Взгляд Медузы

16 Воскресенье, 7 октября

Инспектор полиции Ханс Магнус Викен взобрался на самую вершину взгорка. Он стоял там уже несколько минут. Отсюда ему видно было место преступления под скалой, залитое светом двух больших прожекторов, установленных техниками-криминалистами.

Там, внизу, он еще не побывал. Не потому, что боялся близко увидеть пострадавшую, но потому, что очень важно самое первое впечатление. Он поднял глаза и вгляделся в темноту между еловыми стволами. Само то место, где обнаружено тело, о многом может рассказать. Чаще всего бывает невозможно с первого раза выразить это словами, но такое впечатление может оказаться полезным позже; случается, что оно играет решающую роль. Сам для себя инспектор называл это ощущение интуицией, а коллегам говорил, что «нутром чует». Он был убежден в том, что эта способность воспринимать окружающее интуитивно отличает проницательного следователя от необычайно проницательного.

Викен оставался наверху еще несколько минут, затем осторожно спустился и кивнул двум молодым мужчинам в белых комбинезонах, которые как раз закончили первичный осмотр тела и теперь изучали поверхность земли под деревьями вокруг него.

Одного взгляда на погибшую было достаточно: старший инспектор был уверен, что перед ним тело пропавшей женщины. Она все еще была одета для прогулки по лесу, в куртку из гортекса и брюки из грубой ткани. Куртка была порвана на спине. Женщина лежала с прижатыми к животу ногами, застыв в позе эмбриона. Он нагнулся поближе, включил фонарик. С одной стороны вверх по шее и дальше по лицу тянулась широкая рваная рана. Похоже было на глубокие царапины — пять параллельных царапин. Когда он осторожно приподнял лоскут ткани на порванной куртке, стала видна такая же глубокая рваная полоса, идущая по диагонали через всю спину. Он посмотрел наверх, на верхушку кряжа, где только что стоял.

Если бы она упала оттуда на камни, валявшиеся здесь внизу, повреждения были бы более тяжкими. Но эти борозды — это было что-то другое. Похоже было, что это какое-то животное постаралось. С тех пор как женщина была объявлена в розыск, она лежала тут, должно быть открытая всем ветрам, и могла послужить легкой добычей для животных, питающихся падалью.

Один из криминалистов нашел что-то и крикнул другим, чтобы подошли. Он стоял, низко согнувшись, у того места, где дно ложбины переходило в склон. Народ подтянулся к нему. Викен слышал, как они громко переговариваются, и тоже подобрался поближе:

— Чего нашли-то?

Один из них, седой худощавый мужик, с которым Викен был знаком еще по Высшей полицейской школе, знаком подозвал его:

— Иди посмотри сам.

Викен посветил фонариком на землю, где был выдран клок мха. Направил луч фонарика еще дальше; во многих местах на почве под деревьями видны были такие же отметины. На участке, где почва была заилена, остались отчетливые следы. И отметины от когтей.

— От черт! — вырвалось у Викена. — Это не шавка какая-нибудь оставила. — Он выпрямился. — Когда вы здесь закончите?

Седовласый техник прикинул на взгляд размеры ложбины:

— Часов через пять-шесть на первый раз.

Викен раскинул мозгами. Было без четверти девять. Совершенно невозможно пока сказать, будет ли это дело поручено сектору расследования насильственных преступлений, в котором он служил. Сюда он приехал по собственной инициативе, услышав о находке. Он прекрасно знал, что далеко не все дежурные по экстренным вызовам будут рады его здесь видеть, но, осмотрев тело погибшей, не сомневался, что не зря потратил время. Ему доводилось извлекать останки тел с морского дна. Ему доводилось вскрывать двери квартир, где трупы гнили в летнюю жару неделями. Ему доводилось видеть тела, искромсанные финкой, или с ранами, оставленными дробовиком, из которого стреляли в упор. Но ему никогда не доводилось видеть ничего похожего на эти рваные раны. Викен начал осторожно спускаться по склону, светя фонариком себе под ноги. Спустившись на несколько метров, он нашел два новых следа.

Он снова вскарабкался на кряж, стянул с туфель бахилы и достал из кармана салфетку для чистки обуви. Даже во время таких выездов на место, как этот, он не терпел грязи на своей обуви.

Некоторое время он еще постоял, глядя вниз, на освещенную площадку, где одетые в белое люди ползали на коленях вокруг трупа, внимательно изучая землю. Викен достал мобильный телефон, набрал номер. Один из младших инспекторов их сектора ранее был членом комиссии по охране диких животных там, откуда он приехал, — в жуткой глуши, где-то в области Хедмарк. Каждую осень мужик обязательно отводил две недели отпуска на то, чтобы поохотиться на лося.

— Приветствую, Арве, — сказал Викен. — Я знаю, что в эти выходные ты уже должен быть в отпуске, но я хотел бы показать тебе кое-что. Ты из города не уезжаешь? Отлично, как скоро ты сможешь подъехать на Уллевол-сетер?

Викен стоял на дворе турбазы со стаканчиком горячего кофе в руке. Что за приятные люди работают тут, на Уллевол-сетере! Кафе закрылось уже много часов тому назад, но они ему даже поесть предложили. Он ограничился кофе, хотя желудок крутило и резало. Вдалеке послышался гул мотора. Через пару минут на склоне показался маленький светлый автомобиль. У инспектора полиции Арве Нурбакка, которого он ждал, был большой внедорожник, и Викен никак не мог сообразить, что происходит. Его худшие опасения подтвердились: не успел автомобиль остановиться, из него выскочила светловолосая женщина, которую он сразу же узнал.

— Ну знаете, Фредволл, — сказал Викен, — ваша газета «ВГ» обычно ухитряется оказаться на месте, пока я не успеваю ноги в туфли сунуть. А сейчас я провел здесь несколько часов, а никто из журналюг и носа сюда не показал. Ничего странного, что таблоиды прогорают.

Женщине было за тридцать, нижняя челюсть у нее сильно выдавалась вперед, а ростом она была почти на голову выше инспектора. Она была одета в кожаную куртку и грубые сапоги со шнуровкой и на каблуках, которые давали ей дополнительную пару сантиметров форы по сравнению с ним. Он всегда чувствовал некоторую неловкость в присутствии высоких женщин.

— Ну, это мы еще посмотрим, — ответила она. — Уже то, что вы здесь, — это хорошая новость.

Викен скорчил гримасу:

— Не всякий раз, как я оказываюсь на месте, это значит, что кого-то убили; это вам прекрасно известно. Кто вам позволил приехать сюда на машине?

— Я как-то не рассчитывала встретить здесь кого-нибудь из дорожной инспекции, — улыбнулась журналистка.

«Пленительна, как щука», — подумал Викен.

Из машины с трудом выбрался низенький жирный тип со здоровенной фотосумкой через плечо. Его инспектор никогда раньше не встречал, и, когда тип подошел поближе, видимо, чтобы поздороваться за руку, Викен повернулся к нему спиной, прошагал в кафе и налил себе еще кофе. Уже час прошел с тех пор, как он позвонил Нурбакку. Ему хотелось поскорее все тут закончить и вернуться в город.

Кайя Фредволл и фотограф последовали за ним в кафе.

— Ничего себе, они до сих пор подают кофе! — довольно воскликнула журналистка, увидев стоящий на прилавке дымящийся кофейник.

Она налила себе кофе и подошла к столику, за которым устроился Викен:

— Это Хильду Паульсен нашли?

— Многое указывает на это.

— А что с ней произошло?

Инспектор побарабанил пальцами по столешнице:

— Она лежит в ложбине, пролежала там полторы недели. Упала, я думаю.

— А где?

— Не так уж далеко отсюда. Пара километров.

— Но ведь весь этот участок прочесывали вдоль и поперек несколько дней подряд. С собаками, и вертолетами, и кучей добровольцев.

— Дайте нам денек или два, Фредволл.

— Нам? То есть сектору расследования насильственных преступлений?

Викен услышал звук мотора подъезжающего автомобиля и поднялся:

— Даже и не пытайтесь. Сейчас ничего больше из меня не вытяните.

Дальше в гору по лесной дороге они поехали на внедорожнике Нурбакка. Журналистка последовала за ними на своем маленьком «японце».

— Вот бы они застряли где-нибудь! — размечтался Викен.

Арве Нурбакк хмыкнул. Ему вряд ли уже стукнуло тридцать: он был по меньшей мере на двадцать лет моложе коллеги. Он пришел к ним в сектор чуть ли не с институтской скамьи, года полтора назад. Викен, каждый семестр читавший курсантам лекции по тактике расследования, сам порекомендовал его начальнику сектора. Внутреннее чутье, которое так хорошо помогало ему в следственной работе, оказывалось не менее полезным и тогда, когда было необходимо оценить личностные качества коллег. У него быстро складывалось представление об их сильных и слабых сторонах, и в Нурбакке он тоже не ошибся. Возможно, инспектор был не из самых проворных, но зато основателен, надежен и достаточно проницателен, если дать ему время подумать. Кроме того, он был из тех, что взвешивают свои слова, а не мелют языком по поводу и без повода. В отделе и так было много пустобрехов. В этом отношении терпения у Викена хватало ненадолго.

— Вы могли бы запретить им ехать дальше, — высказался Нурбакк.

Викен достал бумажную салфетку и высморкался. Не потому, что был простужен, но запах трупа, к которому он близко наклонялся, казалось, так и засел в ноздрях.

— Они бы все равно в ноль времени приперлись за нами туда. Ты же знаешь, когда шавки почуют кровь… Кстати, о шавках; это собака почуяла запах трупа. В паре сотен метров от дороги.

Нурбакк покосился на него:

— Здесь же несколько раз прочесали местность.

— Вот именно. И наши люди с поисковыми собаками, и военные, и Красный Крест с сотнями добровольцев обшарили каждый квадратный метр леса. И никто не нашел damned shit[10]. И вдруг пенсионер-дантист вечерком выходит выгулять своего сеттер-гордона и тут же натыкается на это.

Через пару минут, перешагнув ленту ограждения, они осторожно спустились в ложбину. Нурбакк бросил взгляд на тело.

— Жуть какая! — пробормотал он и посмотрел наверх, на вершину взгорка. — Что ты об этом думаешь?

Викен показал на глубокие борозды, процарапанные по спине и шее жертвы.

— При падении тело не могло получить таких повреждений, — твердо заявил Нурбакк. — Животное какое-нибудь, должно быть.

Викен злобно прищурился при виде журналистки с фотографом, которые стояли наверху, перегнувшись через ограждение, и следили за каждым их движением. Но он все же направил свет фонарика на след во мху.

— Вот черт! — не сдержался Нурбакк.

— Здесь еще парочка таких. Придется связаться со специалистами по диким животным, но я хотел, чтобы сначала ты посмотрел. — Викен посветил на заиленный участочек в дальнем конце ложбины. — Ну, что можешь предположить, Арве?

— Предположить? Да я уверен на сто процентов.

К ним присоединились трое техников-криминалистов. Младший инспектор полиции Арве Нурбакк еще некоторое время изучал следы, потом поднял глаза, переводя их с одного на другого.

— Медведь, — сказал он.

17 Понедельник, 8 октября

Викен был в прекрасном настроении, но старался не показывать этого — по очевидным причинам.

— Ты хочешь сказать, что это дело не по нашему ведомству? — изрекла младший инспектор полиции Нина Йенсен со своим изысканным бергенским произношением. — Что этим должна заниматься комиссия по охране диких животных?

Викен задержал взгляд на ее лице. До этого ему доводилось работать с ней не больше двух раз. Ей было слегка за тридцать. Без сомнения, большинство назвали бы ее красавицей, решил он. Конечно, у нее лицо и женственное, и симметричное, и все такое прочее. Может быть, не слишком интригующее, но тело у нее было определенно аппетитное, чего не мог скрыть светло-серый брючный костюм с коротким приталенным пиджачком. Ей стоило только избавиться от пяти-шести лишних килограммов, подытожил Викен. Но вообще-то, самое в ней приятное, что она была естественной, какая есть. Он не жаждал тесного контакта с какой-нибудь секс-бомбой, не на работе во всяком случае, из этого быстро бы выросла куча проблем.

Начальница сектора расследования насильственных преступлений, старший инспектор полиции Агнес Паянен в этом смысле никаких проблем в общении не создавала. Это была тощая орясина того же возраста, что и он сам, с кривым носом и узкими губами. Это ей адресовала свой вопрос Нина Йенсен. Теперь рот Паянен сжался еще плотнее. Викен давно уже уяснил, что это было признаком того, что начальница хочет выглядеть властной.

— Мы уже успели показать место преступления специалисту по диким животным, — сказала она. — Он подтверждает те выводы, к которым мы и сами уже пришли. — Она мимолетно улыбнулась Арве Нурбакку, который сидел за столом напротив нее. — А именно что повреждения на теле убитой женщины, Хильды Софии Паульсен, соответствуют тем, какие может нанести медведь.

Викен на время, пока она вещала, напустил на себя расслабленное безразличие. Дело велось правильно, и она перед собранием похвалила его. Хорошо, что он сообразил показать место, где было обнаружено тело, Арве Нурбакку. У инспектора был опыт установки радиометок на медведей, и он сумел с той же уверенностью, что и приглашенный специалист, идентифицировать как повреждения на теле погибшей, так и следы животного. После того как тело женщины было обнаружено, они сразу же сумели взять дело под контроль и единым фронтом встретить напор прессы. Викен ненавязчиво напомнил Паянен, что это он сам рекомендовал Нурбакка, когда тот подал заявление на службу в их секторе и, очевидно благодаря этому, едва покинув институтскую скамью, обошел по службе людей с большим стажем службы.

— Раз это совершило животное, мы, наверное, можем выследить его, — предложил младший инспектор полиции Сигмундур Хельгарссон, кивнув в сторону Нурбакка. — Тут у нас не один Арве умеет охотиться.

— Отлично, Сигге, — невыразительно проговорил Викен, — ты-то, уж конечно, с детства на белого медведя ходил.

— Разве в Исландии есть белые медведи? — поинтересовалась Нина Йенсен.

Паянен подняла обе руки:

— Отставить все эти брутальные шуточки. Это серьезная трагедия, совершенно особое дело, и, похоже, всю следующую неделю оно не сойдет с первых полос газет. У нас нет еще данных о причине смерти, но пока еще не было и никакой договоренности о том, чтобы провести совещание относительно передачи дела в какой-либо другой сектор. Будем надеяться, что этим займется служба экстремальных вызовов, а не мы.

Вот уж в чем в чем Викен был уверен, так это в том, что именно на это она и надеется. По той или иной причине ее уже проинтервьюировали газеты «ВГ» и «Дагбладет», а сегодня ее ожидала встреча с сотрудниками телеканала ТВ-2. Форма на ней была идеально отглажена, и всю первую половину дня она наверняка провела бы в парикмахерской, чтобы привести в приличный вид свои патлы, если бы у нее было на это время. «Никто из начальства не сомневается в моих лидерских качествах, — подумал Викен. — И не только в профессиональных, но также и в моем умении руководить людьми». Совершенно очевидно, что Паянен получила должность начальника, на которую они оба претендовали, по абсолютно другим причинам. Он обезоруживающе улыбнулся ей: «Наслаждайся жизнью, Паинька, пока есть возможность».

Арве Нурбакк выпрямился на стуле. Благодаря карим глазам под светлой челкой, большим и круглым, он казался мягким и осторожным человеком, но Викен знал, что, когда надо, инспектор может быть достаточно резким. Нина Йенсен, да и Паянен тоже, если уж на то пошло, вела себя иначе в присутствии Арве: она по-другому двигалась и голосок поднимался на октаву выше. Но тому на это было наплевать.

— Я уверен в том, что это дело не в компетенции комиссии по охране диких животных, — сказал Нурбакк.

— Вот как? — спросила Паянен. — И почему же?

Казалось, он все еще обдумывает ответ, прежде чем продолжить:

— Да вот следы там в лесу. Они ведь достаточно свежие.

— Ты и это можешь определить, Соколиный Глаз? — ухмыльнулся Хельгарссон.

— Прекрати, Сигге, — оборвал его Викен, — пусть Арве закончит.

— Паульсен была в розыске полторы недели, — заметил Нурбакк, — но следы, которые мы видели, не такие старые.

— Иными словами, — сказал Викен, который уже обсудил это с Нурбакком, — в этом деле пока далеко не все еще ясно. Давайте не забывать о том, чтобы отделять мух от котлет. И кстати, кто из присутствующих верит, что по лесопарку Нурмарка бродит медведь-шатун?

Начальница сектора Паянен моргнула пару раз:

— Давайте подождем заключения судебных медиков.

Викен спрятал усмешку. Он знал, что она прибегает к таким штампам, когда не может сказать ничего дельного.

18

До начала приема оставалось три четверти часа.

