Я не трогаю тебя

5. ГРУСТНАЯ СКАЗКА

— Первая стадия полета прошла без отклонений, но в начале второго цикла начались биения в плазмопреобразователе, разгон пришлось прервать и переходить клонением в полтора парсека.

Вольт замолчал и поднял глаза от блестящей поверхности стола на лица людей. Все сидели, он стоял.

"Точно суд, — подумал Вольт. — Сейчас начнут перекрестный допрос".

Он кашлянул, чтобы оправдать ненужную паузу, и продолжал:

— Остановка сделана в системе типа "Солнце" — желтая звезда и пять планет. Две малых на дальних орбитах, два газовых гиганта, одна очень близко к звезде — полностью выжжена. В зоне жизни — пояс астероидов.

— Так! — выдохнул председатель комиссии.

— Посадку произвел на внутренней планете. На ремонт плазмопреобразователя ушло двое суток. Общие потери времени — пятьдесят три часа.

— Пояс астероидов обследовали? — спросил Юхнов, самый старый из членов комиссии.

— Две серии зондов.

— И что?

— Ничего, — ответил Вольт, зная, что именно такого краткого ответа ждет от него Юхнов.

— Что же, — сказал председатель, — действовали вы правильно, а вот контрольной бригаде надо дать нагоняй. Можете идти.

Вольт вышел. Его тут же догнал Юхнов и, просительно глядя в глаза, проговорил:

— Как же так? Совсем ничего?

— Это была очень молодая планета, — ответил Вольт. — Там еще ничего не могло появиться.

— Ах, как жаль! — пробормотал Юхнов.

— Я пришлю вам копию отчета, — сказал Вольт.

Юхнов был одним из немногих энтузиастов, которые еще не отчаялись найти в космосе жизнь. Шестьдесят лет он боролся за идею сплошного поиска автоматическими беспилотными кораблями, стал одним из виднейших специалистов и заслуженных деятелей, но идею свою в жизнь так и не воплотил и лишь изредка мог занести в картотеку данные о звезде, лежащей вне перспективной исследуемой зоны.

— А на первой планете? — спросил он.

— Жарко, — сказал Вольт. — Все сгорело, даже камни. Много сульфидов, кристаллы блестят сильно…

— Ах, как жаль! — повторил Юхнов.

Он отошел, и Вольт направился к Лунапорту. Больше всего его удивляло, что он сумел так легко и правдиво солгать.

Гравитационный челнок тащился от Луны до Земли больше трех часов, но это был единственный механизм, которому разрешалось пересекать озоновый пояс. Вольт устроился в кресле, протянул руку к информатору и набрал свой индекс. Информатор, пожужжав, выкинул белый кубик письма. Письмо было с Геи от Пашки. Оно уже трое суток ждало Вольта на Земле.

"Привет, извозчик! — говорил Пашка. — Значит, все-таки ушел от нас на дальние трассы? Слышал, ты теперь экспедиции обслуживаешь. Валяй, авось что-нибудь найдут. Это нам сейчас нужнее, чем всегда"…

Исследование второй планеты Вольт начал далеко за орбитами газовых гигантов. Даже теперь, неделю спустя, он, вспоминая тот миг, чувствовал в груди тревожный и торжественный холодок. А тогда он просто стоял и держал ленту спектрографа так, будто она могла разбиться и вместе с ней погибло бы чудо. Он растерянно думал, что должен кричать "Ура!" и прыгать от радости, а он никак не может вдохнуть воздух.

Потом планета, которую он уже назвал Ласточкой, раскинулась перед ним, огромная, живая, голубая и зеленая, а он летел, рассекая целебный воздух, и выбирал место для посадки где-нибудь на песчаном берегу, чтобы не помять травы…

— Нет, Анюта, ты просто не хочешь понять, — громко говорила своей соседке пожилая женщина, сидевшая впереди Вольта. Вольт пощелкал выключателем звуковой защиты, но она, очевидно, испортилась, Вольт продолжал все слышать.

