Вздымающийся ад

Глава XVII 17.03–17.18

Зиб уже снова сидела за столом в редакции журнала, но никак не могла сосредоточиться. Было уже поздно, и перед ней все еще лежали груды рукописей, уже прочитанных и рекомендованных к изданию. По большей части это чтение она воспринимала как гимнастику для ума. Но сейчас, в эти минуты, рукописи казались ей никчемными, даже глупыми и — как сейчас говорят — неактуальными.

Но это была неправда. Даже не глядя на их страницы, она знала, что изрядная часть, даже большинство этих историй — о молодых женщинах и их проблемах, а если это не актуально, тогда что же? Ведь она тоже молодая женщина, не так ли? И, слава Богу, наконец стало ясно, что у нее те же проблемы, что и у всех.

Она была воспитана как Зиб Марлоу, это имя что-то значило, и вышла замуж за многообещающего Ната Вильсона из знаменитой фирмы Бена Колдуэлла. Уже эти два обстоятельства выделяли ее из толпы. И не только они.

Она занимала должность литературного редактора в одном из немногих оставшихся общенациональных журналов и хорошо знала свое дело. А ее внешность, ее положение, ее знания и полученное образование тоже были на высшем уровне. И кроме того, по любому другому критерию становилось ясно, что Зиб Марлоу-Вильсон достигла вершины совершенства.

Правда, за исключением тех старомодных понятий о чести, которые всегда считались такими важными. Как быть с ними, дорогая?

Вычеркнем этот вопрос. На него Зиб уже нашла ответ, и именно потому она добилась того, чего добилась.

И кстати, как ни парадоксально, именно здесь, в редакции журнала, определяющего интеллектуальный уровень верхнею среднею класса, она неожиданно нашла повод усомниться в нерушимости своих жизненных принципов. Например, несколько месяцев назад ей понравился рассказ, за который она напрасно билась с Джимом Хендерсоном.

— Бетси, милочка, — сказал тогда Джим, — наши читательницы необычайно интеллигентны, иначе они ничего бы не читали, а сидели, уткнувшись в телевизор. Но вместе с тем они жены и матери, у которых проблемы с домашним бюджетом, с налогами, с родительским комитетом, просто с повседневными мелочами. И большинство из них не заметит, что переживает кризис своего внутреннего «я», даже если он наступит в действительности. Не уверен, заметил бы и я сам. Они — соль нашей земли. Это я с благодарностью признаю. А теперь возьмем эту полную самоанализа историю…

— Вы мне совершенно напрасно даете понять, — сказала Зиб, — что шеф здесь вы. Но ведь это прекрасно написано, актуально, свежо…

— Глупости, — ответил Хендерсон.

Встал с кресла, обошел вокруг стола и снова сел. Он был без пиджака, длинный, худой и безжалостный.

— У меня иногда от тебя голова кругом идет, детка. Как литературный редактор ты — класс, по крайней мере в большинстве случаев. Но как только какой-нибудь литературный агент, вроде Сомса, знающий твои слабости, подсунет тебе нечто подобное, ты тут же начинаешь пускать слюни, хотя не хуже меня знаешь, что это не для нас.

— А должно быть для нас.

— Это тоже ерунда, и ты прекрасно понимаешь, только прикидываешься. Сейчас же отошли это обратно. — Он держал рукопись двумя пальцами, как нечто нечистое.

Зиб в ярости вернулась в свой кабинет и позвонила Сомсу.

— Мне очень жаль, Джон. Рассказ мне очень понравился…

— Хочешь, дорогуша, я угадаю, в чем дело? Он не понравился лорду Хендерсону, и точка. А чего еще можно было ожидать. Не было никаких шансов.

— Так зачем вы мне его вообще посылали?

Джон улыбался. Зиб буквально видела это. На загорелом лице под шапкой седых волос эта улыбка, собиравшая морщины в уголках глаз за стеклами очков, напоминала улыбку типичного английского профессора или литератора-лауреата, уверенного в своей непогрешимости.

— Только для того, чтобы показать, какого уровня литературу мог бы при желании печатать ваш журнал. Для чего же еще, милочка?

В тот день настроение у нее было ни к черту, и она решила, что не даст себя обманывать. Особенно сейчас.

— Ради этого вы не тратили бы свое время, — ответила Зиб. — И мое тоже.

Наступила тишина. Погасла ли его улыбка, утратил ли он хоть на гран самоуверенность?

— Скажу вам откровенно, милочка, — произнес Соме совершено иным тоном. — Я послал вам рассказ, надеясь на один шанс из миллиона, что вы решитесь сделать на него головокружительную ставку и сорвать куш, десятина от которого перепала бы и мне. А теперь я попытаю счастья в другом месте, возможно, в конце концов, и даром отдам, лишь бы взяли. Если моя доля превысит десять долларов вместо ста пятидесяти, на которые я рассчитывал от вас, я буду крайне удивлен.

— Вы, по крайней мере, откровенны, — признала Зиб, хотя, разумеется, могла догадаться, в чем дело. — Скажите мне еще одно. На месте Джима Хендерсона вы бы его купили?

— Упаси Бог! Что вам в голову пришло? Эта историйка сентиментальна, надуманна и напыщенна. Но, как мы уже говорили, в ней есть своя прелесть и в литературном мире она наделала бы немало шума.

Но почему же она так живо переживает все это, ведь прошло столько времени? Потому, сообразила она, что человек никогда не забывает полученных оплеух, хотя и надеется, что их скроет пыль времен. Не выдержав, громко прошептала:

— Чем я тогда вообще занимаюсь? Чем, Бетси?

— Зиб, дорогая, — в дверях стояла редактор Кэти Хирн. — Как ты можешь оставаться спокойной? То здание, которое строил твой драгоценный супруг, трещит по всем швам. Это передают по радио, и Джим к тому же принес переносной телевизор, а ты тут сидишь и работаешь! Держите меня! Ты что, с ума сошла?

«Кэти, — подумала Зиб, — так и осталась девушкой из провинциального городишки на Среднем Западе. Выросла на кукурузе и очарована большим городом. Она толста, из-за этого вечно озабочена, хитра как черт, но пытается это скрывать. О сексе имеет примерно такое же понятие, как самка кролика, но тем не менее от нее исходит аромат цветущей девственности».

— А что, вполне возможно, — ответила Зиб.

Кэти утвердила одну из своих объемистых ягодиц на углу стола Зиб.

— У тебя проблемы, дорогуша? — И тут же добавила: — Разумеется, тут замешан мужчина. Как всегда. — Она покачала головой. — На этот счет есть свои правила. Если твой муж вдруг входит и застает тебя с другим, то должен сказать: «Ах, пардон! Продолжайте, пожалуйста!» И если вы сможете продолжить, получится французская семья.

«Только представить себе в этой роли Ната. Да ты что? Признайся, — сказала себе Зиб, — ты вышла за деревенщину, за настоящего, порядочного, упрямого, неиспорченного крепкого хозяина и отца семейства».

На мгновенье в ней поднялась ярость, которая вспыхнула и тут же погасла.

— Он что, тебе изменяет? — В голосе Кэти звучало сочувствие.

Зиб покачала головой. Длинные волосы закрыли лицо. Она сердито отбросила их назад.

— Нет, даже не это.

— Тогда я тебе советую, — с умным видом произнесла Кэти, — сходить к одному из этих знахарей, пусть выпишет таблетки или исповедует тебя на диванчике.

Она помолчала, потом недовольно спросила:

— Ты, надеюсь, не забеременела или чего-нибудь еще в этом роде?

Зиб снова покачала головой. Снова то же сердитое движение, которым она отбросила волосы назад. Зачем, собственно, она носит такие длинные волосы? Зачем их вообще носят? Потому что это идет? Потому что так велит сегодняшняя мода? Просто смешно.

— Я не беременна. Перестань дурить, Кэти.

— Моя проблема в том, — начала Кэти, — что я в душе мать. Когда была маленькой, я занималась в кружке юных натуралистов. Точно. Думала только о цыплятах, ягнятах и телятах. Просто ночей не спала. Училась готовить, пекла пироги и была совершенно уверена, что в один прекрасный день приедет на белом коне ОН, Посадит меня в седло — если, конечно, поднимет, — и мы вместе отправимся в сторону заходящего солнца, построим дом и заведем семью, и тогда, наконец, буду спать спокойно. Вместо этого я здесь и раздаю бесплатные советы…

— Беги уже, Кэти.

Но Кэти только покачала головой. Обеими руками отбросила волосы за плечи.

— А тебя оставить тут в прострации? Ни за что. Когда человек слишком долго копается в себе, выясняется, что ему там ничего не нравится, вообще ничего. И вся его жизнь, оказывается, — сплошная ошибка, одно недоразумение. Оказывается, все эти годы только тем и занимался, что пытался выяснить, кто он такой, — ну знаешь, как это пишут в романах, — и расковыривал все свои болячки, но в конце концов нашел только жалкое скукожившееся «я», запутавшееся в своей ночной сорочке, и ничего больше, но что еще хуже, это жалкое недоразумение над ним еще и посмеивается.

Она замолчала, чтобы перевести дух.

Зиб ответила медленно и серьезно:

— Да, ты права. Еще и посмеивается.

Кэти некоторое время не знала, что сказать.

— Тяжело тебе будет, девонька. Вам, патрицианским типам, и в голову не приходит мысль об ответственности за собственные неудачи. Он…

— Ты так думаешь, Кэти? — Голос был ее, но звучал, как совершенно чужой, задавая вопрос, о котором Зиб никогда не задумывалась. — Да?

— Ну, все не так плохо, — Кэти иронически усмехнулась, признавая, что преувеличила.

— Но кое-что в этом есть? «Неужели Нат думает так же?»

— Знаешь, — ответила Кэти, — эти девичьи проблемы, — она снова улыбнулась, — мы безоговорочно решали только в нашем лагере в Кикапу, у костра после ужина, и тогда главной проблемой было: «Когда начинать носить бюстгальтер?».

— Я ведь тебя о чем-то просила, Кэти, — сказала Зиб. — Скажи откровенно, что ты обо мне думаешь.

Кэти заколебалась:

— По-моему, ты просто напрашиваешься! — Она помолчала. — Ну ладно. Тогда так: я ходила в школу в сельской местности, куда добрую сотню человек привозили на автобусах. Автобус был единственной возможностью добраться туда — нас свозили каждый день с территории в сто пятьдесят квадратных километров. Где училась ты? В пансионе мисс Икс или миссис Игрек?

Я училась в колледже, название которого ты никогда в жизни не слышала. А ты? Вассар? Или Смитсоновский колледж? Уэлсли колледж? Рэдклифф?

Мой отец ходил в ту же школу, что и я, только не окончил, потому что был кризис и дед оказался без работы, так что отцу пришлось идти работать куда возьмут, чтобы хоть что-то приносить домой. Твой отец закончил Гарвард? Или, может быть, Йель? Меня бы не удивило, если и вас затронул кризис, да так, что осталась всего одна яхта, не больше. Но ваши-то знали, что это временные неприятности, не более, а для моих наступил конец света. Главная разница между тобой и мной в том, что ты, что бы ни делала, все считаешь правильным, потому что другого и быть не может. А я должна раздумывать и проверять каждый шаг, потому что сколько себя помню, Хирны всегда оставались с носом, и я, возможно, буду первой, кому удалось прорваться, но, может быть, их гены во мне только ждут момента, чтобы показать свои когти.

Кэти помолчала.

— В этом и заключается разница в происхождении и культурном уровне.

— Я не знала, Кэти. Мне это никогда и в голову не приходило.

— Но вот чего я не хочу от тебя слышать, — продолжала Кэти, — так это, что я — бедняжка.

— Не услышишь. — Зиб задумалась. — Ты знаешь Ната. Говоришь, он порядочный человек. Нат…

— Он, наконец, плюнул тебе в лицо? — Тон Кэти говорил больше, чем слова.

Зиб подняла голову.

— А ты ожидала, что это случится? Ждала, когда же это произойдет? — Но почему она не чувствует даже обиды?

— Ну, не то чтобы в редакции уже держали пари, — ответила Кэти, — но всем было совершенно ясно, как у вас обстоят дела. — Она встала со стола. — И вот доказательство: там творится Бог весть что, а ты здесь сидишь и читаешь эти бредни.

Наконец-то они дошли до сути, до голой и неприкрытой правды.

— Я думала о себе, — ответила Зиб, и без всякого усилия над собой продолжала: — О том, что происходит в городе, не имела понятия. — И потом еще: — Видно, у меня вошло в привычку думать о себе.

— Да уж, — ответила Кэти и вышла из комнаты.

Маленький приветливый домик в Гарден Сити. Зеленый газон, цветущие белые петунии, баскетбольное кольцо с сеткой на воротах гаража, огромная телевизионная антенна на вершине кирпичной трубы, нацеленная поверх крыши в сторону города.

Жена Пата Харриса открыла ему в облегающих розовых джинсах, в теннисных туфлях того же цвета и в полосатой «под арестанта» футболке. Ее волосы были накручены на синие пластмассовые бигуди. Она была молода, привлекательна и очень хорошо знала об этом.

— Не может быть, какой сюрприз, мистер Саймон! Хотите говорить с Патом?

— Хотел бы. — Поль задействовал свою актерскую улыбочку и старался держаться непринужденно.

— Он там смотрит телевизор. — Она помолчала. — Мы думали, вы будете на открытии «Башни мира», мистер Саймон. Я-то не смотрю, но знаю, что уже началось. Знаете, по дому столько работы, особенно когда Пат дома. Так что проходите. Он будет очень рад вас видеть.

«Сомневаюсь», — сказал себе Поль, но по дороге в обшитую деревом гостиную его улыбка не изменилась. На экране цветного телевизора в массивном футляре пожарные шланги, извивавшиеся на Тауэр-плаза, казались кровеносными сосудами. Звук был приглушен, и голос комментатора едва слышен:

— Мы только что получили сообщение, дамы и господа, что пожар в Башне усиливается. Вся эта катастрофа — потому что все и вправду похоже на катастрофу — кажется просто невероятной. Здание снабжено всеми средствами безопасности, какие только могли архитекторы…

Экран погас, и звук умолк. Пат Харрис, сидевший в кресле, сказал:

— Здравствуйте, шеф. Я так и знал, что вы приедете.

Он положил пульт дистанционного управления на журнальный столик и вскочил с кресла.

— Выпьете?

В его словах слышалось скрытое недружелюбие.

— Неплохая идея, — ответил Поль. Сел и осмотрелся вокруг.

В комнате стояли бар, большой стол для бильярда, длинная, обтянутая искусственной кожей кушетка и к ней такие же кресла, столик с картами и кучкой жетонов, а на стене мишень с торчавшими в яблочке тремя стрелками.

— У вас тут мило, — заметил Поль. Взял стакан, благодарно кивнул, пригубил хорошее шотландское виски — «Чивас Ригал», как ему показалось. — Очень мило.

— Ну! — Пат Харрис был маленьким шустрым человечком. Его беспокойные глаза бдительно следили за лицом Поля.

— Если человек много работает, он любит хорошо пожить. — И после паузы. — Я ведь только исполнитель. Делаю что прикажут.

Поль, не замечая умолкнувшего телевизора, все внимание сосредоточил на Харрисе.

— Вы собираетесь продолжать в том же духе? — спросил он. И, не дождавшись ответа, добавил: — Делать что приказано?

Харрис закурил сигарету и выдохнул облако дыма. С сигаретой во рту занялся разрыванием на части бумажной спички. Движения его были быстрыми и резкими.

— Я как раз об этом думал. — Он мельком улыбнулся, но эта улыбка ни о чем не говорила. — Это странно, но я как раз об этом думал, когда вы шли по лестнице.

Поль медленно и осторожно спросил:

— И к каким выводам вы пришли?

Очередное облако дыма. Харрис наклонился и стряхнул пепел в пепельницу на журнальном столике. Потом снова выпрямился.

— Знаете что, вот, допустим, вы работаете на какого-то парня, понимаете? Он отличный парень, хорошо к вам относится, значит, вы ему чем-то обязаны, так?

— По-моему, это разумный подход, — ответил Поль. — Товарищеский подход, — добавил он.

— С другой стороны, — продолжал Харрис, — понимаете, что я имею в виду? С другой стороны, человек должен подумать и о себе, понимаете? Мы живем в мире, где один пожирает другого. Человек или урвет свое, или отдаст концы. — Он выжидательно замолчал.

— Думаю, что и этот подход в известной мере приемлем, — сказал Поль.

— Для меня это слишком мудрено.

«А мудреные слова опасны, — сказал себе Поль, — потому что звучат двусмысленно». Но не оставалось ничего другого, как не обращать внимания на эти пререкания.

— Ну, а дальше? — спросил он Харриса.

— Как мне кажется, — продолжал Харрис, — человек взвешивает то так, то этак и пытается выяснить, что правильно.

Поль кивнул и отпил виски. Оно вдруг потеряло всякий вкус и начало жечь горло. «Ерунда, просто нервы шалят», — сказал он себе.

— И что вы решили? — как можно спокойнее спросил он.

Харрис взял из пепельницы сигарету, глубоко затянулся и выпустил подряд четыре больших кольца. Только потом заговорил:

— Берт Макгроу сейчас в больнице. Инфаркт. Возможно, не выживет.

Его беспокойные глаза забегали по лицу Поля.

— Не знаю, — ответил Поль. — Сердечный приступ у него был, это да. — Он махнул рукой. — Но мы говорили о вашем решении. Берт сейчас ни при чем.

— Не скажите, — ответил Харрис. — Как подумаю, что уставится на меня налитыми кровью глазами… — Он покачал головой.

— Берт, — продолжал Поль, — мне показывал какие-то извещения на изменения. — Голос его звучал совершенно спокойно. — Спрашивал меня, провели ли мы изменения. Я ответил, что, разумеется, провели, почему бы и нет?

Харрис вытер рот:

— Господи Боже! Так вы сознались!

Поль покачал головой. Наплевать на ту боль в горле. Наплевать на все.

— Эти извещения выплыли наружу, но как, не знаю. Обнаружил их Гиддингс. Берту он ничего не объяснил, собирался ковыряться в стенах, чтобы проверить, так ли это. А я ему мог только подтвердить, что мы, естественно, провели все изменения. Чтобы он взглянул на подпись: «Нат Вильсон», — тот Колдуэллов херувимчик. Могли ли мы усомниться в гласе свыше? — Последние четыре слова он подчеркнул.

Харрис заботливо потушил сигарету. Потом поднял глаза.

— Не знаю, — ответил он. — Вы бросаетесь учеными словами и говорите, что все в порядке, но я не знаю.

Он встал, прошелся по комнате, потом обернулся и вернулся в свое кресло. Упал в него, так что оно даже заскрипело.

— Скажу вам откровенно. Вы отличный парень. Мне уже доводилось работать на таких, что все время так и тянуло дать им в морду, но вы парень что надо.

— Спасибо, — ответил Поль совершенно серьезно.

— Я вам скажу, в чем дело, — продолжал Харрис. — Понимаете, есть две вещи, которые я могу сделать, два выхода. Во-первых, — он загнул палец — могу пойти в мэрию, когда все это кончится, — он показал в сторону телевизора. — Могу сказать: «Господи, да если бы я знал в чем дело, я бы послал его куда подальше». Ну, вроде вас. И еще могу сказать: «Что я мог сделать, он шеф, он инженер, он уверял, что с изменениями все в порядке и извещения подписаны архитектором, а кто я такой, чтобы после этого возражать?»

Наступила тишина. Поль произнес тоном, тщательно скрывавшим его эмоции:

— У вас был только один вопрос, Пат, сколько вам отломится за то, чтобы не задавать вопросов?

— Это утверждаете вы, — ответил Харрис. — А я буду утверждать совсем другое. Я утверждаю, что у меня были вопросы, и могу разыскать двух-трех рабочих, которые это подтвердят, и то, что вы говорили: «Все в порядке, продолжайте», — и я продолжал, так чего бы я ломал себе голову, а?

«Спокойно, — сказал себе Поль, — спокойно».

— А о каком втором выходе вы упомянули?

Харрис не мог усидеть спокойно. Вскочил, снова прошелся по комнате и повернул назад, но в кресло уже не вернулся.

— Вы ведь сказали Макгроу, что провели изменения, потому что получили извещения, подписанные Натом Вильсоном. Ладно. Я могу утверждать то же самое. Могу сказать, что мы вместе ломали над этим голову, но, черт возьми, если контора Колдуэлла хочет, чтобы было сделано, то лучше сделать, хоть стоя раком. Этот Колдуэлл ни с кем не считается, не человек, а ледышка. — Харрис сделал паузу. — Вот такой у нас второй выход.

— Очень хороший выход, — заметил Поль.

Харрис медленно вернулся к креслу. Осторожно уселся.

— Это еще не все, — продолжал он. — Во-первых, остается инспектор Гарри.

— Гарри не будет создавать проблем, — сказал Саймон. — А если будет, то только сам себе. — Он помолчал. — Вы сказали, что это еще не все. Что дальше?.

По лицу Харриса прочитать что-либо было невозможно, это было лицо игрока в покер, оценивающего своего противника.

— Помните того парня, Джимми его звали?

— Нет.

Харрис презрительно усмехнулся.

— Так я и думал. Еще мальчишка, работал в моей бригаде, а вечерами ходил на курсы.

Он умолк и закурил новую сигарету.

— Ему очень не нравились эти изменения. Особенно ему не понравилось решение исключить защитное заземление в сети высокого напряжения. Заявил, что это опасно и что поговорит о нем с Натом Вильсоном.

Он снова помолчал.

— Не хотел слушать ни меня, ни Гарри.

— Ага, — сказал Поль. И все.

— Поговорить с Вильсоном он не успел, — продолжал Харрис, — потому что с ним случилось несчастье. Упал в давке под поезд метро.

Поль снова повторил свое «ага» и потом спросил:

— Но зачем вы это мне говорите? Вас мучает совесть?

На этот раз усмешка Харриса была неподдельной и многозначительной.

— Вы же знаете, что да, — сказал он. — Но если я вас поддержу, то рискую, что вы расколетесь и попытаетесь свалить все на меня.

— Я не собираюсь раскалываться, — ответил Поль. Отпил виски.

Вкус показался ему уже получше.

— Тогда осталась еще одна мелочь, — сказал Харрис. — Что я с этого буду иметь?

— Вы свое уже получили.

Харрис покачал головой.

— Гм… Мне заплатили за работу. Я ее сделал. Теперь речь о другом.

«Я что, не ожидал, что он будет меня шантажировать? — спросил Поль сам себя. — Нет, ожидал, — подумал он, — потому что не чувствую ни злости, ни огорчения, только решимость покончить с этим».

У него не было сомнений, что с Харрисом он сторгуется.

Тот уже улыбался:

— Ну, наконец мы до чего-то договорились!

По лестнице Поль спустился один. В гостиной снова работал телевизор, и Харрис уже полностью погрузился в развертывавшуюся трагедию. Миссис Харрис, которая, любезно улыбаясь, извлекала из волос синие бигуди, Поль сказал: — У вас прекрасный дом.

— Спасибо, большое спасибо. — Ее голос был полон удовлетворения.

— Пат, — продолжал Поль, — счастливый человек.

Когда он отъезжал, к домику Харрисов из-за угла как раз сворачивал полицейский автомобиль. Поль заметил его в зеркале. Патрульная машина остановилась у тротуара против движения. Потом из нее вышли двое полицейских в форме и направились к дверям Харрисов.

Поль поехал дальше.

Разогретый воздух поднимался в ядре здания, как в дымоходе, и сам создавал тягу, которая засасывала сквозь открытые двери вестибюля свежий воздух.

Снаружи безрезультатно маневрировали самые высокие автовышки и лестницы городской пожарной охраны. Проблема была не снаружи, а внутри.

От этажа к этажу, выше и ниже уровня земли, потные, задыхающиеся, кашляющие и порой блюющие пожарные с брандспойтами, извергавшими тонны воды, вели наступление на видимого, но чаще невидимого врага — на огонь.

В тысячах точек внутри здания, нет, в десятках тысяч точек, тлели материалы, потихоньку занимаясь робкими язычками пламени, которые либо набирали силу и ярость, либо превращались в пепел, исчезая из-за недостатка кислорода.

Но там, где, например, расплавилась изоляция из полиуретановой пены, — там возникло что-то вроде каналов, которые как трубы подавали снизу, из открытых холлов и коридоров свежий воздух, которым раздували огонь, а все больше разраставшееся пламя усиливало тягу.

Пожарные Денис Хоуард и Лу Старр остановились на шестидесятом этаже. Стояли, переводя дух, и были рады, что могут это сделать. Их легкие гнали в кровь кислород и к ним постепенно возвращались силы. Они молча смотрели друг на друга.

К противопожарным дверям приблизился Хоуард, который взялся за них и выяснил, что они не заперты. Осторожно открыл их, но испуганный потоком раскаленного воздуха, только заглянул внутрь и тут же захлопнул двери.

— Пойдем, — сказал он.

Старр открыл рот, но тут же закрыл его. Медленно кивнул. — Так будет лучше. — И потом: — Все выше, и так далее, и тому подобное.

Патти в трейлере отвернулась от телефона и передала лейтенанту Поттеру клочок бумаги.

— Джон Коннорс, — сказала она. — Работал на строительстве несколько месяцев назад. Жестянщик. — Потом добавила: — Его уволили. — И после паузы: — Профсоюз не возражал.

«Последнее замечание говорит о многом», — подумал Нат. Увольнение явно было оправданным, иначе профсоюзы подняли бы крик. Но что это значит, кроме того, что к Джону Коннорсу были какие-то претензии? Разбираться дальше в обстоятельствах увольнения не имело смысла. Ответ на вопрос, почему сегодня Коннорс пришел в Башню и сделал то, что сделал, нужно искать в его личности.

Поттер придерживался того же мнения.

— Ненормальный? — сказал он. — Возможно. Никогда не знаешь, как далеко может зайти такой тип.

Патти смотрела из окна трейлера на площадь, на лужи грязной воды, которая уже покрывала почти все ее пространство, на шланги, похожие на спагетти, на пожарные машины и глазеющую толпу.

— Но чтобы сделать нечто подобное? — Голос ее звучал недоверчиво. Повернулась лицом к мужчинам.

Поттер пожал плечами:

— Человек никогда не знает. — Сунул клочок бумаги в карман. — Попытаемся что-нибудь выяснить.

Патти спросила:

— Зачем? Все уже случилось. Ничего не вернешь. И этот человек мертв.

— Будем считать, — ответил Поттер, — что хотим точно знать, в чем дело.

Нат следил за Патти, говоря себе, что в ней есть изрядная доза от бульдожьей хватки и безграничной энергии ее отца. Вспомнил о Макгроу и том жулике на сорок пятом этаже, о той встрече, безжалостной и неотвратимой, как в фильме о Диком Западе. Берт не отступал ни перед чем, и Патти тоже.

— Вам явно не это нужно, — сказала Патти.

Поттер вздохнул:

— Разумеется, нет. Мы просто пытаемся учиться на всех подобных случаях. Может быть, в один прекрасный день будем знать столько, что нам удастся помешать преступлению, пока оно еще не произошло. — Его улыбка намекала на то, что сам он слабо в это верит. — Это будет чудесный день. — Подошел к двери трейлера, открыл и шагнул наружу. Потом остановился и обернулся. — Желаю удачи, — сказал он и исчез.

В другом конце трейлера ожила переносная радиостанция.

— Семьдесят пятый этаж, — сказал чей-то усталый голос, — здесь становится жарче, чем в аду. Дыма еще нет, но боюсь даже подумать, что творится за противопожарными дверьми.

— Давайте помаленьку, потихоньку, — ответил командир пожарной части. — Не получится, значит не получится.

Нат видел, как заместитель начальника пожарной охраны Браун открыл было рот, но тут же молча закрыл его. Командир части тоже видел это и сжал зубы от душившей его ярости.

— Я не буду напрасно рисковать своими людьми ради проигранного дела, — сказал он, — кто бы там наверху ни был.

Браун устало кивнул.

Нат спросил:

— Вы убеждены, что дело безнадежно?

— Ни я, ни вы не можем знать точно, так это или нет Наши люди пробились с брандспойтами до двенадцатого этажа. Насколько я знаю, останется больше сотни других этажей, где могли возникнуть подобные пожары, и то мы еще не доберемся до вершины! Я двадцать пять лет занимаюсь этим делом…

— Никто не сомневается, что вы справитесь, Джим, — сказал Браун, и на миг воцарилась тишина.

— К тому же, — продолжал командир части, все еще обращаясь к Нату, — тут еще ваш электрический гений. Нарисовал чудную картинку, как проложит тут проводок и там проводок и — фокус-покус — заработал лифт.

— А вы думаете так не получится?

— Да, я думаю, что не получится. — Он почти кричал. Потом усталым голосом тихо добавил: — Но я готов попробовать даже ракеты, если кто-то думает, что они дадут хотя бы такой шанс, как снег в аду.

Он помолчал, потом повернулся и посмотрел на Брауна.

— Вы еще не высказывались, но я знаю, о чем вы думаете, и не виню вас за это. Это мой участок — и, черт возьми, как здесь могло произойти нечто подобное? Ведь у нас есть свои противопожарные правила. Они несовершенны, но вполне достаточны, чтобы не могло произойти ничего подобного. Это здание строилось лет пять-шесть у всех, включая Господа Бога, на глазах, и вокруг него мотались и инспектора, и мои люди, и еще Бог знает кто и следили за каждым шагом. — Он запнулся и покачал головой: — Я этого не понимаю. Я просто не понимаю.

Браун взглянул на Ната.

— Вы об этом, видимо, знаете больше любого другого, — сказал он, но продолжать не стал. Это явно звучало как обвинение.

Первой реакцией Ната было раздражение, которое он с трудом подавил. Потом сказал, медленно и осторожно:

— Я начинаю кое-что понимать и видеть кое-какие связи, но они вам ничем не помогут.

Браун подошел к окну трейлера и посмотрел через него вверх.

— Если бы она не была так чудовищно высока! — В его голосе была ярость, бессильная ярость. — Отвернулся от окна. — Черт бы вас побрал, что вы этим хотели доказать?

— Хороший вопрос, — медленно ответил Нат. — Но ответа я не знаю.

— Я думаю, что мы перехитрили сами себя, — сказал Браун. — Понимаете, что я имею в виду?

Он подошел к стулу и неловко плюхнулся на него, грустный, беспомощный, сердитый.

— Знаете, я, например, родился и вырос в одном небольшом городке на севере штата Нью-Йорк. Самое высокое здание в округе было в два этажа, если не считать террасы на крыше, — нет, самым высоким был четырехэтажный отель «Эмпайр Стейт» в окружном центре. Там были реки и в них была рыба. До сих пор у меня на губах вкус воды из нашего колодца.

Нат кивнул:

— Я понимаю, о чем вы думаете.

— Когда заболел мой дед, ему было около восьмидесяти. Доктор пришел ночью и оставался с ним до полудня, пока дед не умер. — Он развел крупные костлявые руки. — Так это было когда-то. Человек рождался, жил и умирал. И тогда случались катастрофы, разумеется, и были болезни, которые сегодня научились лечить и перед которыми тогда были бессильны. Но не было стодвадцатипятиэтажных зданий, как и многого другого.

По ступенькам трейлера поднялся Гиддингс. Лицо его было покрыто копотью, синие глаза пылали гневом.

— Дядюшке моей жены, — продолжал Браун, как будто не замечая Гиддингса, — под девяносто. Он в больнице. Не будем о том, во что это обходится. Не слышит, не видит и вообще не знает, что происходит вокруг. Кормят его через трубочку, и вот он лежит, еще дышит, сердце бьется, почки и внутренности еще работают. Так он лежит уже три месяца. Врачи могут поддержать его жизнь, если это можно так назвать, но не могут дать ему спокойно умереть. Мы стали слишком умными, и это не на пользу.

— Тут я с вами согласен, — поддакнул Нат. Выжидательно посмотрел на Гиддингса.

— Может быть, да, может быть, нет, — заметил Гиддингс.

— Лично я думаю, что не слишком. Мы понятия не имеем, что происходит наверху, в лифтовых шахтах. Там дикая, адская жара, это мы знаем. Могли деформироваться направляющие, — он пожал плечами, — могло полететь что угодно, все могло случиться. Нужно было приказать им спускаться по лестницам.

Браун напомнил:

— Двери не открываются.

— Так надо было разбить эти чертовы двери!

Нат сказал:

— Я не знаю, что было бы, возможно, я принял неверное решение.

— Нет, — вмешался Браун. — Огонь уже проник на одну из лестниц. Вероятно, проникает и на другие. Что, если бы их отрезало на полпути?

— Все равно, это лучше, чем сейчас, — сказал Гиддингс, — когда они там как в тюрьме. И все это только потому…

— Почему? — спросил Нат. Покачал головой. — Все не так просто. Случилась уйма событий, которые не должны были произойти, но произошли, и одновременно. Прежде всего, мимо нас двоих не должно было пройти, что затеял Саймон.

— Он нас перехитрил, он и его чертов бригадир.

— И еще инспектор, — добавил Нат. — Инспектор не должен был пропустить такие изменения, но это произошло. И это следующий факт.

Он взглянул на Брауна. Тот сердито кивнул.

— И мы тоже кое-что пропустили, хотя не должны были. Там, наверху, есть гидранты, но нет шлангов, а теперь в них, разумеется, нет напора, потому что трубы наверняка лопнули от жары и скопившегося пара.

— Вы не хотели сегодняшнего приема, — сказал Нат Гиддингсу. — Фрэзи должен был его отменить, но поскольку вы не сумели объяснить свое нежелание, он этого не сделал. И, конечно, никто не учитывал, что какой-то маньяк проскользнет, минуя полицию, на технический этаж в подвале и наделает Бог знает какого вреда, заодно покончив с собой. Мы знали, что внутри кто-то есть. Нужно было настаивать на проверке всего здания…

— Этаж за этажом — это нужна целая армия, — возразил Гиддингс. — Не будьте наивны. — Его возбуждение немного улеглось.

