Я из Одессы! Здрасьте!

Я родом из Киева. По происхождению дворянин, так как родился во дворе. Справа от нашего двора был «Евбаз», еврейский базар — культурный центр города, напротив — колония малолетних преступников — высшее учебное заведение закрытого типа. Неплохое окружение выбрали родители для моего воспитания.

Мне было четыре года, а старшему брату четырнадцать, когда умер отец, наша семья, чтобы отвлечься от голода, всё время пела и танцевала. Старший брат был танцором-самородком и обучил нас всевозможным танцам. Это не только спасло меня от голода, но и сделалось со временем моей профессией.

Когда пришло время, сосед, старик Абрамович, отвёл меня в школу. В классе, когда распределяли общественные нагрузки, я взялся за огород. Попросил всех учеников принести картошку, рис, вермишель, фасоль, огурцы, помидоры и так далее. Дома из этих продуктов мы варили супы. Пришло время сбора урожая, я посетовал на неурожай. Тогда класс мне дал ещё один шанс. Естественно, вторая попытка окончилась так же, как и первая — супом. После чего соученики отказали мне в доверии. Агроном из меня не получился.

Вскоре после этого сосед, бывший старше на четыре года, соблазнил меня поехать в Москву. Тогда я впервые увидел Ленина в гробу. Поездка длилась десять дней, и всё это время нас разыскивала милиция.

Первое путешествие мне обошлось довольно дорого. Меня исключили из школы. Сочли, что от дурного примера надо скорее избавиться. Я подался в цыганский табор. Какая там была жизнь! С едой проблем не было, все гадали, все воровали, а потом до глубокой ночи пели и танцевали. Табор стал для меня университетом. И уже потом, став профессиональным артистом, я лихо исполнял в ансамблях и театрах цыганские танцы.

Чем я только не занимался в те давние годы: торговал ирисками, папиросами, был подручным маляра, кровельщика, водопроводчика. Но, к сожалению, нигде долго не задерживался. Как правило, подводила страсть к шуткам и розыгрышам.

В нашем доме поселилась проститутка. Красивая, лет тридцати, аппетитная блондинка. Мне она платила деньги, чтобы я распускал во дворе слухи, что она портниха. А мне что? Я мог пустить слух, что она мать Миклухи-Маклая или его дочь. Ей приносили вещи для шитья, она снимала мерку и отдавала шить портнихе.

Именно тогда состоялся мой дебют на профессиональной сцене. Первыми, кто оценил мой талант, были киевские уголовники. Поверьте, нет более благодарной аудитории, чем уголовники. Это я понял тогда, в юности, и утвердился в своём мнении, проведя в тамбовской тюрьме в их обществе год и две недели.

По соседству с нашим домом был Троицкий рынок. Когда базар к вечеру стихал, там собирались карманники, домушники, налётчики и их возлюбленные. Я для них выступал. На деревянных стойках я бил чечётку, цыганскую пляску, яблочко, блекбот, барыню и ещё Бог знает что. Мне часто приходилось менять репертуар, так как зрители изо дня в день оставались прежние. Со временем я перешёл на синтетический жанр — танец с разговорами и танец с куплетами. Уголовники ко мне относились хорошо, а главное, они спасали меня от голода.

ХАИМ

Неожиданно у меня появился партнёр по эстраде. В нашем доме умер человек, и его сын Хаим остался круглым сиротой. Худой, шея как спичка, одетый в длиннополую солдатскую шинель, которая в зимние месяцы спасала его в отсутствие обуви: он выработал волнообразную походку, так что полы шинели стелились впереди него на снег, и он на них наступал.

Хаим понял, что жалость к себе не вызовешь — всем плохо — и сыт ею не будешь. Он выучил весёлые фривольные куплеты на бытовые темы, ездил в трамваях и пел.

