Взгляд с наветренной стороны

ГЛАВА ПЕРВАЯ ОТСВЕТ ДРЕВНИХ ОШИБОК

Баржи покоились в темноте застывшего канала. Укрывший их перинами снег неузнаваемо смягчал линии. Вся поверхность самого канала, пирсов, причальных кнехтов и подъемных мостов тоже несла нежный груз снега, а высокие здания по берегам с разнообразными окнами, балконами и водосточными желобами мягко светились белизной.

Кэйб знал, что канал – это, наверное, самый спокойный район города во все времена, но сегодня даже он казался неправдоподобно застывшим. Он отчетливо слышал свои шаги в нетронутой белизне – тихий скрип, тишина, тихий скрип и вновь тишина. Он остановился, поднял голову и принюхался. Воздух ничем не пах. Кэйб впервые наблюдал город при такой тишине, густой снег гасил всякий звук и запах. К тому же был полный штиль, и канал, еще и не скованный льдом, стоял неподвижно, без единого плеска.

Ни один огонек не отражался в черной воде, и потому казалось, что ее не существовало вовсе, этакое абсолютное ничто, в котором летят ничем не поддерживаемые баржи. Это тоже было непривычным, ведь весь остальной город, весь мир сияли сейчас огнями.

Кэйб задрал голову. Снегопад прекратился, тучи над городом и дальними горами бледнели и таяли, открывая яркие звезды. В вышине начинала светиться дымная, едва заметная линия, становившаяся все шире и шире по мере того, как медленно исчезали тучи. В небе не было видно ни одного судна, ни грузового, ни пассажирского. Птицы, казалось, притаились в своих гнездах.

Не было слышно и музыки. Обычно в городе Акьюме музыка если прислушаться (а Кэйб умел очень хорошо слышать), лилась отовсюду. Но этим вечером даже он ничего не слышал.

Приглушенность – нашлось подходящее слово. Город был приглушен этой необычной, редкой ночью («Сегодня вы танцуете при свете древних ошибок!» – сказал утром в одном из интервью Циллер, и в словах почувствовалось любование красивой фразой). Это состояние почувствовалось на всей территории Ксаравва, а может, и на всей Орбите Мэйсак.

Но все же казалось, что этой приглушенностью город обязан лишь снегу. Кэйб постоял еще немного, гадая, чем еще можно объяснить эту тишь. Существовало что-то таинственное, что он и раньше видел, но никогда еще он не попытался понять как следует, в чем тут соль. Чтобы иметь дело с самим снегом…

Он обернулся, посмотрел на свои следы в глубоком снегу и неожиданно увидел не одну, а три цепочки. Кто, какое четвероногое могло сделать вторую тропинку? Конечно, он подозревал, и Хаб, без сомнения, подтвердил бы его подозрения, – что это были следы нашего уважаемого гостя хомомдана, посла Кэйба Ишлоера.

Ах, как мало тайн в эти дни! Кэйб огляделся, затем неожиданно подпрыгнул в каком-то странном танце и принялся изучать следы с грацией, которую невозможно предположить в таком большом теле. Он делал это очень внимательно, явно стараясь остаться незамеченным. Следы шли, в точности следуя его маршруту. Так-то лучше. И о чем он думал? Только о снеге и снежном безмолвии.

Следы складывались в некое подобие звука, аккомпанировавшего погоде; в нем слышались вздохи и рев ветра, шипенье и барабанная дробь дождя, туман и свет, капли и струи. Но сам снег падал бесшумно, как с экрана телевизора с отключенным звуком, словно Кэйб внезапно оглох. Да, все было именно так.

Удовлетворенный, Кэйб упал на тропу, как глыба снега падает с высокий крыши, и посмотрел на длинную белую линию барж, на миниатюрную лавину падающих снежинок – и засмеялся.

Тихо, чтобы не потревожить тишины.

Наконец, на плавном изгибе канала появилось несколько огней большой баржи и одновременно намек на какую-то музыку. Мягкую, нетребовательную, но все же несомненно музыку – предчувствие музыки, как порой это называлось. Не сам концерт, но лишь только звук настраиваемых инструментов.

Концерт. Кэйб удивился, зачем его пригласили. Посольский дрон И. X. Терсоно в послании, врученном сегодня в полдень, требовал его присутствия. Послание было написано чернилами на плотной бумаге и вручено маленьким дроном, вернее, летающим серебряным подносиком, да. Обычно Кэйб и так всегда являлся на концерты Терсоно, происходившие каждый восьмой день. Особое приглашение нечто означало. Хотели ли ему дать понять, что, приходя раньше на концерты один и не приглашенным, он был слишком самонадеян?

Но это странно – теоретически концерты были открыты для всех. Неужели только теоретически? Культурные привычки дронов, особенно таких старых, как И. X. Терсоно, не переставали удивлять Кэйба. Никаких правил и писаных законов, но… слишком много нюансов, ритуалов, способов выражения вежливости. И моды. Она проявлялась в стольких деталях, от тривиальных до самых важных.

