Я к Вам пишу...

Письмо Варваре Белокриницкой от княгини Львовой второе

Здесь, меблированные комнаты,

В.О. 16 линия, дом Уваровой

Неделя о Мытаре и фарисее[18], 1831 год

Варенька, голубушка, не кручинься, родная моя, все уладится. Была я вечор у Елены Дмитриевны. Говорили долго, сама не рада поначалу была, что поехала, да только сердце у нее доброе, оттаяло. То со страху она бросила тебе слова те, испугалась, что человек чужой, да откровения такие. А коли б слышал кто? Каково ей? От сына не отреклась графиня, да только сумела как-то и дом, и пенсион сохранить, и титул свой. Хлопочет о сыне, но страшится, как бы про нее не вспомнили, да не случилось что плохого.

Были б в дому у нее, может, и разговор бы лучше пошел, а так – место людное.

Винилась графиня апосля, что обидела тебя, а как узнала, что ты уезжать собралась, просила непременно повременить и быть у нее для разговору.

Надеюсь, письмо мое застанет тебя, Варенька, еще в столице. И прошу, возвращайся ко мне, негоже тебе со старой теткой одним жить. Да еще в дали такой.

Сердце мое болит за тебя, родная, а теперь еще и за этого неведомого мне полковника. Как получишь послание мое, так и приезжайте сразу назад. А там и к Елене Дмитриевне соберемся. Не знала я точно, в столице ли ты еще, посему на живую нитку все скроено, но так и к лучшему. Именины сегодня у наше го младшенько го , гости будут. Графине я тоже приглашение отправила, так что может, и у меня свидитесь.

Не страшись, Варварушка , и не затягивай. Надеюсь, несмотря на твою прыткость и горячность, ты еще в столицах.

Ох, милая, сколько еще пережить придется, сердце так и болит за тебя. Ту ли дорогу выбрала, так ли все, как должно то? Маменьки нет, чтоб усмотреть и направить, а мою лучше и не спрашивать – горда больно, да спесива. Елена Дмитриевна не такова, смею надеяться, но и на твою maman не похожа, впрочем, близко не знаемся, ошибиться могу.

Вспомнилось мне, Варенька, как в детстве в гамаке сиживали и о замужестве мечтали. Как ты полковою дамою хотела быть, как соседка ваша, генеральша Рокотова, и на балы и рауты ездить. Где те мечты наши девичьи?

Все, mon coeur, заканчивать надобно, чтобы письмо к тебе успело. Обнимаю и жду непременно.

Твоя Ольга

Письмо Михаилу Боборыкину

В Москве, Пречистенка,

Собственный дом

Февраль 1831 года, Санкт-Петербург

Дражайший Михаил Дмитриевич, помощи Вашей и совета прошу относительно дел моих. Думается мне, имение, что с Вашим в Смоленских землях соседствует, продать мне надлежит, потому как пенсиона по смерти папеньки и тех денег, что от матушки в наследство остались, не хватает на содержания имения и дома московского.

Хоть и дорого мне гнездо родное, но дом того дороже, потому с ним расстаться вскорости придется.

Да еще, возможно, дорога мне предстоит вскорости. Дальняя, да неспокойная. И житье мое в столице весьма затратно выходит, хоть и княгинюшка все норовит к себе зазвать, да неловко оно как-то, и Катерина Матвеевна моя занедужила, едва только поправляться начала. По всему выходит, средства потребны немалые.

При встрече нашей последней обмолвились Вы, что Веселое Вам больно по сердцу. Так, может быть, могли бы поспособствовать мне в деле сем?

Да и со стряпчими все уладить Вам как мужчине легшее оно будет, чем мне, девице незамужней.

Весьма обяжете меня, Михаил Дмитриевич, коль отпишете по получении письма сего, каково решение Ваше в сем вопросе будет.

С почтением к Вам пребываю, Варвара Белокриницкая

Письмо Агриппине Семеновне Воскобойниковой, вдове коллежского асессора

Смоленская губерния,

имение Петровское

Февраль 1831 года, Санкт-Петербург

Милейшая тетушка, коль позволите мне по-прежнему так Вас называть. Дела мои на Москве не так хороши, как хотелось бы, посему расстаться вскорости предстоит с Веселым. Как ни горько сие, да выбор невелик – или имение продать в руки добрые, или дом московский. Прасковья Дмитриевна за Веселое горой стоит, да мне дом папенькин милее. Катерина Матвеевна со мной согласна и от Вас помощи и поддержки прошу.

Намедни графу Боборыкину молодому отписала – помощи прошу. Коль не себе возьмет, может, изыщет кого, да и поможет в память о папеньке.

Не расстраивайтесь только, cher tantine , я не оставлю Вас никогда. Наезжать буду непременно и на Москве Вас жду, коль пожелаете. Даже если и отъеду я, то не завтра сие случится, да и ненадолго, даст Бог. Не хватает мне Вас и советов Ваших мудрых, если бы вы ведали, как. Только не время сейчас мне в имение возвращаться. Дела в столице удерживают, и Катерина Матвеевна прихворнула, нынче лишь оправилась.

Коль от графа положительный ответ придет, прошу Вас управить все в Веселом, дабы мне не приезжать уже. Грустно расставаться с родным домом, а на расстоянии не так. Мебеля наши, что хотите, возьмите себе, паче же библиотеку папенькину. Мне спокойно будет, коль у вас она останется. Может, и заберу какие книги любимые после. Часы, что на камине в гостиной, тоже Вам, Агриппина Семеновна, сразу их и заберите, сдается мне, папенька очень сему рад был бы. На Небесах пусть порадуется, коль скоро грустно ему будет, что Веселое из семьи уходит. Да только доходу от него нет совсем, одне сплошные убытки, коли б не так, стала бы я разве думать о том.

Грустно мне, тетушка, да видно, Богу так угодно. Все к тому шло уже года два, еще маменька жива была. Николенька мог бы помочь, да не хочет, видать, али тоже нет возможности, Бог ему судья, я Его гневить не стану, хоть и тяжко без братца-то.

Слава Богу, Веселое папенька мне отписал, и у Николаши дозволения не надо спрашивать, а то и не позволил бы, поди.

Доброго здоровья вам любезная тетушка, Агриппина Семеновна, не забывайте меня в своих молитвах, Ваша Варюша .

Письмо де с ятое, к Не й

Неделя Крестопоклонная[19], 1831 года, Березов

Варвара Павловна, голубушка, тревожно мне что-то на сердце. Очень за Вас тревожно , добрый вы человечек. Отчего не отписали, что прошение подали – от маменьки давеча узнал, а вы смолчали.

Коли откажет Г осударь, так тому и быть, и не этого страшусь, хоть и горько будет, коли так случится, а того, голубчик, Варвара Павловна, что осерчает он на Вас, а там мало ли что приключиться может. Вам и поехать теперь некуда, разве в нашу подмосковную.

Прошу Вас, не томите меня, отпишите тотчас, как ответ придет.

Понимаю, что по зиме письмо долго добираться будет, но я , как получи л от матушки весточку, места себе не нахожу. Все мне чудится, что беда какая с Вами приключилась.

Марья Гавриловна, хозяйка моя, велит не мудрить и не мечтать, а молиться, но не могу я в покое пребывать, пока не узнаю, что с Вами все в порядке, не идет у меня молитва.

И к батюшке с этим пока не ходил, не спрашивал – и что сказать, не знаю, да и сказать боюсь, словно спугнуть словами-то.

Скажете, что не прав я и маловерен, соглашусь. Я ведь тут только по-настоящему в Бога и уверовал, в казарме часто атеистом становишься, потом, на войне, как опасность, веровать начинаешь, молиться, а коль пройдет все, минует, то и ладно. А тут, вернее, как в острог попал, так и все молитвы вспомнились, словно часа своего ждали внутри где-то, вот и дождались.

Сейчас же верю я, как не верить, только вдруг у Господа другое обо мне решение, да и об Вас. Мы же по-человечески рассуждаем – что лучше нам, что хуже, что хочется, а Он своим Божиим промыслом все управляет. И кто знает, каков о нас тот промысл.

По первости сообщению мат ушки сильно возрадовался, а потом вот страх напал, и никак не могу с ним расстаться, чудится мне, что зря все это, не к добру.

Скажете, поди, что стал я суеверным и мнительным, каждого шороха боюсь – нет, не в том дело, и коли прошение удовлетворено будет, радости моей предела не будет. Только странное предчувствие с недавних пору в душе живет, что не так все скоро и быстро случится, как того хочется. Сами знаете поговорку – что дорого досталось, то более ценится. И так и есть – то, что знаю теперь и сынам накажу, коли будут, дорого досталось мне – и гибелью друзей, и нервами матушки, и репутацией потерянной, и тем, что выю наклонить пришлось, гордыню свою смирить непомерную, только всего дороже мне – доброе расположение Ваше, Варвара Павловна, и то, что пишете. И все, что Вы для меня делаете.

Вышел на улицу давеча – морозно, небо вызвездило, а мне в тех звездах лицо Ваше видится. Как провожали Вы меня на постоялом дворе.

Семь лет уж минуло, как повстречались, а сколько еще мину ет , пока свидимся, коль уготовал нам Господь встречу эту на сем свете.

Простите, Варвара Павловна, настрой мой пессимистический, но меня из стороны в сторону мотает – то верю, то не верю, то надеюсь, то надежда та исчезает, и погружаюсь я в какое-т о беспросветное уныние. Понимаю, что грех это, но ничего не могу сделать. Пятый десяток пошел мне на Покров, а все чего-то ищу и жду, и веду себя иногда как мальчишка – от маменьки письмо вечор получил. Так меня еле нашли – крепость снежную с ребятишками местными строили. Скажете, не годится забава сия мне ни по чину, ни по возрасту, да только тут на природе все чины и возраста куда-то сами собой деваются. Да и в имении, помнится, крепость снежную строили и брали , правда, на Масленой . И мы от парней деревенских в сем искусстве не отставали. Потом чучелу сжигали, за что батюшка местный серчал сильно, что обычай, мол, языческий. Так в деревне у мужиков все вперемешку – и язычество, и христианство.