Хаим знал, когда какой апостол родился и когда он умер, все праздники — православные и еврейские. По его внешности было трудно определить его национальность, поэтому он спокойно работал на два фронта. Во время Рождества Христова он приходил к православным, молился, обвинял евреев, что они нечестно и некрасиво поступили с Иисусом Христом, тут же получал подарки и еду; во время Пасхи кулич и крашеные яйца.

Когда наступали еврейские религиозные праздники, тут он был царём. Вскользь упомянув, что молитвы сироты доходят до Бога быстрее всего, что, естественно, должно было придать им большую ценность (в материальном выражении), Хаим принимался за работу. Со слезой в голосе он читал молитвы на древнееврейском языке, рыдая, бил себя в грудь, вспоминая умерших, желал счастья и перечислял родственников, живущих в других городах, чьи имена и отчества он каким-то образом узнавал. Получив всевозможные подношения и продукты, он опять благодарил их и Бога за то, что есть хорошие люди, и дай Бог, чтобы они были вечно. Во время благодарения речь обрывалась рыданием и он уходил.

Когда умер отец Хаима, их жилье отобрали под домоуправление. Несмотря на нашу тесноту моя мама уговаривала его жить у нас. Но Хаим отказался и стал ночевать на чердаках. Мне, верному дружбе, пришлось делить с ним эту участь. В ту пору на чердаках спали бродяги, проститутки, воры, убийцы, у которых не было жилья, а также те, кто прятался по разным причинам от власти. Чердаки старых домов, были большие и тёплые. Туда порой набивалось по сорок-пятьдесят человек.

Вот в таких компаниях мы проводили ночи. Признаюсь, меня нередко охватывал ужас, когда мы отправлялись в очередной раз ночевать на чердак. Я не сомневаюсь, что Хаим боялся не меньше меня, но, будучи психологом, чётко находил подходящий тон в общении с обитателями чердака. Хаим выбирал самого страшного спящего бродягу и бил его сильно ногой в зад. Жертва просыпалась и недоуменно смотрела на цыплёнка Хаима, не понимая ничего со сна. Хаим отрешённо, в меру лениво требовал уступить место. Если этот дистрофик может так нагло себя вести, думал тот, следовательно, за его спиной такая сила, что лучше не связываться. Никто из окружающих не произносил ни слова, а если начинали шептаться, Хаим лениво поворачивал в их сторону голову, и все мгновенно умолкали. Мой друг чётко рассчитывал ход мыслей бродяг. Хаим настолько входил в роль и так верил в свою неуязвимость, что ему ничего не стоило тут же уснуть. Я же долго ворочался и со страху уснуть не мог.

Хаим был неистощим на выдумки и импровизации. Напротив нашего дома была овощная лавка, а во дворе склад, куда привозили капусту, свёклу, картошку. Как только привозили картошку, мы с Хаимом затевали очередной балаган. Я толкал его на эту картошку, а Хаим в своей нелепой шинели падал, незаметно загребая картошку в рукава. Клубней набивалось великое множество, и под тяжестью он не мог встать. Полусогнутым, опираясь на меня, он уходил.

Эту картошку Хаим на Троицком базаре раскладывал кучками и продавал. Всякий раз он совершал чудо, до сих пор непостижимое для меня. Картошка у него была хуже и мельче, чем у остальных торговок, но он просил за свои кучки больше денег и не уступал покупателям ни одной копейки, более того, он советовал покупать картошку у других торговок. Последнее окончательно выбивало покупателей из колеи. Они уже не могли оторваться от Хаима, словно загипнотизированные. Коллективный гипноз завершала небрежно брошенная моим другом фраза: «Не становитесь! Всем не хватит!»

После этих слов вырастала очередь, и картошка раскупалась мгновенно.

Хаим испарился. Где он и что с ним, как сложилась его жизнь талантливого самородка, я так и не узнал. Я даже не знаю его фамилии. Но он оставил в моей памяти неизгладимый след. Наверное, именно у него я впервые получил уроки актёрского мастерства, получил навыки импровизации.

