Я не искала любовь

Глава 3

Арон

Сомнений нет, отец родился с единственной целью — доставать меня. Как только он узнал, что эта девушка, Джейн Фейри, решила отказаться от иска и уехала, сразу обрушил на меня такую лавину обвинений, что будь я менее толстокожим, мог задохнуться от чувства вины.

По его мнению, я ошибся.

Я напугал её.

Они не должны были оставлять нас наедине.

Определенно, я сделал это намеренно.

Может, я боюсь встретиться с Эмери Андерсоном?

С тем, как выгляжу, у меня имелась тысяча способов удержать её!

Всё, что от меня требовалось — посмотреть на неё так, будто она мне не противна, притвориться в человеческой причастности к её делу, пообещать, что она добьётся справедливости. И Джейн Фейри с закрытыми глазами доверила бы мне свою судьбу.

Вместо этого, я с самого начала дал ей понять, что она ужасна, и отпугнул.

К тому же я не смотрел дальновидно. Этот иск мог разорить Андерсонов. Их фирма — наш главный конкурент, а если бы нам удалось довести дело до суда, на нас бы обратили внимание. Мы бы предстали в образе хороших парней, защитников бедной девушки, которую несправедливо обидели. Андерсоны выглядели бы семьёй извращенцев.

Не знаю почему, но я не сказал этому придурку, что девушка что-то скрывает. Такое, что будь оно обнаружено, возможно, сделало бы менее очевидными как нашу победу, так и поражение Андерсонов. Возможно, Джейн уже участвовала в подобном деле? Уже пыталась одурачить папенькиного сынка ложным обвинением в изнасиловании? Или это что-то другое?

Честно говоря, я сомневаюсь, что она мне солгала. Когда Джейн подумала, что я хочу её ударить, у неё проявилась инстинктивная реакция человека, пережившего насилие. Реальное, конкретное, постоянное насилие, которое приучает бояться любого, кто приближается с минимумом ярости. Она бросила на меня испуганный взгляд, отпрянула назад, скрестила руки перед лицом, а затем опустила веки с видом отчаянной покорности, ожидая, что я сделаю что-то ужасное, от чего она не сможет защититься. Одна мысль о том, что Джейн ожидала этого от меня, да и от любого другого, вызывала у меня приступ тошноты. И я почувствовал себя мудаком за то, что сомневался, и за то, что ненавидел её только потому, что ненавижу отца и деда, а она — просто козёл отпущения.

Уверен, Джеймс Андерсон на самом деле сделал с ней то, о чём она призналась мне шёпотом. Но ещё я уверен, что Джейн Фейри хранит секреты, раскрытие которых может сделать девушку менее невинной, чем кажется.

Потому как глядя на неё видишь действительно невинный образ. Я не знаю, сколько ей лет, определённо чуть больше двадцати. Она тонкая и хрупкая, как стеклянная статуэтка. Самое абсурдное, что без этого шрама на правой щеке она была бы даже красивой. Большие тёмные глаза, пухлые губы и красивая шея.

Не знаю, почему я обратил внимание на её шею, как не понимаю, почему заметил и другие детали. Мне следовало остановиться только на уродующем её шраме. Но я обращаю внимание на всё. Всегда ищу подвох в сноске, создаю примечания, чтобы обойти правила, а красота её глаз, губ и шеи подействовала на меня как малозаметная оговорка об освобождении, вставленная в контракт висельника.

Отец убеждён: теперь Джейн обратится к другому адвокату, и это выводит его из себя. Я же уверен, — она ни к кому не обратится. Девушка поняла, что независимо от того, дойдёт ли дело до суда или закончится во внесудебном порядке, её таинственное прошлое всплывёт наружу. Чего она не хочет. Джейн хочет спрятать и похоронить, что бы это ни было.

Пусть делает, что ей заблагорассудится. Не мог же я привязать её к стулу, чтобы она не ушла. А что касается вежливости или даже «небольшого ухаживания» за ней, если воспользоваться отвратительной фразой Корнелла Ричмонда, когда он упрекал меня за то, что позволил Джейн уйти, то я не ухаживаю даже за цыпочками, с которыми трахаюсь, или богатыми клиентами. Невозможно и представить, чтобы я ухаживал за молодой девушкой ради преимущества, которое меня не волнует.