Тривиальные: это последнее письмо было вручено на серебряном подносе. Означало ли это, что теперь все получают такие «подвижные» сообщения ежедневно вместо того, чтобы делать это обычным путем, через знакомых дронов, компьютеры или имплантанты? Что за странная и утомительная идея! И все же – это непременно станет ретроспективной модой на сезон, а то и больше.

Да, они живут и умирают по капризу! Некоторые из известных людей заявляли, что жить будут однажды, а умирать вечно, и миллиарды последовали такому примеру. Потом пошло другое поветрие – полностью обновлять или даже заново выращивать тела. Или превращаться в андроидов, если не во что-нибудь похлеще. Или… впрочем, достаточно, воистину фантазиям нет предела. Нет сомнения лишь в том, что и эту штучку с подносом переймут миллиарды, это станет модным.

Неужели именно так и должно вести себя зрелое общество? Смерть как выбор стиля жизни? Кэйб знал, как ответили на этот вопрос люди его собственной страны – сумасшествие, детские сады, неуважение к личности и к жизни вообще, ересь. Сам он, впрочем, отнюдь не был в этом уверен, что говорило и о том, что он уже слишком много времени провел здесь, и о том, что он просто-напросто выказывает к культуре, которая помогла ему занять здесь столь важное место, недопустимую симпатию.

Таким образом, размышляя о тишине, церемониях, моде и своем собственном месте в этом обществе, Кэйб, наконец, добрался до затейливо украшенного входа в старинную церемониальную баржу «Уединение», экстравагантное помещение резного дерева. Снег был притоптан множеством ног, бесчисленные тропинки вели к близлежащим домам. Кэйб по-прежнему радовался снегу, но ведь он не жил в этом горном городе, а его собственного дома в этой стране никогда не касались ни снег, ни лед. Словом, снег был ему в новинку. И перед тем как подняться на борт, хомомдан посмотрел на ночное небо, чтобы увидеть прямо над головой большой клин снежно-белых больших птиц, пролетавших над мачтами, держа путь в глубь страны, подальше от Соленого моря. Когда они скрылись за домами, он почистил пальто, стряхнул снег со шляпы и вошел.

– Похоже на каникулы.

– На каникулы?

– Да, на каникулы. Раньше это слово означало нечто совершенно противоположное нынешнему своему значению. Почти абсолютно противоположное.

– Что вы имеете в виду?

– Послушайте, это вообще съедобно?

– Что?

– А вот это.

– Не знаю, попробуйте и поймете.

– Но оно все еще шевелится.

– Шевелится? То есть двигается по своей воле?

– Думаю, да.

– Но, послушайте, это же вещь, полученная от настоящего хищника, типа нашего друга Циллера, и естественно было бы сказать «да», но…

– Так что насчет каникул?

– Циллер был…

– Он утверждал нечто о противоположном значении этого слова. Когда-то каникулы означали время, когда ты куда-то уезжал.

– Неужели?

– Да, я когда-то слышал об этом. Древние времена, век лишений. Люди были вынуждены работать беспрерывно, создавая богатства для себя и общества, а потому не могли роскошествовать со временем. Короче, они работали половину дня большую часть года, и потом им за это давали определенное время, которое можно было потратить на себя, используя некий обменный эквивалент…

– Деньги, у них был такой технический термин.

– Вот именно. И тогда на это время они уезжали.

– Простите, вы съедобны?

– Вы, что, действительно пытаетесь разговаривать с нищей?

– Не знаю. То есть не знаю, пища ли это?

– Но в самых примитивных обществах не было и того: свободными оставались всего лишь несколько дней в году!

– Но я полагаю, что примитивные общества могли быть вполне…

– Он имеет в виду примитивизм в индустриальном смысле. Не обращайте внимания. И не прекратите ли вы тыкать в это? Испортите!

– Но вы-то сами можете это есть?

– Вы можете съесть все, что угодно, если только сумеете донести это до рта и проглотить.

– Вы прекрасно понимаете, о чем я.

– Так спрашивайте, идиот!

– Именно это я и делаю.

– Нет, не это! Гриф, что вы делаете? Перестаньте сейчас же! Где ваш майндер[1], где комп, наконец?

– Но я вовсе не хотел…

– Вижу. Так что? Они уезжали все разом?

– Как это возможно? Все бы остановилось, если бы все они так уехали.

– М-да, разумеется.

– Но иногда бывало, что инфраструктурой занимались подсобные команды. Словом, они все-таки уезжали и ездили с места на место время от времени.

– А!

– А ведь теперь каникулы – это время, когда мы остаемся дома, ведь иначе у нас не было бы возможности вот так собираться вместе, и ты никогда не узнал бы, кто твой сосед.

– На самом деле, я и сейчас точно в этом не уверен.

– Это потому что вы столь легкомысленны.

– Ах, если бы были только одни длинные каникулы!

– В старом смысле, конечно?

– В гедонистическом.[2]

– Шило у вас в заднице.

– И в заднице, и в руках, и в ногах, и везде…

– Хаб, так можно это есть или нет?

