- Ау! Я – дома. Буду «всякие омлеты»!
В своей семье он был Главой, Мужчиной. А мягкий Тёма принимал его лидерство и его заботу, не по-женски, неуклюже создавал уют и по-мужски, надежно - тылы. А теперь всё ушло. Даже не рухнуло, оставив за собой руины, а словно растворилось. Словно не было никакой семьи, словно Кэп всегда жил один, с единственной чашкой и тарелкой на столе и с девственно пустой обувной горкой в коридоре.
Он лежал долго, пока не пришла к нему спасительная мысль: надо звонить Тёме. Нет, не звать обратно! Извиниться. Кэп же нормальный человек. А нормальные люди, обидев кого-то – просят прощения. Телефон Артёма был «в сети». Шли длинные гудки, и вслед за ними галопом стучало Лёхино сердце. Он заготовил быструю фразу: «Рыжий, что с рукой? Скажи, я волнуюсь!» Но Тёма не взял трубку. Был занят? Не слышал звонка? Включил Лёхин номер в черный список?
Что ж, можно было еще попытаться встретить Рыжего у работы. Четверг был тем днем, когда доктор Горобченко с семи утра принимал в пустой поликлинике детишек с «неудобными» проблемами: с ДЦП, с челюстно-лицевыми нарушениями, на распорках, на костылях… Когда Кэп подъехал, на больничном крыльце уже топталась очередь за «дефицитными» талонами. Ровно в семь охранник открыл двери. Кэп прождал полчаса – Артём не пришел. Кэп «отстоял» очередь в регистратуру.
- Горобченко в отгулах, - сказала ему дежурная. – Белова принимает с трёх. А к Артёму Николаевичу - запись на вторник.
Наверно, во вторник он бы опять поехал к поликлинике, но в субботу в чате «Амбразуры» прочёл, как Мадьяр договаривается с друзьями о какой-то вечеринке:
«Нас будет двое: со мной – Воробей».
«Ок, столик бронирую на шестерых», - написал Мадьяру собеседник.
Кэп сжал кулаки. Вот и всё. Рыжий «зажигает» по кабакам в «голубой» компании. А их Любовь – в прошлом.
Он купил водки и долго курил на балконе. Сначала наливал себе в стопку, закусывал купленной еще Артёмом ветчиной. Потом – пил из горла, почти как воду, стукаясь зубами о бутылочное горлышко. У него подстыло и ныло колено. Но никому в целом мире больше не было до этого дела.
* * *
Кэп не ушел в запой и не шагнул с балкона.
Он больше не был «обрубком». Злой и сильный. Десантник. Мужик, которого можно не только любить, по которому можно с ума сходить. И из того, что ему изменил один пидор, не следует, что он не найдет своего счастья.
Он созвонился с Полиной. Она долго отнекивалась от встречи, но потом согласилась. В небольшой и уютной кофейне она уплетала эклеры, пряча глаза от игривого, кокетничающего Кэпова взгляда.
- Лёш, ты мне – как брат. Прости! – неловко проговорила она, кладя купюру рядом с опустевшей чашкой.
- Поль, даже не думай! – запротестовал Кэп, отодвинул ее деньги и положил вместо них свои. – Брат, так брат. Я тоже люблю тебя… братски.
- Да? – она, наконец, открыто посмотрела на него. – Лёш, я – беременна. И замуж выхожу.
- Ого! – присвистнул он. А потом схватился: - Поль, не от меня?
- Не. Восемь недель только. В сентябре еще не было.
- Жалко! – Кэп искренне вздохнул. – Если твой не захочет жениться – иди за меня! Я – женюсь. И ребенка признаю!
- Уже ресторан заказали и платье купили, - ответила Поля. – …Не сердись на меня, ладно?
Кэп накрыл ее руку широкой ладонью:
- Не сержусь. Ты своему передай, что у тебя двоюродный брат – десантник. Если он тебя обидит – я сделаю из него отбивную. Пусть знает!
- Спасибо, - сказала Полина не насмешливо, без шутки. – Знаешь, если у меня будет сын, я назову его Алешей!
Кассирша Таня все-таки сдалась.
Ей было сорок два. Она была в разводе, и шестнадцатилетняя дочка забегала после школы к ней на работу – просить денег и закатывать скандалы. Татьяна выходила на крыльцо с сигаретой, доставала из кармана «стольник», но, прежде чем отдать его дочери, долго читала морали. Высокорослая, с крашеной «радикально черной» шевелюрой Настя внимала матери со скучающей гримаской:
- Ну, давай уже деньги. Я всё поняла!
- Опять придешь в час ночи, как вчера – смотри! Из дому выгоню!
- Приду как надо! …Что так мало? – недовольно морщилась девчонка мятой купюре. – Дай хоть триста!
- Сама заработай! Сейчас и этих не дам! – злилась мать.
Настя брала деньги, порывисто чмокала материнскую щеку и делала ручкой:
- Спасибо, мамусик! Пока!
- Ты – добрая какая! – выехавший перекурить Кэп стал случайным свидетелем этой семейной сцены.
- А, ну ее! – отмахнулась Татьяна. – Не дашь – не оберешься воплей!
- …Такая мама молодая и такая взрослая дочь! – польстил Кэп.
- Молодаааая, - фыркнула она. - Скоро вся голова поседеет!
- Может, в кафешку вечером, пока не поседела? – призывно улыбнулся он.
Татьяна затушила окурок и утвердительно качнула головой.
После кафе они приехали к нему. Кэп купил вина и теперь «убалтывал» гостью на своей кухне. Татьяна чокалась с ним полным бокалом, курила и с любой темы сворачивала на ссоры с пожилой матерью и дорогое ЖКХ. Кэп, слушая вполуха, смотрел на нее и думал о том, что у него ни фига не встанет. Взрослая уже тетка, дородная, с обвисшими щеками. Неизвестно еще, что она скажет про его культи. Ему стало тоскливо.
- Танюшка, может – в душ? – спросил он нарочито сразу, в смутной надежде, что она не согласится.
Но она кивнула, допила бокал и ушла в ванную комнату. Кэп поехал к постели, стащил покрывало и, чтоб не опозориться, закрыв глаза, стал дрочить. Представлять пришлось Тёмку – ну на кого еще у него бы так безотказно вскочило?