Варвара Павловна, голубчик, очень Вас прошу, коли не придет ответ, не теребите, забудьте. Или хоть повремените. Мало времени-то прошло, все еще в памяти, и смягчение участи некоторых – небольшая уступка всего лишь. Кто знает, в какое время попадет прошение Ваше?

По крайней мере, как какой результат будет, сообщите сразу, слово с Вас беру.

Преданный Вам, Роман Чернышев .

Письмо одиннадцатое, к Нему

Светлая седмица[20], 1831 года, Москва

Христос Воскресе, Роман Сергеевич, Христос Воскресе. Вы просто не представляете себе, как хорошо домой вернуться, в родную тихую Москву из шумной северной столицы. Как вольготно тут дышится и на душе радостно, хоть и радоваться особо нечему. Велено мне глупостями голову не забивать и год обождать. Коли охота не пройдет, вдругорядь испросить аудиенции у Государя по этому вопросу. Так что и не знаю я – то ли радоваться, то ли огорчаться.

Год, он пролетит быстро, но то у меня, а у Вас, поди, каждый день за несколько тянется. Но хоть наотрез не отказано, и то хорошо. Матушка ваша шибко волнуется, не было бы хуже, а то вдруг как дело пересмотрят, и заместо поселения – на Кавказ или что еще. Но батюшка сказал молиться, и Господь ничего худого не попустит.

Я этим Постом наконец-то решилась батюшке о б Вас рассказать – и о встрече в пути, и о письмах, и хлопотах моих. Так трудно было на это решиться – и греха в том нет, что пишу, каяться не в чем, а совета спросить – неловко да боязно. Молиться – то пред Б огом и святыми угодниками, а совета, пусть у батюшки – то у человека. А ну как осудит? Отец Сергий , он не в пример монашку тому, что Ванечку чуть анафеме не предал, да только все равно страшилась. Батюшка, он же тоже человек, как и мы все – только когда у Престола али на исповеди, то Господь через него говорит, а коли нет – то кто там знает. Это я в книжке одной читала – не мои то слова, но и я так думаю. Да только совета спросить надо было, а не у кого. Как письмо из канцелярии получили с указанием ждать год, так и решилась я домой ехать, да у отца Сергия совета и молитвы просить. Потому как невозможное человеком возможно Богу, а раз молитвы я просить решила у батюшки, то и рассказать все надобно было.

На Масленой в субботу мы на Москву вернулись, и пошла я, и видно так оно и надо было – отец Сергий собирался куда-то, да не поехал, сказал – словно не пустило что. А тут и я с разговором. Долго говорили, часа, почитай два, до самой Всенощной . Батюшка слушал внимательно, иногда только спрашивал, а я все говорила, и слова сами лились, легко так, и на сердце тепло стало. Тем вечером отец Сергий ничего не ответил, сказал – подумает, и чтоб на Прощеное пришла.

Чин Прощения поутру отслужили сразу после обедни, потом заговлялись еще, а после мы снова говорили, и батюшка сказал, что весь Пост молиться станет и чтобы я молилась – не о желаниях своих, а чтобы по воле Божией свершилось, и он – такожде. А после Пасхи и вернемся к разговору этому.

Две недели я в монастыре говела – первую и Крестопоклонную, и приобщалась, и на Страстной в Чудов монастырь к службам ходила. На Пасху у себя в храме были с тетушкой, после службы домой вернулись, а к вечерне я снова в храм поехала. Люблю я Великую вечерню в день пасхальный. Прокимен красиво у нас поют. «Ты еси Бог, творяй чудеса» – так под сводами и разливается. И Евангелие на амвоне к народу лицом, так только дважды в год бывает – на Рождество и на Пасху. И я слова евангельские словно к себе приняла «ми м ръ ва м мъ: я м коже посла м мя Оте м цъ, и а м зъ посыла м ю вы м», и спокойно стало, и решение пришло – ждать и молиться, и все хорошо будет, все получится. Отец Сергий тоже велел «ждать и молиться». Год быстро пролетит, сейчас оглянуться не успеем – Троица, там Петровки, Успение, Покров, и Филлиповками я в столицу поеду прошение подам. Батюшка сказал – благословит, на доброе дело благословит.

Летом матушка Ваша в подмосковную звала, с тетушкой собираемся. Вместе и ждать легче будет. Сложится все, видит Бог, по-доброму сложится. Добрый В ы человек, Роман Сергеевич, хороший. А что заблудили слегка, так оно с кем не бывает.

Верю я, что все хорошо будет, и В ы верьте, и молитесь, и я молиться буду, чтобы оно по воле Божией управилось.

Прошу прощения, что долго с ответом задержалась, но сами видите, как оно вышло-то.

Не грустите, Роман Сергеевич, не время грустить, даст Господь радости, да и Пасха нынче, радость сплошная.

И я, Варвара Павловна Белокриницкая, с Вами радоваться буду . Христос воскресе!

Письмо двенадцатое, к Ней

Вознесение[21], 1831 год, Березов

Варвара Павловна, друг мой дорогой. Сколько надежд дали Вы мне письмом Вашим, но и сколько страху. Писал уже ранее, что за Вас боязно, но и того опасаюсь, что жизнь Ваша тут загублена будет. Нет слов у меня, выказать Вам всю меру радости моей, но и всю меру опасений такожде. Все товарищи мои, кто жил здесь, по иным городам разъехались, может, и мое пребывание в Березове скоро закончится Высочайшей властью, и коли большой какой город будет мне определен – Иркутск или Чита, к примеру, то жить там можно будет, да и товарищи есть, общество. Тут же никого нет, и даже газет не выписать. Да и сам я человек сдержанный и нелюдимый. А жизнь в сем крае суровом еще более то усугубило. И старше я, думаю, намного. Каково оно Вам будет, Варвара Павловна? Еще некоторое время пройдет, и стариком стану. Больным да немощным, многие тут скорбутом[22] страдают, потому что зелени мало. Огородов, почитай, и вовсе не разводят. Хозяйка моя немного стала огородничать – то я научил, хоть и сам мало что умел. Вспоминать пришлось, как в имении мальчишкой еще в земле возиться любил с сынишкой старосты нашего. Но что я мог вспомнить? Книги батюшка выписал, по ним и начали. И хвою варим, и зелень в еду крошим, но все одно зубы страдают, а врачей нет. Вам-то как оно будет все?

Может, и не зря этот год на раздумье дан?

Ох, Варвара Павловна, голубушка, простите меня, дурака, сам не знаю, что находит на меня порой. И писем я Ваших жду не дождусь, и решения о судьбе прошения Вашего. Да только мысли в голове разные крутятся, что негоже сие – девицу молодую в Сибирь звать. Не могу я позволить того, чтобы жизнь Ваша в одночасье изменилась столь кардинально.

Долго беседовал я и с батюшкой, как письмо Ваше получил, да только не могу по совету его поступить. Отдаться на волю Божию – вроде просто, но как сложно. Вера моя, видать, мала совсем, менее зерна горчичного, коль не могу поступить так, а и в самом деле не могу. Мне ответ потом держать перед Богом и за себя, и за Вас, Варвара Павловна, а я слаб, свой собственный Крест нести слаб, но и на Вас не хочу его взваливать. Ни в коей мере того не желаю.

Вот пишете вы – добрый я, де, и хороший, а мне и ответить нечего, в душе все с тех слов перевернулось, обрадовалось, а потом и страхи пошли, что в болоте сам пребываю и Вас в болото сие зловонное за собой утянуть могу. Имения, звания лишиться – надобно ли сие? А друзья Ваши не отвернутся ли? А дети? Какова их судьбу будет? Холод здесь и болезни, и образование должное кто им даст?

Я ведь и матушке отписал, что не стоит затевать сего. Не надобно, Варвара Павловна, право, не стою я того, матушке моей помогите, коль скоро вы теперь отношения наладили. Одна она совсем, а в Вас, голубушка, найдет она и собеседницу, и помощницу. Мне же отрадно будет получать письма Ваши и писать Вам, Варвара Павловна.

И коли можете, помолитесь обо мне грешном Романе Чернышеве .

Письмо Варваре Белокриницкой от княгини Львовой третье

Петр/Павел, 1831 год

Варюша, родная моя, не дождалась тебя, так хоть весточку пошлю. Чует сердце мое, себя ты изводишь и понапрасну. Коль скоро даст Г осподь, все и сбудется, и хорошо будет, верь мне, родная. А нет воли Божией, так хоть в стену лбом – не прошибить все одно.

Романа Сергеевича я понимаю, ох, как понимаю, и страхи его приемлю, мне и самой за тебя, mon coeur, боязно , нрав твой пылкий остановить хочется. Да все одно понимаю, что не остановишься, потому только и молюсь, а супротив говорить ничего не стану. Не нашим людским умом волю Господню о себе знать и править, не нам решать, что сбудется, а чему не суждено.

Так и напиши Роману Сергеевичу, чтоб не волновался зазря, коль не попустит Господь – не свершится, а будет воля Его, ей мы перечить никак не вправе. Он там себя изводить перестанет, а ты – тут. Прав он во многом – матушка его одна остается, коли ты уедешь, совсем одна. Гордая она, от меня помощи не примет. А лета уже немалые, да и здоровьем слаба – столько пережить. Но и от того, что сын не один будет, ей покойнее станет: о нем она более печется, чем о самой себе.