– …и в крыльях, и в ребрах, и в печенках…

– Хорошо, мне кажется, есть идея.

– …и в коленках, и в копытах, и в рогах…

– Так что же, Хаб?

– …и в панцирях, и в мускулах, и в голове…

– Заткнешься ты, наконец?

– Хаб, а, Хаб? Черт, мой комп не работает! Или Хаб просто не отвечает.

– Может быть, он на каникулах?

– …и в плавниках, и в волосах, и еще где? М-м-м… Где же? В зубах ничего нет?

– Предлагаю его все-таки заткнуть.

– Одобряю.

– Хаб! Хаб! Никогда еще ничего подобного не случалось!

– Ишлоер?

– Извините? – Наконец произнесено его имя. Кэйб вынужден был признаться, что все-таки втянут в один из тех странных, напоминающих транс разговоров, в которые попадал на подобных сборищах. В таких случаях диалог – или же несколько диалогов разом – тянулся каким-то головокружительным, доводящим до тошноты образом и действовал на него так, что он совершенно терял нить разговора, не понимая, кто, что, кому и зачем говорит.

Правда, в следующий момент он легко вспоминал все сказанные слова, но уловить связывающие их эмоции так и не мог. И сейчас он пребывал в каком-то странном дурмане, пока в разговоре не образовалась брешь, пробитая обращением непосредственно к нему. Он находился в верхней бальной зале церемониальной баржи «Уединение» вместе с сотней других людей, большинство которых были действительно людьми, хотя и не в собственно человеческом обличий. Концерт композитора Циллера – античная челгрианская мозаика – закончился полчаса тому назад. Настроение царило тихое и спокойное, несмотря на то что финал слушатели встретили взрывом аплодисментов. Теперь все занимались едой и выпивкой. И, конечно, беседой.

Кэйб вместе с группой мужчин и женщин стоял посередине зала у буфетного столика. Воздух был теплым, полным ароматов и тихой музыки. Над головами сгибались деревянные и стеклянные светильники, сделанные на какой-то старинный манер так, что, хотя и не давали полного спектра, озаряли все вокруг уютным ласковым светом.

В носу его тихо позвякивало кольцо. Когда Кэйб впервые прибыл сюда, ему совсем не понравилась идея имплантации компьютера прямо под черепную коробку (да и вообще куда бы то ни было). Единственной вещью, с которой он действительно не расставался, было это фамильное кольцо в носу, поэтому компьютер вживили ему именно туда.

– Прошу прощения за беспокойство, господин посол. Это Хаб. Вы оказались ко мне ближе всех и потому передайте господину Олсьюлу, что он пытался говорить не по компу, а по обыкновенной брошке.

– Хорошо. – Кэйб обернулся к молодому человеку в белом костюме, державшему в руках какую-то драгоценность и с большим удивлением на нее взиравшему. – Это вы господин Олсьюл?

– Слушаю вас, – молодой человек отступил на шаг, чтобы получше рассмотреть хомомдана. Лицо отражало такую растерянность, что Кэйб понял: он действительно введен в заблуждение этой скульптуркой, или монументальной бижутерией. Здесь это часто случалось. Молодой человек, прищурившись, изучал свою крупную брошь. – А ведь я мог это испортить…

– Еще раз простите, господин посол, благодарю за помощь, – пропищало кольцо.

– Не стоит благодарности.

Сверкающий пустой поднос подплыл прямо к молодому человеку и, качнувшись, произнес:

– Хай! Это снова Хаб. То, что вы держите в руках, господин Олсьюл, это драгоценный камень в форме двадцатигранника, оправленный в платину и саммитиум. Изделие студии господина Ксоссина Наббарда, последователя школы Кварафид. Настоящий шедевр, сделанный с настоящим мастерством. Но, к сожалению, не компьютер.

– Черт побери! А где же тогда мой компьютер?

– Вы позволили ему остаться дома.

– Но почему вы мне не сказали об этом раньше?

– Вы просили меня не делать этого.

– Когда?

– Сто два…

– Ах, неважно! Но тогда смените инструкции. В следующий раз я отправлюсь из дома без компьютера и…

– Хорошо, так и сделаем.

Господин Олсьюл, наконец, оторвал взгляд от брошки:

– Может быть, мне надо было взять тот шнурок или что-нибудь другое из этих имплантированных штук?

– Может быть. Главное, не забывайте дома голову, это может привести к серьезным затруднениям. А теперь я рад сказать вам, что готов сопровождать вас весь остаток вечера, если вам будет угодно.

– Разумеется, мне это угодно. – Молодой человек прицепил брошь к лацкану пиджака и повернулся к буфету, где чего только не было. – Но все-таки – могу я это есть или… О, господи, оно уходит!

– Ах, шило в заднице! – ухмыльнулся проплывающий мимо поднос.

– Что?

