Я познаю мир. Философия

ТАЙНА ПРОИСХОЖДЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА

Возникновение человека — чудо, не разъясняемое никакими научными теориями. Прежде чем возник человек, должна была возникнуть жизнь на Земле, и это — не меньшее чудо, поскольку десятки факторов должны были совпасть, чтобы создались благоприятные условия: здесь и расстояние от Земли до Солнца (на Венере слишком жарко, а на Марсе слишком холодно); здесь и объем планеты — малые планеты не удерживают атмосферы, а на больших она жидкая, и многое другое.

До сих пор неизвестно, была ли жизнь занесена на Землю из космоса или возникла здесь химическим путем. Но как бы то ни было, возникшая жизнь не обязательно должна была развиваться до человека, она вполне могла существовать в виде грибов или плесени. Во Вселенной нет однонаправленного развития в сторону усложнения, скорее наоборот: Вселенная изменяется от космоса, порядка — к хаосу.

То, что возник человек, было совершеннейшей случайностью, непредсказуемой мутацией. Природа наобум пробовала десятки вариантов: были питекантропы, неандертальцы, синантропы, зинджантропы, родезийские люди и, наверное, множество других неизвестных нам видов.

И вот появились кроманьонцы, у которых был чуть-чуть больше мозг, быстрее скорость реакции. Они начали с того, что перебили своих конкурентов и стали быстро распространяться по Земле. А могли бы и не возникнуть или не выжить, поскольку у них были мощные противники — например, неандертальцы. Есть гипотеза, что «снежные люди» и есть последние выжившие неандертальцы, прекрасно приспособленные к природе.

А человек сегодняшний, homo sapiens (человек разумный), совершенно к природе не приспособлен и, по идее, не должен был бы выжить. Чтобы человек рождался совершенно готовым к жизни — как жеребенок или теленок, через несколько часов после рождения способные самостоятельно передвигаться, питаться и т. д., — для этого человек должен проводить в утробе матери 21 месяц. То есть мы все рождаемся как бы недоношенными. Ребенок человека много лет не может жить самостоятельно, ни одно животное не может позволить себе такой роскоши: до десяти — пятнадцати лет кормить и обучать собственное дитя.

Но эта неприспособленность обернулась необычайным преимуществом для человека.

Любое животное, любое неразумное существо не может чего-то не делать, в нем все или почти все жестко запрограммировано природой. Ласточка не может не летать и не кормить своих птенцов, она делает по двести вылетов в день, и, даже если птенцы вдруг погибнут, она все равно будет носить червяков, пока не распадется инстинктивная связь действий.

Человек вообще может ничего не делать, «Вот сейчас лягу и буду лежать, пока умру», — может сказать он. И ляжет и помрет, и никто ему, если он захочет, не сумеет помешать.

Человеческий ребенок, в отличие от животного, рождается с совершенно открытой программой, в нем почти ничего не заложено наследственно — кроме некоторых инстинктов и неявных предрасположенностей. Ребенок формируется не во чреве матери, а здесь, в мире, когда слышит человеческую речь, чувствует материнскую любовь, видит краски и звуки мира.

Поскольку человек рождается с открытой программой, то из него можно вылепить что угодно, в его наследственности ничего жестко не записано. Вырастет среди волков — будет волком (Маугли), среди обезьян обезьяной, а среди людей, если повезет, может стать человеком. Правда, те, кто вырос с первых дней среди животных, вернувшись к людям, разумными уже не становятся. Человеческий мозг формируется под влиянием человеческого окружения с первых часов жизни.

ЧТО ПОМОГЛО ЧЕЛОВЕКУ СТАТЬ ЧЕЛОВЕКОМ?

Много лет в исторической науке» антропологии, философии господствовала точка зрения, согласно которой труд сделал человека человеком. Человек поднялся над животным состоянием только тогда, когда стал производить орудия труда, и это производство — его главное отличие от животных.

Однако топоры и дубины просуществовали почти миллион лет, не подвергаясь существенным изменениям, за это время не было никакого усовершенствования техники обтесывания камней.

Животные преуспели в этом значительно больше, оказались более искусными строителями и изобретателями. Плотины бобров, ульи и термитники свидетельствуют о том, что технические навыки животных развивались очень успешно.

Благодаря чрезмерно развитому и постоянно активному мозгу, человек обладал большей умственной энергией, чем ему необходимо было для выживания на чисто животном уровне. И он давал выход такой энергии не только при добывании пищи и размножении, но и в производстве очень странных и не нужных для этого вещей: наскальных рисунков, культовых вещей (тотемных столбов, которым поклонялись как духам рода, молитвенных дощечек и т. д.). «Культурная работа» заняла более важное положение, чем утилитарный ручной труд.

Далеко не всегда при раскопках древних стоянок человека археологи находили орудия труда, но почти всегда там были предметы религиозного культа или какие-то образцы примитивного искусства. Человек оказался не столько животным, производящим орудия труда, сколько животным, производящим символы, — символическим животным. Например, первобытная семья, перед тем как идти на охоту, трижды обегала вокруг тотемного столба и пять раз приседала. Считалось, что после этого охота будет удачной. С точки зрения животного люди ведут себя подобно сумасшедшим. Но с точки зрения человека, это было важнейшее символическое действо, которым люди вводили себя в особое состояние, творили себе невидимых, символических покровителей — т. е. совершали чисто человеческие действия, развивали свою специфическую человеческую природу.

У некоторых народов сохранился древнейший обряд похорон, когда на них приглашаются плакальщицы. Эти люди ведут себя артистически (они и есть артисты) — рвут на себе волосы, бьются головой о гроб, жалобно кричат, хотя на самом деле никаких чувств к покойнику не испытывают, их наняли разыграть действо. Но «спектакль» имеет огромный символический смысл — родственники после него уже никогда не забудут своих умерших. Этот ритуал способствовал образованию и закреплению памяти, потому что забывать естественно, а помнить — нет. А человек, как мы говорили вначале, существо искусственное: он не рождается природой, он сам себя рождает, творит.

Особенно быстро развитие человека пошло с возникновением языка — теперь уже производство «культурных» предметов намного обогнало создание орудий труда и в свою очередь способствовало быстрому развитию техники.

Расширяющая границы жизни культурная «работа» заняла более важное положение, чем утилитарный ручной труд. До этого ничего уникального в технической деятельности человека не было, не было ничего специфически человеческого в его орудиях труда. Главным орудием, потрясающим и великолепным, оставалось его тело.

Удивительно пластичное, приспособленное к любому виду деятельности, управляемое разумом, оно могло создавать гораздо более важные и сложные вещи, чем примитивные топоры и деревянные колья.

Даже рука человека, полагал философ Л. Мэмфорд, была не просто мозолистым орудием: она ласкала тело возлюбленного, прижимала ребенка к груди, делала жесты и выражала в танце некоторые иным образом еще не передаваемые чувства, представления о жизни или смерти, о запомнившемся прошлом или желаемом будущем.

Любая культурная деятельность человека, любое производство орудий труда было направлено не столько на подчинение окружающей среды, на увеличение добычи пищи, сколько на укрощение самого себя.

Когда человеку не угрожало враждебное окружение, его громадная внутренняя энергия, часто неразумная и неуправляемая, служила скорее препятствием, чем помощью в выживании. Контроль над своей психикой с помощью создания символической культуры был более существенным для жизни, чем контроль над внешней средой.

Пока человек не сделал нечто из себя самого, он мало что мог сделать и в окружающем его мире. Борьба за существование не завладела полностью энергией и жизнеспособностью первобытного человека и не отвлекла его от более насущной потребности: внести порядок и значение в каждую часть жизни. В этой более значительной борьбе ритуал, танец, песня, рисунок, резьба и более всего дискурсивный язык — человеческие язык и речь, систематизирующие мир, играли решающую роль.

А БЫЛ ЛИ ТОТ МАЛЬЧИК?

Лев Шестов (1866—1938) — замечательный русский мыслитель, задолго до Хайдеггера опубликовал ряд работ по проблемам человеческого существования, предвосхитив многие идеи западной философии XX века.

Родился в семье крупного киевского коммерсанта. В 12 лет был похищен анархистами, отец отказался платить выкуп, и только через полгода мальчик был возвращен домой. Поневоле задумаешься о хрупкости бытия и станешь философом. Однако сначала Шестов учился в Московском университете на математическом, потом на юридическом факультете, был исключен за участие в студенческих беспорядках. И лишь с 1897 года стал заниматься философией.

Основные работы: «Апофеоз беспочвенности», «Власть ключей», «Афины и Иерусалим», «На весах Иова».

Что такое человек и откуда он пришел в этот мир? Философ Лев Шестов сравнивал две гипотезы происхождения человека: библейскую и дарвиновскую. Библейская легенда, полагает он, более правдоподобна — об этом свидетельствует неутолимая тоска и вечная духовная жажда человека, его вечное неумение найти на земле то, что ему нужно. Если бы человек произошел от обезьяны, он был бы по-обезьяньи изобретателен в добывании пищи и так же умел бы довольствоваться такой жизнью. Вспомните хотя бы шимпанзе в зоопарках.

Но и Дарвин, и Библия правы. Одной своей частью человек произошел от согрешившего Адама, чувствует в своей крови грех предков, мучается им, а другой — от несогрешившей обезьяны, чья совесть спокойна, она не терзается и не мечтает об избыточном.

Согласно Франку, современное «научное» «просвещенное» сознание с его принципа доказательства не хочет принимать на веру ничего и для всего ищет объяснения. Однако спокойно примиряется с тем, что наше Я (наша личность, наша внутренняя жизнь со всеми ее потребностями, упованиями и мечтаниями) совершенно случайно, неведомо откуда затесалось в мир бытия и остается в нем совершенно инородным, одиноким, бесприютным существо, обреченным на крушение и гибель.

С точки зрения теории эволюции человек с его душой, разумом постепенно развился из какой-нибудь амебы и протоплазмы. Это все равно как если бы мы сказали, что круг постепенно развился из треугольника или точки, а машина — из гайки. Теория эволюции — это наивная мифология. Человек не может развиться из того, что в принципе ему чуждо, он возникает совсем из другого источника. Можно даже сказать, что он не возникает, а в определенном смысле всегда есть. И если человек чувствует себя одиноким перед лицом холодного и равнодушного к нему космоса, если он в нем беззащитный скиталец, то это лишь значит, что он имеет родину совсем в иной сфере реальности.

Об этом, например, свидетельствует само рождение и первые младенческие годы существования человека. Удивительные строчки посвятил В. Розанов только что появившемуся на свет младенцу. Маленький человек явственно обнаруживает бездонную тайну своего происхождения. Младенец — это не только сияние жизни, не только свежесть и чистота, которую мы утрачиваем с годами, но это еще явление той единственно бесспорной безгрешности, какую на земле знает и испытывает человек. Мало сказать, что младенец невинен, ни в чем не виновен и камень. Младенец обладает положительной невинностью — в нем есть не только отсутствие греха, но и присутствие святости. Дом, не имеющий детей, мрачен и темен, он освещается и освящается детьми. Понимающий человеческую природу, не может смотреть на младенца без слез, без «переполненного сердца» (Гете).

Откуда же это странное волнение в нас? Глядя на дитя, считает Розанов, мы и в себе пробуждаем видение «миров иных», только что оставленных этим человечком, чувствуем свежесть, яркость и святость этих миров.

Розанов Василий Васильевич (1856—1919) — философ, писатель, богослов, литературный критик, человек огромной эрудиции .и удивительного чувства юмора»Уже с 4-го класса гимназии обнаружил склонность к философствованию — под влиянием прочитанных книг построил систему доказательств в пользу счастья как верховной идеи человека. Однако позднее, окончив университет, резко разошелся с традициями академического философствования и создал свой, уникальный жанр размышлений о мире и человеке — сплав афоризма, интимного письма, публицистической статьи.

Основные произведения: «В мире неясного и нерешенного», «Опавшие листья», «В темных религиозных лучах», «Апокалипсис нашего времени».

Умер от голода в Сергиевом Посаде. Его могила, рядом с могилой К. Леонтьева в Гефсиманском скиту Троице-Сергиевой лавры, была уничтожена, надгробие восстановлено лишь недавно. Сейчас его сочинения издаются и переиздаются очень активно.

Младенец — это «выявленная мысль Божия». Около младенца всякая взрослая добродетель является ограниченной, почти ничтожной, и человек, чем дальше отходит от момента рождения, тем больше «темнеет».

В раннем детстве почти все обладают по крайней мере задатками гениальных способностей: поражает память, непосредственная яркость и свежесть восприятия, удивительное чутье маленького человека по отношению к окружающим. Это все как бы врождено ребенку. Его изначальная одаренность действительно представляется даром свыше, а потом ее уже невозможно специально удержать никаким воспитанием и обучением. В сиянии младенца, пишет Розанов, есть глубинная святость, словно влага, еще не сбежавшая с его ресниц. А потом мы, став взрослыми, вспоминаем свое гениальное детство, свою память, свои способности к языкам и думаем: а был ли действительно тот мальчик (или девочка)? Ведь взрослому человеку так трудно выучить хотя бы один иностранный язык, так трудно «расшевелить» свое воображение, так быстро все забывается. Трудно поверить, что когда-то в детстве мы все были гениями, по крайней мере в наших задатках.