В это время, до прихода пациентов, Аксель Гленне успевал перелопатить массу дел — просмотреть почту, дописать направления к специалистам. Он включил компьютер. Ожидая, пока тот раскочегарится, еще разок пролистал «Афтенпостен». «Пропавшая женщина найдена мертвой» — было напечатано на первой полосе. «Трагическая случайность, — прочитал он во врезке. — Пролежала в лесу полторы недели». Он отложил газету в сторону. Вскрыл конверт из хирургического отделения: в письме сообщалось о дате, на которую назначена операция Сесилии Давидсен. Не затянули с ответом, ему не пришлось напоминать им об этом. С такими-то результатами анализов ни у кого не было сомнений в том, что оперировать следует срочно. Аксель вдруг вспомнил, что видел ее во сне. Открыл дверь в дом, который узнал. Вилла на Вин-дерне. Не позвонив, он просто вошел, и все. Внутри было темно, но ему слышны были звуки, доносившиеся со второго этажа, — женский стон. «Не стоило мне сюда приходить», — пронеслась в голове мысль, когда он поднимался по лестнице. Кто-то следовал за ним по пятам, перед ним угадывалась тень, но Аксель был не в состоянии обернуться.

Он просмотрел список пациентов, записанных на сегодня. Надо бы освободиться к четырем. На прошлой неделе он не навещал мать. Не был у нее с того дня, когда она приняла его за Бреде.

В электронном выпуске журнала «Ланцет» он нашел обновленную версию статьи о хлыстовых травмах шейного отдела позвоночника. Хотел как можно лучше подготовиться к тому, чтобы руководить работой Мириам: ей был выделен пациент, вести которого она будет самостоятельно. Если девушка появится сегодня… надеется ли он, что она все еще болеет? Чтобы не пришлось ничего говорить о том его визите в ее квартирку в прошлый понедельник. Или обратить все в шутку? Или попросить прощения? Может быть, поэтому она и не показывалась здесь весь остаток недели.

Без двадцати девять он услышал, как Рита ключом открывает дверь регистратуры. Подождав немного, он зашел к ней.

— Новая неделя, новые возможности, — сказала она, но прозвучало это не слишком убедительно.

— А, новости слушала, — понял он.

Рита кивнула:

— Ничего более ужасного не слышала, Аксель; представь себе, медведь!

Его брови подскочили.

— Медведь?

— А ты не дочитал, что ли, до этого? — заторопилась она и сунула ему под нос «ВГ».

Половину страницы занимал заголовок: «Растерзана медведем в лесопарке». Остальное место было отведено под нечеткий снимок: одетые в белое фигуры, склонившиеся над распростертым на земле телом.

— До такого только «ВГ» может додуматься, Рита. Это же невозможно! У нас в Нурмарке, во всяком случае.

— А ты вот прочитай тогда сам как следует. У полиции нет никаких сомнений.

Он пролистал все десять страниц с материалами об этом деле.

— Я ее встретил там в тот день. Как раз перед тем, как она пропала.

— Да что ты говоришь? А почему ты ничего об этом не рассказывал?

Он выглянул в приемную, где на стуле уже пристроился первый пациент — отставник, который был знаком с Торстейном Гленне.

— Да так много всего навалилось, Рита.

Он услышал, что возле регистратуры с Ритой заговорила Мириам. Вскоре после этого в коридоре послышались ее шаги. Она прошла мимо его двери, открыла дверь в кабинет Улы и зашла туда. Аксель открыл карточку отставного подполковника, просмотрел лабораторные анализы. По сравнению с прошлым разом гемоглобин упал. Ее шаги вновь приблизились. Он сосредоточился на результатах анализов крови пациента. Во все еще приоткрытую дверь постучали. Он откашлялся, но не успел ничего сказать, как Мириам уже вошла. Он просмотрел файл до конца, до самых последних результатов, только потом поднял на нее взгляд. Она прислонилась спиной к двери. Под халатом на ней была надета все та же маечка с ее именем.

— Что, корзина для грязного белья все еще полна? — усмехнулся он и добавил, не успев ужаснуться этому своему комментарию: — Ты уже поправилась?

Она прошла через комнату и остановилась перед ним:

— Хриплю немножко, но это ерунда.

Он поднялся со стула, присел на краешек стола.

— Мириам, — сказал он. — Если прочитать наоборот, получится «маирим». Почти так же красиво.

Он обнял ее. Она приникла к нему. Аксель отвел волосы с ее лица, прижался носом к шее и вдохнул ее запах. Этот аромат напомнил ему что-то давно забытое.

Зазвонил телефон; он наклонился к столу, не выпуская ее руки.

— Ты готов принять первого? — спросила Рита; звонила наверняка, чтобы напомнить ему, что прием должен был начаться еще десять минут назад.

— Ну посылай его в кабинет. Ты его предупредила, что у нас тут студентка проходит практику?

— Предупредила-предупредила. И вот еще что, Аксель: только что звонили из «ВГ». Я сказала, что ты занят.

— «ВГ»? А что им надо?

— Одна журналистка… Фредволл, она хотела с тобой поговорить. Я ей сказала, чтобы она перезвонила в обед.

Аксель вдруг почувствовал раздражение:

— Послушай, Рита, нет у меня времени беседовать с «ВГ»!

— Ну ладно, — сказала она расстроенно, — что ты хочешь, чтобы я ей сказала?

— Скажи, что у меня сегодня очень много работы. Ведь так и есть.

19

— Здесь можно хоть приблизительно понять, каково быть хирургом, — заметил инспектор Викен, когда они с младшим инспектором Арве Нурбакком натянули одноразовые зеленые халаты, такие же шапочки и голубые бахилы. — И по мне, так этого более чем достаточно. Мне еще не доводилось встретить врача, которому я доверял бы.

— Сейчас вы больше всего похожи на повара, — ухмыльнулся Нурбакк, когда они вступили в ярко освещенное помещение для проведения вскрытий в подвале Центральной больницы Осло.

Викен терпеть не мог волокиты и отправился в Судебно-медицинский институт без ведома начальницы сектора Паянен.

— Правда, скоро обеденный перерыв, — сказал он, наморщив нос, — но тутошний запашок как-то не наводит на мысли о еде, правда?

В зале уже находились два человека, они стояли, склонившись над стальным столом. Одного из них, миниатюрную женщину лет сорока с небольшим, ярко накрашенным кукольным лицом, Викен хорошо знал по прежним встречам. С судебным медиком Дженнифер Плотерюд он работал уже давно и, быстро уяснив, насколько остро отточены и ее ум, и ее язычок, относился к ней с таким уважением, которого редко удостаивал кого-нибудь еще. Викен многое знал о большинстве из тех, вместе с кем он работал. В голове у него хранился целый каталог полезных сведений о них — кое-что он даже записывал, — и он много раз пытался выудить из Дженнифер, каким ветром ее занесло в Норвегию. Потому что не могла же она покинуть Канберру и уехать на другой конец света только потому, что встретила этого мужлана, хуторянина из Румерикского района, за которого она потом и вышла замуж! Дженнифер, однако, когда дело касалось личной жизни, превращалась в сфинкса, так что Викен пока еще не докопался до дна в этом вопросе.

Второго человека, мужчину среднего роста, в очках и с ухоженной бородкой, он раньше никогда не видел.

— Фредрик Увесен, — представился бородатый и кашлянул. — Старший научный сотрудник Зоологического института.

— Увесен у них самый лучший специалист по хищникам, — заявила Дженнифер на грамматически безупречном норвежском, но с сильнейшим австралийским акцентом.

Хотя под бахилами у нее были туфли на высоченных каблуках, ей приходилось тянуться кверху, чтобы доставать до стального стола, за которым она работала.

— Сколько вы успели сделать? — спросил Викен и бросил взгляд на тело, которое он в последний раз видел в лесу, в нескольких километрах выше по склону от Уллевол-сетера.

Грудная клетка была вскрыта, сердце и оба легких извлечены.

— Предварительный отчет о вскрытии мы подготовим уже к завтрашнему дню, — пообещала Дженнифер.

Викен не мог припомнить случая, чтобы она пообещала что-нибудь и не выполнила своего обещания.

— Время наступления смерти?

Судебный медик натянула латексные перчатки:

— От четырех до пяти суток. Максимум шесть.

Викен прищурился:

— Значит, через неделю после того, как ее объявили в розыск. Так что нам придется поразмыслить о том, чем же это она занималась в лесопарке все это время. Как по-вашему, по состоянию тела можно заключить, что она пролежала четверо или пятеро суток в лесу?

— Утверждать не могу, — заявила Дженнифер, — но и исключить этого тоже не могу. Тут еще вот что: мы обнаружили под ногтями довольно много штукатурки. И на одежде она тоже есть. Может быть, это ничего и не значит, но, уж во всяком случае, она не из леса.

— Признаки действий сексуального характера?

— Да непохоже.

— Я видел много животных, которых задрал медведь. Эти борозды на шее и на спине ни с чем не спутаешь, — вставил Нурбакк.

Увесен снова кашлянул:

— Я согласен. Никогда не видел человека, пострадавшего от когтей медведя, но у нас имеются кое-какие иллюстративные материалы. Я бы сказал, что речь идет о взрослом медведе.

— Насколько вы в этом уверены? — надавил Викен.

Увесен открыл рот, кашлянул пару раз; эти гортанные хрипы уже начинали раздражать инспектора.

— А эти снимки мы отправим в Эдмонтонский университет в Канаде, — сообщил исследователь. — Там у них есть с чем сравнить эти материалы.

— А медведь разве не вспорол бы ей живот? — поинтересовался Викен.

Увесен покачал головой:

— Мы, люди, не служим естественной добычей для медведя. Он может ободрать нас, покусать, но он очень редко нападает, чтобы съесть человека. Если только речь не идет о сильно отощавшем животном.

— Не надо только забывать, что медведь может поживиться и мертвечиной, — сказал Нурбакк. — Мишка не гнушается падали, не такой уж он привередливый.

— Ваша правда, — сказал ученый. — Возможно, когда он начал курочить труп, что-то его потревожило или он испугался чего-нибудь.

В разговор включилась Дженнифер Плотерюд:

— Я могу вам сообщить, что покойная все еще была жива, когда ей были нанесены эти раны.

— Значит, тут была не мертвечина, — твердо заключил Нурбакк. — Но следы-то там, где ее нашли, выглядели свежими.

И снова научный сотрудник поддержал его:

— Наследил накануне или самое большее за два дня до того, как вы их обнаружили. И не забудем, что пять дней тому назад прошел дождь.

Викен покосился на Нурбакка, он был более чем доволен тем, что взял инспектора с собой. «На что нам сдались эти специалисты, — ухмыльнулся он мысленно, — если мы и сами все распутываем?»

— Ну что же, предварительное заключение будет таким: все видимые повреждения причинены медведем, — предложил он и взглянул на Дженнифер Плотерюд, стоявшую по другую сторону стола.

— А вот и нет, инспектор, — сказала она, показывая скальпелем.

По ее лицу расползлась кукольная улыбка, и тонкие морщинки появились в тех местах, где обычно их скрывал макияж. Она чем-то напомнила Викену маленького ребенка, который как следует поковырял в носу и вытащил оттуда здоровенную козявку. Он склонился над погибшей. На левой руке пониже плеча были хорошо видны четыре маленькие красные точечки. Дженнифер поднесла к ним увеличительное стекло.

— Следы уколов, — предположил Нурбакк.

— Я пришла к тому же выводу, — заявила судебный медик. — И их тут у нас несколько. — Она показала увеличительным стеклом на два участка кожи с внутренней стороны бедра. — Кроме того, — добавила она, — обратите внимание на красноватые поперечные полоски вокруг запястий.

Викен внимательно рассмотрел их:

— Следы от скотча?

— Наверняка. В коже засели частички клея. И здесь такие же. — Она обвела пальцем вокруг рта покойной.

Через четыре часа после того, как Викен покинул прозекторскую, ему позвонила Дженнифер Плотерюд:

— Анализ крови готов.

Викен схватил ручку и пролистал блокнот, чтобы найти свободную страничку. Судебный медик не стала бы утруждать себя звонком, если бы не могла сообщить ему ничего интересного.

— В ее крови мы в большом количестве нашли вещество под названием тиопентал.

Он записал название:

— И что это за вещество?

— Так называемый барбитурат. Он используется во время операций, и хранить его разрешено только в больницах и на складах медикаментов. В небольших количествах также в ветеринарии.

— Как он действует?

— Чрезвычайно эффективен как усыпляющий компонент при наркозе. При передозировке вызывает остановку дыхания и сердца.

Викен откинулся на спинку кресла. Он позлорадствовал по поводу того, что еще утром Паянен так уверенно утверждала, что это дело не по ведомству сектора расследования насильственных преступлений. И уже начал размышлять о том, кого еще привлечь к расследованию.

20 Вторник, 9 октября

Сигни Брюсетер подкатила к жилому корпусу пансионата в Рейн-коллене и припарковалась возле уже стоявшей там машины. Она заглушила мотор, радио сразу же как обрезало. Но, открывая дверь своим ключом и входя, она будто продолжала слышать голос диктора, сообщавшего о том, что случилось в лесопарке возле Осло. Сигни не выспалась. Она всего второй день работала на новом месте.

Метте Мартин, старшая медсестра и заведующая всеми тремя корпусами, теснившимися на небольшом участке, встретила ее в коридоре. Сигни была рада ей, потому что все, что бы Метте Мартин ни делала, получалось у нее умело и споро. А Сигни промаялась без работы год и одиннадцать месяцев. Пройдя собеседование, она была уверена, что места санитарки ей не видать, но чувствовала при этом даже какое-то облегчение. Тем не менее Метте Мартин сочла, что ее многолетний опыт работы в подготовительном классе школы мог представлять интерес и что разница между детьми и людьми, страдающими задержкой психического развития, вряд ли была столь уж велика. И она позвонила уже на следующий день — к ужасу Сигни! — и спросила, когда та сможет приступить к работе.

— Здесь всегда тихо и спокойно, — говорила старшая медсестра, — Тура спит, а Освальд сидит в своей комнате. Утром их умыла и одела ночная дежурная. Ты останешься с ними одна до обеда, а попозже придет Осе Берит, так что до конца рабочего дня будете трудиться вдвоем.

Сигни повесила пальто в шкафчик и села на диван.

— В девять нужно будет дать лекарства Освальду, — напомнила Метте Мартин. — Но только не включай радио. От всей этой болтологии он становится таким нервным, кидается на всех, будто медведь-шатун.

— Да он не один такой! — воскликнула Сигни. — Слыханное ли дело, чтобы взрослую женщину да медведь задрал! И всего в нескольких километрах от Карл-Юхана, главной улицы столицы, и королевского дворца.

— Ужас просто! — закивала старшая медсестра. — Трудно в это поверить.

Когда она ушла, Сигни постучалась и вошла к Туре. Здесь строго следили за тем, чтобы все не забывали стучаться в двери, хотя Тура и не могла ответить, и наверняка не понимала, к чему весь этот стук. Метте Мартин подчеркнула, что в любом случае необходимо проявлять уважение к живущим здесь, и Сигни это понравилось. Уж никак нельзя было сказать, что Тура вытянула счастливый билет в этой жизни: она родилась с врожденной патологией, из-за которой ее мозг не мог развиваться как следует. Странно, что она вообще была еще жива. Ее мать-наркоманка продолжала колоться, даже когда была беременна Турой, — наверняка от этого и все ее проблемы. За все то время, что Тура прожила в Рейн-коллене, никто ее ни разу не навестил. Ни одну живую душу вне стен этого комплекса не интересовало ее существование. Сигни не всегда приходилось легко в жизни, но, когда она смотрела на это существо, которое она сейчас как раз одевала, она чувствовала, что ей есть за что эту жизнь благодарить. И когда Тура уже сидела на своем кресле, умытая и причесанная, Сигни выкатила ее в коридор и поставила кресло перед зеркалом.

— Мы все здесь переживаем за тебя, Тура! — ласково проговорила она.

Тура пошевелила челюстями, будто смеясь, и издала какой-то звук. Это означает, что она радуется, говорила Метте Мартин, и Сигни улыбнулась, погладила ее по голове и сама как-то сразу тоже пришла в хорошее настроение.

Скоро нужно будет пойти к Освальду. Всю ночь ей не давала покоя мысль, что ей придется одной справляться с ним. Освальду, у которого был синдром Дауна, вот-вот должно было исполниться тридцать лет. В дополнение ко всему у него с гормонами все перепуталось, и он вымахал под два метра. Но хоть он и был неохватным, но умом — как трехлетний ребенок, только что почти не говорящий. Метте Мартин уверила ее, что он кроток как овечка и никогда никому не создавал проблем.

Сигни набралась мужества и открыла дверь к нему в комнату:

— Привет, Освальд, не хочешь пойти покушать немножко?

Он промычал что-то и поднялся так резко, что она отскочила на пару шагов назад.

— За ручку, — сказал он и протянул ей свою лапищу.

Осе Берит Нюторпет оказалась высокой и крепкой женщиной лет шестидесяти, с маленьким круглым ротиком, как у карпа, и седыми волосами, собранными в пучок. Она появилась на работе ровно в двенадцать, достала из пластикового пакета мохнатые тапки и сунула в них ноги.

— Ну и холодный же здесь пол! — заметила она, вразвалку входя в комнату.

С ней трудно было не согласиться.

Искупав Туру, две санитарки смогли присесть на диванчик и перевести дух.

— Тоскливо-то как здесь жить, когда к тебе никто никогда не приходит, — обронила Сигни и покосилась на Туру.