– Кэйб, дружище, вот вы где! Спасибо, что пришли! Кэйб обернулся и обнаружил рядом с собой хозяина, дрона И. X. Терсоно, подплывшего к нему на уровне головы человека, но немного ниже хомомдана. Дрон был чуть меньше метра в высоту и около полуметра в ширину и длину. Его округлые формы из нежного розового фарфора украшали мягко сиявшие синие камни. Сквозь прозрачный фарфор – тонкую керамическую кожу – прекрасно просматривалось все внутреннее устройство дрона. Его аура, как раз под гладким основанием, вспыхивала глубоким лилово-красным светом. Это означало, если Кэйб правильно помнил, что дрон занят. Занят разговором с ним?

– Терсоно, ведь вы меня пригласили!

– Разумеется, пригласил. Представляете, до меня только потом дошло, что вы сможете неверно истолковать такое приглашение – как вызов или даже требование. Конечно, если приходит послание…

– Да-да. Вы хотите сказать, что это не было требованием?

– Скорее, просьба. Видите ли, у меня к вам действительно есть просьба.

– Вот как? – Такое случилось впервые.

– Да. И теперь я думаю, как бы нам с вами побеседовать приватно?

«Приватно», – удивился Кэйб: это слово редко употреблялось здесь. А если и употреблялось, то, скорее, в сексуальном плане, да и то редко.

– Конечно, – поспешил, однако, согласиться он, – пойдемте.

– Благодарю, – ответил дрон, поднимаясь под потолок и оглядывая толпу, словно ища в ней что-то. Или кого-то. – Пожалуй, полного уединения не найти… Ага, вот здесь. Прошу вас сюда, господин Ишлоер.

Они приблизились к группе людей во главе с Махраем Циллером. Челгрианец был почти так же высок, как сам Кэйб, и полностью зарос шерстью, очень светлой вокруг лица и темно-коричневой на спине. Он явно имел вид хищника, с большими, близко посаженными глазами на широкоскулом лице. Ноги были длинными и мощными, а между ними, украшенный серебряной цепью, изгибался сильный хвост. Но если его далекие предки имели по две средних ноги, то Циллер обладал лишь одной, зато широкой и чуть ли не полностью прикрытой темным жилетом. Его руки, очень напоминавшие человеческие, заросли золотистой шерстью и заканчивались шестипалыми кистями, больше похожими на лапы.

Едва только они присоединились к группе Циллера, Кэйб почувствовал, как снова его уносит волна другого, столь же сводящего с ума разговора:

– …Разумеется, вы не имеете понятия, о чем я говорю. Вы не знаете контекста.

– Удивительно! Неужели у каждого есть свой контекст!?

– Отнюдь нет. Чаще всего есть ситуация, так сказать, окружение, – а это не контекст. Вы, конечно же, существуете, и отрицать этого я не могу.

– Ну, спасибо.

– Не за что. В противном случае вы разговаривали бы сам с собой.

– Так вы утверждаете, что реально мы все-таки не существуем?

– Это зависит от того, что подразумевать под словом «существование». Но давайте все же согласимся, что мы не существуем…

– Прелестно, прелестно, мой милый Циллер, – вмешался И. X. Терсоно: – Я полагаю…

– …ибо мы не страдаем.

– Не страдаем, потому что едва ли наделены способностью к страданию.

– Отлично сказано! А теперь, Циллер…

– О, это слишком старый аргумент.

– Но только способность к страданию…

– Эге! А я вот страдаю! Лемил Кимп разбил мое сердце.

– Заткнись, Тьюлай.

– …вы прекрасно знаете, что вынуждает вас «страдать» – это не страдание в прямом смысле.

– Но я страдаю!

– Так вы сказали, что это старый аргумент, миссис Сиппенс?

– Да.

– Старый означает плохой?

– Старый означает дискредитированный.

– Дискредитированный? Кем?

– Никем. Чем.

– То есть?

– Статистикой.

– Ах, вот как! Статистикой… Ну, а теперь, Циллер, дружище…

– Это несерьезно.

– Я думаю, она считает себя более серьезной, чем вы, Цил.

– Страдание облагораживает.

– И это утверждение тоже почерпнуто из статистики?

– Нет. Но я полагаю, что здесь требуется найти моральную разумность:

– А-а-а, вы имеете в виду необходимость вежливого общества? В таком случае, мы все согласимся. А теперь, Циллер…

– Моральная разумность говорит нам, что любое страдание есть зло.

– Нет. Моральная разумность, скорее, склонна трактовать страдание как зло до тех пор, пока не доказано обратное.

– А-а-а, так вы признаете, что страдание может быть добром.

– За некоторыми исключениями.

– Ага.

– Как мило!

– Что?

– А вы знаете, как это работает в некоторых языках?

– Что? Что работает?

– Терсоно, – обратился Циллер к дрону, опустившемуся до его плеча и приникавшему все ближе, словно он хотел привлечь внимание. Аура дрона потемнела до серо-голубого оттенка вежливо скрываемой фрустрации[3].

Махрай Циллер, композитор, наполовину изгнанник, наполовину бродяга, поднялся со своего места и, сделав из средней конечности подобие полки, поставил туда бокал, одновременно передними лапами пытаясь одернуть жилет и причесать брови.