И я совсем не боюсь встретиться лицом к лицу с Эмери Андерсоном. Я только хочу, чтобы он и его семья держались от меня подальше, потому что, если столкнусь с ними снова, возможно, именно мне понадобится адвокат. В прошлом я избил его до полусмерти и чуть не убил, и хочу избежать повторения этого опыта.

***

Следующие два дня я держусь от офиса подальше. Мне не хочется ни поздравлять этого грёбаного француза, ни терпеть обвиняющие взгляды отца. Чем меньше я его вижу, тем лучше.

Свободное время я использую, чтобы пообедать с мамой в Лонг-Айленд-Сити, где она управляет художественной галереей. Не понимаю, как она умудрилась выйти замуж за своего бывшего мужа. У них абсолютно разные характеры, и не такие, что друг друга дополняют. Это был настоящий союз враждующих противоположностей. Они разошлись, когда я был ещё ребёнком; их брак развалился, не продержавшись и семи лет. Меня оставили с отцом, пока мама путешествовала по миру.

В детстве я терпеть её не мог, но не потому, что мама уехала, а потому, что не взяла меня с собой. Теперь я больше не играю роль зануды-сына, который вспоминает старые грехи. Время от времени мы встречаемся. Вместе обедаем. Мама рассказывает о последних организованных выставках и даёт советы по поводу современных работ, которые могу купить. Она знает, что я увлекаюсь абстрактными картинами и скульптурами. Я люблю искусство без чёткой формы, которое не говорит всем одно и то же, которое нельзя понять только одним способом и, конечно, не только глазами.

Встреча назначена в ресторане рядом с её галереей. Маме около пятидесяти, а одевается она так, будто ей двадцать, но причудливо, как художник. У неё голубые глаза, как и у меня, у нас схожие вкусы в еде, но, в отличие от меня, она всё ещё ищет любовь.

Мы здороваемся и садимся за стол. Едим без лишних разговоров, в ресторане под открытым небом, несмотря на то, что сейчас конец октября. Когда мы дошли до десерта, Мередит (Дит для своих друзей и для меня, кто уже много лет не называл свою маму мамой), уставилась на меня и спросила:

— Что Корнелл сделал на этот раз? Когда ты мне звонишь ни с того, ни с сего и приглашаешь на обед в рабочее время, я знаю, что ты хочешь насолить отцу.

— Я не настолько ребячлив, Дит, — заверяю я, хотя и не уверен в этом. — Но то, что он мудак, не вызывает сомнений. Иногда я думаю, что его земная миссия состоит в том, чтобы изо всех сил пытаться сломить меня. А моя задача — не сломаться, даже если он будет давить меня бульдозером.

— Главное, чтобы твоё решение не ломаться основывалось на правильных причинах.

— Это способ сказать мне, что я должен позволить ему сломить меня?

— Нет, милый. Просто иногда я задаюсь вопросом, является ли это стремление работать до изнеможения, производя в три раза больше, чем он когда-либо делал в твоём возрасте, достижением того, чего хочешь ты, или это просто показуха. Ты работаешь как сумасшедший в изматывающем ритме, у тебя даже нет достойной личной жизни…

— У меня прекрасная личная жизнь. Достойная — слово, которое даже не приходит мне в голову.

— Прыгать от одной женщины к другой — не значит иметь прекрасную личную жизнь. Влюбиться — да, почувствовать бабочек в животе — да, заснуть с женщиной, которая тебе нравится на самом деле — да. Или планировать совместное будущее.

— Для женщины, у которой за плечами неудачный брак и художника, рисующего работы, похожие на окровавленные, разорванные тела, ты произносишь речи, слишком похожие на фразы, встречающиеся в некоторых шоколадных конфетах.

Она расхохоталась, ничуть не обидевшись.

— Мои кровавые работы, по сути, представляют собой любовь. Я, несмотря на крах моего брака, не перестала верить в настоящую любовь, ту, без которой не можешь дышать и которая удовлетворяет сексуально больше, чем любая посредственная интрижка.

— Я отказываюсь вступать с тобой в определённые дискуссии, однако знай, — сексуально я очень удовлетворён.

Она смотрит на меня, как на наивного ребёнка, и жалеет с высоты неизвестно каких знаний и опыта совершенной любви.