«Рыжик, дай!» - мысленно попросил он. Представил Артёма, закрывающего локтем лицо. – «Дай, мой хороший! Прости!» Воображаемый Тёмка не сразу, медленно сдался, кивнул, откинулся на спину… «Люблю тебя, Рыжик! Хочу!...» В коридоре раздались шаги и Кэп лишь в последнюю секунду успел отдернуть руку от вставшего члена.
- О, какой! – оценила Татьяна то ли его раскачанный торс, то ли крепкую эрекцию.
- Иди ко мне, радость! – протянул он к ней руку.
Он уложил ее на бок, в «Тёмкину» позу. Она была не похожа на Тёму, с ней было не слишком удобно, ее запах сбивал с настроения. Но, положив руку на ее округлое бедро – туда, где у Тёмки выпирала острая косточка – Кэп справился, сладил. Это был нормальный секс. Секс с бабой! Ну, в смысле, с женщиной…
Татьяна не кончила. Кэп, «отстрелявшись», спросил огорченно:
- Танюшка, мало? Повторим через пару минут?
- Ну тебя. Хватит, - с ленцой протянула она. – Принесешь мне сигаретку? Я пачку на кухне оставила.
Он привез с кухни сигареты и пепельницу. Она с любопытством взглянула на его культи, но ничего про них не сказала.
- На работе не будем палиться, ага? – спросила она, закурив. И, когда он кивнул и тоже прикурил сигарету, сказала задумчиво: - А вкусная была в кафе свинина. Напрасно ты ее не заказал…
* * *
«Ой, Лёха, Лёха, мне без тебя так плохо,
На сердце суматоха, я точно говорю.
Ой, Лёха, Лёха, не потерплю подвоха.
Осталось только охать, я так тебя люблю!»*
…И где ди-джей выкопал это ретро? Мадьяр потянул в себя мягкий, сладковато-пряный дым и уронил на колено руку с мундштуком. Эта вечеринка была «новогодней», хотя до января была еще неделя. Людям всегда хочется праздника. И - «праздник к нам приходит»…
В чилауте* стояло два кальяна. Вокруг одного, уже конкретно скатываясь на «ха-ха», оттягивались четыре пацана. У второго кроме Мадьяра был только загорелый и ухоженный мужик. Украдкой его изучая, Мадьяр пытался угадать: этот загар - из солярия или из Египта? Мысли медленно текли и таяли, как клубы дыма. «Если солярий - то нет белого следа от плавок. Если пляж – то…» Ванькин взгляд залоснился. Губы несколько раз упруго качнули мундштук к языку. Визави посмотрел на него сквозь дым, склонил голову чуть вбок и улыбнулся.
«Лёха, Лёха, мне без тебя так плохо.
Мне без тебя так плохо.
Лёха!...» – полузабытая звезда эстрады опять добралась до припева.
Ваньку что-то бередило в этой песне. Что-то не давало расслабиться и уплыть в нирвану в одном челне с загорелым, улыбчивым мачо. Словно он что-то должен был сделать, кого-то от чего-то спасти… Он мотнул головой, разгоняя пьянящий дурман. «Лёха»… Что не так с этим словом? «Ёлки! Воробей!» - ошпарило его. Он бросил мундштук и вскочил. Огибая низкий столик, споткнулся об мужика:
- Ай эм сорри!* - и заспешил вниз по ступенькам.
На первом этаже клуба был танцпол и неширокий «ресторанный» зал. Мадьяр пробрался к приятелям. Тёмы за столиком не было.
- Где Воробей?
- Фиг знает, - пожал плечами один из друзей. – Подхватился минуту назад и свалил.
«Ох, Лёха, Лёха!» - гремело в колонках.
Ванька выбежал из зала. Он успел: побледневший Артём с остановившимся взглядом надевал пальто у гардероба.
- Куда собрался? – громко, через всё фойе окликнул Мадьяр.
- Отцепись!
- Ты никуда не пойдешь! – он схватил Тёмкин рукав.
- Оставь меня! – громко и отчаянно вскрикнул Артём. – Мне ничего не надо! Понимаешь? Ни-че-го! Дайте мне спокойно сдохнуть!
- Не пойдешь! Больная истеричка! Идиот! – «русских матерных» в лексиконе «рафинированного» Мадьяра не было. Но это не лишало его экспрессивности. – Тряпка! Кисель! – он развернул друга к себе и по-женски, не кулаком, а ладонью, печатал хлесткие удары на его щеках. – Всё в прошлом! Пойми, наконец. А ты – жив. Жизнь продолжается. Надо держаться!
- Пусти! – Артём не отбивался, лишь старался увернуться. В глазах его были слезы.
- Тихо, тихо, мальчишки! – в двери клуба вошел невысокий, вальяжный и круто прикинутый мэн, а следом за ним – плечистый «шкаф», видимо – телохранитель. – Ну-ка – брейк*!
Мадьяр отступил от Артёма. Тот натянул пальто и, застегиваясь на ходу, быстро пошел к выходу.
- Не пущу! – снова выпалил Ванька.
- Да что ж такое!? Что ты о себе надумал, парень? – непрошеный рефери раздраженно повернулся к Ивану. – Хочешь проблемы с законом? Укурился? Сейчас всё получишь!
Его матёрый охранник притиснул Ивана к стене.
Тёма остановился в дверях:
- Не трогайте его. Он ничего не сделал. Мы – друзья.
- Я видел, как он тебя лупил, как грушу.
- Так было надо, - Тёма опустил взгляд. – Пустите его, пожалуйста. Я вас прошу.
- Ну уж нет! – дядька скинул полушубок на руки швейцара. – Если вы - друзья, то докажите и оба, вдвоем, составьте мне компанию. Если же нет – я вызываю охрану, и этот буйный парень проведет ночь в КПЗ*.
Артём затравленно посмотрел на него, на охранника, на Ваньку и начал расстегивать пуговицы.
* * *
С Таней всё было «на мази». Кэп сводил ее в кино. Потом еще раз – в кафешку. После зарплаты – провожал по магазинам. И, когда она подобрала сапоги, повинуясь намекающему взгляду, достал из кошелька и доложил на кассу две тысячных бумажки. А куда тут денешься? Если мужчина спит с женщиной, то ее шопинг – его «головная забота». После покупки сапог Таня осталась на ночь.