Осе Берит фыркнула:

— Ее мамка годами по улицам шлялась. Ты же не думаешь, что такая вдруг начнет проявлять заботу? Но вроде бы папаша у нее вполне себе знаменитость.

— Серьезно? — изумилась Сигни. — И кто он, не знаете?

Осе Берит пожала плечами:

— Да разные ходят слухи.

Она явно не жаждала распространяться на эту тему, может хотела попридержать рассказ до подходящего момента. Она включила было радио, но, поскольку приближалось время новостей, Сигни пришлось напомнить ей, что старшая медсестра просила их новости не слушать.

— Это из-за той, что убили, — сказала она, понизив голос. — Метте Мартин говорит, что Освальд просто с ума сходит, как только услышит об этом.

Осе Берит выключила приемник.

— Ага, допрыгались городские-то! — сказала она и поджала губы. — Сами виноваты, сами себе свинью-то подложили. Может, хоть щас до них дойдет, каково это — жить, когда под стенами твоего дома бродят дикие животные. Тогда хотя бы какой-никакой толк будет от этого.

Сигни не ответила. Она никак не могла относиться к случившемуся как к чему-то полезному. Убитая женщина была всего на пару лет старше ее самой.

— Да, ты бы послушала, что мой-то сказал, когда вчера новости передавали! — не унималась Осе Берит. — У нас в позапрошлом году аж четырех брюхатых овцематок жуть как порвали. И жалуйся не жалуйся — толку никакого. Уж конечно, бедного мишеньку нельзя тревожить. — У нее даже голос задрожал. — Диких животных не трожь! А расплачиваемся за это мы, для кого разводить овец — хлеб и заработок. — Она многозначительно покачала головой. — Но я вот что еще тебе скажу, Сигни. — Она понизила голос. — Если людей окончательно довести до ручки, они могут таких вещей натворить, каких и не следовало бы.

Сигни рот открыла от изумления:

— Уж ты не думаешь ли, что кто-то из местных в этом деле замешан?

Осе Берит еще плотнее сжала губы своего рыбьего ротика и провела пальцем по губам, будто застегивала молнию. Но пару минут спустя опять завела свое:

— Ты себе не представляешь, как некоторых злит все это. Здесь у нас, на хуторах, народ просто кипит. Мы уж сколько лет вынуждены были мириться с этим. А вот сейчас, я думаю, другой выйдет коленкор. Либо ладно, пускай у нас медведь ходит где хочет, но уж тогда пусть развлекается повсюду, а не только тут, в горах. Вот тогда и посмотрим, сколько это продлится.

Вдруг в дверях показался Освальд. Подбородок у него был столь недоразвит, что из углов рта постоянно стекала слюна.

— Освальд мишку ловить!

Он стукнул себя кулаком в грудь, и на лице Осе Берит сразу появилась умильная улыбка.

— Да, ты смог бы, Освальд, ты ведь такой сильный! — Сигни же она сказала: — Он у нас парень хороший, Освальд-то. Но бывают и у него черные денечки. Тогда его лучше оставить в покое. Это из-за того, что ему довелось в детстве пережить.

— Это как так? — полюбопытствовала Сигни.

— Да его в черном теле держали, беднягу, — поведала Осе Берит, — пока его не отобрали от родителей евонных. Папаша-то Освальда, тот еще был поганец с самого начала, это уж ты будь уверена, и я под своими словами подпишусь: я его с первого класса знала. Вот такому зверю я не хотела бы попасться. Да это тебе любой скажет. — Она мотнула головой. — Он в конце концов связался с одной городской девахой, которую сюда, в глушь, занесло каким-то ветром. Но она нашла себе другого и смоталася восвояси, а ребятишек-то скинула на него; ну, он тогда вообще с катушек съехал. Хутор пришлось продать за долги. Он ушел жить в лес, в домишко, который у них там был, и детишек с собой забрал. Они одни болталися, пока он штаны протирал у другого пьянчуги, в Холтете, и пропивал остаток умишка своего убогого.

— Но ведь Освальд мог тогда в лесу пропасть?

— А вот ты послушай, что его папаша учудил-то! Он в подвале домишка выгородил уголок за железной решеткой, и там он Освальда запирал, когда уходил из дому.

Сигни вытаращила глаза. Слушать про Туру, мать которой была наркоманкой и испортила Туре жизнь, было тяжело, но уж это было и того ужаснее.

— Да разве может такое быть! В подвале держал? Как зверя какого?

— Вот потому и не надо приставать к нему, когда на него находит. Мы же не знаем, что у них в башке-то происходит, у таких, как он. Правда же, Освальд?

Освальд просиял и еще раз ударил себя кулаком в грудь:

— Освальд мишку ловить!

21 Четверг, 11 октября

В полупустом вагоне метро сиденье ближе к дверям было свободно, и Аксель смог поставить велосипед и сесть рядом. Погода прояснилась, и стало теплее, так что, даже несмотря на влажность, казалось, что еще лето. Такой подарочек любителям теплой погоды, такое напоминание тем, кто не переносит жары.

Он отправлялся в лесопарк каждый четверг, только зимой с лыжами, а не с велосипедом. Этакая переменка посреди рабочей недели, он всегда с радостью предвкушал ее. Но этот день должен был стать иным, чем все остальные. Усилием воли он отогнал мысли об этом, достал из рюкзака газету «Дагбладет», которую успел купить на станции.

Дело о медведе еще не ушло с первых полос. Пару дней тому назад в газете было напечатано, что все свидетели будут опрошены снова, но его пока не вызывали. С заявлением выступила начальница сектора расследования насильственных преступлений Управления полиции Осло по фамилии Паянен. Это дело является приоритетным, утверждала она, но не смогла четко ответить на вопрос, полагает ли полиция, что в непосредственной близости от столицы водятся медведи. И никаких рекомендаций людям не гулять в одиночку по лесопарку не последовало. Еще бы, этого только не хватало!

Ниже на той же странице, во врезке, он увидел подборку фактов. Последний случай, когда с уверенностью можно было говорить о том, что в Нурмарке был замечен медведь, произошел более пятидесяти лет тому назад, но медвежьи следы находили и в конце девяностых годов. В Скандинавии медведь доживает на воле максимум до 25–30 лет. Длина тела взрослого медведя составляет 150–280 см, вес 100–350 кг.

Далее следовали рекомендации о том, как себя вести при случайной встрече с медведем. Не надо пытаться убежать от него: это животное может мчаться со скоростью до 60 км в час. Если к нему поворачиваются спиной и в панике устремляются прочь, то медведь воспринимает беглеца как свою добычу. Прятаться на деревьях тоже не стоит: молодые медведи прекрасно лазят по деревьям, да и старые легко делают это при необходимости. Держитесь спокойно, потихоньку отходите назад. Не пытайтесь отпугнуть медведя. «Большое спасибо за совет!» — усмехнулся Аксель и перелистнул страницу. Интервью с людьми на улицах, вопросы о том, боятся ли они медведя. Особо подчеркивалось, что жизнь в столице идет своим чередом. «Будто кто-то ожидал иного», — подумал Аксель, лишний раз убедившись в склонности журналистов изрекать банальности. Корреспондент накануне провел вечер в баре «Эль Коко» на улице Русенкрантс-гате, заведение рекламировало себя как зона, свободная от медведей. Они отгородили внутреннюю часть помещения своего рода решеткой. В баре подавали новые коктейли под названием «Пухов мед» и «Гризли-киллер». Аксель свернул газету в трубочку и засунул ее в щель между сиденьем и стенкой вагона.

Мириам стояла чуть в сторонке от перрона. На ней были велосипедки, черная куртка, шлем и солнечные очки.

— Давно ждешь? — спросил Аксель.

Вокруг них суетилось множество людей, как и они, приехавших на прогулку. Непохоже, чтобы их отпугнули газетные заголовки или мысли о том, что может таиться в глубине леса. Он легонько сжал ее руку повыше локтя:

— Крутой велик.

Она села в седло:

— Я его вчера купила.

Он приостановился подождать ее на вершине холма над озером Бланк-ванн. Когда Мириам наконец нагнала его, он кивнул в сторону лесной опушки:

— Вон там оставим велосипеды.

— А ты уверен, что по лесу бродить безопасно? — спросила она.

Он рассмеялся в ответ:

— Тот медведь давно уже убежал, можешь не сомневаться. Здесь уж столько потоптались, что наверняка напугали его так, что он драпал до самого Валдреса, а не то и до Трёнделага. А ты знаешь, сколько миль бурый медведь может пройти за неделю?

Он подошел ближе, снял с нее шлем. Ее волосы были заплетены в две косички и сзади закреплены заколкой.

— Или, может, ты чего-то другого боишься? — спросил он.

Когда они добрались до горного озерца, небо заволокло тучами. Аксель сбросил рюкзак возле вытащенной на берег и перевернутой вверх килем лодки, достал из него белую полотняную салфетку и разостлал на земле, поставил на нее термос, две чашки и пакетик из кондитерской Брюна.

— Ты и скатерть с собой взял?

Он развел руками:

— Нужно же выдерживать стиль! Я ее свистнул из процедурного кабинета. Она нестерильная, но чистая наверняка.

Мириам засмеялась, он протянул руку и дотронулся до ее уха, до почти невидимого пуха по краю мочки.

— Пусть это будет завершением нашей истории, — сказал он. — Я поэтому пригласил тебя на пикник.

— Что ты имеешь в виду?

— На следующей неделе меня не будет в городе, уезжаю на семинар. — Он забыл сказать ей об этом раньше, все время откладывал. — Те дни, что еще остались у тебя от практики, тобой будет заниматься Ингер Беата.

Аксель вскочил на большой валун, оглядел расстилавшуюся впереди зеркальную поверхность воды.

— Кто последний, тот и трус! — крикнул он и стащил с себя футболку, а потом разом брюки и трусы вместе. И, не мешкая, бросился в воду.

Она была холоднее, чем две недели тому назад. Он нырнул и сделал пару гребков под водой, потом снова вынырнул и повернул назад. Она стояла возле камня и выглядела расстроенной.

— Не думай о том, что сейчас осень, — подбодрил он ее.

— У меня же только что была ангина.

— Тем лучше — это гораздо более эффективное оздоровительное средство, чем съедать по яблоку в день.

Она начала стягивать тесные велосипедки. Пока она снимала остальное, он не сводил с нее взгляда. Она постояла немного на берегу в резком сероватом свете, не решаясь зайти в воду. Не для этого он привел ее сюда с собой. Но вот он стоял там в холодной воде, разглядывал ее нагое тело и чувствовал, что скоро это обязательно произойдет. Как-то незаметно для себя он оказался к этому готов. Не было уже той границы, которую оставалось пересечь, он оказался по ту сторону. «Это неизбежно», — сказал он себе.

В рюкзаке у него было полотенце. Он протянул его ей, когда она торопливо выбежала из воды, сам вытерся футболкой. После того как они покончили с багетом и допили кофе, он сказал:

— Ты все еще дрожишь. Нужно согреться.

На салфетку упало несколько капелек дождя. Он взял ее за руку и помог подняться.

— Бегом марш, пять минут! — приказал он.

И бросился вперед вокруг озера, вверх на горку, подождал, пока она его не нагонит. Капли дождя стали большими и тяжелыми. Она бросила озабоченный взгляд в гущу деревьев.

— Надо найти укрытие от дождя, — сказал Аксель, успокоительно взяв ее за руку.

За горушкой все так же прятался шалаш из еловых лап. На первый взгляд в нем ничего не изменилось с тех пор, как он был там в последний раз, но пустые бутылки не валялись. И маленькой буддистской библии он тоже не увидел.

— Вот где ты живешь, — улыбнулась Мириам.

Он заполз внутрь.

— Ночами в полнолуние я перебираюсь в лес, — ответил он и потянул ее за собой.

— Постель, надо же! — воскликнула она. — Как ты о нем узнал?

Он прижал ее к себе.

— Мириам, — сказал он еле слышно, — я перепробовал все, даже холодное купание не помогает.

— Совсем не помогает, — согласилась она.

— Я уже больше не могу терпеть.

— И я тоже не могу.

Он снял куртку и футболку, разостлал на земле; она снова стащила велосипедки, оставила только узенькие трусики. Прижалась лбом к его лбу и заглянула ему в глаза:

— Ты это серьезно говорил, Аксель? Что это наше прощание?

От ее кожи пахло озерной водой, потом, влажной землей и смолой еловых лап, служивших крышей. Он стянул с нее трусики, кивнул, словно в ответ на ее вопрос. Вдруг хрустнула ветка — он резко обернулся и посмотрел наверх. Снаружи маячила чья-то тень. А между ветками ели — глаз, пристально смотрящий вниз, на них. Он вздрогнул, высвободился из объятий Мириам и пополз к выходу.

— Что случилось, Аксель?

Он никого не увидел, постоял немного, вслушиваясь в звуки леса, потом наклонился над крышей шалаша. Между ветками в пластике была проделана щель. Через нее ему было видно Мириам.

— Ты хочешь напугать меня, что ли? — В ее голосе звучал страх.

И тут он вдруг осознал, что стоит в лесной глуши голый, наклонившись над чьим-то убежищем. Ее испуг отрезвил его, он просунул руку внутрь и нащупал свою одежду.

— Да нет, показалось, — успокоил он ее. — Ничего, просто медведь какой-нибудь.

Когда они шли назад к велосипедам, накрапывал дождик. Мириам держалась за его руку. «Если бы в шалаше произошло еще что-нибудь, — подумал он, — если бы произошло неизбежное, мы могли бы покончить со всем этим. А теперь она только стала мне ближе».

— Я тебе не рассказывал, что у меня есть брат? — спросил он вдруг.

— Да, близнец. Ты думал, что это его видела твоя пациентка в городе в тот день.

Прежде чем решиться, Аксель несколько раз вдохнул и выдохнул:

— Я, кажется, тоже видел его. В то утро, когда началась твоя практика у нас. — Он остановился и повернулся к ней лицом. — Бреде, можно сказать, больше не существовал для нас. Но в последние недели он не идет у меня из головы. Никак не могу избавиться от мыслей о нем. И вот сейчас, в шалаше, мне показалось, что он там стоял и пялился на нас. Я не хочу тебя втягивать в это…

Мириам прижалась к нему, обняла обеими руками:

— Я хочу быть втянутой. Я так рада узнавать все то, что ты рассказываешь о себе!

— В последний раз я видел Бреде лет двадцать тому назад, наверное. Его как раз вышвырнули из пивнушки в центре города, а я проходил мимо. Он на ногах не стоял. Я предложил проводить его домой или дать ему денег на такси. А он валялся на тротуаре и злобно смотрел на меня. «Ни хрена я не желаю брать у тебя! — заорал он. — Когда-нибудь я тебя уничтожу, точь-в-точь как ты меня уничтожил!»

22

Сесилия Давидсен домой не пошла. Она проделала пешком весь путь от больницы вверх до своего Виндерна. Теперь она продолжала подниматься выше. Склоны уже накрыла тень. Так она и бродила без цели несколько часов. Прошла мимо станций «Рис» и «Шлемдал», до самого «Воксеносена», потом опять двинулась вниз, в сторону пруда Холмен-даммен.

Сколько врачей озаботились бы тем, чтобы прийти к ней домой и лично рассказать о том, что случилось? Гленне был одним из немногих, кому было не все равно. Ему не было все равно, что она умрет. «Мама, не умирай!» Прошло девять дней. Он был совсем другим, чем в своем кабинете на Бугстад-вейен. Вообще-то, изначально она хотела, чтобы ее врачом оказалась женщина или пожилой мужчина. Аксель же Гленне был моложе ее. И все-таки, привыкнув к нему, она быстро поняла, как ей повезло. Он умел сделать так, чтобы она расслабилась. Он был высокий и сильный, казалось, ему все нипочем. Но на прошлой неделе, когда он пришел к ней домой, он вел себя неуверенно, чуть ли не растерянно. Он пришел потому, что хотел поговорить с ней сам, лицом к лицу. Он пришел рассказать, что она умрет. Она уже знала это. С того самого времени, как почувствовала, что шарик растет. И все же она никак не могла сообразить, зачем же он стоит здесь, у нее в дверях. А Бенедикта поняла. Прежде чем заснуть в тот вечер, она сказала: «Мама, не умирай!» И вместо того чтобы сказать: «Нет, маленькая моя, я не умру еще долго-долго», она заплакала. Бенедикта изо всех сил старалась утешить ее. Но когда позже вечером вернулся домой Хендрик, она сидела на диване, смотрела прямо перед собой и была не в силах сказать хоть что-нибудь. Не отваживалась. Будто если она сказала бы ему об этом, то все это обрело бы реальность. И она осознала бы, что это правда.

Во второй половине дня она пошла в Уллеволскую больницу. Долго разговаривала с медсестрой. В конце концов появился и хирург, который должен будет ее оперировать. «Это вы Сесилия Давидсен?» Ей так хотелось ответить «нет», крикнуть, что ему нужна другая женщина. Но выхода не было. Врач располагал к себе; было совершенно очевидно, что он очень занят, но все же нашел время поговорить с ней. Но и ему было понятно, что ничем хорошим это не может закончиться. Он не сказал, что, мол, она справится с этим. Он сказал: «Давайте будем реалистами. Мы сделаем все возможное, но трудно сказать, насколько это поможет».