Ты обиды не держи на него, мужчины, оне все по иному думают, да решают, на себя все взять норовят. А куда на себя, коли Бог есть? Вручи себя Ему, да слушай внимательно и волю Его исполни. Трудно ли, хорошо ли, а исполни. А они все решать норовят, да взвешивать, вот и выходит последнее горше первого.

Не терзай себя, Варенька. Так все одно ничего не решишь и не поправишь. Коль будет воля Его – езжай с Богом, и само оно все решится.

Постом еще, слышала я, к жениху в Сибирь отбыла некая француженка, дочь гувернантки Ивашевых. Они благословили ее к сыну ехать, как и матушка Романа Сергеевича не возражает против тебя, наоборот, довольна теперь твоим решением. Так и поступай, как сердце велит, а далее Господь все управит, молись только, да и я молиться стану – и за тебя, mon coeur Варенька , и за Романа страждущего, и за Елену.

По осени непременно в столицу вернусь и тебя жду. Вдругорядь не потерплю бегства к Уваровым. В моем доме остановитесь с тетушкой, и весь сказ.

Так и знай, непременно жду не позднее Покрова, твоя Ольга.

Письмо тринадцатое, к Нему

Варвары-мученицы[23], 1831 год, Санкт-Петербург

Роман Сергеевич, друг мой, извините мое невероятно долгое молчание. Понимаю, что это непростительно, но не могла подать Вам весточку, коль сама ее не имею. Хотелось радостью поделиться, да нет ее. Тоска одна и ничего боле. Одни беды и несчастья кругом.

Прошедшим летом не стала писать, потому как Бог миловал, и нас стороной обошло, но была на Москве холера. Меня словно берег кто – болезнь на Москве, мы только съехали, в столице, а нас снова нет. Да, видно, не всегда дано было бегать болезни той – нынешним летом вдругорядь пришла, мы к Олюшке, княгинюшке моей дорогой с теткой Парашей собирались, да не пустили – холера[24] в столице объявилась.

Потом от Олюшки письмецо пришло, и вроде как у них под Торжком спокойно все. Весточку слуга привез, его за каким-то делом на Москву посылали. И то ли сам он болел, то ли что, да только захворала моя тетушка и в три дня сгорела. Может статься, и не холера то была, но страху на всех нагнало, и доктор даже похоронить тетушку не дал – заочно отпели и сожгли.

А по осени, после Покрова, письмо пришло нам казенное. Матушке. А как матушки нет, мне его и отдали. Не знаю уж, как вышло, что Николенька с семейством из Европы в Польше[25] оказался, да только нету их больше, никого. Катерина Матвеевна одна у меня нынче и осталась. Я два дня себя не помнила, как узнала. Слава Богу, мы тогда уже в Петербурге были, у Оленьки. Она и за тетушкой ходила, у той от нервов припадок случился, и меня в чувство привела да делами нагрузила. Детки у нее хорошие. Отошла я немного, успокоилась.

Матушка Ваша из имения вернулась, и поехали мы прошение подать. В канцелярию, как положено. Полковник барон Велио Осип Осипович, знакомец матушки Вашей принял в нас участие и сказал, что письмо стоит надписать вверху «лично в руки Его Императорскому Величеству». То еще до Филипповок было.

Нынче князь Львов бал дает по случаю моего тезоименитства, барон тоже в числе гостей, мы за обедом рядом сидели – Олюшка постаралась – да только нет ответа еще. Государь занят. Рассмотрит позже.

В зале музыка, танцуют, а я в библиотеке ото всех укрылась. Так и просидела, пока гости не разъехались, тетушка меня после и ругала, и совестила, что и так из милости в доме князя какую неделю живем, и мол, негоже норов показывать, и умом-то я понимаю – права она, но поверьте, Роман Сергеевич, улыбаться сил не было. Слава Богу, Олюшка меня поняла, да и князь человек по натуре незлобивый и не тиран.

Погоды стоят слякотные, словно осень никак уходить не желает – дожди, да ветры сильные. Деревья голые на ветру ветвями качают – жуть берет, как мимо иду, и сырость кругом, запах нехороший – листьями прелыми да плесенью пахнет.

На Николу в Морской собор поеду, Угодника за вас просить. Тетушка сказывала, Святитель всем военным помогает, да и братец Ванечка завсегда с собой ладанку носил с Николой. Матушка ваша тоже молится, а Оленька давеча сказывала, Ивашевы к сыну в Сибирь посылали за согласием, и как он дал его, так и Высочайшее разрешение было для девицы.

Знаю, матушке Вашей надлежит писать о том, не мне, но коль скоро за меня просить некому, и лета мои дозволяют самой судьбу свою вершить, то «мне порукой Ваша честь, и смело ей себя вручаю», как писано у поэта Пушкина. То князь Львов третьего дня принес альманах литературный, и там стихи новые. Олюшка вслух читала, и мне слова те на душу легли, потому и запомнила.

Вы простите меня, Роман Сергеевич, что письмо таким грустным вышло, но и радость, она тоже придет, будем уповать, что скоро.

Верю я и надеюсь на то и ответа Вашего жду.

Варвара Белокриницкая .

Письмо четырнадцатое, к Нему

Сочельник 1831 года , Санкт-Петербург

Роман Сергеевич, друг любезный, пишу сейчас Вам и сама не верю, не до конца осознаю еще, что решилось, совсем решилось. Только дверь за фельдъегерем закрыла, и сразу Вам отписать, что все благополучно. Никола угодник помог, никак иначе. Воля Высочайшая на моем прошении изложена аккурат на Николин день. Потом, видно, в канцелярии задержали, пока оформили. Ехать, правда, сразу не велено – после Святок только подорожную выправят и остальные бумаги, но Государь и прогонные дарует и на прожитье две тысячи рублей. Век за него Бога молить буду.

Сочельник нынче, в храм пора собираться, там и матушку Вашу увижу, и непременно ее обрадую. Она слова не говорила, да видно было, как переживает.

Тетушка со мной ехать просится, да куда ей. Думаю уговорить с матушкой Вашей остаться, али на Москву вернуться, чтобы там дом пустым не стоял. Коли Катерина Матвеевна в столице останется, Олюшку буду просить управляющего найти в дом московский. Имение-то мы удачно продали, так что всей недвижимости лишь этот дом у меня и остался. Дедушки и родителей память. Все портреты из имения на Москву перевезла. Хотела дом подновить и повесить их в гостиной да в коридоре, но видать, не судьба. Тетушка сделает или управляющий.

Олюшка и рада за меня и страшится одну отпускать, а мне вовсе не боязно. Ехать не боязно, а вот встретиться с Вами, Роман Сергеевич… как подумаю, оторопь берет. Почти пять лет прошло, как мы с Вами повстречались, и я совсем не та юная и пуганая девица, что тогда: самостоятельности и гонору много стало, как тетушка Катерина говорит. Рада бы на кого заботы переложить и кого слушаться, да не выходит. Вот и Вас не послушалась, когда Вы меня ехать отговаривали, простите.

Ко Всенощной звонят уже, идти надобно.

С праздником, Роман Сергеевич, с Рождеством Христовым.

Даст Бог, Пасху вместе встречать будем.

Ваша самозваная невеста, Варвара Белокриницкая .

Письмо пят надцатое, к Не й

Январь 1832 года , на пути в Курган

Друг мой, дорогая, родная моя Варенька, я, наверное, не имею права писать Вам так, но я так привык к нашей переписке, Вы стали мне близким другом. Самым близким на свете. Я пишу Вам письма, разговариваю с Вами в моем дневнике, словно Вы сидите рядом, я держу Вас за руку – милая, простите мне эту вольность – и рассказываю обо всем, что произошло за ночь . Вы давеча о страхе писали, так и меня оторопь взяла, как второе письмо от Вас получил о Высочайшей к нам обоим милости. И про вопрос Ваш о разрешении – батюшка спрашивал меня, какой я судьбу свою вижу, желаю ли в монастырь уйти или брака законного. Мне и невдомек было, к чему вопросы сии, но ответил честно, что не монашеского устроения. Он в тот день от благочинного вернулся, думаю, из столицы запрос тот был, только отец Петр не стал прямо в лоб спрашивать, а вот так – намеками думы мои пытался выведать.

А какой песней звучит мне подпись Ваша, Варвара Павловна, Варенька. Не самозваная Вы невеста мне, а самая что ни на есть настоящая, как меньшой сынок батюшки говорит, всамделишная. И Господь к нам милостив – третьего дня пришло мне предписание в Курган ехать, потому и пишу сейчас на пути туда и в письме адрес ставлю новый. Там уже не один я буду. Точно знаю, что в Кургане пребывает Фохт, отсюда же, из Березова его перевели, но здесь мы с ним свести знакомство не успели, и Мишель Назимов. Он мой знакомец давний и человек весьма легкий в общении. Ума не приложу, за что мне такое послабление. Маменька, поди, прошение писала о послаблении по здоровью, да мне не сказывала.

Вечор ходил с Сосьвой прощаться. Красота. Стоишь на обрыве – гладь водная во всю ширь подо льдом и снегом угадывается, и кедры сибирские рядом как солдаты в строю стройные да высокие. Шишек немного с собой возьму. По осени еще собирал. Красивое дерево кедр, вроде как сосна, а и не она вовсе. Плохой из меня писатель, не могу передать. Вижу разницу, а передать не могу.

Сегодня весь день в сборах прошел, завтра поутру тронемся, почитай неделю, а то и больше в пути – восемьсот верст с гаком. Как на новом месте обустроюсь, непременно отпишу. По зиме путь самый быстрый, даст Бог, на перекладных поедем, не на долгих.