- Ты что, супы не варишь? – хозяйничала она на его кухне.
- Иногда варю, - пожал Кэп плечами.
- Борщ будет! – энергично сказала она. - Свёкла есть? – он отрицательно мотнул головой. – Тогда – щи! …Что верёвка так низко? К плите не пройти. Давай уберем!?
Веревка для белья была натянута так, чтоб Кэп доставал до нее, сидя в кресле. Артём, орудуя на кухне, не заикался о неудобстве: поднырнул под нее – и готово! Сколько там раз за день нужно к плите подходить!? Но, ясное дело, баба есть баба. Хозяйка. Нужно, чтоб всё – по ее. Кэп отвязал веревку от батареи. Татьяна кивнула.
Щи получились на славу. Таня сама сходила в гастроном за лаврушкой и хлебом. Кэп наслаждался ее суетой, ожившим домом и сытными запахами. Вечером она плескалась в ванной, потом полчаса «воспитывала» дочь по телефону, придя в постель, потянула пульт из его рук:
- Там – новая серия. Я на минутку – посмотреть, чем закончится.
Кэп попытался, лёжа рядом с ней, смотреть, как в барских интерьерах мается какой-то вычурной проблемой «олигархша». Потом поехал на балкон – курить.
Под утро он проснулся от ноющей боли: снова подстыл на балконе. Тёмка бы не выпустил его без наколенников. А при Татьяне он стеснялся их носить. Вопрос с культями у них разрешился – ни хорошо, ни плохо, средне. В один из первых раз в постели Таня сочувственно спросила:
- Болят набалдашки-то? Лечишь их как-нибудь?
«Набалдашки». Если быть истеричкой и искать, к чему придраться, то, может быть, это – обидно. А если спокойно… ну «набалдашки» и «набалдашки». Не брезгует – это главное. Жалеет – и вообще хорошо!
Взяв наколенники, он покатился на кухню.
За окном на ночной город падал снег. На батарее – за неимением «разжалованной» теперь веревки – сушились Танины колготки. На плите стыла трехлитровая кастрюля щей. А на экране ноутбука был открыт Тёмкин «вконтакт». Случайное фото: загорелые плечи, мягкая улыбка и ярко-рыжие – как в день их знакомства – пушистые волосы. Позапрошлое лето. И в серых глазах уже живет любовь к Алёше, а Кэп еще не знает, что нехотя, походя, свёл с ума случайно встреченного гея…
Кэп смотрел на это фото и… злился. Нет, даже серьезней: он был в дикой ярости! Это же подло! Приманить, приучить, заставить привыкнуть к себе, сто раз простить, уверить, что любовь будет вечной и – предать. Уйти и не вернуться. Исчезнуть с радаров, не брать телефон, зачеркнуть всё, что было… А как же «мы в ответе за тех, кого приручили»? Как же – сострадание? Как совесть, в конце-то концов!?
Кэп крепко сжимал кулаки. Хотелось выть от злости. Все эти мелочи – сифонящий из-под балконной двери холод, ноющий сустав, с детства ненавидимые щи, чужие лица на Тёмкиных фотографиях, вчерашний звонок матери: «приедь, сынок, на Новый Год! …Для туалета я тебе ведро поставлю» - всё ловко подходило одно к одному, сплетаясь в общую картину мира: жестокую, нечестную и злую.
* * *
На следующий день Кэп с работы отпросился «в поликлинику». И поехал к врачу. Угадайте, к какому!?
В регистратуре подтвердили: Горобченко принимает до шести. В половине шестого Кэп уже ждал на противоположной стороне неширокой улочки. У больничного крыльца теснились коляски и санки. Мамы выносили малышей. Три пацана постарше копали сугробы пластиковыми лопатками. Остановились трепаться две бабки. Кэп закурил.
Нет, он приехал не извиняться. Он приехал требовать того, на что имел права. Тёма сам надел кольцо: «не сниму до самой смерти». Если это правда, то – где ты теперь мотаешься? Если - ложь, то открыто скажи: «Я – подлая сволочь. Я – лгал».
«Тебе не надоело шляться, дрянь?» – шептал Кэп сердито. – «А ну - быстро домой! Чтоб впереди меня бегом бежал! Тогда не буду бить».
Он не допускал мысли, что Тёма ослушается. Он не мог больше ждать, он должен был сегодня же забрать то, что принадлежит ему.
Народу из дверей поликлиники выходило всё меньше. Кэп прикурил вторую сигарету. В предвкушении встречи настроение улучшилось. Он поморщился лишь, когда подъехал и, закрыв обзор, остановился рядом джип – такой, какие снимают в сериалах про миллионеров и бандитов. Пришлось на коляске отъехать на пять метров вправо, чтоб снова видеть крыльцо. Наконец, появился Артем. Сердце Кэпа сладко стукнуло, он невольно залюбовался: Тёмке очень шли короткое пальто и ушанка.
«Я не буду тебя бить!» - прошептал он, уже улыбаясь. – «Как я соскучился!» - добавил то ли в обращении к Рыжему, то ли только для себя.
Артём сбежал со ступенек. Кэп улыбался от уха до уха. Но то, что случилось через секунду, было нокаутом, нежданным ударом под дых. Мужик в джипе коротко тронул клаксон. Артём привычно, будто в тысячный раз, подошел, потянул пассажирскую дверь. Растерявшийся Кэп смотрел через стекло, как он поднимает с сиденья огромный букет роз и что-то говорит водителю. Тот ответил. И улыбка – родная, Тёмкина несмелая и робкая улыбка – осветила кабину. Джип медленно тронулся… Кэп забыл, как дышать. Машина набрала скорость. И, перед тем, как она скрылась, на повороте, на секунду снова стало видно Артёма с большим букетом в руках.
Кэп не помнил, как добрался до дома. Сразу включил комп и зашел на «Амбразуру», дождался появления Мадьяра, написал с нового ника:
«Иван, это – «Злой и сильный». Разбань меня, пожалуйста. Надо поговорить».
«Ты меня достал», - ответил Мадьяр. – «Ну, разбанил. И - что?»
Уже со своего аккаунта Кэп напечатал:
«Что за пидор возит Тёму на джипе?» - и лишь в последний миг одумался, заменил слово «пидор» на «хрен».