Он отправил ее на больничный. Она пожалела о том, что согласилась. Сидеть дома и ждать. Со всеми этими мыслями, от которых некуда было деться. Всякий раз, как она пыталась их отогнать, они овладевали ею с новой силой. Хокону уже восемнадцать. Он справится. «Справится? Он гораздо сильнее привязан к тебе, чем хочет показать». Но он справится. А думать надо о Бенедикте. Остаток детства, всю юность и всю молодость провести без матери. Согласится ли Хендрик перейти на менее высокую должность? Заняться менее сложным делом? Невозможно себе представить. Он попросит помощи у своей матери. Она еще вполне бодра, хотя и не такая шустрая, как в былые времена. Или он обратится к своей сестре. Отдаст ребенка ей на воспитание. Мысль, что Бенедикта будет подрастать у его сестры, вынудила ее остановиться и ухватиться для поддержки за фонарный столб. Накатила тошнота. А что, если Хендрик найдет себе другую? Да что угодно, лишь бы Бенедикта не оказалась у золовки.

Она вышла на мостки, постояла там, всматриваясь в темную даль пруда. Ей бы поплакать, но не получалось. Она не плакала с того самого первого вечера, когда сидела на постели Бенедикты и гладила ее по волосам: «Нет, маленькая моя, я не умру еще долго-долго». Шаги по гравию, чуть в стороне. Они приближались. Она не могла заставить себя обернуться.

23 Пятница, 12 октября

Рита позвонила по внутреннему телефону в четверть четвертого:

— Ты не забыл, что я сегодня пораньше ухожу, Аксель?

«Забыл, конечно».

— А Сесилия Давидсен пришла? — спросил он в свою очередь.

— Нет, к тебе сейчас никого нет. А потом только Сольвейг Лундвалл, на половину четвертого.

— А Давидсен не звонила?

— Я, во всяком случае, никаких сообщений не принимала, записок не видела.

Аксель задумался. Операция Сесилии Давидсен была назначена в Уллеволской больнице на ближайшую среду. Хорошо бы проконсультировать и посмотреть ее прежде, чем она ляжет в больницу. Вдруг она не захотела прийти, потому что он заявился к ней домой? Вторгся в ее собственный дом с таким известием. Он до сих пор не мог забыть испуганных глаз ее дочери, когда она открыла дверь и впустила его в дом.

Он отогнал эти мысли, вышел в коридор. Рита уже ушла, Ингер Беата тоже, в приемной было пусто. Внезапно ему пришла в голову одна идея; он отпер кабинет Улы и вошел. Ула в этот момент стоит за штурвалом своего парусника, бороздит Средиземное море. Или вместе с сыновьями развлекается подводным плаванием на коралловом рифе около Фиджи. Цепляется за панцирь гигантской черепахи, уносящей его в океан. Еще целых полгода осталось ему путешествовать. Когда Ула, свидетель на свадьбе Акселя более двадцати лет тому назад, держал речь, он сказал, что у них с Акселем у каждого свой бог. Сам он приносит жертвы Посейдону, в то время как Аксель бродит по лесу по следам Пана.

Какое-то время Мириам работала в кабинете Улы. Акселю даже чудился здесь ее запах, хотя она не заходила сюда уже два дня. После выходных он уедет на семинар, и последние три дня практики пройдут под руководством Ингер Беаты. Когда они накануне расстались возле станции «Фрогнер-сетер», оба промолчали. Но Аксель решил, что видится с ней в последний раз.

Он подсел к письменному столу. В среднем ящике лежали ее стетоскоп и пара учебников. Он открыл один из них. На обороте она написала жирной синей шариковой ручкой свое имя. Он сидел и смотрел на него. «Счастливый ты, должно быть, человек, Аксель, — пробормотал он. — Все тебе плывет в руки. Так-то вот».

Под вторым учебником он обнаружил конверт, чем-то набитый. Это был большой конверт формата А4, и на нем она тоже написала шариковой ручкой свое имя. Конверт не был заклеен, и когда он приподнял клапан, то увидел внутри несколько конвертов поменьше. Он, можно сказать, все еще ничего не знает о ней и не хочет знать. Так легче справляться с собой. Тогда кажется возможным сидеть вот так и думать, что больше он ее не увидит. Пусть отпустит его, пусть ее образ поблекнет и станет почти невидимым, чтобы жизнь могла продолжаться как прежде.

Близился вечер пятницы. Он радовался предстоящим выходным, не грозившим никакими дежурствами. В субботу он будет тренировать команду Тома. У Марлен состоится урок верховой езды. После обеда он собирался съездить в Ларколлен — убрать лодку на зиму, покрыть олифой веранду дачи. Надо бы постараться вытащить с собой Тома, может быть, остаться переночевать до воскресенья, вдвоем. Других неотложных дел не было. Если не считать того, что плинтусы кое-где требовали покраски, вспомнил он, и нужно было поменять привод вентилятора в машине Бии.

Он сунул руку в конверт, собираясь достать то, что было в него напихано, и тут услышал, что кто-то зовет его из коридора. Он сунул вещи Мириам назад в ящик.

Перед дверью его собственного кабинета стояла Сольвейг Лундвалл.

— Здрасте, Аксель, — сказала она, услышав его шаги, и он сразу понял, что она еще не вполне здорова.

Он впустил ее в кабинет, спросил, как ей лежалось в закрытом отделении больницы. Да плохо лежалось — ее ремнями к кровати пристегнули.

— Неужели? — воскликнул он.

Она хмуро посмотрела на него:

— Вы думаете, я лгу, Аксель?

— Разумеется, нет, просто я очень удивился.

Она сидела перед ним в синем свитере с высоким воротом и серой юбке — лицо слегка осунувшееся, но удачно подкрашенное, — и трудно было представить себе ее воющей, с пеной у рта, привязанной к больничной койке.

Он измерил ей давление и выписал рецепт на лекарства.

— Меня жутко разносит от этих таблеток, — пожаловалась она. — Как бы мне хотелось перестать их принимать!

Это он мог понять — за последний год она поправилась почти на десять килограммов.

— По вашим ощущениям, Сольвейг, вы сейчас контролируете свои действия?

— Я боюсь ложиться спать, потому что тогда возвращаются те мысли.

— Что вам следует донести на них?

— Я не могу отделаться от мысли о том, что должно случиться что-то ужасное. Мне уже было так много знаков!

— Но ведь все зависит от того, как эти знаки истолковать, — мягко возразил Аксель.

Она сидела, глядя прямо перед собой:

— Вот вчера вечером. Я села в трамвай на площади перед железнодорожным вокзалом. Человек, оказавшийся на соседнем сиденье, читал газету «ВГ». Ну, про ту женщину, которую съел медведь.

— Да нет, он ее не съел, — успокоил Аксель.

— Когда я собралась выходить, ко мне подошла какая-то старая женщина. Я думала, что она слепая: у нее глаза были матовые, как жемчужины, и все-таки она уставилась прямо на меня и говорит: «Тебе это тоже известно, я вижу это по глазам» — и протягивает мне клочок бумаги. И я ужасно перепугалась и пришла в отчаяние, но все-таки больше перепугалась. «Тебе дарована эта способность», — успела она шепнуть мне, прежде чем я сошла.

Аксель видел, как у нее на шее пульсирует жилка.

— А что было написано на этой бумажке?

Прежде чем ответить, Сольвейг внимательно оглядела кабинет:

— «Откр. одиннадцать: семь».

Он не сразу понял:

— Это что-то из Библии?

Она порылась в сумке, вытащила толстую книжку небольшого формата и начала листать ее:

— Откровение Иоанна. — Она нашла нужное место и прочитала: — «И когда кончат они свидетельство свое, зверь, выходящий из бездны, сразится с ними, и победит их, и убьет их».

— Лучше бы вам не попадались такие старые женщины, — сказал Аксель, но Сольвейг пропустила его слова мимо ушей:

— Я думала об этом всю ночь. Это знамение, Аксель, много ужасного должно исполниться, и если я и, может быть, еще горстка людей поняли его, то я обязана предостеречь. Вот чего хотела от меня та старуха.

Она произнесла все это так убежденно, что Аксель понял: придется ему снова звонить в Уллеволскую больницу и выражать свою озабоченность по поводу очередного пациента, выписанного раньше времени. Он знал, что лучше ее не расспрашивать больше. И все же не удержался:

— Когда вы здесь были в последний раз… вы говорили о каком-то человеке, которого вы видели около здания администрации в Майурстюа. Человеке, похожем на меня.

Она смотрела в пол. Казалось, она не расслышала вопроса, и слава богу, подумал он, потому что, задав его, сразу же пожалел об этом. Тут она подняла глаза и посмотрела на него:

— С тех пор он не показывался, Аксель. Но он явится. Только после того как произойдет все ужасное, он явится снова. Я предупрежу вас. Вы узнаете об этом раньше всех остальных.

Когда он уже запирал кабинет, зазвонил телефон. Его прямой номер знали немногие. Мириам была одной из них. На дисплее высветился городской номер Осло. Аксель снял трубку и ответил. Мужской голос на другом конце провода представился как Хендрик Давидсен, четко выговорив «д» в середине своего имени.

— Моя жена — ваша пациентка, — пояснил он. — Ей было назначено прийти к вам сегодня днем.

— Да, правда, — ответил Аксель, — Сесилия Давидсен. Она не пришла на прием.

— Вот поэтому я и звоню. Ее никто не видел со вчерашнего дня.

Аксель опустился в кресло:

— Да что вы? Разве не вчера она должна была явиться на прием в Уллевол?

— Да, вчера. Она ушла из больницы в четверть пятого. И после этого она не подавала никаких признаков жизни. Раньше за ней никогда такого не наблюдалось.

Тон Хендрика Давидсена был деловым, но Аксель слышал, как его голос дрогнул на словах «признаки жизни».

— Вы, конечно, сообщили в полицию?

— Они объявили ее в розыск, но больше не могут ничего сделать. Пока, по крайней мере…

Что значит пока в такой ситуации, Аксель предпочел не спрашивать. Он проинформировал мужа Сесилии Давидсен о ее заболевании. Тот, похоже, уже знал об этом. К счастью, он не стал поднимать тему посещения Акселем их дома с сообщением о результатах анализов, но он подробно расспросил, как его жена отреагировала на сообщение о диагнозе. Аксель постарался рассказать все так, чтобы в его словах не было и намека на что-либо, что могло бы усилить беспокойство мужа. Еще оставалась надежда на то, что не случилось ничего серьезного. Надежда еще оставалась. Но поверить в это было почти невозможно, это он и тогда уже понимал.

24 Понедельник, 15 октября, ночь

Парочка, зигзагами перебиравшаяся через дорогу возле входа во Фрогнерские бани, с упоением погрязла в смачной перебранке. Женщина — маленькая, кругленькая, с дредами — остановилась прямо посреди проезжей части. На своих высоченных каблуках она еле держалась, выглядело это так, будто она пытается сохранять равновесие, стоя на ходулях.

— Раз так, придется тебе, Йорген, без меня переться дальше, — заныла она. — Я с тобой не потащусь, если ты и дальше так будешь.

С автостоянки вырулила какая-то машина. Тот, кого она называла Йоргеном, схватил женщину за руку и потащил через дорогу на другую сторону. Автомобиль сделал крюк, объезжая их.

— Блин, Йорген, я с тобой ни в жисть не попрусь, если ты не уймёсся!

— Это ты мне говоришь: не уймёсся? — передразнил он ее; мужчина был высокий, худой и сутулый. — Это по твоей милости нас вышвырнули отсюда.

— Ну как маленький, ё-моё! — стояла она на своем.

Он присвистнул:

— И куда же ты одна попрешься, если со мной итти не желаешь?

— А не твое собачье дело!

— Ну блин, Милли, да ты же просто потаскуха драная. Как же ты меня достала, слов нет.

— Ну пошел молоть чушь! Ты же ни хрена не сечёшь уже. На себя посмотри!

— На себя? И чё ж я такого увижу?

Она не отвечала. Потом бросила:

— Ну хрен с тобой, но только если ты тачку возьмешь.

— Бабки кончились.

— Ты чё, думал, я пёхом попрусь аж до Скёйена? Середь ночи?

Он рыгнул и потащил ее на парковку:

— Придется тебе тогда в парке заночевать.

Она остановилась как вкопанная:

— Я серьезно, Йорген, уже два часа ночи.

— Не так уж и далеко итти-то. У меня и косячок есть. Потом можешь хоть всю неделю продрыхнуть.

Женщина застонала, но позволила увлечь себя дальше в аллею.

— Мне надо в кустики, — объявила она.

— Ну валяй.

Он остановился и прислонился к стволу дерева, крикнув ей вслед, когда она скрылась за холмиком:

— Чё, обязательно через весь свет переться, если приспичило отлить? Здесь же сейчас нету никого… А если бы и был кто, кому, на хрен, интересно пялиться на твою голую жопу?

— Мне не по-маленькому, — пробубнила она. — Мне другое.

— Блин, Милли, меня от тебя просто тошнит иногда!

Он стоял и щурился, пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте. В какой-то момент ему показалось, будто огромное дерево вцепилось в него и не отпускает. Он прижался щекой к шершавой коре. На другой стороне неглубокого оврага едва виднелись контуры вышки для прыжков в воду. Он однажды прыгнул с пяти метров. Тем летом, когда ему исполнилось девять лет, а может, десять. Ему бы ширнуться. Потом, может, и Милли трахнуть, если хватит пороху. Только пусть подмоется сначала. Блин! Усесться срать среди ночи во Фрогнер-парке! Ну что за баба, кому еще такое могло стукнуть в башку? Всегда с этой Милли так: уж если ей что втемяшится, не важно что, то вынь да по-ложь сию же минуту. И не заикайся, чтобы подождала чуток.

Она закричала, истошно и протяжно. Она часто кричала, но никогда так, как на этот раз. Первая мысль была дать деру. Нет уже сил терпеть все фокусы этой бабенки. Но что-то в этом вопле удержало его, заставило подойти поближе к краю.

— Ну чё еще там у тебя? — крикнул он.

Ему видно было, как она карабкается по склону. Он неуклюже спустился на несколько шагов и протянул ей руку. Штаны болтались у нее вокруг ляжек, белая задница аж светилась в темноте.

— Твою мать, Милли! — рявкнул он, но голос у него задрожал.

Она выбралась наверх и прижалась к нему.

— Внизу, там… — прорыдала она, — там лежит чё-то. Я дотронулась…

25

В двадцать пять минут четвертого инспектор полиции Ханс Магнус Викен, сунув в рот остатки кекса, пересек площадь Александра Хьелланда на красный свет. Голоден он не был, но, когда его вытаскивали среди ночи, ему необходимо было обязательно чем-нибудь заполнить желудок, чтобы тот не разболелся от переизбытка кислоты. А уж если это случится, то боль так и будет терзать его все утро, а то и весь следующий день.

По дороге он настраивал себя на рабочий лад, старался привести мысли в порядок: что надо будет сделать в первую очередь, когда он окажется на месте преступления, что искать, на что обращать внимание. Такая систематизация давалась ему без труда. Сохранять хладнокровие, когда вокруг все бурлит, как сейчас. Он допил остатки кофе из стаканчика, который успел прихватить на бензоколонке вместе с кексом. Все вокруг кипит. Пресса уже на месте, предупредил дежурный по экстренным выездам. Они там и знают все, что касается предыстории этого дела. Но стоило ли ожидать чего-либо иного? Труп обнаружен, можно сказать, в самом центре города. Если исходить из полученного Викеном описания, эта находка могла иметь отношение к делу о розыске пропавшей женщины. В четверг вечером ему позвонил дежурный по городу. Пропавшая была объявлена в розыск. Женщина не вернулась к себе домой, на виллу в районе Виндерн. Она была серьезно больна и, очевидно, страдала депрессией. Родные опасались, что она могла сделать с собой что-нибудь. По всем признакам уголовщиной тут не пахло. Но он просил, чтобы ему сообщали обо всех случаях пропажи людей.

После той находки в лесопарке не только ему ни на минуту не удавалось расслабиться, ожидая чего-либо подобного.

Над Фрогнер-парком кружил вертолет. То ли «ВГ» — и похоже, что они, — то ли одна из телевизионных компаний. Он припарковался поближе к проезжей части. Народу набралось даже больше, чем он предполагал. Крупнейшие газеты, разумеется, но к тому же две съемочные группы, одна от канала ТВ-2, а на костюмах и оборудовании второй группы никаких логотипов он не разглядел. Он пробрался через толпу и перешагнул через ленту ограждения, которая была натянута у дальней части парковки.

Там стояло два штатива с микрофонами, способными улавливать человеческую речь на расстоянии сотни метров.

— Это пропавшую женщину нашли? — крикнул кто-то ему в спину.

Он поднял обе руки в знак того, что не готов ничего сказать, и пошел дальше по чавкающему от влаги газону.

— Все узнаете потом, — буркнул он, не оборачиваясь.

Первое, что пришло ему в голову, когда он спустился по скользкому склону и увидел одетых в белое криминалистов, которые, согнувшись в три погибели, медленно передвигались в свете прожекторов, — это что здесь снимают сцену из фильма. Это ощущение усиливало тело, в неестественной позе лежавшее среди пожухлых зарослей крапивы на берегу пруда, лицом в воду, будто последнее, что погибшая стремилась сделать перед смертью, — это доползти до воды и попить.

