Я воевал в Корее

Глава 12 Прощание с Кореей

Наступление началось в ночь на двадцать третье апреля. Китайские войска отбросили лисынмановцев как раз на том участке, с которого нас отвели, и прорвались на глубину до десяти километров. Нас снова бросили на передовую, к Кванамни, где наши новозеландские артиллеристы поддерживали лисынмановский полк. Лисынмановцы не теряли зря драгоценного времени — они уже бежали на юг. Впереди на «виллисах» мчались штабные офицеры. Это был еще один массовый «отрыв от противника».

Солдаты с ужасом рассказывали о «свирепых» китайцах «на белых конях», которые окружили их со всех сторон. Что им было делать, как не обратиться в бегство? Мы никогда не встречались с этими мифическими великанами, о которых американцы и лисынмановцы распространяли множество небылиц.

Участок, куда мы прибыли, наши солдаты в течение многих недель пядь за пядью отвоевывали у противника ценою больших потерь. А теперь лисынмановские вояки поспешно бросили его. Это не могло не возмутить нас. К ночи дорогу забили охваченные паникой беспорядочные толпы солдат. Они хотели только одного — как можно дальше уйти от наступающих китайцев.

Начала отходить и новозеландская артиллерия. Мы очень обрадовались возможности последовать их примеру, так как нас послали прикрывать ее отход. Нам пришлось идти пешком, пока нас не подобрали автомашины. К этому времени китайцы, не встречая весь день никакого сопротивления, продвинулись так далеко, что оказались совсем рядом с нами. Наконец мы сели в автомашины и двинулись в путь, оставляя позади сотни спасающихся бегством лисынмановских солдат.

Остановились мы в долине, с трех сторон окруженной горами, — мало подходящая позиция для того, кто ожидает нападения противника. В два часа ночи австралийцы, располагавшиеся несколько севернее нас, сообщили, что их обстреливают и что китайские войска наступают, пробиваясь через толпы бегущих лисынмановских солдат. И действительно, китайцы продвигались в темноте с поразительной быстротой — они использовали смятение, охватившее лисынмановские войска.

В четыре часа ночи австралийский штаб попал под огонь противника и две роты австралийцев вступили в тяжелый бой. Китайцы изо всех сил старались пробить брешь в позициях австралийцев, на помощь которым мы бросили одну из наших рот. Австралийцы оборонялись исключительно стойко, сдерживая сильнейший натиск китайцев, в то время как вся линия фронта откатывалась назад.

В половине пятого мы начали отходить на более удобный для обороны участок, как вдруг все ожило и на нас обрушился мощный шквал ружейно-пулеметного огня. Под огнем противника мы поспешно отступили к высоте позади нас. Как потом выяснилось, мы должны были закрепиться здесь еще накануне вечером, и теперь нам приходилось расплачиваться за свою оплошность.

Рассвет застал нас на открытой местности, и мы представляли собой удобную мишень для китайцев, которые залегли на гребнях высот и вели сосредоточенный огонь из пулеметов и минометов по нашим отступающим ротам. Большинство офицеров штаба батальона тотчас же умчались на своих машинах, но наш полковник не оставил позиций, пока не ушел последний «виллис». Ворвавшись в долину, китайцы завязали бой с нашими ротами. Одну из них они чуть не отрезали, но ей удалось пробиться к своим, хотя и с большими потерями.

Отбив атаки передовых китайских подразделений, мы в полном порядке отступили к позициям, расположенным южнее горного перевала. Мы подготовились к обороне перевала, который нужно было занять накануне. Китайцы наступали с головокружительной быстротой. Они применяли великолепную тактику, отлично маневрировали, и это сковывало наши действия. За все время войны мы никогда не были так близки к полному разгрому, как в эти дни.

Наша связь с австралийцами была прервана, позднее удалось восстановить ее по радио. Китайцы продолжали наступать, но темп наступления несколько снизился, так как их главные силы остались далеко позади. Первый же сильный удар китайцев вынудил нас обратиться в бегство, и это, несомненно, подняло их наступательный дух.

Утром мы воспользовались временным затишьем и попытались уснуть. Австралийцы весь день вели бой, а бесстрашные индийские санитары под огнем подбирали раненых. Вечером австралийцы отступили. Вскоре прибыли американские танки с ранеными австралийцами, многие из которых были в тяжелом состоянии. По крайней мере, в этом случае американцы проявили себя с хорошей стороны — они вывезли на своих танках тяжелораненых солдат.

В тот день австралийцы потеряли восемьдесят человек. Многие из них пропали без вести; впоследствии выяснилось, что они попали в плен.