Верю и надеюсь на встречу скорую, искренне Ваш Роман Чернышев

Письмо шестнадцатое, к Нему

Пасха Христова[26] 1832 год, Москва

Христос Воскресе, дорогой мой Роман Сергеевич! Примите мое пасхальное целование – единственную, возможно, радость для В ас в письме моем. Сборы мои оказались долгими, и по зимнему пути не пришлось тронуться. Матушка Ваша и тетушка Катерина моя уговорили повременить. И вот уже Пасха, а мы все дома, и Бог весть, когда в путь тронемся. Поначалу-то все хорошо складывалось, а чем ближе к отъезду, тем больше препонов. То Катерина Матвеевна захворала, и на месяц мы в столице задержались, то с управляющим все не слава Богу. А как нашелся добрый человек, tantine решила на Москву возвращаться. И как вот было отказывать человеку от места? Она же ни в какую не соглашалась с чужим в одном дому находиться. Кое-как уладили, да, видать, не судьба нынче ехать – едва до дому добрались, вдругорядь расхворалась тетушка. Грудная жаба у ней приключилась, и вот до самой Пасхи особого облегчения нет. Она нынешним П остом и говела-то только на Страстной с четверга, и на службе не было нынче, утром батюшка дома приобщил. Плоха моя тетка Катерина, не знаю уж, как быть. Доктор вечор был, сказывал – на все воля Божия, и поправиться может, а то как и год пролежит, не вставая; но коль призовет Господь, и в одночась е сгорит.

Я прям места себе не находила, благо, батюшка успокоил – ноне-то ехать все одно не получится по весенней распутице, а как дороги подсохнут, так и тетушка, даст Бог, оклемается .

Вот и остается мне только, что молитва – и о Вас, и тетушке моей, и о скором решении судьбы. Одна радость – бумаги все готовы, но по случаю болезни тетушки даты в них не проставлены. Как с отъездом решится, так и выправят все.

Погоды у нас нынче теплые – совсем весна пришла, хоть на Страстной еще снег везде лежал. Нынче же батюшку пошла проводить – так хорошо на улице. Ветерок теплый, в воздухе прямо праздник чувствуется, и солнышко играет. Герань матушкина, что на окошке у меня стоит, вдруг цвести удумала, а под вечер птица какая-то все пела на соседнем кусте. Сумерки уж были, не разглядела я, кто там.

Не кручиньтесь, Роман Сергеевич, раз батюшка благословил, все управится. Видать, Господь испытует нас, на терпение и смирение проверяет – одна только и мысль у меня, что так оно, это и поддерживает. Я было сильно роптать начала, а как с отцом Сергием поговорила – исповедовалась в среду на Страстной – так и легче стало. Прав батюшка, тысячу раз прав – уж сколько ждала безропотно, могу и еще повременить, пока тетушка в себя придет, да дороги просохнут. Сама же изводить себя стану, коль в путь тронусь, не зная, что там с единственным родным мне нынче человеком. М a tantine , она добрая, завсегда меня маленькую еще обихаживала, часто у нас гостила и подолгу. А теперь, как мы вдвоем с ней остались, кому как не мне о ней позаботиться, долг отдать. И ум ом , и сердцем я это понимаю, но душа на волю рвется, скорей, скорей в дорогу, хотя, как и писала уже Вам, боязно мне. Не пути в Сибирь дальнего, а встречи нашей.

Сколь раз думала да представляла, а все одно, наяву оно иначе будет, когда свидимся.

И кто знает, как обернется. Я часто, в отрочестве еще, как маменька говаривала, в облаках витала – придумывала что-то, мыслям отдавалась, сказки разные сочиняла. А еще мечтали мы с Ольгушей, отроковицами, как она в усадьбу летом приезжала.

Сидим, бывало, в гамаке, али на крылечке и представляем себе – как на балы ездить станем, да как судьба сложится. Святками гадать ходили в баню, на Иванов день с крепостными на лужку через костер прыгали, венки в речку кидали. Тетушка Катерина знала про то, да маменькам нашим не сказывала, хотя сама она ни в какие гадания не верила и все приговаривала – «будет день, будет и пища, придет срок, все Господь даст». И Оленька теперь княгиня Львова, и деток у нее трое, а tantine так и осталась одна-одинешенька. Вот и не могу я нынче ее одну оставить, хоть и управляющего Оленька нашла хорошего, и доктор наезжает частенько, но то пока здесь я, а коль уеду.

Вы уж простите меня, Роман Сергеевич, пока Катерина Матвеевна не оправится от болезни, или Богу душу не отдаст – о чем я, честно говоря, и думать боюсь – никуда мне трогаться совесть не велит.

После причастия сегодня тетушке вроде как легче стало, да и весна буйная, теплынь такая стоит, природа вся расцветает. А там и вовсе, глядишь, потеплеет, и тетушка на поправку пойдет.

Буду молиться, чтобы скорее то случилось, и могла бы я в путь тронуться. А Вы к тому времени уж и на новом месте обживетесь. Смотрела я давеча учебники старые Ванечкины, где тот Курган-город. Про Царево Городище прочла, и что не Сибирь это вовсе, зелени там много, и Тобол-река. На карте я, правда, так и не нашла ни реки той, ни города, да, наверное, искала плохо.

Даст Бог, приеду, сама все увижу. А пока простите, Роман Сергеевич за нерадостные вести в светлый день Пасхи Христовой. Христос Воскресе, радость донесе – и до Вас, и до меня, Варвар ы Белокриницкой .

Из дневников Романа Чернышева

…м арт а 1832 года

Говорят, Господь не дает никому креста выше, чем человек может понести, но неужели грехи мои столь велики, что все, что мне дорого, прахом идет? Скоро уже третий месяц пойдет, как отписал на Москву, да только нет ответа.

Я-то, дурак, размечтался о встрече, о венчании после Светлой, да, видно, не бывать тому.

Одна надежда теплится, что не получила Варенька письмо моего с адресом новым, оттого и от нее весточки нет. И так я в это уверовал, что новое письмо начинать боюсь – а ну как не прав, и адрес пришел, да только не приедет свет мой Варенька, а написать о том боится. И я боюсь, и молчу, и надеюсь. Суеверие все, да только тут в любую чушь верить станешь, лишь бы надежда была, что нужен я ей, что напишет и приедет.

И страхи все ее приемлю, да и своих хватает, но сердце чувствует, что родные мы, вот как есть родные.

…апреля 1832 года

Пасха нынче. Христос воскрес! Мне бы радоваться со всеми, а я в уныние впал и как справиться с ним, не ведаю. И с батюшкой здешним нет сил по душам поговорить, не по нраву он мне пришелся, да и я ему, все мы, кто здесь не по своей воле живет. Отцу Петру давеча отписал все мои сомнения и тревоги, даст Бог, ответит, присоветует что.

С Иваном Федоровичем Фохтом наконец знакомство свести удалось, он все по медицинской части старается. Он и в Березове, сказывали, фельдшеру помогал, и тут старается. Против костоеды всякие отвары готовит. Сам ею болел еще в Березове, вот и другим помочь стремится. Хорошее дело, только человек он больно сам в себе, и дружеского расположения ко мне не выказывает и мое не приемлет. По всей видимости, по скудости положения его материального. Правда, и мое не сильно от того отлично.

Мишель Назимов напротив, общению рад и все портрет мой написать желает, да не до портрета мне теперь, если даже в Светлый праздник нет у меня на душе ни покоя, ни радости.

… мая 1832 года

Стоило мне перестать роптать, как и радость пришла, да только радость та пока горькая, одному Богу ведомо, как скоро теперь свидание мое с Варенькой состоится. Свет мой, радость моя, Варенька, только об ней и мысли мои.

Как приедет, как встретимся, глаза закрываю, ее вижу, хотя и черт лица не помню почти, только тепло внутри разливается, как представлю. Тепло и свет, Варенька…

Письмо семнадцатое, к Ней

Май 1832 года, Курган

Христос Воскресе, дорогая Варвара Павловна, милая Варенька. Как верно Вы написали – радость принес, пасхальную радость мне от письма Вашего. Так долго не было весточки, что я, малодушный, думать о недобром начал, и на саму Пасху радости не было, хоть и службу стоял в храме, и приобщался. А пришло письмо Ваше, и радость вернулась. Пусть и не скоро встреча наша случится, но то будет непременно, раз мы оба тверды в своем желании.

Тетушке вашей здравия желаю, уповая на милость Господню, надеюсь, что Катерина Матвеевна поправится и еще порадоваться за нас с Вами успеет. Пусть не воочию, по письмам, всеодно хорошо. Мишель Назимов, приятель мой добрый, портреты хорошо пишет. Как приедете, и Вас изобразит, вот тетушка и порадуется. И маменька моя. Давеча писал ей и рисунок в письмо вложил, что Мишель сделал. Матушка же, почитай, семь лет меня не видала, да и ранее я ее своими визитами не особо баловал. Жалею теперь. Сколько горя мы ей доставили – и я, и братец, и папенька. Вот Вы в письме обмолвились, что строга графинюшка, да только думаю, не строга она, а так сердце доброе прячет и чувства свои все внутри держит. Привыкла так с папенькой – не любил он весьма ни слез, ни попреков, ни слова поперек. И от нее не принимал, и от нас тоже. То не строгость была, а гордыня. Это я только в Березове понял, как с отцом Петром беседовали – про жизнь, про детство, про родителей. И я гордынею в отца пошел, иначе бы что меня привело в бунтари и мятежники? Не о людях думал я, не о благе России – да и какое ей благо без самодержца – о себе только, гордыню свою тешил.

Заново письмо Ваше прочел сейчас, и подумалось, что и нынче гордыню тешу и о себе лишь думаю, надеясь на приезд Ваш. Испытует нас Господь, пишете, а может статься, нет Его воли на то? Что Вам тут молодой да свободной делать? Коль со мной повенчаетесь, станете тоже ссыльной, и дети наши, коль даст Господь деток, какая у них судьба будет?