— В том-то все и дело, что нет, — сказал Нат. — Мы могли стоять на своем до посинения, но никто бы на нас и внимания не обратил.

Он снова взглянул на Брауна.

— В одном вы правы, что у нас больше знаний, чем разума.

Он устало махнул Гиддингсу рукой.

— Пойдем посмотрим, может, что-нибудь получится с лифтами.

— Я бы хотел, чтобы вы были здесь, когда прибудет Береговая охрана, — заметил Браун. — Это ведь ваша идея.

Нат устало кивнул и вышел.

В канцелярии банкетного зала губернатор сказал:

— Рано или поздно у нас возникнут проблемы, возможно, возникнет паника. — Он обращался к шефу пожарной охраны. — На всякий случай нужно собрать четыре-пять официантов, что помоложе и покрепче, и попросить их быть наготове.

— Я это устрою, — ответил тот и вышел.

— Гровер, — спросил губернатор Фрэзи, — вы не хотите прогуляться по залу, чтобы ваши гости вас видели? — И добавил: — И улыбайтесь, черт вас побери!

— Я пойду с ним, — предложил Бен Колдуэлл.

Они ушли вместе.

— Видите, какой я умница? — спросил губернатор у Бет. — Теперь мы одни.

Бет ответила:

— Есть ли у нас будущее, Бент?

Тут зазвонил телефон. Губернатор переключил его на громкоговоритель:

— Армитейдж слушает.

— Одна лестница накрылась, губернатор, — сказал голос Брауна. — Вторая, возможно, выдержит, но возможно, и нет. Мои люди не питают иллюзий, но еще пытаются пробиться к вам.

— Ну и что тогда? — спросил губернатор.

Пауза.

— Вам придется открыть двери с вашей стороны.

— И что?

Новая заминка, потом ответ:

— Не знаю, что вам посоветовать, губернатор.

— Ладно, — сказал губернатор, — давайте разберемся, как обстоят дела. Одна лестница уже исключается. Если есть надежда, — я хочу слышать ваше мнение, и ничего больше, — есть ли надежда, что все противопожарные двери на другой стороне выдержат, пока мы спустимся вниз — пока хоть кто-то из нас спустится вниз?

В голосе Брауна слышалась боль:

— По-моему, почти никакой. Есть еще две возможности, и они мне кажутся получше. Возможно, Вильсону, Гиддингсу и тому инженеру-электрику удастся запустить лифт. — Он замолчал. — А вторая возможность — что нам удастся справиться с пожаром раньше, чем… — он запнулся. — Что нам удастся с ним справиться.

Лицо губернатора было непроницаемо. Тяжелым, невидящим взглядом он уперся в противоположную стену.

— Значит, оставшись здесь, мы получаем больше шансов?

— Я… я бы сказал, да. — Браун замялся. — Есть еще одна возможность, но это просто дикая идея Вильсона. Если бы Береговой охране удалось перебросить к вам трос с северной башни Торгового центра, то по нему можно было бы пустить беседочный спасательный пояс… — Голос, не скрывавший скептицизма, умолк.

— Мы готовы на все, — сказал губернатор. Он умолк и задумался. — Отзовите своих людей с лестниц.

Браун не отвечал.

— Вы слышали? — спросил губернатор.

— Может быть, — не спеша заговорил Браун, — пусть они лучше продолжают подниматься к вам, губернатор. На всякий случай. То, о чем я говорил, это только мои догадки.

— Отзовите их, — повторил губернатор. — Нет смысла жертвовать ими ради бесполезного дела.

Брауну пришло в голову, что то же самое он слышал от командира пожарной части. Он устало и машинально кивнул в знак согласия:

— Да, губернатор. Но двое из них вернуться уже не могут. Под ними путь перекрыт огнем.

— Мы впустим их внутрь, — сказал губернатор. — Дадим им выпить и чуть подкрепиться. Это чертовски мало, но ничем больше помочь им не сможем. — И уже другим тоном продолжал: — Ладно, Браун. Спасибо за информацию.

Повесил трубку. Когда обернулся к Бет, на лице его было прежнее выражение.

— Вы меня о чем-то спросили?

— Беру вопрос обратно.

— Нет, — губернатор покачал головой. — Вы заслужили ответ. — Он задумался, а потом сказал: — Не знаю, есть ли у нас шанс, но, честно говоря, сомневаюсь. Ну, вот, слово и сказано. И мне это неприятно по многим причинам.

Она тихо ответила:

— Я знаю, Бент.

— Откуда вы знаете мои причины?

Ее улыбка была поч+и незаметной, это была та самая древнейшая, все понимающая, загадочная женская улыбка:

— Просто знаю.

Губернатор уставился на нее, потом тихонько кивнул:

— Может быть.

Широким жестом он обвел не только канцелярию, но и все здание.

— Меня привело сюда тщеславие, а за него всегда приходится платить. Я люблю аплодисменты. Всегда их любил. Мне нужно было идти в актеры. — Он неожиданно улыбнулся. — Но, к счастью, я здесь. У всех на виду. — Его улыбка стала еще шире.

— Мне, то, что я вижу, нравится.

Губернатор умолк на несколько секунд.

— С кем-то вроде вас, — вдруг сказал он, — я, может быть, дотянул бы и до Белого дома. — Он снова помолчал. — Я смог бы все. — Он выпрямился. — Но, как бы то ни было, я здесь, и, как я уже сказал, за тщеславие человек всегда должен платить. Это закон природы. — Он медленно покачал головой.

— Мне можно с вами? — Она, все еще улыбаясь, встала.

Они вместе вышли в банкетный зал, остановились в дверях и осмотрелись. Там все было как прежде: люди собирались в кучки, расхаживали взад и вперед, официанты разносили подносы с напитками и закусками, были слышны разговоры, тут и там даже смех, который, правда, был слишком громким и нервным. Но была заметна и разница.

«Это вроде сцены бала в театре, — сказала себе Бет, — в опере или даже в балете, такое живое, но явно неправдоподобное скопление людей, которое занимает внимание зрителей, пока из-за кулис не выйдут главные герои».

Ей стало интересно, такое ли впечатление у губернатора, и по его улыбке поняла, что да.

— Выходим на сцену, — сказал он.

Президент радиотелевизионной компании первым остановил их.

— Здесь становится жарко, Бент.

Губернатор улыбнулся:

— Вспомните прошлое лето, когда отключилось электричество у трехсот тысяч жителей и им приходилось обходиться без кондиционеров.

— Чужие проблемы никогда не помогали мне решать мои.

— Мне тоже, — признал губернатор, — но, с другой стороны, если ничего нельзя изменить…

— Я взял за правило, что всегда буду пытаться что-то изменить. По-моему, и вы тоже.

Губернатор кивнул. Улыбался своей рассчитанной на публику улыбкой, но в голосе его не было и капли веселья:

— Не в этот раз, Джон. Не сейчас.

— Что же, нам просто ждать, что будет?

— Пока это единственное, что нам остается, — ответил губернатор и пошел с Бет дальше.

Потом к нему подошел мэр Рамсей с женой:

— Есть новости?

— Пытаются запустить лифт. Как только получится, сообщат.

— А те пожарные все еще взбираются по лестницам?

— Двое из них, — ответил губернатор, — доберутся сюда. Двух других я вернул обратно.

На скулах мэра заиграли желваки:

— Можете мне сказать, почему?

— Потому что те двое, которые доберутся сюда, уже не могут вернуться. На лестнице под ними пожар.

Мэр вздохнул:

— Это значит, что и вторая лестница небезопасна.

— К сожалению, это так.

Паола Рамсей сказала:

— Мы звонили Джилл. — Она улыбнулась Бет: — Она просила передать тебе привет. — Потом добавила: — Она всегда тебя очень любила. — Снова пауза. — Иногда я говорила себе, что ты понимаешь ее лучше чем я, и меня это злило. Но теперь уже нет.

«Еще одни слова, которые рождаются только в такую минуту, — подумала Бет. — Почему?»

— Я этого не знала.

— Это уже не важно. Все уже прошло. Джилл…

Паола задохнулась и покачала головой.

— Она молода, Паола, она еще ужасно молода.

— И теперь она должна будет рассчитывать только на себя. — Она взглянула на губернатора. — Я совсем не светская дама, Бент. Я просто испуганная женщина. Почему мы торчим здесь? Кто в этом виноват? Я спросила Гровера Фрэзи, но…

— Гровер, — сказал мэр, — растерян и перепуган. — В его голосе звучало презрение. — Но при всем том он был и остается джентльменом. Гровер Фрэзи — член клуба избранных. Моей жене он сказал: «Ну, ну, Паола, все скоро будет в порядке, — я надеюсь». Или что-то в этом роде.

— Я бы хотела, чтобы кто-то понес за это ответственность, — сказала Паола Рамсей. — Кто-то из тех безответственных и непорядочных людей, которые делают, что им вздумается, называя это деловой активностью. Им все сходит с рук, а я сыта ими по горло. Кто бы ни был виновен в этом, черные или белые, мужчины или женщины, выдающиеся педиатры или университетские священники, кто угодно, я хочу видеть собственными глазами, как они получат свое. — Она запнулась. — Нет, как они получат свое, я не увижу, да? Но хочу хотя бы знать, что это произойдет. Называйте меня мстительной, если хотите. Называйте меня…

— Я скажу только, что вы правы, Паола, — ответил губернатор. — Признаю, что нынешняя исключительная ситуация меняет и мои воззрения на преступление и наказание.

— Но ведь еще не все потеряно, — заметил мэр. — Вы ведь сами говорили, что лифты…

— Да, — согласился губернатор, — это еще не конец.

Он подумал о спасательном тросе, но решил, что не будет вспоминать о нем, чтобы не возбуждать преждевременные надежды.

— Я не люблю аналогий с футболом, — сказал он, — Это просто не для меня. Никогда не обсуждаю футбольную тактику. Но пока нет свистка — игра еще не кончена. Поэтому…

— Нам нужно держаться как светским дамам, не моргнув глазом, — закончила Паола Рамсей. В глазах ее горела ярость. — Меня тянет на те слова, что пишут в сортирах, Бент. Я серьезно. — Потом добавила: — Продолжайте свой обход для успокоения народа. — Она помолчала, глядя на своего мужа. — И мы займемся тем же. Мы ведь не можем снять маску? — Голос ее был хриплым от гнева.

Губернатор смотрел им вслед. К нему приблизился генеральный секретарь ООН.

— Между нами, — быстро сказал Бет губернатор, — я испытываю те же чувства, что и Паола. Но выйди это наружу, разве не пострадал бы мой образ в глазах общественности?

Он снова улыбнулся, на этот раз генеральному секретарю, который с привычной небрежностью держал в руке бокал шампанского.

— Вальтер, у меня такое впечатление, что мы еще не извинились перед вами за эту… гм… мелодраму. Так что я приношу вам свои извинения.

— Разве вы в этом виноваты?

— Только не в прямом смысле. — Больше он распространяться не стал.

Генеральный секретарь спросил:

— Вы заметили, как быстро и легко человек в критические моменты меняет свою систему ценностей? Еще недавно я думал только о балансе сил, волнениях на Ближнем Востоке, проблемах Юго-Восточной Азии и претензиях целого ряда делегаций по разнообразным поводам. — Он умолк и задумчиво улыбнулся: — Мне это напоминает совсем другое время, когда это тоже имело значение только «здесь» и «сейчас».

— Когда это? — спросила Бет.

— Во время войны? — предположил губернатор. — Вы это имели в виду, Вальтер?

— Некоторое время мы жили под Мюнхеном, в стогу сена, — ответил генеральный секретарь. — Наш дом конфисковали. Меня выпустили из концлагеря — моя жена это как-то устроила. Нас было шестеро. Двое детей, мать моей жены, моя тетя и нас двое. — Он говорил тихо и медленно. — Однажды мы раздобыли курицу, целую курицу. — Он покачал головой. В его лице и голосе читались сочувствие и безоговорочное понимание. — Она была для детей, но им не досталась. — Он помолчал. — Когда мы с женой отвернулись, обе старушки ее тут же съели. Всю, и косточки обглодали дочиста. Так обстоят дела, когда речь идет о выживании.

— Возможно, — не спеша предположил губернатор, — если всех истеричных политиков, создающих вам такие проблемы, перенести в эти минуты сюда, поставить их в наше положение, то все споры сразу будут решены. Что бы вы сказали о таком варианте?

— Что это чисто в стиле янки. — Генеральный секретарь улыбнулся. — Полагаю, что наша ситуация не изменилась? — Увидев лицо губернатора, он только кивнул: — Я так и думал. А теперь одно маленькое замечание. Судья Поль Норрис, скажем так, на грани взрыва. Он так разъярен, — снова та же улыбка, — что моих дипломатических способностей не хватает, чтобы его успокоить.

— Я с ним поговорю, — сказал губернатор.

Судья Поль Норрис, высокий седовласый мужчина командирского типа, бросил на него испепеляющий взгляд.

— Если кто-нибудь немедленно что-нибудь не придумает, — сказал он, — я возьму все в свои руки.

Губернатор понимающе кивнул:

— И что вы сделаете, Поль?

— Не знаю.

— Прекрасный ответ, вполне достойный вас.

Норрис медленно ответил:

— Слушайте, Бент, я уже сыт вами по горло. Вы остры на язык. Все это знают. И вы пользуетесь им, чтобы издеваться над всем, что создало величие этой земли. Вы…

— Вы имеете в виду, — сказал губернатор, — унаследованное состояние, положение и то, что когда-то называлось привилегиями?

Тот кивнул.

— Я видел недавно ваше имя в одном списке. Ваши доходы за прошлый год достигли почти миллиона долларов, но при этом вы совсем не платили налогов.

— Я не нарушал законов. — На лбу Норриса забилась тонкая жилка. — Все было в пределах правил.

— В этом я убежден, только вот человеку, который зарабатывает только десять тысяч в год, тяжело понять, почему он должен платить налог в двадцать процентов.

Бет смотрела, слушала и пыталась понять, чего хочет добиться губернатор, сознательно восстанавливая против себя этого человека, будь он хоть тысячу раз прав.

— Мне плевать на людей, зарабатывающих десять тысяч в год, — ответил Норрис. — Они меня не интересуют.

Бет в душе рассмеялась. «Теперь понимаю, — сказала она себе, — это сознательный уход в сторону от темы, размахивание красной тряпкой, чтобы отвлечь человека от главной проблемы».

— Но и на вас, Поль, наплевать тому нашему гипотетическому человеку, зарабатывающему десять тысяч долларов в год. Он сыт вами по горло и считает, что с вами и вам подобными давно пора кончать.

— Вы говорите, как коммунист.

— Это обо мне уже говорили.

— Значит, вы признаетесь?

Губернатор улыбнулся:

— Я думаю, откуда взялось это обвинение. Крайне левые считают меня слишком верной опорой нашего строя, и вместе с мнением, которого придерживаетесь вы и вам подобные, это ставит меня туда, где я и хочу быть: достаточно близко к центру. — Он помолчал. — Попробуйте задуматься над всем, что я вам сказал. — И потом внезапно ставшим холодным голосом: — Но пусть вам не взбредет в голову затеять в этом зале какой-нибудь переполох, или я прикажу связать вас как рождественского гуся и заткнуть вам рот бананом. Вы поняли?

Норрис засопел. Жилка на лбу набухла еще сильнее.

— Вы не посмеете!

Губернатор ощерил зубы.

— Не пытайтесь это проверить, Поль. Я блефую только в покере. — И они с Бет отошли прочь.

Официант с напитками на подносе заступил им дорогу.

— Спасибо, парень, — сказал губернатор. Подал бокал Бет и сам взял другой.

— Как идут дела, господин губернатор? — спросил официант полушепотом. — Знаете, говорят, что нам отсюда не выбраться. Никогда. Говорят, что с пожаром не могут справиться. Говорят…

— Всегда что-нибудь да говорят, — ответил губернатор, — и всегда кто-нибудь заявляет, что все кончено.

— Ну да. Я знаю, в войну я служил на флоте. Только, господин губернатор, у меня жена и трое детей, что будет с ними? Скажите мне, что будет с ними?

— Мальчики, — спросил губернатор, — или девочки?

— Разве в этом дело? — Но ответил: — Два мальчика и девочка.

— Сколько им?

Официант нахмурился:

— Одному одиннадцать, Себастьяну. Берту девять. Бекки всего шесть. К чему это вам?

— Бекки еще слишком мала, — ответил губернатор. — Но почему бы вам не взять Себастьяна и Берта в субботу на футбол?

— То есть завтра?

— Разумеется, — губернатор спокойно улыбался. — Мы там можем увидеться. И если так, ставлю вам пиво, а ребятам кока-колу. Идет?

Официант замялся. Потом ответил:

— Думаю, вы мне дурите голову, извините за выражение, мадам. — Он помолчал. — Но если мы там и вправду встретимся, то ловлю вас на слове, так и знайте. — Он отвернулся, но тут же обернулся к ним снова: — Я обычно хожу на западную трибуну. — Уходя, он улыбался.

— Он понял, Бент, — заметила Бет.

Губернатор кивнул.

— В войну я служил в Лондоне. Тогда вы еще были совсем ребенком.

Бет улыбнулась так же, как он:

— Не пытайтесь испугать меня вашим возрастом.

— Когда настал настоящий хаос, — продолжал губернатор, — люди сумели с ним справиться. Не то чтобы им это нравилось, но справились. Выдерживали, не жаловались и редко паниковали. Такие же люди, как этот парень. А люди вроде Поля Норриса не умеют… ну, жить вместе с другими.

— И вместе с другими умирать, — добавила Бет. — Да, вы правы. — У нее уже горели веки. — Возможно, в конце концов запаникую и я.

— Еще не конец, — голос губернатора звучал уверенно и твердо. — Но если он и наступит, вы паниковать не будете.

— Прошу вас, Бент, не позволяйте мне этого.

Было 17.23. С момента взрыва прошел час.

В трейлере зазвонил один из телефонов. Браун снял трубку и представился. Немного послушал, замялся.

— Да, — сказал он наконец, — она здесь.

Подал трубку Патти.

— Я так и думала, что ты там, девочка моя, — услышала она голос матери. В ее тоне не было и следа упрека. — Это хорошо. Папа был бы рад.

Тишина.

Патти закрыла глаза. Потом нерешительно спросила:

— Был бы? Что это значит?

Молчание в трубке длилось бесконечно. Потом Мери Макгроу прервала его спокойным голосом, в котором не было и следа слез.

— Умер, — сказала она. И все.

Патти невидяще уставилась на хаос за окном и глубоко, с дрожью вздохнула.

— А я была здесь.

— Ты ничем бы не помогла, — ласково ответила Мери. — Меня пустили к нему на несколько минут. Но он не видел меня и даже не знал, что я там.

Слезы уже готовы были хлынуть из глаз. Патти с трудом сдержала их.

— Я приеду.

— Нет. Я уже дома, девочка моя.

— Я еду туда.

— Нет. — Голос звучал странно, напряженно, но вместе с тем уверенно. — Выпью чашку крепкого чая. И как следует выплачусь. Потом пойду в церковь. Так что ты мне в этом ничем не поможешь.

Мери молчала.

— Не то чтобы ты мне мешала. Но только сейчас, когда умер отец, я хочу побыть одна. Отец бы это понял.

— Я тоже понимаю, мама, — задумчиво ответила Патти.

«Каждый противостоит горю по-своему», — подумала она. Для нее это было внове. Сегодняшний день многое представил по-новому.

— А что у тебя? — спросила мать.

Патти чуть удивленно обвела взглядом трейлер. Но ответ был прост.

— Я остаюсь здесь. На папиной стройке.

Наступила долгая пауза.

— А Поль? — спросила Мери.

— Ничего. С ним все кончено. — Патти немного помолчала. — Папа знал об этом. — И сквозь горе снова прорвался гнев. Она его подавила.

— Поступай, как считаешь нужным, девонька. Благослови тебя Бог.

Патти медленно положила трубку. Она понимала, что Браун и два начальника пожарных команд стараются не смотреть на нее и в недоумении ждут объяснений. Просто удивительно, как легко она это поняла, как легко она понимает таких мужчин, как эти, мужчин, похожих на ее отца. Мужчин, совсем не таких, как Поль. «Но тогда мне нечего скрывать», — подумала она.

— Отец умер. — Она сказала это медленно и тут же встала. — Я пойду.

— Присядьте, — сказал Браун. Голос его звучал хрипло. Молча достал сигареты, взял одну, переломил ее пополам и со злостью швырнул половинки в пепельницу.

— Ваш отец… — начал он. — Мне очень жаль, миссис Саймон. — Несмотря на усталость и напряжение он заставил себя улыбнуться; это была нежная сочувственная улыбка. — Мы, бывало, спорили. Это естественно. Он был строителем, а я, по его меркам, только помехой, и оба мы легко заводились. — Улыбка стала шире. — Но я не знал лучшего человека, и я рад, что его нет здесь и он не видит все это.

Патти спокойно ответила:

— Спасибо. Я бы не хотела вам мешать.

И тут ей пришло в голову, что ей просто некуда идти.

Это было совершенно ясно. И только теперь она осознала тот ужас, что осталась одна, совершенно одна.

Она неуверенно повторила:

— Я вам благодарна. Постараюсь вам не мешать.

Затрещала переносная рация.

— Мы уже на площадке банкетного зала, шеф. — Это был голос Дениса Хоуарда, задыхающийся и дрожащий от усталости.

— С дымом здесь терпимо. Попытаемся освободить двери.

— Что с ними?

— Господи, шеф, как можно так делать? — Голос едва не плакал. — Тут полно огромных ящиков, тяжелых как черт, на некоторых наклейки «Осторожно! Электронные приборы!», и они так притиснуты к дверям, что их нельзя открыть снаружи. Куда, черт возьми, смотрели наши люди, кто додумался так забаррикадировать пожарный выход!

Командир пожарной части прикрыл глаза:

— Я не знаю, Денис. Клянусь, не знаю. Я знаю только, что если есть способ сделать все плохо, то до него кто-нибудь да додумается. Этот принцип, насколько я знаю, еще никогда не подводил. А когда все ложится в масть… — он запнулся. — Так разбейте эти ящики к черту! Постарайтесь убраться с лестницы и попасть внутрь! Это ваша единственная надежда.

Браун устало протянул руку. Командир части подал ему рацию.

— Губернатор обещал вам что-нибудь выпить и закусить, — сказал Браун. — На этом вы свое дело сделали.

Ответа не было. Батареи в рации Хоуарда отказали из-за повышенной температуры.

Нат был внизу, в темной утробе здания. Передвигался на ощупь при призрачном свете пожарных фонарей. В противогазе он страдал от клаустрофобии и боялся, что каждый вздох мог стать последним, насквозь промок от брызг пожарных брандспойтов и продирался сквозь дым, почти ощущая его материальную плотность.

Гиддингс, Джо Льюис и двое парней из наскоро собранной бригады электриков были где-то поблизости, но сейчас Нат не знал, где.

«Это абсурд, — говорил он себе, — что я вообще здесь. Специалист по электрооборудованию — Джо Льюис. О том, где щиты и трансформаторы, Гиддингс знает столько же, сколько и я. Значит, я здесь только потому, что не могу ждать в стороне, как типичный настоящий архитектор, у кульмана, с карандашом в руке и головой, полной абстрактных идей».

«Мне здесь не место», — подумал он, и словом «здесь» определил не только чрево этого гигантского здания, но и все остальное в этом расположенном на полочках огромном городе, где правая рука не знает, что делает левая, и где человек так далек от всего происходящего, что какой-то выключатель, находящийся в километре от него, может лишить его света, тепла, возможности поесть или включить музыку, чтобы остаться одному и не сойти с ума в этом сумасшедшем доме. Или его ненароком может накрыть радиоактивное облако, возникшее из-за аварии на реакторе Бог знает где.

«Разумеется, я преувеличиваю, — сказал себе Нат, — но не слишком».

Тут на него налетели двое пожарных, метавшихся вокруг в дыму, прокладывая новые шланги. Они даже не заметили столкновения.

И еще вот это: как все здесь задевают друг друга независимо от обстоятельств. Люди здесь, как кролики в клетке. Они даже рады, когда есть возможность потолкаться и подраться и когда они топчутся в страшной давке. В метро в час пик. В автобусах. На переполненных трибунах Янки-стадиона. На пляжах Кони-Айленда. На Рождество на Таймс-сквер. В толпах народу на Медисон-сквер… Господи, как же они это любят!

Образы мелькали в его мыслях быстрее, чем он мог найти слова.

Какой-то голос поблизости прорычал сквозь противогаз:

— Да где же — а, вот он, сукин сын! Ты куда светишь, в задницу?

Это был один из электриков. Там был и Гиддингс, который в дыму казался просто гигантом.

— Если вам слабо, так пустите меня. — И его голос звучал нереально, отдаленно и глухо.

— Эй ты, начальничек, убери свои чертовы руки от щита. Ты не из нашего профсоюза.

«О, нет, — продумал Нат. — Только не сейчас».

Да, вот так обстоят дела: это у них внутри, и их не исправишь. Человек огородил свою делянку и воюет со всеми пришельцами, что с друзьями, что с врагами. Почему? Потому что в его делянке — его душа, она выражает его «я», и любая угроза для нее — удар по душе хозяина. Такой вот бардак. Но так не должно быть!

Нат был зол на весь мир.

Джо Льюис, стоявший возле него, глухо пробубнил:

— Поторопитесь. — И закашлялся. — Мне здесь долго не выдержать.

— Так давайте отсюда, — ответил Гиддингс. — Мы доделаем!

Нат в дыму и почти полной темноте увидел, как Льюис, пытаясь возразить, взмахнул рукой, но тут же бессильно опустил ее. Глубоко закашлялся, раздирая легкие. Пошатнулся, споткнулся, упал, попытался встать, но не сумел.

Гиддингс выругался:

— Разрази меня гром…

— Оставайтесь здесь, — сказал Нат. — Я его вытащу наружу.

Наклонился к Льюису, перевернул его на спину, потом усадил. Медленно, с трудом перебросил его через плечо, как это делали пожарные, глубоко вдохнул и, наконец, с трудом встал на ноги.

Ноги его дрожали, а в легкие и через противогаз проникал дым, заполнявший легкие и вызывавший тошноту, от которой невозможно было избавиться.

Нат согнулся в три погибели и походкой, представлявшей нечто среднее между шагом и ползком, двинулся на свет.

Тело Льюиса было совершенно безвольным и от этого казалось еще тяжелее. Нат не мог определить, дышит ли еще Льюис. Доковылял до первой лестницы и медленно, тяжело начал взбираться вверх. Одна, две, три… в каждом пролете — четырнадцать ступенек… почему он сейчас вспоминает такую ерунду?

Тринадцать, четырнадцать… передохнуть, а потом следующий пролет, но дым все еще не рассеивался.

Ему казалось, что следующий шаг будет его последним, хотя и знал, что это не так. Все, что можно было сделать — это, как в горах, при восхождении по крутой тропе, смотреть под ноги и сосредоточиться на размеренном ритме шагов. И следить за дыханием. Не обращать внимания на кашель.

Тринадцать, четырнадцать, опять площадка, снова отдых и новый пролет.

Один раз он споткнулся о шланг и упал на колени, почувствовав острую боль. Хотел было бросить Льюиса, мешавшего ему встать, — но сумел преодолеть искушение. Встать, черт тебя побери, встать!

Он слышал голоса, но знал, что это бешеный пульс бьется в его собственной голове.

Остановился посреди пролета и кашлял, кашлял и кашлял, а потом поковылял дальше.

Перед ним были только мрак и дым. Наконец показались закрытые двери. «А что, если они заперты? Если так, — сказал себе Нат, — то я выбрал не ту лестницу и нам конец».

Взобрался на последние две ступеньки и свободной рукой поискал дверную ручку. Ее не было.

Тошнота подступила к горлу, невозможно было удержаться от рвоты, не то что думать. «Ручки нет — почему, идиот проклятый, ты же знаешь ответ — почему? Ты архитектор или нет?» Он наклонился вперед и ткнул беспомощным телом Льюиса в двери, которые тут же распахнулись, и он едва не упал в полный дыма вестибюль.

Наконец он был снаружи, на невероятно свежем воздухе, на площади, избавленный от противогаза, и уже подходили двое в белом, чтобы снять с его плеч тело Джона, и кто-то еще говорил: «Подышите этим», — и прижимал ему к носу и рту резиновую маску.

Нат глубоко вдыхал кислород, и площадь постепенно проступала сквозь туман, и отступала тошнота. Он снял маску и, пошатываясь, побрел к трейлеру. Когда взбирался по лестнице, ноги его еще не слушались.

Один из пожарных ему улыбнулся:

— Не хотите перейти к нам? Такие прогулки в задымленные помещения можем предложить вам почти ежедневно, если они вам нравятся.

— Нет уж, спасибо, — ответил Нат. Заставил себя улыбнуться, хотя вышло это не лучшим образом. — С этого момента берусь только за лесные пожары.

— С вами все в порядке? — спросила Патти.

Нат ее вначале не заметил. Но теперь увидел ее, стоящую рядом, маленькую, ловкую и сейчас полную неподдельного участия. Почему?

— Вполне, — ответил Нат. — Только переведу дух.

— У вас такой вид, — продолжала Патти, — как будто вас только что выловили из Ист Ривер, как говаривал папа. — Она неуверенно улыбнулась.

Браун спросил:

— Как дела с лифтом?

Нат устало махнул рукой:

— Возможно, будет работать. Хотят попробовать. Другого выхода не было. Хотя…

— Что-то Береговая охрана не торопится.

По ступенькам поднялся Гиддингс. Увидев его, Нат представил, как выглядит сам. Часть лица Гиддингса, до того скрытая противогазом, была белым пятном. Лоб черный и волосы покрыты сажей. Вельветовый пиджак промок насквозь и весь в пятнах.

— Что вы смеетесь? — спросил Гиддингс.

— Мы как два трубочиста, — ответил ему Нат, продолжая улыбаться.

— А трубочисты приносят счастье, так что будем надеяться.

«И молиться, — сказала себе в душе Патти, — за счастье всех близких. И за тебя, папа. Господь тебя спаси!»

Браун спросил:

— И что дальше?

— Если он тронется, — продолжал Гиддингс, — то остановится только у банкетного зала, разве что… — он пожал плечами, — разве случится не знаю что. Но дело в том, что мы не узнаем, поднялся ли он, пока они нам не сообщат. Пойду свяжусь с ними.

С Брауном и пожарными он перешел к телефону.

Патти тихо позвала:

— Нат!

Что ее толкнуло на это? Только одиночество? Не имела понятия, но не имела и сил сдержать себя.

— Он умер, Нат. Папа. Знаете, он был такой большой и сильный…

— Мне очень жаль. — Нат взял обе ее маленькие чистые руки в свои. Потом расстроенно увидел, что он наделал: — Этого мне тоже жаль.

— Это не важно, — Патти не пыталась отнять свои руки. — Звонила мама. Она его видела, но он — он ее не узнал.

Нат снова сжал ее руки:

— Только спокойно. Спокойно.

«Что еще можно было сказать? Не умею я этого, — подумал он. — Единственное, в чем я разбираюсь, это дома, а не люди».

— Мне очень жаль, — повторил он, но эти слова показались ему пустыми.

Патти прикусила нижнюю губу. Глаза ее были закрыты. Когда она их открыла, они предательски блестели, но слез не было.

— Все уже в порядке. — Она помолчала. — Поль… — начала она уже другим тоном.

— Что с ним?

Патти глубоко, но неуверенно вздохнула:

— За обедом я сказала отцу о Поле и Зиб. Мне очень жаль, но я сказала ему, что ухожу от Поля, и должна была объяснить причину.

Нат снова сжал ее руки:

— Разумеется. — Но где же боль от этого открытия, от понимания, что он рогоносец? Почему ему это безразлично? Неужели все это время он только убеждал себя, что живет с Зиб в чем-то, считавшемся супружеством, в то время как в действительности было только легализованным соитием на публике, из которого не вытекали никакие обстоятельства?

— Поль говорил с ним после меня, — продолжала Патти. — Был там, когда у отца начался приступ. — Она замолкла, наблюдая за лицом Ната.

В другом конце трейлера четверо мужчин суетились вокруг телефона. Слышались голоса, но разобрать слова было невозможно. Здесь, на маленьком изолированном пространстве, стояла тишина. Наконец Нат спросил:

— Что вы хотите сказать, Патти?

— Насколько я знаю отца, — ответила она, — он Полю выложил все, в том числе и о Зиб. Вы думаете, нет? — Она помолчала. — И что, вы думаете, мог ответить Поль? — Она снова помолчала, потом сама ответила: — Что у нас с вами тоже рыльце в пушку. Лишь бы не тонуть одному. Я Поля знаю.

Их окружала тишина, и время словно остановилось.

— Не знаю, — ответил Нат.

Но он знал. «Я Поля знаю», — к этому утверждению он мог присоединиться.

— Я плохо разбираюсь в людях, — сказал он. — Зачем осуждать, пока не доказана его вина?

Патти покачала головой. Решительно вздернула подбородок.

— Если все было так, — сказала она, — отца убил он. — Ее руки в ладонях Ната забила дрожь. — И если мне представится такая возможность, — продолжала она, — я Поля убью, Господь свидетель.

Нат тут же начал:

— Патти… — но запнулся.

Браун кричал в телефон:

— Вы в этом уверены? Черт побери, так убедитесь! — Потом обратился к Гиддингсу и пожарным: — Он думает, что лифт дошел до них. Думает! — И снова в трубку: — Это точно? Да, мистер губернатор? Охренеть можно! — Пауза. — Да, губернатор! Останусь на связи. — Прикрыл трубку рукой: — Лифт наверху. Пытаются открыть двери. Что вы на это скажете? — Через весь трейлер взглянул на Ната: — Теперь можем забыть эти глупости со спасательным тросом.