Местные жители и отставшие лисынмановские солдаты сообщили нам, что в соседней долине китайцы. Правда, пока они не беспокоили нас. Очевидно, китайцы были довольны своими успехами, хотя и понесли большие потери. Их стремительность и находчивость опровергала представление о них как о солдатах с низкими моральными и боевыми качествами. Китайские солдаты воевали так, что им могла бы позавидовать любая армия.

Позднее отмечалось, что благодаря действиям нашей бригады удалось предотвратить прорыв крупных сил противника на всем центральном участке фронта. Китайцам не повезло в том отношении, что на этом участке оказались мы, а не американцы. Опираясь на данные своей разведки, китайское командование приняло правильное решение — атаковать участок фронта, занятый лисынмановскими войсками. Они не могли предвидеть, что нас перебросят сюда для заполнения бреши, образовавшейся в результате бегства лисынмановцев.

29-я английская бригада на западном участке фронта тоже выдержала сильный натиск противника, и теперь все твердили о «доблестных глостерширцах». Ценой больших потерь они тоже сумели удержать свой участок фронта и предотвратить окружение Сеула.

Наконец бегущие части удалось остановить и организовать сопротивление. Однако китайцы продолжали наступать по всей линии фронта, а наши войска постепенно отходили. Американцы заняли вместо нас оборону на горном перевале, и мы двинулись к левому флангу. Там канадские части по-прежнему удерживали свои позиции. Главный удар китайцы нанесли по западному и центральному участкам фронта. Таким образом, весь участок фронта, обороняемый корпусом, оказался под угрозой полного разгрома.

Американская дивизия не выдержала и покатилась назад. Китайцы устроили засаду и, пропустив пехоту, захватили все дивизионные минометы и много орудий. Среди пленных оказался дивизионный казначей с несколькими сотнями тысяч долларов.

Нам приказали отступить на шестнадцать километров вместе с американскими механизированными частями, которые следовали за нами по пятам. Ночью мы подошли к небольшой деревне Санчхонни. Американцы не остановились здесь и промчались мимо деревни дальше на юг.

Больше всего меня удивляло, что, несмотря на публичное заявление китайцев о весеннем наступлении, наше командование не приняло никаких мер, чтобы сорвать это наступление. Обе английские бригады стойко оборонялись, но у нас было мало надежды сдержать натиск китайцев, так как наши соседи при первом же соприкосновении с противником обратились в бегство. Крупные силы китайцев пробили брешь в нашей обороне, и мы опять покатились назад. Повторилось то же, что в июле 1950 и в январе 1951 года.

Это было большим позором для нашей армии, так как мы знали чуть ли не день начала контрнаступления. Выбрав слабое место на центральном участке фронта, китайцы сосредоточили всю силу своего первого удара на лисынмановских войсках, которые немедленно обратились в бегство. Впрочем, при таких обстоятельствах и другие, возможно, поступили бы так же.

Оттянув все наши резервы с запада для поддержки войск в центре, китайцы развернули теперь наступление на западе, упорно пробиваясь к Сеулу, оборона которого была довольно слабой. Командование нашей армии рассчитывало завлечь противника на открытые равнины севернее Сеула, а затем «уничтожить китайские орды, обрушившись на них бронетанковыми силами». При всех своих достоинствах этот план обладал одним недостатком: он был неосуществим. «Китайские орды» не надо было заманивать — наши бронетанковые части сами оказались против них беспомощными. Правда, не потому, что были неспособны постичь тонкостей плана, а совсем по другим причинам.

В январе китайцы могли дойти до Тэгу, но они остановились и дальше не пошли. Что они собирались делать теперь, трудно было сказать. На линии фронта у нас не хватало боеспособных дивизий, много солдат находилось в резерве и использовалось не по назначению. К тому же выяснилось, что наши союзники до сих пор не представляют, как нужно обороняться. «Отрыв от противника» они воспринимают как стремительное бегство на юг.

Мы считали, что если бы наши части оставались на старых позициях, поспешно покинутых лисынмановцами, мы смогли бы выдержать натиск китайцев даже в том случае, если бы нам пришлось немного отойти. Ведь за три дня ожесточенных боев мы отошли всего на полтора километра. Это значит, что можно было устоять. Впоследствии нам самим пришлось присоединиться к общему бегству, так как наши фланги оказались открытыми. Отступая, наша бригада все время вела арьергардные бои. Часто нас, как и раньше, посылали помогать другим.

Прибывшая 28-я бригада сменила шотландцев. Они хорошо сражались и заслужили отдых.

Мы заняли позиции на высоте, откуда просматривалась протекавшая поблизости река Пукханган. Вскоре пошли сильные дожди. Насквозь промокшие в своих открытых окопах, дрожа от сырости, солдаты проклинали все на свете и уже не верили, что здесь когда-нибудь может быть сухо.