Прошу Вас, Варенька, драгоценная Варвара Павловна, подумайте еще раз, и коль решите не приезжать, я пойму. Не скажите только, что письмо я за здравие начал, а за упокой кончаю, не было того и в помине. Воспоминания из головы не идут – и об отце с маменькой, да и мой характер, и дела мои о гордыне говорят, и сомнения, и страхи Ваши. Верю я, Варенька, что сердце у Вас чистое и светлое, и слова Ваши искренни, и намерения, да вот достоин ли я того? Не затем ли препятствия чинятся, что нет Его воли быть нам вместе? Вы простите, что я так прямо рассуждаю, но люди мы взрослые, и судьбу свою Вам самой решать. Матушка моя рада отъезду Вашему ко мне, желанию ехать и судьбу свою с моей связать, но матушка обо мне думает, не об Вас. И я счастлив буду, коль приедете, но Вам самой каково оно будет? Нынче я не о себе думать хочу, об Вас, Варвара Павловна, и Вас прошу – пока слаба тетушка, и задержка сия вынужденная в Москве Вас оставляет, подумайте о себе, о будущем своем. Понимаю, что решение менять – не в Вашем характере, но коль скоро так все складывается, видать неспроста.

Христос Воскресе, Варенька, не будем унывать, пусть управит Он с нами по воле Своей.

Надеюсь на милость Его к нам обоим, Роман Чернышев .

Письмо Варваре Белокриницкой от княгини Львовой четвертое

Здесь. Мясницкая, Белокриницк ого Павла Матвеевича собственный дом

Духов день[27], 1832 год, Москва

Варенька, голубушка моя, не кручинься понапрасну, все Господь управит. Коли отец Сергий сказал тебе, что ехать надобно, да и Государь не токмо прошение подписал, но и деньгами одарил. И как после этого не ехать?

Устал Роман Сергеевич, переживает, а может, у кого из товарищей его там в семье нестроения, да и твои вести безрадостные. Елена Дмитриевна, сама говоришь, привечает тебя и вас с Катериной Матвеевной к себе в имение пригласила. Да и тетушка на поправку пошла. Знаешь, что и сама я, mon coeur , страшусь и дороги дальней, и затея твоя поначалу мне не по сердцу пришлась, да только раз все одно к одному – значит, воля Божия. Батюшка наш сказывал намедни в проповеди, что коль кто-то очень хорошее богоугодное дело вершит, то лукавый все ему палки в колеса вставляет и препятствия разные чинит. Так и у тебя выходит – то одно, то другое. Смущает тебя лукашка, чтобы ты затею свою бросила, и чтобы по его было. Да только кому оттого хорошо будет? Ни тебе, ни Роману Сергеевичу.

Не кручинься и не бойся, Варюшка моя, езжай спокойно, и там все решится. И в Сибири люди живут. Не только на Москве и в столице. Хороших и добрых везде много.

Поначалу-то как рассказала ты мне про письма свои, блажью мне то показалось и нелепицей, и отговорить тебя хотела писать. Да разве б ты послушала? А после, как с графиней Еленой Дмитриевной поговорила и про других жен и девиц узнала, успокоилась. Сердцем чувствую, что лукавый тебя отводит или ворожит недобрый кто.

Отпиши Роману Сергеевичу, пусть не волнуется, а как Катерина Матвеевна поправится, и собирайся. Я, mon coeur , тоже страшилась замуж за князя Львова идти, уж на что он был человек нашей семье не чужой, и знались мы давно, и все к тому шло, а как папенька сказал, что князь меня сватает и согласия спрашивает, так страшно сделалось, прям хоть на антресоли беги прятаться, как в детстве. И в самый день венчания, помнишь, как ты меня успокаивала? Боязно судьбу свою менять, на всю жизнь ведь венчаешься. И твои страхи мне ведомы, да только кто знает, какова о каждом из нас воля Божия.

Может, и в самом деле, это тот офицер, что спас тебя девицей, а если и нет, что за печаль? По письмам Романа Сергеевича, человек он добрый, да и матушка его говорила, что спокойный да рассудительный. Переживает о тебе, волнуется, не об себе самом ведь. Поговори с отцом Сергием или в обитель съезди к старцу Серафиму в Саров, а может, и пустынь Оптину, коль на душе не спокойно, и решения принять не можешь окончательного.

Варенька, душенька, не знаю, что еще и сказать тебе, как ободрить. В юность нашу я у тебя одобрения искала и поддержки, а теперь вон как вышло, мне тебе опорой должно стать. Веришь, mon coeur , не ведаю, как сама бы поступила, случись со мной такое. Но за тебя сердцем спокойна. Вчера на праздник молилась и нынче, и как батюшка коленопреклоненные молитвы стал читать, тут словно сказал мне кто, что все хорошо будет, и свидимся мы еще, помяни мое слово, а в детях-внуках, даст Бог и породнимся.

Уезжаю я в имение, вечером по холодку тронемся, а вернусь, не знаю, застану ли тебя в Москве, Варюша. Но писем твоих ждать буду, пиши мне, родная, непременно обо всем без утайки.

Твоя Ольга

Письмо во семнадцатое, к Ней

Июнь , 1832 год, Курган

Милая Варенька, простите великодушно за мое прошлое письмо. Матушка отписала, сколько горя и нервов оно Вам доставило. Кляну себя, что не сумел нормально изъясниться или был превратно понят, но что уж теперь. Простите непутевого. Я ни в коей мере не мыслил даже отказаться от своих намерений, об Вас лишь переживал, Варвара Павловна, голубушка, а получилось, что лишь расстройство принес и беспокойство разное. Матушка отписала, что зовет Вас с тетушкой, коей здоровье на поправку пошло, в подмосковную нашу погостить. Я был бы всецело рад тому – имение у нас доброе. Лес рядом, речушка маленькая, храм красивый. Отдохнете на свежем воздухе, а там и в путь, коль решите. Страхи Ваши, что не понравитесь Вы мне, считаю беспочвенными. Я к Вам всей душою прикипел за теплоту писем Ваших, за доброе сердце, что в них вижу, за любовь Вашу к родным. Писал уже и повторять не устану – Вы как светлый лучик, Варенька, что во тьме светит, и тьма его не объят.

Стараниями, думаю, и Вашими тоже, и матушки моей дом у меня тут добротный, хоть и небольшой. Огороды посадили с товарищами, тут оно не в заводе было, и зелени вообще мало. Недавно приехавшие Нарышкин с семейством и Розен выписали через родственников черенки, луковицы и семена разных растений – для прививок и посадок. На тот год грозятся вырастить шпинат, артишоки, капусту разных сортов, в том числе савойскую и цветную, и даже арбуз. В саду у себя Михаил Михайлович[28] посадил все породы деревьев, что нашлись здесь, а еще различные ягодники: вишню, малину, крыжовник. Он за время ссылки знатным садоводом и огородником заделался.

Вы уж простите меня, милая Варенька, напугал Вас прошлым письмом, что до сих пор ответа нет. Пишите мне, прошу Вас, очень жду от Вас весточки и решения.

Роман Чернышев .

Письмо девят надцатое, к Не му

Яблочный Спас[29], 1832 год.

Имение Чернышевка близ Москвы

Роман Сергеевич, друг мой, с праздником. Надеюсь, посаженные Вашим знакомцем яблони через год-другой заплодоносят, и будут у нас свои яблочки к Преображению. Пишу у нас, потому как укрепилась в намерении своем ехать к Вам. Не знаю пока, как сложится, но коль не успею до распутицы, выеду по первопутку.

Оленька, княгинюшка моя, совет дала в Саров съездить. Потолковала я с тетушкой, с матушкой Вашей – мы уже у Вас гостевали – у батюшки благословение взяла и поехала. Тетушка слаба еще была, в имении осталась. Как и что мне батюшка Серафим сказывал, я Вам при встрече расскажу, трудно то писать, да и много выйдет. И разговор, он не письмо – глаза Ваши видеть хочется. А о самой поездке расскажу немного.

Ехали мы долго, на лошадях, после по воде, и снова на подводе. Солнце припекало изрядно, шляпку и зонтик тетушка брать не велела – простое платье на меня надели и платок. Непривычно и жарко, но коль скоро я одна, так проще было. Только в самом Сарове уже в гостиницу для господ меня определили – там чисто и спокойнее. И на послушание не посылали, да я сама пошла: в храме прибраться, образа тряпицей протереть, подсвечники. Дел не так много, но во славу Божию. Вечером службу отстояли, утром приобщились – и к батюшке.

Я в сторонке стою – народу много около келейки собралось, все со своими вопросами и бедами – и калеки, и детки малые, и старушки. Стою и думаю, что их вопросы важнее моего, и так все хорошо сложилось – в святом месте побывала, приобщилась, а остальное само все разрешится. Вдруг келейник батюшки выходит и Варвару кличет. Я и не поняла сразу, что меня это – мало ли Варвар на свете. А он снова: «Где та Варвара, что в Сибирь собралась?» Я и откликнулась, пошла вперед, люди расступились, пропустили. Батюшка со мной поговорил недолго, а после благословил и образок дал Матери Божией. Вам велел отвезти. Об остальном после поведаю, как свидимся.

Пост отговеем, и коль погоды будут, тронемся, даст Бог, в сентябре. Мои сборы недолги будут, а далее, как Он управит. Подорожную только подождать, да припасы заготовить. Этим сейчас и занимаемся.

Остаюсь, как и прежде невестою Вашею, Варвара Белокриницкая

Письмо двадцатое, к Ней

Покров, 1832 год, Курган

Варвара Павловна, милая Варенька, если позволено мне будет Вас так называть. Получил я письмо Ваше, и от маменьки вскорости тоже пришло. Радуюсь тому, что были Вы в святом месте, и как понял и смею надеяться, благословение получили. Только сердце мне подсказывает, что свидимся мы не так скоро, как оно мне хотелось бы. Уже Покров, а от Вас нет весточки, что в путь тронулись, и выходит по всему, что не ранее как по первопутку, а зимняя дорога, она тут дольше и труднее, но, как Бог даст, роптать не стану, не стоит того.