«Крутой хрен», - ответил Мадьяр. – «Круче только яйца. Полистай городские новости на сайтах – он там часто мелькает».
«Тёма нашел спонсора?» - съязвил Кэп.
«Почему «спонсора»? Просто – Человека. Который любит его. Который его ни разу не ударил. Который забирает его с работы, дарит розы и пригласил в Нью-Йорк на Новый Год».
Чтоб ничего не писать про Нью-Йорк, Кэп напечатал:
«Тёма любит розы?»
«Да», - просто ответил Мадьяр. – «А ты что ему дарил?»
«Ничего», - даже в напечатанной фразе видна была растерянность.
«Ты – свинский жлоб».
Отвечать Кэп больше не смог. Одна фраза добила, уничтожила его:
«Тёма любит розы».
Он прокручивал в памяти начало их отношений и думал: с чего он вообще взял, что Рыжему нужна грубость, «сильная рука», насмешки? Он вспомнил, как ехидно тыкал Тёму носом в его любовь, как глупого щенка тычут в сделанную им лужу. Он стремился высмеять его, задеть побольнее. А Тёма – любит розы. Улыбается, когда ему дарят цветы. Читает на память стихи о любви. Он – романтичный, нежный, хрупкий. Но Кэп с самой первой секунды причинял ему боль. И отчего-то решил, что Тёмка любит боль. А он просто любил его, Кэпа. Защищался от него, как мог. «Лёшка, не бей! Я ничего не сделал!» - отчаянный крик и поднятые над головой для защиты от удара руки. «Я – хирург, и всё, что касается боли, для меня – мимо секса». Каким нужно было быть глухим, слепым, бездушным, чтобы не слышать и не понимать этих слов?!
Зато теперь Судьба смягчилась к Тёмке, завалила подарками: заботливый любовник, роскошные букеты, Новый Год в Нью-Йорке…
- Что ж, Рыжик, будь счастлив! – сказал Кэп негромко.
Он выключил ноут, оделся, покатил в магазин и, объехав все полки, выставил на транспортер у кассы шесть бутылок водки.
* * *
Всё же был у Лёхи Шумилина Ангел-Хранитель! В сложные, злые минуты спускался откуда-то со звездной вышины и укрывал своими сильными крылами. Тогда, на Кавказе, в день взрыва. Летом, когда Лёха в петлю лез от сумасшедшей боли. Сейчас, когда решил упиться и не жить.
Пил Кэп три дня. Спасибо, в самое первое утро хватило мозгов позвонить на работу и соврать, что - болен. Похмельно-хриплый голос сошел за простуженный. А потом Кэп выключил мобильник и залился водярой по самые брови. Медленно текли воспоминания: как Рыжий пришел сюда, на эту кухню, с бутылкой и батоном колбасы, как в любви признался с бухты-барахты, как отдался в первый раз – безмолвно и кротко. Кэп гладил пальцами открытые на экране компьютера Тёмкины фотки. Мысль возвращалась к недавнему: вот Артём сбегает по ступеням больницы, улыбаясь чужому мужчине, вот берет в руки букет, вот привычным жестом захлопывает за собой тяжелую дверь джипа…. Боль теснила дыхание, и Кэп начинал хлебать сорокоградусную из горла, пока не наступал тупой, безразличный покой... На третий вечер он пытался просечь пьяными мозгами: пора ли ехать в магазин «за ещём», или водки хватит до утра? - когда зазвонил городской телефон. Он нетрезво откликнулся:
- Н-н-н-дааа?
И энергичный Ильяс выдал заготовленную фразу:
- Лёх, как дела? Гостей принимаешь? – потом среагировал на Лёхино мычание и запнулся: - …Ты пьян?
- Неее, - попытался отбрехаться Кэп. – Устал просто. Сплю.
Но ложь была слишком очевидна. Голос Ильяса заледенел:
- Виталик приехал. К тебе собирается… Примешь?
- Чалый? – выдохнул Кэп. – Конечно. Жду!
Это Виталик Причалов, для друзей – «Чалый», вдвоем с Ильясом вытащил из-под обстрела Кэпа, когда ему оторвало ноги. Дружба их прошла крещение огнем и кровью и осталась уже, наверно, на всю жизнь. Ильяс в гости к Чалому в Москву ездил каждый год: один или с Файкой. И Чалый при случае заруливал в Брянск к боевым товарищам.
Кэп в ожидании гостя постарался привести себя в норму: достал банку огурцов, выпил, сколько смог, рассола, сунул голову под холодный кран, но протрезвелось несильно. Дверь Виталику он открыл с мокрой шевелюрой и мутными глазами.
- …Твою дивизию! Ты – пьешь? – Чалый встал в дверях, как вкопанный. – А Ильяс говорил: завязал.
- С пьяными не общаешься? – огрызнулся Кэп. – …«Даже чаю не попьете?»
Чалый огорченно дернул плечом, прошел в квартиру, протянул для пожатия руку:
- Ну – здравствуй, приятель!
- Водку будешь? – голос Кэпа был виноватым.
- Чаю сделай. …Живешь-то - один?
- Один. Кому безногий нужен? – хмыкнул Кэп.
Он поставил чайник, порылся по шкафам. Нашлось кое-что: конфеты, которые покупал для Татьяны, миндальные орешки в карамели – еще от Рыжего остались. Хлеба не было. Достал из холодильника Танькину кастрюлю щей, открыл крышку, поморщился и сунул обратно на полку.
- Ты к нам на Новый Год?
- Нет, я - по делу, - Чалому трудно было скрыть, как он расстроен. – К тебе. А ты – пьешь.
- Ко мне? – покосился на него Кэп. – Ну, выкладывай!
- Вот! – Виталик вынул из пакета и плюхнул на стол толстую пачку купюр.
- Что это? – опешил Кэп.
- Сто семьдесят тысяч. Тебе на протезы. Ребята собрали в Москве. Без отдачи.
Кэпа словно к месту пригвоздило. Чайник кипел на плите, звенькая крышкой. Виталик брезгливо перекладывал в раковину грязную посуду со стола. А Кэп смотрел на деньги, и у него дрожали руки.
- Вы с ума сошли?
