Взломщик, который цитировал Киплинга

Глава 3

На середине моста Куинсборо я случайно взглянул на бензомер и похолодел. Стрелка прибора находилась в крайнем левом положении, за отметкой 0, и мне вдруг почудилось, что передо мной простирается еще целая миля дороги по мосту. Я вообразил, что у меня кончится бензин прямо посередине реки Ист-Ривер. Вокруг меня начали бы гудеть автомобильные сигналы, а когда ревут сигналы, то могут ли быть очень далеко «фараоны»? Сначала они отнеслись бы ко мне с пониманием и сочувствием, потому что водители постоянно попадают в затруднительное положение, однако это сочувствие тотчас улетучилось бы, узнай они, что я за рулем украденной машины. И почему, удивились бы они, я угнал машину, не удосужившись проверить, заправлена ли она?

Сам я этому удивлялся в не меньшей степени. Я продолжал оставаться в своем ряду, чуть давя на педаль акселератора, и пытался вспомнить советы, которые обычно звучат в экологических передачах, по поводу уменьшения расхода топлива во время вождения. Избегать быстрых разгонов и резких торможений, не прогревать двигатель слишком долго холодным утром... Разумные советы, но малопригодные для данного случая, и я, вцепившись в руль, ждал, что вот-вот заглохнет двигатель – и подо мною весь мир провалится в тартарары.

Но ничего подобного не случилось. В квартале от моста я обнаружил автозаправочную станцию «Шеврон» и попросил обслуживающего ее паренька заправить бак. Машина – старый, разваливающийся «понтиак» – имела двигатель, сконструированный без учета возможности топливных кризисов. Я сидел и наблюдал, как он вобрал в себя двадцать два галлона самого высококачественного бензина. «А какова же емкость бака?» – подумал я и решил, что, должно быть, двадцать галлонов. Остальное – за счет мошенничества с насосами на заправочной станции. Собачий мир, где каждый старается урвать у другого.

Счетчик остановился на пятнадцати долларах с мелочью. Я подал пареньку-заправщику двадцатидолларовую купюру. В ответ он улыбнулся и указал на плакат, висевший на столбе между двумя бензоколонками: после восьми вечера надо платить по счетчику либо наличными без сдачи, либо с помощью кредитных карточек. «Помогайте нам предотвращать преступления», – гласила надпись. Не знаю, удалось ли им что-либо предотвратить, но прибыль они явно с этого имели немалую.

У меня есть пара кредитных карточек, я даже открывал двери с их помощью, хотя поверить в это трудно, пока не увидишь сам в какой-либо телевизионной передаче. Но я не хотел записей о моем пребывании в Куинс, равно как и переписанных данных номерного знака «понтиака». Поэтому, невесело улыбнувшись, я позволил молодому проныре оставить себе сдачу и поехал на восток по бульвару Куинс, бормоча про себя ругательства.

А ругался я не из-за денег. Меня встревожило то, что я неожиданно оказался за рулем машины с пустым баком. Дело в том, что я не так уж часто ворую машины. Я даже нечасто сижу за рулем, а когда случается брать машину напрокат для загородной поездки на уик-энд, то работяги фирмы «Олинс» передают ее мне с полным баком. Я могу проехать половину пути до Вермонта, прежде чем мне в голову придет мысль о бензине. Но этой ночью я ехал не в Вермонт, а всего лишь в Форест-Хиллз, куда достаточно просто можно было бы доехать и на метро. Именно так я и поступил несколько дней назад, когда совершал поездку в целях проведения предварительной рекогносцировки. Сегодня же я не мог воспользоваться при возвращении домой услугами метро, поскольку избегаю общественного транспорта, если в руках у меня полно чужих вещей.

Поэтому, обнаружив «понтиак» на Семьдесят четвертой улице, я воспринял его как подарок судьбы. Для меня проникнуть в автомобиль фирмы «Дженерал моторс», к которым относится и «понтиак», легче, чем в любой другой. Проще и с запуском двигателя без ключа зажигания. Эта машина имела к тому же знаки, предупреждающие, что за рулем новичок, а поэтому эксцентричное вождение не вызвало бы недоумения или возмущения. Наконец, владелец вряд ли сразу же заявил бы об угоне, обнаружив это. Он припарковал машину возле пожарного гидранта, и поэтому решил бы, что «понтиак» отбуксирован полицейской службой на штрафную площадку за парковку в запрещенном месте.