Какие погоды у вас на Москве? У нас снег еще до Покрова выпал и уже до Пасхи, поди, не стает, а скоро и морозы грянут. Зимы здесь снежные и холодные, но легче, чем в Березове, спокойнее. И житье мое тут спокойнее, нежели в Березове: люди кругом, дела, книг больше, надзора такого нет и страха, но все равно вечерами порой такая тоска находит, выть хочется. Простите, Варенька, за малодушие мое, что пишу Вам о том, да только нет у меня никого ближе Вас, даже с матушкой не могу быть столь откровенным. Вот пишу Вам, и надежда теплится, что увидимся скоро. Для меня это самым большим счастьем будем – Вас увидеть и поговорить не в письмах, а может, и просто рядом посидеть, молча. Мнится мне, Ангел мой, Варенька, что с Вами рядом и молчать хорошо будет.

В храме сегодня хорошо так пели, ладно, архиерей приезжал и хор свой привез. Я словно дома оказался, у нас в приходской церкви хор замечательный, красиво очень поют, матушке нравилось. Сам-то я мало в церкви бывал, дважды в год говел, как полагалось, да на большие праздники, но матушка моя молитвенница, частенько провожать ее приходилось. Провожу, постою немного, пение послушаю, и в ресторацию ближайшую, а как колокола заблаговестят – обратно вернусь – матушку до дому проводить. А как в острог попал, то и сам молитвенником сделался, все вспомнил, что в детстве учил. Вот ведь как бывает – в хорошей жизни нам ни Бог, ни вера не нужна, а случись что – тотчас к Нему прибегаем: «Спаси и сохрани», впрочем, оно и по жизни так. С друзьями тоже бывает, да и с родными – хорошо нам, мы их не помним, плохо – бежим о помощи просить. Да только не всяк помочь захочет. Еще заметил я, что родному и близкому мы всегда больше боли приносим и горести, а он все терпит, по любви терпит, а мы не замечаем, или замечаем, когда поздно уже. Сколько я горя матушке принес, да и ранее приносил, и братец мой, да и батюшка, Царство им Небесное, а она все с улыбкой и терпит все. Стыдно мне, Варвара Павловна, но радуюсь, что хоть в письмах могу у матушки прощения попросить – братцу и того не достало.

Товарищи мои нынче обед праздничный учинили, а я сбежал от них и гулять отправился, а после у себя в доме затворился – не хочется застолий шумных и разговоров праздных. От этого вся и беда пошла – в тех разговорах и решилось все, что натворили товарищи мои. Да и сам я к тому причастен, коль скоро не остановил. Доносить я бы не стал – не дело дворянина, сами понимаете, но надо было не слушать и внимания не обращать, надеясь, что разговорами все и кончится, а найти правильные слова какие, чтобы не допустить того, что на Сенатской площади свершилось. Да только русский человек, как говорится, задним умом крепок, вот и я так же.

Покров сегодня, Варвара Павловна, осень в Москве, в имении листьями прелыми пахнет во дворе, костром, поутру туман стелется… Как вспомню, так снова жить хочется, чтобы вернуться домой и увидеть это все и запах почуять, по туману тому на прогулку выйти, али на охоту. Хоть я и не охотник – не понимаю радости в убийстве, но люблю на коне в лес или в поле выехать, рано-рано, когда еще туман стелется и дух такой пряный витает, а потом, когда гон, эта быстрая езда, азарт, в гоне и есть самый азарт, а не в стрельбе, уверяю Вас.

После Покрова, надеюсь, и у Вас дороги наладятся, и даст Бог, к Рождеству Вы приедете, а коль выехали, как поминали, в сентябре, то и того скорее могу ожидать. Письмо это посылаю на адрес маменьки, чтобы не затерялось в дороге, не ровен час и ожидаю Вашего приезда, Варвара Павловна, с нетерпением и радостию.

Искренно Ваш, Роман Чернышев .

Письмо Варваре Белокриницкой от Михаила Боборыкина

Здесь. Мясницкая,

Белокриницкого Павла Матвеевича собственный дом

Михайлов день[30], 1932 год

С радостною вестию к Вам, Варвара Павловна. Нежданно радуюсь чужой радости в свой День Ангела. Подорожную отправляю с нарочным и билеты банковские, что положены Вам. Коль скоро поторопитесь, Рождество в Кургане встретите.

Сильна, видно, молитва Ваша, али кто иной за Вас молится. Дай Бог счастия, и меня прошу изредка в молитвах поминать.

Статский советник, граф Боборыкин

Письмо Роману Чернышеву от матери,

графини Чернышевой Елены Дмитриевны

Введение[31], 1832 год

Имение Чернышевка близ Москвы

Любезный сын мой, Роман Сергеевич, письмо Ваше адресату вручить не имела возможности, но новость сия для вас радостна – вскоре после Михайлова дня, Варвара Павловна в путь тронулась. Служанка с нею, да лакей, да кучер. На долгих поехали, не знаю, скоро ли Кургана достигнут.

Счастлив Ваш Бог, Роман Сергеевич, что Варенька ныне невеста Ваша. И мое материнское сердце меньше болеть будет, коль скоро супругою станет. Обид на Вас не держу, простила давно. Видать, судьбе так угодно, что все мужчины в роду Чернышевых – бунтари непутевые, и жалко мне до слез Варвару Павловну, прикипела я к ней, но Вас, mon coeur жальче, кровинку мою. Даст Бог, свои дети будут, поймете.

Коль получу от Варвары Павловны весточку с пути, отпишу Вам, и Вы с письмом не задержитесь, как приедет она. Дорога дальняя да зимняя.

Сорокоуст в трех храмах заказала, да и сама молюсь, но сердце порой екает и на душе неспокойно. Стары мы обе с тетушкой ея Катериной, сопроводить не смогли, а надо бы.

Ждем от Вас весточки и на послабление участи Вашей надеемся – указ[32] вышел о том, даст Бог, тогда свидимся.

Елен а Дмитриевн а Чернышева

Письмо двадцат ь первое , к Не му

Никола зимний, 1832 год,

постоялый двор на Большом сибирском тракте

Странно устроена наша жизнь, дорогой мой Роман Сергеевич. Неисповедимы пути Господни и ничто, никакое событие, никакая встреча не случайны. Все Господом на наших судьбах написано. Иначе как объяснить, что ночую нынче и письмо это Вам пишу так, где мы повстречались. Более пяти лет минуло, а словно вчера. И где сидели Вы, помню, взгляд Ваш, и разговор наш мимолетный. И холодно также было, и безлюдно. Пять с лишком лет – для жизни человеческой большой срок, как думаете? Мнится мне, это как посмотреть. Коль в счастии да в достатке – так в один миг пролетят, и не заметишь, а коль в остроге да в ожидании – долго тянутся. Про годы сказать не могу, но вот эти дни дороги точно вечностью кажутся. Едем и едем, все бело вокруг, и конца краю не видать ни снегам этим, ни степям. Деревеньки маленькие окрест, дома тоже снегом занесенные, люди неприветливые. Мы с Парашею моей сидим, друг ко другу жмемся в кибитке, а Иван на облучке с кучером. Ружье держит, неровен час звери какие, али люди лютые встретятся. Напугали нас давеча, как в избе одной ночевали, что людей тут лихих много, беглых, вот и тряслись всю дорогу. Сейчас отпустило чуток – на постоялом дворе хозяин справный, да и страхи он мои развеял – то, говорит, дура-баба языком трепала незнамо чего, дороги спокойны нынче – зима. По весне да, бывают и волки голодные, и люди лихие, а зимой зверь спит, да и человек в лес не сунется. Только все равно Иван на облучке с Прохором поедет. Матушке он Вашей обещал охранять меня в пути.

Ночь нынче темная, холодная, ни звезд на небе, ни месяца. Третью неделю уж мы в пути, так что, даст Бог, вместе с письмо и приедем, а коль поторопимся, то и ранее. Да только сложно скорее на своих ехать, отдыху коням надо дать да корму, но уж как будет. Коль скоро так решили, не менять же теперь. Кони и прислуга с нами останутся, в помощь и на хозяйство. Матушка право нам выхлопотала своим домом жить, а Параша моя не только горничной, она и так девка справная, много чего умеет. Иван денщиком был у братца, он человек в дому не лишний, а Прохор – то матушки Вашей дворня, вроде тоже на все руки мастер.

Одно в дороге тягостно – дни больно короткие зимние, а по сумеркам и темноте ни книжку почитать, ни рукоделие справить.

С этой же почтою маменьке я Вашей весточку отпишу и Оленьке, княгинюшке моей. Вот о ком печалиться буду, что долго теперь не свидимся, да тут верно как Бог даст. Знаю, что унывать грешно, но порой такое уныние и тоска накатывают. Да еще и храма нет рядом – без службы Божией в праздник. Тропарь-то святителю мы с Парашей пропели, и молитву я прочла, она у меня переписана для чтения в пути. Но все одно – не то, что на службе в храме и с батюшкой. За всю дорогу один раз только и попали на Литургию в воскресный день, а так все села голые какие-то, без церквей.

Параша моя спать уже наверх отправилась, а я вот чаю спросила, да бумагу с чернилами и пишу. Как кто в дверь постучит, мне все кажется, что Вы приехали и сейчас войдете, и свидимся. Умом понимаю, что блажь то и выдумки, но сердце каждый раз заходится, как дверь скрипнет.