Нат задумался. Наконец-то речь о вещах, о которых он может судить со всей ответственностью.

— Нет, — сказал он. — Если лифт на ходу, отлично. Но на всякий случай оставим запасной выход.

Первыми не выдержали жара окна на северо-западной стороне шестьдесят второго этажа. Тяжелые обломки закаленного дымчатого стекла отлетели от Башни, как при взрыве, засверкали в долгом падении, как сосульки, и разбились на площади. Толпа охнула, раздались выкрики.

— Отодвиньте подальше барьеры, — заорал сержант. — Назад, черт побери, назад!

Постовой Шеннон провел рукой по лицу и, не веря своим глазам, уставился на кровь, растекавшуюся по его ладони и капавшую между пальцев.

Барнс выхватил носовой платок. Свернув, приложил его к длинной, чистой ране.

— Прижми как следует, Майк, и давай к санитарной машине. Придется зашивать.

— Как думаешь, — спросил неисправимый Шеннон, — светит мне медаль за ранение, Френк? Я всю жизнь хотел стать раненым героем.

— Значит, твоя мечта сбылась. — Барнс начал оттеснять толпу от вероятного места падения осколков.

Лозунги на площади исчезли, но изуродованное сооружение предоставило преподобному Джо Уиллу Томасу повод для проповеди.

— Это воля Господня! — вещал он своим библейским голосом. — Это воздаяние за прегрешения и гордыню, которые идут бок о бок. Это новые Содом и Гоморра, Содом и Гоморра, говорю я вам.

Нашлись и такие, кому это сравнение показалось подобающим.

В воздухе над площадью летел пепел. Лужи воды на мостовой превратились в озера, поверхность которых была черной от сажи.

Высоко, невероятно высоко от сияющей Башни поднимался столб дыма. Ниже, по другую сторону здания, клубился другой и, подгоняемый ветром, огибал всю Башню как гигантский удав.

Из дверей вестибюля тоже валил дым, но уже не такой густой. Многие в толпе думали, что пожар локализован. Но это было не так.

— Рано или поздно, — сказал служащий страховой компании с Пайн-стрит, — это должно было случиться. Не хочу, чтобы на меня ссылались, но это так. И слава Богу, что нас это не касается.

— Им придется поднять ставки.

Служащий кивнул.

— Это несомненно. Убытки нужно компенсировать.

— А что с людьми там, наверху?

— Это хороший вопрос, — ответил служащий. — Но ответа я не знаю. Мы страхуем вещи, а не людей.

Канцелярия банкетного зала превратилась в командный пункт, и хозяином в ней был губернатор.

— Какова вместимость лифта? Максимальная? Даже с перегрузкой?

Бен Колдуэлл ответил:

— Считается, что он берет пятьдесят пять человек. Но, возможно, туда втиснется еще с десяток.

— Втиснется, — решил губернатор. Помолчал, потом невесело улыбнулся. — По традиции, первыми идут женщины и дети. Надеюсь, никому не кажется, что об этой традиции нужно забыть?

— Мне, — сказала Бет. Наступила тишина. — Вы — выдающиеся люди, — продолжала она. — Вас нужно сохранить. Бросьте ваши глупые рыцарские замашки и смотрите на вещи реально.

Гровер Фрэзи произнес:

— Слушайте! Слушайте!

— Заткнись, Гровер! — одернул его губернатор. В его голосе звучала ярость.

Сенатор Петерс сказал:

— Ладно, моя дорогая, посмотрим на вещи реально. Мы свое уже прожили. Мутили воду, как могли, и преодолевали обстоятельства, с которыми могли справиться.

Ораторские привычки очень сильны, но сенатор заставил себя не развивать эту мысль дальше.

— Дело в том, что эта традиция вытекает не из какого-то допотопного представления о рыцарстве, а из того самого реалистического подхода, на котором вы настаиваете.

Будущее человечества — вы, а не мы. Пока мы живы, мы решаем его проблемы, но вы заботитесь о том, чтобы кто-то пришел на смену нам.

Губернатор его поддержал:

— Вы в меньшинстве, Бет. — Он нежно улыбнулся. Обвел взглядом комнату. — В первую очередь — все женщины. Вы, Пит, — обратился он к шефу пожарной охраны, — проследите за этим. Остальные — помогите ему. И поторопитесь!

Бет подождала, пока они не остались одни.

— Я не поеду, Бент. Без вас — нет.

— Нет поедете. — Губернатор подошел к внутренней стене комнаты. — Подойдите сюда.

Дождался, пока она, удивленная, медленно подошла, потом взял ее руку и приложил ладонь к стене. Она ее тут же отдернула.

— Что, горячо? — спросил губернатор. — Мы не можем терять время, а я хочу видеть вас в безопасности.

— Я вам уже говорила…

— А я вам еще раз говорю, что поедете.

Он приподнял ее подбородок указательным пальцем и легонько поцеловал.

— Я не буду произносить речей. Первый раз в жизни мне не хватает слов, чтобы высказать, что я думаю и чувствую.

Он ласково улыбнулся.

— А если это звучит невероятно, так и вся эта история невероятна, но она ведь произошла!

Он обнял Бет за талию.

— Пойдемте. Я провожу вас.

Она все еще дрожала.

— Что, если лифт не поднимется еще раз? За вами? За всеми остальными?

— Надеемся, что поднимется. Но прежде всего должны оказаться в безопасности вы.

Они вместе подошли к дверям и остановились. В это время в зале кто-то закричал:

— Черт возьми, как вы это представляете?

Раздались новые возбужденные голоса и топот бегущих ног.

— Подождите здесь, — сказал губернатор и выбежал в зал.

Обстановка внезапно чудовищно изменилась. «Как муравьи на разоренном муравейнике», — подумал губернатор, видя, как все суетливо и бесцельно мечутся взад и вперед.

— Стойте, — закричал губернатор, — стойте!

Суете немного стихла. Лица повернулись к губернатору. Стало почти тихо.

— Что все это значит? — спросил губернатор. — Вы ведь все взрослые, сознательные люди. Что вдруг, черт возьми, стряслось, что вы так себя ведете?

Его голос отрезвил всех, как удар бича.

— Там внизу совершилось чудо, — продолжал он, — послали нам лифт. Если…

— В том-то и дело, Бент, — ответил сенатор Петерс, чей пролетарский акцент был заметен больше, чем обычно. — Лифт был да сплыл. Он идет вниз и остановить его невозможно. И везет только одного пассажира. Угадайте, кого.

В зале было тихо и все глаза уставились на губернатора. «Не нужно гадать, — подумал он, — я и так знаю». А вслух сказал:

— Кого, Джейк?

— Поля Норриса, — ответил сенатор, — кого же еще? Судью Поля Норриса.

Губернатор кивнул. Медленно повернулся и вернулся в канцелярию. Возле Бет прошел, как будто ее и не было. Сел за стол, взял трубку и нажал кнопку громкой связи.

— Это Армитейдж. Лифт пошел вниз. В нем всего один пассажир. Я хочу, чтобы его задержали.

Голос Брауна ответил:

— Да, господин губернатор. — И потом недоверчиво спросил: — Только один пассажир?

— Я же сказал. — Губернатор помолчал. — Хочу, чтобы вы доложили прокурору, что этот человек угнал лифт. Если у прокурора есть мозги в голове, он должен обвинить его в покушении на убийство. — Потом добавил: — Возможно, трудно будет найти свидетелей. Это тоже ему объясните.

Браун ответил:

— Мы немедленно пошлем лифт обратно. Если получится.

Губернатор кивнул.

— Если у вас это получится, — повторил он. — Понимаю. — Он снова помолчал. — Вы сделали огромную работу, все, работу через невозможное. Хочу сказать вам, что мы это знаем, все, кто здесь.

Он задумчиво посмотрел на телефон.

— Как долго выдержит телефонная связь, можем только гадать. Я убежден, что здесь должен быть какой-нибудь транзисторный приемник. Они есть повсюду. Мы оставим приемник включенным.

Он поднял глаза. На дороге стоял мэр. Он кивнул.

— Я поищу какой-нибудь транзистор, — сказал тот и добавил. — Им удастся отправить лифт наверх еще раз?

— Мистер губернатор! — раздался голос Брауна в репродукторе.

— Да, я у телефона.

— Лифт пришел вниз, губернатор. Человек в нем, — Браун помолчал. — Он мертв, мистер губернатор. Страшные ожоги. — Голос его дрожал.

Потом раздался голос Ната Вильсона, усталый, но уверенный.

— В ядре здания, очевидно, ужасно высокая температура. Как от паяльной лампы.

Мимо мэра прошел Бен Колдуэлл.

— А как насчет противогазов, Нат? Асбестовых костюмов? Наполнить кабину чем-то охлаждающим…

— Нет, — ответил Нат. — Это был единственный шанс, и мы его упустили. Кабина уже не поднимется наверх. Она серьезно повреждена и сошла с направляющих, те, видимо, деформировались. Попробуем с другим лифтом, но… — Он не договорил.

Колдуэлл глубоко вздохнул и присвистнул.

— Понимаю.

Снова раздался голос Вильсона:

— Мы все еще работаем внутри здания. Продвигаемся от одного пострадавшего этажа к другому. Простите, мистер губернатор, если бы, — голос вдруг умолк, — если бы эта чертова Башня не была так высока…

Снова пауза.

— Теперь нам остается, — продолжил Браун, — только та безумная идея Вильсона.

Губернатор ничего не ответил.

— Оставайтесь с нами на связи, — сказал он, отодвинул стул и устало поднялся. — Пора говорить правду. — Он направился к дверям.

— Это необходимо, Бент? — окликнула его Бет.

— Моя милая, — ответил губёрнатор, — если я и научился чему-то на своем длинном жизненном пути, так тому, что хуже всего ведут себя люди, если оставить их в неизвестности. Лицом к лицу с горькой правдой могут реагировать неприятно, но если им не скажем совсем ничего, начнут возникать слухи и паника не заставит себя долго ждать.

Губернатор, как и перед этим, стоял на стуле посреди зала. Подождал, пока стихнут разговоры. Потом начал:

— Лифт спустился в вестибюль. — Он подождал. Раздался тихий сердитый ропот. — Человек, который был в нем, — продолжал губернатор, — оказался мертвым. В ядре здания, следовательно, невероятная жара.

Он снова сделал паузу. На этот раз все молчали. Он уже овладел вниманием слушателей.

— Нам попытаются послать другой лифт. И, если это удастся, в нем будет защитная одежда и изолирующие противогазы для тех, кто в них поедет. — Он развел руками. — Если им удастся послать другой лифт. Но я в этом совсем не уверен.

Кто-то заколотил снаружи в противопожарные двери в другом конце комнаты. Губернатор умолк, а шеф пожарной охраны подбежал к ним, нажал ручку и распахнул двери настежь. В зал ввалились пожарные Денис Хоуард и Лу Старр.

У обоих в руках были длинные, тяжелые пожарные багры, загнутые с одного конца и сплющенные с другого. На шеях у них болтались противогазы. На обоих лицах заметна была смертельная усталость. Когда вслед за жестом губернатора они двинулись к нему, ноги у них тряслись.

— Закройте двери, — сказал губернатор. Потом обратился к обоим пожарным: — Спасибо, что вы пришли.

Лу Старр открыл рот, но тут же плотно сжал губы.

Денис Хоуард сказал:

— Не за что, господин губернатор. Просто прогулка по нескольким пролетам. — Он театральным жестом взмахнул рукой. — И мы не спрашивали, зачем!

Чей-то мужской голос спросил:

— Не могли бы мы спуститься по лестнице? Если да, то лучше бы трогаться.

Стало тихо. Хоуард перестал бодриться и вопросительно взглянул на губернатора.

— Скажите им все, — предложил ему тот.

Хоуард не спешил с ответом.

— Спуститься-то можно, — сказал он наконец, — но вниз не попадете. Ни за что. — Он поднял дрожащую руку. — Видите? Вот здесь у меня были волосы. — Устало провел рукой по лицу. — И брови у меня тоже были. Можете мне поверить. — Потом кивнул. — По лестницам идти можно. Можно даже остаться в живых примерно до сотого этажа — если бежать достаточно быстро.

В зале стояла мертвая тишина.

— Я обещал вам обоим выпить, — сказал губернатор. Взглянул на официанта, который стоял неподалеку. — Позаботьтесь о них. Потом проводите их в канцелярию.

Он оглядел всю аудиторию.

— Все это выглядит неважно, но не безнадежно. Мы попробуем все возможности. Больше вам ничего сказать не могу.

Тут заговорил Кэрри Уайкофф.

— Я бы только хотел знать, — начал он, — нет, не так. Я хочу знать, как это произошло? Кто несет за это ответственность?

Губернатор неподвижно стоял на стуле, ожидая, когда стихнет одобрительный ропот. Потом произнес в тишине:

— Предлагаю вам, Кэрри, создать комиссию конгресса, которая расследует всю эту историю. С радостью сообщу ей все, что знаю.

Он слез со стула, взял Бет под руку и отправился, не быстро и не медленно, в канцелярию. Там упал на стул.

— Я считал себя человеком очень терпеливым и достаточно разумным. И не считаю себя жестоким. — Он поднял глаза на Бет и невесело улыбнулся. — Но сейчас я с наслаждением бы удавил Кэрри Уайкоффа. И надеюсь, что проживу достаточно долго, чтобы иметь возможность плюнуть на могилу Поля Норриса. — Он помолчал. — Если мои чувства неприличны, согласен числиться неприличным.

Бет ответила:

— Если бы Норрис не угнал лифт… — она не договорила.

— Это правда, — признал губернатор. — Ни одна из вас не достигла бы низа живой. И я рад, что все так случилось. Но это ничего не меняет.

— Я вас понимаю, Бент.

Он взял ее руку и приложил к своему лицу.

— Маленькие человечки в забавных шапочках и туфельках с острыми носами пишут наши судьбы в толстые книги и иногда дергают за веревочки, чтобы убедиться, все ли идет как задумано. — Он покачал головой. — Иногда я задумываюсь, не могут ли их замыслы нести зло в самой своей основе? Вы верите в загробную жизнь, моя милая?

— Пожалуй, верила.

— Я никогда не считал это нужным, — сказал губернатор. — Так же как никогда не считал нужным верить в какого-нибудь Бога. Правда, я участвовал в богослужениях точно так же, как соблюдал другие общепринятые нормы поведения. И по той же причине: потому что этого от меня ждали. Интересно, сколько еще людей делают так же, но не сознаются в этом.

Он снова помолчал.

— Если бы я был способен молиться, воспринимая это всерьез, то молился бы дать мне веру, что мы с вами еще где-то встретимся.

— Мы встретимся, Бент.

— У райской речки с форелью? Мне бы это подошло. В те минуты, когда начинается вечерний клев.

Он отпустил руку Бетти и выпрямился, потому что на пороге показались оба пожарных и шеф пожарной охраны.

— Проходите, — пригласил губернатор. — Садитесь. Давайте взвесим все возможности… — он помолчал — какими бы безрадостными они ни были.

«Это почти шизофрения, то, что со мной происходит», — подумала Патти. Одна половина ее души залезла в свое тайное укрытие и дрожала там от страха, в то время как оставшаяся упрямо сосредотачивалась на восприятии текущего момента и места, где она находилась, на напряжении, царившем в трейлере.

Нат, поговорив с Беном Колдуэллом, вернулся от телефона, остановился возле Патти и невидящими глазами уставился на площадь и израненное здание. Потом сказал:

— Когда-то эти огромные здания строили настолько огнестойкими, что в кварталах, где появлялись небоскребы, город мог снизить число пожарных. — Он обернулся и посмотрел на Патти. — Вы это знали?

Патти сумела выдавить из себя улыбку и покачала головой.

— Толстые стены, — продолжал Нат, — толстые перекрытия, окна, которые можно открывать, — человек мог попасть и внутрь и наружу. Пожар можно было локализовать. Теперь… — он покачал головой. — Скелетная конструкция с внутренним ядром гораздо экономичнее: лифты, эскалаторы, трубы, короба, кабели, все технические средства можно сосредоточить в центральной шахте. Так образуется дополнительная площадь, которую можно сдать внаем. Но когда вспыхнет пожар, большой пожар вроде этого… — он снова покачал головой.

— Тогда ядро превращается в паяльную лампу, как вы это сказали по телефону? — спросила Патти. — В вытяжку, в печную трубу?

Один из командиров пожарных частей, стоявший поблизости, сказал:

— Иногда, при пожарах вроде этого, температура в ядре настолько высока, что пожарные могут работать только по пять минут, а то и меньше.

Он посмотрел на Ната.

— Вы говорите: «паяльная лампа». Но это больше похоже на печь для сжигания мусора. — Он показал на верхушку Башни.

— Если оттуда достанем кого-то живого, это будет чудо.

Браун яростно орал в телефон:

— Да, черт возьми, мы требуем их сюда, и галопом! Вы что думаете, мы здесь игры играем? — Грохнул трубкой и в бессильной ярости погрозил кому-то костлявым кулаком: — Полиция не понимает, какое отношение Береговая охрана имеет к пожару. Им это, видно, показалось подозрительным, поэтому они долго думали и наконец решили, что вначале все перепроверят, прежде чем пропустят ребят сюда. — Он снова горящим взглядом окинул Ната: — Думаете, это пойдет? Ну, эта ваша идея со спасательным поясом?

Нат развел руками:

— Есть другие предложения?

— Вертолеты все еще тарахтят здесь, только без толку, — сказал Браун. — Это тоже ваша идея.

— Точно так же, как и лифт, — подтвердил Нат, — в котором могло погибнуть пятьдесят человек вместо одного.

Это он будет долго помнить, если вообще когда-нибудь забудет. Когда-то, когда он был в лесной пожарной службе, его сбросили с парашютом в тот район, где лесной пожар, раздуваемый ветром, неожиданно изменил направление и охватил смертельным кольцом девятнадцать человек. Их трупы лежали скорченные в агонии, обожженные до неузнаваемости. О таких вещах человек не забывает.

— Что мы еще можем сделать, кроме как пробовать все, что нам осталось? — спросил он. — Если не пробовать… — он снова развел руками.

Стало тихо.

— Посмотрим, какие у нас есть возможности, — продолжал Нат. — Добраться до них мы не в состоянии. Они сами спуститься не могут. Даже будь у них канаты, что стою? Мужчины и женщины среднего возраста, спускающиеся на пятьсот метров по канату? — Он говорил тихо, но резко. — Помогут ли нам вертолеты? Ответ звучит «нет», по крайней мере не сейчас. Возможно, там, наверху, удалось бы разбить окна и какой-нибудь акробат сумел перелезть на лестницу, спущенную с вертолета, но ни один из тех, кто поднялся наверх пить шампанское, на это не способен. Так что нам остается? Вот и ответ на ваши вопросы. Сидрах, Мисах и Авденаго уцелели в печи Навуходоносора, но здесь такого не будет.

— Ладно, — ответил Браун, который уже немного успокоился. — Не сердитесь. Посмотрим, что на это скажет Береговая охрана.

— Не получится, — продолжал Нат, — значит, не получится. — Он снова уставился в окно.

Патти коснулась его локтя:

— Это в самом деле вина Поля? — Голос ее звучал совершенно спокойно. — Отец говорил, что не знает точно и что не будет никого поливать грязью, пока не убедится.

В кармане у Ната лежал пакет с копиями извещений на изменения. Теперь он вынул его и вытряхнул бумаги на стол. Смотрел, как Патти одну за одной берет их, просматривает и отбрасывает, как будто нечто нечистое.

Наконец она сказала:

— Я не инженер, но немного разбираюсь. — Она внимательно следила за лицом Ната.

— На всех стоит ваша фамилия, но вы их не подписывали, так?

— Откуда вы знаете?

— На вас это не похоже, — ответила Патти. — Не спрашивайте, откуда я знаю, знаю и все. — Она взглянула на бумаги, разбросанные по столу. — Это одна из штучек Поля — подделывать чей-то почерк. Когда-то мне это казалось забавным. — Она помолчала. — Теперь я вижу в этом инфантильность и злой умысел. — На некоторое время она задумалась: — Скажите мне, что говорят о жене, выступающей против собственного мужа?

— Что она замечательный человек.

— Если бы я могла в это поверить!

«Хрупкая, но упорная, — подумал Нат, — она готова смотреть фактам в лицо, как бы ни было больно». Как бы в подобной ситуации реагировала Зиб? Вероятно, просто сделала бы вид, что это только ошибка, что ничего не случилось и осталась бы в стороне. Но здесь другой случай.

— Я ручаюсь! — ответил Нат.

— Ну, — произнес незнакомый голос с порога трейлера, — какие у вас проблемы и чем, по-вашему, мы можем помочь?

Там стоял могучий, рослый и стройный человек, невозмутимый как скала, — сержант Оливер из Береговой охраны Соединенных Штатов.

Когда Нат объяснил ему ситуацию, он молча выслушал, вместе с ним вышел из трейлера и уставился на вершины зданий — северную башню Торгового центра, четырехгранную с плоской крышей, и на «Башню мира», чей сверкающий шпиль едва не доставал до облаков.

Сержант обвел взглядом площадь, толпу за барьерами, лужи, покрытые сажей, извивающиеся шланги и носившихся взад-вперед пожарных.

— Ну и цирк, — сказал он и снова уставился вверх, прикидывая на глаз расстояние. Лицо его было непроницаемым. Наконец он взглянул на Ната и покачал головой.

— Не получится, — заявил он.

— У вас есть гарпунные пушки, — сказал Нат, — и трос, он называется линь, да?

— Точно, это есть, — согласился сержант.

— Расстояние не так велико. — Голос Ната звучал настойчиво, почти отчаянно. — По крайней мере, попробуйте. Ведь достаточно подать туда наверх всего один линь, да? Мы скажем им, чтобы выбили весь ряд окон с этой стороны. У вас будет мишень величиной с дом. Вы могли бы…

— Здесь, внизу, — объяснил сержант, — нет ветра, или почти нет. Но там наверху… кстати, какая тут высота?

— Пятьсот метров. — Его злость вдруг куда-то исчезла. — Я уже понял, о чем вы.

— Ветер, чем выше, тем сильнее, — сказал сержант. — Там, наверху, всегда ветер. Видите, как дым идет горизонтально? А у нас еще будет длиннющий линь. — Он помолчал. — Не представляю, как туда попасть с такого расстояния!

«Еще одна дурацкая идея, — подумал Нат, — черт возьми, так придумай же хоть что-то стоящее! Возможно, стоящих идей просто нет, но это не меняет факта, что мы потерпели очередной провал».

Горькая мысль.

— В общем-то, — продолжал сержант, — попробовать можно. — Он надолго задумался. — Сделаем все, что в наших силах, даже если этого окажется недостаточно.

«Впервые за весь этот трагический день, — подумал Нат, — я чувствую слабую искру надежды».

Ему едва удалось справиться с ликованием в голосе:

— Мы дадим вам пожарных и полицейских столько, сколько вам понадобится, чтобы организовать все на крыше Торгового центра. Я позабочусь, чтобы наверху в Башне выбили окна и чтобы к ним поставили крепких ребят, которые смогут ухватить трос, если вам удастся попасть.

Теперь он так и рвался в бой.

— Мой шеф, главный архитектор, там наверху. Он сумеет найти достаточно надежное место, куда можно будет прикрепить трос со спасательным поясом, чтобы они выдержали любую нагрузку. Тогда…

— Мы попробуем, — сказал сержант еще раз. — Больше ничего обещать вам не могу. — Он неожиданно улыбнулся: — Но это будет самый головокружительный фокус, который я когда-либо видел. — Улыбка стала еще шире: — А кто знает? — Он махнул рукой. — Давайте сюда ваших людей.

Трубку снял губернатор, который тут же послал за Беном Колдуэллом и шефом пожарной охраны, чтобы они тоже знали о развитии ситуации.

— Команда Береговой охраны, — звучал голос Ната, — поднимается на крышу северной башни Торгового центра. Они попытаются перебросить спасательный линь…

Колдуэлл перебил его:

— Значит, нужно выбить окна с той стороны.

Нат кивнул.

— Все до единого, — сказал Нат. — Чтобы цель была покрупнее. — Он помолчал. — Я приказал очистить ту сторону площади. Тяжелые куски падающего стекла могли бы кого-нибудь убить.

— Как только скажете, мы примемся за окна, — ответил Колдуэлл. Задумался. — Это очень большое расстояние, от крыши до Башни.

— Мы хотим попробовать. Другого выхода нет. — Нат не стал задумываться над возможной неудачей и быстро продолжил: — Насколько я понимаю, пушка выстрелит гарпун, который несет тонкий ведущий линь. Когда он будет у вас, вы по команде начнете тянуть его к себе, а они прикрепят к нему более прочный трос. Точнее говоря, два троса: один толстый, по которому будет ходить спасательный пояс, другой тонкий, которым спасательный пояс будут подавать к вам и потом назад на крышу. — Он умолк.

— Понимаю, — сказал Колдуэлл. На его лице появилась легкая улыбка.

— Вероятно, вы это знаете лучше меня, — продолжал Нат. — Но я все же повторю. Толстый трос прикрепите к чему-нибудь, что может выдержать большую нагрузку, разумеется, не к столу или стулу. — Пауза. — И я бы предложил, чтобы там, где трос будет проходить через окно, вы как следует убедились, что не осталось обломков стекла. Только не хватало, чтобы трос у нас перетерся или лопнул.

В трубке послышался еще один голос:

— Минутку…

Губернатор в наступившей тишине сказал:

— Ваш человек, Бен…

— Он великолепен, — ответил Колдуэлл. — Он может придумать все, что в человеческих силах, и добиться, чтобы все это было сделано.

— Площадь с той стороны уже освобождена, — из динамика снова послышался голос Ната. — Можете приниматься за окна.

Колдуэлл взглянул на шефа пожарной охраны. Тот кивнул и сложил большой и указательный палец кружком. Потом выбежал из канцелярии.

Нат сказал уже другим тоном:

— Я не знаю, сколько людей меня слышат… — он замялся.

Губернатор быстро ответил:

— Здесь Армитейдж. Можете говорить все, что хотите.

— Хорошо. — Голос Ната звучал очень серьезно. — Вот о чем речь. Не хотелось бы, чтобы вы возлагали на это слишком большие надежды, потому что возможна неудача.

— Понимаю, — ответил губернатор.

— Но если не получится, — продолжал Нат, — так, черт возьми, — он вдруг запнулся, — придумаем что-нибудь еще. Это я вам обещаю. Пока все. — Он положил трубку.

В канцелярии стало тихо. Бен Колдуэлл со слабой, почти виноватой улыбкой взглянул на губернатора И на Бет.

— Могу подтвердить, — сказал он, — что на слово Ната Вильсона можно положиться. И чувствую, что только на него вся и надежда.

— Так всегда, — сказал губернатор. — Мы умеем строить подобные здания, создавать страны и машины, придумывать безотказные системы, но когда приходится туго, то прежде всего нужен парень, на которого можно положиться. Или женщина, — он улыбнулся Бет. — Звучит банально? Но это потому, что чистая правда всегда банальна.

Из зала долетали звуки бьющегося стекла и нараставший ропот. Губернатор встал.

— Пора на сцену, — сказал он. — Пойдем проследим, чтобы все было в ажуре.

Нат отошел от телефона, пересек трейлер и остановился возле Патти.

— Красивые слова, — сказал он с виноватой улыбкой. — Но я просто не мог их не обнадежить.

— Вы что-нибудь придумаете.

Что можно на это ответить? Он начал собирать копии чертежей с изменениями и складывать их в пакет.

— Нам понадобятся оригиналы, — сказал он. — Если их еще можно найти.

Патти машинально спросила:

— А у Поля в конторе?

Нат прикинул. Потом кивнул.

— Пожалуй, вы правы. Надо забрать его бумаги. Я поговорю с Брауном.

Он вышел на несколько секунд и тут же, как будто притянутый неведомой силой, вернулся к этому хрупкому мужественному созданию, которое не знало слова «поражение».

— Как вы объясняете эту историю с Полем? — спросила Патти. Ощущение шизофренического раздвоения личности все усиливалось: половина ее души безутешно рыдала в своем тайном уголке. Но внимание Патти было обращено к реальной жизни. — Я знаю, что такое случается, — продолжала Патти, — но Поль?

Нат никогда не считал себя человеком, который разбирается в людях, но понимал, что Патти в эту минуту нужен слушатель, который мог бы ей отвечать, но главным образом, который пытался бы ее понять.

— Вы его знаете лучше, чем я, Патти.

— Полагаете? — Она задумалась. — Я его жена. Мы вместе жили, вместе смеялись и вместе ругались, у нас были общие надежды, общие победы и поражения… — Она покачала головой. — Но знаю ли я его на самом деле? Думаю, нет. Мне не хватает…

— Вероятно, — заметил Нат, — многого вам знать просто не стоит.

Патти изучающе посмотрела на него:

— Но к этому выводу вы пришли только сейчас, да?

— Мы все очень разные. Я ведь провинциал.

— Ну, это уже поза.

Нат усмехнулся:

— Частично да. Но в глубине души — нет. Не знаю, как это вам объяснить…

— А вы попытайтесь.

Нат развел руками.

— Я смотрю на вещи не так, как горожане. Не то чтобы я строил из себя деревенщину, глазеющую на высокие дома…

Патти иронически улыбнулась:

— В костюме от фирмы «Брук Бразерс»? Даже в таком грязном? Это бы вам не пошло.

— Но зато двухэтажные квартиры с кондиционером, с видом на Ист Ривер, дом в Уэстчестере или Фэйрфилде, яхта на Саунде или членство в Рокет-клубе — это для меня не жизнь, а смешные потуги сделать противоестественное существование хотя бы терпимым. — Он грустно усмехнулся. — Пожалуй, я говорю, как третьеразрядный Торо, а?

Патти ласково улыбнулась:

— О чем вы, Нат?

— Я архитектор. Возможно, в этом причина. Мне прежде всего необходимо пространство, в котором я мог бы двигаться, дали, которыми я мог бы любоваться, горы, перед которыми я ощущал бы себя крохотным…

— И простор, чтобы им дышать?

Нат с неожиданным интересом посмотрел на нее:

— Вы меня понимаете, да?

— Вас это удивляет?

— Конечно, удивляет.

— Я никогда не была в ваших краях, — сказала Патти, — и, вероятно, там не была бы на своем месте.

Нат покачал головой:

— Вы везде были бы на своем месте.

Когда-то он то же самое сказал Зиб но совершенно по другому поводу.

— Вы — реальная, естественная, — сказал он Патти. — Это глупо, говорить подобные вещи, я знаю.

— Вы мне льстите…

— Вы в некотором отношении… во многих отношениях похожи на Берта. Если Берт что-то говорил, то не приходилось искать скрытого смысла. Говорил, что думал, и думал то, что говорил.

— Теперь вы мне льстите еще больше, — ответила Патти.

В другом конце трейлера заговорил Браун:

— Они на крыше.

Переносная рация что-то глухо пробубнила.

— Оливер хочет, чтобы ему сообщили, когда будут готовы в Башне. — Он протянул Нату телефонную трубку:

— Берите дело в свои руки.

Нат кивнул:

— Я готов.

Поль Саймон вернулся на Манхеттен и поставил машину в подвале здания, где была его контора. Направился к лифту, но передумал, вышел на улицу и завернул в бар за углом. Тот был слабо освещен и, не считая бармена, совершенно пуст. На цветном телеэкране в тучах дыма корчилась «Башня мира». Когда Поль платил за выпивку и относил ее в угловую нишу, он старался не смотреть на экран.

«Слава Богу, что бармен не из болтунов», — подумал он.

Значит, полиция забрала Пата Харриса. Это первый факт, и ничего хорошего отсюда не вытекает. Если его расколют, то, во-первых, во-вторых и в-третьих, Пат Харрис будет думать о своей шкуре, это ясно. Версия, которую он им расскажет, будет, похоже, не та, о которой они только что договорились, а та, которой он угрожал Полю: что он был удивлен нарядами на изменения и даже высказал свои возражения, но Поль Саймон, его начальник и инженер, сказал ему, чтобы знал свое место и делал что сказано. Возможно, Харрис все равно не выйдет сухим из воды, но и не станет прямым виновником. Черт бы побрал этого Харриса.

Гарри Уайтекер, инспектор, который умеет так выразительно протягивать руку, — а как он? Запаниковал? Вполне возможно, потому что он — это он, но хорошо бы это проверить. Поль выбрался из ниши и прошел в телефонную будку.

К телефону подошла жена Гарри и даже не спросила, кто звонит. От ее крика, которым подозвала мужа, у Поля чуть не лопнули барабанные перепонки.

Гарри подошел к телефону и проворчал:

— Закрой эти проклятые двери! — И потом уже в трубку совсем другим тоном: — Да?

— Это Саймон.

— Ну, черт возьми, — воскликнул Гарри, — я стараюсь до вас дозвониться, но мне сказали…

— Ну вот, теперь я вас слушаю, — ответил Поль. — Что вы хотели?

Наступила многозначительная пауза.

— Что я хотел? — удивленно повторил Гарри. — Что вы имеете в виду, мистер Саймон? Я хотел бы знать, что мне теперь делать.

— С чем?

На этот раз пауза была еще дольше.

— Я вас не понимаю, мистер Саймон.

— Я вас тоже, — ответил Поль.

«На этот раз, — сказал он себе, — пауза будет бесконечной, потому что этот недотепа пытается думать». Так и вышло.

— Послушайте, мистер Саймон, — сказал, наконец, Гарри, — разве вы не видели по телевидению, что происходит? Что творится с «Башней мира»? Там все горит, и люди отрезаны наверху, в банкетном зале, и нет тока! Все это проклятое здание без тока! Не работает все электрооборудование!

— Разве?

Гарри пытался говорить непринужденно:

— Вы надо мной смеетесь, мистер Саймон. Я ведь о чем, понимаете, ведь мы с вами знаем, что произошло. Другого быть не могло. Короткое замыкание в высоком напряжении, которое осталось без защитного заземления, — что же еще могло произойти?