Джесси Аркрайт жил в Форест-Хиллз-Гарденз. Сейчас Форест-Хиллз – приятный, респектабельный микрорайон для людей среднего класса, расположенный к югу от Флешинг-Медоуз, в самом центре района Куинс. Здесь почти в каждом доме, по крайней мере в трех из четырех, найдется женщина, играющая в маджонку, если, конечно, она не находится на собрании «Общества следящих за своим весом». Форест-Хиллз-Гарденз – это замкнутая территория внутри другой замкнутой территории больших размеров. Это небольшое, престижное место, где проживает зажиточная буржуазия. Здесь все дома трехэтажные, с фронтонами и черепичными крышами, все лужайки тщательно подстрижены, все кустарники аккуратно выровнены, как солдаты в строю. Улицы, принадлежащие местным властям, содержатся в безукоризненном порядке, и на них запрещена парковка автомобилей.

Сюда, на тихие улицы Форест-Хиллз, совершаются частые набеги из менее престижных районов. Подъезжает автомобиль, из него стремительно выскакивают молодчики, чтобы, сбив с ног местную матрону, столь же стремительно броситься обратно к машине и умчаться прочь, но уже вместе с ее сумкой из крокодиловой кожи. Патрульные машины местной полиции объезжают эти улицы круглосуточно, чтобы свести подобные происшествия до минимума. Это, конечно, не Беверли-Хиллз, где каждый пешеход волей-неволей попадает в подозреваемые, но и здесь безопасность достаточно надежна.

Еще выше она в Копервуд-Кресент, квартале, имеющем форму элегантного полукруга, где массивные здания из камня и кирпича раскинуты на обширных лесных участках. Среди жителей Копервуд-Кресент есть наследник владельца судоходной компании, двое крупных мафиози, владелец нескольких муниципальных похоронных бюро и еще две-три дюжины таких же благополучных граждан. Одна из патрульных машин местной полиции занимается только тем, что обеспечивает безопасность квартала Копервуд-Кресент, а также примыкающих к нему четырех столь же престижных улиц: Айронвуд-плейс, Сильвервуд-плейс, Пьютервуд-плейс и Ченсери-драйв.

И если Форест-Хиллз – мягкое подбрюшие всего района Куинс, то Копервуд-Кресент – рубин на его пупке.

Мне ничего не стоило отыскать этот рубин. Во время предыдущей поездки я обошел весь район, вооруженный карманным атласом и деловой папкой-скоросшивателем. Человек с такой папкой никогда не кажется не на своем месте и не может вызывать подозрений. Я отыскал Копервуд-Кресент тогда, и я отыскал его сейчас; лишь слегка сбавив скорость «понтиака», я проехал мимо дома Джесси Аркрайта, огромного светящегося особняка, построенного в стиле Тюдор. На каждом из трех этажей этого дома в среднем окне горел свет.

В конце улицы Копервуд-Кресент я свернул резко налево, на Белнап-Коут. Это был спокойный тупик длиной в квартал, находящийся в стороне от маршрута полицейской патрульной машины, охраняющей все эти Копервуд-Айронвуд-Сильвервуд-Пьютервуд-Ченсери. Я припарковал машину у края тротуара, между двумя большими дубами, и заглушил двигатель, вынув свой обводящий проводок из гнезда зажигания.

Парковка на улице разрешена только в определенных местах, где есть соответствующий знак. Это предотвращает загромождение улиц машинами в дневное время. Неправильно припаркованные машины полиция увозит, но это происходит лишь днем. Ночью этим никто не занимается. Я оставил машину в тупике и направился назад, на Копервуд-Кресент. Если патрульная машина и объезжала район, то я ее не заметил, как и вообще кого бы то ни было.

В доме Аркрайта светились все те же три окна. Без каких-либо колебаний я дошел до конца улицы по проезду, расположенному справа от дома, и направил луч своего карманного фонарика-карандаша в окно гаража. Сияющий «ягуар-седан» стоял в одном из отсеков гаража. Второй отсек был пуст.

Хорошо!

Я прошел к боковой двери. Под звонком на дверном косяке находилась металлическая пластинка размером в квадратный дюйм с прорезью для ключа. Внутри горел красный свет, показывающий, что сигнализация включена. Будь я господином Аркрайтом, имеющим соответствующий ключ, я бы вставил его в прорезь и выключил сигнализацию. С другой стороны, попробуй я вставить вместо нужного ключа что-то другое – тут же завыли бы сирены, и сигнал тревоги поступил бы на ближайший полицейский участок.

Прекрасно!