Поутру далее в путь тронемся. Прохор говаривал, недолго осталось, уже более проехали, чем впереди. Не пишите мне ответ, коль письмо ранее меня будет – тут, сказывали, почтари скорые. Да и сама пишу, чтобы время скоротать, разные мысли высказать. Дневника-то давно не веду, с девичества. Папенька и братец старший смеялись всегда, что дневники и альбомы девичьи от ума недалекого. Вы, Роман Сергеевич, поди, тоже так считаете? А мне порой бывало и поговорить не с кем, а в дневник напишу, и на сердце легче, думы разные уходят. Теперь-то я Вам пишу, и тоже сердце успокаивается, что никакой беды и лиха не случится, коль Вы меня ждете. Оленька, княгинюшка моя, частенько сердится, что иногда я так говорю, словно и не выросла вовсе, не повзрослела. Да и куда мне – у нее семья, детушки, обязанности разные по благотворительности, а я все в девушках и с тетушками. А они у меня открытые души, вот и меня так научили. Может, и не так хорошо оно, но уже как есть, не переделать. Коль и Вам речи мои неумными и ребячливыми покажутся, значит, и взаправду так.

Хозяин торопит с письмами, почта вот-вот отъезжать будет.

Буду заканчивать, и даст Бог, до встречи скорой, а пока остаюсь все еще невестою Вашею, Варвара Белокриницкая

Письмо Роману Чернышеву от матери,

графини Чернышевой Елены Дмитриевны , второе

Сорок мучеников Севастийских , 183 3 год

Москва, Мясницкая,

Павла Матвеевича Белокриницкого собственный дом

Любезный сын мой, Роман Сергеевич и невестка Варвара Павловна, которую несказанно счастлива я именовать таковою. Весть о венчании вашем получили мы под конец января, и радости моей материнской нет предела. Образ благословенный передала я вам, как принято, но снова и снова благословляю вас, детушки.

Сердце болит, как вы там в зиме и холоде, но надежду чаю дождаться возвращения Вашего, Роман Сергеевич, с Варенькой и детушками, коли Бог вас ими благословит, на что уповаю.

Весточка у меня для нея печальная, Вы уж там сами как-то сумейте преподнесть в нужное время – тетушка Катерина в воскресение Прощеное преставилась, но уход ее был тихий и благостный – Святых Таин приобщилась, прилегла и уснула. Стали к чаю будить, а она уже и остыла. В Чистую среду схоронили на Донском, место там у них фамильное. Слово хорошее батюшка сказал, да и что говорить, добрая душа была Катерина Матвеевна, даже я ее полюбить успела, хоть и знала недолго.

Живу я теперь на Москве, в том доме, что Варваре Павловне от отца остался, как с Катериной Матвеевной вернулись по осени, так и прижилась я тут. Небольшой дом, уютный, экономный, особливо коль не во всех комнатах топить. Тепло хорошо держит. В столицу пока ехать не намерена, устала от света, да и незачем теперь.

По весне снова в имение съеду, после Пасхи, али после Троицы, как погоды будут. Так что куда писать мне, не знаю, коль скоро писем месяцами ждать приходится.

Управляющего, что Варенька наняла, я рассчитала, блудлив он оказался и на руку не чист. Боборыкин, граф, что приезжал намедни, спомоществовать обещался другого найти, как я в имение собираться стану. Он же и денег привез, с этой же почтой вам отсылаю.

Погоды на Москве нынче теплые стоят – зима мягкая да снежная. На Святках я выезжала много, а как Пост начался, так далее храма никуда. Крестопоклонная ноне, Пост за середину перевалил, и весной уже пахнет в воздухе, особливо после полудня. И солнышко пригревает. Даст Бог, и у вас там не такие морозы, как в Березове.

Рада я за вас, детушки, а сердце кровью все равно обливается. Вдругорядь пишу, но только о том и думать могу. Милостив Государь, многих простил, но не Вас, mon coeur . Бога гневить не стану, участь иных страшнее, но что мне оне, коль сын мой вдали от матери. Лета мои уже не юные, и хоть надежда теплится, что на этом свете свидимся, но и иной итог для меня возможен.

Стану завтра у обедни взывать к Божиему милосердию, на все Святая воля Его. А на тот год, коль силы будут, в столицу поеду, пороги оббивать об облегчении участи Вашей, Роман Сергеевич. Даст Господь, о чем буду несказанно просить в молитве, Варенька уже в тягости окажется, и Государь над нами смилуется. А все язык Ваш длинный, да вольнодумство парижское. Обид я не держу, но напомнить след, что материнских советов слушаться стоит. Не по нраву мне приятели Ваши были, так и сказала, да только слушать не стали, а права была – вон как оно все обернулось. Слава Богу, что так, а не иначе.

Благословение материнское обоим вам шлю и весточки жду всенепременно, молитв о вас не оставлю.

Елен а Дмитриевн а Чернышева

Из дневников Романа Че рнышева

...июня 1834 года

За что Господь даровал мне такое счастие, грешному да непотребному рабу Своему, до сих пор теряюсь догадками. И Варенька приехала. И венчание наше скорое. И как Исайю запели, солнышко выглянуло, и уж более не скрывалось. В январе, тут у нас, и солнышко. Чудо Божие. Да все чудо, со встречи нашей.

Недавно говорила Варенька, что страшится, уж больно хорошо все, да радостно. Я тогда ее уговаривал, что страшиться нечего, а вечор и сам испугался. Руки тряслись, как нес ее в опочивальню, и сам не свой был, как за доктором бегал. Насилу нашел его в непотребном виде. Вот тут совсем страшно стало – как же без него. А он не то что лыка не вязал, совсем нехорош был. Парашу за повитухой послал. Да и ту никак сыскать не могли. А уж как Вареньке моей плохо было. Я и молился, и плакал от бессилия помочь, А она только смотрит на меня своими большими глазами, стонет тихо и все успокаивает: «Ромушка, родной, все хорошо будет». Никогда так не называла, все больше Роман Сергеевич, а тут Ромушка. Тепло так стало внутри, и спокойнее вроде. Повитуха-то выгнала меня – не мужское это дело. А как уйти, когда радость моя там. Случись что с ней, и жизнь моя под откос покатится – четко сие понял, как в гостиной из угла в угол ходил.

Сколько и времени прошло, не заметил, уж светало, как повитуха его вынесла. Маленький, в полотно завернут, глаза голубые, поволокой подернуты, и пищит, что твой кутенок, жалобно так. «На, – говорит, – барин, принимай». А я ни жив, ни мертв стою, и как взять, не знаю, выронить боюсь. Собрался с духом, взял, а он так смотрит, словно сквозь меня, а до нутра пробирает.

Как же я счастлив нынче и благодарен. Ей, Вареньке моей ненаглядной, Господу благодарен за счастие, и ему, малышу этому.

Отец... я отец, счастие-то какое! И страх. Хорошим ли отцом буду, или такожде, как со мной? Маленького отец любил меня, да и Петруша когда родился, не изменилось ничего, а потом – такое охлаждение. За успехи слегка похвалит, словно они – это как должно, а вот за провинность – до крика и скандала. Училище, корпус, виделись только летом и в зимние вакации, потом выпуск и война. Да я и сам хорош – ершился как тот петух, а мог бы навстречу пойти. Мог, не схотел.

Сыну отцом буду непременно. Только не забирай мое счастье, Господи.

... августа 1837 года

Василий Андреевич[33] приезжал. Нынче он воспитатель у наследника, с ним и по Сибири путешествует. У Нарышкиных собирались. Тепло встретились. Я с Жуковским и ранее знаком был, и нынче славно поговорили. Прошение наше он обещал передать, а там уж как Государь рассудит.

...октября 1837

«Этим господам путь в Россию лежит через Кавказ»[34]. Рядовыми. Вот и допросились. А Варенька моя снова в тягости, и двое младенцев.

Письмо Варваре Белокриницкой от княгини Львовой пя тое

Станица Прочный Окоп

Лабинский отдел Кубанской области

п рапорщика Чернышева собственный дом

Петр/Павел, 1843 год , Карлсбад

Милая моя Варенька, как я рада была получить от тебя очередную весточку. Мы все, слава Богу, здоровы, но по рекомендации эскулапов, пользующих моего супруга, в Петербург возвратимся не скоро. Будет обстановка у вас благоприятной, навестим семейство ваше на Кавказе, и я, наконец, увижу свою крестницу.

Доктор Мейер, что привозил от тебя весточку, слышала я, ушел в отставку, но, вероятно, коль скоро мы поедем к вам, не откажется освидетельствовать Жоржа. В прошлое наше общение порошки, прописанные Николаем Васильевичем, очень помогли.

Не могу не высказать радости о производстве Романа Сергеевича. Даст Бог, будет разрешение отставки, и вы сможете вернуться в Россию. Получила на днях весточку и от Елены Дмитриевны. Пишет, что здорова по годам и в имении скучает, хоть и вёдро. О возвращении в столицу тоже не помышляет и до самых холодов никуда трогаться не хочет.

Кажется мне, сильно она сдала от переживаний о сыне и лишь надеждой на возвращение его держится. Сосед твой давешний по имению Веселое, Боборыкин граф, слышала я, о супруге твоем хлопочет, о смягчении его участи. Говаривал, папенька его отцу Романа Сергеевича обязан, да и твоему батюшке, а долг платежом, как известно, красен. Да и в самом деле, шестой уж год на Кавказе Роман Сергеевич, и отличился.

Как мальчики ваши, здоровы ли? Так повидать вас хочется, а то и они, и крестница без меня вырастут. Записочки о здравии всегда подаю и за вас, и за младенцев Павла и Ольгу и отрока Сергия. Еще немного, и Павла в отроки перепишу. Как скоро время летит, моя Натали совсем невеста, да и Алекс корпус в этом году заканчивает. В Академию будет поступать.

Погоды у нас тут стоят прекрасные, солнечно и тепло, и общество на водах в нынешний год весьма обширно и интересно. Вдова поэта Пушкина[35] по рекомендации врачей тоже тут обретается. Бледна, но по-прежнему весьма хороша собой. Она здесь с генералом Ланским Петром Петровичем, Жорж с ним накоротке. Говорит, генерал влюблен и собирается делать предложение. Дай-то Бог, она мне симпатична, а все, что говорили в свете – вздор.