— Я не против охраны природы, — говорила женщина, — но пойми, дети должны бегать по траве, рвать цветы, ловить бабочек!

— Но ведь если все начнут их ловить… — робко возражала женщина помоложе.

— Пусть! — перебила первая. — Так же нельзя! Об этой охране твердят на каждому углу. Ребенок еще не умеет ходить, но знает, что травку топтать нельзя. Мало того, ему уже известно, что на Земле девяносто миллиардов людей и только девять снежных барсов. Дети моей группы до десяти считать не умеют, но эти цифры назовут, даже если их разбудить среди ночи. Анюточка, это ненормально! Мы заботимся о барсах, зебрах, кенгуру и забываем о своих детях! Дети должны ограничивать взрослых, я сама уже пятьдесят лет как не сорвала ни одной травинки, но дети! Отнимать у них детство — преступление! Смотри, тебе двадцать лет. Знаешь ли ты, что такое роса на босых ногах, букет полевых ромашек, венок из одуванчиков? Приходилось тебе нюхать лесной ландыш, чувствовать, как ползет вверх по пальцу божья коровка?

— Божьих коровок я видела, — тихонько сказала девушка, — они иногда залетали к нам…

— Иногда! — с горечью повторила пожилая. — Вот они, твои зоны для прогулок детей. Там все вытоптано. Нет, пусть они делают что угодно, пусть меня отстраняют от работы не на месяц, а навсегда, но я снова повезу своих детей в заповедник! Давно пора решить, что для чего существует: тигры для людей или люди для тигров?!

— Ада Робертовна! — плачущим голосом воскликнула девушка. Успокойтесь вы, ясно же, что все для людей, но ведь надо потерпеть немножко! Два проекта, "Гея" и "Терра", что-то да получится, уже полегче будет, а потом их станет много. Все будут рвать цветы, надо только подождать.

— Подождать? Сколько? Один проект уже не оправдался, неделю назад передавали, новости слушать надо, второй тоже скоро в тартарары полетит. А если и нет, то сколько ждать? Сотню лет! Дети за это время состарятся.

Вольт старался не слушать этот слишком близко касающийся его разговор. Он снова активизировал письмо и натянул наушники.

"Ты, верно, уже знаешь, — звучал в наушниках Пашкин голос, — о провале проекта "Терра". Очень гнусное ощущение, мы ведь заранее говорили, что так получится, и теперь всем нам (сторонникам "Геи") кажется, будто окружающие думают, что мы злорадствуем. Обидно. И самое страшное, что нас, возможно, ждет то же самое. Ты прикинь: не было на планете атмосферы, и вдруг — нате — лишний килограмм на каждый сантиметр поверхности. А если умножить на площадь планеты? Цифра получается космическая. А на Терре пытались тяжелую аммиачную атмосферу заменить на земную. Это еще похлеще. Что там теперь творится — представить страшно. Одни материки тонут, другие выныривают, моря закипают, не планета, а сплошной вулкан. Соваться туда с техникой — только сильнее пожар раскочегаривать. А ждать, пока само остынет, — сотни тысяч лет. Даже при мягком вмешательстве — все равно тысячи лет. Бахтер рвет и мечет, тоже не человек, а сплошной вулкан. Он считает, что, несмотря на свистопляску, Терра уже пригодна для примитивных форм жизни. Между нами говоря, он прав. Бахтер затребовал споры лишайников и сине-зеленые водоросли, а ему не дают. То есть дают, но мало. Вот он и бушует.