— Ты думаешь, что это так, потому что никогда не мог провести сравнение между чисто плотскими отношениями, которые оставляют для себя то время, которое находят и часто даже отнимают что-то у тебя, и глубокими отношениями, которые не остаются на поверхности, а потрясают до глубины души.

— Дит, если ты собираешься пожелать мне снова испытать нечто подобное, позволь сказать тебе, чтобы ты отправлялась в ад. На этом фронте я уже побывал. Мне достаточно чисто плотских отношений, и я не желаю эмоций, которые потрясут меня до глубины души.

— Какая чушь! — говорит она со снисходительной улыбкой. — Ты никогда не был влюблён в Лилиан, если имеешь в виду это. Ты думаешь, что любил её, потому что она, несомненно, была прекрасна и вошла в твою жизнь в определённый период, когда ты чувствовал себя очень растерянным и очень одиноким. Это была и моя вина; я точно не намерена прятаться за соломинкой. Теперь, спустя столько лет, ты по-своему сублимировал эти чувства и страдания. Но это была не любовь, а лишь её плохая имитация. Если бы вы жили вместе, вы бы закончили, как твой отец и я. Вы бы поняли, насколько вы разные, но, прежде всего, как каждый из вас сумел выявить худшее в другом. Лилиан капризная, непостоянная и очень хитрая маленькая карьеристка. Ей нравилось держать тебя на грани, тебя и этого придурка Эмери. Слава богу, что ребёнок, которого она ждала, не твой, иначе это разрушило бы твою жизнь. Не появление ребёнка, а Лилиан, с её эгоизмом примадонны.

— Видимо, у тебя с отцом всё-таки есть что-то общее, — заявляю я. — Что ты знаешь о том, что произошло? Как ты смеешь судить о том, что я чувствовал и насколько это было для меня важно?

Несмотря на мой яростный взгляд, Дит не перестаёт смотреть на меня с нежностью.

— Дорогой, я не сомневаюсь, что это было важно для тебя. Важно в то время. Я появлялась нечасто, твоего отца было слишком много, ты не знал, что делать со своей жизнью. Ты начал заниматься ерундой, а потом появилась она, и ты почувствовал, что она тебя спасла. Но, смею надеяться, ты сам мог спасти себя. Ты никогда не был придурком, у тебя было мужество короля, а ошибки закончились. Она соблазнила тебя своими мягкими манерами и притворной миловидностью, и то же самое она делала с Эмери. В конце концов, она предпочла залететь от того, кого считала в то время скакуном-победителем. История доказала, что она ошибалась. Эмери никогда не будет тебе ровней. Ты победил его по всем фронтам. Вот почему я задаюсь вопросом, являются ли твои рабочие ритмы тем, чего ты действительно хочешь, а не способом доказать отцу и Лилиан, что они всегда ошибались на твой счёт и ты — чистокровный скаковой жеребец. Именно поэтому я надеюсь, что ты влюбишься и твоё сердце будет занято. Я боюсь, в противном случае эта ведьма попытается напасть снова. Ты видел себя в зеркале, мой мальчик? Ты считаешь, что выглядишь заурядно? А ты видел Эмери Андерсона? За четырнадцать лет он постарел на тридцать. Конечно, Лилиан помогла их уничтожить. Наряду с проблемами, создаваемыми его младшим братом, конечно.

Неприязнь мамы к Лилиан — история очень давняя. Время от времени Дит впускает её через окно в наших разговорах. Лилиан никогда не нравилась Дит. И хотя они редко встречались, мама всегда утверждала, что ей достаточно взгляда, чтобы оценить человека. Оглядываясь назад, можно сказать, — мама не ошиблась. Мне не было и 20, когда Лилиан познакомила меня со значением слова «боль». Она выбрала Эмери не потому, что любила его; то же самое можно сказать, если бы она выбрала меня. Она выбрала того из нас, кто казался более амбициозным и перспективным.