МИШКА ХАЛИФ

Я хорошо помню кровельщика Мишку Халифа, жившего в нашем доме. Его жизнь заслуживает быть описанной в юридических учебниках. У Мишки была сезонная работа, три-четыре месяца. Управдомы каждое лето нанимали его на работу, но платить им было нечем и получить деньги можно было только через суд. Мишка был человеком смышлёным и при подписании договора с управдомом тут же подавал на него в суд за неуплату. По окончании работы управдом говорил Мишке, что у него нет денег для уплаты, а Мишка тут же вручал ему повестку в суд. На этом он экономил много времени.

Три месяца работы не обеспечивали ему прожиточного минимума. У него была вторая профессия: мастер церемоний. Каких? Это было ему совершенно безразлично. Он одинаково красиво хоронил, женил…

Как-то Мишка похоронил одного старика, чья вдова была верующей и верила в загробную жизнь. После смерти мужа у вдовы осталось двадцать тысяч рублей на сберегательной книжке. Об этом узнал Халиф и придумал оригинальный способ завладеть ими.

Примерно через две недели после смерти старика Мишка явился к вдове в двенадцать ночи в образе черта. Костюм посланца преисподней был безукоризненным, с почти настоящим хвостом, а грим — потрясающим. Мишка-черт сообщил вдове, что её муж находится у них, страдает от холода и недоедания и шлёт ей привет. Вдова передала через черта мужу тёплые вещи и еду. Черт пообещал вернуться через сутки, предупредив держать все в тайне. Черт пришёл вовремя и передал привет с того света. Муж благодарил вдову за тёплые вещи и продукты и жаловался на путаницу, из-за которой он попал не в рай, а в ад. За глубокое внимание к мужу вдова благодарила черта, который, в свою очередь, обещал перевести покойника в рай. В один из визитов черт сказал вдове, что главный Сатана согласен исправить ошибку, если получит за это двадцать пять тысяч рублей. Вдова огорчённо сказала, что у неё на книжке всего двадцать тысяч, но черт пообещал договориться с начальником.

— Очень мне понравился ваш муж. Я всё сделаю, чтобы после вашей смерти вы оба были вместе в раю, — пообещал черт.

Вдова не знала, как его благодарить. Они договорились, что к завтрашнему визиту вдова приготовит деньги. Естественно, что всё должно остаться в тайне. В сберкассе долго допытывались, зачем женщине потребовалась крупная сумма денег. Вдова отвечала, что хочет купить дом, как и научил её черт. Деньги ей выдали, но за нею и за её домом милиция установила слежку.

Ночью, когда Мишка-черт явился к вдове, его арестовали. Показательный суд проходил в театре музыкальной комедии. Мишку судили в костюме и гриме черта. Зал был переполнен. Никогда в истории суда не было такого случая. Неумолимый суровый прокурор не мог слова сказать: его душил смех. Судья старался не смотреть на черта, чтобы не расхохотаться. Только вдова выглядела печальной и не понимала, почему люди смеются. Адвокат Мишки Халифа заставил его пройтись по сцене в образе черта. Его пластика соответствовала образу черта. Мишка был прирождённым актёром, и театральный институт мог ему только повредить.

Несколько дней шёл процесс, и всё это время Мишка был в гриме и костюме черта. Попасть в зал суда составляло немалую трудность, очередь выстраивалась с ночи.

Адвокат поинтересовался, зачем Мишке понадобилась крупная сумма денег. Подсудимый коротко ответил:

— Хотел построить пионерский лагерь.

Ответ произвёл впечатление. Мишка почувствовал публику, начал её веселить. Он делал чудеса со своим хвостом, как будто это была неотъемлемая, органическая часть его тела. Адвокат обрушился на Бога, на всех апостолов и возвеличивал Мишку Халифа как борца с религиозным дурманом.

Суд вынес приговор: «Год условно».

Все сожалели, что этот забавный спектакль окончен.

После суда Мишку Халифа пригласили в Театр юного зрителя, где он с успехом играл чертей, ведьм и Бабу-Ягу. Со временем Мишка стал в театре первым человеком с персональной ставкой.