У нас же свои трудности. В основном, с океаном. Давление мы создали одну десятую атмосферы. Пока за счет азота. Теперь роем котлованы под будущие моря и загружаем в них куски льда по пять-шесть миллионов тонн каждый. Лед возим с внешних планет, там его много. Туда же отправляем вынутую породу. Очень скучно и нудно. Гелиос греет здорово, но давление маленькое, так что лед не тает, а возгоняется. С этим тоже морока, чуть зазеваешься — получится атмосфера из водяного пара, и дела будут еще хуже, чем на Терре. Но слегка парить все-таки не мешает, вода ионизируется, и мы обогащаемся кислородом. А водород улетает, так что шлейф у нашей Геи дивно красивый, ежели смотреть в ультрафиолете.

Но все-таки дела прискорбны. Терра погибла, а ведь Бахтер собирался открыть ее через двадцать лет. А над Геей уже пятьдесят лет работают и еще провозятся годов около семидесяти. Понимаешь теперь, почему все мои надежды на тебя? Давай, дерзай на фронте снабжения поисковых групп, а я тебя больше отвлекать не буду.

— Да, чуть не забыл, у нас по рукам ходит карикатура. Торжественное открытие Геи. Толпа седобородых строителей, а на переднем плане истлевшие от старости Бахтер и Панокас без скафандров. Очень смешная…"

Сейчас Вольт дорого дал бы, чтобы навсегда забыть Ласточку или даже чтобы его доклад оказался правдой. А тогда он бежал, радостно захлебываясь воздухом, высокая по грудь трава расступалась перед ним, со звонким шелестом смыкаясь сзади. Стрекот, скрежет, писк, щебетанье каких-то живых существ вихрились вокруг, усиливаясь при его приближении. Жизнь была всюду, могучая, радостная, невероятно красивая. Вольт, рассмеялся и упал в траву. Его слегка подташнивало, не от воздуха, просто он перед выходом прошел через дезинфекционную камеру, чтобы не занести ненароком на Ласточку ни единого земного микроорганизма. Вольт не знал, долго ли он лежал. Казалось, прошла вечность, но и вечности было мало. Наконец он сказал себе: "Пора!" — встал и пошел, раздвигая мягкие живые стебли.

Следующее утро было страшным. Первое, что увидел Вольт, был черный шрам, протянувшийся через поле. Вольт вышел наружу в скафандре. Там, где он проходил вчера, теперь пролегала широкая тропа, покрытая засохшими, сгнившими растениями, усыпанная трупами насекомых. Через час стал известен ответ: Ласточка ничем не угрожала Вольту, но Вольт был ядовит для Ласточки. Его пот, дыхание — убивали.

Больше Вольт не бегал по траве.

Несколько часов он просидел, запершись в корабле. Изучал спектр солнца, посылал зонды к газовым гигантам на окраине системы и к выжженной внутренней планете. Потом не выдержал, надел скафандр и вышел наружу.

Так же светило солнце, так же шелестела трава, насекомые с размаху налетали на холодное плечо скафандра, трещали дрожащими веерами крыльев, изумрудно таращили драгоценные камни глаз и улетали невредимыми. Все было почти как прежде, только ветер был не для него, и трава была не для него, и вся Ласточка тоже была не для него.

Река, на берегу которой он поставил звездолет, когда-то натаскала с ближних гор камней, и луг, перемежаемый полосами кустарника, у реки обрывался, только редкие травинки торчали среди россыпи. Зато именно там Вольт встретил птицу. Она поднялась из-за валуна и, изогнув шею, зашипела на Вольта, потом, неловко сгибая тонкие ноги, отбежала в сторону. На плотных белых перьях играли перламутровые блики. Вольт шагнул вперед и увидел за камнями гнездо. На песке в беспорядке набросаны ветки и труха, а на этой подстилке покоятся четыре совершенно круглых, серых, под цвет булыжника, яйца. Певица издали следила за Вольтом. Вольт, пятясь, отошел.

— Извини, — бормотал он, словно птица могла услышать и понять его. Я не хотел мешать, я же не знал. Извини…

Птица в три шага вернулась к гнезду, склонив голову набок совершенно по-куриному, взглянула на кладку и резко без размаха ударила клювом. Брызги белка запятнали камень. Птица распахнула длинные трехсуставчатые крылья, подпрыгнула в воздух и полетела прочь от оскверненного гнездовья.