НИЦШЕ О СУПЕРШИМПАНЗЕ

В массе своей, считал Ф. Ницше, человек вообще еще не возник, в массе своей он еще остается супершимпанзе. Именно «супер», потому что в сравнении с обезьяной он более умный, более хитрый, более ловкий, но все равно он — обезьяна. Естественный отбор действительно способствует выживанию, но отнюдь не самых лучших и самых значительных особей. В результате естественного отбора никакого прогресса не происходит. Все яркое, красивое, талантливое вызывает зависть или даже ненависть и погибает — это особенно характерно для общества, но и в природе творится то же самое. Яркие люди, сильные и смелые, всегда идут вперед, не боятся рисковать жизнью и потому чаще всего рано сходят со сцены истории.

Единственными представителями истинной человечности являются, согласно Ницше, лишь философы, художники и святые. Только им удалось вырваться из животного мира и жить целиком человеческими интересами. Расстояние между обычным человеком (супершимпанзе) и обезьяной гораздо меньше, чем между ним же и истинным человеком.

Ницше говорит о философах или художниках, конечно, не в профессиональном плане. Мол, получил философское образование и уже стал человеком.

Философ у Ницше — это тот, кто живет философски, обдумывает свою жизнь, предвидит последствия всех своих поступков, сам выбирает свой жизненный путь, не оглядываясь на стандарты и стереотипы. Так же и художник — это не только артист или писатель, это человек, который все, что бы он ни делал, делает мастерски, все у него получается добротно и красиво. Святой же — это, по определению, человек, ибо он совершенно избавился от страстей, от жадности, эгоизма, полон любви и сострадания.

К сожалению, большинство людей это слишком люди, слишком заземленные, слишком погруженные в свои мелочные дела и заботы, в то время как они должны стремиться к сверхчеловеческому, к тем сверхчеловеческим (в смысле — не животным) качествам, которыми обладают философы или святые. Люди чаще всего похожи на незаконченные эскизы прекрасных картин, где все взывает: придите, помогите, завершите, соедините! Они как бы еще не произошли и существуют, как истинные люди, только потенциально.

Но каким образом жизнь отдельного человека может иметь высшую ценность и глубочайшее значение? При каких условиях она не растрачивается даром? Надо, считает Ницше, чтобы человек смотрел на себя как на неудавшееся произведение природы, но вместе с тем как на свидетельство величайших намерений этой художницы. Каждый должен сказать себе: на этот раз ей не удалось, но я буду стараться, чтобы когда-нибудь у нее это получилось. Я буду работать над воспитанием в себе философа, художника и святого.

МЫСЛЯЩИЙ ТРОСТНИК

Когда мы говорим о человеке — кого мы имеем в виду? Александра Македонского или Ньютона, русского или француза, крестьянина или ремесленника, мужчину или женщину, взрослого или ребенка?

Можно сказать» что человек — это все жившие когда-то и живущие сейчас люди. Но часто люди убивают других людей» то есть отказывают им в нраве быть людьми» один человек относится к другому или к другим как к существам низшего рода» считая их винтиками для осуществления своих замыслов» пушечным мясом для ведения войны и т. д.

Да и во многих так часто прорывается жуткое животное начало» такая беспощадная злоба и ненависть» что про них можно подумать: люди ли это? Часто сами условия существования заставляют человека подавлять в себе человеческие качества, прятать их, постоянно изменять своей природе. «Во всех стихиях человек — палач, предатель или узник» — писал Пушкин.

Человек — это существо, которое не всегда соответствует своему понятию.

Может быть, спрашивая или рассуждая о человеке, мы имеем в виду самих себя? Но что в нас такого, что дает нам право говорить о себе как о человеке? Что делает нас человеком? Нужно признаться, что у нас нет разумных оснований считать себя человеком. Говорят: я состоялся как физик или как изобретатель, но никто не говорит: я состоялся как человек. Древние говорили: состояться как человек — значит построить дом, написать книгу, вырастить дерево. Но масса людей этого не сделала. Можно ли отказать им в том, что они люди?

Когда вы знакомитесь с другим человеком, что вас интересует прежде всего? Его человеческие качества или та роль, то место, которое он занимает в обществе, т. е. социальные характеристики? Боюсь, что больше последнее. Человек как бы «исчезает» в современной цивилизации. И это исчезновение ставит проблему человека с новой силой. Ни в одну эпоху взгляды на происхождение и сущность Человека не были столь ненадежными, неопределенными и многообразными, как в нашу. За последние десять тысяч лет истории наша эпоха — первая, когда человек стал совершенен но проблематичен. Он больше не знает, что он такое, но в то же время знает, что он этого не знает.

«Что за химера человек? — восклицал Паскаль в своих знаменитых «Мыслях». — Какая невидаль, какое чудовище, какой хаос, какое поле противоречий, какое чудо! Кто распутает этот клубок? ...Узнай же, гордый человек, что ты — парадокс для самого себя. Смирись, бессильный разум! Умолкни, бессмысленная природа, узнай, что человек бесконечно выше человека...»

Человек — превосходнейшее из созданий. И тем не менее люди себя оценивают то слишком высоко, то слишком низко. Еще древнегреческий мыслитель Эпиктет призывал: «Выше голову, свободные люди!» А другие говорят: «Опусти свои глаза к земле, ты, жалкий червь, и смотри на животных, своих сотоварищей».

Кто же все-таки человек и с кем его можно сравнивать — с Богом или животными?

Человек окружен со всех сторон пугающей бесконечностью: с одной стороны Вселенная, в которой Земля — крохотная точка, а человек — вообще исчезающе малая величина. С другой стороны, бесконечность внутри мельчайшего атома, бесконечность природы вглубь. И человек стоит между двумя безднами — бесконечностью и ничтожностью — и трепещет при виде этих чудес.

Блез Паскаль (1623—1662) — французский религиозный философ, писатель, математик, физик. После весьма плодотворной деятельности, в области точных наук (любой школьник знает о вкладе Паскаля в физику и математику) он разочаровался в них и обратился к проблеме человека. Первым предложил нетрадиционные, нерационалистические формы познания человека, первым отличил «мысль сердца» от «мысли рассудка». Его учение о человеке оказало большое влияние на мыслителей XIX века, в частности на Достоевского.

Но человек намного значительнее этих двух бесконечностей, ибо хоть он и песчинка в космосе, хрупкий тростник, но тростник мыслящий. Не нужно тяжести всей Вселенной, пишет Паскаль, чтобы его раздавить; облачка пара, капельки воды достаточно, чтобы его убить. Но пусть Вселенная и раздавит его, человек все равно будет выше своего убийцы, ибо он знает, что он умирает, и знает превосходство Вселенной над ним. Вселенная ничего этого не знает.

Итак, заключает Паскаль, все наше достоинство в мысли. Вот в чем наше величие, а не в пространстве и во времени, которых мы не можем заполнить. Постараемся же мыслить, как должно.

ДВЕ ЭПОХИ В ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

М. Бубер в своей книге «Проблема человека различает в истории человеческого духа эпохи обустроенности и бездомности. В эпоху обустроенности человек живет во Вселенной, как дома, в эпоху бездомности — как в диком поле, где и колышка для палатки не найти. Так, в античности человек мыслится находящимся в мире, мир же в человеке не находится. Человек — просто часть мира, вещь наряду с другими вещами, вид наряду с другими видами. Человек — обладатель собственного угла в мироздании — не в самых верхних его этажах, но и не в нижних, скорее где-то в средних, вполне сносных по условиям проживания.

Мартин Бубер (1878—1965) — известный еврейский философ, в творчестве его соединились опыт религиозной жизни и современное философское мышление. Основная тема его произведений — человек в своих взаимоотношениях с Богом и миром. Бубер — прекрасный писатель, и его серьезные философские работы читаются, как художественные произведения. Большой друг Льва Шестова. Главные труды: «Я и Ты», «Два образа веры», «Проблема человека».

С крушением античности молодая христианская религия подчеркнула распадение бывшей цельности мира. Теперь он — арена борьбы двух противоположных сил, двух царств — Света и Тьмы, Бога и Дьявола. Человек больше не может быть вещью среди вещей, не может иметь твердого места во Вселенной. Составленный из души и тела, он принадлежит обоим царствам, будучи одновременно полем битвы и трофеем в ней.

Первым философом, почувствовавшим бездомность и свое одиночество посреди высших и низших сил, был Августин (354—430 гг. н. э.). С его точки зрения, человек — это великая тайна. Он сам не знает, кто он, чего в нем больше — божественного или дьявольского. Августин упрекал людей, которые восхищаются высокими горами, морскими волнами и свечением звезд, но не удивляются самим себе. Удивляться надо не тому, что человек вещь среди других вещей, а тому, что он ни на одну вещь не похож, что он вообще не находится в ряду вещей.

Когда же христианская религия окрепла и широко распространилась, она построила новый дом, новый христианский космос, с райским садом и девятью кругами ада. Этот мир был совершенно реальным для средневекового человека.

Человек в таком мире перестает быть проблемой, он занимает положенное ему место он обустроен, ему спокойно и тепло. Он больше не мучается вопросом, которым терзался Августин: кто я такой и откуда пришел?

Стены этого дома рухнули под ударами Коперника. Беспредельность надвинулась вдруг со всех сторон, и человек оказался в мире, устрашающая реальность которого не позволяла видеть в нем прежний дом. В этом мире человек вновь стал беззащитным, хотя на первых порах разделял восторг Джордано Бруно перед его величием, а потом восторг Кеплера перед его математической гармонией. Но уже Паскаль увидел не только величие звездного неба, но и его жуткую загадочность, испытал испуг перед вечным молчанием бесконечного пространства.

Распад прежнего образа Вселенной и кризис ее надежности повлек за собой и новые вопросы со стороны беззащитного, бездомного и потому проблематичного для самого себя человека,

Наука и философия последующих веков стала создавать новый образ Вселенной, но не новый дом. Стоит только всерьез принять идею бесконечности, считает Бубер, и нового дома уже не выстроить. Даже концепция замкнутого мирового пространства Эйнштейна никоим образом не поможет: это совсем иная замкнутость, иная конечность, которая уже не рождает ощущение вселенского дома.

Такая концепция мира ставит крест на самых заветных стремлениях души, она противоречит всем ее надеждам и представлениям — этот новый космос можно помыслить, но нельзя себе представить. А человек, который его помыслил, уже не жилец в нем. Постепенно человечество вообще стало отрекаться от идеи построения дома, оно все больше становится бездомным, заброшенным в этот мир, покинутым. И вновь и вновь у него возникают вопросы о собственной природе, о своей истинной родине и путях ее поиска.

Человек, оставшийся один на один с миром, который сделался для него чужим, ищет то, что не включено в этот мир, ищет Бога, с которым он может общаться, в котором деется встретить опору и поддержку. Но каждую следующую эпоху, пишет Бубер, одиночество все холоднее и суровее, а спастись от него все труднее. Человеку придется найти силы и смысл своего существования в себе самом.

ПРОБЛЕМА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО НАЗНАЧЕНИЯ

У человека есть две жизни: одна, в которой мы подобны заведенным автоматам, приспосабливаясь к окружающему миру и обществу; и вторая, в которую мы впадаем в те редкие минуты или дни своего бытия, когда творим, когда любим, когда делаем добро. С точки зрения философии это и есть истинная жизнь — здесь мы радуемся, волнуемся, глубоко переживаем, здесь мы полностью бодрствуем. Однако все эти вещи: добро, любовь, красота, ум, совесть, честь — являются сверхъестественными, потому что не имеют никаких естественных причин. Нельзя спросить человека, почему он сделал добро (ибо если есть причина — «ядов человека, потому что он богатый и меня отблагодарит», то нет доброго поступка), нельзя спросить о том, почему, по какой причине он любит другого человека (ибо если есть причина, то нет любви — «я люблю ее, потому что она красивая», но ведь есть тысячи более красивых).

Добро, как и любовь, не нуждается в объяснении, а зло нуждается в объяснений: любой наш нехороший поступок надо объяснять и оправдывать. Мы всегда ищем причины только для бесчестия, для измены, для зла. Но если злые поступки мы часто совершаем автоматически, так же как автоматически в голову приходит только глупость (а чтобы пришла умная мысль, надо сильно постараться), то добро, честь, любовь, ум сами по себе не случаются, не совершаются в автоматическом режиме.

Как писал Мераб Мамардашвили, все эти вещи живут в той мере, в какой возобновляются человеческим усилием, живут только на волне этого усилия. Вообще ничто человеческое не может пребывать само по себе, а должно постоянно возобновляться Даже закон — его нельзя установить, а потом забыть и думать о нем: ведь его существование целиком покоится на существовании достаточно большого количества людей, которые его понимают, нуждаются в Нем, как неотъемлемом элементе своего существования, и готовы идти на смерть для того, чтобы закон был.

Мераб Константинович Мамардашвили (1930 — 1990) — российский Сократ. Очень не любил писать, при жизни вышло только три книги. Постоянно выступал с циклами лекций по философии в МГУ, во ВГИКе, Институте психологии. На них в 60—80-х годах сходилась вся интеллектуальная Москва. Лекции, которые он читал спокойно и деловито, попыхивая трубкой, записывались на пленку, сохранялись, размножались, ходили по рукам.