Артистов часто спрашивают, как они стали артистами. Пожалуй, никто из нас не может рассказать столь занимательной истории.

СПОРТ

Я увлекался спортом. Сам занимался и любил смотреть. Рядом с моим домом был стадион и спортзал им. Косиора.

Как-то проходили соревнования по борьбе. В тяжёлом весе выступал чемпион Советского Союза Гонжа. Это был здоровый человек, внешне напоминавший гориллу. У него везде росли волосы: в ушах, на лбу, на груди, на ногах, на спине, даже на ботинках, а на голове — ни грамма. Волосы были такой длины, что из них можно было заплетать японские косички. Когда он боролся с чемпионом Москвы, который был небольшого роста, но коренастый и совершенно светлый, и Гонжа обхватывал его обеими руками, то создавалось впечатление, что тот зашёл в пещеру и попал в объятия голодного чёрного медведя.

Чемпион Москвы очень потел, и тело его было скользким. В самые трудные для себя минуты он выскальзывал из объятий Гонжи. Для Гонжи он был как кусок мыла. Гонжа нервничал, и это всегда смешило зрителей.

Мог ли я пропустить эти соревнования? Денег нет, билета нет, кругом милиция. Попытался пройти «зайцем», но получил пинок по заду и остался в той же позиции. Но, услышав третий звонок, я, ничего не соображая, побежал мимо контролёров в зал. За мной побежало шесть человек в шляпах и сапогах. Повернувшись к ним и увидев красные злые лица, я не нашёл ничего лучшего, как подбежать к первому ряду и сесть на руки к пожилому абсолютно лысому человеку, умоляя его защитить от гнавшихся за мной людей. Люди в шляпах с перевёрнутыми от злости лицами показывали мне кулаки, ввали к себе, и по шевелению губ я расшифровал мат, который относился ко мне.

Человек с лысиной, чувствуя, как я дрожу, повернулся к шляпам и успокоил их.

Борьбу я видел бегло, я больше думал о бегстве. По их лицам я легко читал, что им ничего не стоит убить человека, и дети не могут вызвать у них жалость.

Когда соревнования кончились, я схватил своего опекуна за руку и вышел с ним на улицу. Как только я оказался на воздухе, я, конечно, не попрощался и так рванул, что пробежал на целый квартал дальше своего дома.

Первого мая во время демонстрации на трибуне стоял мой спаситель. Это оказался первый секретарь ЦК компартии Украины Косиор. Так вот у кого я сидел на руках. Да, подумал я, это могло плохо для меня кончиться.

Косиор был расстрелян как враг народа, потом реабилитирован. А я всегда был ему благодарен за спасение.

Я не пропускал соревнования по боксу. Был боксёр по фамилии Добрый Вечер. Когда объявляли его фамилию, зал со смехом отвечал: «Здрасьте». У Доброго Вечера была необычайная стойка, руки внизу, никакой защиты, весь открыт, танцевал по рингу, маневрировал, и в него трудно было попасть. Хорошо защищался и хорошо контратаковал. Работал хорошо. Все его знали и любили как боксёра.

Но однажды, маневрируя и танцуя по рингу, не успел закрыться, пропустил удар в сонную артерию, упал и уснул.

Спал он трое суток, не приходя в себя. Жалко было Доброго Вечера, но люди не могут не шутить даже при самых печальных обстоятельствах и говорили про него:

«Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал».

Начались всесоюзные соревнования. На соревнованиях по боксу зал всегда был переполнен. В тяжёлом весе от Черноморского флота выступал боксёр по фамилии Матвеев. Он понятия не имел о правилах бокса. Будучи неимоверно сильным, он, надо думать, часто дрался и выходил победителем. Но дрался он, в основном, на улице.