Я позвонил в дверь. Конечно, отсутствие второй машины в гараже и включенная сигнализация говорили о том, что дома никого нет, но береженого Бог бережет. Наименьшая вероятность влипнуть – у того взломщика, который напоминает парня, одновременно с подтяжками носящего еще и брючный ремень. На всякий случай. Я уже пользовался этим звонком в свой прошлый визит с той самой деловой папкой, в которую заносил ответы на свои бессмысленные вопросы по поводу состояния несуществующих канализационных труб. Как и тогда, я услышал четырехзвучную трель колокольчика, звенящего в большом старом доме. Я приложил ухо к тяжелой двери и тщательно прислушался. И когда стихло эхо от звонка, в доме воцарилась тишина: ни шагов, ни каких-либо других признаков жизни. Я позвонил еще раз, и вновь ответом мне было молчание.

Хорошо!

Я снова прошел к задней части дома. Какое-то время я просто стоял и наслаждался окружавшим меня покоем. Воздух был непривычно чист и прозрачен. С моего места не было видно луны, но над головой мерцали мириады звезд. Тишина вокруг вселяла благоговение. Бульвар Куинс находился всего в нескольких кварталах, но никакого шума уличного движения не было слышно. Наверное, его приглушали деревья, не позволяя шуму распространяться за пределы залива.

Мне казалось, что я нахожусь за сотни миль от Нью-Йорка, а особняк Аркрайта, как будто возникший из готического романа, стоит в глубоком раздумье на вересковом поле, по которому бродит шальной ветер.

Однако у меня самого времени на раздумье не было. Я натянул свои резиновые перчатки – очень плотные, с вырезанными для удобства работы ладонями – и направился к кухонной двери, чтобы осмотреть ее.

Слава Господу за сигнализацию, предупреждающую о взломе, противоударные замки и надежные системы безопасности! Все они призваны обескураживать воров-любителей, одновременно внушая гражданам приятное ощущение безопасности и благополучия. Без них они были бы вынуждены прятать свое добро в сейфах. Кроме того, современные средства охраны превращают взлом в испытание, в профессию для избранных, каким я всегда его и считал. Если бы это было доступно любому болвану с неуклюжими пальцами, то какое же тогда от него удовольствие?

Дом Аркрайта был оборудован первоклассной охранной сигнализацией системы Фишер, модель NCN-30. Как я убедился, она охватывала проводами все двери и окна первого этажа. Она могла защищать и окна верхних этажей, но могло и не быть такой защиты – многие считают ее излишней. Однако я не собирался карабкаться по стене наверх, чтобы получить ответ на этот вопрос. Проще было заблокировать сигнализацию.

Существует несколько способов выведения из строя охранной сигнальной системы. Один из методов, наиболее грубо-прямолинейный, состоит в отключении всего дома от электроснабжения, при этом взломщик также остается без света. Кроме того, этот метод приводит к прямо противоположным результатам, если вы имеете дело с такой первоклассной системой, как NCN-30, поскольку она снабжена собственными источниками энергии, которые автоматически включаются при подобных обстоятельствах и обеспечивают безотказное действие охранной сигнализации. (Это может иметь своеобразные последствия при случайных отключениях электроэнергии.)

Ну да ладно. Короче говоря, я воспользовался проводами собственного изготовления. Я тщательно вплел и соединил их с проводами охранной системы, аккуратно обмотал изоляционной лентой, и к тому времени, когда я закончил работу, система функционировала так же исправно, как и раньше, но дверь кухни она уже не защищала. Теперь через эту дверь мог пройти парадным аллюром целый кавалерийский полк, не вызвав со стороны NCN-30 никакого шума и гама. Осуществление такой операции не под силу заурядному взломщику, и разве не счастье, что ваш покорный слуга не относится к их числу?

После того, как датчики сигналов тревоги на кухонной двери были отключены, я переключил свое внимание на саму эту массивную дубовую дверь и систему ее замков. Основной замок я открыл с помощью отмычки, но оставались еще два других, более сложных замка – «сегал» и «рэбсон». С фонариком в одной руке и связкой специнструмента, состоящего из спиц, отмычек, щупов и зондов, – в другой я трудился над замками, то и дело прикладывая ухо к толстой двери. Когда щелкнул последний из кулачков, я повернул ручку двери и потянул ее на себя. Тщетно! Попробовал толкнуть. Не поддалась.