Мамардашвили читал лекции во многих университетах мира, причем всегда на языке принимавшей его страны, был знаком со многими мыслителями Запада. Он никогда не боялся говорить о том, что думает, и был образцом честности и искренности в мышлении. Умер в пути, в московском аэропорту.

В настоящее время готовится довольно объемное собрание его сочинений, разные издательства с удовольствием выпускают отдельные его работы: «Картезианские размышления», «Лекции о Прусте», «Как я понимаю философию».

Никакой свободы не будет, если нет людей, которым свобода нужна и которые готовы за нее драться.

Сам человек не существует как какая-то данность, как предмет, как стол или стул; человека вообще нет как чего-то неизменного, постоянного, наличного; человек — это стремление быть человеком. Нет стремления — нет человека.

В то же время в человеке; даже пребывающем в другом, напряженном режиме бытия — в любви, творчестве, — не прекращаются натуральные процессы, сам он продолжает жить в этом мире, заниматься обыденными и повседневными вещами. И в этом смысле человек распят, по выражению Мамардашвили, между двумя мирами. Эта распятость предполагает напряжение: если есть человек, есть и некоторое напряженное держание в себе сразу двух миров, напряженное усилие держать, будучи природным существом, что-то неприродное, искусственное, покоящееся на весьма хрупких основаниях.

Хрупких потому, что искусственные, основания человека никогда целиком не реализуются в естественном мире — в нем нет в чистом виде ни совести, ни добра, ни красоты. И тем не менее вся жизнь человека сопряжена с ними. Но быть абсолютно добрым — бесконечная задача, так же как быть абсолютно мудрым. А человек конечен. Ему жизни не хватит на достижение этих совершенств, и тем не менее он к ним стремится. Стремиться к тому, на что не хватит жизни, это и есть человеческое предназначение. Это стремление и есть то, что можно назвать бессмертной душой.

Назначение человека еще и в том, чтобы оставить свой след, чтобы его деда и мысли вошли необходимой частью в состав этого мира. А это возможно только в том случае, если я живу свою жизнь. Потому что в мире уже все сказано, все сделано, все написано, в этом мире нет для меня места, остается только повторять то, что уже было, как и делает большинство людей. Жить своей жизнью — значит найти то незаполненное место, которое оставлено для меня.

Я должен все понять сам, как будто до меня этого никто не понимал. От того, как я пойму, что увижу или узнаю, зависят мои дальнейшие отношения с миром. Понять — значит найти свое место в мире, ибо мое понимание становится составной частью мира. Нет знаний вообще, они всегда должны быть кем-то поняты; прогресс знаний в том, чти другой понял иначе. Когда я пытаюсь понять, найти свою уникальную позицию, свое место, то я начинаю жить своей жизнью и в то же время жизнью мира. Можно сказать, что в этом случае мир сам себя понимает. В этом смысле мое понимание — необходимая составная часть мира.

ЧТО ТАКОЕ Я?

Люди живут в более или менее одинаковых условиях — в условиях одной культуры, одних нравов и обычаев, одного языка.

Но люди все равно разные» непохожие друг на друга. Даже в одной семье двое детей вырастают разными, хотя воспитываются в совершенно одинаковых условиях. Что делает людей неповторимыми и уникальными?

Первое: особенности психического склада — темперамент, скорость психических реакций, сообразительность; все это дается человеку по наследству.

Второе: опыт детства и воспоминания о детстве — у каждого ребенка свой опыт детства, свои переживания, каждому по-своему открывался мир, каждый по-своему переживал свои детские страхи, неудачи или радости.

Опыт детства накладывает отпечаток на всю дальнейшую жизнь человека. Возможно, все наши таланты и способности заложены в родительской любви. Ребенок, который с детства чувствует эту любовь, живет в атмосфере любви, всю свою жизнь, словно броней, защищен от невзгод и напастей. У него, как правило, все получается в жизни. Наоборот, тот, кто вырос без любви, в холодной и суровой атмосфере равнодушия, — всю оставшуюся жизнь чувствует себя одиноким, даже если окружен семьей, жизнь у него складывается трудно и тяжело.

Воспоминания детства сопровождают человека до самой смерти и с годами часто не только не тускнеют, но становятся ярче. Очень старые люди с трудом вспоминают, что с ними было двадцать или тридцать лет назад, но хорошо, до мельчайших подробностей помнят свое детство.

Третье: особенности индивидуальной биографии — каждый живет свою жизнь, и все, что в ней случается, и то, как он к этому относится, — совершенно уникально.

Четвертое: противоречивость жизненных ролей. У каждого человека в жизни одновременно несколько ролей, которые он «играет». Например, школьник, когда он разговаривает с учителями, и особенно с директором школы, — это один человек, внимательный, почтительный, глаза его так и светятся знанием и усердием. Но стоит ему выйти во двор, где его ждут друзья, он становится совершенно другим, он прыгает, кричит, пинает ногами жестяную банку, и даже выражение лица у него меняется. Третьим человеком он становится, приходя домой и разговаривая с родителями. Это не значит, что он каждый раз притворяется: каждый раз это он сам, но у каждого человека много лиц, вернее, много сторон его личности, много ролей. Часто эти роли даже противоречат друг другу и тем не менее образуют единый комплекс личности, у каждого совершенно своеобразный.

Все эти четыре момента делают каждого человека как личность неповторимым и уникальным. И эта уникальность выражается о понятии Я. Я у человека появляется с трех-четырех лет, когда oн начинает понимать: есть я, а есть другие люди. До этого почти все дети говорят о себе в третьем лице. К десяти—двенадцати годам складывается образ Я, у каждого человека ость образ самого себя, сумма представлений о самом себе, и этот образ человек проносит через всю жизнь, исправляя его и дополняя. Как правило, это довольно симпатичный образ: каждый нормальный человек считает себя более или менее интересным, умным, способным, честным, добрым и т. д.

Самая страшная трагедия человеческой жизни — распадение образа, когда сам человек убеждается, соглашается, что он не добрый, не умный, что он, например, дурак или подлец. Как правило, жизнь после этого кажется конченой, и, действительно, человек в этом случае может даже убить себя.

Существуют механизмы защиты Я, которые действуют бессознательно, предохраняя личность от разрушения:

Механизм вытеснения — человек испытывает большое горе или столкнулся с чем-то необычайно страшным, его психика может не выдержать и разрушиться. Но срабатывает механизм, и человек либо теряет сознание, либо вдруг забывает о постигшем его несчастье.

Механизм инверсии, переворачивающий импульс на прямо противоположный. Так, у мальчиков в 12—13 лет просыпается половое чувство, но ребёнок не может это осознать. И чтобы избежать моральной травмы, психика переворачивает все отношения: мальчики начинают считать девочек своими первыми врагами и воюют с ними — дерутся, толкают, выбивают портфель из рук. На самом деле им девочки очень нравятся, но психика идет своим путем, сохраняя равновесие.

Механизм переориентации — психика бессознательно переключает эмоции с одного объекта на другой, более доступный. У школьника большие неприятности в классе и, придя домой расстроенным, он вымещает, свое раздражение на младшем брате или на любимой собаке. Говорят, в Японии на каждом заводе есть комната, где стоят чучела мастера и начальника цеха, на которых можно выместить свое раздражение...

Психика пользуется еще рядом подобных же механизмов для защиты своей целостности и баланса между двумя Я — внешним в внутренним.

Внешнее Я знакомится с людьми, учится в школе, набирается знаний, делает какие-то дела и совершает поступки. Внешнее Я — это совокупность знаний, правил действия, поведения, приемов мышления.

Внутреннее Я — это интимное, скрытое ядро личности: все наши мечты и надежды, воспоминания о первой любви, все наши страсти и желания, которые мы прячем глубоко в душе. Это то, о чем нельзя рассказать другому, передать в виде слов или знаков; человек часто и сам не знает, что в нем заложено. Когда-то философ Рене Декарт говорил: тот, кто сможет все рассказать о себе, тот опишет всю Вселенную. Но для простого смертного это задача невозможная. Для этого нужен талант. Любой роман, любая картина или симфония — это рассказ художника о себе. Внутреннее Я и делает нас личностью, без него мы только мыслящие машины.

СУЩНОСТЬ И ЛИЧНОСТЬ В ЧЕЛОВЕКЕ

Георгий Иванович Гурджиев (1877—1949) — философ, мистик. Он рано оставил семью и много путешествовал, был в Средней Азии, Иране, Египте, Сирии, Афганистане, Турции, долгие годы учась в самых разных духовных школах, братствах, монастырях, постигая там тайные учения восточной мудрости. Хорошо знал западную философию. В 1918 году в Тифлисе (нынешнем Тбилиси) открыл институт гармонического развития человека. Затем, уехав на Запад, купил имение во Франции, в Фонтенбло, где работал со своими учениками до самой смерти. Оставил несколько труднодоступных для понимания книг («Взгляд из реального мира», «Все и каждое» и др.) и нескольких верных учеников, которые писали комментарии к его сочинениям.

Самым известным и тонким его комментатором считается русский философ, мистик и психолог Петр Демьянович Успенский.

Согласно Г. Гурджиеву, каждый человек имеет сущность и личность. Сущность — это характер человека, совокупность его самых простых реакций на других людей, то, что складывается с самого детства, и потом почти не меняется. Личность — это то, что мы получаем извне: знания, умения, правила жизни. Личность — это то в нас, что не наше.

У людей очень мало своего собственного. Все, что у них есть, большей частью взято от других: идеи, убеждения, взгляды.

У большинства людей сущность развивается до 12—15 лет, пока формируется характер, и потом останавливается в своем развитии. А личность может развиваться сколь угодно сильно. Человек заканчивает школу, университет, пишет книги, становится известным ученым, а в сущности своей он остановился в развитии уже давно, в сущности он остался наивным ребенком и ведет себя, как ребенок, в самых главных ситуациях своей жизни. Он ведет себя беспомощно и глупо, когда нужно принять важное решение относительно своей судьбы или судьбы близких, он верит политическим демагогам и проходимцам.

Личность имеет свои интересы и вкусы, ей нравится то, что не нравится сущности. Сущность знаёт, что она хочет, но не может выразить, человек часто и не подозревает о своем внутреннем Я; ему кажется, будто то, что он представляет из себя в обществе, его знания, его связи, — это и есть главное и единственное в нем. Он не подозревает, что все это взято напрокат.

Неразвитая сущность ведет к странным парадоксам, особенно характерным для XX века: можно быть великим ученым, крупными государственным деятелем, знаменитым артистом, но при этом негодяем и подлецом.

Но еще страшнее, если сущность умирает. Как личность человек еще живет, выступает с речами, издает книги, даже руководит страной, а в сущности своей он давно умер, у него даже глаза, как у мертвеца. И таких людей очень много. Если бы вы знали, писал Гурджиев, какое число мертвецов управляет нашими жизнями, вы бы сошли с ума от страха.

ПОПЫТКИ КЛАССИФИКАЦИИ ЧЕЛОВЕКА

Ученые и философы издавна замечали, что каждый человек относится по преимуществу к какому-нибудь определенному типу личности и всех людей можно условно разделить на различные типы.

Первую серьезную попытку классификации личностей предложил греческий врач Клавдий Гален во II в. н. э. Исследуя людей, он показал, что все они делятся по своему темпераменту на четыре типа: холерики, сангвиники, флегматики и меланхолики. Любого человека можно отнести к тому или другому типу.

Холерик — человек легко возбудимый, нервный, остро переживающий все, что с ним случается.

Меланхолик — всегда печален, угрюм, считает, что мир к нему несправедлив (типичный меланхолик — ослик Иа-Иа).

Флегматик — человек равнодушный ко всему, что случается вокруг. Он Погружен в себя, апатичен, как древний стоик, и ни во что хорошее не верит.

Сангвиник наиболее уравновешенный психический тип. В нем все соразмерно — и печаль, и радость, и апатия, и меланхолия. В чистом виде почти не бывает ни флегматиков, ни меланхоликов, но по преимуществу любой человек тяготеет к какому-нибудь одному типу.

Русский физиолог Иван Павлов делил всех людей на два типа: научный и художественный. Представитель первого — человек замкнутый, необщительный, погруженный в себя, ему Трудно знакомиться с новыми людьми. Художественный тип — полная противоположность научному: живой, общительный, яркий, эмоциональный, он друг всем, и все его друзья. Первый тип действительно чаще встречается в среде ученых, а второй — художников, артистов, хотя в любом человеке, чем бы он ни занимался, можно найти черты одного или другого типа. Но в целом это довольно упрощенное деление.

Более серьезное и детальное обоснование деления людей на разные психологические типы дал знаменитый швейцарский психиатр Карл Юнг. Одна из его книг так и называется «Психологические типы». Все люди, по мнению Юнга, делятся на две группы: экстравертов и интровертов.

Экстраверт характеризуется отзывчивостью и интересом ко всем внешним событиям: кричит кто-нибудь во дворе или идет где-нибудь в мире война. Он способен выносить любую суматоху и шум и находит в них удовольствие. Он все время хочет быть в центре внимания и даже согласен изображать из себя шута, над которым смеется весь класс, лишь бы не остаться в тени. Он заводит много друзей и знакомых, без особого разбора. Всегда любит быть рядом с каким-нибудь известным человеком, чтобы демонстрировать себя. У экстраверта нет секретов, он не может их хранить долго, поскольку всем делится с другими. Он живет в других и для других и боится любых размышлений о себе.