К нему подошла Нина Йенсен, протягивая пару голубых бахил. Она была в форменной одежде, и ее дыхание отдавало табаком. Пару недель тому назад она заявила, что окончательно бросает курить.

— Сесилия Давидсен, — сказал Викен, и прозвучало это скорее как констатация факта, чем как вопрос.

— Многое говорит в пользу этого. Цвет волос и телосложение соответствуют описанию. И одежда на ней та же, что указывалась в ориентировке.

— Кто ее нашел?

— Парочка по пути домой. Похоже, те еще забулдыги. Они дают показания в участке на Майурстюа.

— Там есть кто-нибудь из наших?

— Арве там за старшего. Сигге должен прибыть на место не позже шести.

Викен подошел поближе к погибшей, посветил фонариком. Между клочьями изорванной в лохмотья куртки виднелась голая спина. От наружного края ребер наискось, захватывая всю шею, тянулась широкая полоса из пяти глубоких рваных ран.

— Ну черт-те что! — пробормотал он себе под нос. — Просто черт знает что такое!

Из желудка поднялась кислая отрыжка. Он порылся в кармане, надеясь найти таблетки для снижения кислотности, ничего не нашел.

— До жути похоже на те раны, что были на теле у женщины, найденной в Нурмарке, — услышал он голос Нины Йенсен позади себя.

Он выпрямился, сделал несколько шагов назад и вляпался во что-то вязкое. Посветил фонариком: не только пластиковые бахилы, но и торчавшие сквозь дыру острые носы отполированных до блеска туфель были измазаны свежим калом. Он затейливо выругался и осмотрелся в надежде найти что-нибудь, чем можно было бы оттереть эту гадость.

— Техники нашли следы, — сообщила Нина Йенсен.

Тон, которым это было сказано, был настолько наигранно-спокойным, что он резко обернулся к ней:

— Что за следы?

Она указала на одного из техников, который сидел на корточках у пруда в нескольких метрах от них. Викен направился к нему. След в тине длиной соответствовал размеру детской ноги, но был гораздо шире и с отчетливыми отпечатками когтей. Этот след был похож на тот, что он видел на месте находки тела в лесопарке, — тут не было никаких сомнений. Он открыл рот, но слова, которые он собирался сказать, застряли у него в горле.

Техник посветил фонариком вдоль берега пруда:

— Тут в нескольких местах глубокие следы животного, а дальше они теряются в воде.

В той колбе с кислотой, в которую постепенно превращался желудок Викена, резко закололо. Он посмотрел вверх, на край склона, прислушался к гудевшим там голосам, тарахтению мотора, услышал, как кого-то окликали. Может быть, им удалось уловить то, о чем они говорили с Ниной, при помощи направленных микрофонов. Вертолет спустился ниже и кружил в темном небе, как огромная птица. Инспектор попытался представить себе, какова будет реакция, когда обнародуют то, о чем он сейчас подумал. Это будет буря, цунами! Он сглотнул кислую отрыжку, поднявшуюся до самых губ.

26

К тому времени, как Нина Йенсен дописала отчет с места преступления, открылась столовая. До начала оперативного совещания она успеет забежать туда и прихватить сэндвич с бутылочкой минералки. Из столовой она спустилась назад в кабинет, который они делили с Сигмундуром Хельгарссоном. Тот, как обычно, опаздывал, а она была только рада какое-то время поработать в тишине. Она сняла обертку с сэндвича, приподняла верхний кусок булки и постаралась соскрести по возможности весь майонез.

Жуя сэндвич, она перечитала набранный текст. Только сейчас до нее стало доходить, что же такое она видела этой ночью во Фрогнер-парке. Она отложила недоеденный сэндвич в сторону, сделала несколько глотков воды и открыла интернет-страничку газеты «Афтенпостен». Основной заголовок: «Найдена убитой». Она знала, что это только начало, и перескочила на сетевую страничку «ВГ», чтобы получить более четкое представление о том, что их ждет. «Следы медведя-убийцы в центре Осло». У нее округлились глаза. На фотографии виден был берег пруда, где нашли женщину, сама убитая, криминалисты в белом и еще какая-то фигура, вполне возможно она сама. Снимок был сделан сверху, с вертолета, при помощи телеобъектива. Веселенькая предстоит им пресс-конференция, которая была назначена на десять часов. В ней должны принять участие Агнес Паянен, и Викен, и еще кто-то с седьмого этажа, возможно сам начальник Управления полиции города. Викен еще раньше дал понять, что утечка информации в этом деле будет пресекаться беспощадно. Нину Йенсен забавляло это выражение, которое вполне могло быть позаимствованным из названия старого фильма о Диком Западе, но сомневаться в том, что он говорит серьезно, поводов не было. Сработаться с Викеном было вовсе не так трудно, как утверждали некоторые. Он напоминал очень сложно устроенную машину, надо было только разобраться в том, как она работает. Нина как-то высказала это Сигге Хельгарссону, когда тот получил нагоняй, но он, похоже, не разделял ее мнения. Сигмундур взял манеру за глаза называть старшего инспектора X. М. Викена «Глас его господина» — His Master’s Voice[11] или просто Глас. Нине Йенсен эта кличка казалась очень подходящей, но сама она все же не пользовалась ею.

— До того как мы с начальником сектора отправимся на пресс-конференцию, у нас есть час, — объявил Викен.

Нина теребила отчет, который лежал перед ней на столе. Ей казалось комичным, что инспектор постоянно называл Агнес Паянен начальницей сектора. С того времени, как она получила эту должность, прошло не больше полугода. Всем было ясно, что Викена обошли, ведь у него был тридцатилетний опыт работы в полиции и он зарекомендовал себя как отличный следователь. В качестве руководителя расследования мало кто мог с ним сравниться, во всяком случае среди тех, кто надеялся и дальше работать в их секторе. И если ты был лоялен по отношению к нему, то тебе доставалось место у него под крылышком. А что это было для новичка надежным местом, понимала не только Нина. Он всегда защищал своих подчиненных перед начальством. «Loud and clear — без страха и упрека», — как он сам любил говорить, используя английское выражение. А им взяли и посадили начальником сектора варяга, женщину на десять лет моложе его, к тому же не имеющую опыта расследования насильственных преступлений. Викен ограничился комментарием, что, мол, просто невероятно, каких высот можно достичь, закончив вечерние курсы для руководителей при Институте экономики. Особенно если ты женщина. После этого он ни разу не высказывался по этому поводу.

— Не нужно ли нам усилить группу дополнительно? — спросил Ярле Фрёэн, старший юрист полиции, которого поставили во главе следственной группы, расследующей это дело.

Просто анекдот: он что-то возглавляет, а ведет расследование Викен! Фрёэн же считается одним из самых слабых среди сотрудников юридического отдела. Возможно, поэтому Викен и казался таким довольным, что к ним прикомандировали именно его, решила Нина. Юрист полиции был обрюзгшим и дебелым, а его грушевидную голову с боков облепляли редкие рыжие пряди. Он был не намного старше ее, но легко сошел бы за сорокапятилетнего.

Викен, очевидно, взвешивал все за и против, прежде чем ответить:

— Давайте подождем с этим, пока не будет ясно, какого рода знания нам потребуются в этом деле.

— А что с этой, которую нашли ночью, с этой Давидсен; причина смерти у нас есть? — спросил Арве Нурбакк.

Викен покосился на Йенсен:

— Ты что-нибудь знаешь об этом, Нина?

— Я связалась с женщиной, которая ведет это дело в Институте судебной медицины, Паярюд…

— Ты хочешь сказать, Плотерюд, — ухмыльнулся Викен.

Нина Йенсен почувствовала, что краснеет:

— Да, верно. Она обнаружила на руках и ногах женщины следы уколов. К тому же готовы предварительные результаты анализа крови.

— И ты только сейчас об этом говоришь! — оборвал ее Викен. — Ну что, нашли они у нее снотворное под названием тиопентал?

— Нашли.

Викен поскреб ногтями подбородок. Как обычно, на нем была отглаженная белая рубашка.

— Мы не разглашали информацию о том, что Хильда Паульсен получила передозу именно этого средства. — Он переводил глаза с одного на другого. — Две женщины убиты абсолютно одинаковым способом. Напрашивается вывод: убийства совершены одним и тем же человеком или одними и теми же людьми. — Он помолчал, чтобы дать всем возможность обдумать этот факт, потом спросил: — А время смерти установлено?

— По словам Плотерюд, на момент, когда было обнаружено тело, Давидсен была мертва более десяти часов, но менее суток.

— Менее суток… — задумчиво повторил Викен. — Я бы предположил, что следы животного у пруда были оставлены одновременно с тем, как там оказалась погибшая.

Он допил остатки кофе.

— С посторонними нужно держать ухо острым, как хрен, извини за выражение, Нина, ты же у нас такая юная и чистая.

Она ограничилась тем, что удрученно покачала головой.

— Но здесь, среди своих, мы можем продемонстрировать свою изобретательность, — продолжал он. — Да мы просто вынуждены ее демонстрировать, к чертовой матери! Итак, установлено, что на теле Хильды Софии Паульсен остались следы от нападения медведя. Если не считать Шпицбергена, на остальной территории Норвегии медведь крайне редко угрожает людям. А тут нате вам: мы находим эту вторую, Сесилию Давидсен, повреждения на теле которой в точности повторяют те, что мы нашли на Паульсен! Но и это еще не все: во Фрогнер-парке мы находим следы животного, которые в точности соответствуют следам, обнаруженным в Нурмарке! Кто-нибудь из вас может себе представить, чтобы мишка разгуливал по центру Осло?

Он раздвинул губы. Нина не могла понять, улыбается он или изображает животный оскал.

— Нужно подумать и о других версиях. Сигге, вот ты же когда рос, твоим ближайшим соседом был белый медведь.

Исландец нервно хохотнул: шутка Викена не показалась ему удачной.

— Он мог сбежать откуда-нибудь.

— Из медвежьего заповедника? Ближайший от нас — это Халлингдал, больше чем в ста пятидесяти километрах отсюда. Не на автобусе же он приехал?!

Хельгарссон закатил глаза, но Нина Йенсен видела, что Агнес Паянен еле сдерживает улыбку.

— Есть люди, которые держат у себя дома диких животных, несмотря на запрет, — предположила начальница сектора.

Викен несколько раз прищелкнул языком:

— Мне доводилось слышать об удаве на съемной квартире и даже о ящерицах с Амазонки, неожиданно высовывающих башку из унитаза соседа, но вот медведь в спальне! Другие предложения? Арве, ведь это ты у нас знаток диких животных. Можем мы исключить, что во Фрогнер-парке побывал медведь, или не можем?

Арве Нурбакк осмотрелся по сторонам, и Нине показалось, что его взгляд на минутку задержался на ней.

— Медведь сторонится людей, — твердо заявил он. — Невозможно себе представить, чтобы он вдруг заявился в город. Во всяком случае, по своей воле.

— А что значит — не по своей воле? Его мог сюда кто-нибудь привезти и здесь выпустить?

Нурбакк пожал плечами:

— Или так, или, может, жертву переместили после того, как ее ободрали медвежьи когти.

Викен кивнул:

— Под ногтями у Хильды Паульсен найдена штукатурка, которой, возможно, были покрыты стены какого-то подвала. И тело, может быть, в лесопарк подкинули. Но ведь там же и следы есть!

Арве Нурбакк потыкал ручкой в лист бумаги, будто передавал сообщение азбукой Морзе:

— Я как раз об этом думал. Каждый след, очевидно, оставлен медвежьей лапой, но похоже, что все эти следы от задних лап. То есть зверь должен был все время ходить на задних лапах.

— Как в цирке, — прокомментировал Викен.

Нурбакк удостоил их улыбкой:

— Медведь может подняться на задние лапы, когда почует возможную опасность. Он делает это, чтобы дальше видеть и четче уловить запах опасного объекта. Иногда это выглядит так, будто мишка танцует. Но как только он решит напасть или, наоборот, убежать, он тут же опускается на все четыре лапы. Тут вот еще что — как-то чудно он двигался. Следы оставлены на участке длиной метров двадцать, потом они теряются в воде. Но обе лапы он ставил уж очень близко одну от другой. К тому же ни одного следа не обнаружено ни дальше по берегу, ни на другой стороне. Куда же он мог деться?

Вопрос так и остался висеть в воздухе, когда через пару минут оперативное совещание закончилось.

Нина Йенсен еще раз проглядела все документы со свидетельскими показаниями, снятые по делу об исчезновении Паульсен. Она внимательнейшим образом перечитала показания мужчины, который обнаружил тело. Вернее, это его собака обнаружила тело. Пятнадцать человек подтвердили, что видели Паульсен в лесопарке в тот день, когда она пропала. Йенсен записала их имена себе в блокнот. Последним, кто ее видел и был уверен в том, что не обознался, оказался врач Аксель Гленне, который сам позвонил в полицию через пару дней после исчезновения женщины. Нина откинулась на спинку кресла, задумалась. Какая-то мысль не давала ей покоя. Она выглянула в окно, посмотрела на заросли лещины и крыши домов. Что-то важное она упустила. Она пошуровала мышью, чтобы разбудить погасший экран компьютера, и еще раз прошлась по всем документам. Нашла запись показаний мужа Сесилии Давидсен, он приходил давать свидетельские показания в полицейский участок Майурстюа. Хендрик Давидсен забил тревогу через пару часов после того, как жена должна была вернуться из больницы, ее мобильный не отвечал. У нее совсем недавно выявили онкологическое заболевание, и через несколько дней ее должны были оперировать. Муж опасался, что у нее мог быть шок. А, вот то, что искала Нина: участковый врач Сесилии Давидсен. По словам мужа, он оказывал ей всяческую поддержку и его фамилия была Гленне.

27 Вторник, 16 октября

С самого утра повалил снег. Совершенно неожиданно для всех, в том числе метеорологов, которые предсказывали дождь.

Сигни Брюсетер стояла на ступенях перед входом в дом и с тоской разглядывала белые поля, простиравшиеся до самой деревни, расположенной ниже по склону. Она не любила зиму: зима и так всегда тянулась слишком долго, а тут уже с середины октября все мело да мело. Ее дом стоял в самом конце проселочной дороги, почти в двух километрах от шоссе. Фермер, который обычно расчищал дорогу от снега, был надежным человеком, но что делать, если он заболеет или если у него трактор не заведется и его придется отбуксировать в мастерскую? Мысль о том, что она окажется отрезанной от мира здесь, на краю леса, заставила Сигни содрогнуться и горько пожалеть о том, что она переехала в эту глушь. Она плотнее закуталась в толстую шаль, торопливо перебежала двор и открыла ворота гаража. Зимние шины она хранила на бензоколонке в Омуэне — хозяин был ее знакомым, с ним она всегда могла договориться, и он готов был переставить ей покрышки по первой просьбе. Так что сейчас главным было добраться до шоссе и потом преодолеть семь километров до бензоколонки «Эссо».

К счастью, снежок падал легкий и еще не подморозило. Но все-таки на спуске она предпочитала ехать на первой передаче. В новостях передали новую информацию об убийствах в Осло. Она уже не желала больше ничего слышать об этом, но все-таки не смогла себя заставить выключить радио. Пока нет никаких подозреваемых, сказал диктор, а дальше последовало интервью с женщиной, занимавшей какой-то высокий пост в полиции, какой-то Пая-что-то: «Мы внимательнейшим образом относимся к тем сигналам от населения, которые к нам поступают, и просим всех, кто может что-либо сообщить, обращаться к нам». Сигни не понравился ее голос, пронзительный такой. «Да, с большой долей уверенности мы можем утверждать, что между двумя этими делами наличествует связь. Но ни одна из жертв не была убита медведем». Как-то высокомерно она говорила. «Нет, ни в коем случае. В этой связи представляется абсолютно безосновательным требование превратить Южную Норвегию в зону, свободную от медведей».

Дальше в новостях пошла речь о бомбе, взорвавшейся в автомашине где-то в Ираке. Сигни выключила радио и попыталась разглядеть что-нибудь сквозь белые хлопья, так и валившиеся на лобовое стекло. «Не справляются они, — тяжко вздохнула она. — Совершенно не представляют, как быть». Она всю ночь не спала. Скоро у нее кончатся и хлеб, и кофе, а она не успевает заскочить в магазин. Она согласилась выйти на внеочередное дежурство. Метте Мартин всегда была приветлива и любезна, но было совершенно ясно, что она ожидает от Сигни, чтобы та выходила на работу по первому же требованию, если кто-то заболеет. Так и бывает, когда живешь одна и некому о тебе заботиться. Но эти послеобеденные дежурства были уж совсем некстати, потому что домой она успевала вернуться не раньше восьми, и тут уж было поздно приниматься за готовку. У нее оставалась миска супа со шпинатом, можно будет разогреть его и сварить пару яиц.