Что ты думаешь о дальнейшем обучении своих детей? Сержу в корпус пора, Боборыкин обещал Елене Дмитриевне походатайствовать, только фамилию надобно сменить до поры, и не в столицах обучаться. В Полтаве корпус открыли, и Жорж говорил – с нынешнего года – в Орле. С тамошним директором полковником Тиньковым он лично знаком и готов ему отписать на Сержа рекомендацию. Ты поговори с Романом Сергеевичем, надеюсь, он тому не воспротивится.

Можно мальчиков на твою девичью фамилию записать. Павел Матвеевич в чинах был и память об нем хорошая, а дальше – как Бог даст.

Надеюсь, что скоро свидимся, твоя Ольга

Письмо от Михаила Боборыкина второе

Станица Прочный Окоп

Лабинский отдел Кубанской области

п рапорщика Чернышева собственный дом

Троица, 1844 год, Москва

Милостивый государь Роман Сергеевич!

В силу добрых отношений, связывающих моего отца с семейством Вашим и моего доброго сыновнего чувства, спешу сообщить радостную для Вас весть. Вечор стало мне известно, что дело Ваше за подвиги кавказские и иные решено после пересмотра положительно. Указ уже подписан, и совсем скоро сможете В ы с супругой и чадами отъехать в имение. Вряд ли позволено будет покидать пределы оного, но уже и то хорошо, что оно в России.

По ходатайству Вашей матушки и моей нижайшей просьбе сыновья Ваши в должном возрасте будут приняты в кадетский корпус в Орле на казенный кошт с фамилией Сергеевы, дабы ничто не напоминало, сами понимаете.

Подорожную выправят Вам на месте, и дай Бог удачной поездки.

Матушку Вашу видел нынче у обедни, ободрил, как мог, вид ее внушает мне некоторую тревогу, потому и отписал заранее, чтобы готовы были в путь тронуться как можно скорее.

Смею надеяться, что урок сей Вами усвоен накрепко, иначе жаль и матушку Вашу, и хлопот моих.

С сим остаюсь, с татский советник, граф Боборыкин

Эпилог

2 3 июня 1940 года , Москва, раннее утро

– Ну что, Варька, куда подашь документы? – высокий светловолосый парень в синей форменной гимнастерке с буквами «К» в петлицах прямо посреди Красной площади кружит в вальсе девушку в белой платье. Коса, уложенная на затылке корзиночкой, уже немного растрепалась, во взгляде сквозит усталость, но Варя держится бодро и улыбается курсанту.

– Не знаю еще, – она останавливает импровизированный танец, берет кузена под руку и ведет его мимо храма Василия Блаженного к Васильевскому спуску. – Бабушка с мамой наперебой советуют уезжать из Москвы.

– Почему? Из-за медали? – Андрей пытается подстроить свой шаг к Вариному.

– Ну не из-за самой медали, а из-за того, почему я ее не получила. Сам же знаешь, мой отец сын священника, а бабушка вообще... – она обрывает фразу, поднявшись на цыпочки, снимает с головы кузена фуражку с синим околышем и серебряной птичкой и, надев головной убор на себя, отдает курсанту честь. – Правда, мне идет?

Оба смеются, прекращая тем самым разговор, и какое-то время идут молча.

Остановившись на мосту, Варя облокачивается о гранитный парапет и смотрит вдаль.

– Как красиво, – сняв фуражку, отдает ее Андрею. – А ты куда? В часть?

– Хочу в Академию, как только выпущусь в сентябре. Меня небо тянет, а штурманом – не совсем то. – Андрей надевает фуражку, ладонью проверив, чтобы сидела ровно, и смотрит на Варю.

– Здорово. Я тоже хочу в небо. Покатаешь? – Варя снова улыбается. Не хочется в такой день думать о грустном, все-таки выпускной. И Андрей в увольнение пришел. Как на него все девочки класса смотрели и ей завидовали. Высокий, красивый, в форме, на гимнастерке значки всякие – ГТО, Осовиахим, а для нее он просто старший брат, и ничего с этим не поделаешь.

– Непременно покатаю, как только выучусь. Следующим летом, к примеру, ты ведь даже если поступишь не в Москве, на каникулы домой приедешь? Академия в Монино, это совсем недалеко. Давай... – он смотрит на девушку задумчиво, словно что-то прикидывая в уме, – ровно через год встретимся вот здесь. Ну не совсем через год, один день сминусуем, чтобы в воскресенье. В воскресенье всегда увольнительные дают.

– Давай, – кивает Варя, – 22 июня будущего года встретимся здесь.

– В полдень, – Андрей берет девушку за руку, – а то мне из Монино ехать, это не из дома два шага.

– Ага, – Варя вскидывает голову, отчего корзиночка расплетается, и тяжелая коса падает ей на грудь. – А теперь домой, а то уже спать хочется.

– Есть, товарищ командир, – курсант отдает честь, оба смеются и, взявшись за руки, бегут по пустой утренней Москве, едва увернувшись от поливальной машины.

На востоке над рекой встает солнце, золотя купола храмов и оставляя на воде яркие блики. Воскресный день обещает быть теплым...

[1] 40 мучеников – Святые мученики Севастийские – память 9/22 марта.

Существует обычай в этот день печь булочки в виде птиц – жаворонки.

[2] тезоименитство – Именины, День Ангела; Елена – равноапостольная, царица, 21 мая ст/ст (3 июня)

[3] Пимен – преподобный Пимен Великий, православный святой – день памяти 27 августа ст/ст (9 сентября)

[4] Ангел вопияше – Пасхальное песнопение, припев на девятой песне Пасхального канона.

(перевод: Ангел воскликнул благодатной (Божией Матери): чистая Дева, радуйся! И опять говорю: радуйся! Твой Сын воскрес из гроба на третий день после смерти и воскресил мертвых: люди, веселитесь!)

[5] Разбойника благоразумного – песнопение о разбойнике, распятом вместе с Христом. Этот разбойник признал свою вину, и Господь взял его в рай. Поется в Великую субботу – последний день перед Пасхой.

[6] Плотию уснув – светилен или экзапостиларий Пасхи. Поется после девятой песни канона.

(Перевод. Плотию уснув, как смертный, Ты, Царь и Господь, в третий день воскрес, Адама воздвигнув из тления и упразднив смерть. Пасха нетления, мира спасение!)

[7] экзапостиларий или светилен – песнопение, в котором кратко объясняется смысл праздника.

В немецком языке Плотию уснув, равно как и мясо спит, звучит одинаково – Fleisch schlдft

[8] Меншикова башня – Церковь Архангела Гавриила на Чистых прудах в Москве.

[9] Лазарева суббота – церковный праздник – память воскрешения праведного Лазаря.

[10] «Лазаре, гряди (выйди) вон» – песнопение праздника. В нотах композитора Веделя басовая партия очень низкая, и звук получается грозный и громкий

[11] Филипповки – Рождественский пост (начинается 15/28 ноября, память апостола Филиппа)

[12] мясоед – время между постами, когда можно есть мясо и другую пищу животного происхождения

[13] Петр и Павел – (зд.) храм святых апостолов Петра и Павла у Яузских ворот

[14] Грязевский храм – храм Троицы Живоначальной на Грязех у Покровских ворот (Покровка, 13)

[15] глотошная (глоточная) – скарлатина

[16] Ангел вопияше – пасхальное песнопение

[17] Сретение Господне – непереходящий церковный праздник 2/15 февраля.

[18] В 1831 году 9 февраля

[19] В 1831 году 15 марта

[20] В 1831 году – с 18 по 25 апреля, будем считать, что письмо написано 22 или 23.

[21] В 1831 году 28 мая.

[22] Скорбут – цынга

[23] 4 декабря

[24] В 1830 г. Москва особенно сильно пострадала от холеры: с сентября 1830 по март 1831 г. здесь погибло 4846 человек. Летом 1831 г. холера охватила 48 губерний России, в том числе Петербург и его окрестности. От холеры умер и Великий Князь Константин Павлович.

[25] Польское восстание 1830–1831 годов, (в польской историографии – Ноябрьское). Началось 29 ноября 1830 года и продолжалось до 21 октября 1831 года под лозунгом восстановления независимой «исторической Речи Посполитой» в границах 1772 года, то есть не только на собственно польских территориях, но и на территориях, населенных белорусами и украинцами, а также литовцами и евреями.

[26] 10 апреля 1832 года

[27] 30 мая 1832 года

[28] Нарышкин – полковник, декабрист, член Союза благоденствия и Северного тайного общества

[29] 6 августа

[30] 8 ноября – Собор Архистратига Божия Михаила и прочих Небесных Сил бесплотных

[31] 21 ноября – Введение во храм Пресвятой Богородицы.

[32] По случаю рождения у императора Николая I в октябре 1832 года сына Михаила, был издан указ о сокращении сроков пребывания декабристов на каторге.

[33] В 1837 году, путешествуя по Сибири, Курган посетил наследник престола, будущий император Александр II. Его сопровождал воспитатель – знаменитый русский поэт Василий Андреевич Жуковский.

[34] Пользуясь присутствием наследника престола, декабристы через Жуковского возбуждают ходатайство о разрешении вернуться в Россию. Наследник пишет письмо отцу. Николай I отвечает: "Этим господам путь в Россию лежит через Кавказ".

[35] Искала, что интересного было в 1843 году, и нашла в газете упоминание, что Наталья Николаевна Пушкина отбыла на воды по совету доктора. Решила вставить это в письмо Ольги, немного приврала с датами – Петр Ланской познакомится в Н.Н. только в 1844, но, думаю, такая вольность допустима