- Дали, кто сколько смог. Кто – пятьсот рублей, кто – штуку. Один бизнесмен двадцатку доложил. Он сам воевал в девяносто шестом, ранен был, лечился, в теме…
- Я не возьму! – Кэп обреченно опустил взгляд. – Не надо.
- Если боишься пропить – не бери! – Чалый посмотрел пронзительно и прямо.
- Не боюсь. Просто… как я им всем?… Мне же нечего дать.
- Никто от тебя ничего не попросит. Это Совет ветеранов собрал. Ты не один такой. Мы многим помогаем.
- А почему – сто семьдесят?
- Мало?... У нас есть, кто в медицине разбирается. Сказали – хватит на неплохие протезы. Вот – телефон, куда звонить, - Чалый вынул из кармана и положил сверху на деньги визитку медцентра.
Кэп закусил губу. «Неплохие протезы» - неплохо, конечно. Но как он мечтал о тех, которые уже примерил!... Почти живые, послушные, чуть пружинящие на каждом шаге «ноги». Он с десятого шага их уже сам передвигал! А потренироваться, и станет – нормальным. Как все! Нетрезво путаясь в цифрах, он взялся считать: здесь - сто семьдесят, еще двадцать две – в ящике стола, пятнашку дадут на зарплату, по пять штук можно у Ильяса и Серого перехватить на месяц-другой. Мать порывалась отдать свои «смертные»: полтинник, наверно. Ей нужно будет раньше всех вернуть. Если всё сложить, то сколько не хватает? Шестьдесят или семьдесят? Можно взять кредит. У него же ж – зарплата!
- Чего ты? – Чалый заметил его замешательство.
– Мне уже подбирали протезы… Считаю: осилю их или нет? Ты, Виталь, не думай, я не пью! – он поднял на Виталика молящий взгляд. – Это – так, просто срыв. Хочешь, деньги Ильясу оставь. Он заплатит, когда станет ясно – куда…
Чалый кивнул. Сам выключил чайник.
- Кефир - есть? Рассол? Приведи себя в нормальный вид! Что, как забулдыга!?
Чалый сам сходил в магазин и аптеку. Принес квашеной капусты, всяких «алка-зельцеров» и «антипохмелинов». Кэп отпивался растворенной содой и шипучими таблетками. Виталик гонял чаи со сластями и трепался о своей новой подружке. Ближе к полуночи Кэп стал боль-мень похож на человека…
- Ночевать оставишь? – спросил Чалый, отодвигая, наконец, пустую чашку.
- Конечно! Без вопросов! - кивнул Кэп.
Он поменял наволочку на подушке, на которой четыре дня назад спала Таня. Достал покрывало из шкафа. Они завалились, каждый на свою половину широкого Кэпова дивана, и задрыхли. Кэп только утром сообразил, что, если считать себя пидором, то с парнем в одну постель ложиться было нельзя! Но стокилограммовый самбист Виталик с волосатой грудью и могучими руками, исколотыми «десантскими» татуировками, не вштыривал его ни в каком направлении. Кэп подумал, что даже если б он проснулся со стояком (чего, к слову сказать, и не случилось после многодневной пьянки), то ни фига не смутился бы и на Виталиков счет реакции своего организма никак не списал.
Утро был морозным. Они курили на кухне, и в открытую форточку густыми клубами падал холодный уличный воздух.
- Ильяс зовет на дачу, в баньку. …Ты поедешь? – спросил Чалый.
- Нет, - мотнул головой Кэп. – Куда!? Мне пить сейчас совсем нельзя. И мне еще больничный надо где-то брать… Блин, как хорошо, что ты вчера приехал!
- Ты иди в клинику, где будешь делать протезы. Если ты такую прорву денег им отдашь, уж пусть они как-то с больничным помогут…
Кэп кивнул. А Виталик, делая уже последний глоток кофе, небрежно выронил:
- Ильяс сказал: ты с докторшей живешь, с хирургом. Оттого и звонить взялся, прежде чем я к тебе поехал. Говорит, мол, у людей «медовый месяц», а ты приедешь и их из постели шуганешь…
- Что?... – Кэп поперхнулся сигаретой. – С какой «докторшей»? А имя – не сказал?
Не только лицо его залилось жаркой краской. Шея, уши, даже, наверно, кожа головы под волосами стали пунцовыми.
- А что с именем? Нерусская она? – спросил Виталька без задней мысли. – Лёх, что: тебе - плохо?!
- Это от вчерашней пьянки… Душно дышать. Балкон открой! – сдавленно выговорил Кэп и, только выпив стакан холодной воды, взял себя в руки. – Чёртова водка!... А докторша – не, это – мимо. Кассирша из нашего магаза, Таня, - он порылся в телефоне и протянул Чалому Танину фотку. – Что старая – знаю, молчи!
Чалый посмотрел фотографию, кивнул утвердительно:
- Нормальная тёлка. Что там: «старая» - «нестарая». Тебе же ее не варить!
Едва закрыв за Виталиком дверь, Кэп отчаянным жестом обхватил себя руками. Ильяс – знает! Господи, какой позор! Кто бы представил, сколько силы воли потребовалось Кэпу, чтоб не припасть снова к бутылке! Он метался на своем кресле по квартире. Брался то за посуду, то за комп, ничем не мог себя занять. Ильяс – знает. И знает, судя по всему, Серёга. Откуда? Кто им сказал? И почему они не проронили ни звука? В башке медленно прояснялось. Зачем Ильяс вчера прикрывал его перед Чалым? Позвонил предупредить: «гостей, мол, примешь!?» Сто раз ведь Чалый приезжал безо всяких звонков! Выходит, друг не отвернулся от него. Общался, помогал, за руку здоровался при встрече.
Кэп сидел на кухне, опустив голову на руки. Первая паника сошла. И теперь получалось думать здраво. Значит, друзья – знали и - остались друзьями. Это была горькая, поздняя правда. Правда, которой не было б цены всего месяц назад!
* * *
Всё пошло гладко. В клинике на Бежицкой Кэп нашел кабинет, в который водил его Рыжий, и доктора – Нину Сергеевну. Сказал, что готов сделать заказ. Врачиха оживилась, отыскала в шкафу папку с Кэповой фамилией, позвонила в Москву. Еще раз ощупала его колени, распечатала текст договора на семи страницах.
