Я псих

Джером Дэвид Сэлинджер Я псих ©Перевод Е. Мамонов, 2025

Было около восьми вечера: тьма кромешная, дождь, холодрыга, а ветер завывал так, как бывает в тех жутковатых фильмах, когда замышляется убийство престарелого богача, только что составившего завещание.

Я стоял рядом с пушкой на вершине Томпсон-Хилл, продрогнув до костей, разглядывая южные окна спортзала, которые ярко и глупо светились, словно освещали не крохотный гимнастический зал, а целый футбольный стадион, ни больше, ни меньше (но вам не понять, если вы никогда не учились в частной школе).

На мне была куртка без перчаток. Неделю назад кто-то спер мое пальто из верблюжьей шерсти, а перчатки остались в карманах. Но как же я замерз, черт возьми. Торчать там могло прийти в голову только такому психу как я. У меня не все дома, Ей богу правда. Но я не мог иначе. Мне нужно почувствовать, что я прощаюсь с этим местом, с молодостью, что ли, словно я старик. Под ногами у меня была вся школа, собравшаяся в спортзале на баскетбольный матч с этими свиньями из Саксон Чартер, а я стоял и прощался.

И вот стою я там, черт возьми, продрогнув до костей, стою и все прощаюсь с самим собой, прощай, Колфилд. Прощай, свинья ты этакая. Мне все представлялось, как мы перебрасываемся мячом с Булером и Джексоном сентябрьскими вечерами до самых сумерек,

а я знаю, что никогда больше не буду делать это с теми парнями. Словно Булер, Джексон и я делали нечто такое, что умерло и было похоронено, и только я знал об этом, и только я присутствовал на этих похоронах. И вот я стоял там и мерз.

Игра с Саксон Чартерскими свиньями перевалила за половину, и было слышно, как все орут: стройно и мощно на стороне Пенти; слабо и жалко на стороне Саксон Чартер. Это потому, что Саксонцы никогда не возили с собой никого, кроме самой команды, пары-тройки запасных и обслуживающего персонала. Сразу было ясно, когда Шутс, Кинселла, или Таттл забрасывали мяч, потому что часть зала, где болели за Пенти, начинала сходить с ума. Да вот только мне было почти наплевать, кто выигрывает. Мне было холодно, и стоял я там для того, чтобы ощутить прощание, побывать на собственных похоронах, и Булера, и Джексона, с которыми я перебрасывался мячом до самых сентябрьских сумерек.

И вот, заслышав один из криков, я, вдруг, почувствовал, как то самое чувство пришло. Это было словно удар ножом. Я оказался на похоронах. Теперь я на самом деле там был.

Как только это случилось, я бросился вниз с Томпсон-Хилл прямо со своими чемоданами, лупившими меня по ногам так, что чертям делалось тошно. Так и бежал всю дорогу до самых ворот кампуса; Там я остановился, чтобы перевести дух; Затем перебежал заледеневшее шоссе №202, упал и чуть не сломал колено, и потом пропал на Хесси Авеню. Пропал. Каждый раз, когда вы переходили улицу тем вечером, вы пропадали. Я не шучу.

Оказавшись у дома старика Спенсера, куда я и направлялся, я поставил свои чемоданы на крыльцо, что есть дури позвонил в дверной звонок и зажал уши руками - черт, как же они болели. Я начал разговаривать с дверью: ну же, давай! - говорил я ей, - открывайся! Замерзаю. Наконец появилась миссис Спенсер.

- Холден! - воскликнула она, - Входи, дорогой. - Она — милая. Горячий шоколад, который она делала каждое воскресенье, был полное дерьмо, но это не имело значения.

Я влетел в дом.

— Закоченел, наверное, до смерти? - Спросила миссис Спенсер, — да и промок насквозь. — Она была не из тех женщин, для которых ты мог промокнуть слегка: ты был либо полностью сухой, либо промокший насквозь. Но она не спросила, что я делаю за пределами школы, поэтому я решил, что старик Спенсер рассказал ей, что случилось.