Дит не ошибается в этом. Но она ошибается, когда утверждает, что я не любил Лилиан. Полюбив её, я совершил ошибку. Но я любил Лилиан. Я был от неё без ума. Из-за неё я до полусмерти избил Эмери. И я никогда не буду испытывать таких чувств к кому-либо ещё, проживи хоть сто лет. В конце концов, жизнь показала мне это. Моё сердце — это камень без вибраций. Ни одна из женщин, с которыми у меня завязывались короткие отношения, не была для меня важной. Я не стремлюсь к глубоким историям, и мне плевать на планы. Просто живу настоящим, трачу деньги на то, чтобы окружить себя красивыми вещами, офигительно трахаюсь, и этого достаточно.

Разговоры Дит о Лилиан, пусть редкие и дозированные, как капельница, всегда похожи. Но мама впервые упоминает младшего брата Эмери, и это вызывает у меня любопытство, учитывая последние события.

Возможно, мама ожидает возражений по самым эмоциональным для меня вопросам, а я удивляю её, спрашивая, что она знает о маленьком негодяе. Я узнаю, что Винсент, художник, который в прошлом году выставлялся в галерее у Дит, какое-то время часто бывал в одном кругу с Джеймсом, и однажды разговорился о нём. Он рассказал ей о различных подвигах, совершённых этим засранцем.

Например, однажды вечером, уезжая с вечеринки, Джеймс сел за руль, несмотря на то, что был пьян и под воздействием наркотиков, что привело к неизбежной аварии. С ним в машине находилась подруга, которая после аварии осталась парализована ниже пояса. Джеймс же чудом остался невредимым. Этот мудак и его не менее мудаковатые родственники выписали большой чек семье девушки, которая была не в состоянии отказаться. Они также смазали нужные шестерёнки, чтобы новость не просочилась наружу. Что-то всё равно стало известно, но не в такой степени, чтобы доводить дело до суда.

Винсент, который был на той вечеринке и видел, как парочка выходила вместе, пытался предупредить девушку, что Джеймс — плохой парень, он избивает девушек, с которыми встречается, и если у него на шее не висит обвинение в изнасиловании, то только потому, что его семья зашила много ртов.

— Почему ты интересуешься этим маленьким монстром? — спрашивает мама.

В моём сознании появляется искалеченное лицо Джейн Фейри. Испуганные глаза. Неровный шаг. Её тело, которое, казалось, было сделано из тонких прутиков. Не могу не думать о том, что в молодости я тоже был засранцем, но я никогда не обижал женщин.

Вкратце рассказываю маме кое-что об этой странной девушке, не раскрывая её имени, словно это проблема, относящаяся к прошлому, с которым я не хочу иметь дело.

Дит смотрит на меня широко распахнутыми глазами.

— И ты позволил ей уйти? — с упрёком спрашивает она, растерянным тоном.

— Не вмешивайся, Дит. Не читай мне нотаций, как твой бывший муж. — И кратко объясняю ей причины, по которым отец хотел, чтобы я взял это дело. Мама наблюдает за мной с явным раздражением.

— Проповедь Корнелла цинична и затрагивает материальный аспект, моя же, напротив, думает только о бедной девушке. Ты уверен, что не пытался намеренно поставить её в неудобное положение, пока она не дала задний ход? Я знаю, тебе не нравится заниматься юридическими вопросами, отличающимися от привычных контрактов. Имея дело с людьми, а не с компаниями или банками, ты боишься, что твоя броня, воздвигнутая вокруг сердца, может треснуть.

— Как много ты знаешь, Дит, вернее, как много думаешь, что знаешь. Уверяю, она ушла по собственной воле и с определённой решимостью. Что я должен был делать? Заставить её?

— Убедить. Подбодрить. Заставить чувствовать себя в безопасности. Защитить её.

— У тебя очень нереалистичное представление о том, что обязан делать адвокат!

— Но у меня есть вполне реалистичное представление о том, что могла чувствовать эта девушка. Она пережила то, что пережила. Должно быть, она долго думала, прежде чем решиться на поступок — обратиться в вашу фирму, где ей пришлось столкнуться с твоей твёрдой незаинтересованностью. Для тебя это просто скучное дело (которое к тому же может вынудить тебя иметь дело с Эмери), в то время как для неё это драматический эпизод в её жизни. Будь осторожен, Арон. Будь очень осторожен. Я говорю тебе от чистого сердца.

— Ты слишком остро реагируешь! Ты её даже не знаешь, впрочем, как и я. Только я абсолютно уверен, — за её решением отступить стояли далеко не невинные мотивы. Чего мне следует остерегаться?