Двадцать восьмого апреля нам сообщили, что нас выводят в резерв корпуса. Мы не верили своим ушам. Радостное известие подняло у нас настроение. В тот вечер мы снова направились на юг. Пересекли реку Пукханган, на берегу которой американцы возились около своих зениток, и двинулись на Янпхён. Ночь застала нас в небольшой деревне поблизости от реки Ханган. Нам сказали, как и в прошлый раз, что здесь мы пробудем до вывода из Кореи.

И вдруг в ночь с тридцатого апреля на первое мая нам приказали приготовиться к маршу, чтобы поддержать какой-то американский полк. Итак, в ясное солнечное майское утро, когда во всем мире такие же люди, как мы, праздновали день Первого мая, мы снова двинулись на северо-запад.

Нам говорили, что китайцы все чаще продолжают наступать, хотя, возможно, теперь действовали лишь разведывательные отряды. Достигнув указанных позиций в горах, мы обнаружили, что поддерживать или сменять здесь некого: там не было ни одного американца. Верные себе, американцы бросили позиции, когда им вздумалось. В результате этого в линии фронта образовалась широкая брешь, через которую могли пройти целые армии противника.

Газеты, которые приходили из Японии, пестрели небылицами о нашем последнем бое. В одном из сообщений говорилось: «27-я бригада выдержала натиск китайских войск, насчитывавших двадцать четыре тысячи солдат, и предотвратила полный разгром 8-й армии». В этой «небольшой» ошибке повинна, видимо, наша разведка, ибо даже при самом богатом воображении там нельзя было увидеть такое количество китайцев.

Нам не сообщали о ходе операций на других участках фронта и вообще о событиях в Корее. Это вызывало постоянное недовольство среди наших солдат. Обычно в подразделения поступали некоторые разведывательные сводки, но офицеры редко доводили их до солдат. Не информировали нас и о ходе проводимых нашими войсками операций. Мы знали только одно: атаковать или оборонять данную высоту. Не представляя общей обстановки, мы никогда не знали и не могли понять, что на первый взгляд незначительная задача, которую нам приходилось выполнять, может оказаться очень важной для операции в целом.

Трудно воевать, когда у тебя нет ясного представления о целях войны и ее перспективах, а у нас действовало известное армейское правило, которое нам постоянно повторяли: «Солдату думать не положено, он должен только действовать». Хотел бы я знать, какая армия может успешно воевать, если ее солдаты не думают хотя бы несколько минут в день.

Если не считать фанатического напутствия, с которым к нам обратились перед отправкой из Гонконга, ничего вразумительного мы не слышали. Нам не говорили, зачем нас послали в Корею и за что мы должны сражаться. Мы даже не знали, что ООН вновь подтвердила свои первоначальные резолюции по корейскому вопросу и что члены нашего парламента официально потребовали внести ясность; в этот вопрос.

Если бы нам теперь сказали, что мы все еще «возглавляем поход за свободу» и тем самым спасаем себя от участи «рабов Москвы», вряд ли бы мы стали это слушать. Мало кто из нас верил небылицам о Москве. Мы знали, что наша свобода осталась в мирной Англии и что не наше дело навязывать войну Корее и закабалять ее народ. Большинству английских солдат не было никакого дела до Кореи и ее народа, они не питали ненависти к солдатам, воюющим против нас. Меньше всего могла воодушевить нас на ратные подвиги мысль о «коммунистической угрозе». Нет, мы хотели только одного — уехать домой и обо всем забыть. А в это время государственные деятели и генералы Запада громогласно заявляли: «Солдаты знают, что они воюют за свободу». Можно подумать, что все мы добровольно приехали воевать в Корею и единодушно поддерживаем и Организацию Объединенных Наций и США!

В армии солдатам не разрешается создавать какие-либо организации и союзы. Если солдат совершает дисциплинарный проступок, офицер для него одновременно и прокурор и судья. Поэтому солдату не приходится особенно рассчитывать на справедливость.

В Англии из всех организаций армия наименее демократична. Солдаты лишены всяких прав. Жизненный уровень офицера значительно выше, чем солдата; поэтому офицеры считают себя привилегированной кастой. Боясь подорвать свой авторитет, они не желают общаться с солдатами и требуют от них беспрекословного повиновения.

…Наконец долгожданный день наступил. Двенадцатого мая нас сменили австралийцы, обреченные участвовать в этой войне еще несколько месяцев, а мы отправлялись в тыл — снова к реке Ханган. На следующий день из Инчхона прибывал новый английский батальон, и нам нужно было готовиться к отправке из Кореи.