— Я вообще не понимаю, о чем вы говорите, — сказал Поль.

Было слышно, как Гарри начал сопеть.

— Послушайте, мистер Саймон, — сказал он приглушенно, уже справившись с голосом, — я ведь получил от вас деньги. Вы это прекрасно знаете. Вы говорили, что все будет в порядке и, когда стройка кончится, никто и не узнает, что мы где-то схалтурили. Что об этом никто никогда не узнает. Но что может произойти что-то подобное, вы мне и не заикались. А теперь там уже два трупа, и несколько пожарных, которых вынесли оттуда, тоже одной ногой в могиле, и если тех людей из верхнего зала не сумеют спасти, что тогда?

Он замолчал, потом заговорил снова с еще большей настойчивостью:

— Если те люди не прорвутся вниз, мистер Саймон, тогда это — убийство! Что нам делать? Вот я о чем, скажите мне, что делать?

— Не знаю, — ответил Поль.

— Слушайте, вы же дали мне деньги!

— Ничего я вам не давал. Не знаю, что вам пришло в голову, но меня не впутывайте.

— Вы давали мне деньги! — Голос срывался. — Давали! За какие шиши, по-вашему, я ездил в отпуск в ту проклятую Флориду?

— Об этом я тоже задумывался, — ответил Поль. — При вашей зарплате мне это казалось несколько странным.

Очередная пауза оказалась самой длинной. Единственное, что было слышно, — хриплое дыхание Гарри.

— Значит, так, да? — разочарованно сказал он. — Ну ладно, мистер Саймон. Значит, я сам все это устроил. Я тот, на кого все свалят. Но знаете, что я им скажу? Знаете что, мистер Саймон?

— Говорите, что хотите.

— И скажу! И скажу! Черт бы вас побрал! — Это была уже истерика, чуть не плач. — Ну так знайте, что я скажу! Скажу, вы меня уверили, что все в порядке, что нечего ломать себе голову, что ничего не может случиться! Скажу, что я положился на вас!

— Только вам никто не поверит, — ответил Поль. — У вас есть свидетели, фотокопии чеков, хоть какие-то доказательства? Вот о чем вас спросят. И еще вот о чем. «Гарри, — скажут они, — а вы это не выдумываете, чтобы сохранить дурацкую свою голову?» И что вы им ответите, Гарри?

Поль повесил трубку, вернулся в нишу и тяжело сел.

«Нат Вильсон, — подумал он, — Гиддингс, Зиб, Пат Харрис и теперь Гарри Уайтекер. Да и Патти тоже, разве она не перешла на другую сторону? Ну и что из этого следует? До какой степени ты уязвим? Думай, черт побери, думай!»

Он сказал Берту Макгроу, что действовал по нарядам на изменения и ни о чем не спрашивал, потому что на них была подпись Ната Вильсона, что значило одобрение их со стороны Бена Колдуэлла. Ну и что?

Это хорошая версия, ее нужно держаться. Пусть Харрис и Уайтекер говорят, что хотят, но никто не сможет ничего доказать. Или сможет?

Наверху в конторе у него документы, и если действительно произойдет катастрофа, что вполне вероятно, и начнется расследование того, что произошло с «Башней мира», то, несомненно, документами фирмы «Поль Саймон и компания» займется суд. Ну и что?

«Признайся, — сказал себе Поль, — эти документы могут на многое открыть глаза, а любой умелый ревизор, не прилагая особых усилий, может обнаружить, что фирма „Поль Саймон и компания“ вплоть до определенного этапа строительства „Башни мира“ находилась в крайне сомнительном финансовом положении, но в удивительно короткий срок произошла неожиданная перемена к лучшему и баланс ее доходов резко пошел вверх. Фирма „Саймон и компания“ не только выбралась из сомнительного положения, но и перебралась на твердую, надежную почву, где жилось ей гораздо лучше.

И для Ната Вильсона не составило бы проблемы совместить этот внезапный подарок судьбы с датой, когда было подписано первое извещение на изменения. Это проще пареной репы. Опять этот Нат Вильсон!»

Поль сидел, не шелохнувшись, и периодически поглядывал на экран цветного телевизора. Камера была наведена на северный фасад банкетного зала. Телеобъектив давал крупный план. В зале как раз разбивали окна. Обломки стекла летели вниз, как сверкающий дождь. В зале бесцельно маячили неясные фигуры.

«Как будто смотришь сцену бедствия в Бангладеш или Биафре», — подумал Поль. Или, если на то пошло, из южновьетнамской деревни с непроизносимым названием — нечто далекое, довольно любопытное, но не имеющее значения. Словно там были не живые люди, а лишь тени на экране. Для человека нет другой реальности, кроме него самого, — разве не так говорил какой-то философ? В любом случае, так оно и есть. Поль снова занялся своим напитком.

С документами вышло неважно, но это еще ничего не доказывает. Он действовал по утвержденным изменениям, и эти изменения поправили финансовые дела его фирмы. Люди могут подозревать, что здесь есть взаимосвязь, которая говорит о каких-то махинациях, но доказать ничего не смогут. Как было с «Интернейшнл телефон энд телеграф» в Вашингтоне, которая, когда начался скандал, пустила все дела в бумагорезку, ожидая привлечения к суду. Было множество подозрений, но никаких доказательств, ну и кто сегодня об этом помнит? Нужно будет как следует этим заняться. Остается, правда, один вопрос: откуда взялись эти извещения на изменения?

Он выскользнул из ниши и снова пошел к телефону, на этот раз набрав прямой телефон своей конторы. Было уже поздно, но его секретарь подошла к телефону. Голос ее звучал взволнованно.

— Рут, киска, — сказал Поль, — мне кажется, вы нервничаете.

В голове его легонько загудел сигнал тревоги.

— Что происходит?

Хоть она ему скажет правду и будет на его стороне. После всего, что между ними было. С той поры, как Поль занялся Зиб, было уже немного, ну и что? Прелестный котик эта Рут, настоящая секси, очень хороша в постели и притом умница.

— Что-нибудь случилось? — спросил Поль.

Голос Рут стал чуть спокойнее:

— Я только… вы не видели, что творится с «Башней мира», да?

— Видел:

— И знаете, что у мистера Макгроу случился инфаркт?

— Тоже знаю.

— Он умер.

— Да? — Поль начал улыбаться. Не то чтобы он был рад смерти старика, но в душе говорил себе, что так лучше, гораздо лучше. — Мне очень жаль.

— Где вы, Поль? Сюда не собираетесь?

Снова тот же сигнал тревоги.

— Почему вы спрашиваете? — И потом: — Кто-нибудь звонил? Меня кто-нибудь спрашивал?

Краем глаза он заметил изменение плана на телеэкране и повернулся к нему. Теперь камера показывала край крыши северной башни Торгового центра. Там была видна кучка каких-то людей, некоторые из них — в форме, и Поль сразу понял, что они затевают. «Безумие, — подумал он. — Эта попытка со спасательным тросом — наверняка идея Ната!»

— Ну? — бросил он в трубку.

— Никто не звонил, — ответила Рут. — Никто вас не спрашивал. — Она помолчала. — Только мне… мне надо с вами поговорить. — Она снова помолчала. — Больше ничего.

Тревожный сигнал все еще звенел.

— В конторе кто-нибудь есть?

— Кто? — в голосе Рут звучало удивление.

— Не знаю. Я просто спрашиваю.

— Никого, только я.

Поль глубоко вздохнул. «Ты просто нервничаешь, — сказал он себе, — и преувеличиваешь».

— Хорошо, — продолжал он. — Я зайду. Приготовьте мне документы по «Башне мира». Хочу на них взглянуть, ладно?

— Разумеется.

«Хорошенькая, сексуальная, да еще и умница».

— Я их вам приготовлю.

— Молодец, — сказал Поль и направился к выходу.

— Больше ничего не хотите? — спросил бармен. — Там просто ад, — он показал на телевизор, — вы первый клиент, который зашел сюда с того момента, как все началось. Вы только посмотрите. Пожар. Как это могло случиться? Я думал, что там есть все, что только можно, а?

«Это к лучшему, что он не знает, кто я», — подумал Поль.

— Я не знаю.

— Сегодня на свете столько психов, столько всяких извращенцев и маньяков… — И добавил: — Вы и вправду не хотите еще стаканчик?

— Как-нибудь в другой раз, — ответил Поль. — И большое спасибо.

Он вышел на улицу. Она была почти пуста. Разумеется. Сам он этого не помнил, но слышал о другом подобном случае, когда внимание всего города было сосредоточено на единственном событии и когда улицы были такие пустынные, как сейчас. Это было во время третьего решающего матча команд «Доджерс» и «Джойнтс» в Бог знает каком году. И когда в конце девятого иннинга своим проходом Бобби Томпсон вырвал победу, все дома в городе словно взорвались, люди высыпали на улицы, и весь город точно обезумел.

Сегодня внимание города было приковано не к бейсбольному матчу, а к горящему зданию.

Машинистки в приемной давно уже не было. Поль прошел в свой личный кабинет. Рут уже ждала там, миленькая, сексуальная и, как всегда, умница. А на столе лежали дела по строительству «Башни мира», как он и просил.

— Привет, котик, — сказал Поль и закрыл дверь. И тут же вздрогнул, удивленно замер и уставился на двух мужчин, стоявших за дверью.

— Это мистер Саймон, — раздался ледяной голос Рут. — Эти господа ждут вас, Поль.

В комнате стояла мертвая тишина.

— Я Джон Райт из прокуратуры, — сказал один из тех. — Меня заинтересовали ваши документы по строительству «Башни мира». Мы бы хотели, чтобы вы поехали с нами и ответили на пару вопросов. — Голос Райта изменился, стал жестче. — Возможно, их будет намного больше.

— А если я откажусь? — спросил Поль.

Лицо Райта осталось невозмутимым.

— Не откажетесь!

Поль взглянул на Рут. Та смотрела в сторону. Поль снова повернулся к тем двоим.

— Но по какому праву…

— У нас есть ордер на обыск, мистер Саймон, — поставил точку Райт.

Поль взглянул на стопку папок.

— Вы там ничего не найдете…

— Ошибаетесь, мистер Саймон, мы уже нашли там вполне достаточно. Например, оригиналы нескольких очень подозрительных извещений на изменения.

У Поля отвисла челюсть. Он с усилием закрыл рот и взглянул на Рут.

— Я не стала их уничтожать, Поль, — сообщила Рут. — Решила оставить себе. Зато я сняла копии, которые послала Гиддингсу. — Голос ее звучал удивительно спокойно и мелодично. — Я точно знала, что они его заинтересуют.

Поль бросил в тишину:

— Сука!

Рут улыбнулась. Милой, довольной улыбкой.

— Возможно, я сука, — сказала она и добавила: — Знаешь, я не люблю, когда со мной обращаются как с половой тряпкой, Поль. Этого не любит большинство женщин.

Райт сказал:

— Ну что, пошли, мистер Саймон? Мы с вами отлично прокатимся.

Один из специалистов Береговой охраны, по фамилии Кронски, неторопливо подошел к низкому парапету на краю крыши Торгового центра. Оперся обеими руками о стену, осторожно, робко наклонился и взглянул вниз. Но тут же отшатнулся.

— Господи Боже, сержант, — сказал он Оливеру, — там и земли не видно! В жизни не был так высоко!

— Но ты же летал самолетом! — заметил Оливер.

— То совсем другое. — Кронски помолчал. — И все равно я не был в восторге. Я вам не парашютист.

Кронски стал подальше от края и засмотрелся на «Башню мира», на ряд разбитых окон по фасаду банкетного зала.

Он держал гарпунную пушку, похожую на огромное ружье, из которой должен был выстрелить гарпун с тонким ведущим линем, который, аккуратно свернутый, лежал в специальной сумке.

— Вы это всерьез, сержант? — сказал Кронски. — В такую даль? На таком ветру? — Он покачал головой. — Ничего не выйдет.

Оливер в душе признавал его правоту. Это было даже дальше, чем казалось с земли, — сто восемьдесят — двести метров, — и ветер свистел в ушах, как в шторм.

С другой стороны, он обещал Вильсону, что попытается, и не хотел изменять своему слову.

Кроме того, по ту сторону пропасти в окнах огромного здания он видел людей и чувствовал дым, шедший в их сторону, и хотя это был не совсем «пожар в море», при упоминании о котором у каждого моряка кровь стынет в жилах, все же сердце у него тревожно сжалось.

— Я не спрашивал ваше мнение, Кронски. Действуйте.

Кронски пожал плечами, взял пушку и тщательно ее зарядил.

— Даже если мы перебросим туда линь, сержант, — сказал он, — и переправим к ним спасательный пояс. — Он в упор взглянул на Оливера. — Как бы вам понравилось спускаться с такой высоты на этой висюльке при таком ветре?

— За дело, Кронски!

Кронски кивнул. Приложил пушку к плечу и прицелился достаточно высоко, чтобы выстрел был подальше.

Оливер сказал в микрофон:

— Делаем первую попытку.

— Все в порядке, — ответил голос Ната. — В Башне все готово.

— Эти несчастные сухопутные крысы, — сказал Кронски, — вечно попадают в дурацкие ситуации, да?

Он нажал на спуск.

Дрожащий гарпун вылетел из дула пушки. Он стремительно удалялся, легкий как перышко, сверкая в лучах вечернего солнца.

По плавной дуге он приближался к лини выбитых окон, все выше и выше, пока не оказался на уровне вершины телевышки.

И вот, достигнув апогея и подчиняясь воле земного притяжения, он начал падать, все еще по дуге, и линь со свистом все еще вылетал из сумки.

Они провожали взглядами его взлет и падение, и еще до того, как гарпун промелькнул мимо ряда выбитых окон уже знали, что не вышло.

— Дерьмо, — сказал Кронски.

Оливер, высокий, громадный и невозмутимый, как скала, ответил:

— Попробуйте снова. Сдаваться еще рано.

Губернатор стоял в глубине зала и обнимал Бет за талию. Они вместе наблюдали как взлетает тонкий, чистый и сверкающий гарпун, и на миг у них блеснула надежда.

Первый, кто своим точным взглядом художника угадал, что операция не удалась, был Бен Колдуэлл.

— Начинайте искать другой выход, Нат — сказал он в трубку.

Он сказал это почти шепотом, но сенатор услышал.

— Это безнадежно? — спокойно спросил он.

— С такой пушкой, — ответил он, — вероятно, да. Думаю, что в Береговой охране есть более мощные, но насколько они точны… — он пожал плечами. — Доставить линь на палубу судна, особенно если это грузовой пароход — совсем другое дело: в таком случае достаточно, если гарпун просто попадет на палубу. Но попасть в эти окна на таком расстоянии… — Он снова пожал плечами.

Гровер Фрэзи со стаканом в руке, как загипнотизированный, наблюдал за происходящим, и когда гарпун скользнул вниз и исчез под окнами, губы его беззвучно зашевелились и взгляд стал почти безумным.

Кто-то в зале включил транзистор. По залу понеслись твердые ритмы рока.

— Ради Бога, — сказал мэр Рамсей, — сейчас не время для веселья.

Он тоже наблюдал за падающим гарпуном, пока тот не исчез из поля зрения.

— Я сейчас это выключу.

— Оставьте, Боб, — сказал губернатор, — разве вы предпочитаете псалмы и молитвы?

— Не понимаю, при чем здесь это.

— При том. — Голос губернатора звучал устало. — На палубе «Титаника» тоже играл оркестр, когда корабль уходил под воду. И некоторые молились. — В его голосе прибыло резкости, но не силы. — Черт возьми, Боб, эти люди до смерти перепуганы, и я их понимаю. Пусть делают, что хотят. — Его рука теснее обвила талию Бетти. — Я сейчас пойду звонить. А вы?

— Пойду с вами куда угодно, — ответила Бет. — Я не хочу оставаться одна.

В трубке раздался голос Ната:

— Мне очень жаль, губернатор. Слишком далеко. Оливер попытается еще раз, но… — неоконченная фраза повисла в воздухе.

— Понимаю, — ответил губернатор. — Делайте, что в ваших силах, — он усмехнулся над собственными словами. Покачал головой. — Ну ничего. — Пауза. — Лифты придется сбросить со счета?

— Ядро слишком раскалилось, — сказал Нат. — Направляющие погнулись. Мне очень жаль.

Бет испытывала клаустрофобию в этой тесной, переполненной людьми канцелярии. Там были оба пожарных, Хоуард и Старр, Бен Колдуэлл, Гровер Фрэзи и шеф пожарной охраны. У Бетти возникло безумное чувство, что она физически ощущает расползавшийся откуда-то страх.

Губернатор отвернулся от телефона и спросил Хоуарда:

— Вы убеждены, что лестницами воспользоваться невозможно?

— Абсолютно, — ответил Хоуард и взглянул на Старра, который кивнул. — Здесь все же лучше, — продолжал он, — хотя тоже ничего хорошего. Вот смотрите, — он развел руками и поднял их вверх. — Вы когда-нибудь видели, как горит лес? Или нет? Обычно это начинается с маленького очага. Кто-то неосторожно разведет костер, бросит сигарету или что-нибудь еще. Вначале займется трава, потом кусты, потом низкие ветви больших деревьев. — Он замолчал, жестами иллюстрируя, как это бывает. — Допустим, там наверху, на самой вершине одного из больших деревьев, — гнездо с птенцами. Внизу на земле, да и в нижних ветвях дерева все уже горит, огонь и дым прибывает, пламя скачет с ветки на ветку. — Он снова помолчал. — Но гнездо еще долю будет в безопасности. Не навсегда, чтобы вы меня поняли, но на некоторое время. Пока пламя доберется до верхних ветвей, тем птичкам лучше сидеть на месте. — Последняя пауза. — Особенно, если они не умеют летать.

Шеф пожарной охраны сказал:

— А это чертовски высокое дерево. Так что кое-какое время у нас есть.

— Для чего? — спросил Гровер Фрэзи. — Чтобы мы просто сидели, прекрасно зная, что нас ожидает? — Он вскочил. — Я ждать не собираюсь! — Он говорил все громче.

Мэр Рамсей сказал с порога:

— Да сядьте вы! И ведите себя как взрослый человек!

Фрэзи тихо ответил:

— Вам бы стать вожатым у скаутов. Да вы им наверняка были. Бог, Родина и Йель? Галстук в тонах колледжа и «положение обязывает»? — Он направился к дверям. — И не пытайтесь меня остановить, — бросил он в лицо губернатору.

— He буду, — ответил тот, наблюдая, как Фрэзи исчезает за дверью.

В канцелярии все молчали. Бет открыла было рот, но только молча покачала головой. Шеф пожарной охраны беспокойно завертелся на стуле. Мэр сказал:

— Нужно было его остановить, Бент.

— Пусть это будет на моей совести, — ответил губернатор.

Пожарный Хоуард сказал:

— Ему не выйти с этой лестницы живым, мистер губернатор.

— Я это и имею в виду. — Лицо губернатора выдавало внутреннее напряжение.

На пороге появился сенатор Петерс. Оперся о косяк.

— Пусть это будет на моей совести, — повторил губернатор. — Возможно, я прав, возможно, нет. Я не знаю. И мы никогда не выясним. О таких решениях можно дискутировать до бесконечности.

— Ведь речь идет о жизни человека! — напомнил мэр.

— И это я понимаю, — согласился губернатор, — но кто дал мне право решать судьбу другого человека?

— Вы отказываетесь от своих принципов?

— В этом, Боб, — сказал губернатор, — и состоит разница между вами и мной. Я не верю в теорию о папочке, который всегда лучше знает, что и как. Когда речь идет об общественных интересах, я всегда занимаю твердую позицию. Но если взрослый человек решает сделать что-то, не затрагивающее остальных, это не моя забота.

Из зала отчетливо долетели ритмы рока. Неожиданно раздался смеющийся женский голос, в котором звучала истерика. Кто-то крикнул:

— Эй, смотрите! Он уходит!

— Сейчас это все ваше общество, Бент, — сказал мэр. — И оно настроено наподобие Фрэзи. Этого вы не можете отрицать.

— Именно поэтому я так решил, — ответил губернатор, — Честно говоря, я думаю, теперь нам будет легче. Мы избавились от взрывоопасного элемента.

Сенатор Петерс хладнокровно произнес, ни к кому не обращаясь:

— Хладнокровный сукин сын, а?

Никто не ответил.

Сенатор улыбнулся.

— Но я должен признать вашу правоту, Бент.

Губернатор встал из-за стола.

— Итак, все что нам остается, — это надежда, что ваши люди, Пит, сумеют справиться с огнем раньше, чем он доберется, — неожиданно он улыбнулся, — до гнезда.

— Как я уже говорил, — поддакнул шеф пожарной охраны, — это чертовски высокое дерево.

Бен Колдуэлл спросил:

— Никто не слышал прогноза погоды? Гроза с приличным ливнем могла бы помочь.

Бет, наблюдавшая за всем этим, почти физически ощущала грозу, собиравшуюся в воздухе комнаты. Из глубины ее воспоминаний всплыла та особая темнота, означавшая приближение бури, первые порывы ветра, их нарастание, первые отдаленные удары грома. Сколько раз ей довелось это пережить и сколько раз, еще ребенком, она злилась, что гроза портит прекрасный летний день?

Первые капли всегда были крупными, редкими, молнии сверкали все чаще и чаще и все меньше становились интервалы между ними и ударами грома.

Двадцать один, двадцать два, двадцать три, — она всегда считала интервалы в секундах, чтобы угадать расстояние до грозы, пока та не была прямо над головой, и уже не было никаких интервалов, и гром гремел одновременно с ударом молнии.

Тогда небеса разверзались, и дождь лил сплошной стеной, иногда с градом, и градины подпрыгивали и стучали по окнам и крыше, как будто пришел конец света.

И ее это могло огорчать? Когда в эту минуту, по словам Бена Колдуэлла, гроза представлялась единственной надеждой на спасение? Невероятно!

— Да, хороший летний ливень нам бы не помешал, — как раз, улыбаясь, говорил губернатор. — Вы никого не знаете, Бен, кто мог бы вызвать дождь?

В этот момент ожил телефон. Губернатор нажал кнопку, чтобы слышали все.

— Армитейдж слушает.

Голос Ната Вильсона звучал совсем устало:

— Со вторым выстрелом получилось не лучше, чем с первым. С самого начала мы не питали особых надежд, но все равно старались как могли.

— Понимаю, — ответил губернатор. — Мы благодарны за ваши усилия.

— Браун хотел бы знать, добрались ли к вам благополучно двое его людей.

— Добрались. Они сейчас среди нас. А двое других успели спуститься вниз?

После долгой паузы послышался голос Брауна:

— К сожалению, нет, мистер губернатор. Они отрезаны на пятидесятом этаже. Ниже их по лестнице пожар.

— Тогда срочно пошлите их вверх, если они еще могут идти.

— Над ними тоже все горит.

Губернатор закрыл глаза. Потом медленно открыл их.

— Браун!

— Да?

— Дайте мне опять Вильсона. — И, когда узнал голос Ната: — Я хочу поручить вам подготовить полный отчет. Главу за главой, пункт за пунктом по всей этой комедии ошибок. И сделать это немедленно, пока еще можно получить свидетельские показания. Ничего не утаивать, не щадить ничьи чувства. Кто что сделал или кто что не сделал, насколько возможно, и почему. Пока сможем, будем вас непрерывно информировать обо всем, происходящем здесь, о каждом решении, которое примем, о каждом факте, который выясним.

В динамике было отчетливо слышно чье-то бурчание. Это Гиддингс выражал свой протест.

— Скажите тому ворчуну, кто бы это ни был, — продолжал губернатор, — что это вроде предварительного слушания перед началом процесса, и если проведем его правильно, это может предупредить дальнейшие бессмысленные трагедии наподобие этой. По крайней мере я от всей души надеюсь.

— Понимаю, — ответил Нат.

— Пусть говорят факты, — продолжал губернатор. — Заранее никого не обвиняйте. Это ни к чему. Думаю, что при этих обстоятельствах виновников найдется более чем достаточно.

Он помолчал.

— Включая и некоторых из нас наверху, которые виноваты прежде всего в том, что дали своему тщеславию одолеть себя. Вы меня поняли?

— Да.

— Хорошо, — сказал губернатор. — Мы соберем… — он запнулся, потому что в зале вдруг все стихло. Потом вдруг кто-то закричал, а кто-то завизжал. Там что-то произошло.

— Останьтесь на связи, — сказал губернатор, вскочил со стула, подбежал к дверям и выглянул в зал. — Боже мой! Господь всемогущий!

Кто-то открыл противопожарные двери, потому что в них ломились снаружи. В дверном проеме стоял Гровер Фрэзи. Большая часть одежды на нем сгорела. Волосы тоже, так что череп был голым и черным; глаза на изувеченном лице выглядели просто черными дырами. Зубы сверкали в безумном оскале. С верхней половины тела свисали клочья мяса, а кожа, оставшаяся от ботинок, дымилась. С вытянутыми руками он сделал неверный шаг вперед, в горле у него что-то хрипело и булькало. И тут он внезапно упал плашмя и превратился в обугленную, почерневшую, дымящуюся кучку чего-то неживого. Еще раз судорожно дернулся, но больше уже не шевелился и не издавал ни звука.

В зале стояла тишина, мертвая тишина.

Губернатор негромко сказал:

— Прикройте его.

Когда он повернул назад и двинулся в сторону канцелярии, лицо его было непроницаемо.

«Пусть это будет на моей совести», — мысленно повторил он и на миг закрыл глаза.

Этого не должно было случиться — но случилось. Защитные системы Башни одна за другой вступали в бой за ее спасение, но также одна за другой проигрывали битву и погибали в огне.

На контрольном пульте вначале горели сигналы, за которыми некому было следить, но когда пропало напряжение, погасли и они.

Системы охлаждения, чьи тепловые предохранители плавились от жары, вступали в действие этаж за этажом. Но наибольший жар был внутри конструкции здания, где спринклеры были бессильны. А когда огонь прорывался в открытое пространство и жадно заглатывал свежий воздух, температура взлетала так быстро, что вода в подводящих трубопроводах превращалась в пар и трубы лопались. И еще одна вражеская атака достигала успеха.

В ядре здания вертикальные каналы, которых было сотни и тысячи, тут же превращались в вытяжные трубы, которые разносили огонь вверх и вниз и одновременно заглатывали свежий воздух, раздувавший и поддерживавший пламя.

Нагретый воздух поднимается вверх — таков закон природы, а раскаленный воздух еще быстрее, чем теплый. Но температура передавалась и через конструкцию: через стальной каркас — быстрее, через керамическую и деревянную облицовку стен и покрытия полов — медленнее, но так же неумолимо, а кроме того, еще и по трубам, кабелям, коробам и нишам заземления. И огонь, достаточно разгоревшись, начинает поддерживать себя сам, повышая температуру до уровня возгорания, в результате чего материалы воспламеняются друг за другом. Таких случаев на совести Прометея предостаточно.

Башня была обречена. Это гигантское здание, которое должно было оказаться в центре коммуникаций всего мира, было теперь предметом всемирного внимания в совершенно ином смысле. О катастрофе знал весь мир, кое-где известие это воспринимали с удовлетворением, если не с радостью, оттого что в мирное время в самой богатой стране мира гибнет самое новое и самое высокое из когда-либо построенных человеком зданий, и что «вся королевская рать» так же беспомощна, как и простые смертные.

Но это было не совсем верно.

То, что осталось от Говарда Фрэзи, прикрыли белой скатертью и оставили там, где он упал. Противопожарные двери снова закрыли, но всем в зале было ясно, что они могут служить только временной защитой. Когда придет время, огонь они не удержат. Разве что…

— Они пытаются локализовать огонь в нижних этажах — сказал губернатор. Он уже снова влез на стул. — Это наша главная надежда. — Он чуть не сказал «единственная надежда».

Число слушателей поредело. В противоположном конце зала из транзисторного радиоприемника неслись звуки рока. С полдюжины людей танцевали, если это можно было так назвать. «Ну, — подумал губернатор, — ты сам сказал: лучше рок, чем псалмы и молитвы». И больше не обращал на них внимания.

— К сожалению, должен вам сообщить, что попытка с лифтом окончилась неудачей. — И после короткой паузы: — Учитывая, чем закончился первый опыт, это, возможно, и к лучшему.

«Боже мой, — подумал он, — я изрекаю одну банальность за другой». С трудом заставил себя улыбнуться.

— Я не собираюсь утверждать, что все хорошо. Это не так. С другой стороны, нам здесь пока ничто не угрожает. И я, например, предпочитаю думать, что наши друзья, которые борются с огнем, подоспеют вовремя. — Он помолчал. — А теперь я намерен выпить. В конце концов, это же банкет.

Слез со стула и взял под руку Бет.

— Пора выпить и найти уголок, где можно поговорить. Мне надоело скалиться все время, как идиоту, чтобы доказать, что я не отчаиваюсь.

«А со мной он чувствует, что притворяться ни к чему, — подумала Бет. — Чудесно».

Подошли к бару и потом с бокалами забрались в опустевший угол. Губернатор придвинул друг к другу два кресла. Они сели вплотную, спинами к залу.

Первой молчание нарушила Бет:

— Какие мысли обуревают вас, Бент?

— Хмурые и невеселые, — губернатор признательно улыбнулся. — Думаю обо всех этих несчастьях. Мне так жаль. И я так зол. В душе я грожу кулаком небесам. Чисто детское бессилие.

Она понимала и даже разделяла его чувства. Но предпочла оставить их в стороне.

— Когда я была маленькой, — начала она, — и меня за шалости запирали в комнате, — она попыталась улыбнуться, — то я всегда старалась думать о том, что бы я хотела в это время делать, и пыталась на этом сосредоточиться. Чего бы вы хотели, Бент?

Медленно, едва заметно, спадало охватившее его напряжение. Улыбка смягчилась и погасла.

— Бросил бы политику, — сказал он наконец. — У меня хватает денег, и я сыт всем по горло. Мое ранчо в Нью-Мехико…

— И все, Бент? Только это?

Он не спешил с ответом. Наконец покачал головой.

— Нет. Вы заставляете меня поверить вам мои истинные мысли. Совсем уйти на покой я бы не хотел. — Снова та же признательная улыбка. — Я адвокат. Хотел бы убедиться, насколько я в этом деле хорош.

— Вы будете хороши в любом деле, за что ни возьметесь.

— Но мне всегда оставалась бы рыбалка, — продолжал губернатор, как будто не заметив ее слов. — И я бы постарался, чтобы на нее оставалось время. — Он помолчал. — И раз уж я вам тут рисую утопические картины, то рядом со мной были бы вы.

Все ее существо затопила теплая волна.

— Это предложение?

Без раздумья:

— Да.

— Тогда, — не спеша ответила Бет, — я его с радостью принимаю.

Нат подошел к дверям трейлера, потом спустился по ступенькам на площадь и уставился на огромное несчастное здание.

Пока Патти не заговорила, он не замечал, что она идет за ним.

— Что за люди, — заметила Патти.

Нат взглянул на густую толпу за барьерами.

— Таймс-сквер под Рождество, — сказал он. Голос его дрожал от гнева. — Проклятые гиены. Мы могли бы публично поджаривать людей на вертеле и загребать миллионы на продаже билетов.

Патти молчала.

— Мы все виноваты, — продолжал Нат. — Это главное. Я рад, что Берт не узнал об этом.

— Спасибо. — И через минуту: — Но не забудьте, что в этом не только ваша вина. И моего отца тоже. В этом виноваты все, не только вы. Понимаете?

Нату удалось улыбнуться.

— Вы умеете внушить оптимизм.

В отличие от Зиб. Та, как это сегодня модно, предпочитала все видеть в черном свете. Еще одна характерная черта людей большого города, которая ему не нравится: твердое убеждение, что ничто не таково, как кажется. Человек никогда не бывает «за», только «против», и постоянная поза «меня никому не одурачить», которая, как изгородь из колючей проволоки, должна компенсировать внутреннюю неуверенность. И все для того, чтобы казалось, что человек принадлежит к интеллектуальной элите. Элите — возможно, но интеллектуальной — тут уж позвольте…

— Что станет с теми людьми, Нат? — В голосе Патти чувствовалось напряжение. — Неужели они…

— Наверх прокладывают шланги, — ответил Нат, — с этажа на этаж. Каждый шаг дается с боем. Нужно одолеть сто двадцать пять этажей…

— Но я так и не понимаю, что там горит?

— Все. Некоторые помещения уже сданы. Мебель, ковры, внутренние двери, бумага, — все это вспыхивает первым. От этого температура поднимается и достигает точки, когда горят краска и плитка и растекается обшивка, и от этого температура возрастает еще больше, пока не загораются такие вещества, о которых человек никогда и не думал, что они горючи. — Нат вздохнул: — Я не специалист по части пожаров, но все выглядит примерно так.

— Что, если бы все это произошло, когда Башня уже была бы в эксплуатации? — продолжала Патти. — Ведь там были бы тысячи людей. — И добавила: — Хотя дело не в количестве, да? Будь там только один человек, все равно это была бы трагедия.

«Посреди собственной беды, посреди горя от смерти отца, — сказал себе Нат, — она еще может думать о других. Но, возможно, это именно потому, что у нее умер отец, — несчастье сближает людей».

— Что вы будете делать, Нат?

Вопрос застал его врасплох.

— Я как раз об этом и думаю.

— Я имею в виду не сейчас, — голос Патти звучал теперь нежно, — а когда все это будет позади.

Нат молча покачал головой.

— Снова займетесь архитектурой?

До этого момента он не задумывался, но ответил твердо и решительно:

— Думаю, нет.. — Пауза. — Как раз сегодня утром Колдуэлл говорил о Фаросе, маяке, который стоял в устье Нила. «Он стоял там тысячу лет», — сказал Бен Колдуэлл. То же самое он думал об этом здании. — Нат покачал головой. — Как это называется? Человеческая гордыня, вызов богам. В некоторых странах Среднего Востока ни одно здание никогда не завершают полностью. Всегда оставляют несколько кирпичей или реек, — он улыбнулся Патти, — потому что совершенное произведение подобно богохульству. Человек должен стремиться к совершенству, но никогда его не достигнуть.