– Помоги-ка мне, – попросил он дрона. – У меня серьезные намерения, и так просто я ее сегодня не отпущу.

– В таком случае, я думаю, что вам следует отложить это дело и поймать ее позже, когда она будет в менее упрямом и язвительном настроении. Вы знакомы с послом Кэйбом Ишлоером?

– Знаком. Мы старые приятели.

– Вы льстите мне, сэр, – вмешался хомомдан. – Я, скорее, только журналист.

– Но все предпочитают называть вас послом, не так ли? Я уверен, что этим очень хотят вам польстить.

– Без сомнения. И это у них получается.

– Однако будет слишком много амбиций, – добавил Циллер, оборачиваясь к стоявшей рядом женщине. Та подняла бокал и слегка кивнула.

– Когда вы оба прекратите критиковать своего щедрого хозяина? – уточнил Терсоно.

– Вы имеете в виду себя?

– Именно. Простите слишком эксцентричного дрона.

– Ладно.

– Хорошо.

И дрон направился мимо столов на корму. За ним последовал Циллер, который словно парил над полированной палубой, грациозно отталкиваясь единственной средней и двумя мощными задними лапами; в средней руке он продолжал держать нерасплескивающийся бокал. Кэйб заметил, что Циллер умудрился еще и помахать одной рукой паре людей, которые в ответ тоже кивнули, приветствуя его.

В сравнении с композитором последовавший за ним Кэйб чувствовал себя очень тяжелым и неуклюжим. Он попытался вытянуться во весь рост, чтоб хотя бы немного смягчить свою тяжеловесность, но едва не налетел на старинный замысловатый светильник, свисавший с потолка.

Наконец, все трое уселись на корме в небольшой каюте, выходящей иллюминаторами на чернильно-черную воду канала. Циллер согнулся над низким столиком, Кэйб уютно устроился на подушках, а Терсоно примостился на хрупком с виду и явно очень древнем деревянном кресле. Кэйб знал дрона Терсоно все десять лет своего пребывания на Орбите Мэйсак и давно заметил, что тот любит окружать себя антиквариатом, таким, например, как сама эта древняя баржа и та старинная мебель, которая ее наполняла.

Даже внешность дрона напоминала об этой страсти. Вообще в этих краях существовало известное и вполне достоверное мнение, что чем крупнее дроны, тем старее цивилизация. Первые их экземпляры появились восемь-девять тысяч лет назад и по размерам напоминали массивного человека. Последующие модели постепенно уменьшались, и уменьшались до тех пор, пока удобным размером не оказался карманный. И сегодня, глядя на метровое тело Терсоно, можно было подумать, что его сделали миллион лет назад, хотя на самом деле ему было всего несколько сотен, и его величина была обусловлена слишком свободным расположением внутренних частей да стремлением конструкторов демонстрировать это через прозрачную керамическую оболочку.

Циллер допил вино, вынул трубку и сосал ее все время, пока дрон обменивался любезностями с хомомданом. Композитор все еще старательно пускал колечки, когда Терсоно наконец обратился и к нему:

– Что привело меня к мысли собрать здесь вас обоих?

– И что же? – уточнил Циллер.

– Мы ждем гостя, дорогой композитор.

Циллер внимательно поглядел на дрона, осмотрел каюту и уставился на дверь:

– Что, прямо здесь и сейчас? Кого?

– Нет. Не здесь. И не сейчас. В течение тридцати или сорока дней. И боюсь, что в точности мы даже не знаем, кто он. Но это будет один из ваших, Циллер. Кто-то с Чела. Челгрианец.

Шерсть на лице Циллера поднялась, и сквозь нее над орехово-серым голым носом сверкнули крупные полукруглые глаза. В них было выражение, до сих пор Кэйбом не виденное (хотя, если честно говорить, он и вообще виделся с челгрианцем очень редко; всего несколько раз случайно и только в последний год).

– Он придет к нам? – ледяным тоном поинтересовался Циллер.

– Разумеется. Сюда, на Орбиту и, возможно, в город.

– Каста?

Слово было скорее угадано, чем услышано.

– Один из… Возможно, Данный, – тихо ответил Терсоно. – Ах, да, их кастовая система… То, почему Циллер теперь тут, а не там.

Циллер снова затянулся, не сводя глаз с трубки.

– Возможно, говоришь, Данный? – пробормотал он. – Ты, знаешь, Терсоно, я тебя уважаю и надеюсь, что в дальнейшем ты будешь лучше следовать этикету. Можешь начать прямо сейчас.

– Мы предполагаем, что это лицо непременно явится сюда, чтобы увидеть вас, – продолжал дрон, вертясь в кресле и одновременно выставив манипуляционные поля, при помощи которых пытался с помощью золотых шнуров задернуть гардины на окнах, закрыв вид на спящий канал и сугробы.

Циллер постучал по трубке, прочищая ее:

– Неужели? Ну надо же. Какой стыд. В таком случае я подумаю о длительном круизе. В глубокий космос. Эдак на полгодика. А то и подольше. Да, я уже решил. А ты передашь мои извинения этому дипломату или просто дворянину, которого они соизволят послать. Я уверен, он поймет.