Ребенок-экстраверт очень рано приспосабливается к окружающей среде, он не боится никаких вещей и предметов, любит играть с ними и через это быстро обучается. Для него характерны бесстрашие, склонность к риску, его привлекает все неведомое и неизвестное. В то же время он не очень склонен к задумчивости, не любит одиночества.

Интроверт с самого детства задумчив, застенчив, боится всего неизвестного, внешние влияния обычно воспринимает с сильным сопротивлением. Ребенок-интроверт желает все делать по-своему и не подчиняется правилам, которые не может понять. Его реальный мир — внутренний. Он держится в отдалении от внешних событий, ему не по себе среди большого количества людей, в больших компаниях он чувствует себя одиноким и потерянным.

Такой человек обычно выглядит неловким, неуклюжим, зачастую нарочито сдержанным. Поскольку он мрачно-недоступен, на него часто обижаются. В его картине мира мало розовых красок, он сверхкритичен по отношению ко всему и в любом супе обнаружит волос.

Собственный мир интроверта — безопасная гавань, заботливо опекаемый и отгороженный сад, закрытый для публики и спрятанный от посторонних глаз. Главное удовольствие интроверт находит в уединенном и спокойном размышлении. Поэтому он часто добивается больших успехов в науке.

ОСНОВНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ЧЕЛОВЕКА

КАТЕГОРИИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО БЫТИЯ

ЧТО ТАКОЕ СОЗНАНИЕ?

Сознание — поразительный феномен Вселенной. В сознании величайшая сила человека и величайшая печаль: печаль в том, что мы в отличие от животных знаем о своей будущей смерти. Благодаря сознанию («иметь сознание» — значит «быть со знанием») мы знаем, как многообразен и бесконечен мир, и понимаем, как мы слабы и как мало можем знать. Как говорили древние: «во многом знании многие печали».

Сознание часто мешает нам: представьте себе, что вы быстро бежите вниз по лестнице, бежите, автоматически переставляя ноги, но стоит сознанию вмешаться, стоит вам подумать: «как это я бегу и безошибочно, не глядя, попадаю на нужную ступеньку?» — и вы тут же споткнетесь и даже можете упасть. Спасаясь от злой собаки, вы можете перемахнуть через высокий забор, но, если сознание вмешается в этот момент, оно вам скажет, что через этот забор перепрыгнуть нельзя, это слишком высоко — и вы не перепрыгнете.

И в то же время сознание — великая сила, оно дает человеку второй мир — идеальный мир. Прежде чем что-то сделать, человек сначала мысленно представляет себе это дело и его последствия. У нас есть много таких идеальных моделей действий, ощущений, моделей вкуса, запаха, с помощью которых мы ориентируемся в мире.

Например, на четвертом или пятом уроке вы можете отчетливо представить себе, как пахнет горячий свежий хлеб; так отчетливо, что потекут слюнки. У вас в сознании есть идеальная модель запаха свежего хлеба. Есть модель зубной боли: можно ведь представить себе, как болит зуб, да так явственно, что он действительно может заболеть. Есть модель боли от укола иглы или от удара током, и поскольку у вас есть такая модель, вы стараетесь пальцы в розетку не совать.

Любое ваше действие вы сначала проигрываете в своей голове, а уже потом что-то предпринимаете. Любую цель и любые последствия вы сначала стараетесь представить наглядно — как, например, будет выглядеть лицо вашей матери, когда вы скажете ей о том, что ее приглашают в школу для разговора о ваших успехах, как будет выглядеть ракета, которую вы собираетесь сколотить из досок для полета на луну, и т. д.

У каждого из нас есть идеальный образ, идеальная модель человека вообще, и потому, когда мы идем по улице, мы не вглядываемся в каждого встретившегося нам прохожего. Но если из-за угла выйдет кто-нибудь с тремя головами — мы насторожимся, ибо это не соответствует нашему идеальному образу.

Но есть и более «серьезные» модели — модель атома, с которой вы познакомились на уроке физики, модель Вселенной, модель электрического напряжения, структурная модель любого органического вещества (бензольного кольца, например); вообще, все законы науки — это идеальные модели. Таким образом, у каждого человека есть огромное количество таких идеальных моделей (действия» ощущения окружающего мира и т. д.) — все это в совокупности составляет идеальный мир, с помощью которого мы ориентируемся в окружающем материальном мире, можем внедриться в него, раздвинуть его, увидеть его сущность, которая никаким иным образом, кроме как через наши идеальные модели, не дана. У столяра есть боль-шой набор идеальных моделей табуреток, столов, оконных рам. У химика — идеальные модели химических реакций, соединений, валентности и т. д.

И представления древнегреческого философа Демокрита о том, что в мире есть по сути только атомы и пустота, и представления современной физики об атомарной структуре мира — это идеальные модели, помогающие нам что-то понять в хаосе природных явлений.

Сознание позволяет нам восстанавливать прошлое, которое уже ни в каком виде не существует, и предвосхищать будущее. Человеческое существование невозможно без памяти, без фантазии.

Сознание — это чувства, эмоции, память, воля, фантазия (воображение), мышление. Первые пять составляющих образуют то, что называется психикой.

Это чисто человеческое качество, хотя чувства, память и воля есть и у животных. Орел видит гораздо дальше человека, но человек видит гораздо больше орла; у орла такое зрение, что он может читать газету, которую держит человек в окне противоположного дома; но орел никогда газету читать не будет, его интересует только то, что можно схватить и съесть. Человек видит все не только глазом — видит всем своим сознанием, видит воображением, видит мыслью.

Точно так же почти все высшие животные слышат во много раз тоньше, чем человек, чуют малейшие шорохи за многие десятки метров. Но человек слышит гораздо больше — врач слушает легкие больного и очень много может сказать о его болезни, механик слушает, как работает мотор, и может точно определить, что с ним случилось. В сыроваренной промышленности есть специалисты, которые слушают сыр. Сыр, если он созрел, тихо потрескивает, но услышать это может только специалист высокого класса.

Человеческое сознание, следовательно, — это удивительный и нигде больше в природе не встречающийся феномен, свидетельствующий об исключительности человека. Можно без преувеличения сказать, что сознание — это таинственный и могущественный дар человечеству. Непонятно только, чей это дар — Бога, природы или каких-то случайных мутаций, произошедших в человеческом организме.

МЫСЛЯТ ЛИ ЖИВОТНЫЕ?

Животные, особенно высшие, близко стоящие к человеку на эволюционной лестнице, проявляют чудеса сообразительности, заставляющие подозревать, что они обладают сознанием. Когда-то Декарт в шутку писал, что обезьяны умеют говорить, но скрывают это, чтобы их не заставили работать. Собаки в лаборатории физиолога Павлова различали 16- и 18-гранник, обезьяны выдерживали сложнейшие тесты на сообразительность. Интересен факт: обезьяна открывала края, пила воду, мыла руки и лицо, но ни одну обезьяну не смогли научить закрывать кран. С точки зрения обезьяны, это, видимо, совершенно бессмысленное занятие.

Фантастической проницательностью, недоступной для человека, обладают коты. Когда сибирский крестьянин ушел на войну, на следующий день ушел в лес его кот. Через четыре года кот вдруг вернулся и на следующий день пришел с войны хозяин.

Дельфины часто ведут себя так, словно обладают сознанием — легко дрессируются, быстро научаются понимать словесные команды и даже спасают тонущего человека.

Пчела подлетает к улью и исполняет над ним в воздухе очень сложный танец, глядя на который остальные пчелы знают, куда им лететь, где находятся нужные им для сбора меда растения.

Можно сказать, что разум, сознание являются как бы потенциальной, до конца не проявленной возможностью мира насекомых, птиц, животных. И только у человека она раскрывается в полной мере, и человек начинает жить прежде всего разумом. Его чувства гораздо слабее, чем у животных, но такая интенсивность ему и не нужна. Волк чувствует волчицу по запаху за несколько километров — человеку такой нос ни к чему. Зато его чувства гораздо более избирательны и усилены мыслью.

Мы слышим в узком диапазоне частот (не слышим, к примеру, ультразвука); мы видим в очень узком диапазоне спектра (не видим в инфракрасном и ультрафиолетовом свете) — но мы изобрели с помощью своего разума такие приборы, которые слышат и видят там, где бессильны человечески» глаза и уши. Когда человеку нужно было летать, у него не выросли крылья — он изобрел самолет.

Однако человек на самом деле унаследовал все богатство животных чувств, просто ему в нормальном состоянии они не нужны потому как бы приглушены, подавлены. Хотя есть люди, у которых они развиты точно так же, как и у животных (как правило, хотя и необязательно, это люди с подавленным или несколько расстроенным разумом). Речь идет о так называемых экстрасенсах, то есть о сверхчувствительных людях.

Много лет назад о них был снят фильм «Семь шагов за горизонт», там есть кадры, на которых человек о завязанными глазами ведет машину по улица, а рядом о ним другой человек смотрит на дорогу, положив руку на спину водителю. И тот, чувствуя спиной мельчайшие движения мускулов на руке (когда нужно поворачивать, смотрящий непроизвольно подает рукой влево, нужно тормозить — рука подается назад и т. д.), довольно ловко ведет машину по улице.

Тот же фокус происходит на эстрадных представлениях экстрасенсов, когда кто-нибудь из зрителей прячет в зале мелкий предмет — булавку или запонку. Экстрасенс берет спрятавшего за руку и довольно быстро подводит его к тому месту, где спрятана вещь. Он тоже чувствует мельчайшие движения руки, хотя утверждает, что будто читает мысли другого человека.

Среди экстрасенсов очень много шарлатанов, но есть люди, поражающие своими фантастическими и необъяснимыми способностями. Они могут диагностировать больного. Проводя близ его тела руками, они могут сказать, какой орган сейчас болит, и очень часто диагноз подтверждается.

Так что, хотя человек и далеко ушел от животных с помощью своего разума, все богатство чувств и эмоций животного мира живет в нем и, возможно, служит необходимой основой для развития сознания. Что касается животного мира, то относительно многих его представителей, видимо, можно говорить о наличии у них предсознания.

ТРИ СТОРОНЫ СОЗНАНИЯ

Можно выделить три стороны сознания: предметное сознание (то есть сознание, направленное на мир окружающих нас вещей, предметов, событий); самосознание (сознание, направленное на самого себя, все время осознающее самое себя как нечто иное, чем весь остальной мир); и сознание как поток непосредственных переживаний. Первые две стороны сознания относятся к тому, что в философии всегда называлось духом. Третья сторона часто называется хорошим и простым словом — душа.

В предметном сознании и самосознании мы имеем дело с идеями, понятиями, с моделями окружающего мира, с представлениями о самом себе (вспомните об образе самого себя у каждого человека). В духе человек возвышается над природой, создает второй идеальный мир, познает законы Вселенной и может на основании этих законов строить машины, возводить дома, посылать в космос ракеты.

Что касается души, то она занимается совсем другим делом. Душа, ее глубина и развитость делают человека живым. В принципе, познавать мир, развивать цивилизацию может и искусственный интеллект, мыслящая машина, И если бы человек не имел души, он и был бы такой машиной. Душа — нечто более значительное и глубокое в человеке, чем дух. Дух (и предметное сознание, и самосознание) — словно листья и ветви дерева, душа — его корни.

В глубине человеческого сознания течет, словно невидимая и вечно изменчивая река, поток душевных переживаний. Душевная жизнь подобна мелодии, которая все время меняется от каждой новой ноты. Каждое новое впечатление откладывается в нашей душе изменяя весь ее настрой. Сознание никогда не возвращается в прошлые состояния, потому что тянет за собой все прошлое; все, что бы ни случилось с человеком, откладывается в его памяти, и, попадая в точно такую же ситуацию (приходя в один и тот же класс, к тем же самым ученикам и учителям, на те же уроки), человек каждый раз — уже другой, у него больше опыта, больше переживаний, больше впечатлений и т. д.

Поток душевных переживаний имеет свое внутреннее пространство и время, свои пространственные и временные горизонты, благодаря которым мы можем познавать пространство и время окружающего мира.

Например, каждое переживание имеет будущий и прошлый временной горизонт, то есть каждое переживание как бы «оттеняет» себя, бросает тень в прошлое и будущее. Мы слушаем музыку, и в каждый данный момент мы слышим только одну ноту или аккорд, но на самом деле слышим мелодию, потому что прозвучавшие звуки еще слышны каким-то образом в нашей душе, а те, которые вот-вот мы должны услышать, уже каким-то образом звучат. И потому все это связывается в единую мелодию.

Точно так же обстоит дело и с речью. Когда вы слушаете учителя, вы в каждый миг слышите один произносимый слог: но вы слышите речь, потому что еще звучат в сознании прошлые слова, и, когда учитель произносит первый слог, вы уже, как правило, знаете, какое слово он скажет. Иначе произносимые звуки не сливались бы для нас в осмысленную речь.

А что такое пространственные горизонты, хорошо понятно на примере того, как мы видим что-либо. Например, мы видим дом. На самом деле мы не можем видеть весь дом, потому что нет такой точки, с которой мы бы сделали это — мы всегда видим только переднюю стену и часть боковой; даже с вертолета мы видим только крышу и, может быть, одну из стен. Но мы видим дом, потому что наше сознание автоматически достраивает невидимые глазу пространственные горизонты любой вещи.