- Сейчас у фирмы-производителя – акция. Если оплатите счет до Нового Года, то вас бесплатно пригласят на пять дней в реабилитационный центр. Там - специальные тренажеры, там вас научат ходить…
Кэп двигался вперед напористо, как танк. Узнал у начальства, сколько денег получит в зарплату. Позвонил матери, Ильясу и Серому. Обратился в три разных банка за кредитом: все три отказали. Тогда он поехал в Совет Ветеранов, отсидел очередь к кабинету Чегодаева.
- Марат Альбертович, подпишитесь за меня поручителем на кредит. Мне на протезы шестидесяти тысяч не хватает. Я сам всё выплачу. Честно!
Марат посмотрел в его глаза и уважительно кивнул:
- Я тебе – верю!
Нужная сумма была собрана, счет - оплачен. Кэп договорился в магазине, что отработает подряд все полупраздничные дни - за пять отгулов. И в новогоднюю ночь на шумной вечеринке у Ильяса, весело блестя глазами, тянулся шампанским к бокалам друзей: «За Новый год! За новые протезы!»
Домой от Ильяса он прикатил первого января к вечеру. Настроение было светлым. Он решил «постучаться» к Артёму «вконтакт»: поздравить с праздником, пожелать счастья и похвастать будущими протезами… А на странице у Тёмы пестрели свежие фотки. Бродвей. Возбужденная и многоликая толпа. Светящийся хрустальный шар над площадью Таймс-сквер. Пышный салют и лазерное шоу. Ресторан, судя по виду за окнами, был на высоченном этаже. Артём в новом, незнакомом Кэпу джемпере, с узким бокалом в руках, смотрел на фотографа и улыбался. Кэп погас. Вся его радость поблекла. Он раскрыл на весь экран Тёмин портрет. Вглядывался в его глаза. Над бровью заломилась незнакомая морщинка. Раньше ее не было. Может, Рыжему не так уж весело там, в дорогом ресторане с чужим человеком? …Ладно, калека, мечтай! Кэп закрыл страницу, не решившись написать ни слова.
Вечер был бесконечен. Телевизор тужился весельем. Во дворе палили петарды и вздорили пьяные. Кэп набрал Таню:
- Танюшка, с Новым Счастьем! В гости придёшь?
В трубке гомонили чьи-то разбитные голоса. Таня весело ответила:
- Ладушки! Завтра, окей?
От этих «ладушек» и от «окея» настроение стало еще гаже. Кэп зашел на «Амбразуру» и написал вечно маячившему там Мадьяру:
«Иван, встреться со мной. Мне - очень нужно!»
«Ты меня клеишь?» - уточнил Мадьяр.
«Нет. Хочу поговорить о Тёме».
«Тёма в Штатах».
«Я в курсе».
То ли Мадьяр заинтересовался, откуда Кэп «в курсе», то ли залюбопытствовал увидеть «обалденного натурала», но - согласился:
«Я только что с пати вернулся и никуда не поеду. Если хочешь, то сам приезжай» - и дал адрес.
Автобусов в честь праздника не было. Кэп долго добирался по скользким, плохо чищеным тротуарам. Ванькин дом оказался хрущевкой. Попасть на коляске на третий этаж было – без шансов. Кэп позвонил в домофон:
- Вань, это Алексей. Я в квартиру не пойду. Спустись, пожалуйста.
- Боишься, соблазню? – фыркнул Мадьяр. – …Ладно, жди, сейчас оденусь…
Он появился через пять минут. Не обратив внимания на инвалидную коляску, прошел на тротуар, закрутил головой по сторонам.
- Ну, кого еще ищешь? – повысил Кэп голос. – Я - здесь.
Мадьяр обернулся, посмотрел на Кэпа отстраненно и вежливо. Потом на его лицо хлынуло смятение:
- Ты – Алексей?! – не сказал, а словно выдохнул он. – Ты – без ног!?
- Да, - ответил Кэп. – А ты – догадлив, как я вижу. А Артём тебе не говорил?
Иван покачал головой, то ли отвечая на Кэпов вопрос, то ли не решаясь поверить в то, что увидел.
- Бедный Тёма! Ведь это, выходит, ты ему руки ломал в День десантника? Вот почему он не признавался, где тебя встретил, - он достал сигареты и золоченую зажигалку, закурил, не предлагая пачку Кэпу: – И о чем ты хотел говорить?
- Мне надо с ним встретиться, но он не берет телефон. А мне нужна его помощь. По делу.
- Оставь его в покое, а? – попросил Мадьяр не зло, а устало. – Ты и так ему всю жизнь перекроил. Он только-только начал снова улыбаться.
- Со «спонсором»? В новых шмотках? В дальних странах? – бросил Кэп сердито.
- Причем здесь шмотки? Разве в шмотках счастье?! Его сейчас любят. А не мучат и не бьют.
- И я - не бил, - в голосе Кэпа был вызов.
- Ты – сволочь! – вскинулся Мадьяр.
- Правда, не бил, - сказал Кэп тише и примиряюще. – Вышло один только раз. И он сразу ушел.
- Я тебе не верю! – сказал Мадьяр.
Накал их разговора снизился. Они говорили негромко, как два старых приятеля.
- Я приревновал после этого вашего банкета.
- А что - банкет? – не понял Мадьяр. – Официальное мероприятие. Мэрия! Любому нормальному ясно, что там адюльтера было не замутить. И ушел Тёма рано.
- «Нормальному» - ясно. А я – безногий ревнивый дебил, - горько сказал Кэп. – Помоги мне, Вань. Пожалуйста! Мне, правда, надо.
- Знаешь, - Ванька затушил и бросил сигарету. – Он у меня жил три недели. И однажды ночью я вышел на кухню, а он сидит перед ноутом и дозировку снотворного высчитывает. Он - врач, он бы рецепт сам себе выписал, и – не спасли. Но я – просёк, сказал, что если он с собой покончит, я тебя найду, все связи подниму, лягу под кого угодно, но тебя - посажу за доведение до самоубийства. Он стал орать, чтоб я не смел, и что тебе «нельзя в тюрьму». …Вот, значит, почему,… - он кивнул на Кэпову коляску. – А я сказал, что если он не хочет, чтоб ты сел, он должен жить. Ну и он взялся жить. И теперь у него только-только это стало получаться. Не береди его, а?