— Не превратись в засушливого обывателя, как твой отец. Его интерес к этой девушке мало чем отличается от твоей незаинтересованности. Вам обоим на неё наплевать. Отнеслись к ней как к пешке, которую нужно использовать, чтобы выиграть партию. Корнелл хочет поставить тебя на место и отрезать ноги конкуренту, а ты противоречишь ему любым способом, даже перешагивая через труп этой бедняжки.

— Ради всего святого, мама, теперь ты преувеличиваешь!

Я понял, что назвал её мамой. Я не делал этого с подросткового возраста, возможно, потому, что с тех пор она никогда не говорила со мной тоном, пропитанным изнурительным упрёком, который умеет выражать только мать, когда решает перестать вести себя как подруга. Тон, который она выбрала сейчас. И по какой причине? Ради незнакомки, которая решила не добиваться справедливости из-за неизвестно каких постыдных секретов?

Если Дит и ценит то, как я её назвал, она никак этого не показывает.

— Я не преувеличиваю, Арон. Будь осторожен. Я серьёзно. Если в своей постоянной войне против отца ты используешь то же оружие, что и Корнелл, то рискуешь стать таким же, как он. Но ты же не хочешь, чтобы это произошло, верно?

— Я никогда не буду таким, как он, — отвечаю с неуверенностью человека, который рассказывает сказку, в которую не верит. Тем не менее я должен верить в эту басню. Даже если боюсь, что впитал каждый атом его недостатков в свою ДНК, у меня всё ещё есть иллюзия, что я лучше него.

— Тебе не остаётся ничего другого, как доказать это, — продолжает Дит, вставая и отказываясь позволить мне заплатить за обед, решительно протягивая официанту свою кредитную карту.

Мой взгляд спрашивает её «как?» и одновременно сожалеет об этом вопросе.

— Найди эту девушку, — серьёзно настаивает она. — Извинись за свои манеры. Убеди её заявить на этого маленького монстра. Пусть она чувствует себя в безопасности. Короче говоря, используй свою совесть. А теперь прости меня, я должна вернуться в галерею, — она наклоняется, ласково проводит по моей щеке, затем застёгивает пояс плаща, такого же кроваво-красного, как и её вдохновенные работы. Но перед тем как уйти, добавляет:

— Если ты правда хочешь насолить отцу, не отвергай этот иск, Арон. Только веди дело по-своему. Сопереживать проблемам других — вот что отличает человека от мужчины.

***

Обычно нескольких слов Дит недостаточно, чтобы расстроить меня. Я сделан не из пористого материала. Обычно проповеди других (если позволяю кому-то их читать мне), от меня отскакивают. Однако, поскольку я не сделан и из ударопрочного внеземного материала, то временами не могу не чувствовать покалывания, на вкус похожего на дискомфорт. Поэтому несколько дней я чувствую себя некомфортно.

Злюсь, в небольшой степени, на Дит.

В основном злюсь на отца, который сообщил мне, что поручил Люсинде связаться с Джейн Фэйри. А мне (очевидно, неготовому разбираться с приятными тонкостями уголовного права), придётся заниматься выселением за неуплату и квартирным спором.

Думаю, именно по этим причинам я прошу своего секретаря разыскать Джейн Фейри.

Мне должно быть наплевать на неё и на всю вселенную.

Я должен продолжать выполнять свою обычную работу, и если её не оценят по достоинству, то должен и могу взять отпуск. Я даже могу поискать работу в другом месте. Найдётся сотня других фирм, готовых меня принять и сделать старшим партнёром, гораздо раньше, чем предполагают мои родственники. Меня не пугает мысль о более мелкой фирме с не самым выдающимся оборотом: удовлетворение оттого, что я пошлю к чёрту тех, кто низко ценит мои способности, превзойдёт размер любого чека.

Тем не менее я в бешенстве и не намерен брать отпуск, а решаю разыскать девушку. Очевидно, она не выходит на работу, но это не мешает узнать её адрес.

Итак, вопреки себе, в следующую субботу я оказываюсь в северной части Куинс, в районе, который агент по недвижимости назвал бы привлекательным, если не говорить ветхий. Таунхаусы, похожие на печенье, изъеденное временем и запустением, выстроились вдоль улицы, в тротуарах которой тонут корни немногочисленных пожелтевших деревьев, похожих на скульптуры из слоновой кости.