Из этих механизмов психической работы нашего сознания вырастает понимание физического времени, геометрического пространства и т. д.

В простом акте зрения на переднем плене сознания стоит предмет нашего внимания, а весь задний план занят игрой душевной жизни. Различные мысленные образы, как и действительно воспринимаемые предметы, окружены роем воспоминаний, грез, настроений и чувств. Погружаясь в их поток, мы чувствуем, что живем, что это и есть подлинная жизнь.

Например, вы видите человека, котором любите, скажем свою бабушку. Вы видите не просто старого человека, знакомого вам с самого раннего детства, — ваша бабушка состоит из ваших первых радостей и печалей, из всех героев сказок, которые она вам читала долгими зимними вечерами, из неведомого вам Бога, которому в семье только бабушка что-то шепчет каждый вечер, ложась в кровать; из первых мыслей о смерти, связанных с бабушкиной старостью, и т. д. И все бабушкины вещи, даже после ее смерти, тоже полны ею — и старая швейная машинка, которую давно хотят выбросить, но все никак не решаются, и нелепое зеркало в пластмассовой оправе. Однажды оно попадается вам на глаза, вы дотрагиваетесь до него, и вдруг вновь всплывают в вашей памяти все счастливые минуты детства, все Иваны-царевичи. Кощеи Бессмертные, все ночные страхи, которые легко снимались прикосновением бабушкиной руки. Эта часть вашей, души, ушедшая в зеркало или в швейную машинку, вдруг ожила и разговаривает с вами. Быть в сознании — значит одушевлять мир и постоянно собирать свою душу из всех предметов, людей, событий, в которые ваша душа ушла. Душевная жизнь — это великая неизмеримая бездна, особая, в своем роде тоже бесконечная Вселенная, находящаяся в каком-то совсем ином измерении бытия, чем весь объективный пространственно-временной мир и мир идеальных предметностей. О мире души нельзя сказать ни где она находится, ни когда и как долго совершаются процессы ее жизни, ибо она везде и нигде, всегда и никогда — в том смысле, что все мерки вообще к ней неприменимы; наоборот, все ориентиры, все стереотипы восприятия мира, мышления и поведения становятся возможными благодаря этому внутреннему интимному слою нашей жизни.

Этот вечно волнующийся океан переживаний, вечно текущий и постоянно изменяющийся поток, эта вечно звучащая мелодия нашей души и являются тем внутренним Я, о котором мы говорили в предшествующей главе. Только углубление в себя, постоянное соприкосновение с внутренним Я дает ощущение силы и жизненности существования, сбрасывает автоматизм и оцепенелость повседневного бытия, открывает такие красоты мироздания, о которых «объективный» поверхностный наблюдатель даже и не подозревает.

То, что называется человеком, есть нечто неизмеримо большее, чем просто частица мира или общества, — его закованный внешними рамками мир великих, потенциально бесконечных сил. Душевная жизнь уходит вглубь до бесконечности, еще Гераклит говорил, что границ души не отыскать, столь глубока ее мера. Признать это — значит не обожествить человека, но до некоторой степени уяснять себе его богоподобие.

Все, чем человек когда-то был или может стать, все, чем были его предки или будут его потомки, — потенциально есть в каждом миге душевной жизни. Она есть та потенциальная сверх временность, без которой немыслимы сознание и знание.

СОЗНАНИЕ И БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ

Зигмунд Фрейд (1856—1939) — австрийский врач психиатр, основоположник теории психоанализа, согласно которой причины нарушений психики надо искать в сознании больного, в его детских переживаниях, спрятанных в подсознании. Фрейд первым сформулировал принципы работы бессознательного, описал основные психологические комплексы и неврозы. Его влияние на культуру XX века было огромным: фрейдистские мотивы до сих пор широко распространены в философии, литературе, искусстве. Как сказал один немецкий философ, духовную ситуацию двадцатого века создали три человека: Маркс, Ницше и Фрейд.

Главные труды: «Я и Оно», «Тотем и табу», «Толкование сновидений», «Психопатология обыденной жизни, «Неудовлетворенность культурой». 

Сознание — это не только предметное сознание, не только самосознание и поток душевных переживаний. Откроем теперь еще одну сторону или слой жизни сознания — бессознательное. Бессознательное — его огромный пласт психики, по своему объему значительно больший, чем вся сознательная жизнь, впервые бессознательное было открыто в начале XX века австрийским психиатром Зигмундом Фрейдом. В центре его открытия лежит так называемый Эдипов комплекс.

Древнегреческий миф об Эдипе говорит, что когда у царя Фив родился сын, то оракул предсказал, что, когда сын вырастет, он убьет своего отца и женится на матери. В ужасе царь приказал убить младенца, но слуга пожалел его и увез на другой остров. Эдип вырос, вернулся в Фивы, случайно встретил своего отца, которого, конечно, не узнал, и в случайной ссоре убил его. Потом совершил несколько подвигов, в частности освободил город от Сфинкса и в благодарность за это его мать Иокаста согласилась выйти за него замуж, не зная, что жених — ее сын. Боги сурово наказали Эдипа — когда он узнал правду, то в отчаянии выколол себе глаза, а его мать покончила с собой.

Этот сюжет оказался весьма привлекательным и для древнегреческой, и современной европейской литературы — написано много пьес и романов на эту тему. Интерес к ней, согласно Фрейду, был вызван тем, что Эдипов комплекс глубоко укоренен в психике любого человека — она так работает. Каждый ребенок в раннем возрасте бессознательно ревнует отца к матери и доже желает его смерти, естественно, не осознавая этого. По мере взросления этот странный комплекс почти у всех проходит, и лишь у некоторых принимает болезненные формы.

Фрейд рисует такую трехзвенную картину человеческой психики:

Первый, верхний этаж — сверхсознание.

Второй, средний этаж — сознание.

Третий, нижний этаж — бессознательное.

Сверхсознание — то, что дается индивиду обществом: правила поведения, родительские запреты и т. п.

Бессознательное — бездонный резервуар у нашей, биологической по своей природе, энергии: комплексы, страхи, неврозы, инстинкты. Среди инстинктов главное место занимает половой инстинкт.

Сознание — некоторая промежуточная часть психики. Снизу ее подпирают страсти и инстинкты, сверху — требования общества. Распустить свои инстинкты (половой инстинкт, страсть к насилию, агрессивность и др.) нельзя: общество не потерпит. Подавить их тоже нельзя — это приводит к нервным срывам, к неврозам, к психическим заболеваниям. Как хочешь, так и живи — между Сциллой и Харибдой.

Главный вывод Фрейда: человек никогда не может сам себя знать до конца. Бессознательное не просвечивается светом разума.

Это темный, бесконечно глубокий колодец, где чего только не намешано. Здесь и Эдипов комплекс, доставшийся нам в наследство от вашего животного состояния, здесь всевозможные страхи, которые мы приобрели в детстве. Ребенок испугался чего-то, постарался забыть, сознание забыло; но психика ничего не забывает, она просто вытеснила это переживание в бессознательную сферу, и оно там живет и часто терзает человека. Например, един человек боится находиться в закрытом помещении, другой, наоборот, боится открытого пространства, третий смертельно боится выезжать за границу.

Любой человек буквально напичкан равными комплексами и страхами: один, ложась спать, обязательно заглянет во все шкафы и под все диваны, другой не уснет, если не поставит тапочки под прямым углом друг к другу, третий, садясь в трамвай, обязательно два раза чихнет и один раз почешет левую ногу — и кто знает, какие переживания и стрессы случились с ним в детстве и выразились теперь в таком странном поведении.

Но это все — случаи безобидные, бывают и серьезные психические отклонения, справиться с которыми могут только специально обученные врачи — психоаналитики.

Наше бессознательное — мощный источник нашей энергии. Эта энергия может тратиться непосредственно на достижение разного рода приятных нам вещей, а может воплощаться в произведениях культуры, искусства. Любой художник именно в бессознательном черпает свое вдохновение, свою художественную силу.

Бессознательное может проявляться во сне, в оговорках, описках, в странной забывчивости. Человек говорит одно, а его бессознательное хочет другого, и рано или поздно человек проговаривается о своих истинных желаниях. Один человек не любит другого я постоянно забывает его фамилию, хотя они работают вместе двадцать лет. Или вместо здравствуйте, товарищ Тимирязев!» говорит «здравствуйте, товарищ Тимирзяев!».

Фрейд приводит пример, когда одна дама, увидев другую в новой шляпе, говорит восхищенным голосом: «Эту прелестную шляпу вы конечно же сами обделали» (вместо «отделали»).

Психоанализ помогает человеку разобраться в самом себе, перестать быть марионеткой, которую собственные потаенные желания и комплексы тянут за ниточки, и она послушно дергается, не понимая цели и смысла своих поступков. Фрейд открыл такие глубины человеческой сущности, о которых не подозревала наука XIX века.

Фрейд даже утверждал, что такие социальные движения XX века, как фашизм и коммунизм, — это массовый психоз, что европейские общества нашего времени — это общества психически больные, нуждающиеся в лечении. Сам он попал в гитлеровский концлагерь и за большие деньги был выкуплен оттуда английской королевой.

КАКИЕ СНЫ СНИЛИСЬ КАРЛУ ЮНГУ?

Карл Густав Юнг (1875—1961) — швейцарский психиатр. поначалу ученик Фрейда, который пошел значительно дальше своего учителя, создав так называемую «глубинную (аналитическую) психологию», психологию коллективного бессознательного. Юнговская концепция бессознательного строится на глубоком и всестороннем анализе литературы, истории, мифологии и психопатологии.

Его работы по психологии, по анализу современной культуры и места человека в ней были настоящим откровением для многих людей, которые и сейчас Юнга считают не только ученым, но и неким духовным пророком.

Кроме «Психологических типов» на русский язык переведены сборники его работ «Архетип и символ», «Феномен духа в искусстве и науке», «Либидо, его метаморфозы и символы». 

Швейцарский психиатр Карл Юнг перед первой мировой войной в течение нескольких недель видел один и тот же сон. Будто бы из земли проступает кровь и поднимается выше и выше, заливая все вокруг. Юнг бежит от этого потопа в горы, но море крови подходит и туда, и в нем плавают обрубки человеческих тел. Он уже решил, что сходит с ума, и решил обратиться к врачу, как вдруг разразилась мировая война и сны прекратились.

Потом он выяснил, что подобные сны снились не ему одному. Коллективное бессознательное (этот термин ввел Юнг) жило в предчувствии войны и предстоящих ужасов массового уничтожения людей.

Будучи практикующим врачом-психиатром, Юнг столкнулся с удивительным фактом — в бреду сумасшедших, в камлания шаманов, в поэтическом бормотании впавших в экстаз мистиков проговариваются одни и те же тексты, внешне бессмысленные, но обладающие определенным строгим порядком.

Эти же тексты встречаются в древних мифах, в религиозных повествованиях, в сказках многих народов, которые никак не влияли друг на друга. И Юнг пришел к утверждению, что существует некое коллективное, родовое бессознательное, которое лежит значительно глубже личного бессознательного, открытого Фрейдом. Правда, и у Фрейда были элементы коллективного бессознательного (тот же Эдипов комплекс), но в целом для него содержание бессознательного составляли комплексы как результат вытесненных переживаний индивидуальной жизни.

Бессознательное — это совокупность архетипов (древних моделей понимания и объяснения мира).

Архетип, по Юнгу, — это система реакций древних людей на мир: в те времена, когда мир открывался им совершенно иным образом, чем нам сейчас, — открывался жутким, пугающим кошмаром окружающего леса, диких зверей, грозных явлений природы, и люди были вынуждены вжиться в этот мир, приспособиться, как-то объяснить и интерпретировать его.

Архетип сам непосредственно никогда не может достичь сознания, но только опосредованно, с помощью символов. Так, Бога нельзя видеть, человеческая психика не выдержит встречи с ним. Бог — это архетип, он всегда дан только через символы. Для христиан таким символом Бога является Иисус Христос.

Коллективное бессознательное при нормальных условиях не поддается осознанию, никакая аналитическая техника не может его «вспомнить»: ведь оно, в отличие от личного бессознательного, никогда не было вытеснено или забыто. В то же время коллективное бессознательное не существует наподобие некоторых врожденных структур нашей психики, передающихся по наследству (это, по Юнгу, не врожденные представления, а врожденные возможности представления, ставящие известные границы самой смелой фантазии).

Юнг приводит пример из своей практики» когда умирающему от рака больному давали для облегчения мескалин, сильное галлюциногенное средство, напоминающее современный ЛСД. Больной, шофер по профессии, человек малообразованный, проспав несколько часов после принятия мескалина, рассказал Юнгу, что во сне участвовал в торжественном и пышном обряде похорон, и подробно описал его. Это был тот же самый обряд, который описан в древней и в ту пору известной только специалистам «Тибетской книге мертвых».

Архетипические образы особенно наглядно могут выступать в символической форме искусства. Архетипы несут в себе заряд мощной творческой энергии. Великий художник — это человек, умеющий извлекать эту энергию и передавать чарующую силу архетипов через современное ему искусство.