Кэп долго молчал, глядя в землю. Потом оттолкнулся от низкого заборчика, выкатил на тротуар, покосился на Мадьяра вполоборота:
- Ладно. Я понял. Живите. Управлюсь без рыжих! – и покатил из двора.
- Тебе, может, помощь какая нужна? Алексей! – спохватившись, окликнул его Ванька.
Но Кэп даже не обернулся.
* * *
Лишь один-единственный вагон одного-единственного рейса из Брянска в Москву был оборудован для пассажиров с коляской. Сам Кэп в него билет не достал бы. Но на помощь пришла клиника: куда-то позвонили, с кем-то связались, и «бронь» на фамилию Шумилин ждала в кассе в день отъезда.
Провожал Кэпа Ильяс. Время было – к полуночи, вокзал был полупуст и полутёмен. Московский поезд всё не объявляли...
- Волнуешься?
- Нет. И пока не верю, что завтра буду «с ногами».
- Ты – осторожно, сразу не скачи! Ты отвык ходить, а сейчас – скользко! - Ильяс несильно представлял себе Кэповы проблемы и реалии.
Наконец, поезд подали. Народ заспешил на посадку. Уже на платформе Кэп поднял взгляд на друга:
- Илюх, что ты там Витальке наболтал?... Про «докторшу»?
Ильяс смутился:
- Ничего.
- Да лааадно, что он – сам придумал? …Я, между прочим, с бабой живу. Зовут - Таня, работает у нас на кассе.
Ильяс неопределенно качнул головой.
Кэпу казалось, что он шагает в новую жизнь. И не хотелось оставлять в старой неразрешённые вопросы. Он понизил голос:
- …С чего хоть взял-то?
Ильяс собирался отнекиваться, но, поддавшись доверительному тону, нехотя ответил:
- Серега с Маринкой вас встретили в парке. Серый сказал: «было видно». Даже Маринка выдала, что если бы тебя не знала, то решила бы, что вы – «эти самые».
- Придурки! – незло хмыкнул Кэп. - Что у меня-то не спросили?
Ильяс пожал плечами:
- О чем?... Не наше дело.
Проводница впустила в вагон уже всех пассажиров и обернулась к Кэпу:
- Вы – проходите? Три минуты до отправления!
Кэп покатился к дверям. Ильяс пошел следом и уже у самого вагона хлопнул его по плечу:
- Давай, Лёх. Удачи! Позвони, когда встречать!
В Москве поезд был в семь утра. Киевский вокзал столицы не похож на Брянск-1. Под большим стеклянным куполом – ряды поездов. Радио ежеминутно бубнит о прибытии и отправлении. Кружит по площади патруль с собакой без намордника. И – люди, люди, люди, люди, люди!... Кэп прокатился до конца платформы и только у информационного табло – растерялся. Приятель Чалого, который должен был его встретить, не появился. Телефона его Кэп не знал. Звонить Витальке в семь утра было нечестно.
Он забился на коляске под табло, решив подождать, пока рассеется народ с брянского поезда, а потом вернуться на платформу. Но не успела схлынуть одна толпа, как новый поезд и электричка принесли две других. Люди спешили, не видя никого вокруг себя, разговаривая на ходу по телефону, волоча чемоданы и грузные сумки, матеря телеги меланхоличных носильщиков.
И тут Кэпа тронули за плечо:
- Ты – Алексей?
Он обернулся: парнишка лет двадцати держал в руках картонку с надписью «Шумилин». Кэп кивнул, и парень расплылся в улыбке:
- Слааава Богу! А я – Вася. Я встал в пробку на Третьем* и уже боялся, что мы с тобой разминёмся. …Помочь? – парень взялся было за задние ручки инвалидной коляски.
- Не, – мотнул головой Кэп, – я сам справляюсь, - и покатил через толпу рядом с новым знакомым.
Васина ГАЗель была припаркована на набережной. Парнишка помог Кэпу взобраться в высокое кресло, закинул в кузов коляску.
- Ты - подремли. В поезде, небось, не выспался?! А я радио тихонечко оставлю, ок? Через пять минут про пробки скажут, - Вася завел мотор, пристегнулся и стал крутить ручки радиоприемника и печки.
В тепло натопленной машине, флегматично толкающейся в пробке, Кэп и, правда, заснул. И очнулся только от хлопка двери. Машина стояла у решетчатых ворот. Вася склонился у окошка КПП. Кэп, открыв окно, окликнул:
- Вась! Документы-то – вот у меня!
Но охранник уже поднимал шлагбаум.
Клиника находилась за МКАДом, в старинной дворянской усадьбе. Вокруг широкого двора под снеговыми шапками стояли ели. Расчищенные до асфальта дорожки сходились к двухэтажному дому с колоннами. И из высоких дверей уже спешили навстречу Кэпу двое: медсестра в накинутой на плечи шубке и мужик в костюме – видно, охранник – везущий инвалидную коляску.
- Шумилин? Алексей Ильич? – закивала медсестра. – Рады приветствовать!
Кэп растерялся. А охранник уже протягивал руку:
- Давайте, помогу!
- У меня – своя коляска! – выдавил Кэп.
- Наша – с электрическим приводом. А вашу можно сдать в «отдел хранения»?...
Но Кэп упрямо замотал головой, и медсестра моментально сдалась:
- Хорошо, как вам будет удобно!
Кэпу помогли выбраться из ГАЗели, поставили его коляску на колеса и всё время, пока он на прощание жал руку Васе и взбирался по пандусу, охранник держал открытой тяжелую дверь.
- Присядьте сюда! – медсестричка кивнула на кресло, стоящее перед ресепшеном.
И, пока она раскладывала на стойке его документы, вводила информацию в компьютер и писала какие-то цифры на узких бумажках, подошла нянечка и, опустившись на колени перед Кэповой коляской, стала отмывать ее колеса. Кэп смутился. А дежурная, как ни в чем ни бывало, принялась энергично рассказывать:
- Вот – ваши ключи. Комната номер четырнадцать - направо по коридору. Завтрак, к сожалению, закончился. Но в номере есть минералка, шоколад и печенье. У поста горничной – кофейный автомат и кулер. Всё – бесплатно. У вас есть час, чтоб отдохнуть с дороги. В одиннадцать подъедете на ЭКГ, кабинет номер три. В одиннадцать сорок вам сделают аллергеновую пробу в процедурной, восьмой кабинет. В двенадцать - к иммунологу, в двенадцать тридцать – невролог. В час – обед. А в три, когда будут готовы все заключения и анализы, вас примет Игорь Львович, ваш главный доктор.