И так было повсюду. Маленькие пушистые зверьки, рывшие норы в обрыве противоположного берега, плескавшиеся в воде и таскавшие из придонного ила жирных червей, бросили норы и уплыли вверх по реке, пичужки собирались в стаи и откочевывали прочь, даже насекомых словно бы стало меньше.

Именно тогда Вольт принял решение скрыть Ласточку от людей, которых она не могла принять. Ремонтные механизмы закончили проверку починенного плазмопреобразователя, разведчики вернулись с соседних планет, можно было улетать.

Никто не пытался уличить его в неточностях, и солгать удалось легко и убедительно. А каждое услышанное на Земле слово укрепляло его в принятом решении и почему-то одновременно расшатывало убеждение, что он поступил правильно.

Челнок сел на крышу города. Вольт спустился на свой этаж и вышел во внутренний сквер. Пешеходные дорожки, движущиеся и обычные, а рядом, за плотной стенкой неприхотливого барбариса, тоненькие чахлые деревца. Несмотря ни на что, деревья не желали расти на внутренних этажах гигантских домов.

Вольт остановился, не дойдя до своей квартиры. В живой изгороди зиял просвет. Раньше тут рос куст шиповника. Неделю назад, когда Вольт улетал, среди листьев появился плотный, зеленый с красным кончиком бутон. Теперь куста не было.

К Вольту подошел сосед, Иван Стоянович Бехбеев.

— Смотришь? — спросил он. — Смотри. Вот как бывает: занюхали цветок. Не стоило и сажать. Я, как это началось, решил полюбопытствовать и поставил счетчик. Так, знаешь, в первый день цветок две тысячи человек понюхали. В очередь стояли, как на выставку. Каждый наклонится, вдохнет поглубже и отходит. Так весь день. Пальцем до него никто не дотронулся, а он все равно на третьи сутки завял. И ведь понимаю, что все зря, а все-таки новый цветок посажу, как только черенок достану. А его опять занюхают, это уж как пить дать. Растения не любят, если чего слишком много. Я по своей работе вижу. Машины мы на границе задерживаем, а если кто с малышами пешком идет заповедник посмотреть, то порой закрываем глаза. Так вот, там то же самое, вдоль границы ничего не цветет, редко когда чертополох распустится. Понимаешь, не рвут их, а сами не цветут!

Вольт не раз слышал печальные рассказы Бехбеева о службе в заповедниках, как раньше они медленно умирали и как двадцать лет назад, когда Вольт был еще мальчишкой, их спасли, засадив человечество в огромную тюрьму. Смешно и обидно: тюрьмой была вся Вселенная, кроме того единственного места, где люди могут и хотят жить. Все это Вольт знал, но сейчас он обратил внимание совсем на другое.

— Иван Стоянович, — спросил он, — я не совсем понял; выходит, туда пытаются пробраться на гравилетах и без детей?

— А ты как думал? — Бехбеев выпрямился. — Мерзавцев на свете еще сколько угодно. Да и нормальным людям тяжело. Особенно когда объявили проекты быстрого освоения: у всех было ощущение, что скоро конец бедам и можно не скопидомничать. Тогда гравилеты косяками в зоны шли, а мы их силовыми полями невежливо останавливали. Страшно вспомнить. Я теперь этих новинок в освоении просто боюсь. Взбунтоваться сапиенсы могут, а четвероногим расплачиваться. Вы уж осторожней открывайте, чтобы зря не обнадеживать и не разочаровывать.

— Обязательно, — ответил Вольт и, извинившись, пошел, все ускоряя шаг, потому что дверь его квартиры открылась, и на порог вышла Рита.