Архетип — это фигура демона, человека или события, повторяющаяся на протяжении истории искусства везде, где свободно действует творческая фантазия. Архетип — прежде всего мифологическая фигура, которая является итогом огромного типического опыта бесчисленного ряда наших предков, психический остаток переживаний одного и того же типа. В каждой такой фигуре или образе кристаллизовалась частица человеческой психики и человеческой судьбы, страдания и наслаждения — переживаний, несчетное число раз повторявшихся у бесконечного числа поколений.

Неудивительно, считает Юнг, что, встретив типическую ситуацию или увидев произведение искусства, где ярко выражены архетипические мотивы (герой, побеждающий дракона; сын» нашедший своих родителей; несчастная девушка, которую полюбил прекрасный принц), мы внезапно ощущаем неподдельную радость, нас захватывает неодолимая и притягательная сила. В такие моменты мы — уже не индивидуальные существа, мы — род, мы все — человечество, просыпающееся в нас.

Все наиболее действенные идеалы всегда суть более или менее откровенные варианты архетипа — родина в образе матери, мудрость в образе старца и т. д.

При этом архетип, проявляющий себя в сновидении, фантазии или в жизни, всегда несет в себе особую силу, благодаря которой его воздействие носит нуминозный, т. е. зачаровывающий, характер. Архетип вынуждает психику выйти за пределы человеческого. Поэтому, рассуждает Юнг, люди всегда нуждались в демонах и никогда не могли жить без богов. Понятие «бога» — совершенно необходима психологическая функция, она не имеет отношения к вопросу о существовании Бога. Ответ на этот вопрос и приведение доказательств — не по силам человеческому интеллекту. И такое доказательство совершенно не нужно, так как идея сверхмогущественного, божественного существа наличествует всегда, если не осознанно, то бессознательно, ибо она тоже есть архетип. Архетипы создают мифы, религии и философские системы, оказывающие воздействие на целые народы и исторические эпохи.

Подобно тому как наше тело в целом ряде рудиментарных органов хранит пережитки древних функций и состояний, так же и наша душа, казалось бы, переросшая свои архаические влечения, несет тем не менее в себе признаки пройденного развития и повторяет бесконечно древние мотивы в своих фантазиях и снах.

Наиболее адекватной формой проявления архетипов являются для нас сны. К ним нельзя относиться легкомысленно, чаще всего это не наши сны, это порождение коллективной души. Сны нередко предупреждают нас об опасности, только мы не понимаем их языка. Тревожные, пугающие сны говорят о том, что в человеке зародилась болезнь, он ее еще не ощущает, а коллективное бессознательное уже посылает в мозг сигналы тревоги. Сны также часто предупреждают человека об опасности, если он совершает сомнительные поступки и подрывает свои собственные душевные силы.

Как-то родители умершей от болезни девочки принесли Юнгу альбом, где она рисовала всяких страшных чудовищ. Они хотели узнать, не сошла ли она перед смертью с ума. Юнг показал им старинный альбом с изображением таких же чудовищ и сказал, что люди знали о них столетия назад. Эти символические звери, являвшиеся ребенку во сне, были свидетельствами нарождавшейся болезни.

Однако в массе своей люди перестали чувствовать и понимать язык архетипов, они оторваны от своих глубинных корней, утратили живительную связь с ними. Они не боятся больше окружающей природы и не доверяют своим снам, они развенчали своих богов и демонов и считают себя свободными. Однако боги и демоны никуда не ушли, они получили новые обличья и новые имена и все так же ведут спор за души людей. Они приняли форму преступности, алкоголизма, бесчисленных неврозов и страхов, наркотиков и массовых психозов. Современный человек потерял свою душу и находится в постоянных поисках ее.

ГДЕ НАХОДИТСЯ СОЗНАНИЕ?

Сознание, в точном смысле этого слова, не есть что-то находящееся внутри человека, не есть что-то принадлежащее ему, как рука или нога. Сознание всегда между мной и другим человеком или людьми, между мной и миром. Поэтому правильнее было бы говорить о «поле» сознания. Сознание есть некоторое напряженное поле.

Сознания во мне нет, во мне нет ни мыслей, ни чувств. Во мне, в моем мозгу протекают только материальные процессы. Мозг вообще ничего не запоминает, а только кодирует, и только материальную информацию. Если она поступает в мозг в течение тридцати секунд, она остается там навсегда: происходят необратимые химические изменения клеток мозга. Это то же самое, как если бы старушка, собираясь в магазин, завязала узелок на платке, чтобы не забыть купить соль. В магазине она увидит узелок и вспомнит. Но если она по дороге в магазин потеряет этот узелок — ни одна разведка мира не сможет догадаться, что означал завязанный узелок. 

Точно так же в мозге: там только клетки, нервные цепи, электрохимические реакции, т. е. одни «узелки».

Можно привести еще одну апологию: наш мозг — как фортепиано, там есть струны, клавиши, молоточки, но нет никакой музыки. Нужно играть на фортепиано, чтобы она появилась. Человеку нужно взаимодействовать с миром, с другими людьми, и тогда появляется сознание.

Возможно также, что сознание не кончается со смертью человека и не начинается с его рождением, т. е. оно потенциально существует всегда, а человек овладевает им и обладает, пока живет. Так Р. Моуди, американский врач-реаниматор, в своей книге «Жизнь после смерти» описывает показания ста больных, побывавших в состоянии клинической смерти, т. е. умерших и возвращенных к жизни через несколько минут. Их показания удивительно совпадают друг с другом и говорят о том, что сознание продолжает функционировать после смерти: сначала человек видит себя со стороны, видит, как над его кроватью склонились врачи; потом его засасывает в какой-то темный тоннель, и он несется по нему с большой скоростью; постепенно проходит страх, наступает чувство счастливого освобождения; потом человек идет через болото, или туман, или реку и видит на той стороне своих умерших ранее родственников (к ним, правда, уже никто из испытавших клиническую смерть не доходил) и т. д.

Конечно, это не настоящая смерть, мозг еще живет; никто не возвращался с того света через полчаса или через час, чтобы рассказать, что происходит после смерти. Но тем не менее все эти свидетельства расширяют наше представление о сознании.

Совсем недавно появилось еще понятие «пренатальная память», т. е. память о том, что было до рождения. В очень глубоких снах человек иногда видит себя яйцом, покачивающимся в теплом растворе.

Так что природа и сущность сознания все еще представляет собой великую тайну, и человечество ждут удивительные открытия.

РАЗУМ БОЛЬШОЙ И РАЗУМ МАЛЫЙ

Всякий человек, как мы помним из Ницше, ценен постольку, поскольку он есть путь к сверхчеловеку, т. е. к идеалу человечности, к художнику, философу и святому. А каждое сознание значимо постольку, поскольку оно есть возможность Большого сознания, Большого разума.

Человек чаще всего живет, или вообще не приходя в сознание — ему достаточно ограниченного набора рефлекторных реакций (встал, поел, поработал, выпил, посмотрел телевизор, лег, поспал), или живя малым сознанием, малым разумом, почти как супершимпанзе. Малый разум развивает специфические качества человека — хитрость, умение приспособиться к жизни, добиться относительного комфорта и достатка, не мучаясь над проблемами бытия и смысла жизни, не страдая от несовершенства мира и общества, не отыскивая новых путей для своего самовыражения.

Никто, конечно, не может осудить человека за то, что он живет малым разумом, потому что перспектива жить Большим разумом часто пугает нас. Большой разум — это мудрость, которая часто представляется малому разуму как безумие. Апостол Павел говорил: «Будьте безумными, чтобы быть мудрыми». Это значит, что в «безумии», в отречении от малого разума у человека появляется возможность разума Большого.

Большой разум — это то, о чем ранее говорилось как о «мысли сердца». С помощью Большого разума мы не просто воспринимаем мир как совокупность вещей и законов (для этого достаточно и малого разума); мир по-настоящему открывается нам как бездонная, бесконечная, завораживающая тайна. Большим разумом мы как бы познаем мир изнутри, сливаемся с тем, что в нем есть потаенного и невыразимого; мы больше не любопытные наблюдатели, старающиеся хитростью вырвать у мира какие-то его тайны и употребить их себе на пользу, — мы сами и есть мир, это он сам познает себя через нас.

Такое видение мира есть у детей, поэтов, у любого мудрого человека, не обязательно ученого. С. Франк писал, что человек, которому ведомы в мире содержания и связи, остающиеся тайной для других, должен, поскольку он сохранил в себе способность вообще видеть саму реальность как она есть, глядеть на мир тем же изумленным, восхищенным, полным благоговения взором, которым глядит на него маленький ребенок.

И такая мудрость, конечно, выглядит безумием в глазах обладателя малого разума. Надо было действительно быть безумным, чтобы увидеть, подобно Демокриту, что мир состоит из атомов и пустоты. Ведь никакого электронного микроскопа у него не было, и никаких атомов он видеть не мог. Надо было быть безумцем, чтобы услышать музыку сфер, как ее услышал Пифагор, безумным, чтобы увидеть искривляющуюся Вселенную, как Эйнштейн.

Все, что они и другие «безумцы» говорили и писали, ни из каких опытных данных вывести было нельзя — нужно было действительно иметь Большой разум, жить большим сознанием, быть чистым и незамутненным зеркалом Вселенной, прислушиваться к ее невразумительному голосу. Так, знаменитый астроном Кеплер помимо научных изысканий занимался составлением гороскопов для важных особ — он считал, что знает особые внутренние тайны движения звезд, чувствует их подспудное влияние на себя и только в силу этого может быть астрономом. Ньютон из этих же соображений писал алхимические трактаты, искал философский камень и уделял этому не меньше внимания, чем теоретической физике.

Видение мира большим сознанием — не только не менее важная вещь, чем утилитарно-практическое отношение к нему. Лишь оно вообще делает возможным любое отношение, любую науку, любые практические действия. Вид звездного неба с загадочно-прихотливым узором светящихся и мигающих на нем точек, с таинственным молчанием темных и непроницаемых небесных бездн, с объемлющим меня благоговением, чувством и моего одиночества перед лицом этого неба, и моего сродства с ним — все это, взятое вместе как нераздельное единство, есть в большей мере реальность, нем образ мира в любой научной теории.

МОЖНО ЛИ ЧЕЛОВЕКА ЧЕМУ-НИБУДЬ НАУЧИТЬ?

Еще одним серьезным аргументом в пользу существования большого сознания служит теория воспоминания Платона. Платон утверждал, что человека ничему нельзя научить, если понимать учение как перекладывание знаний из одной головы в другую. Человек должен сам все вспомнить.

У этого высказывания Платона есть два плана: мифологический и рациональный. В мифологическом плане душа, согласно Платону, до рождения человека жила среди богов и там набиралась знаний, а родившись и получив от богов эту душу, человек должен только вспомнить то, что она усвоила ранее.

В рациональном плане в теории воспоминаний есть глубокий смысл: всему действительно важному человека научить нельзя. Нельзя, например, научить быть Эйнштейном — нет таких учебников. Эйнштейн, кстати, сам во время учебы особых талантов в физике не обнаруживал и имел по ней тройку в аттестате. Но что-то такое было в Эйнштейне, чего не было в других: раскованная фантазия, смелость мышления, т. е. то, чему научить нельзя, что нужно только из себя извлечь и в атом смысле — вспомнить.

Нельзя научить быть Моцартом: очень многие музыканты его времени знали лучше теорию композиции, тот же Сальери был гораздо более образованным в музыке, чем Моцарт. Но того, что было в Моцарте, не было ни в одном музыканте. В фильме «Амадеус» у Моцарта вообще нет черновиков: он слышит музыку и записывает, а не сочиняет ее, не вымучивает. Что значит — слышит? Бог ему надевает? Или он слышит музыку сфер, как Пифагор? В любом случае научить такому слуху нельзя ни в одной консерватории.

Есть лингвисты, которые знают по нескольку десятков языков. Выучить столько нельзя. Чтобы выучить один — немецкий или французский, — надо запомнить несколько тысяч слов, в том числе сотни глаголов в шести-восьми временах, огромное количество идиоматических выражений и т. д. А тут человек знает десятки языков. На самом деле он выучивает два-три языка (уже для этого нужны специфические способности), а все остальные как бы вспоминает. Он начинает чувствовать «душу» языка, внутренние связи и опорные блоки как внутри языка, так и между языками, например индоевропейской группы. Язык как бы «открывается» такому человеку, и каждый следующий словно бы «всплывает» в нем, поднимается из глубины души.

В истории философии был знаменитый спор между немецким философом-рационалистом и математиком Лейбницем и английским философом-эмпириком Локком. Лейбниц, вслед за Декартом, утверждал существование врожденных идей, говоря, что самое важное и главное знание в рождено человеку. Не в том смысле, что человек рождается со знанием законов физики или математики, но в том, что человек, если его правильно развивать и воспитывать, неизбежно сам придет к открытию важнейших истин. Врожденное знание как бы потенциально заложено в человеке. Как скульптор, смотря на кусок мрамора, уже видит в нем скульптуру, видит по прожилкам и линиям этого куска, что нужно отсечь, чтобы скульптура проявилась, так и знание определенным образом ужо есть в человеке, каким бы «сырым» и необразованным он ни был.

Но достать это знание из себя, «вспомнить» его — очень сложная и для многих непосильная задача.

Все важное и денное нельзя передать как результат, набор приемов работы — нужно самому додуматься, самому дойти до всех тонкостей профессии, нужно, чтобы тебе самому открылось.