Я поставил чемоданы в прихожей и снял шапку, черт, пальцы закоченели так, что почти не сгибались, и я едва смог ее ухватить. - Как вы, миссис Спенсер? - Спросил я. - Как грипп мистера Спенсера? Он уже поправился?

— Поправился! - Сказала миссис Спенсер. — Дай я возьму твою куртку, дорогой. Холден, он ведет себя совершенно как чер-знает-что. Иди прямо к нему, дорогой, он у себя.

У старика Спенсера была своя комната рядом с кухней. Ему было лет 60, может даже больше, и все равно он радовался вещам, хотя и как-то не по-настоящему, в полсилы. Если вы задумаетесь о старике Спенсере всерьез, то удивитесь, зачем он вообще живет. Кажется, все у него уже позади. Но если думать о нем слишком много, то это неправильно. О Старике Спенсере нужно думать слегка. И вот тогда станет ясно, что для себя он все делал правильно. Он радовался, пусть наполовину, но зато всему. Я вот страшно радуюсь вещам, но не всегда. Иногда кажется, что старики умеют устраиваться лучше. Но оказаться на их месте я бы не хотел. Не хочу радоваться абсолютно всему в полсилы.

Старик Спенсер сидел в большом мягком кресле у себя в спальне весь закутанный в индейское одеяло племени Навахо, которое они с миссис Спенсер купили в Йеллоустонском парке лет 100 назад. Они, наверное, поймали дикий кайф, когда купили это одеяло у индейцев.

— Входи, Колфилд, - заорал на меня старик Спенсер, - входи, мой мальчик.

Я вошел.

На коленях у него лежал открытый «Атлантик Мансли» обложкой вверх, По всей комнате были таблетки, флакончики с лекарствами и грелка. Меня воротит от вида грелки, особенно, когда вижу ее в комнате старика. Знаю, нехорошо так говорить, но старик Спенсер выглядел каким-то вымотанным, и уж точно не как человек, который когда-либо вел себя, совершенно как черт-знает-что. Возможно миссис Спенсер просто нравилось думать, что когда-то он так себя вел, А может ей хотелось думать, что у старика еще достаточно пороха в пороховницах.

- Я получил вашу записку, сэр, — сказал я, все равно я зашел бы к нему перед отъездом. - Как ваш грипп?

— Если бы я чувствовал себя лучше, мой мальчик, пришлось бы послать за доктором, - сказал старик Спенсер. Он захохотал. - Садись сюда, мой мальчик, — сказал он, все еще продолжая смеяться. – во имя Юпитера, почему ты не на матче?

Я уселся на край кровати. Она и правда выглядела так, как могла бы выглядеть кровать старика.

- Забегал туда на минутку, сэр, но я уезжаю домой. Доктор Тернер сказал, что я могу уехать сегодня, если на самом деле нужно. Вот я и еду.

- Ну и вечерок ты выбрал, задумчиво сказал старик Спенсер, - он на самом деле над чем-то размышлял. — Ехать сегодня. Так, значит, сегодня?

- Да, сэр.

— Что тебе сказал доктор Тернер?

— Ну, он был очень добр ко мне, можно так сказать, сэр. Говорил о жизни, что жизнь - это игра, как-то так, и что играть нужно по правилам, вот. И тому подобное. Пожелал удачи в будущем, все в этом роде.

- Думаю, Тернер и правда был весьма ко мне добр, в своей свинской манере, конечно, и я рассказал обо всем этом старику Спенсеру. О том, что если я хочу преуспеть, нужно прилагать усилия, и так далее. Я даже присочинил кое-что, а старик Спенсер внимательно слушал и всю дорогу кивал.

Потом он спросил:

— связался ли ты уже с родителями?

— Нет, сэр, не связывался, потому что увижу их этим вечером, — сказал я.

Старик Спенсер снова кивнул. Он спросил, Как им понравится эта новость?

— Что тут скажешь, они это ненавидят. Это уже третья школа, из которой меня исключили. Черт! Я не шучу.

