герасим, ерзнув на табуретке. Женщина ничего не ответила, решила, с ходу запретить лес:

— Вы оба ненормальные. Или забыли, что в лесу, помимо зверья, тыщи бед на человечьи головы валятся. Одни пожары сколько народу сгубили. Не станешь же спички у всех отбирать? Ну а клещи, змеи? Сколько от них загинуло? Наша кладовщица за грибами сходила. А теперь косорылая. Смотреть страшно. Всю зиму в больнице провалялась. Ты такого Борьке желаешь? Не пущу его! Ищи другое. Иль дома будь, но не в опасность головой. Радостью моей живи! — кричала, побелев от страха, баба.