— Вольтик, расскажи мне сказку. Все равно какую, только грустную. Ты рассказывай, а я буду слушать тихонько, как мышка. Только если совсем печально станет, я тебе в подмышку ткнусь и немножко поплачу. Ты ведь не рассердишься?

— Что ты? — сказал Вольт. — Слушай. Далеко-далеко, в укромном уголке мироздания, вокруг желтого солнышка бегает маленькая планетка. Я, конечно, неправ, она не маленькая, для себя она очень даже ничего. У нее есть голубое небо и трава, зеленее которой не найти, есть море, ветер, птицы, чтобы летать, и звери, чтобы бегать. Большие белые, очень гордые птицы и смешные пушистые звери. Там можно бегать босиком и пить воздух, не боясь, что он кончится…

— Вольтик, какой ты у меня смешной! Разве эта сказка грустная?

— Да, Рита, это очень грустная сказка.

Об этом так много говорили и писали, этого так долго ждали, что в конце концов перестали ждать. Но время шло, корабли строились, и вот их стало больше, чем требовалось для проектов освоения и дальнего поиска. Вышло решение об открытии космического туризма.

Мало кто знал, какие битвы отгремели, прежде чем Мировой Совет утвердил это решение. Сергей Юхнов отчаянно сражался за идею сплошного поиска. Однако космический туризм победил, надо было дать хоть какую-то отдушину миллиардам замкнутых в мегаполисах людей. Конечно, полторы тысячи старых, переоборудованных для автоматического полета кораблей не могли удовлетворить всех, но все-таки это было кое-что. Любой взрослый человек, прошедший трехмесячные курсы, имел право получить звездолет, выбрать систему в радиусе одного перехода и отправиться туда одному или взяв трех-четырех друзей. Программа полета рассчитывалась на Земле, корабль сам отвозил экипаж к выбранной звезде и через пять дней привозил обратно.

Вольт не колебался. У него появилась возможность еще раз побывать на Ласточке и даже показать ее Рите. Ласточка была почти на пределе досягаемости, но все же туда можно долететь за один переход. И пока первые счастливцы занимались на курсах, пилот Вольт без всякой очереди получил одну из туристских машин и вместе с Ритой отправился в путешествие.

Все выводы ручного управления на звездолете были наглухо блокированы, рубка узнавалась с большим трудом, столько в ней появилось приспособлений, защищающих корабль от неумелого капитана, а неопытный экипаж от слишком мощных механизмов. Появились даже вспыхивающие табло, требующие пристегнуться и зажмурить глаза в момент перехода: правило, давно отмененное для профессиональных пилотов.

Вольт сказал Рите, что они летят к месту его вынужденной посадки, и Рита заранее представляла, какую коллекцию кристаллов они повезут на Землю.

Переход сильно напугал Риту. Она побледнела и стала жаловаться, что ее тошнит. Пока Вольт водил. Риту в медотсек, пока диагност прослушивал ее, поил чем-то из мензурки и печатал длинный перечень рекомендаций, прошло около получаса. За это время корабль подошел настолько близко к системе, что обсерватория могла начать исследования. Вольт с Ритой выходили из медицинского отсека, когда по кораблю раздались требовательные звонки, потом где-то включился невидимый динамик:

— Уважаемый экипаж! Корабль подходит к выбранной вами звезде, у которой только что обнаружена планета с кислородной атмосферой. Вы, конечно, извините нас, что ваша экскурсия прервана и корабль возвращается на Землю. Ваш удачный выбор помог всему человечеству. Спасибо!

Вольт бросился в рубку.

Несколько часов, пока звездолет гасил скорость и снова набирал ее для обратного скачка, Вольт отчаянно пытался перехватить управление у автоматики. Сделать ничего не удалось. Побледневшая Рита, которой Вольт успел объяснить положение дел, молча наблюдала за ним. Наконец Вольт бросил микродатчик на стол.

— Не получается! — простонал он.

