Выстрел

ГЛАВА

Мои зубы стучат, когда я иду домой из школы. Я раздражена тем, что попала в неприятности из-за драки с девчонкой, которая дразнила меня сегодня, и теперь я должна оставаться на продленку ближайшие две недели. Пик стал работать все больше и больше, поэтому мы редко ходим вдвоем домой, и он не позволяет мне таскаться вместе с ним. Он говорит, что не хочет, чтобы я путалась с его дружками, но он всегда приходит домой до появления Карла, чтобы я не оставалась наедине с ним. Жизнь не особо изменилась. Мне почти четырнадцать, я стала выше, немного поправилась, волосы стали длиннее и завиваются сильнее, чем раньше, и на моих запястьях появилось больше ран. Они выглядят так, будто я пыталась порезать себя, но шесть лет, проведенные со связанными ремнем руками, сделают такое и с вами. Хотя я достаточно неплохо скрываю их, надевая кофты с длинным рукавом.

С тех самых пор как два года назад я узнала о смерти папы, я оцепенела ко всему вокруг. Я чувствую, будто живу, машинально дыша большую часть времени. Я могу довольно легко отстраниться от действительности. По большей части я постоянно такая: застывшая и пустая. Только Пику я позволяю заглянуть внутрь. Он — мое освобождение, единственный, кому я показываю настоящую себя. Начиная с полудня, с полудня того дня, когда я узнала, что больше никогда не увижу папу, мы с Пиком продолжаем спать вместе, скрытно, в его постели. Я стала эгоистичной в отношении него, использую его, чтобы убежать от всего плохого. Это очень сложно объяснить, но когда я с ним, я чувствую, будто очищаюсь.

Как только я поняла, что делаю, я честно призналась ему. Вина поглощала меня, и когда я объяснила ему мои чувства, то думала, он разозлится, но нет. Он сказал, чтобы я делала все, что угодно с ним. Хотя я по-прежнему чувствую вину. Стыд за то, что я использую его так эгоистично, съедает меня, и после того как мы заканчиваем, я становлюсь тихой и частенько плачу. Пик успокаивает меня так, как только может, обнимает меня, убеждает, что все в порядке.

Я — неприятность, но этого следовало ожидать, после такого грубого начала, которое я получила в этой сумасшедшей, конченой жизни. Мне всего четырнадцать лет — слишком рано, чтобы быть такой ожесточенной и озлобленной. Иногда, когда вижу детей с родителями, я хочу, чтобы эти родители умерли. Я хочу, чтобы каждый ребенок почувствовал ту боль, которую чувствую я, потому что это несправедливо. Жизнь — жестока, а я — ее сучка.

А также я сучка Карла. В последнее время он трахал меня, желая, чтобы Пик смотрел. Он попросил меня пообещать, что я не взгляну на Карла, поэтому мой взгляд всегда зафиксирован на Пике, независимо от того, кто трахает меня в этот день.

Мой первый оргазм произошел год назад. Карл дрочил в своем углу, пока мы с Пиком трахались. Этого никогда не происходило прежде, поэтому то, что всегда было отвратительным актом для меня, превратилось в удовольствие и до смерти напугало меня. Я даже не смогла взглянуть Пику в лицо после этого. Мне было так стыдно. Когда пару часов спустя я, наконец, открыла дверь ванной комнаты, он вошел ко мне и объяснил все. Это было так унизительно, что брат рассказывает мне о том, что произошло. Он сказал, что это естественная часть секса, но мне не понравилось это. Из-за этого я чувствовала себя грязной и смущенной. И теперь, зная, что это случится вновь, я изо всех сил борюсь, чтобы предотвратить это.

Пик знает это, поэтому когда мы в кровати наедине, он старается кончить быстрее, чтобы не заставлять меня чувствовать это вновь. Это странно, потому что мне нравится секс с Пиком, когда мы наедине, но в то же время это пугает меня, потому что я не хочу, чтобы это ощущалось так приятно, это не должно так быть. Но я хочу быть с ним, потому что с ним я не чувствую себя несчастной и уродливой. Он забирает эти чувства, и хоть на мгновение я чувствую себя свободной. Когда я заворачиваю за угол, вижу, что Пик сидит на обочине и курит сигарету.

— Пик, — кричу я, и он смотрит на меня, затем встает.

— Где, черт возьми, ты была? — спрашивает он, разозленный.

— Я подралась, и меня оставили на продленку.

Затянувшись, он приоткрывает рот, и дым лениво покидает его, когда он превращается в братика-защитника и говорит:

— Расскажи, что случилось.

— Та девчонка, о которой я рассказывала, ну, знаешь та, которая превращает мою жизнь в ад? Она продолжала трепать своим языком в столовой, называя меня разными прозвищами. Я больше не могла вытерпеть это, я потеряла контроль.

— Что ты сделала?

— Она сидела в конце моего стола, я запульнула в нее яблоко, и оно прилетело прямо ей в голову. Прежде чем осознала это, я уже была не на своем месте, а прижимала ее к полу.

— Да, ладно? — произносит он с полудовольной усмешкой на лице. — Ну, я не вижу никаких отметин на тебе, значит, ты выиграла?