Вероятно, не имея никого другого, выставили его. Он был весь в наколках, и по виду было ясно, что Матвеев провёл на улице не одну драку и был сильно «заблатнен». Партнёр его хотя и был боксёром, но тоже из блатных, и знал не только правила бокса, но и уличную драку. Этой встречи все ждали с нетерпением. Во-первых, тяжеловесы, а во-вторых, приехало много одесситов, и они распустили слух о непобедимости своего кумира Матвеева. Оба вышли на ринг. Судья пригласил их на середину ринга проверить перчатки, и Матвеев посмотрел на своего противника, как на кровного врага.

Судья развёл их по сторонам. Гонг и бокс. Матвеев пошёл вперёд и получил от противника прямой удар. Матвееву это, разумеется, не понравилось. И со словами: «Ах ты, сука», — он ударил своего противника головой. Противник, со своей стороны, обозвал Матвеева «падлой» и ударил его в пах.

Матвееву явно мешали перчатки, он пошёл в угол и ему помогли снять перчатки. То же самое сделал его противник, и с отъявленным матом оба бросились друг на друга. Судья пытался их угомонить, но тут же получил удар и перелетел через канат.

Началась драка двух сильных и равных людей под эгидой всесоюзных соревнований по боксу. Дрались по правилам улицы, а значит, без всяких правил; драка сопровождалась диким матом. Били друг друга головами, ногами, иногда руками; зрелище было настолько захватывающим, что зрители неизвестно почему, без всякого повода начали драться друг с другом.

Минут через пять драка охватила весь зал. Дрались все, включая судейскую коллегию. Я никогда не видел, чтобы 400 человек дрались одновременно. Это было потрясающее зрелище.

Вызвали милицию. Но что могла сделать милиция? Здесь и полк солдат ничего бы не сделал. Дрались долго. Люди устали, и драка постепенно сходила на нет, пока совершенно не успокоились.

Никто ни на кого не сердился, начали мирно собирать с полу потерянные в драке вещи: очки, борта от своих пиджаков, зубы, в основном золотые, и другие предметы.

Уходили из зала парами, в синяках, разгорячённые, как после бани. Людям после житейских невзгод нужна была разрядка, и они её с полна получили.

Соревнования были сорваны. За Матвеева многие были наказаны, но удовольствие, которое нам доставил Матвеев, никогда не забудется.

ВИНЕГРЕТ

В Киеве при клубе Госторговли была самодеятельность. В этой самодеятельности я принимал участие как танцовщик. Время было голодное, и я старался ездить на такие концерты, после которых угощали ужином. На закуску всегда давали винегрет, и я всегда им обжирался. А потом, когда подавали макароны с мясом, то я мог только на них с завистью смотреть. Есть уже не было сил. Просто не было места, куда бы я мог это впихнуть. Так со мной повторялось много раз, я ограничивался одним винегретом. Я решил взять себя в руки, и когда нас, артистов, посадят за стол, ни за что не есть винегрет и ждать макароны с мясом (меню на банкетах в то время не менялось).

И вот я сижу за столом, на столе винегрет. Я собрал всё своё мужество, волю, терпение и не ем. Все с жадностью уплетают винегрет, у меня слюнки текут, умираю, но к винегрету не притрагиваюсь.

Прошло минут десять, все сидят и я сижу; все ждут, немного успокоившись после винегрета, а я жду с нетерпением макароны с мясом.

Начались сомнения. Я отгоняю от себя мрачные мысли. Не может быть, чтобы банкет прошёл без макарон с мясом. Официанты начали убирать со стола оставшийся винегрет. Хороший признак, думаю я про себя, это обычно происходит перед горячим. Жду с нетерпением.

И вдруг фальшиво заиграл духовой оркестр «У самовара я и моя Маша» и какой-то идиот крикнул: «Танцы!» А народ — эта толпа шизофреников — откликнулся на его призыв и тоже начал орать: «Танцы!» Сдвинули столы по сторонам и начали прыгать и скакать, как дегенераты.

Ни о каких макаронах с мясом и речи быть не могло. Я сразу понял, как погорел с винегретом. Настроение было ужасное. Дома есть нечего. Я натанцевался на сцене, в желудке пусто, винегрет унесли, а макароны не принесли.