– А я уверен, что нет, – тихо ответил дрон.

– Ладно, я пошутил. Но насчет круиза – это серьезно.

– Циллер, они непременно захотят встретиться с тобой, – спокойно сказал Терсоно. – Даже если ты действительно отправишься в круиз, они попытаются догнать тебя и встретиться прямо на корабле.

– И ты, конечно, и не подумаешь их остановить?

– Но как?

– Мне кажется, они хотят моего возвращения, – задумчиво пососал он остывшую трубку. – А ты как думаешь?

Аура дрона отразила недоумение:

– Мы не знаем.

– Неужели?

– Я совершенно откровенен с вами, господин Циллер.

– Тогда скажи, какими еще могут быть цели их визита?

– Любыми, мой друг, любыми, и все маловероятны, кроме названной. Но, как я уже сказал, точно мы ничего не знаем. Однако, пожалуй, с вашей догадкой я вынужден согласиться. Ваше возвращение на Чел – вот их главная задача.

Циллер пожевал мундштук, и Кэйб уже стал опасаться, что он его откусит:

– Но вы не можете заставить меня вернуться.

– Мой дорогой, не будем даже думать об этом. Они вам это предложат, но решение полностью зависит от вас. Вы наш уважаемый и высокочтимый гость, Циллер. Все население города единогласно примет любое ваше решение. Ваши поклонники, среди которых и моя скромная персона, давно считают вас своим, если только это не звучит навязчиво.

Циллер задумчиво кивнул, а Кэйб мельком подумал, естественный ли это жест для челгрианца или просто заученный.

– Прелестно, – пробормотал Циллер, и Кэйбу показалось, что композитор изо всех сил старается выглядеть как надо. – Но все же я пока еще челгрианец и не натурализовался.

– Разумеется, ваше присутствие здесь – большая удача для нас. Если бы вы считали бы наш дом своим, это было бы…

– Излишним, – резко закончил Циллер. Аура дрона стала грязно-кремовой, что свидетельствовало о замешательстве, в то время как несколько красных искр говорили об явном оскорблении.

Кэйб откашлялся, и дрон обернулся к нему:

– Терсоно, – сказал хомомдан, – я вообще-то не совсем понимаю, зачем я здесь, но могу ли из всего услышанного сделать вывод, что вы – представитель контакта?

– Можете. Да, я действительно выступаю от лица секции контактов. И в полном взаимодействии с Хабом.

– Но и я не без друзей и поклонников, – вдруг брякнул Циллер, уставясь на дрона.

– Не без?.. – переспросил Терсоно, меняя цвет ауры на ярко-оранжевый. – Но ведь вы изгнанник…

– Я имею в виду здешнее население, Терсоно, дрон контактов! – холодно пояснил Циллер. Дрон зарокотал в ответ, но с места не сдвинулся. «Все это смахивает на мелодраму», – мелькнуло у Кэйба. Циллер продолжил: – И я запросто могу пригласить кого-нибудь из них сопровождать меня в круизе, обеспечив себе полное уединение. Такое, которое вашему эмиссару будет весьма трудно нарушить.

Аура дрона стала почти пурпурной, и он беспокойно завертелся в своем старинном кресле:

– Попробуйте, попробуйте, мой дорогой Циллер! Хотя это и может быть воспринято как чудовищное оскорбление.

– И хрен с ним.

– Ладно, хрен с ним. Но я говорю о нас. Оскорбление будет для нас. Настолько тяжкое, что при определенных обстоятельствах…

– Помилосердствуйте! – насмешливо фыркнул Циллер и отвернулся.

«Ах да, война и ответственность за нее, – подумал Кэйб. – Посольство так щепетильно».

Дрон, весь малиновый, какое-то время сидел молча. Кэйб тоже молчал, раскинувшись на своих подушках.

– Дело в том, что даже самое мощное судно может не отвечать требованиям, которые вы предъявляете, исходя из вашей цели, – неожиданно продолжил дрон. – Я вообще сомневаюсь, есть ли здесь что-нибудь подобное.

Циллер еще немного пожевал трубку:

– А это известно всем?

Терсоно снова завертелся:

– Давайте лучше скажем, что ветер носит…

– Давайте. А заодно и то, что ваши суда никогда не лгут.

– Да, они не лгут. Они притворяются, ускользают, меняются, смущаются, отталкивают, темнят, запутывают и создают полную иллюзию, что будут действовать так-то, в то время как на самом деле намерения у них совершенно противоположные. Но они не лгут. Они боятся даже мысли об этом.

Тут Кэйб весьма порадовался, что взгляд огромных черных глаз Циллера обращен не на него. Дрон заметно нервничал.

– Все ясно, – подытожил композитор. – В таком случае я могу остаться дома и просто отказываться покидать свои апартаменты.

– Почему бы и нет? Это не очень-то вежливо, но ваше полное право…

– Спасибо. Если не будет другого выбора… – он сунул нос в трубку.