— Это мне нравится, — сказала Патти.

— Я не уверен, нравится ли мне это, но хотя бы понимаю. Когда-то мне кто-то сказал, что неплохо, если человек пару раз получит по шапке… — Он задумался. — Идемте внутрь.

— Вы что-то придумали?

— Нет, — Нат колебался. — Но, как и вы, я не умею стоять в стороне.

Тут ему в голову пришла новая мысль.

— Что, если бы вы не были дочерью Берта, но замужем за кем-то, имеющим отношение к Башне?

— То есть за вами? — Хрупкая, твердая, готовая взглянуть в лицо любой возможности. — Была бы я сейчас здесь? — Патти решительно кивнула. — Была бы. Старалась бы не мешать, но была бы рядом.

— Я тоже так думал, — ответил Нат и удивился неожиданной радости, которую вызвало в нем это признание.

В трейлере у рации сидел один из командиров пожарных. Слышен был только его голос:

— А вы не можете определить, как далеко тянется пожар над вами?

Голос, отвечавший ему, был хриплым от усталости:

— Я же вам говорю, что нет!

Командир с яростью прокричал:

— А под вами?

Тишина.

— Тед! Говорите же! Что творится под вами?

Голос, наконец, отозвался снова; на этот раз в нем прорывалась истерика:

— Что все это значит, мы что, играем в вопросы и ответы? Мы идем вниз. Если прорвемся, то расскажу, что там за пожар, ясно? Сейчас мы на пятидесятом этаже…

— А если внутрь? — спросил командир. — Туда нельзя? Вы могли бы высадить двери…

— Эти проклятые двери раскалились настолько, что к ним не притронуться. Вот такие дела внутри. Говорю вам, мы идем вниз. Другого пути нет.

Браун взял микрофон:

— Говорит Тим Браун, — сказал он. — Желаю удачи.

— Спасибо.

— Мы на связи, если понадобится.

— Ладно. — И в сторону: — Давай пошевеливайся.

Рация щелкнула и умолкла.

Оба командира замерли, глядя в пустоту. Патти заметила, что губы Тима Брауна беззвучно шевелятся. Молится? Гиддингс, сморщившись, гневно сверкал глазами. Взглянул на Ната и тихонько, почти незаметно покачал головой. Нат также незаметно кивнул. Патти закрыла глаза.

«Это невозможно», — подумала она, но знала, что возможно. Это не сон, не ночной кошмар. Не будет внезапного пробуждения, не будет внезапного облегчения, что ужас исчез с лучами рассвета. Ей захотелось отвернуться и бежать прочь. Куда? К отцу? Как бежала к нему сегодня днем за утешением, за помощью, за сочувствием? Но отец…

Переносная рация в руке Брауна вдруг ожила, из нее вырвался сдавленный вопль, потом еще один. Потом наступила милосердная тишина. В трейлере не раздавалось ни звука.

Первым разорвал оцепенение Браун. Подошел к чертежному столу, осторожно поставил на него рацию и выключил ее. Ни на кого не смотрел. Потом медленно, монотонно начал проклинать всех и вся.

Паола Рамсей подошла к двум креслам в укромном уголке банкетного зала.

— Простите, что помешала, — сказала она, — но то, что происходит за вашей спиной… — Она покачала головой. — Я, конечно, старомодна…

Губернатор кивнул. Его лицо было невозмутимо.

— Не считая Поля Норриса и Гровера, — сказал он, — все до сих пор держались отлично. Что же теперь?

— Кэрри Уайкофф произносит речь.

Губернатор вскинул голову. Голос слышал, но не мог разобрать слова. Однако тон, высокий, визгливый, почти истерический говорил достаточно.

— Вероятно, заявляет, что нужно найти виновного и обещает, что займется этим.

Паола Рамсей улыбнулась:

— Прямо в яблочко, Бент.

— Через несколько минут, — продолжал губернатор, — Кэрри возглавит делегацию, которая явится требовать активных действий. Бог мой, сколько подобных делегаций я уже выслушал?

— Люди, — сказала Паола, — облепили бар. Какой-то официант сидит один-одинешенек в углу и пьет из горлышка…

Губернатор подумал, не тот ли это, у которого трое детей. Вздохнул и встал.

— Что, по-вашему, я могу сделать, Паола?

Паола ласково улыбнулась.

— Я, как Кэрри Уайкофф, Бент. Думаю, что-то надо предпринять, но не знаю что. — И, помолчав, добавила: — И поэтому надеюсь на вас.

— Мне это льстит. — Губернатор грустно, иронично улыбнулся. Улыбнулся сам себе и всей этой ситуации. — Одного персонажа Марка Твена намазали дегтем, вываляли в перьях и вынесли из города на шесте. — Улыбка стала шире. — А он говорит, что если бы не великая для него честь, он лучше шел бы пешком. А я бы лучше сидел здесь. — Он взглянул на Бет. — Но попробую.

Прошел мимо запертых противопожарных дверей, где лежало прикрытое белой скатертью тело Говарда Фрэзи, у которого стоял генеральный секретарь, уставившийся в неподвижные останки. Он медленно, торжественно перекрестил их и, увидев губернатора, чуть виновато улыбнулся.

— Со своих студенческих лет, — сказал генеральный секретарь, — я горжусь тем, что я атеист. Но сейчас начинаю сознавать, что детская вера так легко не умирает. Это любопытно, да?

— Да нет, Вальтер. По-моему, это скорее достойно зависти.

Генеральный секретарь задумался.

— Я начинаю понимать, что вы, в сущности, очень добрый человек, Бент. Мне только жаль, что я не понял этого раньше.

— А я, — ответил губернатор, — о вас всегда это знал. Просто человеку в нашем положении приходится вести себя сдержанно.

Они улыбнулись друг другу.

— У нас дома, — продолжал генеральный секретарь, — где альпинизм — любимый вид спорта, при восхождении участники для безопасности пользуются страховым тросом. И отсюда поговорка: «Каждый, кто на тросе — наш человек!» Это грустно, вам не кажется, что люди узнают друг друга только в критических ситуациях? — И, после небольшой паузы. — Я могу быть чем-нибудь полезен?

— Молитесь, — ответил губернатор без всякой иронии.

— Я так и делаю. И буду продолжать. — И потом снова пауза, и после нее вежливые, учтивые, искренние слова: — Но если могу помочь чем-то еще, Бент…

— Я обращусь к вам, — ответил губернатор и думал об этом всерьез.

Он вышел на середину зала и огляделся.

Паола не преувеличивала. В баре кипели страсти, в центре зала ораторствовал Кэрри Уайкофф. Действительно, тот официант с тремя детьми сидел один-одинешенек в углу и хлестал бурбон из горлышка. В другом углу из транзистора неслась музыка и несколько молодых людей кружились и извивались в такт ей.

Из-под решетки кондиционера уже проникал дым, он еще не душил, но его едкий запах уже висел в воздухе.

Губернатор закашлялся.

Мэр Рамсей, стоявший рядом, сказал:

— Господи, вы только посмотрите!

Одна из танцующих уже вошла в транс. Одним движением стянула через голову платье и отбросила его в сторону. На ней были только трусики-бикини, без бюстгальтера. Пышные груди подпрыгивали в такт каждому движению.

— Когда я учился в университете, нечто подобное вызвало бы сенсацию, — сказал губернатор. — Нашей компании это бы очень понравилось. — Он рассмеялся. — И мне, конечно, тоже.

Тут к ним подошел сенатор Петерс.

— Здесь становится жарко, — сказал он, — во всех смыслах этого слова.

К ним присоединился Бен Колдуэлл. Его лицо было непроницаемо.

— Дыму все больше, — сказал он. — Пока мы не разбили окна, система была более-менее герметичной. Теперь… — он покачал головой и слегка улыбнулся, давая понять, что понимает — другого выхода не было. — Я все еще жду новых идей от Ната Вильсона.

Кэрри Уайкофф вдруг выкрикнул нечто невразумительное и погрозил поднятым кулаком.

— Черт вас всех побери, вы что, все обалдели? — Он бросил испепеляющий взгляд на группку вокруг губернатора. — Старые дураки, собравшиеся на файф-о-клок! Неужели вы не понимаете, что происходит?

Искушение ответить в том же тоне, начать кричать, жестикулировать, делать выпады, пока все до последнего не утратят здравый разум, было очень сильным, но губернатор с ним справился.

— Я прекрасно понимаю, что у вас сдали нервы, Кэрри, — сказал он. — Что если вам затаить дыхание, сколько выдержите? Это почти всегда помогает.

Кэрри с трудом сдержал себя. За ним собралась кучка людей.

Губернатор узнавал некоторое лица. Все внимательно следили за ним.

— До сих пор мы вас слушали, — сказал Кэрри. Он уже немного успокоился. — Вели себя как образцовые мальчики и девочки.

— Все, — подтвердил губернатор, — кроме Поля Норриса и Гровера Фрэзи. Те тоже хотели хоть что-то предпринять. Результаты вам известны. Вы имеете в виду нечто подобное, Кэрри? — Голос его звучал холодно и твердо. — Если да, — пожарные двери за вами. Они не заперты.

Кэрри молчал, тяжело переводя дыхание.

— Есть еще одна альтернатива, — продолжал губернатор. — Если уж речь зашла о выбитых окнах. Можете прыгать.

Кто-то из кучки, стоявшей за Кэрри, выкрикнул:

— Но ведь должен быть какой-то выход, черт возьми! Не можем же мы погибать, как крысы в ловушке!

— А эта дурацкая идея с тросом на башню Торгового центра! — закричал Кэрри. — Это был просто перевод времени! И ничего другого! Все прекрасно знали, что ничего не выйдет!

Раздался одобрительный ропот. Губернатор подождал, пока он не стих. «Эти лица, — подумал он, — уже утратили проблески воспитания и ума, это лицо толпы, которая собирается забрасывать камнями. Бессильный страх и напряжение требуют выхода».

— Я не отвергаю любые идеи, — сказал губернатор. — Любого из вас. Думаете, мне эта ситуация нравится?

Громкая танцевальная музыка неожиданно смолкла. Полуголая девушка кружилась дальше, забывшись в экстазе, но остальные обернулись и прислушались к спору.

Губернатор повысил голос.

— Я не буду долго говорить. Не о чем. Мы здесь все вместе…

— Кто в этом виноват? — закричал Кэрри. — Я хочу это знать!

— Я не знаю, — ответил губернатор. — Возможно, это знают наши люди внизу, но не я. Разве что, — он сделал паузу, — разве что в этом есть наша общая вина, потому что мы оторвались от корней и утратили контакт с реальностью.

— Это все отговорки, — крикнул Кэрри.

Губернатор только кивнул. Теперь уже ничто не могло вывести его из себя, он оставался презрительно спокоен.

— Называйте это как угодно, Кэрри, — ответил он. — Я не собираюсь с вами спорить.

Другой, спокойный голос спросил:

— Как, по-вашему, обстоят дела, губернатор?

— Неважно. — Губернатор взглянул говорившему в лицо. — Я не собираюсь водить вас за нос. Это бессмысленно. Все еще работает телефонная связь. Внизу знают наше положение. Можете посмотреть на площадь и увидите машины, шланги, которых там уже как спагетти на тарелке; все пожарные — в Башне. Все, что можно сделать, делается. — Он развел руками. — Дела неважны, но не безнадежны — пока.

Он обвел взглядом комнату и ждал вопросов. Тишина.

— Если что-то изменится, — продолжал он, — вы будете в курсе, я обещаю. Это чертовски слабое утешение, я знаю, но больше ничего предложить не могу. — Он повернулся и пошел обратно в свой укромный угол, мимо трупа, прикрытого скатертью, не удостоив его даже взглядом.

Бет ждала его там с Паолой Рамсей.

— Мы слышали, — сказала она. Ласково улыбнулась. — Вы прекрасно справились, Бент.

— В следующий раз, — ответил губернатор, — это будет потруднее.

Он чувствовал себя старым и усталым и спрашивал себя, не готовится ли подсознательно к концу. С усилием собрался.

— И это будет уже скоро. Паника наступает волнами, и каждая следующая волна сильнее предыдущей.

Да, единственное, что оставалось, — это ждать.

За плечами сержанта Оливера были двадцать лет службы в Береговой охране. Он служил в береговых экипажах и на катерах, в тропических водах и в арктических ледовых морях.

Помогал спасать людей из воды, покрытой горящей нефтью, и с палуб гибнущих судов; нередко они не доживали до спасения.

Большой и жестокий жизненный опыт говорил ему, что в некоторых случаях спасение невозможно. Но часть его «я» упорно не желала в это верить, и все у него внутри восставало против возможности поражения.

Когда он стоял, могучий и беспомощный, на крыше небоскреба Торгового центра и, не отрываясь, смотрел через пропасть на ряд выбитых окон банкетного зала, таких близких и безнадежно недосягаемых, его охватило отчаянное чувство собственного бессилия.

Кронски устало спросил:

— Ну что, попробуем еще раз? — И, не получив ответа: — Запасной гарпун у нас есть, может стрельнем еще разок?

— Нет, — чуть помедлив, сказал его начальник. «Напрасная трата времени», — подумал он, и это было ему не по душе.

Еще минуту он стоял неподвижно и смотрел через пропасть. Там, наверху — люди. Он видел их. И видел дым.

Огонь и шторм — всю его сознательную жизнь они были его врагами. Он сражался с ними, защищал от них, иногда побеждал, иногда проигрывал, но всегда ему удавалось схватиться с ними лицом к лицу. Но здесь…

Он включил переносную рацию:

— Говорит Оливер. Вызываю трейлер.

Тут же отозвался голос Ната:

— Трейлер слушает.

— Нет смысла продолжать, — разочарованно сказал Оливер. — Слишком далеко, к тому же мешает ветер.

— Понимаю. — Нат отчаянно старался справиться с голосом. — «Очередная провалившаяся затея. Думай! Думай, черт тебя побери, думай!!!»

— Надо закругляться, — продолжал сержант.

Нат в одной руке держал рацию, другой медленно постукивал по чертежной доске. — Подождите немного, сержант. Дайте мне подумать. — Последняя просьба, последняя надежда.

В трейлере стояла тишина. Браун, командир части, Гиддингс и Патти молчали. «Хватит ломать комедию и дурачить окружающих», — сказал себе Нат. Он был сам себе противен.

Но в голове его что-то уже зрело, если бы только удалось поймать эту мысль, — черт, что же, собственно, у него мелькнуло?

«Очередная затея провалилась, — вспомнил он вдруг. — Вот в чем дело. Очередная идея — а что, если две идеи соединить в одну?» Он сказал в микрофон:

— У нас тут были вертолеты, сержант, — Нат старался говорить не спеша, одновременно еще раз все обдумывая. — Они не нашли места для посадки, поэтому не смогли ничем помочь. А что если отправить их к вам, чтобы они забрали вас вместе с пушкой и доставили так близко к Башне, чтобы можно было попасть гарпуном в окно? Потом линь можно натянуть обратно на крышу Торгового центра и продолжать, как договорились? — Он помолчал. — Так получится? Есть какая-то надежда?

Последовала пауза. Потом послышалось удивленное:

— Ну, держите меня!

Сержант вдруг осклабился и чувство беспомощности тут же слетело с его плеч.

— Не вижу причин, почему бы могло не получиться. Вызывайте свою тарахтелку.

Он взглянул на Кронски.

— Нам предстоит воздушная прогулка, парень. Как бы не укачало!

Губернатора вызвали из его убежища в уголке. Он услышал в трубке голос Ната.

— Вы считаете, получится? — спросил губернатор.

— Очень может быть. — Нат старательно подавлял свой энтузиазм. — Вертолет может зависнуть на месте, так что ребятам из Береговой охраны можно будет стрелять почти горизонтально. Вам придется освободить большую часть зала, чтобы кто-нибудь не пострадал. — И добавил: — Возможно, придется сделать несколько попыток, но это не проблема.

«По крайней мере, я надеюсь», — подумал он.

— Постараемся освободить часть зала, — ответил губернатор. — И поставим там мужчин, чтобы ловили линь. А потом?

— Привяжите его к какой-нибудь прочной конструкции, — продолжал Нат. — Когда потянут линь назад к Торговому центру, нагрузка будет очень велика. Я буду на связи по рации с Оливером, сержантом Береговой охраны, и по телефону — с вами. Так мы сможем координировать наши действия.

Он передохнул.

— Когда ведущий линь будет на крыше Торгового центра, к нему прикрепят прочный спасательный трос. И тогда ваши парни могут начинать тащить. — Он снова сделал паузу. — Но только по команде.

— Понимаю, — ответил губернатор и улыбнулся. — Это ваша идея?

— Я же вам обещал, что что-нибудь придумаю. — Нат замялся. — Только вот до этого нужно было додуматься раньше.

Губернатор рассмеялся:

— Я уже многие годы ищу какого-нибудь малолетнего ребенка, который, благодаря своему неиспорченному глазу, тыкал бы меня носом в очевидные вещи. — Продолжая улыбаться, он повернулся к Бет. — Но бывают моменты, когда и мне удается их заметить с первого взгляда. Слава Богу. — И уже другим тоном продолжал: — Как обстоят дела с огнем?

— Неважно. — В этом слове звучала неотвратимость.

— А те двое, на другой лестнице, что с ними? — спросил губернатор.

У Ната в ушах прозвучали те крики, которые долетели к ним по радио. «Это была моя идея, послать их наверх по лестницам», — подумал он, но при этом осознавал, что при необходимости послал бы их снова, потому что это давало возможность, от которой нельзя было отказываться.

— Им не повезло, — сказал он.

Губернатор увидел, как Бет закрыла глаза, и негромко сказал:

— Как и Гроверу Фрэзи. Он пытался спуститься по лестнице. — Голос его внезапно сорвался: — Кто же будет следующим? — И тут же быстро добавил: — Забудьте об этом. — И устало замолчал.

Пилот вертолета сказал:

— Попытаемся. — Потом пожал плечами: — Как близко подберемся, не знаю. Когда приближаешься к такой махине, то ветер… — он покачал головой, — дует со всех сторон сразу. Понимаете, что я хочу, сказать?

Лицо сержанта было непроницаемо.

— Поймите, — продолжал пилот, — я не хочу преувеличивать трудности, но если мы туда врежемся, то ничем хорошим это не кончится, ясно?

Кивок головы подтвердил, что информация принята к сведению, но выражение лица Оливера не изменилось.

— Знаете место у Адских Ворот? — спросил пилот. — Там, где воды Саунда сливаются с Гарлем-ривер, где сплошные водовороты?

— Адские Ворота я знаю, — ответил сержант. Он неоднократно был свидетелем, как у Адских Ворот небольшие лодки, попадающие во власть течения, отказывались повиноваться хозяевам и налетали на опору моста или стен — ку набережной.

— То же самое творит ветер вокруг этой чертовой Башни, — продолжал пилот. И потом: — Я только хочу сказать, что попытаемся, но больше ничего обещать не могу.

— Все в порядке, — ответил сержант. — Кронски, залезайте.

— Премного благодарен, — ответил Кронски.

Нат стоял в дверях трейлера и смотрел вверх. Пока ничего. Ожидание хуже всего, — кто это сказал? Но это правда, хотя раньше Нат так не считал.

Человеку приходит в голову идея, он ее реализует и потом должен ждать и надеяться, потому что не остается ничего другого.

— Получится, — сказала Патти и улыбнулась. — Должно получиться.

От выбитых окон в банкетном зале стало немного прохладней, хотя приток дыма из решетки кондиционера, как некоторые с беспокойством заметили, тоже усилился.

— Простейшая взаимозависимость, — снова и снова объяснял Бен Колдуэлл. — Пока это было более-менее замкнутое пространство, приток воздуха с дымом был ограничен. Теперь, когда окна выбиты и работают как вытяжка… — он развел руками и пожал плечами.

Генри Тимме, президент телевизионной компании, заявил:

— Значит, нам не следовало выбивать стекла. — Голос его звучал самоуверенно, решительно и критически. — Шанс, что им удастся доставить сюда линь, был слишком мал.

Колдуэлл только заметил на это:

— Задним умом… — и отвернулся.

Он был архитектором, автором многих проектов, и, по его мнению, в жизни не проходило исправление ошибок задним числом. Ему было отвратительно само слово «компромисс», но в то же время он понимал, что без них предпринимательство было бы просто невозможно. Приходилось выбирать между надеждой, что удастся попасть в окно гарпуном с крыши Торгового центра, и уверенностью, что в помещение станет поступать больше дыма. Решение этого вопроса Колдуэлл с радостью предоставил остальным. Ему это было совершенно безразлично.

Он полагал, что большинство людей в зале все еще сохраняет надежду на спасение. Он — нет. Он привык смотреть неопровержимым фактам в лицо. Стараться не принимать их в расчет было пустым занятием. До какой степени будет повреждено здание, он не мог даже представить, но еще задолго до того, как оно окончательно погибнет, все в этом зале уже будут мертвы. С этим он давно смирился. И его ничто не волновало, потому что большая часть его личности уже была мертва.

Башня была его детищем, его видением, его волшебным сном. И теперь она погибала.

На чьи плечи ложится главная вина, у него не было сомнений. Но это его не слишком интересовало. Какая разница, чья рука выковала молот, изуродовавший Пьету? Да, общество, возможно, захочет отомстить, но великое творение уже ничем не вернуть.

В Нью-Йорке, в Лос-Анджелесе, в Чикаго, в Питтсбурге и в дюжине других меньших городов он оставил по себе памятники, которые будут стоять еще долго после того, как его не станет. Но это здание было его шедевром, и теперь уже ничто не может его спасти; озарения, расчеты, компромиссы, работа, любовь, кровь и пот творчества — все зря.

Когда утром этого дня он стоял в своем кабинете перед грудой извещений на изменения, валявшихся на столе, вызвав Ната, — было ли у него тогда предчувствие беды? Трудно сказать: прозрения всегда подозрительны. Ну что же. Беда не заставила себя ждать.

Тут к нему подошел сенатор Петерс, продолжавший как ни в чем не бывало улыбаться.

— Погрузились в мечты, — спросил он. — Есть идеи?

— Весьма сожалею, но что касается идей, ничем не могу помочь.

— Вы это говорите так, как будто извиняетесь за промах.

Улыбка Колдуэлла стала виноватой:

— За этот промах, боюсь, некому будет прощать.

— И я так думаю. — Сенатор помолчал. — Но, кажется, вас это не волнует.

— А вас?

— Знаете, — ответил сенатор, — я уже некоторое время пытаюсь найти ответ. Но не совсем в нем уверен. — Он сокрушенно махнул рукой. — Я, разумеется, не хочу сказать, что не испытываю страха перед смертью. Нет, я имею в виду нечто совсем иное.

— Например? — Колдуэлл невольно заинтересовался. — Некую веру?

Сенатор улыбнулся.

— Не в обычном смысле слова. Я всегда был язычником. Нет… — он покачал головой, — это связано со всем моим жизненным опытом, что некоторых вещей нельзя избежать, некоторые битвы нельзя выиграть, с некоторыми приговорами человек должен смириться…

— Одним словом, — заметил Колдуэлл, — с политикой? С искусством возможного?

Сенатор кивнул.

— Нас формируют наши дела. — Он улыбнулся. — Бент не сможет избавиться от командирских привычек, даже если захочет. Он, как отставной пилот, который сам не свой оттого, что за штурвалом сидит кто-то другой.

Чем дальше, тем интереснее.

— А Поль Норрис? — спросил Колдуэлл. — Гровер Фрэзи? Как вы объясните их поведение?

Сенатор улыбнулся.

— О Поле Норрисе я вам расскажу одну историю. Во время учебы в университете он занимал чудную квартиру в колледже Адамса. Из окон его спальни открывался вид прямо на колокольню католического костела. Однажды кому-то из нас пришла в голову идея, к которой присоединился и Поль. Мы поставили у него штатив, прикрепили к нему пневматическую винтовку, навели ее на колокольню, и когда в полночь колокол пробил двенадцать, мы нажали на спуск и прозвучал тринадцатый удар.

Колдуэлл улыбался и кивал. В душе он вернулся на сорок лет назад в годы своей буйной молодости.

— И что дальше?

— На следующую ночь мы это повторили, — продолжал сенатор. — Несколько католиков, живших в колледже Адамса, придя на мессу, принесли новость, которая святого отца изрядно вывела из равновесия. Пошли слухи о привидениях. — Сенатор задумался. — На третью ночь приехал епископ из Бостона, чтобы проверить все самому. Мы не обманули его ожиданий. Часы пробили тринадцать. Потом мы убрали штатив и спрятали винтовку.

Колдуэлл, который все еще улыбался, спросил:

— Ну, а что было с Полем Норрисом?

Сенатор покачал головой.

— Он собирался все это продолжать. Ночь за ночью. Не мог понять, что будет лучше, если все оставим, как есть, — если это останется загадкой. Среди прочих недостатков Поля было и то, что он был глуп, а я не люблю тратить время на споры с глупцами. — Он опять помолчал. — Хотя видит Бог, что политик никогда не может надеяться, что сумеет этого избежать.

Колдуэлл ответил:

— Вы сказали, что смиряетесь с этим отчасти потому, что некоторых вещей избежать просто нельзя, что с некоторыми явлениями нужно просто смириться. Ну, а как с остальными?

— Знаете, — неторопливо ответил сенатор, — у меня какое-то смутное ощущение, что это к лучшему. Почему — не спрашивайте, у меня нет никакого разумного объяснения. — И после короткого раздумья спросил: — Помните, когда в Афинах дела были плохи, царь должен был умереть? Отец Тезея бросился со скалы, потому что черные паруса Тезеевой ладьи были приняты за сигнал неудачи. — Он виновато улыбнулся. — Может быть, мы — просто огромная жертва? Смешная мысль, да?

— Чтобы умилостивить богов за наши прегрешения?

Улыбка на лице сенатора медленно погасла.

— Но вы упрямы, а?

— Если вы имеете в виду, — резко ответил Колдуэлл, — мировые проблемы, проблемы нашей страны, бедности, бездомных и тому подобное — что у меня с этим общего? Я здесь решительно ни при чем.

— Это удобная позиция.

Жест Колдуэлла охватил весь зал.

— И за их проблемы я тоже не отвечаю. Правда, теперь это и мои проблемы тоже.

Сенатор молчал.

— Если вы думаете, — продолжал Колдуэлл, — что раз я проектировал это здание, то отвечаю за его дефекты, то я решительно против. Проект был и остается хорошим. Не знаю всех причин происшедшего, которые привели к тому, что случилось, но мой проект здесь ни при чем.

— По-моему, вашей репутации ничто не угрожает, — сказал сенатор. — А это важнее всего, не так ли?

Колдуэлл внимательно посмотрел сенатору в лицо, пытаясь найти там следы иронии. Не нашел. Ему немного полегчало.

— Вы меня спрашивали, — продолжал сенатор, — чем объяснить поведение Гровера Фрэзи. Я думаю, можно объяснить всего двумя словами: панический страх. — И он обвел взглядом зал.

В противоположном углу уже снова гремел из транзистора твердый ритм рока. Почти нагая девушка продолжала извиваться. Глаза ее были закрыты, движения полны эротизма; она была далеко отсюда. В другом углу пестрая группка людей что-то пела. Сенатор внимательно прислушался.

— То ли это «Боевая песня республики», — сказал он, — то ли «Вперед, братья, под знаменем Христа». Мои старые уши уже не могут их различить.

У бара совещались три духовных пастыря, которые участвовали в торжестве на площади: раввин, католический и протестантский священники.

— Я знаю очень актуальную тему для проповеди, — сказал сенатор. — Об избавлении из печи огненной. Навуходоносор был бы в восторге, вам не кажется?

Колдуэлл неожиданно заметил:

— Ну ладно. Видимо, мне придется допустить, что есть и моя вина. Не только, но в том числе.

Сенатор спрятал усмешку.

— В эти минуты это уже неважно, не так ли? — осторожно спросил он.

— Важно, особенно мне.

— А, — сказал сенатор, — это другое дело.

— В проекте нет никаких просчетов.

— Я в этом убежден.

— Но другое дело — исполнение. Там начинаются все проблемы. Как только человек передает свое детище в чужие руки, он теряет на него всякое влияние.

— Вероятно, это мучительное ощущение, — спросил сенатор, — когда человек отдает в чужие руки то, что стоило ему столько пота и крови?

Наступила долгая пауза.

— В своем роде, — неторопливо ответил Колдуэлл, — вы очень умный человек. И понимающий. Мне уже лучше. Я чувствую себя чище. Благодарю вас. — Он хотел отвернуться и уйти.

— К какой группе вы присоединитесь, — спросил сенатор, перестав скрывать усмешку, — к танцующим, поющим или к тем, кто молится?

Узкие плечи Колдуэлла облегченно распрямились. Он полуобернулся и совсем непринужденно улыбнулся.

— Возможно, я попробую все по очереди.

— Отлично, — ответил сенатор. И снова направился в канцелярию. — А теперь, целитель, попробуй исцелить самого себя.

Из канцелярии вышел губернатор. Его лицо оставалось непроницаемым.

— Пойдемте, Джейк, — сказал он. — Думаю, у нас есть хорошие новости. — Он помолчал. — Но если сорвется и эта попытка, то начнется настоящая паника. Возможно, она нас ожидает в любом случае. — Он снова помолчал. — Традиционная схватка у спасательных шлюпок.

Губернатор нашел стул и взобрался на него. Повысил голос.

— Я обещал вам, что если будут новости, я вам все сообщу. Теперь я хотел бы попросить вашего внимания.

Пение смолкло. Кто-то уменьшил громкость транзистора. В помещении все стихло.

— Сейчас начнется новая попытка перебросить к нам спасательный трос, — сказал губернатор. — На этот раз…

— Новые бредни! — В пронзительном голосе Кэрри Уайкоффа ярость смешалась со страхом. — Очередная успокоительная пилюля!

— На этот раз, — сказал губернатор перекрывая голос Кэрри Уайкоффа, — они попытаются выстрелить гарпун с вертолета. — Он сделал паузу. — Всю эту сторону помещения нужно освободить, чтобы никто не пострадал.

Кивком он подозвал к себе шефа пожарной охраны.

— Поставьте здесь двух-трех мужчин, которые будут ловить линь, если он пролетит в окно. Тогда…

— Что? — выкрикнул Кэрри. — Хотите сказать, если пролетит? А вы ведь прекрасно знаете, что этого не будет. — Слова вырывались из него так быстро, что одно обгоняло другое. — Все это время вы скрываете правду, решаете все сами, делаете все по-своему… — он глубоко вздохнул и содрогнулся. — Мы здесь в ловушке! С самого начала нас обманывают! Как всегда! Вы, как всегда, ведете нечестную игру!

Из толпы за спиной Кэрри Уайкоффа раздалось тихое, злое ворчание.

— Только потише, Кэрри, — сказал Боб Рамсей, который протолкался через толпу и теперь высился над Кэрри Уайкоффом. — Потише, я вам говорю, мы сделали все, что могли, а теперь…

— Черта лысого вы делали! Эту херню оставьте для своих избирателей, но не для нас. Мы — здесь — сейчас — погибаем, ясно вам? А кто в этом виноват? Я хочу знать! Кто?

— Боюсь, что каждый из нас не без греха. — Голос сенатора Петерса перекрыл его визг и привлек общее внимание.

Сенатор остановился напротив Уайкоффа и выдержал паузу.

— Сколько я вас знаю, Кэрри, у вас всегда было вопросов больше, чем крыс на помойке. Но чертовски редко вы могли найти на них ответ, только поднимали крик. Вам осталось только обмочить штаны, потому что все остальные дурацкие реакции вы уже продемонстрировали.

Кэрри задохнулся от ярости:

— Вы не смеете так со мной разговаривать!

— Объясните мне, почему? — Сенатор усмехнулся. Эту усмешку нельзя было назвать приятной. — По вашим меркам я старик, но пусть это вам не мешает, если вы собираетесь пустить в ход кулаки. В тех краях, где я вырос, с таким слабаком, как вы, справился бы и ребенок.

Кэрри умолк в нерешительности.

— А вы, остальные, — продолжал сенатор, — осадите назад. Губернатор хочет объяснить вам, что нужно делать, так слушайте, черт вас возьми!

Губернатор вдруг рассмеялся.

— Я все уже сказал, — ответил он. Показал рукой: — Взгляните!

Все обернулись. Со стороны выбитых окон приближался вертолет, и раскатистый рев его двигателей с каждой секундой становился все громче.

В вертолете.

«Господи, — говорил себе Кронски, — в этом чудовище можно просидеть всю жизнь и так и не научиться держаться на ногах. Корабли, даже маленькие, даже в штормовом море раскачиваются в каком-то ритме. Но этот вертолет только болтается и подпрыгивает, и как этот чертов сержант представляет, что он, Кронски, умудрится куда-нибудь пропасть, а тем более в те окна, один Бог знает».

И его желудок болтался и подпрыгивал, и Кронски глотал, глотал, глотал слюну и глубоко вдыхал свежий воздух.

Он уже видел в окнах лица, которые смотрели на вертолет, как на чудо.

Пилот взглянул на Кронски. В глазах его был вопрос.

— Ближе, — заорал Кронски, — ближе, черт побери! Он молил Бога, чтобы ему удался первый же выстрел и он мог бы вернуться на твердую землю или хотя бы на твердую крышу Торгового центра.

Пилот кивнул. Шевельнул ручку управления, как будто она была такой хрупкой, что могла сломаться у него в руке.

Башня поплыла в их сторону. Лица внутри стали отчетливей. Качка и вибрация усилились.

— Ближе нельзя, — крикнул пилот. — Стреляй отсюда.

Люди внутри зашевелились, отбежали в сторону. Какой-то огромный детина — это был шеф пожарной охраны — подгонял их, размахивая руками.