— Это было не соревнование, Пик, — говорю я, чувствуя себя неудачницей, как и говорили дети в школе.

— Что не так? Ты надрала ей задницу, ты должна чувствовать себя хорошо.

— Ты такой мальчишка, — выдыхаю я, опустив голову. Когда он приобнимает меня за плечи, я добавляю: — Я ненавижу находиться здесь. Я ненавижу то, что у меня нет друзей.

— Они суки, Элизабет. Молодые, глупые суки.

— Я — молодая и глупая.

Пик тушит сигарету, прежде чем мы направляемся в дом.

— Молодая — да. Глупая — нет, — говорит он, пока мы поднимаемся наверх. — Тебе осталось провести там всего пару месяцев. На следующий год ты вновь будешь со мной.

— Точно, — фыркаю я. — Ты будешь старшеклассником, а я новеньким фриком.

Он шлепается на кровать, складывая руки за голову, и говорит:

— Ты нисколько не похожа на фрика. Поверь мне. Те девки просто завидуют тому, что ты симпатичнее их.

От его слов по моей шее расползается румянец, но в то же время они что-то заполняют внутри меня. В последний раз, когда мне говорили, что я симпатичная, мне было пять лет, и говорил это мой папа. Он всегда говорил, что я красивая и симпатичная, говорил, что у меня самые необыкновенные рыжие волосы. Внешность обманчива, я знала это, но не осознавала, насколько мне нужно услышать, что я симпатичная до настоящего момента.

— Что не так? — спрашивает он, замечая печаль в моих глазах. — Иди ко мне.

Я подхожу и сажусь рядом с ним.

— Что не так? — повторяет он.

— Я чувствую себя безобразной внутри, — признаюсь я.

— Не надо, — говорит он, садясь. — В тебе нет ничего безобразного.

— Да ладно, Пик? — насмешливо спрашиваю я.

Раздраженный моим тоном, он защищается:

— Никто нас не знает. Никто. Это ты сама позволяешь другим людям думать или говорить то, что заставляет тебя так себя чувствовать.

— Именно так я себя и чувствую, Пик, — спорю я, повышая голос.

— У тебя есть сила изменить это. Ты чувствуешь себя так, как позволяешь себе.

— Так значит, это я виновата? Виновата, что так себя чувствую?

— Грусти. Злись. Ненавидь, кого только хочешь. Вини, но ни секунду не думай о себе хуже, чем ты есть. Ты не безобразная и не убогая, или что ты там о себе думаешь, — его голос решительный и суровый, когда он говорит это, но внезапно он смягчается, произнося: — Не существует ничего, что бы я не сделал ради тебя. Ты все еще веришь в меня?

Я киваю.

— Хорошо. Потому что так будет не всегда.

— Нет?

— Нет.

— Расскажи мне, Пик. Как это будет? Расскажи мне сказку, — слегка насмехаясь, говорю я.

— Я заставлю тебя вновь поверить в сказки.

Я тихо хихикаю над его решительными словами, и он улыбается мне.

Мы проводим следующий час, бездельничая и доделывая домашнюю работу. Карл уже пришел домой, но не сказал нам ни слова, это хорошо, а сейчас запах готовящегося ужина заполняет дом. Бобби почти никогда не готовит.

— Думаешь, нам перепадет что-нибудь из этого? — спрашивает Пик, упоминая о том, что там готовит она.

— Сомневаюсь, — говорю я, закатывая глаза, и мы оба улыбаемся.

— Пик, — Бобби кричит снизу.

— Сейчас вернусь, — говорит он.

Я остаюсь на его кровати, и когда слышу, как закрывается входная дверь, поворачиваюсь к окну и вижу, что Пик разговаривает со своим соцработником на переднем дворе. Что бы ему ни говорили, выглядит он взбешенным, проводя сильной рукой по волосам. Он что-то приглушенно кричит, но я не могу разобрать. Когда он поворачивает голову к окну, мой желудок ухает вниз. Выражение его лица говорит о том, что мне стоит беспокоиться, и я так и делаю. Я спрыгиваю с кровати, когда он возвращается в дом. Он бежит по лестнице вверх, а я встречаю его у двери. Схватив меня за плечи, он вталкивает меня обратно в комнату и запирает дверь.

— Что происходит? — спрашиваю я с растущей паникой.

Смотря вниз, он качает головой и затем притягивает меня в крепкие объятия.

И теперь я до смерти напугана.

— Пик, что такое? Ты пугаешь меня.

— Мне очень жаль, — произносит он, и я понимаю, что все плохо. Он говорит такое только тогда, когда происходит что-то ужасное. Он не отпускает меня из объятий, мы стоим, крепко обнимая друг друга.

Я не думала, что моя жизнь может стать еще хуже, но она может и станет. Я всегда сражалась с мыслями о надежде. Надежда всегда подводила меня, но по непонятным причинам, я продолжала хоть немного надеяться. Я боялась узнать, на что был бы похож мир без этого. Но следующие слова Пика нанесли мне удар изнутри, настоящий ужас наполнил меня кровью суровой жизненной реальности. Реальность, которая выплюнула эти слова мне в лицо: «Надежда — только для невежественной, маленькой девочки. Откажись от нее».

