Взвихрённая Русь – 1990

3

А минутой раньше в кабинет к Колотилкину вжал из-за двери голову незваный гость.

– А-а, фермер Заложных! Смелей. Что за беда пригнала вас в столь ранний час?

– Вот эта беда… – Николай поставил на стол сумку. – Вот эта беда и пригнала к вам в рейхстаг…[6]

– Показывайте.

– Да не-е… Напервах расскажу… Нешироко… Вкратцах… Как всё попало ко мне…

– Ну-ну.

– Ну… Вчера… Воскресенья… Проспал. Позжей солнца вскочил. Ел не ел, побёг косить своим охламонам. Кажинный ить день подай пожевать, оне выходных не признают. Уже в сумерках сосед на велике. Иди, твою приснодеву военком вот-вот кольнёт одноразовым шприцом. Я к соседу на багажник и домой. В хате тишина. На пальчиках к сарайке – колются. По свинячьему прихрапу ухватил. Тронул дверь – не задёрнута. Я топорок за спину и туда. Наткнулся на горку амуниции – под мышку! Сгодится в хозяйстве! Теперько вот в сумке…

– С поличным! Хор-рошо… Поверьте, я займусь этим паскудником. Кобелина! Он у меня узнает, почём сотня гребешков! – пристукнул по столу Колотилкин и вяло подумал: «Мимо гороху да мимо смазливенькой канашки так не пройдёт этот полутурок Дырокол. Утрамбовал-таки козелино ещё одну…» – Оставляйте и спокойно идите. Партвыволочка ему гарантирована.

– На вид поставите? Иля ограничитесь устным замечанием? Что мне навару с вашего вида? Я хочу посмотреть этому амбалу в глаза.

– Эко счастье! Я их уже двадцать лет вижу и ничего интересного.

Николай упрямился. Не уходил. Топтался у стола, тянул своё, вороча лицо в сторону:

– Пускай покажа сыново письмо… Моя всю ночь лилась… Клялась-божилась… И не думала… Он ить чем её свалил? Из своих рук дал почитать сыново письмо. И не отдал, увёз… Тут что накручивается? В зиму мы схоронили сына. В цинковом гробу… Сына от нас забрали в Афган. Оттуда в гробу вернули… Нe объявляли войну… А тринадцать тысяч наших парней сложили безвинные головы! За что? Где?.. Где мой сын? Кто мне ответя? Тольке не надо брехливых посказок про ин… интернациональный долг. Моя кровя ничего не задолжала тому Афгану!

– Не волнуйтесь, Заложных…

– Не Заложных я, а заложник! ^:Мы все заложники у партии, у государства, у армии!

– Ну-у… Начали по делу…

– Где дело? Где недело? Кто мне скажа? Кругом брехня! брехня!! брехня!!! Первое место в мире дёржим по брехне! И невжель мы никогда его никому не сдадим? Конечно! Коммунисты люди великодушные, да не насто́ле, чтоб уступать захваченные бугры! Сколь в партии дерьма? А лучшая часть народа! Кто сказал? Сама партия про себя. А пускай народ скажа! Нищему, – ткнул он себе в грудь, – терять нечего. От света до света терпужишь как проклятый. Ни выходных, ни проходных. Последний раз я встревал Первый май ещё шкетом. А как во взрослость въехал, Май не Май, паши да сей. Обивать груши хреном некогда. Погода сушит. Сеять край надо. Кто гулять, а ты к вечорошнему клину с полусна скачи. Как проклятый… Как проклятый… А шишки слопали сына, упоганили бабу! Ка-ак жи-ить?.. А тут ещё и молчи. Молчи и корми этих бандитов с партбилетиками. В верха никуда не суйся. Что ни говори, без толку. Разуверился… Только и остаётся: корми вершки да молчи.

– Хорошо же молчите! Стены аж прогибаются!

– А что им ещё остаётся? В партию слезлись одни скользкие. Или не так? Билетик и нужен – пробиться к кормухе, к чину. Ничего святого… Перестройку! А не перестановку! Сколь старую мебель ни таскай по хате, она от этого станет красивше?.. Магазины… Ничего не покупить… Куска мы-ыла не найтить! Я тракторист, навозник. Неделями не умыться!.. Ну что пустой водичкой поплескаешься? Мазутa с тебя спрыгне? Болтовнёй прикажете умываться? Болтовню прикажете подавать на стол? Болтовнёй стирать? Болтовнёй лечить?.. Ну и зарулила родненькая партюха в болотищу! В борьбе, кричит, прогресс. Да за вашим «за прогрессом не видно будущего»! Ну какая борьба в болоте? И в эту гнилую болотину нас завела му-удрая партия. Как Сусанин. Так Сусанин врагов завёл! Выходит, народ для партии – враг?

– И выводы?