А этому никто не учит. Это дается только в воспоминании, только на пути раскрытия в себе большого сознания.

Все это, однако, не означает того, что не нужно учиться, не нужно овладевать обычными рутинными знаниями, не нужно изучать то, что люди до тебя давно уже знали. Ты-то ведь не знаешь. Чтобы подняться на уровень большого сознания, нужно постоянно и всесторонне развивать малое, создавать себе опору для дальнейшего прыжка в неизвестное.

ОТКУДА ВОЗНИКАЕТ МЫСЛЬ?

Мы очень хорошо знаем, как устроен наш мозг, как идут в мозгу от клетки к клетке электрохимические реакции; представляем себе, как замыкаются нервные цепи, сколько клеток в коре головного мозга, какова биохимическая основа памяти и т. д. Но мы не знаем, как мы мыслим, когда и как приходит в голову мысль: мысль нельзя заставить прийти сознательно, иначе мы бы все были гениями.

То, что ежесекундно проносится в нашей голове: всякие всплывающие впечатления, ассоциации, переживания, — это не мысли, а разный необязательный мусор. Вы сидите на уроке, на секунду отвлеклись и уже думаете о том, что скоро перемена и надо сходить в буфет, купить пирожок, встретиться с друзьями из соседнего класса. Потом думаете о прочитанной книге, об Австралии, Америке; и эти ваши «мысли» уже далеко-далеко от урока. Так что когда придет настоящая мысль, ей просто трудно будет вклиниться в вашу голову, ибо там все уже забито этим мусором. Поэтому голову нужно очищать, чтобы быть готовым к мысли.

Древняя индийская мудрость предлагает это делать так: утром, проснувшись и позавтракав, принять позу лотоса (но можно и просто сесть на стул), расслабиться, положить руки на колени и постараться пятнадцать минут ни о чем не думать. Не прогонять весь словесный мусор, который тут же полезет вам в голову, а постараться, чтобы ваши мысли, как осенние листья на воде, потихоньку уплывали от вас куда-то.

И точно такую же операцию нужно проделать вечером перед сном. Все это очень сложно — невероятно сложно целых пятнадцать минут ни о чем не думать, — но постепенно вы будете привыкать к этому состоянию, очищая свою голову. И однажды вам вдруг станет стыдно вашей внутренней болтовни, вы будете готовы к тому, что, если вдруг придет настоящая мысль, вы ее заметите и оцените.

А когда приходит мысль — это всегда чудо. Самому что-то понять, самому что-то увидеть — это невероятно сложно, это невероятно редкостная вещь. Вот как описывает такое состояние Ф. М. Достоевский: «Помню раз я зимний январский вечер я спешил с Выборгской стороны к себе домой... Подойдя к Неве, я остановился на минутку и бросил пронзительный взгляд вдоль реки в дымную, морозно-мутную даль... Ночь ложилась над городом, и вся необъятная, вспухшая от намерзшего снега поляна Невы, с последним отблеском солнца, осыпалась бесконечными мириадами искр иглистого инея... Сжатый воздух дрожал от малейшего звука, и, словно великаны, со всех кровель... поднимались и неслись вверх столпы дыма, сплетаясь и расплетаясь в дороге, так что, казалось, новые здания вставали над старыми, новый город складывался в воздухе... Казалось, наконец, что весь этот мир, со всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами их, приютами нищих или раззолоченными палатами... походит на фантастическую волшебную грезу, на сон, который... тотчас искурится паром.

Какая-то странная мысль вдруг зашевелилась во мне. Я вздрогнул, и сердце мое как будто облилось в это мгновение горячим ключом крови, вдруг вскипевшей от прилива могущественного, но доселе незнакомого мне ощущения. Я как будто что-то понял в эту минуту, как будто прозрел во что-то новое, в совершенно новый мир, мне незнакомый и известный по каким-то темным слухам, по каким-то таинственным знакам. Я полагаю, что с той именно минуты началось мое существование…»

Увидеть самому что-то впервые — и означает прихождение в голову мысли, мысли-видения, мысли-открытия. Мыслить и значит видеть, видеть не просто глазами и не столько глазами, сколько всем своим существом.

ДВА ПОНИМАНИЯ МЫШЛЕНИЯ

В связи с возрастающим господством естественных и технических наук в современном мире мышление сплошь и рядом понимается как представление, как совокупность наглядных картинок мира. Современная наука говорит о картине мира. Составить себе картину чего-то — значит поставить перед собой все, что есть в мире, так, словно мы сами и есть авторы этой картины. Такая картина мира — не картина, изображающая мир, а мир, понятый как картина. А на картине мир можно изобразить, представить только как совокупность вещей и предметов, ничего больше здесь нет.

Слово «представление» имеет еще и другой смысл: театральное представление, причем оба смысла часто совпадают — человек представляет себе мир как сцену, на которой он разыгрывает собственные сценарии.

Если мир мыслится только через представление, то тогда есть я — человек, субъект — и есть мир окружающих меня вещей, которые в принципе чужды мне, которыми я могу распоряжаться, их покорять, подчинять своей власти.

Поскольку в представлении весь мир рассматривается только как совокупность предметов, то результатом такого взгляда всегда будет лишь выявление некоего материального костяка, на котором держатся и природа, и каждая вещь в отдельности. Тогда природа — это склад полезных ископаемых, хранилище энергии. В мире, который есть продукт деятельности мышления как представления, нет ничего ни святого, ни величественного.

Одно дело — старинная водяная мельница, которая использует силу природы, но не извлекает из водяного потока никакого запаса энергии, другое — гидроэлектростанция на Волге, омертвляющая воду и изменяющая ландшафт. Не гидроэлектростанция пристроена к реке — наоборот, река встроена в гидроэлектростанцию.

Одно дело, когда крестьянин обрабатывает землю, заботится и ухаживает за ней, поливает ее своим потом, холит и лелеет ее. Другое — современное земледелие как отрасль механизированной пищевой промышленности, которая выжимает из земли все возможное, безудержно пичкая ее всякой «химией».

Вооружившийся мышлением как представлением, человек рассматривает себя как господина природы и постоянно воюет с ней, покоряет ее. А поскольку он сам — часть природы, то он часто воюет и с самим собой, подрывая корни своего существования.

Философия в лице всех своих серьезных представителей всегда выступала против понимания мышления как представления, всегда призывала отучаться мыслить наглядно, ибо мышление в картинках — это не полноценное мышление, им не ухватывается истинная природа вещей. Философия всегда призывала перейти от представляющей мысли к мыслящей мысли.

У Хайдеггера есть небольшая и весьма примечательная работа «Вещь», где он пытается показать сущность мыслящей мысли в ее отличии от мысли представляющей. Возьмем, например, глиняный кувшин. С точки зрения представляющей мысли сущность заключена в стенках, которые лепит гончар. С точки зрения мыслящей мысли эта сущность не в стенках, в пустоте, которую стенки охватывают. Но что такое пустота?

Пустота кувшина выполняет две функции: в ней можно что-то хранить и из нее можно что-то наливать. Можно хранить воду: вода берется из росы, выпадающей с неба, и из источника, рождающегося в дремотной темноте земли. Таким образом, земля и небо входят в сущность кувшина. Хранить можно и вино, оно добывается из виноградной лозы, в произрастании которой соединились питательные силы земли и солнца. Вино — это посланный богами напиток, согревающий человека. Значит, земля, вода, небо, солнце, божественное и смертное соединились в кувшине и составляют его суть. Эту суть никаким наглядным представлением не охватишь, ни в какой картинке не увидишь. Мыслящая мысль не производит картинок, а пытается ухватить потаенную суть вещей.

МЫШЛЕНИЕ И ЯЗЫК

Во всей классической — от древности до середины XX века — философии считалось, что язык — просто инструмент для выражения наших мыслей, что слова и предложения нейтральны по отношению к тому содержанию, которое они выражают. Как связаны между собою мышление и язык?

Мышление одно, а языков много. Нет глупых народов, у каждого народа одинаковое, в процентном отношении, количество дураков на душу населения.

Но есть неразвитые языки, в которых богатство выражений обеспечивается не за счет сложной грамматики, а за счет интонаций. Это языки бедные. Одно и то же слово там может произноситься с десятком интонаций, и каждый раз это слово имеет другое значение.

Чем сложнее грамматик», тем богаче язык. С помощью глагольных форм, падежей, предлогов можно передавать тончайшая оттенки мысли. А попробуйте только с помощью интонаций выразить чувства, например, Анны Карениной —- получится одно мычание.

Во многих странах Азии и Африки преподавание в школе и университете ведется на европейских языках, в силу бедности и неразвитости местных языков.

Мышление любого народа развивается быстро — почти каждый день случаются в науке открытия, каждый день происходят новые явления. А язык изменяется очень медленно, его ведь никто не придумывает, его столетиями создает народ. Иногда, правда, новые слова создают поэты. Но язык всегда отстает от развития мышления, новых слов для новых явлений не хватает. Поэтому появляются искусственные языки науки и профессиональные языки, так называемый сленг, жаргон.

В нашей стране почти каждый социальный слой имеет свой сленг. Однажды в парикмахерской один мастер, указывая на меня, спросил другого: «Это твой морж?» (т. е. это твой Клиент?). «Да нет, — отвечал другой, — это так, полуморж (то есть непостоянный клиент: иногда дает чаевые, иногда не дает). У музыкантов свой жаргон: «вчера застебали совок в крематории и хорошо забашляли» (играли на похоронах и хорошо заработали).

Во время второй мировой войны мощный воздушный флот Японии потерпел сокрушительное поражение. Оказалось, что японцы плохо летают, их пилоты не держат строй. После войны психологи стали выяснять — в чем причина? Оказалось, что причина в японском языке. Японский язык очень древний, очень богатый, очень ритуальный. А тут война, ситуация меняется ежесекундно, нужны четкие краткие команды, а язык этого не позволяет. В русском языке есть такие слова, скажешь пару слов - и все ясно. В японском таких слов не нашлось. Там, как и в китайском, самое страшное ругательство: ты не умеешь жить! Для русского слуха это вообще не ругательство: подумаешь, не умею! А кто умеет?

Но нормальный литературный язык — язык Пушкина, Толстого или Солженицына — в нашей стране всегда составлял основу культуры, делая возможным развитие и жаргона, и искусственных языков науки.

Раз язык — его культура, то портить язык, произвольно изменять его нельзя. Должна охраняться и защищаться чистота языка. Если бы Толстой почитал «Московский комсомолец», он бы сказал, что это написано не по-русски.

За последние сто лет русский язык сильно обеднел, упростился. После революции стала широко развиваться и применяться ненормативная лексика, проще говоря, матерщина. Некоторые молодые люди, общаясь между собой, вообще обходятся тремя-четырьмя словами, выражая ими все оттенки своих мыслей и чувств.

Язык постоянно упрощает политическая пропаганда и агитация, коммерческая реклама, полуграмотные чиновники и депутаты, чьи речи часто транслируют по телевидению.

Между языком и мышлением — сложные противоречивые отношения. Одно дело — подумать, а совсем другое — сказать. Каждый из вас, сидя на каком-нибудь школьном собрании, наверное, думал: вот сейчас пойду и выступлю, выложу им всем правду-матку!

А когда выходили и открывали рот, то с удивлением обнаруживали, что говорите одни банальности, ничего интересного не сказали, да никто вас и не слушал.

Одно дело сказать: приехал на Кавказ, залез на горку, внизу река бежит, наступает вечер, сижу, смотрю, и что-то мне взгрустнулось.

И совсем другое — сказать:

На холмах Грузни лежит ночная мгла;

Шумит Арагва предо мною.

Мне грустно и легко; печаль моя светла;

Печаль моя полна тобою.

Нужно уметь говорить, уметь написать, уметь выразить. Вы пытаетесь объясниться в любви, хотите сказать своей избраннице, что любите ее так, как никто на свете, но открываете рот и говорите общеизвестные вещи: я тебя люблю! Но эти слова говорили миллионы раз до вас, вы же хотите сказать, как любите, но в этих общих словах ваше неповторимое чувство пропадает. А новые слова нельзя изобретать — вас примут за сумасшедшего. Безвыходная ситуация!

Только поэт может рассказать, как он любит («я помню чудное мгновенье»), а нам, простым смертным, приходится довольствоваться обычными заезженными фразами.

Многие наши чувства мы так и не можем внятно высказать и уносим с собой в могилу; уходим, не понятые миром.

ЯЗЫК — ДОМ БЫТИЯ

Язык — не только инструмент передачи информации и не только средство общении. Язык — это еще и возможность дать высказаться миру. Мир просит слова. В первобытную эпоху мир представлялся людям говорящим: шумом ветра, плеском воды, шелестом листьев. Мир говорил деревьями, землей, птицами, животными, вещами.

Человеческий язык — не просто выражение мысли, чувства и желания. Язык — это способность человека откликнуться голосам окружающего мира, дать им свое человеческое звучание.

Разбить на земле сад — значит, пояснял Хайдеггер, разомкнуть замкнутость земли, чтобы она приняла в себя семена я побеги.

Так же и язык как бы разбивает мир, намечает в нем, показывает те места, в которых мир может высказаться. Сказать и говорить — не одно и то же. Можно много говорить и ничего не сказать. Можно молчать и сказать многое. Сказать — значит показать, объявить, дать видеть, слышать.