— На этот раз старик Спенсер не кивнул. Бедняга, я его раздражал. Вдруг он поднял с колен «Атлантик Мансли», будто тот стал для него слишком тяжел, и швырнул в сторону кровати. Мимо. Я встал, поднял журнал и положил на кровать. Внезапно мне захотелось убраться отсюда ко всем чертям.

— Что с тобой происходит, мой мальчик? — спросил он. — Сколько предметов ты сдавал в этом семестре?

— Четыре.

— А сколько провалил?

— Четыре.

— Старик Спенсер уставился на то место на коврике, куда упал «Атлантик Мансли», когда он пытался швырнуть его на кровать. — Я провалил тебя по истории, потому что ты абсолютно ничего не знал. Не готовился ни к экзамену, ни к занятиям. Ни разу. Сомневаюсь, что за весь семестр ты хоть раз открывал учебник. Открывал или нет?

— Пару раз я его просматривал, — сказал я, чтобы не задеть его чувств. Он на самом деле считал свою историю важным предметом. Мне было совершенно все равно, если он думал, что я круглый дурак. Но мне не хотелось, чтобы он подумал, будто я полностью забил на его предмет.

- Твоя экзаменационная работа вон там, на шифоньере. Принеси ее.

Я пересек комнату, взял работу и передал ему, а сам снова уселся на край кровати.

Старик Спенсер держал мою работу с таким видом, словно она была заразной, а он сам - ученый, вроде Пастера, жертвующего собой в интересах науки.

— Мы проходили Египтян с 3-го ноября по 4-е декабря, ты сам выбрал эту тему для сочинения из двадцати пяти возможных. И вот что ты изволил написать:

«Египтяне были древней расой людей, живших в одном из самых северных районов северной Африки, которая, как мы все знаем, является самым большим континентом в восточном полушарии. Сегодня мы интересуемся египтянами по многим причинам, часто мы встречаем упоминания о них в Библии. Библия полна забавных историй о фараонах. И все они, как мы знаем, были египтянами».

Старик Спенсер поднял глаза. — Новый параграф, — сказал он.

«Самое интересное про Египтян - это их обычаи. У египтян было много способов что-либо делать. У них была интересная религия. Они хоронили своих мертвецов в гробницах очень интересным способом. Лица умерших фараонов обматывали специально пропитанной тканью, чтобы защитить черты лица от гниения. До настоящего времени врачи не знают, что это был за химический состав, поэтому все наши лица сгнивают, когда мы мертвы на протяжении определенного времени». Старик Спенсер снова взглянул на меня поверх листов. А я перестал на него смотреть. Если он собирался смотреть на меня после каждого абзаца, то я не собирался так делать.

«О египтянах есть много такого, что помогает нам в повседневной жизни», - сказал старик Спенсер. - Конец. Он сложил листы и швырнул их на кровать. Мимо. Кровать стояла в двух футах от его кресла. Я встал, подобрал мою экзаменационную работу и положил ее поверх «Атлантик Мансли».

— Ты считаешь меня виноватым за то, что я провалил тебя, мой мальчик? — Спросил меня старик Спенсер. — А как бы ты поступил на моем месте?

— точно так же. С кретинами по другому нельзя. Но в тот момент я об этом уже не думал. Я думал о том, замерзнет ли маленький пруд в Центральном Парке к тому времени, как я доберусь домой, и если это случится, будут ли там кататься на коньках, когда утром выглядываешь из окна, и куда деваются утки, о том, что случается с утками, когда замерзает пруд. Но рассказать всего этого старику Спенсеру я не мог.

— Что ты обо всем этом думаешь, мой мальчик?

— Вы имеете в виду мое отчисление и все такое, сэр?

— Да.

Ради него я попытался собраться с мыслями. Он был славный, и еще из-за того, что он промахивался, когда швырял что-нибудь на кровать.