После этого печального случая на всех банкетах, как только подавали винегрет, я ел, не думая, что будет потом. Правда, после этого случая горячее подавали всегда, но это меня уже не огорчало, так как риск был слишком велик.

В каждом человеке, сидящем за столом, я видел того идиота, который мог крикнуть: «Танцы!» А духовой оркестр до сих пор не перевариваю.

ШУРКА ПЕЧНИК

В нашем доме жила семья Захаровых. Один из них был дворником, второй брат служил у Будённого, третей был инженером, звали его Ваней. А четвёртый брат был Шурка, по профессии печник. У Захаровых было ещё много дочерей. Но они не представляли исторической ценности.

У него были две левые ноги, что придавало его походке своеобразную пикантность. Когда смотрели на его походку, создавалось впечатление, что он идёт не в ту сторону. У него были правильные черты лица. Я бы сказал, что лицо у него было красивое, но только до того, как он начинал улыбаться. А его смех мог разбудить любого покойника. Зубы у него были чуть длиннее обычного и росли в шахматном порядке, когда же он открывал рот, слышался мат. Он был любвеобильный. Как только он узнал, что между мужчинами и женщинами наступило равноправие, ему было всё равно, кто на его пути встал — мужчина или женщина. Он должен был лечь.

Шурка никогда не думал о Родине, о Жан-Жаке Руссо, он двадцать четыре часа в сутки думал о водке. Шурка пропил всё, что было в доме, и однажды, когда его жена Паша (красивая русская женщина) пошла по делам, он продал свою комнату за сто пятьдесят рублей. Шурка круглый год ходил в одной рубашке навыпуск. Когда Шурку видели в тридцатиградусный мороз стоящего в одной ситцевой рубашке у киоска, указательным пальцем пробивающим лёд в кружке пива и пьющим его. все люди в шубах тут же замерзали. Шурка же понятия не имел, что такое ангина, грипп, даже простуда.

Однажды случилось несчастье. Неожиданно умирает Шуркин брат. Весь дом был потрясён его смертью. Ваня был интеллигентным, чутким, внимательным, инженером по профессии, а в то время это была редкость. И вот несчастье.

Шурка, хотя и не просыхал, но, конечно, гордился своим братом Ваней и очень переживал его смерть. Стоит Шурка у гроба, слезы текут из глаз. Видно, что по-настоящему страдает, что ему тяжело. Зашла Шуркина сестра и, увидев Ваню в гробу, начала рыдать и причитать: «Ванечка милый, зачем ты от нас ушёл. На кого ты нас оставил…» Увидела своего брата Шурку и продолжала: «Ванечка, почему ты лежишь в гробу, а не Шурка…» Шурка скосил на неё глаза и губами что-то прошептал в её адрес. Что — нетрудно догадаться. Пришла вторая сестра, и повторилась аналогичная история: печаль по поводу брата Вани, и почему вместо Вани не лежит в гробу Шурка. Шурка сквозь слёзы прошептал: «Пошла на хуй». Пришла третья сестра, и тоже хотела бы видеть Шурку на месте Вани в гробу. Шурка послал внятно и громко сестру «на хуй». Наконец, пришла мать покойника. Мать рыдала, причитала, наконец увидела своего сына Шурку, и у неё все как рукой сняло. Никакого горя. Голос окреп и её понесло: «Боженька, почему скотина Шурка живёт, а такой, как Ванечка, должен умереть. Лучше бы сволочь Шурка лежал бы в гробу вместо Вани». Шурке это хамство со стороны его ближайших родственников надоело, и он вышел на монолог: «Гниды, чего вы ко мне приеблись. Я вас всех видел в гробу в белых тапочках! Идите вы все на хуй. Ванечка, зачем ты лежишь в гробу? Лучше бы эти суки лежали вместо тебя». Шурка хлопнул дверью и ушёл. Вслед ему ещё долго слышалось, что он алкоголик вонючий, сволочь, скотина, как земля носит таких, и женский мат.