Я начинаю войну!

Четверка

Четверка не дремала. Несколько выстрелов было сделано по дворцу, но снаряды во дворец не попали, и если бы попали, они бы ничего, конечно, не сделали, стены крепкие. Во дворце находились Амин и наши советники.

Два боевых вертолета было поднято. И мне с большим трудом удалось через наших советников посадить эти вертолеты, чтобы они не применили ракеты по дворцу. А потом приходит начальник Генерального штаба и заявляет, что идет информация по обстановке: порученцы Тараки по радио обращаются все время к гарнизону, что первый окружен вторым, первый просит помощи.

Первый окружен, первый просит помощи. Наверное, надо отключить все средства связи от Тараки. Я говорю: слушайте, товарищи, я не знаю, кто в этой ситуации прав, кто не прав, и лишать сейчас президента страны связи — это надо взять на себя большую смелость. Не надо этого делать. Нельзя этого делать.

И одновременно звонки из частей пошли, что может выйти на улицы опять же по требованию четверки тяжелая техника.

Тут уж по своей линии все сделаешь для того, чтобы не выпустить из военных городков тяжелую технику к дворцу.

Когда мы с Львом Николаевичем Гореловым в октябре были у министра, нам был задан вопрос: какую цель вы перед собой поставите в подобный момент?

Мы в один голос сказали: не допустить выхода тяжелой техники, не допустить кровопролития, не допустить столкновения уже, по существу, двух хальковских группировок. Что нам и удалось сделать в этот момент.

Считаю, что это была откровенная попытка покушения на Амина. Акция была не со стороны Тараки, а со стороны четверки, которая скрывалась в советском посольстве. Четверка явно была связана с определенными советскими представителями. Поэтому-то у Амина было недоверие к Иванову, почему он и просил заменить его.

Военные мятежи, которые подавил Амин, тоже исходили определенным образом от этой же четверки. Например, мятеж в седьмой пехотной дивизии. Обстановка в то время была сложной. В тот момент Горелов находился в посольстве. Мы с начальником Главного политуправления товарищем Экбалем поехали в четвертую танковую бригаду, которая дислоцировалась в Кабуле, но уже вышла на исходные позиции для того, чтобы подавить этот мятеж.

Операция по подавлению мятежа продолжалась примерно часа три. Бригада овладела военным городком, кого надо арестовали, кто-то сбежал. Артиллерийский полк этой дивизии был на полевом выходе. Туда тоже отправили небольшой бронеотряд, так как там тоже удалось поднять мятеж. Главная цель была — разъяснить людям, что произошло. По сушеству, там даже стрельбы не было. Таким образом, мятеж был локализован достаточно быстро и бескровно. Такие срывы, конечно же, были.

Реакция на эти события была неоднозначной. Так, Горелов, вернувшись из советского посольства, рассказал: «Слушай, в посольстве сегодня вышел такой разговор, что опять заплатинцы победили». И мы не могли разгадать, что это значит. А на второй день я был тоже в посольстве, и там один товарищ сидит в приемной у посла и плачет. Наш сотрудник. Я его фамилии даже не знаю. Ну, видимо, тоже работник посольства, работавший, возможно, под крышей посольства. Захожу к Александру Михайловичу Пузанову, послу, начали разговор. Я ему: плачет у вас в приемной, кто такой? Он рукой махнул. Да переживает за то, что там провалилось. Я: «А что провалилось?» Посол тоже ничего не знал. А я у этого товарища узнал, того, кто плакал. Оказывается, был замысел, чтобы не только в седьмой дивизии, а в этот день поднять мятежи во всех гарнизонах Кабула. Но цепочка не сработала, и у них все сорвалось. А мятеж в одной дивизии легко подавили. Поэтому вполне вероятно, что с четверкой кто-то был связан из наших товарищей.

Еще один важный момент. Мои письменные донесения по обстановке в стране, партии и армии, направленные мною в ГлавПУ, исчезли.

Один бывший наш, мой в частности, переводчик Королев, работавший впоследствии в 7-м Главном управлении, звонит мне и спрашивает: «Василий Петрович, вы случайно дело такое-то не брали?»

«Да ты что, Игорь, я дело с ГлавПура разве возьму. Да, я его читал, но не забрал». «Но пропало», — говорит.

К сожалению, они не поняли бессмысленность временного, так сказать, ввода войск. Это и погубило их, и раздавило. Ну, скажем, Амин не верил, что мы могли его убить, поскольку он мне лично доверял. Но, в принципе, почему они не понимали, зная свою страну и зная обычаи, что ввод большой группы войск будет трагедией и для нас и для них? Это общее мнение афганских товарищей, в том числе и Экбаля. Они говорят, что на Тараки и Амина постоянно влияли наши товарищи из числа «ближних соседей». Так что Тараки и Амин были своего рода пленниками сложившихся обстоятельств. Нельзя отбрасывать роль в этих событиях и Международного отдела ЦК КПСС. Может быть, он определял нашу политику в отношении Афганистана.

Пришли же мы к тому, что нас начали ненавидеть больше, чем англичан. Правда, и уйдя так, как мы ушли из Афганистана, по-моему, совершили крупный политический просчет, проявив полное незнание обстановки в стране. Амина убрали — пришел Бабрак. Что такое Бабрак? В армии 93 процентов халькистов, а парчамистов — 7 процентов, только семь процентов сторонников Бабрака. На кого же делали ставку? Кто такой сам Бабрак? Пьяница, прежде всего. И мы вляпались…

Полковник через стенку спал, с заданием не давать пить. Причем халькисты, конечно же, были ближе к народу. Это же голодранцы, так их называли. Выходцы преимущественно из простого люда. Парчамисты в основном были представителями торговцев или феодалов и т. д.