С внутренней стороны двери находилась задвижка. Я прошелся лучом фонарика по дверной щели сверху вниз, пока не обнаружил ее. Затем я просунул в щель лезвие тонкой пилы – инструмента собственного производства, изготовленного из слесарной ножовки, – и перепилил стержень задвижки. Я снова попытался открыть дверь – она сдвинулась на три дюйма и остановилась, удерживаемая, как вы правильно догадались, еще и цепочкой. Разумеется, я мог бы перепилить ее с той же легкостью, но зачем? Проще было просунуть руку в трехдюймовую щель и отвинтить проушину цепочки из ее гнезда.

Я распахнул дверь настежь, завершая противозаконное вступление в чужие владения, подготовленное с мастерством, которое привело бы в восторг самого отъявленного мошенника. С минуту я просто стоял на месте, разгоряченный и сияющий. Затем закрыл дверь и запер все замки. Я ничего не мог поделать с перепиленной задвижкой, но чуть задержался, чтобы ввинтить проушину цепочки на свое место.

После этого я отправился исследовать дом.

Ничто не может сравниться с этим!

Забудьте все, что я наговорил Рэю Киршману. Действительно, я старею. Действительно, я содрогаюсь от мысли, что меня могут изорвать в клочья сторожевые псы, или застрелить в порыве гнева домовладельцы, или упрятать в глухую камеру каторжной тюрьмы власти. Верно, верно, все это верно, ну и что же из этого? Ни одна из этих угроз не стоит и ломаного гроша, когда я оказываюсь в чьем-либо жилище – и все его добро лежит передо мной, как на банкетном столе. Боже мой, не так уж я и стар и не так уж сильно напуган!

Но я не горжусь этим. Я мог бы наболтать целую кучу всякой чепухи о личности преступника, действительно реального героя нашего времени, но для чего? Я сам в это не верю. Я не строю никаких иллюзий относительно преступников, и самое худшее, что было связано с тюремной жизнью, – это неизбежность общения с ними. Я предпочел бы жить как честный человек среди честных людей, но я пока еще не нашел честного применения своим способностям. Я бы хотел, чтобы существовало честное поприще, аналогичное воровству, но, увы, его нет. Что ж, я рожден вором, и мне это по душе.

Я прошел через кладовую и огромную кухню с выложенным кирпичом полом, пересек прихожую и оказался в гостиной для посетителей. Она вся сияла от ровного, мягкого, теплого света. Его-то я и видел с улицы. Свет излучала флинтгласовая лампа от Тиффани в форме стрекозы, представляющая ценность сама по себе. В последний раз я видел такую же в антикварном магазине на Верхней Мэдисон-авеню. На ней был ярлык с ценой в 1500 долларов, причем это было несколько лет назад.

Однако не для того я проделал весь этот путь до Куинс, чтобы красть предметы обстановки. Я пришел сюда с весьма конкретной целью, и мне не было нужды даже заходить в гостиную. Тем более не нужно мне было проводить в ней инвентаризацию, но старые привычки настолько сильны, что преодолеть их крайне трудно.

Лампа облегчала задачу, избавляя от необходимости пользоваться карманным фонариком. На ней был установлен таймер, автоматически выключающий свет в дневные часы. В сумерки она вновь включалась сама и ярко светила до рассвета, оповещая прохожих, что дома никого нет.

«Как это предусмотрительно с их стороны, – подумал я, – оставлять свет включенным для грабителя!»

Лампа располагалась на декоративном двухтумбовом французском столике. Четыре из его шести выдвижных ящиков не служили своему назначению, а в одном из двух настоящих находились карманные часы работы Филиппа Патена. На их корпусе была выгравирована сцена охоты.

Я закрыл ящик, не прикоснувшись к часам.

Столовая стоила того, чтобы в нее заглянуть. Сервант, заполненный до отказа серебром, содержал два полных набора серебряной столовой посуды и целую тонну посуды времен короля Георга из серебра самой высокой пробы. Бесчисленное количество прекрасного фарфора и хрусталя.

Я все оставил так, как было.

Библиотека, находившаяся на том же нижнем этаже, представляла собой комнату, которую я бы с радостью назвал своей. Она имела размеры, вероятно, двенадцать на двадцать футов, и большую часть светло-желтого паркетного пола покрывал великолепный кермановский ковер. Книжные полки из осветленного английского дуба, изготовленные на заказ, занимали две стены. В центре комнаты под абажуром от Тиффани, на котором были изображены фрукты, стоял бильярдный столик, аналогичный тем, которые можно увидеть на спортивных соревнованиях. С картин в позолоченных овальных рамах, висевших на торцевой стене, торжественно и одобрительно смотрели вниз предки Аркрайта.