Убирая руки с моего тела, он берет в ладони мои щеки, будто вынимая нож, и наносит словами удар в самое сердце.

— С тобой все будет в порядке, Элизабет.

Все мое тело трясется, а голос дрожит в смятении:

— О чем ты?

Прижимая его лоб к моему, я мертвой хваткой хватаюсь за его запястья, когда он говорит:

— Я переезжаю.

Этими двумя словами он просто выкачивает весь воздух из моих легких, и я замираю, энергично качая головой.

— Я должен уехать. Они поместят меня в интернат.

— Нет.

— Мне очень жаль, — мучительно выдыхает он.

— Нет, — мои слова — отчаянная мольба.

Пик целует меня в лоб, и я кричу:

— Нет! — пока его спина дрожит под моей рукой. — Нет!

— Все кончено. Видимо, Карл позвонил им. Он хочет, чтобы я уехал.

— Не уходи. Ты не можешь.

— У меня нет выбора, — говорит он, и когда он отстраняется, я вижу страх в его глазах, и я понимаю, что это из-за меня. Мы оба понимаем, что будет происходить здесь без него. Я останусь наедине с Карлом, и он будет делать со мной все, что пожелает.

— Ты не можешь оставить меня здесь. Не можешь оставить меня с ним, — я отчаянно умоляю.

Он делает шаг назад, схватившись руками за волосы, и шипит сквозь стиснутые зубы:

— Бл*дь.

Он расхаживает, пока я, шокированная, стою и плачу. В конце концов, он возвращается ко мне и заверяет:

— Четырнадцатилетие по-прежнему станет твоим лучшим годом. Твой папа не сможет прийти за тобой, но я смогу.

— Не делай этого, — говорю я. — Не смей давать мне надежду.

Его глаза тлеют, как угли, когда он произносит:

— Я клянусь. Я подарю тебе сказку. Дай мне время. Я вернусь за тобой.

— На год? Пик, не оставляй меня с ним на целый год!

— Мы не можем убежать сейчас. Подумай об этом, если мы вдвоем пропадем — это слишком рискованно. Но если одна ты, мы сможем исчезнуть. Меньше чем через год ты будешь свободна. Один единственный год, ты можешь пережить это, — он говорит, пока я реву, боясь, на что будет похожа жизнь без него. — Ты такая чертовски сильная, — утверждает он. — Я вернусь за тобой.

Я обнимаю его за шею и продолжаю умолять не покидать меня. Я напугана, что никогда больше не увижу его вновь, моего единственного друга, мою единственную семью — моего брата. Кто защитит меня?

— Мне надо собрать сумку, — шепчет он.

— Прямо сейчас?

— Мой соцработник внизу ждет меня.

— О боже мой, — бормочу я. Я не могу поверить, что это происходит. Мое сердце, будто разрушительная сила внутри груди, отбирает мою жалкую жизнь. Я бреду к кровати Пика и сажусь, хватаюсь за матрас двумя руками и наблюдаю, как он засовывает одежду в сумку. Слезы свободно текут потоком из глаз. Я потеряла своего папу, веря, что увижу его вновь, а теперь я теряю Пика, осознавая, что жизнь ничего не гарантирует тебе, независимо от того, как бы сильно ты не хотела.

Как только он застегивает сумку, он встает на колени передо мной и кладет свои руки на мои коленки. Он — размытое пятно, которое едва видно сквозь разделяющие нас слезы.

— Ты — все, что у меня есть, — произносит он. — Я не потеряю тебя, а ты не потеряешь меня.

— Пожалуйста, — это неопределенная просьба о чем-то, и не о чем на самом деле.

— Мне нужно, чтобы ты послушала меня, хорошо? — большим пальцем он стирает слезы с моих глаз. — На самом деле послушала.

Я киваю.

— Я с тобой, — заверяет он. — Когда ты в коморке — я с тобой. Когда ты в подвале — я с тобой. Я всегда с тобой, договорились? Но мне нужно, чтобы ты пообещала мне кое-что. Мне нужно, чтобы ты пообещала, что отстранишься от действительности. Возьмешь и отключишь эмоции. Он не причинит тебе боль, если ты не будешь чувствовать. Люди, которые причиняют нам боль в жизни — это те, к которым мы позволяем себе что-то чувствовать.

Мои слезы становятся тяжелыми, свободно находя свою смерть, падая на мои колени. Опустив на него взгляд, не думая, я целую его. Мы никогда не целовались за пределами его кровати, когда занимались сексом. Но сейчас я целую его, потому что не знаю, что еще сделать. Он крепко обнимает меня, целуя в ответ, пока я плачу напротив его губ, отказываясь отпускать его.

Когда мы отрываемся друг от друга, он смотрит мне прямо в глаза и говорит:

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

Он встает, хватает свою сумку и обещает:

— Я вернусь за тобой.

И вот так, будто у меня никогда и не было выбора в этом вопросе, мой брат, моя жизнь, уходит от меня. И я остаюсь одна.