Нигде, кроме как в языке, мир, по Хайдеггеру, полностью не присутствует. Язык — это дом бытия. Мир хочет быть высказанным. Дело за нами. Присутствие мира в языке требует человека. Человек может дать слово миру, мир требует человека для своего явления. И человек требует мира, потому что иначе как в мире он себя не узнает.

В языке важны не только произносимые слова, но даже молчание, которое часто глубже слов проясняет смысл. Даже речь незнакомого языка — это не бессмысленный звук, а слово, мы чувствуем его значимость. Между непонятным словом и природным звуком лежит целая пропасть сущностного различия.

Тенденции современной культуры делают язык все более бедным и невыразительным.

В своем чистом виде, в первозданной стихии язык сохраняется только в поэзии. С точки зрения Хайдеггера, и мышление, и поэтическая речь когда-то возникли из «первопоэзии». Поэзия ближе к изначальной речи, чем любой другой способ выражения мысли. Размышлять вообще — значит поэтизировать: не просто писать стихи, а дать сказаться через себя стихии языка.

Язык на самом деле сильнее нас: это не мы говорим языком, а язык говорит нами. Истинный философ или истинный поэт прислушиваются к языку, к его чистому голосу, открывают его в себе, и тогда то, что они говорят, будет не пустой болтовней, а творчеством, раскрытием новых, не виданных ранее сторон мира.

Обычно считается, что говорение и слушание — разные вещи: один человек говорит, а другой слушает. На самом деле мы можем говорить, только когда слушаем себя, слушаем ту тишину в себе, которая вот-вот выразится в словах. Мы прислушиваемся к тому еще беззвучному голосу, который может вылиться в словах.

Язык есть мелодия человеческой жизни и одновременно — голос, которым говорит с нами мир. Мы живем в резонансе этого голоса — голоса Бога, голоса совести, голоса любви. Эти голоса есть нечто первичное по отношению к нашей естественной повседневной речи. Благодаря тому, что мы слышим эти голоса, мы присутствуем в мире.

СОЗНАНИЕ И ПОЗНАНИЕ

В философии во все времена было два главных подхода к вопросу о том, как человек познает окружающий мир: одни философы считали, что мы познаем мир чувствами, другие — разумом. Первые иногда назывались сенсуалистами (от sense — чувство) или эмпириками, вторые — рационалистами.

Сенсуалисты считали, что чувства — единственный и достоверный источник наших знаний. Чувства нас никогда не обманывают, дают нам самую точную информацию. Уж если я взялся рукой за горячий утюг, то точно буду знать, что это такое. А вот когда мы начинаем размышлять, гораздо труднее набежать ошибки.

Основной лозунг сенсуалистов: чтобы знать — надо видеть! Видеть в широком смысле слова: слышать, обонять, ощущать и т. д. Основные формы чувственного познания — ощущение (когда мы воспринимаем какое-то отдельное качество: теплое, тяжелое, синее и т. д.), восприятие (когда мы воспринимаем целостный образ предмета — видим, например, яблоко, человека) и представление (когда мы можем представить себе наглядно и конкретно предмет, который сейчас не видим и не ощущаем).

Рационалисты, напротив, полагали, что наши чувства очень слабы и недостоверны. Чувствам не дана сущность вещей, не дано прошлое, не дано будущее. Зато все это доступно разуму. Еще Платон утверждал, что наши чувства обманчивы. Нельзя что-нибудь одновременно знать и не знать: либо я знаю, либо я не знаю. Но можно одновременно видеть и не видеть, закрыв рукой один глаз.

У рационалистов свой лозунг: чтобы видеть — надо знать. Поскольку мой глаз не вооружен мыслью, знанием, я и не увижу того, что мне нужно. Допустим, я открываю заднюю крышку телевизора — если я никогда не изучал электроники, я там ничего не увижу, кроме бессмысленного переплетения проводов, схем и т. д.

Основными формами рационального познания являются формы нашей мысли: понятие, суждение, умозаключение. Понятие открывает нам какой-нибудь существенный признак вещи. Очень многие явления в мире даже представить себе нельзя — например, скорость света или искривляющуюся в трехмерном пространстве Вселенную. — но можно понять. Суждение — это такая связь между понятиями, в которой что-либо утверждается или отрицается (например, яблоня — это дерево). И наконец, умозаключение (силлогизм) — это такой способ мышления, когда мы из двух суждений можем непосредственно вывести третье. Например:

Все люди смертны.

Иванов — человек.

Следовательно, Иванов смертен.

Сенсуалисты утверждали, что все наше знание происходит из опыта, из конкретного индивидуального опыта отдельного человека, а рационалисты считали, что из опыта никаких всеобщих и необходимых знаний вывести нельзя. Допустим, я хочу открыть или подтвердить закон всемирного тяготения. Беру большой камень и подбрасываю его. Зная массу Земли и массу камня, я могу в принципе рассчитать скорость, с какой камень будет стремиться к Земле.

Но ведь я не могу из своего личного индивидуального опыта делать выводы относительно всей Вселенной. Нет никакой гарантии, что выводимый мною закон будет работать везде и всегда. Я могу подбросить камень сто раз, могу тысячу, но я не буду уверен, что в тысячу первый раз он упадет, а не улетит в небо. Как же все-таки Ньютону удалось открыть свой закон?

Рационалисты полагали, что знание — не из опыта, а из головы. Но как оно попало в мою голому, «ели я предварительно не пытался увидеть, попробовать, поставить эксперимент? Знания, отвечали рационалисты, в голову не попадают, они всегда там находятся в виде врожденных идей. Знанию, если это действительно знание, научить нельзя и научиться под влиянием внешнего мира тоже нельзя. Это знание нужно вспомнить, как мы уже видели в разделе «Можно ли человека чему-нибудь научить?». И Платон, и Декарт, и Лейбниц, и многие другие рационалисты утверждали, что если правильно развивать человека, то он неизбежно придет к открытию законов, к новому пониманию мира, к новому видению.

Как бы то ни было, к концу XVIII в. в философии сложилась странная ситуация: знаний человечеством накоплено много, а откуда эти знания — толком неизвестно.

Разрешить эту проблему попытался Иммануил Кант в своей знаменитой «Критике чистого разума». Кант настолько глубоко и нетрадиционно переосмыслил идеи и рационалистов, и сенсуалистов, дал настолько яркое и глубокое понимание сути человеческого познания, что его стали называть Коперником философии: как Коперник коренным образом изменил наши представления о Солнечной системе, так и Кант изменил наши представления о познании.

Кант попытался преодолеть односторонность и сенсуализма, и рационализма, полагая, что и чувства и разум играют одинаково важную роль в познании. Но есть еще одна удивительная человеческая способность, весьма таинственная по своей природе, из которой вырастают и чувства и разум, — и мы никогда, по Канту, не сможем вывести наружу механизмы ее действия. Это способность воображения, причем чистая способность воображения.

Мы можем себе помыслить не фокстерьера, не бульдога, не пуделя, а просто собаку вообще. Мы можем помыслить себе треугольник вообще, дом вообще, человека вообще. Хотя таких вещей, как собака вообще или дом вообще, в природе не бывает.

Однако с таких «чистых» предметов начинается всякое человеческое познание. Разум с помощью способности воображения так переплавляет, перетасовывает данные чувств, что получает в конце концов чистый предмет, вещь, закон. Многие миллионы людей видели падающие предметы, но нужно было мощное воображение Ньютона, чтобы в хаосе случайных событий увидеть строгий, повторяющийся и необходимый закон.

Чистое продуктивное воображение, согласно Канту, сверхъестественная, нечеловеческая способность, которой владеет человек и которая делает возможным познание: мы имеем право формулировать законы относительно всей природы (как в случае о законом всемирного тяготения) потому, что выводим эти законы не из своих индивидуальных переживаний, наблюдений и обобщений, мы имеем на это право потому, что пользуемся силой, намного превышающей наши ограниченные человеческие возможности.

Это дар, данный нам свыше, это результат сверхъестественного внутреннего воздействия в нас, это сила самой природы или Бога, которую мы можем почувствовать в себе, освободить ее, заставить служить себе. В этом смысле Кант говорил, что рассудок диктует природе законы вообще. Законов вообще, чистых законов, в природе нет. Они — продукт человеческой головы, продукт чистой способности воображения. В природе, как и в социальной жизни, есть хаос случайных событий, есть перепутанность и переплетенность связей, и только наше воображение может выявить из этого хаоса и воспроизвести в строгих и точных формах предметы, объекты, законы и т. д.

Например, законы астрономии нельзя увидеть, разглядывая в телескоп звездное небо; законы истории нельзя разглядеть, посмотрев в окно или прочитав газету. Астрономы тысячи лет разглядывали звездное небо, но лишь гений Кеплера «увидел» в движении звезд и планет точные и ясные законы небесной механики.

Таким образом, все наши знания в том виде, в каком они у нас есть и доступны нашему пониманию, взяты не из окружающего мира. Этот мир дает лишь сырой материал, служит пищей и толчком нашему воображению. Но наши знания и не от человека, не являются нашей произвольной фантазией и не заложены в нее заранее наподобие картофеля, кем-то положенного в мешок.

Демокриту надо было глубоко заглянуть внутрь себя, освободить свою умственную анергию, раскрепостить фантазию, чтобы увидеть в мире атомы и пустоту, в которой эти атомы вечно падают. И это ведь не красивая сказка, которой Демокрит забавлял своих учеников: с тех пор гипотеза об атомистическом строении вещества не уходила из науки, получая все новые толкования и обоснования.

Все открытия и изобретения в любой области всегда движутся в рамках чьей-то первичной интуиции. Кто-то первый увидел, чье-то воображение нарисовало общую картину иди контур проблемы, у кого-то хватило смелости в игре своего воображения увидеть открытие новых горизонтов и заявить об этом.

Наличие у человека воображения — не просто фантазии, а именно продуктивного воображения, когда он может вообразить себе предмет, очищенный от всех случайных черт, проявлений, «увидеть» закон в чистом виде, форму, тип и т. д., — свидетельствует о человеческой свободе. И в основе всех подлинно глубоких и важных знаний лежит человеческая свобода.

ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА?

Обычно под истиной в современной науке понимают соответствие наших понятий, высказываний, теорий окружающему миру. Если соответствуют, значит они правильные, истинные, если не соответствуют — ложные.

Но очень многие философы отрицали такое понимание истины, считали его поверхностным, не соответствующим действительной сложности такого феномена, как истина. Например, с точки зрения Ницше, истина вовсе не есть соответствие наших понятий вещам мира. В конце концов мы находим в вещах то, что сами туда вложили. Эго нахождение называет себя наукой, а вкладывание — это искусство, религия, любовь. Мы сначала одухотворяем мир, делаем его сложным, глубоким, прекрасным, и тогда становится возможной наука, которая эту сложность познает и эту красоту пытается выразить. Например, о некоторых физических теориях сами физики говорят: они недостаточно красивы, чтобы быть истинными.

У древних греков было слово для обозначения истины — алетейя, что означает нескрытость, непотаенность. Истина не прячется, она лежит на виду, надо только уметь ее увидеть. Истина не вне нас, она — в нас самих. Она не только результат познания мира как чего-то внешнего; в сути своей истина — попадание в такую позицию, в такую жизнь, где мир и вещи вдруг открываются мне, становятся понятными, волнующими, бездонными, непостижимыми. Истину не открывают, в ней живут. Живут те, кому удается пробиться в такое состояние.

В этом смысле истина — всегда результат индивидуального прорыва к миру. И истины, полученные таким путем, всегда индивидуальны. Никто за вас понимать ничего не будет. Понять должны вы сами. И если вы что-то поняли, вы не можете свое понимание передать другому, он должен сам и по-своему понять. Поэтому всякая истина, полученная в живом опыте понимания, сама является живой и больше всего на свете боится стать общеупотребительной и для всех понятной — иначе говоря, пошлой. Боится, как все живое боится смерти.

Истина, по Хайдеггеру, — это событие открытости мира. Когда случается такое событие, оно потрясает нас, переворачивает душу, мы чувствуем себя посвященными в новое знание, в новую истину. Хайдеггер приводит как пример произведение искусства, которое всегда есть открытие того, что есть на самом деле. Он рассуждает о крестьянских башмаках, изображенных на известной картине Ван Гога, где нарисованы просто башмаки, пустые, стоящие неизвестно где; не видно даже земли, налипшей на них с поля или по дороге с поля. И все же, благодаря искусству, через эти башмаки мир открывается нам таким, каким мы его раньше не видели.

Тяжелая и грубая прочность башмаков, пишет Хайдеггер, собрала в себе все упорство неспешных шагов вдоль широко раскинувшихся и всегда одинаковых борозд, над которыми дует пронизывающий резкий ветер. Тревожная забота о хлебе насущном сквозит в этих башмаках, забота, не знающая жалоб; но и радость, не ищущая слов, когда пережиты тяжелые дни; и дрожь предчувствия близящейся смерти.

Это и есть то, что греки называли непотаенностью. Башмаки стоят у всех на виду, но надо их увидеть так, как увидал Ван Гог, как увидел Хайдеггер, и такое видение будет посвящением в истину, совершенно непонятную незрячим и непосвященным.