– Именно поэтому я и пригласил сюда Кэйба. – И дрон обратился к хомомдану: – Кэйб, мы были бы очень вам благодарны, если бы вы согласились сыграть роль хозяина для нашего челгрианского гостя, когда он или она появятся здесь. Вы будете действовать в паре со мной и при помощи Хаба, если получится. Мы еще не знаем, сколько это займет времени и как долго продлится визит, но так или иначе нужно сделать необходимые приготовления. – Тело дрона наклонилось на несколько градусов влево: – Не возьмете ли вы это на себя? Я знаю, что вопрос сложный, и потому не требую немедленного ответа. Обдумайте все хорошенько. И… решительно храня молчание об этом, вы окажете нам неоценимую услугу.

Кэйб откинулся на подушки и несколько раз сморгнул:

– Нет, отчего же, я могу ответить сразу. Буду счастлив помочь. – Он перевел взгляд на Циллера: – Но я совсем не хочу расстраивать Махрая Циллера…

– Ничего, я совсем не расстроюсь, – бросил тот, – если вам удастся внушить отвращение этому эмиссару, то вы окажете неоценимую услугу и мне.

Дрон издал звук, похожий на вздох, приподнялся и снова упал в кресло:

– Итак, все завершилось… вполне удовлетворительно. Нам с вами надо будет переговорить подробнее завтра, Кэйб. В течение ближайших дней придется поработать. Ничего особо серьезного, но, учитывая несчастливые обстоятельства общения с челгрианцами в последние годы, мы никоим образом не должны допустить, чтобы вы попали впросак, если не будете знать их привычки и дела.

Циллер откровенно фыркнул.

– Конечно, я все понимаю, – согласился Кэйб и развел всеми тремя своими руками в трех направлениях: – И я в вашем распоряжении.

– Премного благодарен, – дрон поднялся в воздух. – А теперь… Боюсь, я задержал вас болтовней так долго, что мы пропустили небольшую речь аватара Хаба[4], а если мы и сейчас не поспешим, то опоздаем и на главное событие вечера.

– Уже столько времени? – удивился Кэйб, тоже вставая. Циллер захлопнул крышечку трубки и спрятал последнюю в жилет. Через пару минут все трое оказались снова в бальной зале, где уже были потушены огни, а крыша отодвинута и видно небо с бледными рваными облаками, множеством звезд и яркой полосой в дальней части Орбиты. На небольшой сцене на носу стоял, опустив голову, аватар Хаб, оказавшийся тощим человеком с серебристой кожей. Холодный воздух обдувал собравшихся, дружно смотревших на небо, кроме аватара. И Кэйб подумал, что сейчас вот так же смотрят вверх еще множество жителей города, и не только города, но и всей Орбиты, и всей стороны Великого Браслета. Он тоже задрал свою массивную голову, не совсем точно понимая, на что же именно надо смотреть.

Наступила тишина.

Потом несколько человек пробормотали что-то невнятное, и из разбросанных в пространстве персональных компьютеров послышался тоненький перезвон.

На небе вспыхнула новая звезда. Поначалу она казалась лишь намеком на вспышку, потом робкое пятно света начало становиться все ярче, разгораясь, словно лампа с реостатом. Соседние звезды начали блекнуть, их слабое сияние поглощалось светом новой звезды. Спустя несколько мгновений новая звезда засияла ровным, почти не дрожащим серо-голубым светом, едва ли не затмевая всю дальнюю сторону Мэйсака.

Кэйб услышал рядом с собой шумное дыхание, а чуть подальше – сдавленные вскрики:

– О!

– Горе, – прошептала какая-то женщина. Неподалеку зарыдали.

– Ничего хорошего, – пробормотал Циллер, но так тихо, что его услышали только дрон и Кэйб.

Они посмотрели еще немного, и тут раздался голос сереброкожего, одетого в темное аватара:

– Благодарю вас, – произнес он тем самым негромким, но глубоким и проникновенным голосом, который обычно предпочитал, и сошел со сцены.

– Может быть, это вовсе и не аватар, а реальное лицо? – задумался Циллер и поглядел на Терсоно, который испустил легкую вспышку аквамариновой вежливости в ответ.

Крыша вернулась назад, мягко качнув палубу под тремя ногами Кэйба, словно снова возродились старые двигатели баржи. Огни светили слабее, но им вторил мощный свет вновь вспыхнувшей звезды, широким потоком лившийся через иллюминаторы и отверстие в потолке. В зале стало темнее, но разглядеть друг друга можно было явственно.

Кэйб подумал, что собравшиеся стали похожи на привидения. Многие еще смотрели на звезду, выходя на открытую палубу. Сложились новые компании и пары. Хомомдан никак не мог подумать, что появление новой звезды так сильно подействует на людей – он ожидал лишь смеха, не более. «Значит, я так и не понял их за все это время», – решил он.

– Это патология, – пробурчал ему в ухо Циллер. – Я ухожу домой. У меня много работы. Не говоря уже о том, что последние известия меня отнюдь не вдохновляют.