Рогера Охейма, хозяина бензоколонки, Сигни без колебаний назвала бы человеком с большим сердцем. Он, оказывается, двоюродный брат Осе Берит Нюторпет, вместе с которой она работает в Рейн-коллене. Он всегда подмигивает Сигни: хотя ему, должно быть, уже около шестидесяти, он остается дамским угодником. Да, кто-то рассказывал, что он недавно в очередной раз стал отцом. И сейчас, когда Рогер увидел, в каком она отчаянном положении, он отложил все свои дела, чтобы разобраться с ее покрышками, без которых она не смогла бы передвигаться в такую погоду.

За прилавок вместо него встал молодой парень, с которым Сигни была знакома еще до того, как переехала сюда. Хотя не такой уж он и молодой, ему, наверное, скоро стукнет тридцать. Ведь она была его учительницей лет двадцать тому назад, в начальной школе Конгсвингера. Это было то еще удовольствие — он был редкостным пакостником. Достаточно сметливым, когда хотел, но это не часто случалось. Он с малых лет начал прогуливать школу, болтался с ребятами лет на пять-шесть старше себя и пил пиво. Когда он перешел в среднюю школу, то и вовсе покатился по наклонной плоскости. Вроде бы даже срок отсидел, и вот теперь, значит, вот он где. Вид у него был все еще неважный, он был обрит наголо, и кожа головы украшена татуировкой. Но такой уж Сигни была человек — ей до всех было дело. Она нет-нет да и заглядывала на бензоколонку купить чего-нибудь вкусненького и поболтать с парнем.

Но в это утро, когда Рогер Охейм домкратом приподнял кузов и занялся покрышками, она села на продавленный диван в углу и принялась листать газету. У второй из погибших женщин остался ребенок восьми лет. Вокруг того места, где ее нашли, обнаружили медвежьи следы. «Здесь-то, в горах, мы завсегда так жили, с медведями, — сказала Осе Берит несколько дней тому назад, когда Сигни показала ей фотографии первой из убитых женщин. — Может, хоть щас до них дойдет, каково это».

Но она и еще кое-что сказала, и Сигни все никак не могла этого забыть: «Я знаю людей, что готовы далеко зайти, чтобы заставить этих шишек городских взяться за ум. Да уж, далеко; вот возьмут да усыпят медведя, свезут его поближе к Осло да и выпустят там». — «Вы же не думаете, что кто-нибудь знакомый мог такое сотворить!» — запротестовала Сигни. «Ничего я не думаю. Но как знать, может, у меня есть и такие знакомые, что думают что-нибудь этакое».

Вот эти-то мысли и не давали Сигни уснуть. За последнюю неделю Осе Берит несколько раз намекала на то, что она знает кое-что о том, что случилось в Осло. И каждый раз все так же проводила двумя пальцами по губам, будто застегивая рот на молнию.

К тому времени, когда Рогер Охейм закрепил последнюю из зимних покрышек, Сигни решилась. Она была не в состоянии дольше держать это в себе, придется сообщить куда следует.

28

Из лифта на первом этаже здания Управления полиции Осло вышел крупный светловолосый мужчина и подошел к стойке дежурного.

— Нурбакк, младший инспектор полиции, — сказал он, протягивая руку.

Рукопожатие оказалось более вялым, чем ожидал Аксель Гленне, взглянув на мускулистые бицепсы инспектора.

— Пройдемте со мной, — добавил мужчина, кивнув на дверцы лифта.

Пока они поднимались на нужный этаж, Аксель разглядывал полицейского. Тот был одет в джинсы и футболку; на первый взгляд ему было около тридцати, но, возможно, из-за густой челки, закрывавшей лоб, он выглядел моложе.

— Врачу, должно быть, непросто посреди рабочего дня покинуть свой кабинет, — заметил тот, наверное, чтобы снять напряжение, которое возникает, когда два незнакомых человека оказываются в лифте лицом к лицу.

— Да, вы правы, — согласился Аксель, улыбнувшись.

Он принимал участие в работе трехдневного семинара о легочных заболеваниях, но не стал выяснять, почему его попросили приехать в управление, а не ограничились телефонным разговором.

Если уж на то пошло, он понимал почему. Накануне вечером ему позвонила женщина-инспектор и рассказала, кем оказалась убитая, обнаруженная во Фрогнер-парке. После этого звонка он полночи не мог заснуть и из того, что сегодня говорилось на семинаре, мало что запомнил.

Лифт остановился на шестом этаже.

— Нам нужно в красную зону, — сообщил инспектор.

Он повел Акселя по коридору, стены которого были выкрашены в красный цвет и с линолеумом того же цвета на полу, но что означал этот цветной код, инспектор не пояснил. Ближе к концу коридора одна дверь была приоткрыта. «Его зовут Арве», — успел прочитать на табличке Аксель.

Они подошли к столу, стоявшему возле окна в тесном кабинете. Окно выходило на отель «Плаза», левее можно было разглядеть бухту Бьёрвика со зданием оперы. На столе царил порядок: стопка документов рядом с компьютером, несколько томов из свода законов, на полках папки с делами.

— Инспектор скоро придет. Хотите кофе?

Аксель кивнул, и Нурбакк вышел, а потом вернулся с кофейником-термосом и тремя чашками:

— Сахара? Молока?

Когда Аксель отказался, тот сказал:

— Вот и я тоже не люблю мутить кофе всякими добавками.

В этот момент дверь отворилась и Аксель обернулся. В дверях стоял невысокий мужчина в брюках и белой рубашке с подвернутыми рукавами. Волосы у него уже начали редеть, а густые седые брови сошлись над крупным, хищно изогнутым носом.

— Викен, — представился он, усаживаясь на ближайший к двери стул и не протянув руки для приветствия. — С младшим инспектором Нурбакком вы уже знакомы.

Беседа — Аксель предпочел думать об этой встрече как о беседе, хотя название «допрос свидетеля» подходило ничуть не хуже — продолжалась более часа. И зачем только было так ее затягивать? Он-то собирался успеть на паром, отходивший в половине пятого. Сегодня его очередь готовить ужин. И Марлен надо на урок музыки. А еще он собирался проверить домашнее задание Тома: это дело он вечно откладывал на потом, из-за чего его частенько мучила совесть. Но он скрыл свое нетерпение, рассказал о Сесилии Давидсен все, что только мог. Раньше он никогда не попадал в ситуацию, когда бы его выспрашивали об умершем пациенте, и он постарался ответить на вопросы о ее заболевании как можно основательнее. Да, разумеется, столь серьезный диагноз для нее явился шоком. Нет, жизненный прогноз не сулил ей ничего хорошего. Трудно сказать, смогла ли она прожить хотя бы три года.

Об этом спросил светловолосый с челкой. Он поднял глаза от клавиатуры своего компьютера, на котором фиксировал показания, и направил свой спокойный и прямой взгляд на Акселя. Когда он вступал в беседу, то высказывался немногословно, и голос у него был спокойный и расслабленный; инспектор, наоборот, говорил торопливо и с хрипотцой. Если бы Аксель собрался пойти посидеть где-нибудь, выпить пива с одним из двух этих полицейских, он бы, несомненно, предпочел Нурбакка. Второй, Викен, был окутан какой-то негативной аурой, и это подавляло Акселя.

Когда он в последний раз видел Давидсен? — желал знать Викен. Аксель сообщил дату своего визита к ней домой. Обычная ли это практика — ходить домой к своим пациентам после окончания рабочего дня? Старший инспектор держался надменно, но больше всего раздражал Акселя и вызывал нежелание отвечать его взгляд. Он помолчал: очень уж не хотелось будить в памяти тот момент, когда он позвонил в дверь и ему открыла дочь Давидсен, испуганно уставившаяся на него. «Вестник смерти явился», — подумал он тогда. Но не такой смерти, в связи с какой его сейчас допрашивали.

Однако разговор вертелся не столько вокруг Сесилии Давидсен, сколько вокруг Хильды Паульсен. Насколько хорошо он ее знал? Насколько тесно они сотрудничали? Общался ли он с ней только по работе или нет? В каком точно месте он встретил ее в тот самый день? Попадались ли ему во время прогулки другие люди? Аксель был неплохим наблюдателем, он многое замечал, даже всякие мелочи. Но чтобы воспроизвести все подробности велосипедной прогулки, состоявшейся чуть ли не три недели тому назад, потребовалась бы уникальная память. Он припомнил женщину с ребенком, сидевшим в переноске у нее за спиной, трех-четырех охотников. Разумеется, пожилую пару возле Нурмаркской часовни; он мог бы подробно описать лицо женщины, если им это понадобится. Еще мимо него на большой скорости промчался велосипедист, тоже возле Нурмаркской часовни. А после того как ему встретилась Хильда Паульсен — нескончаемый поток бегающих и прогуливающихся с собаками и без по пути к Уллевол-сетеру или обратно. На подходе к озеру Согнс-ванн ему повстречались три женщины в долгополых пальто, замотанные в платки, очевидно турчанки или курдки. Одна из них хромала; похоже было, что у нее артроз тазобедренного сустава. Следом за ними шел человек, которого он узнал по телевизионным передачам. Раньше он был ведущим одной из программ на государственном телеканале, теперь же вел телешоу на другом; его, без всякого сомнения, можно было назвать знаменитостью. А возле парковки, чуть в стороне от берега, мимо него проехал велосипедист с прицепленной сзади детской велосипедной коляской. К тому времени стемнело, и он как раз подумал, что, мол, поздновато тащить с собой в лесопарк маленького ребенка. А почему сам он шел пешком, хотя у него был с собой велосипед? Он рассказал о проколотой покрышке на заднем колесе, но тогда пришлось рассказать и о пробежке, и о купании в озерце. Но ни слова о шалаше из еловых лап. Он сам не знал почему. Может, потому, что этот шалаш наводил его на мысли о Бреде. А Бреде было не место в этой беседе.

— Где вы были во второй половине дня в прошлый четверг? — желал узнать инспектор. Услышав ответ, он сухо заметил: — Вот как, и в этот день опять велосипедная прогулка по лесопарку? А я-то думал, врачи работают круглые сутки. С вами был кто-нибудь еще?

Аксель пришел сюда, чтобы рассказать все, что ему было известно о двух убитых женщинах, а не чтобы отчитываться в том, чем он сам занимался в последнее время. Он быстренько прикинул и решил, что и Мириам тоже в этой беседе не место.

— Нет, — ответил он и почувствовал, что, солгав инспектору, переступил некую границу. — Я был один.

29

Инспектор Ханс Магнус Викен составил на тарелку коробки из-под еды, купленной в «Китайском драконе», и, отодвинув тарелку в сторону, пощелкал пультом. На канале ТВ-2 показывали дебаты. «Позволим ли мы, чтобы смертельно опасные хищники бродили под стенами наших домов? Где провести черту дозволенного?» Убийства женщин не упоминались, но программа вобрала в себя всю ту растерянность, которую после них ощущали люди.

Викен переключился на программу, где рассказывали о путешествиях. Один пустынный пейзаж с заходящим солнцем сменялся другим. Марокко, конечно же. Он посмотрел немножко, потом достал видеодиск, принесенный с работы. Только теперь дошли руки посмотреть запись пресс-конференции, которую они провели в понедельник, если не считать нескольких коротких отрывков, показанных по госканалу в тот же день.

Внимательно просматривать выступления представителей полиции по телевидению было очень полезно, поэтому их записывали, а записи раздавали всем участникам этих выступлений. Изучить стратегию работы средств массовой информации столь же важно, как овладеть специфическими профессиональными навыками работы в полиции, твердили им постоянно.

Ведущим на пресс-конференции выступил сам начальник Управления полиции, что доказывало важность этого дела. Тот, как обычно, был сверх меры помпезен: в парадной форме, с тщательно уложенными волосами, окрашенными, как подозревал Викен, чтобы скрыть первые признаки седины. Он напоминал самодовольного начальника полиции сказочного городка Кардамона, и некоторые инспектора помоложе так его между собой и называли — Бастиан.

Это Паянен попросила Викена принять участие в пресс-конференции. Она тоже обожала быть в центре внимания, он давно уже понял это. Но на сей раз дело было настолько серьезным, что она, очевидно, чувствовала себя более уверенно в его присутствии. Она производила вполне достойное впечатление, вынужден был признать Викен. Начальница сектора попросила слова после краткого вступления начальника Управления полиции. Она изложила дело вполне корректно и на вопросы отвечала тоже неплохо. Пару раз она переадресовала вопросы инспектору. Контраст между ними бросался в глаза. Викен был лаконичен и более точен. Именно такой люди и хотят видеть свою полицию, считал он.

Настоящая конфетка, однако, была припасена на конец пресс-конференции. Естественно, в зале присутствовали шведские и датские журналисты, но еще и французские, и итальянские и группа, представлявшая телевизионный канал из Германии. Хотя несколько раз подчеркивалось, что никакой медведь вовсе не бесчинствует в центре европейской столицы, это дело вызвало интерес во всем мире. Обнаруженные звериные следы и отметины, оставленные медвежьими когтями на теле убитых женщин, оказались лакомым кусочком для всех, кто жил за счет новостей, так что фотографии трупов уже обошли весь земной шар.

После того как Паянен с грехом пополам выдала две-три фразы на школьном английском, инициативу перехватил Викен. Лет десять тому назад он принял участие в программе по обмену опытом между полицейскими управлениями Великобритании и Норвегии и более года проработал в полиции Манчестера, поэтому без запинки отвечал на вопросы зарубежных СМИ по-английски, даже позволил себе пошутить: «Да, Осло, конечно, называют „городом тигров“ — city of tigers. В свое время город заслужил такую славу потому, что ходить по улицам ночью считалось небезопасным. Давайте, однако, расставим точки над „i“: никакие тигры по городу не бегают». Он сочинил эту шутку, когда сидел утром на оперативном совещании, и она оказалась удачной: журналисты усмехались и хмыкали. После конференции к нему подошел ведущий криминалист управления, пожал ему руку и сказал: «Превосходно, Викен». Тут же откуда-то возник немецкий журналист и попросил об интервью. Просмотрев запись, Викен остался более чем доволен. «Один — ноль, Паинька», — констатировал он, уверенный в том, что начальница пришла к такому же выводу.

Настал час новостей на государственном канале, и он переключился туда. Медвежьи убийства, как их теперь не слишком удачно стали называть, были вытеснены на третью позицию в новостном рейтинге. Снова были показаны кадры, снятые в лесопарке Нурмарка и во Фрогнер-парке. Далее последовало интервью ведущего криминалиста. Паянен после вчерашнего одиозного высказывания в «Новостях дня» было приказано не открывать варежку. Она тогда продемонстрировала непростительную наивность, прокомментировав это дело и упомянув предложение превратить Южную Норвегию в свободную от медведей зону. Всем было известно, что политик из стортинга, выдвинувший это предложение, был запойным пьяницей, готовым на все, лишь бы пятнадцать секунд помелькать на экранах телевизора.

Паянен промахнулась, попавшись на его удочку, и, как говорили, ведущий криминалист остался этим весьма недоволен. «Два — ноль, Паинька», — кивнул Викен, очищая от кожуры бананы. Как ему удалось выяснить опытным путем, они хорошо успокаивали его желудок. Во всяком случае, нисколько не хуже, чем пилюли, прописанные участковым врачом. Несмотря на то что этот тип не нашел у Викена никакого серьезного заболевания, он рекомендовал ему принимать целую кучу разных химсоединений. «Ваш желудок несколько чувствителен, — утверждал этот идиот от медицины. И в попытке продемонстрировать остроумие он сослался на несколько прочитанных им детективных романов: — Разве не у всех детективов, расследующих убийства, возникают проблемы с желудком?»

О ходе расследования ведущий криминалист мог рассказать немного, тем важнее было как следует его преподнести. Это им с самого начала удавалось, и до сих пор ни одна газета не заметила, что в таком сенсационном деле у них нет практически ни одной зацепки. Начальство, вплоть до самого высокого, обещало им всестороннюю поддержку. По части выделения дополнительных ресурсов они оказались в привилегированном положении: Паянен могла выбирать лучших из лучших. Пока еще. В полицию поступило уже так много сообщений от неравнодушных сограждан, что на их предварительную сортировку уже был посажен отдельный сотрудник. А Дженнифер Плотерюд, наилучшая из всех патологоанатомов, с кем Викену приходилось работать, звонила ему каждый день, не в силах держать при себе факты, которые вскрылись при исследовании тела Сесилии Давидсен. Она была изборождена когтями сильнее, чем первая жертва: глубокие раны были не только на спине, но и на боках, груди и на лице. На руке и ногах у нее были такие же следы от уколов. И по всей видимости, она тоже не подверглась сексуальному насилию.

Позвонили с центрального поста. Викена спрашивал коллега из какого-то местечка в области Хедмарк. Инспектор записал номер и перезвонил. Ответивший представился как Хьелль Руар Стуракер, начальник полиции района Оснес. Викен знал, где это, — почти у самой границы со Швецией.

— Извините, что я так поздно звоню, скорее всего, это не очень важно.

— Да ничего страшного, — заверил его Викен, не сводя глаз с экрана телевизора.

— Я по поводу этих убийств… этой истории с медведем.

Викен считал, что «история с медведем» — малоподходящее обозначение, но лучшего предложить не мог.

— К нам тут частенько обращаются со всякой чепухой, да вы и сами знаете, как народ реагирует на подобные происшествия.