Пара стеллажей возле стены: один – для бильярдных киев, другой, застекленный и запертый, – коллекция спортивных ружей и дробовиков. Пара кожаных стульев с туго набитыми сиденьями. Тщательно отделанный бар, хрустальная винная посуда с изображением пернатой дичи в полете. Всяких крепких спиртных напитков столько, что в них бы всплыл мотобот приличных размеров. Кроме того, были еще графины с шерри, портвейном и бренди, удобно расставленные по всей комнате. Уголок для курильщиков со стендом из красного дерева. Несколько дюжин курительных трубок из корня верескового дерева и две пенковые трубки в оправах. Кедровый ящик с гаванскими сигарами. Вся комната переливалась медью, кожей и деревом, и у меня на миг мелькнула шальная мысль: заколотить дверь гвоздями, налить себе крепкого арманьяка и остаться здесь навсегда.

Вместо этого я пробежал глазами по книжным полкам. Подбор книг был беспорядочен, но среди них не было дешевки. Наряду со скучными комплектами неразрезанных, но в кожаных переплетах, мемуаров ныне забытых прихлебателей предреволюционного Версаля, было и много других книг, большинство из которых я видел лишь в каталогах лучших книготорговцев и на книжных аукционах. Так, здесь я случайно наткнулся на раннее издание первого и очень редко встречающегося романа Смоллетта «Приключения сэра Лоуренса Гривза», было множество и других ценных книг в отличных переплетах, редкие выпуски «Клуба издателей раритетов», продукция частных издательств, и все это стояло на полках без всякого видимого порядка и продуманного плана.

Я взял в руки одну из книг. Она имела переплет из зеленой ткани и была не больше, чем обычные издания в мягкой обложке. Я открыл ее и прочитал дарственную надпись на форзаце – чистом листе в начале книги. Потом я перелистал ее, закрыл и поставил на место.

Я покинул библиотеку, оставив ее в том виде, в каком она была до моего прихода.

На лестнице было темно. Я включил свой фонарик и трижды прошелся по лестнице вверх и вниз. Дощечка какой-то одной ступени скрипела, и я удостоверился, какая именно, – это была ступенька четвертая сверху.

Все остальные, к счастью, не издавали ни звука.

В спальне хозяев стояли две кровати с прикроватными тумбочками. Здесь же были стенные шкафы для него и для нее. В его шкафу находились костюмы фирмы «Братья Брукс» и обувь из мягкой дубленой кожи. Мне особенно понравился темно-синий костюм в тонкую полоску. Он не сильно отличался от того, который был на мне. Ее шкаф был полон платьев и мехов, и среди них находилось меховое манто, при виде которого у жены Рэя потекли бы слюнки. На всех вещах – ярлыки престижных фирм. Выдвижной ящик туалетного столика (французский антиквариат: белая эмаль, отделка под золото) был полон драгоценностей. Мое внимание привлек изящный перстень с большим, ограненным в форме «маркиза» рубином, окруженным россыпью жемчужин.

В выдвижном ящике одной из тумбочек было немного наличных денег: пара сотен долларов в десяти и двадцатидолларовых купюрах. В другой тумбочке я нашел банковскую книжку – тысяча восемьсот долларов на имя Эльфриды Грэнтем Аркрайт. Сберегательный вклад.

Ничего этого я не взял. Точно так же не взял я ни яиц Фаберже с комода, ни платиновых запонок или булавки для галстука, ни каких-либо из наручных часов, ни чего бы то ни было вообще.

В кабинете Джесси Аркрайта, в самом конце второго этажа, я нашел целую пачку банковских книжек. Семь из них, перевязанные тонкой резинкой, находились в правом верхнем ящике его стола вместе с почтовыми марками, бухгалтерскими книгами и всевозможным бумажным хламом. На всех банковских счетах были значительные суммы, и быстрая прикидка в уме дала итог, чуть превышающий шестьдесят тысяч долларов.

Да, скажу я вам... Это заставило меня призадуматься. Некогда я знал парня, который, обчищая квартиру на Мюррей-Хилл, уже наполнил наволочку драгоценностями и серебром, когда наткнулся на банковскую книжку с пятизначной цифрой. Будучи человеком неглупым, он тут же опорожнил наволочку и положил все украденное назад. Он оставил в квартире все так, как было до его прихода, и ушел налегке, не взяв с собой ничего, кроме драгоценной банковской книжки. В подобных случаях владельцы квартиры не подозревают, что их ограбили, пропажа банковской книжки обнаруживается не сразу, и он полагал, что успеет выкачать из банка все деньги, прежде чем пострадавшие что-либо заподозрят.