– Какие есть! Куда ни ткнись, везде брехня. Я вот послушал вас и не верю. Да ржать вы будете надо мной, над рогатиком, с этим защитничком. И ни кляпа с него не спросите. Коммуняки же оба! Той-то и жуть, что у вас привилегии и на беззаконие. Колебайся умело вместе с генеральной партлинией – всё в абажуре! – Разврат навынос! А в партии должна быть такая чистота, говорил один по тельвизору, чтоб от неё задохнулся нечистоха. Что-то ни один капээсэсник не задохнулся. А работай партия честно, было б всё… Да покуль, – Николай покосился на двенадцатикопеечный горбачёвский портрет, под которым сидел Колотилкин, – не уйдёт этот со своей компашкой, не выскочить России-матушке из прозябания… Захватил поширше стулку Ленина, больша ничего ему и на дух не надь.

– Гласность, конечно, хорошо, – перебил Колотилкин. – Так и меру никто не отменял. Всё вы верно говорите. Да все завалы за семьдесят три года разве в день разгребёшь?

– А что, кто-то начал разгребать? На деле?

– Представьте.

– Хэх! Да мы тонем уже под пе-ре-стро-еч-ны-ми завалами! И из своего завала в свой же завалище будем валиться до смерточки! Вот наш Ельцин даст нам, как обещал, землю в собственность. А Горбачёв, ваш Горбачёв тут же её отымя!

– Он вам лично докладывал?

– Да что ж я не вижу, кто как дышит? Земля – власть. А кто партия без земли? Хромоногая уточка. Жива до первой лисы. Партия зубами вгрызлась в землю! Не… Нe для работы. Пальчиком указывать! Рукойводить! Других постёгивать! Таких как я. За семьдесят три года о как наловчилась пальчиком водить да наши потные труды меж собой делить. Ты мил – дам. Ты не мил – проскакивай! А стань земля моя, я ж этих партприхлебателей сковырну к херам. Где они тогда ещё красивой житухи добудут? Кто задарма кинется их кормить? Политбюро? Так оно само у меня на горбу сидит, и золотушные ножки мне на пуп свесило. Гос-по-ди-и! Что ж это у вас за политбюро такое? Сегодня ставит вопрос о порошке, завтра о зубной пасте. А к серьёзу оно когда-нить подступится?

– Давайте дела политбюро ему и оставим. А займёмся своими. Про какое письмо вы говорили?

Николай не мог сразу выдернуться из партийной каши.

Вскинул на первого удивленные глаза. Вы о чём?

– Ну письмо!.. Сын!..

– А-а… Так это моя говорила… Слово в слово запомнила. Сын так и писал: «Наш расчёт попал в плен. Всех поубивали, я остался живой. Я в Пешаваре. Спасите меня». Это из-за каких таких долгов мой сын очутился в Пакистане? Я хочу увидеть сынову руку. Я пешке садану в той клятый Пешавар…

Колотилкин позвонил домой военкому Дыроколову:

– Ты, лихой уралец-казак? Я… Привет.

– Наконец-то вернулся… Как там Москва? Как там поживает наш громкий земеля Ельцин?

– Ну… Что громкий, то громкий. Чаи да коньяки с ним не распивал… А так… Видел, слушал его на митингах… Да сейчас не о нём речь. О тебе. Пока народ не пошёл, давай живенько ко мне!

– Ты что, после Москвы присутствие начинаешь в шесть утра? Столица всадила в тебя такое рвение?

– Может быть… Тут разведка донесла, ты новый получил мундир. Покажись, похвались… Да. Жду сейчас. Заодно возьми и письмо от афганца Заложных.

– Ты там один?

– Аки божий перст.

– Одной ножкой я уже у тебя.

Колотилкин положил трубку, испытующе уставился на Николая. Что же, друже, мне с тобой делать? Выпусти отсюда, нос к носу стакнёшься с этим кошачьим рыцарем ночи. Какие последствия этой встречи на Эльбе? Не исключено, я вовсе останусь без старого ситного друга. Ты-то гостёк на минуту, каких у меня в кабинете табуны прожгли за двадцать секретарских лет. С прошениями, с кляузами, с клятвами, с выговорами, с вышибанием из доблестных рядов. А сей подарочек Бог подал мне в окошко на всю жизнь, наверное… Кто сказал, что друзей выбирают? Неужели мы с ним в две тяги не уломаем тебя одного? Сор из кабинета первого вытаскивать нерентабельно!

– Мда, – похмурнел Колотилкин. – Переплётец деликатнейший… Я не держу от вас секретов. Сейчас он прорисуется. Не забывайтесь, где находитесь. Мой кабинет не лучшее место для драки из-за женщины. Дайте слово, что не прикоснётесь к нему.

– Дать можно… Говно не трогай, вонять не будет. Я возьму себя на замок. Мнe абы живую вязь сынову увидать.

– Будьте покойны. Из моих рук получите письмо.

Колотилкин увёл Николая за две двери в боковую комнату.

Вернулся умиротворённый.

Чёрный широкий тамбур на двойных ключах не то что не впустит назад в кабинет Николая – ни одному звуку из разговора не даст пробежать к Николаеву уху, всякое слово самое громкое сомнёт.