Не понимаю, я зашёл так далеко, чтобы доказать отцу и деду, что намерен противоречить им до смерти, или чтобы доказать матери, что моя совесть — незагрязнённый колодец.

Уверен в одном: остановившись перед самым уродливым домом из всех, я решаю уйти. Идея позлить Корнелла и угодить Дит — в любом случае ребячество. В обоих случаях это не говорит в пользу моего интеллекта и независимости.

Я уже собираюсь развернуться, когда дверь открывается.

— Вы кто? Вы кого-то ищете? — спрашивает меня старик. Я киваю ему, выражая намерение не отвечать, кто я и кого ищу, словно остановился случайно перед этим образчиком плохой архитектуры, и поворачиваюсь к нему спиной. — Вы Арон Ричмонд, верно?

Я вздрагиваю и снова оборачиваюсь.

— А вы? — спрашиваю его в свою очередь.

— Джейн живёт там, — сообщает он не отвечая. Пожилой мужчина указывает на то, что, несомненно, является входом в подвал, расположенный за коротким лестничным пролётом вниз. — Вы адвокат Ричмонд, верно? — настаивает он. Его взгляд, похожий на воду, немного подозрительный и чуть заинтригованный. — Просто феноменально, как вас описала Джейн. Я бы узнал вас даже в час пик на Таймс-сквер и без очков. Самый красивый мужчина в мире, сказала она, немного Трэвис Фиммел и немного мистер Дарси, и я не могу отрицать…

— Натан!

Вдруг в подвале как будто разбилось окно. Но окно не разбивалось. Это только голос Джейн Фейри, раздался так же пронзительно, как стекло, разбитое на сотни осколков. Из-под лестницы появляется её лицо, покрасневшее до ушей.

Я сразу же понимаю, — показаться, было последним из её намерений. Она подслушала разговор и вышла с намерением помешать своему соседу сообщить мне, что считает меня самым красивым мужчиной в мире.

С растрёпанными волосами, в коротких шортах и футболке, настолько мешковатой, что сползает с одного плеча, Джейн останавливается у подножия ступенек. Я смотрю на неё и не могу не обратить внимание на изящно длинную шею. Я не могу не заметить, что девушка без лифчика, и острые соски деформируют лёгкую ткань футболки. Я не могу не заметить, что, несмотря на ещё один шрам, который, как ветка, взбирается вокруг колена, у Джейн гибкие ноги. Я имею в виду, если бы у девушки не было столько отметин, если бы я мог её отфотошопить, удалив всё лишнее, Джейн Фейри определённо трахабельна.

— Чего вы хотите? — встревоженно спрашивает она, не поднимаясь по лестнице.

Поэтому к ней спускаюсь я. По мере моего приближения Джейн отшатывается, как испуганный щенок. Внезапно она возвращается в квартиру и почти захлопывает дверь у меня перед носом. За облупившимся дверным проёмом виднеется только часть её лица, прядь волос и рука.

— Что вы здесь делаете? — повторяет она свой вопрос.

Её страх вызывает у меня тошноту. Я не могу смириться с тем, что она так напугана, будто ожидает нападения с моей стороны. Не выношу такой паники в женщине. Предпочитаю шлюх жертвам.

— Я не желаю тебе зла, так что успокойся, — отвечаю я. — Если разрешишь войти, мы сможем спокойно поговорить.

— Нет! — восклицает она, явно разволновавшись. — Об этом не может быть и речи. Чего вы хотите? — настаивает она.

— Я пришёл узнать, не передумали ли вы.

— Нет, — повторяет она. — Я совершила ошибку и прошу прощения, если зря потратила ваше время. Я сообщила об этом и вашей коллеге вчера по телефону.

— Если опасаетесь, что из вашего прошлого могут всплыть наружу нежелательные детали, расскажите обо всём мне. Я связан профессиональной тайной, и мы оценим, есть ли там события, которые могут действительно навредить вам и…

— Нет! — снова кричит она; её голос срывается, будто петля душит горло. — Пожалуйста, уходите.

— Что такого ужасного вы сделали, Джейн? — спрашиваю я. И как только произношу это, едва называю её имя, я понимаю, что действительно хочу знать. Что мог сделать этот обиженный маленький лебедь?