Ах эти лучезарные планы! На следующее же утро он предстал перед окошком кассира с расходным ордером в руке и банковской книжкой наготове. Расходный ордер был на небольшую сумму: он лишь проверял, как пойдет дело. Но оказалось, что этот самый кассир знал вкладчика в лицо, и в следующую минуту парень понял, что ему предстоит заключение средней продолжительности в тюрьме в Дэнморе, где я и встретился с ним.

Но довольно о банковских книжках.

Равно как и о двух пригоршнях крюгерандов, тех самых крупных золотых монетах, которые чеканят в ЮАР для желающих вложить свои деньги в желтый металл. Я люблю золото – а почему бы его и не любить? – но монеты лежали в одном ящике с пистолетом, а вот пистолеты я не переношу, во всяком случае так же сильно, как люблю золото. Оружие в библиотеке по крайней мере было выставлено напоказ. А этот револьвер предназначался для отстрела воров-взломщиков.

Но довольно о крюгерандах. Можно было бы рассказать еще о ряде застекленных горок – мне по плечо, – заполненных птицами из богемского стекла, вазами в новом стиле, стеклянными пресс-папье. Я заметил пепельницу от Лалика, точно такую же, какая стояла на кофейном столике у моей бабушки, и настоящую жемчужину из ваз Даум Нэнси. В глаза бросалось изобилие изделий Баккара и Милфиори, и...

До меня начинало доходить. Куда бы я ни взглянул, я видел с десяток вещей, которые был бы не прочь стащить. На каждом кусочке ровной поверхности в кабинете стояли впечатляющие бронзовые статуэтки. Кроме обычных быков, львов и лошадей, я заметил верблюда, опустившегося на колени рядом с легионером. У последнего на голове было кепи, а на лице – выражение боли, словно он устал от насмешек, которыми вечно осыпает легионеров чернь.

Пара альбомов с марками. Один из них – коллекция марок со всего света – не выглядел слишком ценным, а вот другой представлял собой особый альбом Скотта для стран Бенилюкса, и даже беглый просмотр его показал, что отсутствующих шедевров в нем почти нет.

И коллекция монет. Боже праведный, коллекция монет! Не альбомы, а просто дюжина черных картонных коробок размером два на два дюйма в поперечнике и десять дюймов в длину. Каждая коробка была до отказа заполнена специальными карманчиками для монет размером два на два дюйма. У меня не было времени на их просмотр, но я не мог удержаться. Я открыл наугад одну из коробок. В ней находились старинные пробные или не имевшие хождения образцы двадцати пяти– и пятидесятицентовых монет Барбера. Другая коробка содержала роскошную коллекцию больших центов, разложенных по номерам каталога Шелдона.

Как я мог оставить их здесь?

Я их оставил. Я не взял оттуда ничего.

Я находился в одной из спален для гостей на втором этаже. Я стоял там, освещая фонариком стены и восхищаясь изумительной литографией Руо, выполненной в карандаше, когда услышал звук автомобиля на въездной аллее. Я взглянул на свои часы. Было 23.23. Я стал прислушиваться и услышал, как поднялась автоматическая дверь гаража и перестал работать двигатель автомобиля. Когда гаражная дверь вновь опустилась, я перестал прислушиваться и пошел в конец коридора, к лестнице, ведущей на третий этаж. Я уже поднялся по ней и сидел на корточках на лестничной площадке третьего этажа, когда ключ Джесси Аркрайта оказался в замочной скважине боковой двери дома. Сначала он отключил охранную сигнализацию, затем открыл дверь, и мне показалось, что я слышу, как он отпирает полдюжины замков, прежде чем они с Эльфридой вошли в дом.

Из-за двух этажей, разделяющих нас, их разговор был почти не слышен и казался мне невнятным бормотанием. Я вытер вспотевший лоб указательным пальцем в резиновой перчатке. Конечно, это соответствовало моим планам. Я ведь даже проверил заранее все ступени лестницы на третий этаж на предмет их скрипучести.

Тем не менее мне это не нравилось. Ограбление со взломом – это такое опасное занятие, что в лучшем случае взломщик чувствует себя опутанным проводами, по которым пропущен электрический ток, и обычно я предпочитаю делать свою работу в гордом одиночестве. Если хозяева возвращаются домой в то время, когда я там работаю, то мой первый порыв – побыстрее убраться.