Кронски установил пушку и попытался прицелиться. В прицеле мелькали, то сверкающий шпиль башни, то ряды нетронутых окон ниже банкетного зала. Да, ну и в дерьмо же он влип!

Он напряг голос и заорал изо всех сил:

— Какого хрена, ты что, не можешь не дергаться?

Из зала было видно напряженное лицо Кронски, наконец пушка выстрелила. В жутком реве моторов выстрел не был слышен, но тонкую стрелу гарпуна все увидели сразу. Он влетел в окно, ударился о противоположную стену и, сверкая, отлетел на пол.

Шеф пожарной охраны и несколько официантов бросились на него и крепко ухватили гарпун и линь.

Вертолет закачался и начал удаляться, на ходу распуская линь. Кто-то завизжал. Его пример оказался заразительным.

Постовой Шеннон с четырьмя швами под свежей повязкой на лице уже снова стоял с Барнсом у барьеров.

— Мне доводилось читать про такое, — сказал Шеннон, — но мог бы ты поверить, что однажды увидишь это собственными глазами?

Он обвел широким жестом площадь, паутину шлангов, мечущихся пожарных, дым, валивший из разбитых окон на фасаде здания, столб дыма у вершины Башни и высоко в небе — вертолет, казавшийся рядом с гигантским зданием невероятно крохотным.

— Ах ты, ирландская гиена, — сказал Барнс, но в его голосе не было злобы.

— Да, недурной костерок, — сказал Шеннон, — в самом деле. — Он помолчал. — Ну да, Френк, я знаю, что это звучит кровожадно, но это факт. Почему всегда сбегается столько людей? Потому, что этот огромный костер возбуждает, потому что тут попахивает адским пламенем.

— А что ты ощущаешь на месте тяжелой аварии? — спросил Барнс. — Когда всюду вокруг валяются трупы? И лужи крови?

— Ну нет, это совсем иное. То всегда происходит из-за людского безумия. Но здесь — здесь нечто великолепное. Ты только посмотри! Пламя уже достает до половины этого чудовищного домины! Видишь?

— Вижу, — ответил Барнс. И, немного помолчав, добавил: — Единственное, что приходит мне в голову, это «Готтердаммерунг».

— Выражайся по-английски, ты, черная рожа.

— Пожар Валгаллы, — ответил Барнс, — царства богов, которое превратилось в пепел.

Шеннон промолчал и, не отрываясь, глядел вверх.

— Это жутко, — наконец сказал он, — но великолепно.

Нат, прижимая телефонную трубку плечом и, держа в руках рацию, сказал, ни к кому в трейлере не обращаясь:

— Пока все идет хорошо. Там, наверху, поймали линь и привязали его. Вертолет возвращается на крышу Торгового центра.

Тим Браун воскликнул:

— Слава Богу! — Вынул полупустую пачку сигарет, посмотрел на нее и, внезапно решившись, швырнул ее всю в корзину для мусора. — В жизни не будет лучшего повода бросить это к черту, — сказал он.

Патти сидела, молчала и слушала. Теперь она радостно улыбнулась.

Гиддингс сказал:

— Первая половина битвы выиграна. Теперь вторая…

— Вы правы, — подтвердил Нат и вдруг не выдержал: — Но если бы мы не выиграли первую, черт вас всех подери, сейчас оставалось бы только сидеть сложа руки. — И снова в трубку: — Да, губернатор?

— Допустим, что все получится, — говорил губернатор, — что будем делать дальше? Мне, к счастью, еще никогда не приходилось пользоваться спасательным поясом, так что не имею никакого понятия. Знаете, ветер и все такое. Безопасно ли это для женщин?

— Нужно просунуть ноги в два отверстия, — сказал Нат. — Человек оказывается как будто в мешке. Достаточно закрыть глаза и крепко держаться. — Он умолк. Потом произнес торжественно и серьезно: — Но вам придется кое-что предусмотреть; кто и в каком порядке поедет и тому подобное…

— Первыми — дамы. Это мы уже решили.

— Мистер губернатор, каждый рейс с крыши Торгового центра и обратно займет какое-то время. Скажем, минуту. У вас около ста человек, возможно, половина из них женщины. Все это займет в лучшем случае около часа, это только переправа женщин, и еще час, пока сможем спасти всех мужчин. Ждать придется долго, и будет лучше, если вы установите очередность…

Тут в канцелярии раздался чей-то голос, и Нат запнулся.

Губернатор сказал:

— Отлично, Джейк. — И потом Нату: — Сенатор Петерс предвидел, что вы скажете. Я боялся, что он принялся вырезать из бумаги фигурки, но он, оказывается, приготовил бумажки с номерами для жеребьевки.

Нат кивнул и улыбнулся.

— Хорошо. — И потом: — Там найдется кому следить за порядком?

— И над этим мы уже работаем. — Губернатор помолчал. — Два часа? Так вы считаете?

— Возможно, и меньше, — ответил Нат, — но ведь все должно идти потихоньку-полегоньку, иначе…

Рация затрещала.

— Оливер вызывает трейлер, — раздался голос. — Мы уже привязали к линю прочный трос. Как только они начнут тянуть, мы будем потравливать, но скажите им, чтобы не спешили. Когда трос развернется полностью, им придется тянуть приличную тяжесть. И к тому же этот чертов ветер!

— Будет сделано, — сказал Нат. — Оставайтесь на связи, сержант.

Он снова заговорил в трубку:

— Все готово, губернатор. Скажите своим людям, пусть начинают тянуть и приготовятся как следует попотеть, пока не кончат. Желаю удачи.

— Спасибо вам, — голос губернатора дрогнул. — Вы останетесь у телефона?

— Останусь. И на рации тоже.

— Помоги вам Бог, — сказал губернатор.

Нат положил трубку на стол и откинулся на спинку. Перехватил взгляд Патти. Она улыбалась.

Тим Браун спросил:

— А конструкция-то выдержит? Если вдруг начнет рушиться, наделает таких бед, каких этот город еще не видел.

— Я думаю, выдержит. Даже если огонь полностью выйдет из-под контроля.

— Ну, дорогой мой, — сказал один из пожарных, — он уже давно вышел. Все, что мы делаем, так же бесполезно, как ведром бороться с приливом. И при этом к тому же теряем людей.

— Значит, вылетят новые окна. И алюминиевая обшивка тоже не выдержит. Но сам каркас не рухнет.

— Вы в этом уверены?

Нат покачал головой.

— Могу только гадать, — сказал он, — и все. — Его мысли ушли в другую сторону. — Когда горит лес, то человек молится, чтобы пошел дождь.

— У нас в Бостоне говорили, — сказал Гиддингс, — «Господь с нами, поможет дождями». Насколько бы нам это помогло? — он повернулся к троим пожарным.

Один из командиров пожал плечами:

— Ну, как-нибудь бы помогло. Там, наверху, — он поднял голову и взглянул на банкетный зал — это дало бы чуть больше времени. — Он помолчал. — Но если туда уже пошел дым… Два часа — это очень долго.

«Время, как всегда, решает все, — подумала Патти. — Время — всеобщая мера всего, его длина, ширина и глубина — решает, будут жить те, кто ждет наверху, или погибнут. А мы, бессильные, стоим вне этого времени», — и ей снова вспомнилось ожидание в больнице возле реанимации.

Подумала, что чувствует сейчас ее мать, но вспомнила, что Мери Макгроу в эту минуту в церкви, где стоит на коленях и молится за душу Берта Макгроу, и верит, что ее молитвы будут хотя бы услышаны, если не выслушаны. Может ли вера передвинуть горы? Возможно, да, возможно, нет. Безусловно, может успокоить и утешить.

«Только я все равно не верю, — подумала Патти, возможно, впервые с истинным сожалением. — Мы отвернулись от старых обычаев, многие из нас, но что мы обрели вместо них?»

Тут она вдруг поняла, что Нат озабоченно смотрит на нее, и повторила свою мысль вслух. Задумалась, поймет ли ее Нат.

— По-моему, не обрели ничего, — ответил Нат. — Мы заменили веру тем, что называем наукой, и выяснили, что знаем слишком мало, чтобы эта замена пошла нам на пользу. Возможно, что никогда не будем знать достаточно для этого.

Патти подумала, что в его глазах, не отрывавшихся от ее лица, сквозит немой вопрос; она соскользнула со стула, подошла и села на угол его стола.

— Не бойтесь за меня. Правда. Мама сказала, что пойдет домой, выпьет чашку крепкого чая и как следует выплачется. Я поступлю так же, но потом.

— После чая? — Нат попытался пошутить.

— Я вообще очень старомодна, — ответила Патти.

Затрещал телефон. Нат взял трубку.

— Да, губернатор?

— Сегодня уже был один инфаркт, — сказал губернатор, — и это подтолкнуло меня кое-что сделать. Я приказал составить список фамилий и адресов всех, кто здесь. Когда будет готов, я его продиктую, чтобы кто-нибудь мог записать… На всякий случай.

— Да, губернатор. — Нат закрыл рукой трубку. — Найдите кого-нибудь, кто умеет стенографировать, — сказал он Брауну.

Патти вскочила с края стола.

— Я могу это сделать.

«Наконец что-то, что я могу сделать, — подумала она, — хоть чем-то помочь». Нат взглянул на нее и одобрительно кивнул.

— У меня хороший почерк, — добавила она.

Нат ответил в трубку:

— Мы готовы принять ваш список в любой момент, губернатор. — Он снова откинулся на спинку и улыбнулся Патти.

— Вы справились, — спокойно сказала Патти. — Вы обещали им что-нибудь придумать и придумали. Я горжусь вами.

— Еще все впереди. Все-все.

— И все равно я горжусь вами. Сколько бы их ни спаслось…

Рация прохрипела:

— Оливер вызывает трейлер. Трос уже там. Я хотел бы быть уверен, что кто-нибудь сумеет завязать узел; лучше всего двойной морской. Если конец отвяжется, когда кто-то будет в пути… — он не договорил.

Нат ответил:

— Там двое пожарных и, вероятно, найдется какой-нибудь бывший скаут. — Он не сумел скрыть охватившее его чувство победы. — Я позабочусь об этом, сержант. Оставайтесь на связи.

Он еще раз связался по телефону с губернатором, слегка улыбаясь мысли, что человек, привыкший решать проблемы восемнадцати миллионов человек, теперь пытается найти умельца, чтобы завязать трос нормальным узлом. Выслушал ответ.

— Спасибо, мистер губернатор, — сказал он и взял рацию. — Они справились с двойным морским. Можете быть спокойны, сержант.

— Тогда скажите им, что пора подтягивать спасательный пояс. Мы здесь наготове.

Его голос звучал поистине триумфально.

Ядро здания, превратившееся в огромную печную трубу, было уже раскалено, как пламя паяльной лампы. Труба неустанно засасывала снизу свежий воздух, который с ураганной скоростью мчался вверх, стремительно расширяясь и превращаясь в адскую печь.

Стальная конструкция каркаса начала раскаляться. Менее стойкие материалы расплавились или испарились. Там, где раскаленный воздух проникал из ядра здания в коридоры, как уже случилось на многих этажах, все моментально вспыхивало, окна из толстого закаленного стекла выдерживали всего несколько мгновений, потом с грохотом рассыпались и обломки летели вниз, обрушиваясь на площадь смертельным дождем.

Алюминиевые панели коробились, обшивка здания осыпалась и обнажала перекрытия и каркас, который был под ней.

Казалось, что огромное здание дрожит и корчится в муках, как гигантское животное, умирающее на глазах у всех.

Тем на земле, чьи глаза были достаточно остры, трос, трепетавший между двумя небоскребами, казался невероятно тонким и утлым, как паутинка. А когда спасательный пояс с первой ношей вынырнул из окна и отправился в головокружительное путешествие к крыше Торгового центра, расположенной гораздо ниже, казалось, что матерчатый мешок и женщина в нем просто висят в воздухе, удерживаемые только верой, что в своей фантастической попытке спасения из геенны огненной он смог противостоять земному притяжению.

Звали ее Хильда Кук, она играла на Бродвее главную роль в мюзикле «Прыгай от радости!».

Ей было двадцать девять, на ней были сапоги, бикини и платье до середины бедер. Теперь оно задралось до подмышек. Длинные красивые ноги, просунутые в штанины спасательного пояса, торчали наружу. Она истерически впилась в матерчатые лямки.

Когда из пустой чаши для пунша ей подали маленький клочок бумаги, она, не веря себе, вытаращила глаза и взвизгнула:

— Это невозможно!.. У меня первый номер!

Жеребьевкой руководил генеральный секретарь.

— Кому-то он должен был достаться, — заметил он. — Поздравляю вас!

Тяжелый трос, по которому двигался спасательный пояс, они протянули в окно и подняли к потолку, где один из пожарных пробил багром дыру до самой стальной балки, к которой и привязали трос.

Это была идея Бена Колдуэлла, руководившего всей операцией.

— Мы должны прикрепить его к потолку, — сказал он, как будто объясняя задачу аудитории не слишком сообразительных молодых архитекторов, — иначе трос ляжет на оконную раму и мы не сможем втащить спасательный пояс внутрь. Если говорить обо мне, то я предпочитаю лезть в него здесь, а не вылезать для этого из окна.

На буксирном тросе, который тоже был привязан к поясу, были трое мужчин. Хильда Кук, покачиваясь в воздухе посреди комнаты, сказала им:

— Только, ради Бога, не спешите! Я готова от страха проглотить язык!

Когда она выехала в окно и оказалась вне здания, ветер заревел в ушах, толстый трос начал раскачиваться и Хильде, разумеется, показалось, что она падает.

Она завизжала, закрыла глаза, потом завизжала снова.

— И в этот момент, дорогие мои, — рассказывала она позднее, — я и обмочилась. Серьезно. И нисколько этого не стыжусь.

Ветер холодил ее ноги, свистел в ушах и трепал ее, как куклу. Раскачивание и рывки продолжались и, чем ближе она была к середине пути, тем размах качки был сильнее.

— Я уже думала, что умру, точно умру. И все равно боялась! Я вопила, чтобы они остановились! Знаете, как в спектакле «Остановите мир, я хочу сойти!» Это было невыносимо. Я с детства терпеть не могла качели и всякие аттракционы!

Возможно, она была в обмороке. Не помнила.

— Следующее, что я подумала, это что я в раю. Вся эта болтанка и завывание ветра прекратились и самый большой и самый сильный мужчина, какого я видела в жизни, мои дорогие, просто вынул меня из мешка, как пакет из сумки. Поставил меня на ноги и держал, чтобы я не рухнула плашмя. — Пауза. — Плакала ли я? Милые мои, я ревела, как ребенок, и смеялась одновременно. — Снова пауза. — И сказал мне тот парень только одно: «Ну ладно, дама, все уже позади». Он и не знает, что мне это до сих пор снится, и просыпаюсь потому, что мне хочется кричать!

Нат следил с порога трейлера, как спасательный пояс возвращается к Башне и снова выныривает наружу с грузом.

— По-моему, это занимает больше минуты, — сказал он. — С такими темпами… — Молча покачал головой и пошел внутрь к рации. — Трейлер вызывает Оливера!

— Оливер слушает.

— У вас хорошо получается, сержант.

— Спасибо, неплохо. Ну и что? — спросил Оливер.

«Этот гигант проницателен, замечает и такие нюансы», — подумал Нат.

— Пройдет много времени, пока все переберутся к вам, — сказал он. — Что если протянуть еще один трос, чтобы использовать два пояса одновременно?

Гигант оказался еще и обидчив.

— Выбросьте это из головы. Под тем углом, с которого приходится стрелять, в эти окна не завести два троса так, чтобы они были достаточно далеки друг от друга. А иначе на таком ветру они бы просто перепутались, и готово. — Голос его звучал спокойно, но в нем прорывалась и злость. — Я об этом тоже думал. Но ничего не выйдет. Придется действовать как умеем.

Нат медленно кивнул.

— Я знаю, вы сможете. Спасибо, сержант. — Он отложил рацию.

«Для каждой проблемы не обязательно должно существовать удовлетворительное решение, — это правда или нет? К несчастью, это правда. Час сорок минут, — подумал он. — Больше не понадобится. Не понадобится? Не больше? Это и так целая вечность!»

Патти сидела у стола с ручкой и блокнотом, прижимая трубку к уху плечом.

— А-б-е-ль. Абель, — повторяла она в трубку. — Норт Фьеста-роуд, триста двадцать семь, Беверли Хиллс. Следующий, мистер губернатор?..

Нат послушал, как Патти записывает имена, повторяя:

— Сэр Оливер Брук — в конце «к», — Итон-сквер, девяносто три, Лондон, Истсайд, один.

Это, видимо, британский посол, который только сегодня прилетел из Вашингтона.

— Генри Тимме, — с двумя «м» — Клуб-роуд, Риверсайд, Коннектикут.

Глава одной из крупнейших радио- и телевизионных компаний?

— Говард Джонс, Ю. С. Стил… Мануэль Лопес и Гарсия, мексиканский посол… Хуберт ван Донк, Шелл Ойл Компани, Амстердам… Уолтер Гордон, министр торговли Соединенных Штатов…

Одно имя — примерно пятнадцать секунд. С такой скоростью пройдет полчаса, пока она запишет всех. Нат взял рацию.

— Называйте нам имена тех, кто прибывает к вам, сержант. Нам надо знать, кто там еще остался. — Он подошел к дверям и взглянул на площадь. Пожарные, полиция, толпы зевак. Организованный хаос шлангов и звуки работающих насосов. Тут и там гнусавые голоса мегафонов. Вся площадь уже была залита водой, превратилась в одно грязное искусственное озеро. Башня, корчась в муках, разумеется, еще стояла, но дым уже пробивался в сотнях мест и застилал алюминиевую обшивку, которая уже не сверкала.

— Что, красиво? — раздался за спиной Ната тихий, яростный голос Гиддингса. — Как же, цирк приехал. Когда я был мальчишкой, четвертое июля всегда было великим праздником. Вечером над озером устраивали фейерверк. Люди съезжались за многие километры посмотреть на него. — Он показал на толпу. — Прямо как эти. — Помолчал. — Но их даже нельзя за это упрекать.

Нат обернулся и посмотрел на Гиддингса.

— Они в жизни не видели ничего подобного, — продолжал Гиддингс, — как и никто на свете. — Он вдруг отчаянно взмахнул рукой. — Проклятый Саймон!

— Не он один.

— Вы что, защищаете этого мерзавца?

— Нет, — ответил Нат, — хотя у меня для этого больше причин, чем вы думаете. Но точно так же я не собираюсь снимать вину с нас остальных, — добавил он.

— Хотите сказать, что это было неизбежно? — Гиддингс кивнул. — Пожалуй. С этим мы уж согласились. Но что хуже: наделать свинство или его прозевать? Ответьте мне.

«Это увертки», — подумал Нат. По его мнению, отвечать просто не стоило. Хотя понимал, что Гиддингс не мог не задать этот вопрос. Человек должен сохранить хоть каплю самоуважения, не так ли? Разве не то же делают все вокруг сегодня и ежедневно, как пишут в книге «Люди, которые играют в игры»?

Голос Патти в трейлере произнес:

— Уиллард Джонс, Питер Купер Виллэдж.

Кто такой Уиллард Джонс? Разве не все равно, кто он? Это имя человека, который еще жив, но, возможно, скоро будет мертв. Ты уже смирился с этим, Нат Вильсон?

«Ты только взгляни, дружок, что происходит, — говорил он себе, — ты же с самого начала знаешь, чем все кончится», — и он снова подумал о тех девятнадцати трупах в выжженной горной лощине.

Только за тех он не нес никакой ответственности.

Какая разница? Этот вопрос все не выходил у него из головы.

Никто не мог предвидеть, что полностью откажет электричество; каждый, понимающий что к чему, сказал бы, что это исключено. На точно так же был исключен и тот случай, когда несколько лет назад отключился весь северо-запад. Точно так же было исключено, чтобы утонул «Титаник», или взорвался «Гинденбург», или нахлынула волна убийств, начиная с президента Кеннеди, или волна насилий в гетто больших городов несколько лет назад. Все это было исключено, но все-таки произошло.

Логика здесь ни при чем, решил он. Логика — это для юристов, для обширных рассуждений о неких фактах, для объективно беспристрастного суда. Логика не для нас.

Он, Нат Вильсон, — человек, одержимый своими чувствами, человек предвзятый, а не человек с калькулятором вместо головы. И теперь он чувствует вину, от которой ему никогда не избавиться.

То, что он не обнаружил дефектов на строительстве, — это можно понять, объяснить, простить, оправдать — но он простить себя не сможет. В суматохе сегодняшнего дня есть и его вина, от этого не откажешься, она стала частью событий, хотя и кажется, что с некоторыми он не имеет ничего общего.

Он никогда в жизни не видел тех двух пожарных, которые с пронзительными криками погибли на лестнице. И двух других, которые теперь наверху в банкетном зале, что ничем не лучше. Это он настоял, чтобы их послали по бесконечным лестницам, и хотя это было сделано с согласия Брауна и в его, Брауна, компетенции было отменить его предложение, Нат не мог избавиться от чувства ответственности и вины. Со смертью Берта Макгроу он тоже не имел ничего общего. Это правда или нет? Логика утверждала одно, чувства — другое. Поскольку он не состоялся как муж Зиб, она начала жить с Полем — да, она начала. А это способствовало инфаркту Берта Макгроу, если Патти не ошибается.

Так как тогда выгладит твоя роль?

Я рад, что ты задаешь мне этот вопрос, Господи.

Черта с два, рад.

Может, ты — человек, приносящий несчастье?

Если вдуматься, это абсурдно. Меня это касается, да. Я за что-то отвечаю, да. Но разве эти два слова неотделимы друг от друга? Если это все касается меня, если за это несу ответственность я, то нужно в эту цепочку включить и Бена Колдуэлла. Он неотделим от нее. Сегодня утром он это признал. А Гровер Фрэзи? Тоже. А Берт Макгроу? Безусловно.

Список начал расти со скоростью компьютера, и его возможности были почти неограниченны.

Кого же тогда это не касается и кто не несет ответственности? Невероятный вопрос, на который нет ответа.

Он с радостью включил в список виновников и чернокожего постового Барнса. И потом сказал сам себе: «Переходи тогда уже к целому поколению, приятель. Может быть, ты начинаешь понимать, в чем тут дело. Может…»

— Нат, — раздался вопросительно нежный голос Патти.

Он встретил ее грустную улыбку.

— Список готов, — сказала она. — Все фамилии до одной. Все адреса. Когда я всех переписала, почувствовала, что я уже как-то принадлежу к ним. Понимаете? Я, вероятно, не знакома ни с одним из них, но теперь знаю всех. Как будто, — она покачала головой, — я сознаю, что…

— Как будто это коснулось и вас? — ласково спросил Нат. — Как будто вы за них тоже отвечаете?

Перемена в ее глазах, ее лице была просто невероятной.

— Вы это понимаете, да? Спасибо вам, Нат.

— Видимо, начинаю понимать, — ответил Нат.

Лейтенант полиции Джим Поттер сидел с капитаном и инспектором в большом уютном кабинете. На коленях Поттера лежал блокнот. Он говорил умышленно безучастным тоном:

— Джон Коннорс, цвет кожи — белый, пол — мужской, тридцать четыре года. — Он помолчал. — Вдовец. Бездетный. Профессия, хотя работал в последнее время нечасто, — жестянщик. — Снова пауза. — Три года назад у него было нервное расстройство. — Он выжидательно смолк.

Капитан спросил:

— Что случилось?

— У него умерла жена. — Лицо Поттера напоминало игрока в покер при большой ставке. Совершенно непроницаемое. — Умерла в камере. — Пауза. — От приступа. — Он снова умолк.

Инспектор спросил:

— Пьяница?

— Вообще не пила.

— Употребляла наркотики?

— Только одно лекарство. — Поттер подождал. — Инсулин. Она страдала диабетом. Ее забрали, потому что она упала и осталась лежать на тротуаре, и они подумали, что она пьяна. — Он аккуратно закрыл блокнот. — Итак, ее сунули в камеру, и поскольку она не получила врачебной помощи, то умерла.

Капитан тихо спросил:

— Разве она не носила с собой никакой бумаги? Где бы стояло, что у нее диабет?

— Видимо, носила. — В голосе Поттера наконец появился призвук терпкой горечи. — Но, возможно, никто не потрудился ее поискать. Расследование было не слишком подробным. Единственный, кому это было нужно, — Коннорс, а он как раз тронулся.

В большом кабинете стояла тишина. Инспектор громко вздохнул.

— Ну ладно, — сказал он. Слова его ничего не означали. — Так что он был зол на весь мир, но почему выбрал «Башню мира»?

— Он не был сумасшедшим, — сказал Поттер. — Но «Башня мира» — последняя стройка, где он работал. Его уволили. Определенная связь здесь есть, но, возможно, человек должен быть не в своем уме, чтобы ее увидеть. Я не знаю. Я знаю только факты.

Какой странный смысл здесь имела логика, которую чувствовали все трое! Власти убили жену Коннорса? Здание «Башни мира» было новейшим символом этой власти, да? Или нет?

Они сидели молча, размышляя об этом.

Потом инспектор произнес:

— Иногда мне кажется, что весь мир сошел с ума.

— Аминь! — ответил капитан.

Медленно, мучительно медленно женщины одна за одной влезали в матерчатую петлю. Некоторых приходилось буквально всовывать в мешок. Их ноги через отверстия торчали наружу. У всех без исключения глаза были расширены от испуга. Некоторые плакали. Некоторые молились.

Паоле Рамсей выпал номер двадцать два.

— Я не хочу ехать, — сказала она мэру, когда они вместе ожидали ее очереди. — Хочу остаться с тобой.

Мэр, ласково улыбаясь, покачал головой. Это не была его широко известная предвыборная улыбка; эта улыбка приоткрывала его истинное «я».

— Я хочу, чтобы ты уехала, по чисто эгоистическим соображениям.

— Эгоизм, у тебя?

— Я хочу, чтобы ты уехала, — повторил мэр, — потому что больше всего на свете хочу видеть тебя в безопасности. — Казалось, за улыбкой мэр старался скрыть иронию над самим собой. — Я хочу этого больше, чем попасть в Белый дом. Ты нужна Джилл.

— Джилл уже взрослая девушка. Ты это прекрасно знаешь. — Паола осмотрелась по сторонам. — Где Бет?

— В канцелярии с Бентом. Они уединились на минутку.

— Я думала, она впереди меня.

Мэр и не помнил, когда в последний раз солгал своей жене.

— Я не знаю, — ответил он и посмотрел в окно.

Спасательный пояс уже поднимался от крыши Торгового центра.

Генеральный секретарь выкрикнул:

— Номер двадцать один, пожалуйста!

Никто не отозвался. Он вызвал снова.

— Эй, — сказал кто-то, — это ведь вы! Это ваш номер!

Девица в бикини, танцевавшая в углу зала, прервала свой машинальный ритуал. Потрясла головой, как будто хотела очухаться.

— Я думала, у меня сорок девять, — она рассмеялась, — Это отлично. — Она помахала всем рукой и помчалась на посадку. Голые груди ее подпрыгивали. — Вот и я, хоть и не в форме.

— Господи, — не выдержал мэр, — и эта — раньше всех? Почему?

— Обычно ты бываешь сдержаннее, Боб, — нежно улыбнулась Паола. — Она просто пьяна. И перепугана. Единственная разница между нами в том, что я не пьяна.

— И не раздета.

— Какое это сейчас имеет значение?

Мэр сердито взмахнул рукой.

— Я не настолько узколоб и не настолько старомоден, чтобы верить, что некоторые качества… — он неожиданно запнулся. — Нет, — закончил с каким-то удивлением, — это и в самом деле не имеет значения? Есть вещи поважнее.

— А для меня самое важное, — сказала Паола — остаться с тобой.

— Нет, поезжай, — ответил мэр. Голос его звучал решительно и безапелляционно.

Они видели, как усаживают в петлю полуголую девицу.

Кто-то бросил ей платье. Она удивленно вытаращила глаза и вдруг, как будто только теперь осознав свою наготу, закрыла грудь руками и заплакала.

— Что я наделала, — рыдала она, — я же не могу так….

— Поехали! — скомандовал шеф пожарной охраны, который руководил операцией. — Держись, девка, потом оденешься, целее будет.

Вопли девушки заглушил свист ветра.

Мэр взял жену за руку и подошел к окну, ставшему местом отправления.

— Как на аэродроме или на причале, — сказал он, — просто не знаешь, что сказать, правда?

Они стояли молча, держась за руки, и наблюдали, как спасательный пояс приближался к крыше Торгового центра и завис над ней. Видели, как сержант вынул девушку из петли, как будто она вообще ничего не весила. Платье отлетело в сторону. Сержант одной рукой придерживал ее, чтобы она не упала, другой поднял платье. Потом махнул рукой в сторону Башни, и пояс двинулся в обратный путь.

Паола следила за тем, как он приближается.

— Боб.

— Да?

Она обернулась и взглянула мэру в глаза. Медленно, очень медленно покачала головой.

— Ты прав. Я не знаю, что сказать. Разве можно тридцать пять лет выразить словами?

Она закрыла глаза, потому что спасательный пояс уже проскользнул в окно и остановился, тихонько покачиваясь.

— Прошу номер двадцать два, — сказал генеральный секретарь.

Паола открыла глаза.

— Прощай, Боб.

— До свидания, — ответил мэр и ласково улыбнулся, — Не забудь сказать Джилл, что я ее очень люблю.

Сенатор, постучав, вошел в канцелярию. Губернатор сидел в кресле у стола. Бет присела на край стола и чуть покачивалась, скрестив стройные ноги.

— Заходи, Джейк, — позвал губернатор. Из зала к ним долетала смесь музыки и пения, образовывавших вместе какофонический контрапункт. Со стороны бара раздался взрыв смеха.

— Садитесь, — сказал губернатор, — мне эта вакханалия что-то не нравится.

— Я не хочу мешать.

— Глупости. — Губернатор помолчал. — Вы ведь не просто так пришли?.

«Он всегда был проницателен, это! Бент Армитейдж, — подумал сенатор, — что хоть частично объясняет его успех в общественной деятельности. Человек не достигнет таких высот, как он, если не знает ближних своих».

Сенатор сел и утомленно вытянул ноги.

— Это был долгий, одинокий путь, — сказал он и улыбнулся, — где они, силы молодости? — Он показал на телефон. — Что-нибудь новенькое?

— Я передал им список, — ответил губернатор. — И теперь, — он запнулся, потом улыбнулся, — я позволил себе позвонить в Денвер своей дочери Джейн. — Он снова улыбнулся. — Я заказал разговор за счет администрации здания. При расследовании у них будет лишний повод поломать голову. Вы не хотите кому-нибудь позвонить, Джейк? Чтобы контролеры прищучили и вас?

Сенатор покачал головой.

— Нет, — ответил он и встал. — Вы когда-нибудь сомневаетесь в себе, Бент? Признаете когда-нибудь чье-нибудь превосходство? И в чем?

Губернатор усмехнулся:

— Очень часто.

— Я серьезно, — сказал сенатор. Но не спешил продолжать.

— Когда человек еще молод и все только начинается, — у меня это было в тридцать шестом, когда меня впервые избрали в Конгресс, — так он всегда смотрит на тех, кто наверху, на того, кто в Белом доме, на членов правительства, на тех, чьи имена видит в газетах, — они общеизвестны.

Он поперхнулся и снова упал на стул. Махнул рукой.

— Сегодня в моде такие штуки, как поиски своей индивидуальности. Из этого должно бы следовать, что каждый человек уже имеет свое «я» и ему достаточно просто быть самим собой.

Он покачал головой:

— Но, в действительности, он гонится за ролью, которую собирается играть до конца своей жизни, а это совсем другое дело.

«Я в себе всегда сомневалась, — подумала вдруг Бет, — но была убеждена, что это все из-за моих недостатков».

Она с уважением взглянула на сенатора.

— И вот, — продолжал сенатор, — человек найдет роль, которая его устраивает, и выучит ее до последнего слова. — И после паузы: — И вот все в порядке. Роль убедительна. Вначале он способный молодой человек. После сорока — перспективный мужчина, уже успевший набить себе шишек. Потом ему пятьдесят, шестьдесят, и он многого достиг, но не того, чего хотел. Понимаете, что я имею в виду, Бент?

Губернатор грустно улыбнулся.

— Это недостижимо, — ответил он. — Всегда за вершиной встает новая вершина. И когда человек доберется до нее, все успевает измениться.

Он развел руками, как бы пытаясь подчеркнуть тщетность всего сущего.

— То, что казалось издали таким ясным и сверкающим, вблизи — всего только дом, озаренный солнцем.

— И он задумывается, — продолжал сенатор, — когда же будет тот последний шаг, что приведет его к долгожданной цели, чтобы он мог отдохнуть, радоваться, сознавая, что боролся за справедливость, что хорошо делал свое дело, что заслужил свой отдых и свое место под солнцем, что жил правильно — пусть это «правильно» заключается в любой избитой фразе. — Он покачал головой. — Ответ — никогда.

Именно поэтому старцы из Вашингтона и любой другой столицы никогда не уходят на пенсию. Потому что все еще думают, что настанет момент, когда все будет сделано и они смогут спокойно отдохнуть. Этот момент не наступит никогда, но человек это поймет только оказавшись перед… перед таким вот. — Он обвел рукой вокруг. — И вот он вдруг начинает задумываться, зачем он всю жизнь так горбатился, зачем гнался за чем-то несуществующим. Дон-Кихот, Галлахед в поисках Грааля — все это суета сует!

— Но это еще и развлечение, — заметил губернатор, — вы должны это признать, Джейк. Ведь вы не раз испытывали истинное наслаждение, взяв верх, победив в споре и глядя в гроб тех мерзавцев, которые становились у вас на пути. Неужели вы это на что-нибудь променяли бы?

— Конечно, нет. И в этом вся и штука. Человек просто неисправим.

Губернатор откинулся на спинку и рассмеялся.

— Что тут, черт возьми, смешного?