— Ничего, что могло бы касаться вас, — бормочет она. — Забудьте, что я существую, — она замолкает, чтобы перевести дыхание и на мгновение скрывается за дверью.

— Это что-то серьёзное? — настаиваю я. — Вы кого-то убили?

Её испуганные глаза лани становятся ещё больше. Джейн приоткрывает губы, и я не могу не заметить какие они пухлые, бледные, но приятно полные. Эта девушка словно хороший фарфор, который ради развлечения кто-то топтал с силой и насилием. Почему, чёрт возьми, она никогда не думала о том, чтобы обратиться к пластическому хирургу?

Пока сам отвечаю себе, что операции такого рода стоят дорого, и у неё, вероятно, нет денег даже на приличный пластырь, Джейн не даёт мне времени на дальнейшие выяснения. Она со злостью закрывает дверь, как если бы я был назойливым продавцом. Сразу после этого раздаётся скрип заклинившей щеколды.

Несколько секунд я остаюсь на месте. Затем пожимаю плечами и не сдерживаю презрительной гримасы.

Как скажешь, Джейн.

Не жди, что я буду настаивать и дальше.

Твоя жизнь меня не касается, твои секреты меня не касаются, и пошли на хрен отец с дедом. А если Дит снова попытается заставить меня чувствовать себя виноватым за то, что не убедил тебя, я придушу её.

Если бы она позвонила мне в другое время, я бы снова отказался. Но сейчас, пока покидаю Куинс и Джейн Фейри в лохмотьях, звонок Люсинды кажется неожиданно желанным. Я соглашаюсь пойти с ней на свидание и на этот чёртов балет.

В тот же вечер мы с Люсиндой встречаемся перед театром, на площади Линкольн-центра. Оставляем пальто в гардеробе и идём к одной из центральных лож.

— Я не думала, что ты согласишься, — говорит мне Люсинда.

— Я тоже, — признаюсь я.

— Я слышала о Мишеле Роберте. Удар ниже пояса, я бы сказала.

— По яйцам Richmond & Richmond, но уж точно не по моим, — добавляю с видом человека, которому всё равно.

— На самом деле, я думаю, они совершили ошибку, — говорит она. — Мишель хорош, но не так хорош, как ты. Или я.

— Мир рухнет, прежде чем эти двое возьмут в партнёры женщину.

— Ты ошибаешься. Твой дед более современен, чем думаешь, настоящий зануда — это твой отец, — заявляет Люсинда с присущей ей решительностью. — И, говоря о решениях против течения, ты правильно сделал, что отшил девушку.

— О ком ты говоришь? — Я делаю вид, что не понимаю.

— Маленькая калека, которую собирался оприходовать Джеймс Андерсон. К счастью, она отказалась от судебного иска. На бумаге дело было выигрышное, но могло иметь неприятные последствия. В суде по делам несовершеннолетних на неё имеется закрытое дело. Андерсоны сделали бы всё, чтобы обратить это в свою пользу.

— Что в файле?

— Без мотивированного предписания получить доступ к записям невозможно, но это точно не будет кражей конфеты.

— Предполагаешь, что там сексуальное преступление. Но это может быть связано с чем угодно.

Соблазнительно скрестив ноги, Люсинда устраивается поудобнее в маленьком красном кресле.

— Арон, ты лучше меня знаешь, что это не имеет значения. Если закрадывается подозрение, что жертва не так уж невинна, как кажется, дело проиграно. Достаточно лишь тени сомнения, и никто ей не поверит. Риск в данном случае слишком высок.

Вскоре после этого, явно убеждённая, что мне наплевать, Люсинда меняет тему и начинает рассказывать о своей страсти к классическому балету.

— Мне нравится всё изящное, возможно, потому что я совсем неизящна, — объясняет она смеясь. Жестом она указывает на своё тело, обтянутое чёрным платьем, подчёркивающим изгибы, которые никак нельзя назвать грациозными. — А что привлекает тебя? Арон, что тебе нравится? Кроме красивых девушек и зарабатывания кучи денег.

