Я (не) твоя: Невеста поневоле

Глава 26

Не утаить от Марфы ничего, потому решила Лушка сразу как есть сказать.

— Парень там был, — теребит подол. — Драли волки его.

— А ты спасла, значится? — испытывает ведьма девку взглядом, прожигает.

— А чего ж прикажешь, мимо бежать, будто не человек я, а зверь какой? Ежели так надобно поступать, не по пути нам. Уйду куды глаза глядят, а такой не стану.

— Может, судьбой ему дано было там в лесу погибнуть, — говорит Марфа, да потому что хочет характер углядеть. Не нужна ей такая, что за чужой спиной прятаться станет да мимо в делах трудных бежать.

— А про судьбы ничего не знаю, — отмахнулась Лушка. — Кому где уготовано, мож потому я там и шла, что написано мне спасти Назара.

Ахнула тихо Анна, понимая, о ком речь зашла. Смотрит на Лушку, понять пытается, как такое быть может, что тут он.

— Мож и так, — лукаво улыбается Марфа. — Ну спасла, а дальше чего?

— Некуда идти ему, — насупила брови, чтоб право остаться выстоять. — Отвела его в избу старую к тебе, как раны залечу — дальше пойдёт, а теперича надобно отлежаться.

— Ишь, хозяйничает, — усмехнулась Марфа, а сама рада за девку. Характер кажет, тяжело одной в лесу, с другим настроем и делать тут нечего. Не сдюжит баба одна, ежели норов суровый иметь не будет. — Чужого мужика гостить пустила.

— Не чужой он, — ответить решила. — Сосед.

— А чего ж тады домой не пойдёт?

— Нет у него больше дома, беглый он.

Прижала Аннушка ладонь к лицу, страх обуял. Выходит, судьба теперь у человека поломана, век гнать да искать будут.

— А как сюды придут за ним? Ты не подумала? — сдвинула брови Марфа. — Ты кого мне привела, — зыркнула на вдовку. — Ученицу я хотела, помощницу, а эта мной командует уж.

— Дай срок, — взмолилась Лушка. — Затянутся ранки, враз уйдёт.

— И сколько ж просишь?

— Неделю, мож, две. Помогать людям надобно.

— А я что ж по-твоему, токмо плохое делаю?

— Хорошая ты, баба Марфа, такой же быть хочу, — призналась Лушка. — Дорог он мне, пойми…

— Полюбовник что ль? — округлила ведьма глаза.

— Да об чём речь? — обиделась Лушка. — Жених сестры моей Ульяны, токмо не дали любви большой вместе быть. Разлучили. Продали сестрицу за зерно, пока сердце её от горя разрывалось.

— Так вот чей младенчик, — глянула на вдовку Марфа, усмехнувшись.

— Какой? — встрепенулась Лушка.

— Неделю тебе даю, — не ответила ведунья, к вопросу вернувшись. — Лечи своего Назара.

— Не мой он, — настаивала Лушка.

— Как скажешь, — согласилась Марфа.

— Беда у него есть, — решила сразу всё сказать. — Душа рвётся на части, любит сестру.

— И чего ж?

— Ты отворот знаешь, надобно человеку помочь. Не судьба им вместе быть, — поступила глаза Лушка.

— Ты что ль решила, кому судьба, а кому нет?

— Отец мой Касьян да мать Фёкла.

— Да знаю я, — отмахнулась ведунья. — Жила себе одна, горя не ведала, а тут одну спаси, второй помоги, третьему раны залечи.

— Добрая ты всё ж, Марфа, — улыбнулась вдовка, а та только рукой махнула.

Вернулась Лушка к Назару со снедью и мазью, что ведьма дала. Тот уж печь растопил. Тепло стало в доме, будто опять ожил.

— Сымай рубаху, мазать стану, — приказала, чуя, как щеки розоветь начинают. Только уверяла себя, что просто ж тело человечье, а не мужское. Стоит к нему спиной, хлеб из тряпицы достает, картошку положила, огурцов соленых. Баночку с мазью открыла, ударил в нос хвойный запах. Слышит позади шорох какой-то.

— Намажу, так жди время, сразу не одевайся.

Повернулась. Стоит пред ней Назар без рубахи спиной повёрнутый, а по телу укусы волчьи, что смотреть боязно. Сглотнула Лушка страх, подойти себя заставила. Коснулась пальцами мужчину впервые, странное ощущение. Только знахаркой будет, потом привыкнется, не такое ждёт.

— Что ведьма ответила на просьбу мою? — спросил Назар.

— Поможет, куды денется, — напускает на себя безразличье Лушка. — Погодь пару дней, будет всё.

Мажет девка снадобье толстым слоем, старается. Прошлась по спине.

— Съест меня любовь эта проклятая, — рычит Назар. — Спать не могу.

— Повертайся, — приказала, принимаясь грудь разглядывать. Нашла рану и коснуться боится, будто права на него не имеет. Сестрицын он. Токмо она тут не как девка на выданье, а как лекарка. Носом шмыгнула и аккуратно слой намазала.