Но на этот раз я должен был задержаться.

Двумя этажами ниже резко засвистел чайник, и я вздохнул с облегчением, когда кто-то снял его с огня. На мгновение я принял этот свист за сирену полицейской машины. Нервы, подумал я, сделав несколько глубоких вдохов и моля святого покровителя взломщиков послать мне немного спокойствия.

Может быть, я был прав, когда разговаривал с Киршманом. Возможно, я становлюсь слишком старым для этого занятия. Возможно, мне уже не хватает необходимого хладнокровия. Возможно...

Сидеть на корточках было неудобно. Я поднялся на онемевшие ноги. По всей длине коридора, проходящего вдоль середины дома, лежал выцветший темно-бордовый ковер. Я прошел по коридору прямо в сторону фасада дома, где находилась комната, занавешенное окно которой было освещено сорокаваттным латунным торшером, снабженным таймером. Похоже, что это была комната для горничной, хотя хозяева давно уже не нанимали слуг с проживанием в доме.

У одной из стен стояла кушетка. Я прилег на нее, натянул на себя зеленое с золотом афганское покрывало и прикрыл глаза.

С того места, где я находился, услышать можно было не так уж много. В какой-то момент мне послышались шаги на лестнице, чуть позже показалось, что я слышу стук шаров на бильярдном столике в библиотеке. Возможно, это был тот случай, когда мое воображение выдавало мнимое за действительное. После вечера, проведенного в театре, обычный распорядок жизни Аркрайтов, казалось, можно было легко предсказать. Возвращение домой около одиннадцати тридцати, глоток кофе и что-нибудь сладкое в уютном уголке, где они обычно завтракают, затем Эльфрида идет наверх со сборником кроссвордов, а Джесси загоняет один или два шара в лузу, отпивает немного из какого-нибудь хрустального графина, читает несколько страниц в одной из книг своей переплетенной в кожу классики, а затем и сам поднимается наверх по лестнице и ложится рядом с женой в спальной комнате. Пойдет ли он напоследок вниз убедиться, что все двери закрыты? Будет ли проверять задвижку на кухонной двери и заметит ли, что какой-то умник перепилил ее? Или, может быть, пока мне приходят в голову эти печальные мысли, он уже поднял трубку, чтобы вызвать местную полицию?

Я мог бы быть на балете и смотреть, как русский танцовщик изображает газель. Я мог бы поехать домой к Каролин, поесть тушенного по-фламандски мяса и выпить голландского пива. Или я мог бы быть дома в своей собственной кровати.

Но я продолжал оставаться на своем месте и ждать.

В час тридцать я поднялся. Уже в течение получаса в доме не было слышно ни единого звука. Я тихонько направился к лестнице, пересекая коридор прямо над спальней хозяев, где, как я надеялся, они крепко спали. Затем спустился вниз, переступая осторожно на своих беззвучных подошвах, пересек коридор второго этажа и спустился на первый по другой лестнице. Несложно было вспомнить, что нельзя наступать на четвертую ступеньку сверху: именно эта мысль владела мной последние двадцать минут.

Свет был опять выключен на всем этаже, кроме гостиной, где по-прежнему горела лампа неукротимой стрекозы. Мне не надо было пользоваться карманным фонариком, чтобы пройти в библиотеку, но, уже оказавшись там, я прошелся его лучом по всему помещению.

Аркрайт все же заходил сюда после театра. Он оставил на бильярдном столе кий и несколько шаров. Маленький коньячный бокал стоял на столике с кожаным верхом рядом с большим стулом.

Бокал был пуст, но, чуть принюхавшись, можно было обнаружить, что совсем недавно в нем был коньяк, и, судя по запаху, – очень хороший.

Рядом с бокалом лежала книга Шеридана «Пьесы» в переплете из красной кожи. Чтение на сон грядущий.

Я прошел к книжным полкам. Проверял ли Аркрайт книжку в переплете из зеленой ткани, перед тем как лечь спать? Выяснить это было нельзя, поскольку она находилась в точности там же, где я ее обнаружил ранее, вечером. Но это было его сокровище. Наверное, он все же взглянул на нее.

Я взял книжку с полки, и оказалось, что по размерам она как раз помещается в кармане моей куртки. Затем я переставил находившиеся рядом книги, с тем чтобы заполнить образовавшуюся пустоту.

И покинул библиотеку.