— Ваши аргументы, — ответил губернатор, — они держатся зубами за собственный хвост и кружатся волчком. Разумеется, вы снова все повторили бы точно так же. Потому что вы, Джейк Петерс, — это вы, собственной персоной. Вы воевали, боролись и кусались, не гнушались и ударами ниже пояса, если это было нужно, — так же как и я — но ни на миг вам это не переставало нравиться, ни в поражениях, ни в победах, ни Бог весть в чем. Вы всегда оставались самим собой, а многие ли могут сказать о себе подобное?

— В университете я писал рассказы, — сказал сенатор Бет. — Паршивые рассказики.

— И вы, — продолжал губернатор, — имеете наглость признаваться, что вам это нравилось, и тут же утверждать, что это суета сует? Чего еще может желать человек, кроме возможности оглянуться и сказать, что все это было одно удовольствие?

Губернатор замолчал.

— Вероятно, кое-что вы не успели сделать. Как и каждый из нас. Но если человек выходит из ресторана, наевшись деликатесами до отвала, он ведь не тратит время на сожаления, что не смог съесть все?

— Это всегда было его коньком, — сказал сенатор Бет, — эти бытовые аналогии. — Он встал. — Как философ, Бент, — он взглянул снизу вверх на губернатора, — вы не светоч мысли, но некоторые из ваших аргументов заслуживают внимания. Я их обдумаю на досуге.

На пороге он остановился, нерешительно махнул рукой.

— Кстати, только что прошел номер двадцать один, — он сказал это Бет. — Знаете, та голая баба. Она думала…

— У меня номер сорок девять, — ответила Бет и заставила себя улыбнуться.

Сенатор заколебался, потом еще раз махнул рукой и вышел.

— Итак, мы получили еще несколько минут, — сказал губернатор. Улыбнулся Бет. — О чем задумались?

— Все, что вы ему сказали, — неторопливо ответила Бет, — можно отнести и к вам, да?

— Скорее всего. — Губернатор снова рассмеялся. — Но разница в том, что когда человек говорит это о себе, то ему не обязательно верить.

— Мне кажется, я понимаю вас, Бент. — И она улыбнулась. — По крайней мере, я так думаю.

— Были времена, — сказал губернатор, — когда я делал вещи, которыми не следует гордиться, или допускал, чтобы их делал кто-то другой, что одно и то же, и все только для того, чтобы достичь цели, стоившей, как я считал, такого компромисса. Знаю, что могу обманывать сам себя, — по крайней мере на время. Думаю, это умеет каждый, и некоторые — навсегда.

— По-моему, вы порядочный человек, Бент, в лучшем смысле этого слова.

— Благодарю вас.

— По-моему, вы лучше и сильнее, чем сами думаете. За вами идут люди. Вы человек, которого люди слушают.

— Поосторожнее с этим подхалимажем, хотя он мне и очень лестен.

Бет завертела головой.

— Сенатор был прав. Пока человек не столкнется с чем-то подобным, он обманывает самого себя. Но я не лгу. То, что нас ожидает, надрывает мне душу. Не хочу умирать.

Губернатор взял ее руку.

— Это очень мило с вашей стороны, — сказал он и ласково улыбнулся. — Но скажите мне, какой номер вы вытянули? Двадцать первый?

Небо на западе уже потемнело, и начал сгущаться вечерний сумрак. Гиддингс стоял на пороге трейлера, наблюдая.

— Что-то дело затягивается, — сказал он. Потом оглянулся на Брауна и пожал плечами. — Чудо? И Красное море расступилось? — Он покачал головой и тыльной стороной ладони устало провел по лбу. На нем осталась черная полоса.

Сержант Оливер сообщал вниз одно за другим имена тех, кто уже оказался в безопасности, Патти отыскивала их в списке и вычеркивала.

Голос Оливера как раз сообщил по рации:

— А эта сама себя не узнает, а я тем более.

Нат спросил:

— Что, у нее в сумочке нет никаких документов?

— В сумочке? — загрохотал сержант. — У нее не то что сумочки, платья нет! — Потом тише в сторону: — Ну вот, девушка, с вами уже все. Держитесь этих двух полицейских, они о вас позаботятся. — И снова в рацию: — Ладно, как-нибудь выясним.

Патти сказала:

— Кто бы это ни был, уже двадцать первый номер! — Она улыбнулась Нату. — Спасибо вам.

Нат неожиданно встал из-за стола, подошел к дверям и взглянул на верхушки небоскребов. Прищурившись, различил спасательный пояс, который снова был с грузом на пути вниз на крышу Торгового центра.

Он знал, что в банкетном зале трое или четверо мужчин осторожно вытравляют вспомогательный линь, чтобы пояс не летел вниз как сумасшедший и не перепугал пассажирку до смерти, не выронил бы ее и она не рухнула бы с криком с четырехсотметровой высоты вниз на площадь. Гадал, кто сейчас находится в поясе.

Потом отвернулся, снова вошел внутрь и остановился возле Патти.

— Теперь все дело в том, — сказал он, — сколько осталось времени. Сколько их мы сумеем спустить вниз?

— Может быть, и всех, — ответила Патти. Потом помолчала. — По крайней мере, я надеюсь. — Она снова замолчала и испытующе посмотрела Нату в лицо. — Вы думаете, нет?

Нат молча покачал головой, потом сказал:

— Если бы я знал, что там происходит. Там, наверху, в банкетном зале. — Он показал рукой. — И внутри, в ядре здания. Когда все кончится, займемся изучением того, что останется, и постараемся понять, что произошло. — Он снова покачал головой. — Но знай мы это сейчас, было бы лучше. В самолетах не случайно устанавливают автоматические регистрирующие устройства — «черные ящики». Если самолет разобьется и прибор уцелеет, он точно покажет все обстоятельства в момент катастрофы. — Он задумчиво помолчал. — Возможно, по тем же причинам наши контрольные приборы тоже следовало бы размещать вне здания. — Это был повод для размышления. Нат задумался.

Патти смотрела и слушала. Та часть ее существа, которая в этот миг находилась там, улыбалась. Отец всегда тоже мысленно не расставался со своей работой. Она не сомневалась, что настоящие мужчины все таковы. Она просто молчала, чтобы не мешать Нату, не прерывать нить его размышлений.

— Эта катастрофа, — сказал наконец Нат, — должна заметно изменить наше мышление. Мы жили в блаженном убеждении, что успехи и ошибки взаимно компенсируются. На этот раз не получилось. Вместо того они наложились друг на друга, и вот вам результат. — И потом добавил: — Вспомните «Титаник».

Аналогия между «Башней мира» и «Титаником» была натянутой. Оба события объединял только неизбежный катастрофический финал, хотя одно из них развивалось в необычной, а другое — в повседневной обстановке.

«Титаник» пересекал океан в те дни, когда это еще могло считаться событием. В необычной обстановке таились незнакомые опасности; их существование было вполне реальным.

А здесь было всего лишь здание, обычное, разница только в размере, а не в принципе. В здание человек входит ежедневно, ездит в лифтах, творит все, что вздумается, — и ничего не происходит. То, что произошло на этот раз, не воспринималось поначалу всерьез. Удача попытки со спасательным поясом у многих действительно развеяла страхи.

Ах, там ведь все еще поют, и некоторые молятся, и некоторые пьют и танцуют, ожидая, когда подойдет их очередь и они будут спасены. Но люди поют, пьют и танцуют каждый день и молятся каждую неделю, когда и в помине нет никаких кризисных ситуаций.

Останки Гровера Фрэзи под белой скатертью были уже забыты. О смерти Поля Норриса они только слышали. Обгоревшие брови двоих пожарных не были достаточным доказательством, что катастрофа уже стучится в двери.

Зато здесь был спасательный пояс, и одна женщина за другой преодолевала пропасть между зданиями, оказываясь в безопасности. Но все же…

Суть была в том, что из всех этих людей наверху только горстка поняла и смирилась не только с тем, что катастрофа приближается, но и с тем, что она неизбежна.

Это понял и смирился Бен Колдуэлл. Чтобы прийти к такому убеждению ему не нужны были сложные расчеты. Хватило небольшой прикидки.

Сто три человека тянули жребий.

Один рейс спасательного пояса туда и обратно продолжался чуть меньше минуты.

Значит, нужно было сто три минуты, чтобы эвакуировать всех из банкетного зала.

Если учесть, что температура в ядре здания смогла деформировать стальные направляющие лифтов, то останется ли банкетный зал безопасным убежищем еще час и сорок три минуты?

Нет.

У губернатора не было и близко подобных технических познаний, но он тоже все понял и смирился с ситуацией.

— Нужно бы увеличить скорость, — сказал он Бет. — Но ничего не получится. — Он вспомнил предупреждение Ната Вильсона.

В канцелярии становилось все жарче. Губернатор вспомнил аналогию с гнездом на верхушке дерева, о котором говорил пожарный Хоуард: рано или поздно огонь подберется к нему, и на этом для птенцов все кончится. Мы — как те же птенцы, — пришло ему в голову, только не умеем летать. Его так и тянуло грохнуть кулаком об стол. Но сдержал себя.

В дверях появился мэр Рамсей.

— Паола уже отбыла, — сказал он. — Я видел, что с ней все благополучно. Обернулась и помахала мне. — Он помолчал, вспоминая. — Слава Богу!

— Я рад, — сказал губернатор. — Я очень рад за вас, Боб.

Бет улыбнулась.

— И я тоже.

Губернатор спросил:

— Какой номер вы вытянули, Боб?

— Восемьдесят три. — Голос мэра звучал глухо и невыразительно.

Губернатор улыбнулся.

— А у меня восемьдесят семь.

— Это несправедливо, — вдруг сказала Бет. — Там, в зале, полно людей, которые мизинца вашего не стоят. Не стоят даже мизинца каждого из вас! А какой номер у сенатора Петерса? Ручаюсь, что тоже большой!

— Потише, — сказал губернатор. — Только спокойствие! — Он встал, снял пиджак и распустил галстук. Потом снова сел и начал закатывать рукава. Улыбнулся Бет.

— В зале, вероятно, прохладнее, — сказал он, — но я предпочитаю это помещение, по крайней мере пока. — И потом добавил: — Или вы что-нибудь имеете против?

Бет заколебалась, потом покачала головой. Прикусила нижнюю губу. Когда отпустила, на ней остались следы зубов.

— Не сердитесь, Бент!

— Пока они ведут себя неплохо, Бент, — заметил Боб Рамсей. — Я наблюдал за Кэрри Уайкоффом, и — по крайней мере сейчас — он угомонился. И думаю, других горлопанов здесь нет.

«Давка у спасательных шлюпок в последние минуты, — подумал губернатор, — или неизбежная пробка у выхода в горящем зале». Ни того, ни другого пережить ему не до водилось, но он хорошо представлял, что при внезапной панике могут происходить жуткие вещи. И потому задумчиво сказал:

— Но, возможно, неплохо было бы поставить барьеры, как вы думаете? — Он показал руками: — Расставить несколько тяжелых столов вокруг того места, где происходит посадка, чтобы туда мог пройти только один человек?

Мэр ответил ему кислой ухмылкой.

— И этот проход нужно охранять от тех, которые захотят взять его штурмом. — Он кивнул. — Я об этом позабочусь.

— Возможно, — продолжал губернатор, — я вижу все слишком мрачно. — Он помолчал. — Но опасаюсь, что нет. — Откинувшись в кресле, дождался, пока мэр уйдет, потом спросил Бет: — Каково ходить по проволоке между цинизмом и трезвым взглядом на вещи? — Он покачал головой.

— Вы ожидаете, что возникнут проблемы, Бент?

— Пытаюсь их предвидеть.

— Как?

— А вот как. — Губернатор взял трубку. Ему тут же ответил Нат. — Все идет как по маслу, — сказал губернатор. — Вы и Береговая охрана можете принять мою благодарность.

Бет улыбнулась. Это у него вошло в привычку, выражать благодарность, но, видимо, это было справедливо, потому что с самого начала именно он, Бент Армитейдж, немедленно принял командование и отвечал за всех. Так что в его словах не было надменности, они звучали совершенно по-дружески. Более чем по-дружески. Бет улыбнулась еще нежнее.

— Пока здесь все в порядке, — продолжал губернатор, — но, когда обстановка накалится и люди начнут понимать, что не хватит времени, чтобы всех… — конец фразы повис в воздухе, но было ясно, что он имел в виду.

— Да, мистер губернатор, — ответил Нат. — Я тоже об этом думал.

— Отлично. — Губернатор ждал.

Нат неторопливо продолжал:

— В наших руках есть одно средство, точнее, в руках сержанта на крыше, и, возможно, он сделает то, что я скажу.

Губернатор спросил:

— Что же это?

— Мы можем предъявить ультиматум, — продолжал Нат. — При первой же заминке можем заявить, что если операция не будет идти по плану, то мы все остановим, потому что успеха можно добиться только продолжая все тихо и спокойно, строго по очереди. Это, возможно, кажется простым, но каждая ошибка может все испортить.

Губернатор снова кивнул.

— И вы сумеете придерживаться своего ультиматума?

— Если будет нужно, — ответил Нат, — то сможем.

Губернатор кивнул в третий раз.

— Возможно, это понадобится, — сказал он и добавил: — Тогда пока все. — Он помолчал. — Бог вам воздаст за вашу помощь. — Он снова откинулся на спинку и закрыл глаза.

— Бент, — начала Бет, но замялась. — Ах, Бент, почему все это происходит?

— Я бы тоже хотел это знать.

— Это абсурдно, — продолжала Бет, — я знаю, но ничего не могу поделать и продолжаю задавать себе все тот же вопрос: «Почему именно я? Почему любой из нас, тех, кто здесь, но почему именно я? Что я сделала, что я здесь, что познакомилась с вами и что… что происходит все это?»

Губернатор спокойно улыбался.

— Этот же вопрос я задавал себе не раз. Верите, я так и не нашел ответа.

Тут вошел сенатор.

— Я вам только хочу кое-что сообщить, Бент. Мэр предложил выгородить столами пространство для посадки в пояс. Это, несомненно, ваша идея. И там более-менее спокойно. — Он улыбнулся. — Пока. — Он улыбнулся еще шире.

— Боб сказал, что вас интересует, какой мне достался номер. — Он сделал долгую паузу. — Ну, я присмотрю за вами обоими, пока вы не уберетесь. У меня — сто первый.

Бет закрыла глаза.

— Я тут размышлял о том о сем, — сказал сенатор, — и, знаете, вспомнил почему-то все строчки одной песенки:

— Так что я даю вам возможность подумать! — Он вышел.

Бет покачала головой и сумела даже улыбнуться.

— Это нечто невозможное, — сказала она. — Он просто невероятен. Такие люди не прячутся в подобные минуты. Такие — нет!

— Я бы сказал, что человек вообще не имеет представления, как он поведет себя в какой-то ситуации, пока в ней не окажется, — ответил губернатор, разведя руками, — и с этим ничего не поделаешь!

Кэрри Уайкофф держал в руке стакан содовой. Отпивал понемногу, наблюдая при этом, как маневрируют тяжелыми столами, ограждая посадочную площадку.

Было совершенно ясно, к чему это. Все то же: узурпированная власть строит крепость, чтобы народ не проник внутрь. Чтобы он не проник внутрь. И Кэрри Уайкоффа раздирала ярость и в то же время беспомощность, которая еще ухудшала дело.

На его листке стоял номер шестьдесят пять, что означало, что до него отправятся в безопасное место пятнадцать мужчин. Он готов был держать пари, что среди них будут Бент Армитейдж, Боб Рамсей и Джейк Петерс. Разумеется, не первыми, для этого они достаточно опытны. Но наверняка незаметно подсуетились, чтобы быть поближе к началу и вовремя смыться.

Кэрри мучило и то, что вначале отправляли женщин. Он так же решительно, как и все, боролся за женское равноправие, даже решительнее других, но в действительности в него не верил. Женщины от природы слабее, как правило, менее интеллигентны, во всех отношениях менее полезные члены общества — кроме той единственной функции, о которой они никогда не дают забыть и которая доступна только им. Но, по мнению Кэрри, и так рождается слишком много детей.

С объективной точки зрения он, Кэрри Уайкофф, гораздо ценнее для общества, чем любая из женщин, собравшихся в зале. Ему следовало вне всякой очереди получить право на рейс через пропасть на крышу Торгового центра, право на спасение.

Но если бы он спасся первым, даже если бы это ему позволили, он бы потерял лицо в глазах этого дурацкого мира, который думает только желудком, тем более в глазах проклятых избирателей, обеспечивающих ему весьма приятную жизнь в Вашингтоне. Такие вот дела. Так что черт с ними, с женщинами.

Но мужчины — это совсем другое дело, и он не собирается стоять сложа руки и смотреть, как пятнадцать — пятнадцать! — недоумков спасаются раньше него.

Бент Армитейдж и Джейк Петерс, особенно эти двое, всегда относятся к нему снисходительно и не признают равным себе… этого они отрицать не посмеют. При этой мысли Кэрри снова отпил содовой и тихо сказал:

— Ну я вам покажу, сукины дети! На этот раз вам это даром не пройдет!

Нат дослушал губернатора и положил трубку. Заметил, что Патти смотрит на него хмуро.

— Вы слышали, о чем я говорил?

Патти кивнула. Голос ее оставался спокойным.

— Вы действительно пойдете на это? Остановите всю эту операцию, только чтобы их запугать?

— Речь не об угрозах.

— Я вас не понимаю.

— Это ничего не меняет.

— Для меня — да. — Снова дала себя знать семейная хватка — полное нежелание обходить острые углы.

Единственное, что ответил Нат, было:

— Посмотрим, что скажет сержант.

Он взял рацию.

— Трейлер вызывает крышу Торгового центра.

— Крыша слушает, — раздался голос Оливера. — Ту голую красотку зовут Барбер, Джозефина Барбер. А после нее прибыла жена Роберта Рамсея.

Нат смотрел, как Патти берет ручку и проверяет список.

— Готово, — сказал он и добавил: — Как у вас дела, сержант?

— Медленно, но надежно. Как и следовало ожидать. Двадцать два человека за, — он запнулся, — за двадцать три минуты. На большее мы не могли и рассчитывать.

Не прозвучала ли в его голосе бессознательная воинственность?

— Я боялся, что будет хуже, — ответил Нат. Он снова задумался.

— Думаю, пока все женщины не переправятся, ничего не произойдет. Надеюсь, что нет. Но если дело примет другой оборот…

— Хотите сказать, что возникнут проблемы? Там ведь все солидные люди, а? — Голос сержанта звучал невозмутимо.

— Это еще не значит, — ответил Нат, — что кто-то не впадет в панику.

Патти уже нашла те две фамилии и вычеркнула их. Теперь, продолжая держать ручку, наблюдала за Натом.

— Ну, — продолжал невозмутимо Оливер, — если у кого на плечах тыква вместо головы, это еще ничего не значит. — И потом добавил: — К чему это вы клоните?

Нат объяснил ему, что он предложил губернатору. Наступила тишина.

Потом Оливер неторопливо ответил, все еще невозмутимо, как будто просто констатируя факт:

— Я так думаю, если человек командует, люди или подчиняются, или поднимают бунт. Если взбунтуются, то нужно подавить бунт в самом начале, иначе все вырвется из рук. При первых же признаках дайте мне знать, и мы задержим переправу, пока они там не договорятся и не наведут порядок. Так мы, возможно, не спасем всех, зато спасем хоть некоторых. Если начнется бардак, то оттуда живьем никто не выйдет.

Нат кивнул:

— Вы произнесли целую речь, сержант.

— Ну да. Обычно я не так разговорчив.

— Но я целиком с вами согласен.

— Так что мы справимся, — сказал Оливер. — Дайте мне знать, если начнется заваруха.

Нат молча положил рацию на стол.

— Значит, вы договорились, — начала Патти, но замолчала. Потом начала снова. — Вы уже знали, что договоритесь, да?

— Только не нервничайте, — сказал Нат и даже сумел улыбнуться. — В самом деле, как вы думаете, что сделал бы Берт?

Патти открыла было рот, но тут же закрыла его. Потом слегка кивнула.

— Скорее всего, то же самое. — Она уже готова была сдаться. — Но это не значит, что мне это должно нравиться.

В ней снова вспыхнуло упрямство.

— Нет, — ответил Нат, — не должно.

Он отодвинул стул, снова подошел к дверям и окинул взглядом площадь.

Это было мрачное, подавляющее зрелище. На западе солнце скрылось за грозовыми тучами. Все на площади стало серо-пепельного цвета, едкий воздух был полон сажи.

Там возилось множество пожарных, — они казались копошащимися муравьями, снятыми замедленной съемкой, пришло Нату в голову, — и по всей площади стояли пожарные машины; они стояли вплотную друг к другу, и все насосы глухо гудели.

Вся площадь превратилась в огромное озеро. По ступеням из вестибюля текли водопады, похожие на перекаты на нерестовых речках.

Из дверей вдруг вывалился пожарный, который споткнулся на ступеньках и упал ничком; упираясь дрожавшими руками, напрасно пытался встать.

Двое санитаров прибежали с носилками, уложили его и унесли. Нат проводил носилки взглядом к санитарной машине, стоявшей в стороне, где уже сидели три других пожарных, дышавших через кислородные маски.

Полиция стерегла барьеры. Нат различил Барнса, того чернокожего постового, а вон и его коллега, гигант ирландец, у которого во все лицо свежая перевязка.

Толпа за барьерами стояла спокойно и удивительно тихо, как будто наконец поняв всю чудовищность трагедии. В толпе взметнулись чьи-то руки, показывавшие вверх. Тут же взлетели еще несколько рук. Нат не обернулся, чтобы взглянуть, но и без того знал, что спасательный пояс снова в пути, что еще один человек на пути к безопасности.

Он не испытывал радости от победы. Это чувство давно ушло. Вместо этого он упрекал себя, что не может сделать ничего больше. Что он говорил Патти о взглядах, которых придерживаются в его краях на Среднем Западе? Что человек должен стремиться к совершенству, но никогда не достигнет его? Но из-за этого даже частичное поражение не становится приятнее.

Он не был религиозным человеком, но существовали обстоятельства, — он вспомнил те девятнадцать трупов, скорченных в опаленной горной лощине, — которые словно доказывали мощь высших сил и самим характером и глубиной трагедии просто заставляли человека пересмотреть многие идеи и принципы, которые он долго считал очевидными. Слишком долго.

Если некоторые выводы из этого пересмотра всеобщи и неизбежны, то это решение, суть которого можно выразить двумя словами: «Никогда больше!»

Никогда больше никаких «Титаников», попадающих во льды.

Никогда больше никаких «Гинденбургов», полных взрывоопасного водорода.

Никогда больше, пока живы люди, искалеченных Гамбурга и Дрездена, никакого Нагасаки, никакой Хиросимы.

Никогда никаких пожаров в подобных гигантских зданиях…

Поправка: никаких гигантских зданий. Не разумнее ли это?

Гигантизм ради гигантизма никогда не доводил до добра. Не забывай об этом.

«Не забуду, — молча сказал себе Нат. — Богом клянусь, не забуду».

Тут он услышал, что в трейлере звонит телефон, подождал, не возьмет ли кто трубку, и услышал голос Патти:

— Да, он здесь. — И потом, бесцветным голосом: — Нат. — Подала ему трубку. — Зиб. — Больше не сказала ничего.

Зиб покинула редакцию в обычное время и на такси направилась домой, где тут же плюхнулась в ароматную ванну.

Млела в пене, чувствуя, как спадает напряжение, и убеждала себя, что все будет в порядке. После разговора с Кэти она почувствовала себя совсем другим человеком, намного лучше поняла сама себя, а разве это не главное в жизни — познать себя?

Она ведь покончила с Полем Саймоном, не так ли? Нат должен был понять это по ее звонку, когда она сообщила ему, что Поль не собирается к Башне. Тем самым она одним махом разорвала последние путы, правда? Эта метафора родилась сама собой. А Нат в глубине души ягненок. Он, конечно, не собирался говорить ей такие резкие слова, которые у него вырвались. Это исключено. Такого никто не мог задумать всерьез. По крайней мере, по отношению к ней.

Она нырнула поглубже в ванну, закрыла глаза и провела рукой по гладким, полным плечам и груди. Как говорили в той рекламе по телевидению? «Если он не заметит разницы, значит, он просто слеп». Это прямо о ней, не так ли?

Нат, разумеется, вернется домой очень усталым. Но, может быть, и не очень. Она всегда умела расшевелить его. О таких вещах глупые фанатички из движения за освобождение женщин так часто забывают, видимо, потому, что большинство из них, хотя и не все, совершенно никчемны в сексуальном плане. Квалификация же Зиб в этом отношении была безупречна, о чем Зиб прекрасно знает. А при такой форе в ее тайных сексуальных поединках с мужчинами, с любым мужчиной, о поражении не могло быть и речи.

Мужчинам лестно, что они сильнее, они хвастают своими мышцами и делают всякие глупости. Во многих культурах, как узнала Зиб на лекциях по антропологии, полигамия считается нормальной. Полиандрия, напротив, практикуется только изредка. Но это только доказывает извращенность мужского мышления, потому что одна женщина в состоянии удовлетворить дюжину мужчин, не так ли? В то время как мужчина часто с трудом в состоянии удовлетворить единственную женщину. Но, как говорят англичане, в этом все и дело. Мужское мышление за столетия просто закостенело.

Она снова погладила плечи и грудь и пришла к заключению, что в рекламе этого масла для ванн что-то есть: кожа казалась ей гладкой, нежной и возбуждающей на ощупь. Легонько погладила бедра. Чем дальше, тем лучше. И она сказала вслух:

— Полегче, девонька. Потерпи до Ната. Не слишком распаляйся.

Она вылезла из ванны, вытерлась и слегка надушила шею, грудь и живот. Потом натянула легкое длинное белое платье, которое Нат особенно любил, и те туфли на высоких каблуках, которые он подарил, и направилась в гостиную, чтобы включить музыку.

Потом решила позвонить на стройку.

Нат сказал в трубку:

— Алло?

Что она ему, собственно, собиралась сказать?

— Привет! — И глупо добавила: — Я уже дома.

Нат слышал в трубке музыку. «Шахерезада». Скрипки как раз начинали свою тему. Шахерезада развлекает султана. Чтоб она провалилась!

— Я это понял.

— Как у тебя дела, милый? Я только…

— Просто фантастически! — Нат снова взглянул через открытые двери на кишевшую народом площадь. Поднял руку, устало потер лоб и увидел на ладони сажу.

Эх, ему не привыкать к строительной грязи, и сколько раз они с Зиб смеялись над его видом, когда он вечером возвращался домой!

Но на этот раз это было нечто иное, отличавшееся как ночь от дня, смерть от жизни. Это было…

Зиб сказала:

— Я хотела… я пыталась следить по телевидению… но не смогла. Это ужасно, да?

— Это не то слово. — Он помолчал. — Ты что-то хотела?

Нерешительность в голосе была нетипична для Зиб.

— Да, собственно, ничего. Я пришла домой и… — она запнулась. Голос ее звучал все неувереннее. — Ты придешь домой? — Она не могла заставить себя добавить еще одно слово: «вообще».

Нат понимал, что Патти наблюдает за ним. Пытался не замечать ее, но не смог.

— Я тебя кое о чем спросила, милый.

— Но я не знаю, что тебе ответить. — Он бросил трубку.

Зиб еще долго держала свою. Потом уронила ее и зарыдала.

Телефон снова зазвенел. Нат подбежал к нему.

Губернатор сказал:

— Остались только две женщины. Потом начнем отправлять мужчин, всех по очереди.

Он не сказал ничего особенного, но в голосе явно чувствовалось напряжение.

— Хорошо, — ответил Нат. — Я уже говорил с сержантом. Он считает, что люди либо подчиняются, либо бунтуют, и если вспыхивает бунт…

— То он бы взял ближайший ломик и трахнул первого попавшегося по башке, да? — спросил губернатор. Судя по голосу, он был того же мнения.

— Верно, — сказал Нат. — Он знает, как это бывает, и ему не впервой. Говорит, если будем рассусоливать… — он умолк, вспомнив, что говорит с потенциальной жертвой. Но потом продолжал, деться было некуда. — Если будем рассусоливать, — повторил он, — то, по его мнению, никто не выберется из Башни живым. Мне очень жаль, мистер губернатор, но он так считает, и я с ним должен согласиться.

— Не стоит извиняться, молодой человек. Я с ним тоже согласен. Есть какие-нибудь предложения?

— Есть, и даже несколько. — Нат прервался, чтобы привести в порядок мысли. — Вы могли бы их заранее предупредить, что при первом признаке неповиновения я дам команду сержанту и он задержит переправу, пока все снова не выстроятся в очередь. Если в этом кто-то усомнится, дайте ему трубку и я ему повторю.

— Пока, — добавил губернатор, — связь будет работать.

— Об этом я тоже думал, — ответил Нат. — Тогда мы тут же перейдем на волну местного радио. Там приготовлен переносной передатчик с микрофоном. Если телефон откажет — переключимся на радио. Там, наверху, есть транзисторный приемник?

— Как раз транслируют рок-н-ролл, — ответил губернатор. И добавил: — Значит, договорились.

— Если телефон откажет, — продолжал Нат, — вы никак не сможете связаться с нами. Если начнутся неприятности, просто помашите из окна платком, и мне сообщат. Ладно?

С минуту было тихо.

— Ладно, — ответил губернатор. И снова тишина. И потом: — Я вам поражаюсь, молодой человек. Вы проделали фантастическую работу. Мы все вам благодарны. — Пауза. — Я говорю это на случай, если не представится возможность обнять вас лично.

— Сделаем все, что в наших силах, чтобы выручить вас всех, — ответил Нат.

— Я знаю. И благодарю.

Первые сорок этажей Башни уже погрузились во мрак. Постовой Шеннон смотрел на дымившуюся громадину и недоверчиво качал головой.

— Ты видишь, Френк? Этот домина наверху весь раскалился докрасна!

Так и было. Большинство окон уже полопались от огня, и дым валил сквозь пустые рамы. Но и сквозь дым в сумерках было прекрасно видно, как здание постепенно раскаляется докрасна, и в беспорядочных завихрениях воздуха, вызванных перегревом, казалось, что вся конструкция извивается.

— Ты умеешь молиться, Майк, — спросил Барнс. — Так вот сейчас самое время. — Он помолчал. — А какой был великолепный вид, помнишь? И сколько шикарных людей пришло на него взглянуть!

Высоко над ними из окна банкетного зала вновь вынырнул спасательный пояс, который по дороге к крыше Торгового центра на миг позолотили лучи заходящего солнца. Толпа во все глаза следила за ним. Шеннон перекрестился.

— Изжариться заживо, — сказал Барнс. — Интересно, что они об этом думают? — И потом добавил: — Или о Жанне д’Арк.

В его голосе впервые послышалась ярость.

— Того маньяка внутрь пустили мы, Майк, и я этого никогда не забуду, хотя тот тип, прости его Господи, и говорит, что все мы братья.

— А что он этим хотел сказать?

— Что в этом виноваты все мы, понятия не имею, как и почему. Но могу себе представить. Такое событие не возникает из-за единственной причины. Например, пусть корова миссис О’Лири забралась в люцерну, но прежде чем Чикаго сгорел дотла, должны были произойти еще тысячи других вещей. Теперь-то все равно, хотя это чертовски слабое утешение.

Шеннон не отвечал. Казалось, что это его не трогало.

— Там, наверху, люди, дружище, — продолжал Барнс. — Люди, как ты и я, честно, я видел там даже несколько черных. И…

— Но их ведь всех спасут, — сказал Шеннон, — этим, как он называется…

— Всех не спасут, — ответил Барнс. — Где там, видишь, что творится, все так раскалилось. И знаешь, что хуже всего, Майк, в чем весь ужас? — Он помолчал. — Там останутся лучшие.

На крыше Торгового центра Кронски спросил:

— Вы считаете, что там произойдут беспорядки, сержант?

— Возможно, хотя надеюсь, что нет. — Божественная невозмутимость сержанта была неподражаема. Вместе с Кронски они поймали раскачивающийся спасательный пояс, и сержант извлек из него прибывшую женщину.

Она рыдала от страха и жалости.

— Мой муж! О Элоим, мой муж!

— Скажите, пожалуйста, как вас зовут, мадам, — вежливо спросил сержант. — Мы ведем список…

— Бухольц! Но что с моим мужем? Вы должны спасти его немедленно. Это очень важный менш! Он вам хорошо заплатит. Или я не знаю своего мужа?

— Ладно, ладно, — ответил сержант. — Вот те полицейские о вас позаботятся. Мы пытаемся спасти оттуда всех. — Он дал знак полицейскому, который взял женщину под руку.

— Но как же мой муж? Слушайте сюда! Он же знаком с такими людьми! Он…

— Один вопрос, — прервал ее сержант. — Сколько там еще женщин?

Сара Бухольц покачала головой. — Я не знаю.

— У вас номер сорок восемь, — сказал Оливер. — Сколько всего было номеров?

— Мне кажется сорок девять. Но чтобы я точно знала, так нет. И мне все равно. Мой муж…

— Гм… уведите ее, — сказал сержант и сглотнул. Потом отвернулся и следил, как спасательный пояс возвращается привычным путем к банкетному залу.

Кронски сказал:

— Однажды в Беринговом море мы нашли спасательную шлюпку, — он покачал головой. — Стояли морозы, вы понимаете, сержант, что я имею в виду. Вы-то знаете те места.

— Да, знаю. — Сержант был абсолютно уверен: то, что он услышит, будет очередной кошмарной историей, не заслуживающей внимания, но ничего не сказал.

— На борту одного из каботажных грузовых судов, — продолжал Кронски, — возник пожар. Он уничтожил машинное отделение. Море штормило, и судно начало разваливаться. Они спустили шлюпки. Все это нам рассказал потом один парень, их старпом. Он еще немного пожил. Единственный.

— Дело было в том, — продолжал Кронски, — что когда они спускали шлюпки, одна из них перевернулась. Ну и… — он покачал головой и развел руками. — Вы же знаете, что я хочу сказать, сержант?

