Я тебя не слышу

4)

Я был не готов к такому повороту. Долго стучал в дверь, жал на неработающий звонок, курил на лавочке у подъезда. Дома явно никого не было. Но ведь Володя — человек обязательный, знал, что я приеду, так куда же тогда подевался? Можно было бы предположить, что он напился и уснул мертвецки, но звонил и стучал я настойчиво, раз за разом с завидным упорством поднимаясь на пятый этаж, а потом спускаясь вниз к подъезду.

Соседка по площадке, всклокоченная пожилая женщина, открыла мне свою дверь не сразу. Да я бы и сам открыл нехотя, если честно.

— Я его не видела давно.

— Не видели?

— Нет.

— Вообще не видели?

— Вообще. Хотя я не слежу особо.

— М-м-м. А что делать?

— А что? Ждите — придет, нет — домой пойдете.

— Поеду.

— Поедете. Почему бы и не поехать.

— Спасибо большое, — я выдохнул ей в лицо свою усталость и порядочную уже нервозность, а соседка, учуяв мое настроение, закрыла дверь одним движением.

Очень некрасиво.

В общем, я пошел гулять. Точно решил — гулять, а вечером вернуться. Володя ну просто деться никуда не мог. А значит, и не делся.

Петербург шумел по-русски. Сигналил туристическими автобусами и пах хот-догами с одной сосиской. Я поехал на Невский. Блядь, а куда я еще мог поехать? Я в Питере был лет пятнадцать назад, совсем маленьким, не помню ничего. Ну, Адмиралтейство помню. Ну, Петра. Ну, крепость. Поэтому Петербург решил изучать заново и совершенно самостоятельно, не спрашивая прохожих, а невнятно шатаясь по улицам, куда Бог пошлет.

Бог послал за пивом.

На лавке рядом сидела девочка в гольфах. Я еще подумал, сентябрь, а она, дура, в короткой юбке, с голыми ногами, гольфы эти дурацкие. Некрасиво, конечно, пялиться на незнакомых людей, но на эту девочку-воробья пялиться очень хотелось: на круглые коленки, на волосы, которые пушились на шее, на все эти сигареты, которые она курила одна за другой — я очень хорошо ее рассмотрел. А потом она подошла знакомиться. Нет, просила за жигалку, конечно, но я-то знаю, что знакомиться — в этом замороченном солнцем сквере никого, кроме нас двоих, не было. Будни, епта.

— А почему ты так много куришь?

— Хочется. Что-то раскурилась, ты прав. И че?

— Ну, приехал к родственнику, вот гуляю.

— И как тебе Питер?

— Не знаю, я не очень рассмотрел. Красивый. Большой.

— Ну да. А я каталась тут с одним товарищем по реке. Такое...

— Приставал?

— Не то слово! Масква-сталица. Блядь, не знаю, что теперь делать.

— В смысле?

— Ну что сегодня делать. Вечером собиралась в «Революцию», но теперь не знаю. Мои все на экскурсию уехали.

— Ты с экскурсией?

— А? Ага.

С экскурсией… Мы раз ходили на экскурсию в краеведческий музей всем классом. Во дворе, помню, стояла хата, каменные бабы и макет мельницы, который подарили музею. Пока все толклись в залах с живописью, я махнул в комнату с гобеленами. Гобелены спросом у одноклассников не пользовались, поэтому я точно знал, что здесь меня первые минут десять никто и искать не будет.

Под штанами у меня были колготки, которые мама заставляла надевать, и вот эти колготки страшно мне мешали, потому что сползали постоянно, подло собираясь на коленках. Я расстегнул брюки и полез их подтягивать. Нелепо как-то: музей, колготки, гобелены с колхозницами… Поэтому я от колхозниц отвернулся и поправлял колготы под грустным взглядом Благородного оленя.

Мои одноклассники ввалились в зал предсказуемо шумно. Я успел застегнуться.

— Что, Вадик, заинтересовался творчеством Усачова?

— А?

— Усачов, Вадик, известный художник, который еще в 1925 году…

Ужасно захотелось в туалет.

Вот и сейчас — ужасно захотелось в туалет. То, что рядом не было ни одного, это как само собой разумеется.

— Пойду я отойду.

— Давай, — девочка в гольфах меня и не держала.

Я пошел быстро, быстрее, еще быстрее. И забыл вернуться.

Ел сырки творожные. Щурился на антенны на крышах. Ездил на автобусе. И на троллейбусе тоже ездил.

День был убит наповал, бездумно, почему-то припомнилось лето прошлого года: тогда я таких дней настрелял на целую шубу!

Вторник на манжеты, воскресенье на воротник.