Он выключил сигнализацию, чтобы войти в дом, а затем вновь включил ее, когда он и Эльфрида были уже внутри. И все это время сигнальная система, конечно же, продолжала охранять весь дом, кроме кухонной двери. Я вышел именно через этот выход, закрыв за собой дверь и заперев все три ее замка отмычкой в обратном порядке. Мне пришлось оставить висеть цепочку с проушиной, и я ничего не мог поделать с ранее перепиленной мной задвижкой. Увы, никто не совершенен!

Однако я был чертовски близок к совершенству, когда восстанавливал отключенную мною сигнальную систему, возвращая на свои места провода, чтобы вновь сделать дверь неприступной. Внутренний голос убеждал меня покинуть побыстрее пределы собственности Аркрайта, пока есть такая возможность, но я все же потратил еще несколько минут, и в итоге только по еле заметным кусочкам изоляции можно было догадаться, что с проводами кто-то возился.

Профессионализм? Я называю это упорным стремлением к совершенству.

Я почти достиг конца Копервуд-Кресент, когда из-за угла вынырнула полицейская машина. Мне удалось изобразить на лице улыбку и небрежно кивнуть, не замедляя шага. Они проехали мимо своей дорогой, а почему бы и нет? Они видели лишь хорошо одетого и сохраняющего самообладание господина, который выглядел так, словно он жил здесь сам.

Они, конечно, не видели никаких резиновых перчаток с вырезанными ладонями: я их снял и засунул в карман еще на дорожке к дому Аркрайта.

«Понтиак» находился там, где я его оставил. Использовав свой проводок вместо ключа зажигания, я запустил двигатель и поехал домой. В запланированное время я вернулся на Западную Семьдесят четвертую улицу. Одно из преимуществ угона машины, оставленной возле гидранта, заключается в том, что обычно можно вернуть ее на то же самое место. Именно это я и сделал, втискивая машину к пожарному крану, хотя на последний уже задрал лапу пятнистый боксер. Я разъединил свой проводок, вышел из машины, не забыв опустить кнопки всех дверных замков, и захлопнул дверцу.

Хозяин боксера, такой же пятнистый, как и его собака, с поводком в одной руке и куском бумажного полотенца в другой, предостерег меня, что я рискую быть оштрафованным или, хуже того, полиция может увезти машину к себе. Я не смог придумать, что сказать в ответ, и молча ушел.

– Чокнутый! – сказал он собаке. – Все они здесь чокнутые, Макс.

Я не стал с этим спорить.

В своей квартире, откусывая сыр, похрустывая крекером и потягивая шотландское виски, хранимое мной для особых случаев, я расслабился и наслаждался приятным волнением, которое наступает после тех слишком редких удач, когда все срабатывает как часы. Напряжение, дискомфорт, тревоги и опасения – все это окупается такими моментами, как этот.

Ранее, когда я, вытянувшись, лежал на жесткой кушетке, я не мог не думать о всех тех сокровищах, которые находились в доме Аркрайта. Наличные деньги, драгоценности, почтовые марки, старинные монеты, предметы искусства... Мне представлялось, как я подъезжаю на грузовике-фургоне задним ходом, ставлю его на лужайку и загружаю всеми этими треклятыми вещами: от восточных ковров на полу до хрустальных люстр на потолке. Я решил, что это единственно возможный способ. Ибо у человека, который захотел бы быть избирательным, неизбежно возникли бы трудности: он бы не знал, что именно красть в первую очередь.

Так что же я приобрел за все свои хлопоты и тревоги?

Я взял книгу, стараясь не капнуть на нее виски, хотя кто-то что-то на нее уже и проливал в прошлые годы. Конечно, она не выглядела такой уж заляпанной, но неторопливый осмотр, который я теперь мог себе позволить, выявил изъяны, ранее мною не замеченные. На лицевой обложке оказались следы воздействия воды. Некоторые страницы были покрыты бурыми пятнами. Последние полстолетия обошлись с маленькой книжкой не очень деликатно, и ни один добросовестный книготорговец не мог бы оценить ее состояние выше, чем хорошее. Я перелистывал ее, читая строфу то здесь, то там. Размер и ритм стихов автора были точны, и нигде он не терял способности подбирать хорошие рифмы, но то, что я читал, воспринималось мной как плохая поэзия.

Ради этого я отказался от крюгерандов и пробных монет Барбера, от Фаберже, Баккара и Даум Нэнси! Ради этого я вернул жемчужно-рубиновое кольцо в его маленький бархатный футляр. Воистину мистер Велкин мог бы гордиться мною!