Это старший инспектор знал хорошо. Они даже выделили для этого отдельную телефонную линию.

В шутку он предложил нанять еще и психиатра, поскольку многие из обращений поступали от людей, которым явно требовалась помощь такового.

— Мы стараемся как следует их отсортировывать, — заверил Викена полицейский, — стараемся оградить вас от всякой чуши.

— Ну так что там, Стуракер?

— Вчера мы получили одно письмецо. Отправитель не обозначен. Автор пишет, что у него, или у нее, есть основания полагать, что кто-то из наших мест мог поймать медведя, отвезти его в один из лесопарков возле Осло и там выпустить.

Викен выключил телевизор:

— На чем основывается эта информация?

— Да кто его знает? Вы понимаете, в наших местах медведи — постоянная тема для разговоров. А уж как заведут эту песню, так уже и не остановить. Люди страшно возмущены тем, что их интересы совершенно не учитываются политиками и так называемыми защитниками окружающей среды. Они ведь нашим деревенским твердят, что они должны смириться с тем, что приходится жить рядом с хищными животными, но сами-то ведь держатся подальше от наших мест…

— Вы сами как полагаете, нам стоит серьезно отнестись к этому письму? — оборвал его Викен.

— Ну как сказать, в нем даже одно имя названо, женщины, которая вместе с мужем занимается разведением овец. Мы тут поразузнали, и, оказывается, он журналистам всякого наговорил… Но все-таки мы не думаем, что это действительно важно. Трудно себе представить, чтобы кто-то организовал тут этакую подпольную группу.

— Перешлите нам копию письма по факсу, постараемся разобраться.

Викен потянулся за своей двенадцатистрункой, стоявшей на подставке в углу рядом с диваном, начал наигрывать рифф. Дело-то оказалось вовсе непохожим на все прочие, которые ему приходилось расследовать. Весь город охватила растерянность, даже и журналисты, казалось, оставили поиски виноватых — иными словами, потенциальных козлов отпущения. Во всяком случае, на какое-то время. Рифф, который наигрывал инспектор, постепенно становился все более похожим на начальные такты «Paint it black»[12]. Всю неделю они до позднего вечера засиживались с опросом свидетелей. Опасность того, что за деревьями останется совершенно незамеченным лес, была велика. Но Викен хорошо умел отбраковывать ненужное. Наблюдения свидетелей оказались особо интересными. Хорошим наблюдателем оказался пенсионер-дантист, обнаруживший Паульсен. Этого нельзя было, к сожалению, сказать о забулдыгах, наткнувшихся на Давидсен во Фрогнер-парке. Они никак не могли прийти к общему мнению об автомобиле, который видели отъезжающим оттуда, — был ли он большим или маленьким? У каждого из них было свое мнение на этот счет. Был он светлым или темным? Опять свара. Викен вдруг вспомнил, как эта бабенка объяснила, зачем ей понадобилось спускаться на берег пруда. Скорчив гримасу, он бросил взгляд на свою ногу, извлек еще два аккорда, последний — в ля мажоре, и отложил гитару в сторону.

Викен отправился на кухню сварить еще кофейку: знал, что этой ночью поспать не удастся. Дожидаясь, пока в чашку через фильтр накапает достаточно жидкости, он позвонил Нурбакку. Не извинившись за поздний звонок, с места в карьер рассказал об информации, поступившей от начальника полиции из Оснеса.

— Ты ведь хорошо знаешь жизнь в этих краях, Арве, может в этом быть что-то стоящее?

Он ожидал, что младший инспектор всласть посмеется над этой идеей, но ошибся.

— Я знаю немало овцеводов, которые уже совсем отчаялись, — был ответ Арве. — Оснес, ты говоришь? Пожалуй, стоит туда наведаться.

— Ну, так тому и быть, — заявил Викен, уже решивший для себя, кому достанется это поручение. — И вот еще что я тебя хотел спросить заодно, Арве. Что-то не то с этим врачом, с которого мы сегодня снимали показания.

— Что именно тебе не понравилось?

— Да ничего конкретного, просто нутром чую. Мы его снова вызовем через пару деньков.

Викен собирался уже повесить трубку, когда Нурбакк сказал:

— Кстати, я тут раскопал одну вещь, может, в этом есть что-то.

— Выкладывай, — поторопил его инспектор.

Он был совсем не против обсудить дело со своим молодым коллегой, пусть даже давно перевалило за полночь.

— Следы вокруг тел жертв точно оставлены медвежьими лапами. Но непонятно, как медведь мог их оставить там.

— Ну не тяни же! — попросил Викен.

— Я зашел на сайт, посвященный розыску пропавших вещей, и просмотрел сообщения о кражах, хоть как-то связанных с животными. Пятого октября, то есть за два дня до того, как была обнаружена Паульсен, был ограблен оружейный магазин в Лиллестрёме. Когда хозяин утром обнаружил это, оказалось, что в основном пропали всякие мелочи, но еще вор забрал чучело медведицы. Оно стояло на подставке прямо у входной двери.

— Ну, Арве, это уж слишком! — возразил Викен. — Ты что, думаешь, наш убийца разъезжает по окрестностям столицы с чучелом медведя в багажнике?

Нурбакк рассмеялся:

— Чтобы оставить несколько следов, вовсе не нужен целый медведь.

Желваки на скулах у Викена так и заходили, пока он обдумывал эту возможность.

— Здорово, что есть люди, которые хорошо делают свое дело, — сказал он наконец. — Очевидно, медвежьи следы — это своего рода знак авторства.

— Или послание, — предположил Нурбакк. — Может быть, тот, кто это совершил, хочет поведать нам о чем-то.

30 Среда, 17 октября

Добравшись до хутора Нюторпет (для чего пришлось постоянно спрашивать дорогу и убедившись, что никого нет дома, Нина Йенсен снова связалась с начальником отделения полиции из Оснеса. Он был сама любезность: всего через пару минут перезвонил, чтобы сообщить дополнительную информацию. Где находится хозяин хутора, выяснить не удалось, но его жена работает в пансионате для лиц с нарушениями психического развития. Приют находится в Рейн-коллене. Нина Йенсен взвыла про себя: «Это-то где еще?!» На утренней летучке, когда Викен рассказал об информации из Оснеса, она сдуру распустила язык — изрекла что-то больно умное о расплодившихся не в меру медведях и террористической деятельности хедмаркских крестьян. Викен злорадно ухмыльнулся и решил отправить туда именно ее. «Штрафная санкция, и ничто иное», — подумала она, твердо решив в следующий раз молчать как рыба.

Ощущения девушки из Бергена от ночной поездки через восточную часть Норвегии могут быть переданы при помощи одного слова: лес. А в этих приграничных краях он был еще просто дремучим, Нину ужасала возможность потеряться в этом лесу. «Ничего удивительного, что люди, живущие в этих краях, мрачны и нелюдимы», — вздохнула она, не будучи уверенной в том, что угрюмых людей здесь, в лесной чащобе, больше, чем в Западной Норвегии. Но там, откуда она была родом, все претерпевало изменения: и свет, и запахи, и настроения, и душевные порывы тоже. Ей даже постоянного бергенского дождя не хватало, когда она вот так мчалась по дороге, углубляясь в еловый лес, где за густой стеной деревьев даже мельком не показывался просвет.

Начальник полиции подробно объяснил ей, какой дорогой нужно ехать, чтобы добраться до Рейн-коллена, и все-таки где-то она свернула не туда. Видимо, у нее недоставало генов, ответственных за способность ориентироваться в этом первобытном лесу. Она выбралась к местечку под названием Омуэн и свернула на бензоколонку «Эссо», чтобы спросить дорогу. В глубине помещения, опершись о притолоку, стоял парень лет двадцати — тридцати. Голова у него была выбрита, как у скинхеда. На фоне светлой кожи головы выделялась татуировка, изображающая два скрещенных меча. Когда она подошла к прилавку, он едва удостоил ее взглядом, тут же отвернулся и продолжил смотреть куда-то за дверь, вглубь помещения, — должно быть, там стоял телевизор. Побарабанив пальчиками по прилавку и кашлянув пару раз, она потеряла терпение.

— Вы что, закрылись на сегодня? — громко и решительно спросила она, и молодой человек вздрогнул.

Шаркая ногами, он не торопясь подошел к стойке и хмуро уставился на нее. Когда Нина объяснила, что ей надо, он достал атлас дорог, шваркнул его на прилавок, пролистал и стал показывать:

— Вы проехали мимо вот этого указателя — тут километра три от него. Его просто невозможно не заметить. Даже дауны и остальные идиоты, которые там живут, легко находят дорогу.

Она задохнулась от возмущения, постаралась взять себя в руки, но все же не сдержалась:

— Некоторым идиотам там, по-видимому, места не хватило.

Уже выходя из двери, она услышала брошенное ей вдогонку слово, соответствующее той части тела, которая у нее выдалась всем, и ему в том числе, на зависть.

Женщина, открывшая дверь приюта, была седовласой и щуплой, с морщинистой дряблой шеей. Она сильно сутулилась, а ее глаза то и дело перебегали с Нины Йенсен на служебный автомобиль, припаркованный на стоянке, и обратно.

— Вы… по какому поводу?

— Осе Берит Нюторпет здесь работает?

Женщина с морщинистой шеей едва заметно кивнула. Нина показала ей свой полицейский жетон.

— Ничего страшного, — успокоила она, заметив испуганный взгляд женщины, — только задам пару вопросов.

Женщина проводила ее в гостиную. В инвалидной коляске возле стола сидело некое существо женского пола и неопределимого возраста. Она была худющей как скелет, а глаза перекатывались в глазницах из стороны в сторону. Звуки, которые она издавала, напоминали кошачье мяуканье.

Со стула встала рослая, грубо сложенная женщина в вязаной кофте и юбке, ноги ее были обуты в мохнатые тапки.

— Осе Берит Нюторпет?

— Да, это я.

Нина Йенсен представилась еще раз:

— Я приехала сюда в связи с одним делом, в расследовании которого, как мы надеемся, вы могли бы нам помочь.

Женщине на вид было за шестьдесят. Она нахмурилась и, как и первая, не выказала чрезмерного дружелюбия.

— Где бы мы с вами могли поговорить, чтобы нам никто не мешал? Это не займет много времени.

Осе Берит Нюторпет взглянула на другую женщину.

— На кухне можем присесть, — решила она. — Сигни, ты не заглянешь к Освальду? Ему бы нужно выйти, побыть здесь, а не сидеть сиднем у себя в комнате.

Сутулая с морщинистой шеей выглядела все такой же испуганной, и Нина повторила, что речь идет лишь о нескольких вопросах, это абсолютная формальность.

Когда они остались вдвоем на кухне, Осе Берит Нюторпет налила кофе в чашку. Ни о чем не спросив, она поставила чашку перед Ниной; та постаралась поблагодарить как можно любезнее, а потом сказала:

— Мы работаем над делом, о котором, как я полагаю, вы слышали. Это касается тех двух женщин, тела которых были обнаружены в Осло.

Осе Берит Нюторпет поджала губы:

— Мы, конечно, деревенские, но уж что-то мы все-таки и в нашей глуши слышим.

— Разумеется, я не хотела вас обидеть.

Нина пригубила кофе. Мельчайшего помола, чернее некуда.

— Хороший кофе, — похвалила она. — А можно попросить у вас капельку молока?

Чтобы было куда долить молоко, она выплеснула в раковину полчашки.

— Тут в ваших краях ходят слухи, что кто-то мог поймать медведя и выпустить его в Нурмарке.

Осе Берит Нюторпет вытаращила глаза:

— Вас специально послали, чтобы меня об этом расспросить?

— А зачем кого-то посылать, чтобы только вас расспросить?

— Понятия не имею.

— Да вот нам подбросили мысль, что вам что-то известно о таких планах.

Осе Берит поднялась со стула:

— Я вам не верю.

— Однако так и есть.

Нюторпет исподлобья взглянула на младшего инспектора:

— Чтобы я да ввязалась в такое? Да что же это за сволочь поганая такое наплела?

— К нам же поступают сигналы от людей. Мы не всегда имеем право раскрывать свои источники. К тому же мы обратили внимание на высказывания вашего мужа в газете.

Она достала листок с распечаткой электронной версии местной газеты «Гломдален» и развернула его на столе. Осе Берит Нюторпет впилась в него взглядом:

— Господи, да уж с тех пор сколько лет прошло… Вы же не думаете, что мой благоверный только и делает, что ловит медведей и спроваживает их в Осло?

— Ничего такого я не думаю. Но мы обязаны проверять все мыслимые и немыслимые версии. Вот тут он высказывает мнение… — Она процитировала кусочек интервью: — «Вот взял бы кто да изловил голодного медведя, а потом выпустил его в лесочке прям рядом с Осло; вот посмотрели бы мы тогда, как они запоют, чинуши да политики, которых хлебом не корми — дай только пожалеть всяких диких зверей».

Осе Берит оборвала ее:

— А вы представляете себе, сколько труда нам приходится вкладывать в уход за овцами? Это же вся наша жизнь. — У нее аж в глазах потемнело. — Вы как думаете, каково это — выйти утречком на пастбище, а там повсюду загрызенные овечки? Или нам уже и разозлиться иногда нельзя?!

Все это Нина Йенсен могла понять.

— И когда ты вот только что вернулся домой с полным кузовом овечьих тушек, то можешь ляпнуть что-нибудь, словечко неосторожное вырвется у тебя.

Нина была полностью согласна с тем, что высказать свой гнев и возмущение — это еще не преступление.

— Но мне все же хотелось бы переговорить с вашим мужем, а дома я его не застала.

Нюторпет раздраженно вздернула подбородок:

— Он ушел с моим двоюродным братом.

— А куда?

— Да есть у нас домик, вот как отсюда ехать, так прямо за Реной. Они раньше вечера не вернутся.

Нина Йенсен старалась быть как можно любезнее: ей не хотелось раздражать эту женщину без надобности.

— Я вам сейчас назову некоторые даты и время суток. Мне бы хотелось, чтобы вы хорошенько подумали и попробовали припомнить, где тогда находился ваш муж. Постарайтесь, пожалуйста.

Когда младший инспектор вернулась в гостиную, другая женщина, которую звали Сигни, вдруг пулей выскочила из дальней комнаты. Позади нее возник здоровенный верзила, черты лица которого свидетельствовали о монголизме. Нина Йенсен растерялась, не понимая, опасен ли он. Верзила ввалился в гостиную, остановился и стал их по очереди разглядывать. Потом двинулся к Нине. Она вздрогнула. Он поднял сжатую в кулак руку, ударил себя в грудь.

— Освальд мишку ловить! — крикнул он так, что из перекошенного рта потекла слюна.

Осе Берит Нюторпет осторожно приблизилась к нему и взяла за руку.

— Ну-ка, Освальд, садись, — сказала она сладким голосом и подвела его к дивану. — Она обернулась к инспектору. — Вам бы лучше уйти: Освальд становится очень беспокойным, когда здесь появляются чужие.

31

Когда Аксель, переодевшись в спортивный костюм, запер за собой дверь клиники, было начало первого. На этой неделе он сумел выкроить для себя дополнительное свободное время. Он почувствовал, что ему это необходимо. Выходя на задний двор, он услышал, как кто-то окликает его по имени. Он обернулся: к нему направлялась какая-то женщина, почти с него ростом, со светлыми волосами до плеч.

— Аксель Гленне? — повторила она.

Он кивнул. Женщина представилась:

— Кайя Фредволл, журналист газеты «ВГ».

Она протянула руку, но Аксель отвернулся и стал спускаться по лестнице к двери в подвал.

— Я пыталась до вас дозвониться. Вы наверняка понимаете, что меня интересует.

— Я ухожу.

— На тренировку? — спросила журналистка.

Он довольствовался кивком, не испытывая ни малейшего желания продлить этот разговор.

— У меня есть к вам пара вопросов. Я собираюсь писать об этих убийствах, о медвежьей истории…

Аксель понимал, что следовало бы сдержать нарастающее раздражение. Он окинул ее взглядом. Женщина, похоже, нисколько не сомневалась в своем праве заявиться куда угодно и спрашивать о чем угодно.

— Мне нечего вам сказать. Ничего интересного.

— Вы даже не представляете себе, что может оказаться интересным, — сказала она, подмигивая как бы в шутку; видно было, как она силится казаться дружелюбной. — Насколько я знаю, вы последний, кто разговаривал с Хильдой Паульсен в тот день, когда она исчезла.

— Ах вот как?

— А Сесилия Давидсен была вашей пациенткой. Может, выпьем по чашечке кофе в «Брокере»? Или поедим там, если хотите.

Аксель снова поднялся наверх, остановился перед журналисткой:

— Похож я на человека, который собрался пойти пообедать?

— Нет, — улыбнулась она, еще сильнее выпятив и без того выступающую нижнюю челюсть, что отнюдь не улучшило его настроения. — Но это заняло бы совсем немного времени. Мы вполне можем и здесь поговорить.

— У Сесилии Давидсен осталась восьмилетняя дочь. Вы хоть немного задумывались над тем, каково это — остаться без матери? К тому же еще фотографии ее трупа каждый божий день появляются на первых полосах газет!