– О, простите грубого нетерпеливого дрона, но могу ли я узнать, над чем вы сейчас работаете, господин Циллер? – вступил в разговор Терсоно. – Вы давно уже ничего не публиковали, а выглядите все время очень занятым.

– У меня есть заказ, – широко улыбнулся Циллер.

– От кого? – аура вспыхнула радугой удивления. Кэйб увидел как взгляд композитора метнулся к пустой сцене:

– Всему свое время, Терсоно. Но это отличный заказ, о котором никто ничего не узнает вплоть до первого исполнения.

– Ах, как таинственно!

Циллер выпрямился, далеко отставил назад сильную пушистую ногу и весь напрягся:

– Вот именно. И если я не начну работать сейчас же, то… могу не успеть. Так вы будете держать меня в курсе насчет этого окаянного эмиссара?

– У вас будет доступ ко всей информации.

– Отлично. Спокойной ночи, Терсоно. – Он поклонился дрону. – И вам, посол.

Кэйб тоже поклонился в ответ. Дрон кивнул. И Циллер пошел к выходу, ловко лавируя в толпе.

Кэйб снова посмотрел на новую звезду и задумался.

Свет восьмисоттрехлетней давности уверенно лился на баржу.

«Отсвет древних ошибок», – вспомнилось ему. Именно так назвал это Циллер в интервью сегодняшним утром. «Сегодня ночью вы будете танцевать в отсвете древних ошибок!» – так он и сказал и ошибся лишь в том, что никто не стал танцевать.

Это было одним из последних крупных сражений Айдайранской войны – и одним из наиболее жестоких. Айдайраны тогда поставили на карту все, выплеснув свое негодование в адрес тех, кого прежде считали друзьями. Это вылилось в ряд отчаянных, разрушительных и зверских попыток изменить уже определившийся не в их пользу ход войны. За пятьдесят лет было уничтожено всего (если это слово можно употребить в подобном контексте!) шесть звезд. В битве же, длившейся менее ста дней, оказались взорваны целых два солнца – Портиция и Джунс.

Все эти события известны в истории как битва Новых Близнецов. Но то, что на самом деле произошло со взорванными солнцами, оказалось больше, чем простое появление на их месте суперновых светил.

Звезд не стало вообще, миры погибли, все биосферы оказались напрочь размазанными, а миллиарды мыслящих существ в результате двойной катастрофы очутились в опасности и много страдали.

Айдайраны совершили этот акт, величайший смертный грех, преступление против биосферы, своим чудовищным оружием, но все же Цивилизация должна была предусмотреть и предотвратить подобную возможность. Айдайраны несколько раз до того выходили с предложениями о мире, а Цивилизация продолжала настаивать на безусловной капитуляции, и потому война разгорелась с новой силой и два солнца погибли.

Все это произошло давным-давно. Война закончилась восемьсот лет назад, и жизнь шла своим чередом. Но космический свет крался через пространство все эти столетия, и вот – звезды вспыхнули только теперь, и только теперь, в этот самый момент, миллиарды давным-давно погибших действительно умерли и для жителей Мэйсака. Разум, который заключался в Хабе Орбиты Мэйсак, имел собственные соображения по поводу того, чтобы обновить память о битве Новых Близнецов и попросить прощения у жителей, объявив, что между появлением первой новой звезды и второй будет период траура. Предполагалось, что в это время произойдет и еще одно событие, которое ознаменует собой полное окончание войны, но что конкретно это будет, пока не открывалось.

Теперь Кэйб начинал подозревать, в чем именно будет заключаться это событие. Он бросал задумчивый взгляд то в направлении ушедшего Циллера, то туда, куда взглянул композитор при вопросе о заказчике, для которого он сейчас работает.

Но «всему свое время», как сказал Циллер.

На сегодня же, по всей видимости, Хабу достаточно лишь того, чтобы все люди посмотрели на внезапно возникший тихий свет и задумались; может быть, немного пожалели о чем-то. Кэйб был почти уверен, что местное население не придаст этому большого значения в череде ежедневных дел, но тем не менее желание Хаба оказалось исполненным.

– Ужасно жаль, – проговорил рядом с Кэйбом дрон И. X. Терсоно и издал звук, означающий вздох, который прозвучал вполне искренно.

– Спаси всех нас, – отозвался Кэйб, чьи далекие предки были учителями айдайранов и принимали участие в той древней войне на их стороне. И хомомдан чувствовал свою ответственность за случившееся ничуть не меньше, чем Цивилизация.

– Мы пытаемся учиться, но все еще совершаем ошибки, – снова вздохнул дрон.

Последнее явно относилось к Челу, челгрианцам и кастовой войне. Он отвернулся от дрона и стал глядеть на медленно движущуюся в призрачном свете толпу.

– Всегда можно просто ничего не делать, – тихо заметил он. – Но обычно потом сожалеешь об этом.

«Порой я как-то невоздержан на язык, – подумалось ему вдруг. – Я говорю им именно то, что они хотят услышать».

Дрон чуть спустился, чтобы посмотреть на хомомдана снизу, но ничего не сказал.