Глядит Назар на нее сверху вниз, а Лушка глаза поднять боится. Оробела чего-то, будто и не она теперича тут стоит, а не знамо кто.

— Готово, — отвечает, отойти собираясь, только легла рука мужская на плечо.

— Чего? — сердце в груди стучит немыслимо, поднимает всё ж глаза.

— Так похожа, — не может взгляда от неё Назар отвесть. — Что ни есть — Улюшка.

Глядит на девку, а сам другую видит.

— Лукерья, — сдвигает брови девка, напускает на себя грозность, и ласкают её глаза Назара, пока внутренности у него на части рвутся.

— Благодарствую за снадобье, — все ж находит в себе силы Назар первым отойти.

— Поешь там, — кивает на стол Лушка, скрывая неловкость за словами. — Покойной ночи, завтра зайду.

Выбегает из избы, чуя, как заливается краснотой. Дурно ей отчего-то, будто вместе с касаньем боль свою ей передал. А она ломит, жжёт, выкручивает. Бежит Лушка в лес, слёзы по щекам растирает, и горько даже ей, что сталось с сестрой и её любимым.

Наутро подняла Марфа Лукерью ни свет, ни заря.

— К колодцу сходи, что у старого дуба, потом к черному, где трава не растёт, и к тому, откуда воду берём. Принесёшь три ведра, дальше тесто делать станем.

Вернулась Лушка, ведра поставила возле порога. Зачерпнула Марфа из каждого по ковшу, в чугунок залила, поставила в печь греться. А сама принялась муку ржаную сеять, чтоб надышалась она, да хлеб вышел хороший. Достала кусочек теста с прошлого хлеба, что нарочно все хозяйки оставляют для закваски, и размешала его в квашне с водой из трёх колодцев. Потом сызнова кусочек оставит для будущего раза. Разошлось тесто, возле печи поставила Марфа кадку, чтоб быстрее разморило. Теперь подождать надобно.

— Спать ложись, рано ещё, — сказала Лушке, что задумчиво в окно глядела.

— Помоги Назару, — обернулась к ней девка. — Такую боль в сердце носит.

— Спроводим вдовку, тады научу, — вздохнула Марфа.

Спустя время добавила водицы в квашню, муки ржаной да тесто месить принялась. Долго, покуда к рукам прилипать не перестало.

— Дитя давай, — обернулась к Анне, что только накормила младенчика. Уснула девчонка. Размотала её Марфа, принялась тестом намазывать.

Смотрит Лушка, как ведьма хлеб из дитя делает. Вот уж ножки скрылись, ручки залепились, кладёт на голову Марфа тесто, покрывает всё, окромя рта и ноздрей, чтоб дышать моглось.

— Лопату давай, — приказывает Лушке. И стоит наготове та, чуя, какое дело важное ей доверили. Уложила на лопату Марфа ребетёнка, обвязала веревками, чтоб с лопаты не свалилась, да в печь отправила. Нарочно растопили да остывать оставили. Нежаркая, как раз для того дела.

— Сгорит, — ахнула Лушка, руками всплеснув. Бросила взгляд на вдовку. Стоит та, дочку первую обняв, и смотрит спокойно.

— Не боись, хорошо сделаем, — усмехается Марфа, лопату не торопясь из печи доставать. — Пропечём, чтоб сильная выросла. Не успела в материнском лоне побыть, на волю требовала. Пущай косточки погреет в печи.

Трижды Марфа доставала младенца и засовывала сызнова. А как тесто схватилось, уложила на стол, принимаясь шептать себе под нос что-то да девчонку доставать из хлеба.

— Снеси Волчику, — кивнула на куски Марфа, уворачивая ребёнка в тряпицу.

— Разве ж ест он такое? — хмыкнула Лушка.

— Он своё дело знает.

Дошли вести до Егоровых, что сынок их через деревню проходил да в избу не зашёл.

— Что ж теперь с ним станется, Ефим? — утирала мать глаза платком. — Всё из-за Ульяны, пропади она пропадом.

— Я ж говорила, любовь у них, — влезла дочка.

— Да на кой нужна така любовь, что ум застит! Был у нас сынок, а теперь как вор какой али душегубец станет скрываться.

— Его воля, — вздохнул Ефим.

Застучали сапоги по ступеням, зебрехала собака. Дёрнули дверь на себя, и ввалились в избу околоточный надзиратель с приставами.

— Ефимов Назар здесь? — без приветствия вопрос задал родным.

— Нет его, — шмыгнула носом мать. — В рекруты как забрали, так шесть лет ждать надобно.

— Сбёг, — развёл руками надзиратель, высмотреть ложь пытаясь. — Избу и другие постройки обыскать, — приказал. — Найдем, куда денется, — говорил сам с собой, Просковью стращая, — что же вы, маменька, сынка такого воспитали?

— В рекрутах он, — качает головой Прасковья, будто не верит.

— Разберемси, — кивает надзиратель, не веря ей.