Тот вечер, о котором я сейчас вспоминаю, был для меня и радостным и печальным. Радостным потому, что я навсегда избавлялся от ужасов страшной корейской войны, а печальным потому, что я покидал Корею.

Я полюбил эту страну и ее народ. Особенно дороги были мне корейские друзья, с которыми теперь приходилось расставаться. Весь последний вечер перед отъездом я провел с ними, беседуя о прошлом, настоящем и будущем Кореи, которая, как все мы были твердо убеждены, скоро воспрянет, залечит раны, причиненные войной. Я дал себе слово, что где бы я ни был, хоть в тысячах километрах от Кореи, я сделаю все, чтобы быть полезным корейскому народу. Я не могу сделать многого, но я могу рассказать всему миру правду об этой замечательной стране и о всех тех ужасах, которые ей пришлось перенести. Я дал себе слово при первой возможности вернуться в Корею — на этот раз другом, а не врагом — и в какой-то степени искупить вину за те разрушения, которые причинили стране мои соотечественники, внести и свою скромную лепту в дело строительства новой Кореи.

Весь следующий день мы ждали прибытия батальона, который должен был сменить нас. Корейских рабочих, которые нас обслуживали, передавали новым хозяевам так же, как в таких случаях передается военное имущество. Командование, видимо, не считало, что они заслуживают лучшего отношения. Всем нашим переводчикам должны были выдать письменные свидетельства, в которых указывалось, что они работали у нас. Для местной полиции это обстоятельство явится подтверждением их благонадежности. Никто не потрудился хоть как-то отметить их самоотверженный труд.

У командира одной из наших рот слугой и переводчиком был корейский юноша. Офицер считал, что сухой благодарности вполне достаточно за его работу. Другой корейский юноша выполнял у нас всевозможную черную работу и, кроме того, был слугой и переводчиком. Это был хороший парень, и наши солдаты любили его. Перед отъездом он подошел к командиру роты, который пьянствовал с другими офицерами, и тот лишь снизошел до того, что на клочке бумаги нацарапал карандашом примерно следующее: «Работал в таком-то батальоне три месяца (на самом деле около пяти). Если бы было можно, я взял бы его с собой в Гонконг слугой». И все. Ни слова благодарности, никаких отзывов и рекомендаций. Но самым постыдным было последнее добавление — командир роты хотел бы видеть его своим слугой!

Корейскому юноше, о котором идет речь, исполнилось всего шестнадцать лет. Он получил хорошее образование и до того, как попал к нам, вовсе не был ни «мальчиком на побегушках», как называли его офицеры, ни слугой, ни чистильщиком обуви. Командир роты относился к нему как к рабу и не мог представить себе, что тот заслуживает иного отношения.

Впрочем, так же относился он и ко всем корейцам. Это было пределом низости, и я просто задыхался от негодования. К тому же теперь беднягу-корейца могла арестовать лисынмановская полиция, так как ему не выдали никаких документов.

Как я уже говорил, переводчики за все время работы у нас ничего не получали. Когда они попытались заговорить об этом, то услышали в ответ, что им не полагается ни цента.

Наконец прибыли автомашины, и мы начали готовиться к отъезду. Мне стало очень грустно, и я быстро простился со своими корейскими друзьями. По-моему, они с таким же сожалением расставались со мною.

В последний раз ехали мы по дорогам Кореи. Меня особенно поразила чарующая красота живописных берегов реки Ханган, когда мы в сумерках переезжали через нее. Эта чудесная картина навсегда останется в моей памяти. Мы бешено мчались в Инчхон, солдаты радостно пели и от души веселились. Глядя на довольные лица товарищей, я тоже не мог не радоваться, хотя в душе испытывал противоречивые чувства.

В Инчхон мы прибыли ранним утром. Нам разрешили немного поспать, на рассвете предстояла погрузка. Развалины Инчхона не порадовали нас, а сильный дождь делал их еще более неприглядными. Но жизнь в городе понемногу возрождалась. Часть зданий уцелела, и, когда мы шли к причалу, на дороге уже встречались горожане, спешившие по своим делам.

В четверть восьмого мы покинули Корею. Стоя на палубе транспорта, я в последний раз смотрел на Инчхон. Город уже почти скрылся за завесой дождя, виднелась лишь часть порта и несколько островов. Все напоминало о войне: и большие военные корабли, и транспорты, и опустошенная земля. Я долго, пристально смотрел на исчезающие вдали берега. И вот они совсем скрылись из виду…

Мы радовались, что возвращаемся домой, к своим родным и близким, и думали о мирной жизни, которая ждет нас впереди. Но чем больше становилось расстояние между нами и Кореей, тем острее каждый из нас чувствовал боль за погибших товарищей, навсегда оставшихся в этой стране.