Он уже разошелся, наговорил лишнего. Но его раздражение достигло критической точки, и он был больше не в состоянии сдерживаться.

— Да помилуйте, — сказала журналистка, — мы все это постоянно держим в уме, но мы же должны учитывать и другие обстоятельства. Народ имеет право знать…

— Чушь собачья! — рявкнул Аксель и принялся дрожащими руками отпирать дверь подвала.

— Вам не кажется, что вы сейчас не очень умно поступаете? — услышал он за спиной.

Он постоял в темноте, все еще кипя от злости, непонятно откуда взявшейся, пока не пришло в норму дыхание.

От прогулки пришлось отказаться. Через полтора часа он уже входил в квартиру. Приготовил себе кофе и вышел с ним на террасу. С фьорда дул резкий холодный ветер. Аксель плотнее запахнулся в пиджак. «Вы сейчас не очень умно поступаете», — вспомнил он слова журналистки. Вот сейчас поступить умно — это позвонить ей и извиниться. Вежливо и доброжелательно ответить на вопросы, подкинуть материала еще для одного сенсационного заголовка. «Ты должен вырасти человеком, который отвечает за свои поступки, Аксель». Позвонить Мириам. Или поехать к ней. И перед ней тоже извиниться. За то, что позволил себе переступить черту, злоупотребил своим положением. Сказать ей, что они больше не должны встречаться… А вообще-то, не о Мириам ему стоило бы так беспокоиться, а о Бреде. Как бы его разыскать? Загладить свою вину за то, что нарушил тогда их договор, предал его. Но тут извинением не отделаться. «Мне от тебя ни хрена не надо!» Они родились однояйцевыми близнецами. Когда они были маленькими, невозможно было их различить, пока они стояли тихо и помалкивали.

Но голос у Бреде был другой — так и мать всегда говорила. Бреде никогда не просил, утверждала она, он требовал. «Но это не совсем так, — подумал Аксель. — Его голос всегда был исполнен того, что не находило выхода. Что никто не был в состоянии принять. Бреде принесли в жертву». Его пришлось принести в жертву, чтобы из Акселя что-нибудь получилось. Произошла ошибка, из-за которой их оказалось двое, но только один из них мог получить жизнь.

Мог бы он воспрепятствовать этому? Если бы он промолчал… Ему было пятнадцать лет от роду, когда Бреде отослали из дому. Брат не играл уже больше в борца Сопротивления, пытающегося бежать в Швецию через границу. Он подбил соседских мальчишек помладше на участие в нацистских играх. Бреде был фюрером, называл себя ГГГ — Гитлером, Гиммлером и Гейдрихом в одном лице. По вечерам мальчишки возвращались домой с нарисованной на груди дегтем черной свастикой и отказывались отвечать на вопросы, чем они занимаются целыми днями. Даже тогда, когда на них наткнулись в лесу возле Свеннерюда, где они, полуголые и возбужденные, стояли вокруг Бреде, размахивающего одним из пистолетов полковника Гленне, ни один из них не посмел его выдать. Но из дому его отослали не тогда. Это произошло позже тем же летом. «Вот поэтому я спрашиваю тебя, Аксель. И я спрошу тебя только один раз».

Аксель бесцельно кружил по кухне. Оставался еще час до возвращения Бии с Марлен. Он открыл хлебницу: там завалялась засохшая горбушка, и он вдруг вспомнил, что обещал по пути домой купить продуктов. Как раз когда он собрался посмотреть, что у них есть в холодильнике, зазвонил мобильник. На экране высветился незнакомый номер; ему не хотелось ни с кем разговаривать, но он переборол себя и нажал кнопку приема.

— С вами все в порядке, Аксель?

Он узнал голос Сольвейг Лундвалл. Всего раз до этого она звонила ему в нерабочее время. Это не предвещало ничего хорошего.

— А у вас как дела? — попытался он перевести разговор.

— Вы должны обратить внимание на Пера Улава, — потребовала она. — Он пьет еще больше, чем раньше. Литрами. Я знаю, вы ему говорили, что ему необходимо уменьшить дозу, но он и слышать об этом не желает. Не успеет заявиться домой, как давай хлестать. Ребята тоже, но больше всех Пер Улав. Он даже ночью встает, чтобы напиться этого проклятого молока. И наутро всё — пусто. Я скоро не выдержу.

Он не стал прерывать ее и, только когда она замолчала, чтобы вдохнуть, поскорее вставил:

— Я обязательно поговорю с Пером Улавом, Сольвейг. Назначу ему консультацию.

Хотя назначить консультацию следовало в первую очередь ей самой, и он собирался уже пригласить ее на прием на следующий же день, как она сказала:

— Я его видела. Того, о ком вы спрашивали в прошлый раз.

— Это о ком я спрашивал?

— Вы спрашивали, не видела ли я того человека, который на вас похож. Который совсем как вы. Я его видела. Я за ним следила. Больше никто про него не знает. Но теперь час уж близок, вам это тоже известно, Аксель. Близок час.

— Вы говорите, вы за ним следили? — спросил Аксель, думая о том, что, наверное, уже сегодня нужно бы позвонить в психлечебницу.

Повисла пауза, а потом она ответила:

— Я звоню, чтобы предостеречь вас, Аксель Гленне.

— Как мило с вашей стороны думать обо мне…

— Мило? Ничего тут милого нет. И вы должны слушать меня, а не только болтать без умолку и давать умные советы.

— Я слушаю, Сольвейг.

— Вчера… — начала она. — Вчера я вас опять видела. В метро.

Он не ездил на метро накануне, но не стал прерывать ее.

— И лицо было ваше, и глаза ваши, и руки. Но у вас были длинные волосы и борода как у жалкого нищего, точь-в-точь как в тот день, когда я вас видела возле здания администрации района Майурстюа. Я знаю, вы так выглядите, чтобы вас пока никто не мог узнать, Аксель Гленне, пока еще время не настало, но я-то вас узнала.

— Где это было, сказали вы?

— В метро.

— А на какой ветке?

— Фрогнер-сетерской. Вы сидели и смотрели в окно. Но казалось, что вы смотрите на мое отражение в оконном стекле. Это было неприятно, но все-таки и чудесно. Торжественно. Я собиралась выходить на станции «Рис», но не могла встать на ноги, пришлось сидеть там столько, сколько вам было угодно. Ехать аж до конечной станции. Там вы сошли и исчезли в лесу. Вы понимаете?

— Нет, Сольвейг, этого я не понимаю.

— Вы тогда обернулись, и я хотела последовать за вами, вы это знайте, но я не могла. Пока еще. И я знаю, что Сесилию Давидсен убили, потому что она была вашей пациенткой. — Она понизила голос. — Это за вами они охотятся, Аксель. Они охотятся за вами потому, что внутри вас скрывается Иисус. Вы для них опасны.

32

Он воткнул автомобиль на свободное место на улице Хельгесенс-гате, заглушил мотор. Если нагнуться, видно окно квартиры на последнем этаже. В окне горел свет. Он еще не решил, поднимется к ней или нет. Он еще мог передумать, поехать домой, по пути купить продукты, как он и обещал. Бия вчера напомнила ему, что обязательно нужно купить хлеба, домашнего фарша, туалетной бумаги. Ну и чего-нибудь еще, пусть сам решает. «Молока», — подумал он и враз вспомнил разговор с Сольвейг Лундвалл. То, что она видела в метро, не было плодом ее воображения. Просто истолковала она эту встречу как психопат, но то, что она видела человека, как две капли воды похожего на него, не вызывало сомнений. «Не поэтому ли ты тут сидишь, Аксель?» — подумал он.

Когда он вышел из автомобиля, было уже половина пятого. Минула неделя с тех пор, как он в последний раз видел Мириам. Он позвонил, и не прошло и десяти секунд, как она открыла. Он шагнул внутрь и прикрыл за собой дверь. Ничего не говоря, она обвила рукой его шею и крепко прижалась к нему.

Мириам наклонилась к нему поближе и налила кофе. До его прихода она занималась гимнастикой: на ней все еще были белые спортивные брюки и футболка, на груди которой блестящими пайетками было выписано имя: Мириам.

Внезапно раздался звонок в дверь. Она вздрогнула, выскочила в прихожую, закрыла за собой дверь. Ему был слышен ее голос и другой — женский голос, с хрипотцой, более громкий. Он поднялся и заглянул в спальный альков. На кровати хватало места для двоих, но было только одно одеяло. Над изголовьем висела полочка с книгами, которые она читала на ночь: учебник ортопедической хирургии и несколько книг на ее родном языке. Рядом с ними — фото мужчины того же возраста, что и Аксель, в белой форме, похоже морского офицера.

Когда она вернулась через несколько минут, он уже снова сидел на диване.

— Это женщина, которая живет в квартире ниже этажом, — пояснила Мириам. — Ей нужно было поговорить с кем-нибудь. Я сказала, что у меня гости. Придется заглянуть к ней завтра утром, перед тем как ехать на занятия.

— А она что, не работает?

Мириам остановилась перед ним. Он ощутил ее запах, подумал, что и запах может парализовать.

— Только врач мог задать такой вопрос, — поддразнила она его. — Вы работаете? Вы получаете пособие по инвалидности?

Он мог бы протянуть руку, провести ею вниз по ее спине, до резинки в поясе брюк. Было чуть ли не больно сдерживать себя.

— А ты боишься превратиться в типичного врача, — заметил он.

— Врач Аниты не особенно старается ей помочь. Для него она прежде всего случай из практики.

— Анита — это твоя соседка?

Мириам кивнула:

— У нее все так ужасно сложилось! Она осталась одна с Викторией, ей пришлось очень много работать, чтобы свести концы с концами. Два года тому назад к ней пришли из инспекции по делам несовершеннолетних и провели в квартире пару часов. Она не знала, зачем они приходили. А через неделю после этого они снова пришли и забрали у нее Викторию.

— Уж наверное, у них были для этого какие-то основания.

Пока еще получалось вести нормальный разговор — о соседке, о чем угодно. В тот самый миг, как один из них не найдет что сказать, это и случится.

— Никаких серьезных оснований у них не было, — возразила Мириам. — Кто-то в детском саду уверял, что Виктория недостаточно тепло одета и всегда кажется голодной. Вот они и решили действовать. Анита когда-то раньше употребляла наркотики, но после рождения Виктории завязала.

— А ты уверена в этом?

— Зачем бы ей врать мне?

Ему было больше нечего сказать. Он схватил ее за руку и потянул вниз, на диван.

— Ты надолго можешь остаться, Аксель?

Она вынула заколки из волос, распустила их по спине. Прильнув лицом к ее затылку, он вдыхал ее аромат. Остаться у нее он не мог.

Кто-то наклоняется над ним, неотрывно всматривается в его лицо. Он отворачивается. На берегу озерца стоит Мириам. Он идет к ней, чтобы обнять ее нагое тело, а она, удаляясь от него, начинает медленно входить в воду. Он следует за ней. Озерцо разрастается, закрывая весь горизонт. Тогда она бросается в воду и ныряет.

Он проснулся рано утром, в половине шестого. «Чего ты от меня ждешь, Мириам?» В комнате было тихо. Через чердачное оконце падал свет. Он проспал три с половиной часа и чувствовал себя отдохнувшим. Вдыхая ее аромат, спустился лицом от плеча к подмышке. Запах ее пота был резок и напоминал запах целебных трав. Она лежала к нему спиной, все еще обхватив рукой его член, и, когда он попытался высвободить его, она сжала пальцы, будто отказываясь выпустить его. Он раздвинул ее ягодицы и протиснулся внутрь между бедрами.

— Чем это ты занимаешься? — пробормотала Мириам в полусне, подтягивая колено под себя.

Чтобы проскользнуть в нее, Аксель обхватил ее колено рукой и приподнял. Потом он так и остался лежать не шевелясь.

— Ты не спишь? — прошептал он ей на ухо, когда она начала потихоньку вращать попой, прижимаясь к его животу.

— Сплю, — шепнула она. — Не буди меня.

Он положил на хрустящий хлебец ложечку клубничного варенья, отпил глоток кофе.

— Аксель, — позвала она из алькова, — куда ты дел мою футболку?

Он дожевал и проглотил.

— С твоим именем красными пайетками? Заберу ее с собой. На память о тебе.

Она тут же возникла в дверях, завернувшись в полотенце:

— Я серьезно, не могу ее найти.

Он поймал себя на том, что постукивает обручальным кольцом по кофейной чашке:

— В последний раз я ее видел, когда ты воспользовалась ею, чтобы вытереться. Удалить оставленные мною следы.

— Я ее бросила на пол рядом с альковом, а сейчас ее там нет.

— А ты что, собиралась ее сегодня надеть? Всю в пятнах?

— Дурак! — в шутку рассердилась она, подошла к столу, обвила его шею рукой и устроилась у него на коленях. — Тебе обязательно уходить?

— Уже пора.

Она подняла голову и заглянула ему в глаза:

— А ты вернешься?

Спускаясь по неровной, покосившейся лестнице, Аксель остановился перед дверью квартиры этажом ниже. Мириам была так расстроена из-за того, что дочери соседки больше не позволяют там жить. Когда он подумал об этом, его мысли перескочили на его собственную семью. Вчера он послал Бии эсэмэску. Объяснил, что ему пришлось остаться на ночное дежурство, — такое иногда случалось. «О’кей», — ответила она, всего четыре буквы.

На керамической дверной табличке соседки он прочитал вручную выполненную надпись: «Здесь живут Анита и Виктория Эльвестранн». Ему пришла в голову мысль, что эта табличка останется висеть там навсегда, независимо от того, будет ли надпись соответствовать действительности или нет.

Выйдя на улицу, он постоял, вдыхая холодный октябрьский воздух, пропахший выхлопными газами. Он посмотрел вверх, на окошко Мириам на четвертом этаже, на серо-черное небо над крышами домов. Было утро четверга. Неторопливо шагая к тому месту, где он припарковал машину, он подумал: «Сегодня вечером я должен поговорить с Бией».

То, что только что прозвучало, — это звуки твоего дыхания во сне. Сейчас утро четверга. Половина седьмого. Сижу вот за утренней газетой и чашкой кофе, как любой другой человек, который рано встал, потому что ему пора на работу. Прошло не больше трех часов с тех пор, как я записал звуки твоего дыхания. Вашего. И много раз прослушал эту запись уже здесь. Ты наверняка тоже уже на ногах. Тебя снедает усталость, потому что ночью тебе выспаться не удалось. Бессонница заставляла тебя ворочаться и постанывать во сне. Это тебя, должно быть, совесть мучила. На тебя похоже. В газете напечатано много материалов о женщине, найденной во Фрогнер-парке. Могу себе представить, как у тебя вытянулось лицо, когда выяснилось, кто она. Тебя гложет тревога, от нее все внутри переворачивается. Ты еще не понимаешь, в чем тут дело. Но ты слышишь неясный звук вдалеке и постепенно осознаешь, что он приближается. Ты умеешь слушать. И поэтому то, что тобою сделано, предстает в неприглядном свете. Этого уже не исправить. Того, что я тогда совершил, тоже не переделать. Но теперь я совершил такое, что еще гораздо хуже, и тогда все это уже не играет никакой роли.

Эта оказалась иной по натуре, чем первая. Она не сразу испугалась. Пыталась демонстрировать безразличие, когда, проснувшись, оказалась связанной скотчем по рукам и ногам. Спросила, чего я от нее хочу. Я это ей сразу же рассказал. Она мне не поверила. Насмехалась надо мной, пыталась представить меня дураком. Но когда мы добрались до места и я показал ей, что я собираюсь сделать, она, как и первая, сразу стала как ребенок: со всех дырок потекло, и она тоже взвыла. Я позволил ей беситься, пока хватало сил. А потом я сказал ей, когда именно это должно случиться, чтобы она точно знала, сколько времени у нее осталось. К тому часу, как ты услышишь это, я уже и тебе все расскажу. Сколько у тебя часов и минут до того, как это случится. Всю первую ночь я пролежал рядом с ней. Снял с нее провонявшую одежду. Я ее не трогал, просто лежал рядом, в полусне, посматривал на нее время от времени. Завернул ее в шерстяное одеяло, чтобы она не замерзла. И воду я ей давал. Есть она не захотела. Она немного успокоилась, пока я лежал рядом. Стала рассказывать мне, что она больна и что ее должны прооперировать. Что у нее есть ребенок, восьмилетняя дочка, которая боится засыпать одна. Не мог бы я отпустить ее, чтобы она могла вернуться домой и укрыть одеялом свою девочку, которая лежит в постели и дрожит от страха? На какое-то время я позволил ей поверить в то, что отпущу ее. Обтер ей рот влажной тряпочкой и погладил ее по щеке.

А когда она поняла, что я ей наврал, она опять разнюнилась. Но не рассердилась. Я лежал, прижавшись лицом к ее шее. Она этого сама хотела. Я уже два раза убил. Но твоя очередь еще не подошла. Уже выбрана следующая жертва. И день уже выбран. Знаю уже, каким образом мне удастся выманить ее. Знаю, где ее найдут. Тебе придется ее найти. Но невозможно все предугадать заранее. Я не люблю слишком подробных планов. Пусть случайности получат возможность сыграть свою роль. Все может пойти наперекосяк. И если меня схватят, ты избежишь этой участи.