— Ну да, мне жаль, что меня отчислили, жаль по многим причинам, — Но я знал, что никогда не смогу объяснить ему эти причины. Не смогу объяснить, как стоял на Томпсон-Хилл и думал о Булере, Джексоне и себе самом. — Некоторые вещи трудно объяснить вот так сразу, сэр, — сказал я ему. — Вот, например, сегодняшний вечер. Мне нужно было собрать вещи и положить лыжные ботинки. вот эти лыжные ботинки и заставили меня пожалеть, что я уезжаю. Я представил свою мать, бегающую по магазинам, задающую продавцам миллион дурацких вопросов. В итоге ботинки она все равно купила не те. Черт, но она славная. Я не шучу. Вот это, наверное, главная причина, почему мне жаль, что меня отчислили. Из-за моей матери и неправильных лыжных ботинок. — я сказал ему все это и замолчал.

Пока я говорил, старик Спенсер кивал, будто все понимал, но вы бы не смогли определить, почему он кивает: потому ли, что готов понять все, что я мог бы ему сказать, или потому, что он просто больной гриппом старикашка, у которого слегка не все дома.

— Ты будешь скучать по школе, мой мальчик.

Он был славный. Честное слово. Я попытался рассказать ему еще что-нибудь.

- Не очень, сэр. Я буду скучать по некоторым вещам. Буду скучать по тому, как ездил в Пенти на поезде; как ходил в вагон-ресторан и заказывал сэндвич с курицей и коку, по тому, как читал 5 новеньких журналов с этими глянцевыми страницами, по наклейкам Пенти на чемодане. Однажды одна леди увидела наклейки и спросила, не знаю ли я Эндрю Варбаха. Это была мать Варбаха, а вы же знаете этого Варбаха, сэр. Полное дерьмо. Он из тех, кто выкручивает руку малышам, чтобы отнять мраморные шарики. Но мать у него была что надо. Место ей в сумасшедшем доме, как и большинству матерей, но она любила Варбаха. По ее безумным глазам было видно, что она считала его выдающимся человеком. Я потратил, наверное, целый час, рассказывая, какой обалденный у нее сынок, как никто из парней в школе и шага не смеет ступить без того, чтобы посоветоваться с Варбахом. Миссис Варбах мои слова просто сразили наповал. Она почти сползла под кресло. В глубине души она, наверняка, догадывалась, какое дерьмо ее сынок, но я убедил ее в обратном. Люблю матерей. Я от них тащусь.

Я остановился. Старик Спенсер не слушал. Ну, Может и слушал вполуха, но не так, чтобы мне захотелось углубляться. Все равно я никогда не говорю того, чего хочу сказать. Я псих, правда-правда.

— Собираешься ли ты поступать в колледж, мой мальчик? — Спросил старик Спенсер.

— Планов у меня нет, сэр. Я живу одним днем. Прозвучало это фальшиво, но я и сам начинал чувствовать себя фальшиво. Я слишком долго сидел на краю этой кровати. Внезапно я поднялся.

— Думаю, мне пора, сэр, — сказал я. — Нужно еще успеть на поезд. Вы были очень добры. На самом деле.

Старик Спенсер спросил, не желаю ли я чашку горячего шоколада перед тем, как уйду, но я сказал нет, спасибо. Я пожал ему руку. Было видно, что он на самом деле за меня беспокоится. Сказал, что напишу ему когда-нибудь, и чтобы он не беспокоился обо мне, и пусть не винит себя, что провалил меня на экзамене. Сказал, что я псих. Он спросил, действительно ли я уверен, что не хочу чашку горячего шоколада, и что это не займет много времени.

— Нет, сэр, до свидания, — сказал я. Поберегите себя.

— Ладно, — ответил он, пожав мне руку еще раз, — до свидания, мой мальчик.

Он еще что-то крикнул мне вслед, когда я уходил, но я не расслышал. Кажется, «удачи». Мне действительно было его жаль. Я знал, что он думает: какой я юный, что ничего не смыслю в жизни, и о том, что случается с такими ребятами как я, все в этом роде. Наверное, я его немного огорчил, когда ушел, но готов поклясться, позднее он обсудит меня с миссис Спенсер и ему станет легче. А потом, перед тем как уйти из комнаты, миссис Спенсер, наверное, подаст ему «Атлантик Мансли».