— Ты уже дважды ошиблась, Люсинда. В порядке того, что мне нравится — деньги всегда стоят выше любой красивой девушки — и с попыткой поговорить, чтобы углубить наше знакомство. Мы просто должны трахаться, балета уже достаточно для вступления, не находишь? Пусть лебеди умирают, а потом перейдём к более интересным танцам.

***

Во время антракта Люсинда ждёт меня за одним из столиков в буфете театра. Я подхожу к бару, чтобы заказать два коктейля с шампанским. Я хочу пить и мне нужно размять ноги.

По какой-то причине этот спектакль привёл меня в плохое настроение. Почему-то я всё время думал о тонкой белой шее Джейн Фейри. По какой-то причине мне захотелось узнать, в чём заключаются её тёмные секреты.

Возможно, было бы лучше, если бы вместе с коктейлем из шампанского я выпил ещё и виски. Я заказываю виски и выпиваю одним глотком. Затем поворачиваюсь, чтобы с фужерами вернуться к столу.

В нескольких метрах передо мной стоит сама Джейн Фейри. Её недоверчивый взгляд устремлён мне в лицо, пригвождая на месте. Я не пьян. Выпитого виски точно недостаточно, чтобы у меня помутилось в голове, так что либо я сошёл с ума, либо это действительно она. Поскольку она не обычный субъект и уж точно не похожа на миллион других, это должна быть и правда она.

На ней очень простое розовое платье, напоминающее тунику, чёрное пальто и туфли на небольшом каблуке. Длинная прядь волос закрывает щёку. Девушка смотрит на меня, как на врага. Она остаётся неподвижной в метре от меня, в толпе публики, приоткрыв слегка накрашенные губы.

Затем так же молча Джейн поворачивается ко мне спиной и уходит.

Несколько секунд я испытываю удивление нахмурив брови и задаваясь вопросом: какого чёрта она здесь делает? Из всех дней именно сегодня, да ещё и прямо сейчас. И можно ли считать встречу с ней в таком большом городе, совпадением или это проделки судьбы.

От мыслей меня отвлекают духи Люсинды (какие угодно, но только не отрезвляющие), вместе с её мощным голосом, который призывает выпить коктейль, а затем вернуться в ложу для второй части спектакля. Она берёт меня под руку, касаясь своим пышным телом, пока мы спускаемся по лестнице, покрытой кроваво-красным ковром.

Я смотрю на ряды лож и партера и снова вижу «малышку». Джейн спускается, держась за перила. Затем, будто она знает, что я наблюдаю за ней, или словно боится этого, Джейн неожиданно поднимает свой взгляд, чтобы встретиться с моим. Несмотря на расстояние, которое делает её маленькой, словно она кукла, я, кажется, снова улавливаю то волнение, которое отдаёт болью, гневом, страхом.

— Она в тебя влюблена, — неожиданно говорит Люсинда. Я вопросительно смотрю на коллегу. Она смеётся так, как смеются женщины, когда решают быть коварными. — Ты не замечал её раньше, потому что замечаешь только привлекательных женщин. Она сидела в одной из боковых лож. Когда малышка увидела тебя, она стала такого же цвета, как сиденья, и большую часть времени смотрела на тебя. Она сильно колебалась, стоит ли подходить к бару. Девушка стояла позади тебя, неподвижно, глядя тебе в спину, словно не знала, приблизиться или убежать. Не сомневаюсь: она отдала бы свою здоровую ногу и невредимую щёку за то, чтобы ты трахнул её. Однако я бы посоветовала тебе быть осторожным. Помимо ужасной внешности, она может быть убийцей-психопатом.

— С кем я трахаюсь — это моё дело, — комментирую я со скучающим спокойствием. — Но я точно не трахаюсь с такими, как она. И не исключено, что сегодня вечером я не буду трахать и таких, как ты.

— Если тебе не нравятся сильные женщины, то как тебе может подойти маленькая калека.

Я придвигаюсь ближе и говорю ей прямо в ухо. Мой голос — почти шёпот.

— Люсинда, мне нравится конкретная надежда использовать член, но я не из тех, кто любит прелюдии длиной в милю. Почти три часа балета равны трём часам поцелуев без языка. Мне тридцать два, а не пятнадцать, и моё представление об интересном вечере не включает балет. Я ошибся, решив сопровождать тебя. Мне наплевать на Одетту и Зигфрида, и сейчас я ухожу.