— Вольтик, ну попробуй еще раз, — ободряла Рита. — Ведь наверняка можно что-то сделать.

— Сделать можно одно — взять железяку побольше и разнести все в щепы. Правда, на Землю вернуться не придется.

— Это надо, Вольтик? — жалобно спросила Рита.

— Нет, — ответил Вольт. — Если бы я был один, я бы это сделал, а с тобой — нет.

— Если бы я была одна, я бы тоже это сделала, — сказала Рита, — но сейчас я не могу.

Она протянула Вольту ленту с рекомендациями диагноста. Вольт прочитал и все понял.

Вольт отложил бюллетень Совета. Это был приговор Ласточке, окончательный и не подлежащий обжалованию. А ведь Вольт был не один. Сотни тысяч людей требовали сохранить Ласточку. Старый идеалист Юхнов, чья мысль нашла-таки воплощение в блокировании приборов, был в отчаянии. Его не утешало даже то, что космический туризм был отменен и часть кораблей передавалась ему для сплошного поиска. Ведь остальные корабли уходили на освоение Ласточки.

Неожиданно человек, о котором думали как о самом опасном враге, оказался самым горячим защитником Ласточки. Владимир Маркус прервал многолетнее затворничество на Плутоне и прилетел на Землю. Но все было бесполезно.

В первый отряд, отправлявшийся на Ласточку, брали людей не старше сорока лет и не имеющих детей. Тут же у пунктов записи выросли длиннейшие очереди. Мегаполисы резко снизили рождаемость. А ведь обе стороны в полемике больше всего апеллировали к детям. Но кто знает, что будет благом для будущих поколений? У них с Ритой через полгода родится Марунька. Уже известно — будет девочка. Что-то даст ей разграбленная Ласточка? Что получит и потеряет Марунька?

Со стен, перекрытий, с открыток и плакатов на прохожих смотрела последняя картина Маркуса. Над серой, засыпанной прахом равниной летит птица. Навсегда улетает от погибшего гнезда.

Люди, спешившие к пункту записи, смущенно отводили взгляд и ускоряли шаги.

Если судить по старым, снимкам, небо у Ласточки было густо-синим, без малейшей примеси какого-нибудь другого цвета. Оно и теперь оставалось таким же, разве что самая малость зелени капнула в синеву. Но заметить это мог бы только очень опытный глаз.

Трава на лугу поднималась сплошной стеной, узкая тропинка словно прорезала ее. Упругие головки тимофеевки, метелки овсяницы и мятлика, солнечные глаза ромашек, купы колокольчиков поднимались, почти на метр, и только огненные фонтаны иван-чая царили над ними, привлекая к себе яркой окраской.

Луг представлялся лесом, тем более, что у подножия сильной травы кудрявилась какая-то травяная мелочь. Но ее видно, только если присесть на корточки, а тогда трава и тебя спрячет с головой, и можно воображать что угодно.

Марунька сидела на корточках, тимофеевка и ромашки склонялись над ней. А прямо впереди торчал нескладный разлапистый кустик звездки, одного из немногих растений Ласточки, сумевших выжить в новых условиях. На одной из боковых веточек плавно покачивался цветок. Заходящие друг за друга лепестки, с тыльной стороны зеленые, изнутри были бледно-розовыми, а на розовом фоне в беспорядке располагались мелкие ярко-красные пятна.

Марунька водила перед цветком пальчиком, а он медленно поворачивался, пытаясь уклониться от прикосновения.

— Оп! — воскликнула Марунька и ловко дотронулась до пушистого пестика. Цветок моментально захлопнулся, плотно сжал лепестки, обратился в зеленый шарик, сидящий на конце ветки.

Марунька подождала, потом наклонилась вперед и, прикрыв рот ладошкой, быстро зашептала:

Зеленый комок дрогнул, и перед девочкой раскрылась чашечка цветка, словно спрыснутая изнутри алыми каплями.