Оливер коротко ответил:

— Знаю. — И потом добавил: — Все хотели попасть в оставшуюся шлюпку, да?

Кронски кивнул.

— Разумеется. Их пытались отогнать веслами, как рассказывал тот старпом. Бесполезно. Они все равно лезли и лезли. — Он замолчал.

Сержант уставился на далекие окна башни. Следил, как вползает внутрь спасательный пояс. В нем вдруг воскресли воспоминания о гигантских волнах в тех северных водах, о ревущих ветрах и морозах — прежде всего о стуже, которая пронизывала до мозга костей. «Парни в открытых шлюпках, — подумал он, — или парни, которые силятся спустить на воду открытые шлюпки, отчаявшиеся, окоченевшие ребята». Он не сводил глаз с окон, но сказал:

— И наконец перевернулась и вторая шлюпка, да?

Кронски снова кивнул:

— Разумеется. Мы были на месте чуть ли не через час. Если бы добрались за месяц, хуже бы не было. В живых оставался только старпом, но, как я уже сказал, и он долго не протянул. А ведь половина их могла спастись…

— Но возникла паника, — добавил Оливер. — И поэтому не спасся никто. Такие вот дела. — Голос его звучал как-то странно, но глаза все еще не отрывались от окон.

Платком никто не махал. Пока.

Губернатор вернулся в канцелярию и опустился в кресло у стола. Теперь он чувствовал себя старым и не уставшим, а просто обессиленным. Как будто в милом обществе Бет он окунулся на несколько часов в освежающее лето вечной молодости, понимая, что это только миг, но все же надеясь, что миг этот каким-то чудом продлится. Бетти уже покинула его, все женщины до единой были в безопасности.

Губернатор не выдержал прощания и ушел.

«Нет большего дурня, чем старый дурень», — он гадал, кто придумал этот афоризм и при каких обстоятельствах. Вероятно, какой-то старый хрен, иронизировавший над самим собой после того, как юная стерва, о которой он слишком хорошо думал, дала ему понять, что предпочитает особ мужского пола своего возраста.

Ах, с Бет все было бы не так. Губернатору казалось, что Бет охотно удалилась бы с ним на ранчо в горах Нью-Мексико, даже если бы имела полную свободу выбора.

«Желанная идиллия» — откуда это? Просто сон, и ничего больше. Который не станет явью.

Но почему нет? Тот проклятый вопрос, который задавала и Бет. Почему именно я?

Почему сон не может превратиться в действительность? Почему молния попадает не в одного, а в другого? Почему он не может дожить остаток жизни в покое и уединении, о чем мечтал, и даже с той новой радостью, которую нашел только сегодня?

— Если ты есть, Господи, ответь мне!

Сердишься, да? А почему не сердиться? Внизу на площади стоят тысячи людей, может быть десять тысяч, которые потом пойдут себе домой и будут заниматься своими делами, или пойдут спать, зная, что проснутся утром. Конечно, большинство из них живет, говоря словами Торо, в тихом отчаянии, но это ничего не меняет в том, что у них есть хоть какая-то возможность выбора, а у него нет ничего.

Умирал ли кто-нибудь с радостью? Вот вопрос. Нет, последнее слово не пойдет. Умирал ли кто-нибудь удовлетворенным?

Губернатор был уверен, что нет.

Некоторым удалось совершить многое, некоторым — мало или ничего, — но еще никто и никогда не совершил столько, чтобы сказать «довольно!»

Джейк Петерс утверждал то же самое, и он, Бент Армитейдж, его высмеял.

«Ну ладно, — сказал он себе, — ну ладно! Подведи баланс». Дела, которые недоделаны, слова, которые недосказаны, да, но кто может укорить его за это? Зато никаких неоплаченных долгов. А многие ли могут сказать такое о себе? Он платил сразу, всегда и за все. Образцовый Бент Армитейдж. Подумал, что так могут говорить о торговце подержанными автомобилями.

Сколько знаний и опыта умрет вместе с ним! Но разве в этом дело? Разве они единственные в своем роде? Неповторимые? Или все это ему так дорого только потому, что оно его?

«Посмотри правде в глаза, — сказал он себе точно так же, как сказал это сенатору. — Ты ведь прожил неплохую жизнь, не так ли? А что бы ты изменил, если бы начал жить снова? Скорее всего, ничего».

Кроме Бет.

«Возможно, — думал он, — если бы я постарался, то раньше нашел бы ее или кого-нибудь вроде нее. Вроде нее? Но если бы я никогда не встретил и не узнал ее настоящую, то никогда в жизни не узнал бы, в чем разница, ведь так? Боже мой, какая странная машина наш мозг!»

Бет. Хоть она там внизу в безопасности. Бент надеялся, что это так. Сейчас он жалел, что не остался там и не убедился в этом. Ну, в этом проще простого убедиться.

Он взялся за телефон.

— Говорит Армитейдж. — Никто не ответил. Он постучал по рычажку и снова нажал кнопку. Ничего. Телефон не работал.

«Ну, теперь, — сказал он себе, — мы и вправду одни».

Прочный трос, натянутый от Башни к крыше Торгового центра, трос, который нес всю тяжесть спасательного пояса с его грузом, был толстым, упругим, сделанным из первосортного нейлона. Он был обвязан вокруг потолочной балки банкетного зала и узел, которым он был закреплен, двойной морской, был завязан под бдительным надзором обоих пожарных.

Поскольку о нейлоне известно, что на нем может соскользнуть и самый королевский из всех узлов, пожарные подстраховались, закрепив конец троса еще двумя шлюпочными узлами. Поскольку шлюпочные узлы не проявляли никакого желания соскользнуть, можно было не беспокоиться и за основной узел.

Но балка, вокруг которой был обвязан трос, была стальной, она была частью каркаса и главной опорой антенного шпиля, который все еще сиял в последних лучах солнца.

Сталь — отличный проводник тепла.

А нейлон от тепла расплавляется.

На столе в трейлере зазвонил телефон. Нат взял трубку. Что-то показалось ему странным. Он постучал по рычагу потом еще и еще раз. Наконец услышал гудок.

Набрал номер канцелярии банкетного зала, потом набрал еще раз, наконец повесил трубку.

— С этим все кончено, — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Линия накрылась.

«Все системы здания были так заботливо продуманы, — подумал он, — так умно спроектированы, с таким трудом рассчитаны во всех деталях, и все равно отказывают одна за другой. Отказывают? Уже отказали». В глухоте телефона была какая-то обреченность.

Нат снова набрал номер, по которому однажды уже звонил, номер местного радио. Ему тут же ответили.

— Я по поводу «Башни мира». Связь уже отказала. Теперь можем связаться с ними только через вас.

— Мы освободим этот номер. Как только понадобится, будете говорить прямо в эфир.

— Еще кое-что, — сказал Нат. — У вас ведь есть автоматическая линия задержки, не так ли? Чтобы можно было вырезать неприличные слова и тому подобное?

— Вы пойдете прямо в эфир. Без задержки.

— Хорошо, — сказал Нат. — Спасибо. Я останусь на связи.

Он положил трубку и схватил рацию. Сержанту Оливеру сказал:

— Телефон отказал. Если дадут вам знак, сообщите мне. Я выйду на радио.

— Будет сделано, — ответил сержант.

Нат откинулся в кресле и обвел взглядом трейлер. Там были Тим Браун, один из командиров пожарных, Гиддингс и Патти.

— Вы все слышали, — сказал Нат. Поднял было руки, но тут же их опустил. — Что я могу, черт возьми, сказать?

— Я чувствую, что-то должно случиться, — сказал командир пожарной части. — Понимаете, что я имею в виду? Что вдруг загремит будильник, или я упаду с кровати и проснусь, или этот проклятый страшный сон наконец просто кончится, понимаете? — Он помолчал. — Только он не кончится, да? — Он говорил тихим злым голосом.

Гиддингс беспокойно повел могучими плечами. Взглянул на Патти.

— Вы жена Саймона, — сказал он, — поэтому прошу прощения. Но если только мне представится такая возможность, я этого мерзавца задушу голыми руками.

На пороге появился лейтенант полиции Поттер и окинул всех взглядом.

— Чем-нибудь могу помочь?

Никто не ответил.

— Я так и думал, — продолжал Поттер. Оперся о стену. — Я тут немного покручусь, если не помешаю. Хотя, видит Бог, это все впустую.

Патти спросила:

— Вы уже выяснили, что хотели, о Джоне Коннорсе?

— Больше, чем нужно, — ответил Поттер и выложил им все, что уже рассказал капитану и инспектору.

Мужчины в трейлере не произнесли ни слова. Патти тихо сказала:

— Бедняга.

— Вы правы, — согласился Поттер. В его голосе не было иронии, только грусть. Он продолжал: — Но я, к сожалению, полицейский. Мое дело выяснить, кто виноват. — Он покачал головой. — Иногда это бывает нетрудно. Но иногда, как, например, сейчас…

Он снова покачал головой.

— Те люди наверху — за них кто-то несет ответственность, правда? — Он взглянул на Брауна. — Я прав?

— Дьявол, как я могу ответить вам на такой вопрос? — почти закричал тот. А потом уже тише добавил: — Это не имеет смысла. Все это просто бессмысленно. Все. У одного ум зашел за разум, потому что кто-то бросил умирать его жену. — Браун указал на Патти. — А ее муж наделал тут всяких дел…

Гиддингс вмешался:

— И еще добавили бригадир электриков и строительный инспектор, которых бы надо повесить за… — он запнулся и взглянул на Патти, — за уши.

— Кое-кто из моих людей, — добавил Тим Браун, — допустил такое, что допускать никак нельзя. — Он яростно тряхнул головой.

— А кое-кто из нас должен был заметить эти ошибки и халтуру, когда их еще только делали, — подхватил Нат. Помолчал. — И еще кое-что, — продолжал он, — и это, возможно, важнее всего остального, вместе взятого. — Голос его звучал необычайно серьезно: — О чем все мы думаем, когда проектируем такие высоченные домины, такие сложные и такие уязвимые?

В этот момент ожила рация:

— Крыша вызывает трейлер.

В наступившей мертвой тишине Нат схватил ее в руки.

— Трейлер слушает.

Голос Оливера произнес:

— Нам оттуда машут чем-то белым. Вам стоит выйти в эфир. Спасательный пояс у меня. Я его задержу.

Нат глубоко вздохнул.

— Ну, началось, — и потянулся к телефону.

Показания противоречили друг другу. Это, разумеется, бывает. Но казалось, что каждый из тех, кто уцелел, имел свою собственную версию того, что разыгралось в банкетном зале, версию, которая каждого из них делала если не героем, то хотя бы человеком, которого не в чем упрекнуть, и сколько бы остальные ни твердили иное, это вообще не принималось в расчет. Видимо, и это было нормальным.

В одном все были согласны: что совершенно неожиданно, по вине одной из тех случайностей, которые сыграли в день катастрофы такую большую роль, из кондиционера начал валить густой едкий дым. И это — как нажатие на курок — и вызвало происшедший взрыв.

События развивались так.

Транзистор, настроенный теперь на местную станцию, передавал какую-то тихую музыку. Женщин уже не было, и никто не танцевал.

В углу здания спокойно беседовали раввин Штейн, епископ О’Тул и преподобный Артур У ильм Уильямс. Тема их разговора осталась неизвестной.

На площадке, где за баррикадой из столов шла посадка, как раз занимал свое место в спасательном поясе Гаррисон Поль, дирижер городского симфонического оркестра. Поль попытался закрыть глаза, но искушение посмотреть было слишком велико, и ему от того, что он увидел под собой с этой страшной высоты, где висел словно на волоске, тут же стало плохо и его начало рвать. Когда, отчаянно вцепившись в матерчатые лямки, он трясся и подпрыгивал, уверенный, что разобьется, в его голове, как он вспоминал позднее, звучал бурный пассаж из «Пасторальной симфонии».

Когда он наконец оказался в безопасности и сержант с Кронски общими усилиями вынули его из пояса, он вдруг упал на колени и поцеловал крышу Торгового центра.

Он был первым из эвакуированных мужчин, и, как оказалось, мог быть и последним.

Официант с тремя детьми все еще сидел на полу и все еще не выпускал из рук бутылку «Бурбона». Номер на метке, который он вытащил и который лежал у него в кармане, был девяносто девять. Он уже пришел к выводу, что его шансы на спасение примерно равны шансам целлулоидного пса, преследующего в аду асбестовую кошку. «Бурбон» ему не пошел, но официант решил не поддаваться панике и говорил себе, что будь он покрепче, то неподвластная ему ситуация вообще бы его не беспокоила.

Оба пожарных, шеф пожарной охраны и генеральный секретарь стояли за баррикадой из столов. Один из официантов позднее рассказывал, что в зале все было спокойно, но чувствовалось, что нарастает напряжение, особенно когда не стало женщин, но все вроде бы шло своим чередом.

— И вдруг, — говорил он, — все рухнуло. — И в голосе его звучало удивление тем, что произошло.

Кэрри Уайкофф успел переговорить с дюжиной людей, из которых был установлен только один — второй официант. Звали его Билл Самуэльсон, по профессии портовый рабочий, полупрофессиональный футболист и профессиональный боксер, так ничего и не добившийся. Никто больше не сознался, что тоже был в этой группе.

Жара все усиливалась. И в этом тоже все показания совпадали. Официант, стоявший за баррикадой, запомнил это так:

— Было жутко неудобно. В разбитые окна дул холодный ветер, так что руки у меня совсем занемели. Но ногам и всему телу было очень жарко, у меня было ощущение, что я в сауне, понимаете, что я имею в виду? Всюду вокруг нас было пекло, но при этом свистел ледяной ветер. И именно это было так… — так необычно, если вы понимаете, что я хочу сказать.

Сенатор Петерс стоял у западных окон и спокойно наблюдал чаек над гаванью и над рекой. Наблюдать птиц всегда было для него безграничным наслаждением, разрядкой, а иногда и потрясением, при котором сердце заходилось от радости, как однажды в Нью-Мехико, когда его взгляд привлекло какое-то движение на горизонте и он быстро насчитал тридцать пять больших летящих птиц, направлявшихся к югу, быстро машущих белыми крыльями с черными кончиками, с длинными, тянувшимися за ними ногами, по которым он без всяких сомнений опознал единственную оставшуюся стаю американских журавлей, которая, видимо, отклонилась от своего привычного маршрута, чтобы миновать бурю, но с фантастической уверенностью продолжала стремиться вперед, к своим техасским гнездовьям.

Теперь, наблюдая за чайками, кружившимися там, вдали, свободными как воздух, он задумался, как сотни раз до того, почему человек в своей эволюции выбрал жизнь на земле.

Губернатор все еще сидел в канцелярии наедине с умолкнувшим телефоном и своими мыслями. Слышал музыку, звучавшую по радио, в остальном вокруг все было спокойно. Но мыслям губернатора покоя не было.

Почему он даже не попытался использовать свое положение и пробиться в число первых мужчин, отправляющихся в спасательный путь к безопасности? Если задуматься об этом, то не найти логического объяснения. Теперь или всего через несколько минут он был бы уже на другой стороне, на крыше Торгового центра, не сидел бы за этим проклятым столом в ситуации — чего? Ответ был прост. Не ждал бы конца этой трагедии как участник — только как зритель. В какую же абсурдную ситуацию может человек попасть таким образом!

Это же надо, какие мысли позволяет себе человек наедине с самим собой! Низкие, трусливые мыслишки, иногда и нежные, извращенные, даже безумные мысли: что угодно из того душевного шлака, который варит дьявол в своем котле.

Но ведь это только мысли, которые не опасны, которые не превращаются в действия. В этом и состоит разница между здравым смыслом и безумием.

И потому он может спокойно думать о том, что, злоупотребляя своим положением, он мог бы поступить совершенно иначе. Убеждал себя, что мог бы даже пригрозить, — и понимал, что эти рассуждения ему самому кажутся смешными. Смешными, и одновременно отвратительными. Он…

— Что вы так нахмурились, Бент? — раздался с порога голос Бетти.

Она спокойно стояла там, с легкой улыбкой на губах, ожидая его реакции.

Губернатор смотрел на нее с удивлением и ужасом, как ему показалось, даже разинув рот.

— Случилось что-нибудь с поясом? С тросом?

Продолжая улыбаться, она покачала головой.

Губернатор развел руками. То, что он почувствовал, было боязнью поверить в невероятное, разбавленной радостью и грустью.

— Вы не поехали, — сказал он. И потом добавил: — А я не смог там быть.

— Я знаю. — Она медленно шагнула вперед.

— Я попытался звонить, все ли у вас в порядке… — он замолчал. — Но телефон уже не работал. — Он вдруг сбросил с себя навалившуюся апатию. — Я так хотел, чтобы вы были в безопасности… — Его голос звучал уже увереннее, потому что к нему отчасти вернулась уверенность в себе.

— Я знаю. — Бет была уже у стола. Присела на него, как прежде, покачивая длинными ногами. Потом протянула руку, которую губернатор крепко сжал.

— Но вам нужно было эвакуироваться, черт возьми.

— Нет, Бент. — Ее голос и все поведение поражали спокойствием. — Я ведь вам говорила, что для меня больше никогда ничего не будет.

— Но я хотел, чтобы вы остались в живых. — Он помолчал. — И все еще хочу. — «Это правда или ложь? К черту всякий анализ».

— Я знаю. Но я все для себя решила.

— Только неверно. — Губернатор отодвинул кресло. — Немедленно…

— Нет, Бент. Я отказалась от своей очереди. Если даже захочу, назад уже не вернешь. Когда человек выходит из очереди, он должен стать в конец.

— Черт побери…

— Бент, послушайте меня! — Ее пальцы сжали его руку. — Всю свою жизнь я была, ну — привлекательной, иногда, возможно, забавной, остроумной, приятной, такой, какой следует быть. — Она помолчала. — И бесполезной. — Она заметила, что у него уже готовы возражения, и тут же опередила их. — Да, бесполезной. — И торопливо продолжала: — Но за несколько последних часов я впервые в жизни почувствовала, что делаю что-то нужное. Возможно, этого было немного, но гораздо, гораздо полезнее всего, что я делала раньше.

— Ну ладно, — сказал губернатор, — пока мы были заперты здесь, вы кое-чему научились. Так теперь быстренько уносите ноги вместе с этим опытом…

— Есть еще один довод, Бент. Я должна его назвать? Потому что об этом не говорят и в который не верят, но это правда. — Она молчала. Ее рука спокойно и доверчиво лежала в его руке. Не отрывала глаз от его лица. — Дело в том, что мне лучше здесь с вами, чем там — снова одной.

В канцелярии было тихо. Отдаленно, неотчетливо к ним долетали звуки музыки, но больше ничего. Из-за решетки кондиционера над их головами показались клубы черного дыма, которые начали расползаться по комнате, медленно оседая. Ни один из них этого не заметил.

— Что мне вам на это ответить? — спросил губернатор.

— Я сидел здесь один и страдал — он запнулся. — Черт, вам нельзя здесь оставаться. Вы должны…

— Но если я хочу остаться здесь? — Бет покачала головой. Она снова улыбалась — ртом, глазами, всем своим существом. — Мой милый, Бент, — начала она…

И именно в эту минуту в зале раздались первые отчаянные вопли, схватки и грохот сдвигаемой мебели.

Губернатор отодвинул кресло и встал. Колебался только миг.

— Оставайтесь здесь, — сказал он и выбежал в зал.

Под покровом черного дыма творился настоящий бедлам. Один из столов, образовавших баррикаду, был уже перевернут, и мужчины с яростью диких зверей схватились друг с другом, чтобы оттащить его в сторону или отстоять проход.

Губернатор увидел, как шеф пожарной охраны схватил ближайшего мужчину за лацканы пиджака, притянул к себе и двинул прямо в зубы. Отбросил его и схватил следующего.

Но тут один из официантов в белой куртке, такой мускулистый здоровяк — это был Билл Самуэльсон — пробился в проход, нанес шефу пожарной охраны два мощных удара в живот и так резко отбросил его в сторону, что тот упал.

Кэрри Уайкофф держался в стороне от свалки и что-то кричал, и как раз когда губернатор мчался через зал, сенатор Петерс врезал Кэрри по животу подсвечником, зажатым в правой руке, и Кэрри сломался пополам. Сенатор, не останавливаясь, огрел подсвечником по голове здоровенного официанта. Здоровяк рухнул на пол, как заколотый бык.

Все происходящее было бессмысленно, бесполезно, одно только замешательство и безумие. Кто-то ударил сенатора по руке; из толпы вынырнуло побагровевшее лицо президента телекомпании. Губернатору он показался похожим на обезумевшего от страха барана.

Дым из вентиляции повалил с новой силой, темная масса душила и ослепляла, и разрозненные схватки вспыхнули с новой силой. Кто-то завизжал. В общем шуме этого никто не заметил.

Губернатор напряг голос:

— Прекратите! Черт бы вас всех побрал, прекратите, я вам говорю! — Но это было вроде попытки перекричать ураган.

Тогда он пригнул голову и ринулся вперед. В лицо ему кто-то заехал локтем. Губернатор пробивался дальше. Вот он уже у толстого троса, выходившего в окно. Вот он уже у окна. Держась одной рукой за трос, он высунулся из окна насколько мог и замахал платком. Потом подтянулся обратно и попытался выбраться из этого клубка.

Где-то еще работало радио. Губернатор шел на звуки музыки, как на сигнал маяка. Увидел приемник на столике неподалеку от себя, но когда он бросился к нему, столик перевернулся. Приемник полетел на пол, но продолжал работать.

Кто-то ударил губернатора в бок, он упал на четвереньки, но собрал последние силы, метнулся вперед и схватил приемник. Прижал его к себе, прикрывая всем телом, пока ему не удалось выбраться из свалки, и когда был уже в стороне от этого побоища, поднял его вверх и включил на полную громкость.

В зале загремела музыка. Внезапно она смолкла. И наконец, над схваткой загремел чей-то богатырский голос. Это был усиленный голос Ната Вильсона:

— СЛУШАЙТЕ ВСЕ! ВЫ, НАВЕРХУ, СЛУШАЙТЕ!

Наступила пауза. Шум драки стих.

— ВНИМАНИЕ! ВСЕ, КТО В БАНКЕТНОМ ЗАЛЕ, СЛУШАЙТЕ МЕНЯ! — снова загремел тот же голос. — С ВАМИ ГОВОРИТ КОМАНДНЫЙ ПУНКТ НА ПЛОЩАДИ! НЕ ЗНАЮ, ЧТО ТАМ У ВАС ПРОИСХОДИТ, НО ЕСЛИ ЭТО НЕ ПРЕКРАТИТСЯ, СПАСАТЕЛЬНЫЙ ПОЯС ОСТАНЕТСЯ НА КРЫШЕ ТОРГОВОГО ЦЕНТРА. ВАМ ЭТО ЯСНО? ПОВТОРЯЮ: ПОКА ТАМ У ВАС НАВЕРХУ НЕ БУДЕТ ВОССТАНОВЛЕН ПОРЯДОК, СПАСАТЕЛЬНЫЙ ПОЯС НЕ БУДЕТ ВОЗВРАЩЕН В БАНКЕТНЫЙ ЗАЛ. ЕСЛИ ВЫ МЕНЯ ПОНЯЛИ, ПОМАШИТЕ ЧЕМ-НИБУДЬ БЕЛЫМ ИЗ ОКНА.

Все в зале замерли и онемели. Во все глаза смотрели, как губернатор неторопливо идет к окну. Приемник он все еще держал в руке. Потом он передал его сенатору, снял с соседнего стола скатерть и так же, как перед этим, высунулся из окна и помахал в сторону Торгового центра.

По-прежнему стояла тишина.

— ХОРОШО! — снова загремел голос Ната. — ХОРОШО! СОХРАНЯЙТЕ СПОКОЙСТВИЕ! ВСЕ ПОНЯЛИ? СОБЛЮДАЙТЕ ПОРЯДОК ИЛИ МЫ ПРЕКРАТИМ ОПЕРАЦИЮ. ДЕЛАЕТСЯ ВСЕ, ЧТО В НАШИХ СИЛАХ, ЧТОБЫ СПАСТИ ВАС ВСЕХ. ЕСЛИ ВОЗЬМЕТЕСЬ ЗА УМ, ЭТО, МОЖЕТ, УДАСТСЯ. ЕСЛИ НЕТ, ВСЕ ОСТАНЕТЕСЬ ТАМ! ВАМ ПОНЯТНО? ВСЕ!

Губернатор взглянул на соседние лица. Некоторые были разукрашены синяками, некоторые в крови. Билл Самуэльсон, тот громадный официант, стоял на четвереньках, тряс головой. Посмотрел наверх, на губернатора, как разъяренный зверь.

— Вопросы есть? — спросил губернатор.

Никто не ответил.

— ВЫ ВСЕ ПОНЯЛИ? — снова загремел голос Ната.

Губернатор вновь высунулся из окна и помахал скатертью. Потом наступила пауза, пока с крыши передавали сообщение в трейлер.

И снова:

— ВСЕ В ПОРЯДКЕ? — спросил голос Ната. — ОСТАВАЙТЕСЬ НА ЭТОЙ ВОЛНЕ. НАЧИНАЕМ ВСЕ СНАЧАЛА! СПАСАТЕЛЬНЫЙ ПОЯС ВОЗВРАЩАЕТСЯ. НО… — Нат сделал паузу: — ПРИ ПЕРВОМ ПРИЗНАКЕ НОВЫХ БЕСПОРЯДКОВ СПАСАТЕЛЬНЫЕ РАБОТЫ БУДУТ ПРЕКРАЩЕНЫ! — Голос умолк.

Сенатор взглянул на радиоприемник, который держал в руке. Улыбнувшись, уменьшил громкость. Снова зазвучала музыка.

Генеральный секретарь негромко произнес:

— Номер пятьдесят два, пожалуйста, номер пятьдесят два.

Один из официантов, не участвовавший в столпотворении, протиснулся вперед. Бумажку с номером он крепко сжимал обеими руками.

В трейлере Нат положил трубку и глубоко вздохнул. Потом взял рацию и сказал в микрофон:

— Порядок, сержант. Как вы считаете?

— Насколько я могу судить, — ответил Оливер, голос которого звучал все так же спокойно, — вы их привели в чувство. Если мне что-то не понравится, я сообщу.

Нат отложил рацию. Обвел взглядом трейлер.

Тим Браун сказал:

— Ну и шумиха же поднимется! Ведь сколько народу слушали ту же станцию и услышали ваши угрозы, или ультиматум, называйте это как хотите.

— Но ведь помогло? — вмешался Гиддингс.

— Помогло, — подтвердила Патти. Взглянула на Ната и улыбнулась.

— Прошу номер пятьдесят три, — сказал генеральный секретарь.

Пожарный Хоуард спросил его:

— А какой номер у вас?

Генеральный секретарь улыбнулся:

— Шестьдесят. До меня еще семеро.

— И один из них я, — сказал Хоуард. — У меня пятьдесят восемь.

Генеральный секретарь снова улыбнулся.

— Я вас поздравляю. — И потом добавил: — С вами было приятно работать.

— Пожалуй, — предложил Хоуард, — нам бы стоило вместе выпить. Когда все кончится.

— С превеликим удовольствием.

Сенатор подошел к Кэрри Уайкоффу. В руке он все еще сжимал подсвечник.

— В следующий раз, Кэрри, — негромко сказал он, — я разобью вам голову. — И добавил: — Можете не сомневаться.

Она все еще сидела там, где губернатор ее оставил, на краю стола, чуть покачивая красивыми длинными ногами; ее спокойные голубые глаза все еще улыбались.

«Я всегда буду помнить ее такой», — подумал губернатор.

Всегда? Всегда. Целую вечность.

— Сейчас поедете вы, — сказал он. Видел, что она собирается возражать и поэтому тут же продолжил: — Да, потому что я этого хочу, потому что умоляю вас уехать, а если это звучит выспренне, вы меня извините. В такие минуты человек хватается за высокие слова.

— Бент, — она запнулась. Ее глаза перестали улыбаться.

— Я не хочу закончить свою жизнь низким эгоистичным поступком, — сказал губернатор. Неожиданно он улыбнулся. — Собственно, и это тоже эгоизм, признаю. Не могу избавиться от своего позерства.

Он подошел к ней и протянул руку.

— Идемте!

Они вышли из канцелярии, держась за руки. В зале, на этот раз все словно вымерло. Из приемника по-прежнему лилась музыка, но никто ее не слушал.

Губернатор сказал генеральному секретарю:

— Номер сорок девять пропустили, Вальтер. Вот она.

Кэрри Уайкофф, увидев это, раскрыл было рот, но тут же молча закрыл его.

В зале было тихо.

Генеральный секретарь улыбнулся Хоуарду:

— Значит, я ошибся, — заметил он. — До меня их еще восемь.

Бет воскликнула:

— Бент!

— С Богом, милая! — Губернатор заколебался, но все же улыбнулся: — И поймайте за меня отличную форель!

Отвернувшись, он быстрым шагом вернулся в опустевшую канцелярию.

— Шестьдесят один, — раздавался голос шефа пожарной охраны.

— Шестьдесят два!

Кэрри Уайкофф рванулся вперед. Сенатор загородил ему путь.

— У меня номер шестьдесят пять, — выдавил Кэрри и протянул руку с листком бумаги.

Сенатор мельком взглянул на нее, потом кивнул и шагнул в сторону.

— Точно.

Гигантская конструкция раскалялась все сильней. Огонь поднимался все выше и выше, разгоняя вечерние тени.

На площади стало уже темно и там включили прожектора. Фигуры, двигавшиеся в их лучах, бросали на стояв шее в дыму здание фантастические уродливые тени.

Толпа за полицейскими барьерами вела себя спокойно, никто не шумел и не кричал.

Постовой Шеннон сказал:

— Это мне кажется похуже, чем в аду, Френк.

— Ну да, — голос Френка Барнса звучал спокойно и серьезно. — Не видно только несчастных грешных душ.

Высоко над ними, все еще в лучах заходящего солнца, снова вынырнул спасательный пояс и двинулся в свой бесконечный спуск на крышу Торгового центра.

— Ты думаешь, им удастся спасти всех? — спросил Шеннон.

Барнс развел руками.

— Даже если получится, этот ужасный день никто никогда не забудет. — Он помолчал, потом добавил: — Никто из нас.

— Семьдесят шесть! — объявил шеф пожарной охраны. Он уже охрип от дыма и усталости. Закашлялся и никак не мог остановиться, разрывая грудь глубоким давящим кашлем.

Сенатор отвернулся от окон. Ему стало тяжело дышать. Он окинул взглядом весь зал.

На противоположной стороне у противопожарных дверей белела скатерть, прикрывавшая останки Гровера Фрэзи.

В кресле возле них сидел кто-то, обвисший как мешок, запрокинув голову с открытым ртом. Сенатор не знал кто это, но, как ему показалось, человек уже не дышал.

Бен Колдуэлл лежал на полу посреди комнаты, там, где упал. Его тело скорчилось в позе эмбриона. Он не двигался.

Официант, сидевший на полу, протянул сенатору бутылку. По его лицу блуждала безумная ухмылка.

— Большое спасибо, — ответил сенатор. — Но я пока подожду. — Голос его звучал глухо и тяжело. Он с трудом выпрямился и направился в канцелярию.

Губернатор сидел в кресле у стола. Поднял на него взгляд, улыбнулся и закашлялся. Когда приступ кашля прошел, сказал:

— Садитесь, Джейк. О чем будем беседовать?

Оливер с Кронски извлекли мужчину из спасательного пояса.

— Поддержите его, — сказал сержант и добавил погромче: — Дайте ему кислород!

Махнул рукой в сторону Башни и спасательный пояс медленно тронулся в обратный путь.

— Семьдесят семь! — сообщил Оливер по рации. — Фамилия Бухгольц. Нужна медицинская помощь.

Он стоял, могучий и невозмутимый, как скала, не сводя глаз с окон Башни, пока Кронски потравливал страховочный конец спасательного пояса.

Здесь, на крыше Торгового центрами раньше было холодно. Теперь же, в последних лучах заходящего солнца, мороз пробирал прямо до костей. Кронски потопал ногами и начал тереть руки.

— Здесь и белый медведь бы закоченел, — сказал он.

По сержанту не было заметно никаких признаков испытываемых им неудобств.

— Вспомните о тех беднягах наверху, — сказал он. — Уж у них-то тепла хватает с избытком. — И тут же: — Смотри! — У него впервые сорвался голос. — Смотри! Пояс сорвался!

Спасательный пояс вылетел в окно. Начал падать под собственным весом, описывая огромную дугу, все быстрее и быстрее, подпрыгивая и раскачиваясь, как сумасшедший.

— Господи Боже, — вскричал Оливер, — все кончено! — Он показал рукой.

В окно проскользнул, как змея, основной трос, и его конец болтался в воздухе, потому что его оттягивали все еще державшиеся узлы. Трос расплавился от раскаленной балки, к которой был привязан, и теперь падал и падал в пропасть.

— В сторону! — крикнул сержант и отскочил сам, потому что тяжелый трос со свистом хлестнул по месту крепления к крыше. Потом замер. Оливер пытался рассмотреть, что происходит за окнами. Протянул руку: — Бинокль!

Молча обшарил биноклем весь ряд окон банкетного зала, потом отпустил его и оставил болтаться на ремешке. Медленно поднес ко рту рацию:

— Крыша вызывает трейлер.

— Трейлер слушает, — отозвался Нат.

Голос Оливера звучал монотонно:

— Трос лопнул. Спасательный пояс упал вниз. Пустой.

Нат тихо произнес:

— Господи Боже!

— Но это уже не важно, — продолжал сержант. — Я не вижу, чтобы там кто-то двигался. Думаю, все кончено. — Он помолчал. — Мы сделали все, что могли, но этого оказалось мало.

Было 20.41. С момента взрыва прошло четыре часа восемнадцать минут.