- Зачем это всё? Я – здоров! – опешил Кэп.
- Такие у нас правила, - лучезарно улыбнулась сестра.
Номер был тоже роскошен: с широкой кроватью, большим плоским теликом, холодильником, письменным столом с разъемами для ноутбука и наклейкой “Free Wi-Fi”. Всё было продумано, оборудовано для безногих: широкие проходы, просторный санузел, низкий ворс ковра и полный арсенал медтехники: ходунки, костыли и две лёгких трости под локоть. Кэп откинул тяжелую штору. Двор был прочерчен вереницей невысоких фонарей, под пасмурным январским небом освещающих деревья, скамейки и неразличимые, закутанные полотном на зиму статуи. Кэпу в потрёпанной куртке, на старой коляске, здесь было некомфортно, стыдно, плохо. Его бесил кофейный автомат, ковры, подсвеченные ёлочки – все эти ненужные ему понты, которые он потом несколько лет будет оплачивать, экономя на мясе и зашивая толстой иглой истрепанные старые кроссовки. Ему вдруг захотелось оказаться дома – и черт с ними, с протезами и собранными деньгами! Но он собрал волю, переоделся с дороги и покатил на ЭКГ.
На улице начался снег. И когда он проезжал мимо респешена, дверь распахнулась, и вошла невысокая девушка с азиатскими чертами в запорошенной шубке.
- Там - снегопад! – сказала она Кэпу и улыбнулась.
А ему почему-то вспомнилась пошлая медсестра Ирочка из брянского санатория. И без того тухлое настроение вообще скатилось в ноль.
Его таскали по кабинетам, снимали кардиограмму, что-то вкалывали под кожу запястья, стучали молоточком по коленям. Он раздраженно отвечал на разные бестактные вопросы, а ему в ответ ослепительно и терпеливо улыбались. Потом он заблудился в коридорах и едва не пропустил обед.
Столовая по запахам и интерьерам вполне тянула на хорошее кафе. Предупредительная «менеджер зала» проводила Кэпа к столику:
- Вот ваше место. Официантка подойдет через минуту.
Кэп поморщился от перебора патоки в ее голосе. Перебрался с коляски на стул и – удивленно вскинул брови. Напротив него сидела давешняя, экзотично красивая девушка. Она была в меховой жилетке и со странным костяным гребнем на черных, как смоль, волосах.
- Я думал, вы – медсестра, - улыбнулся он вместо приветствия.
- Нет, я здесь лечусь! – ответила она.
Расторопная официантка принесла Кэпу первое: борщ, крошечный горшочек со сметаной и румяную пампушку. Кэп уткнулся в тарелку. Но девушке, видно, хотелось общаться.
- Меня зовут Тонечка. Я из Ямальской тундры.
Кэп поднял на нее взгляд и снова улыбнулся.
- Я знаю: русским смешно, - кивнула она. – У русских одно имя у многих людей. А у нас, у народа манси, каждый человек – свое имя. Если кто умер, то имя можно забрать. Но раньше – нет. Мы верим: если два человека с одним именем есть в стойбище, один должен умереть. У нас есть Антонина, есть – Тоня, она – моя тетя. А я – Тонечка. Так в паспорте. Смешно?
Она выговаривала слова четко, и только небольшой и необычный акцент, наверно, даже на слух выдал бы ее происхождение.
- Нет, не смешно. Красиво. А от чего вы лечитесь?
- У меня нету ног, как у вас, - просто сказала она.
Кэп обмер:
- Нет. Не может быть!
Она улыбнулась:
- Может. Я пятый день на протезах. Вы тоже скоро будете ходить. Я знаю, так было со мной.
* * *
Ровно в три Кэп, волнуясь, сидел у протезиста. Игорь Львович, высокий и худощавый старик, удовлетворенно кивая, листал анализы и выписки, потом обернулся на Кэпа:
- Ну, обнажайте культи!
Новый осмотр не занял много времени. Доктор сам, без всяких медсестер достал из шкафа глянцевую длинную коробку, распаковал: там были железные «ноги».
- Будем учиться носить! – врач присел на кушетку рядом с Кэпом и протянул ему плотный, телесного цвета, нейлоновый «чулок» толщиной в пару сантиметров: - Распрямляем, чтоб не было складок. Культю заводите сюда. Расправляйте! Потуже, потуже…
Кэп, от напряжения закусив кончик языка, старался следовать инструкциям.
- Видите? Ничего страшного! – Игорь Львович ему улыбнулся.
- Вставать? – голос Кэпа сорвался в шепот.
- Нет. Перебирайтесь на коляску, - сказал врач. – Подниметесь на тренажере.
Тренажер стоял в соседнем кабинете и был похож на обычную для спортзалов «беговую дорожку», но только увешанную датчиками, какими-то рамами и мониторами. Игорь Львович поддержал Кэпа под локоть:
- Держитесь за ручки!
Кэп встал. Стоять было несложно. Культи упирались в упругие «подушки» нейлоновых вкладок. Терминаторские «ноги» при движениях пружинили. Врач наклонился, оплетая Кэповы бедра и протезы ременными петлями.
- Смотрите: я включу дорожку, она медленно пойдет назад. Вам делать ничего не надо. Только держитесь за поручни. Машина сама будет двигать протезы. Вот здесь будут цифры, - врач ткнул пальцем в узкий экран. – Смотрите внимательно: когда дойдет до двадцати, нажмёте эту кнопку, дорожка замедлится.
- А если не нажать? – спросил Кэп, волнуясь.
- Сломаете мне аппарат! – хмыкнул врач. А потом успокаивающе добавил: - Шучу! – и надавил рычаг.
Дорожка, правда, поползла. Сначала – еле-еле. Прикрепленные к Кэповым протезам рамы стали медленно сгибаться, делая движения, как при ходьбе. Кэп вцепился в поручни. Цифры на экране побежали: «8, 9, 16, 12, 12, 11, 5,…»
Это был высокотехнологичный аппарат. Всё было продумано и проработано с немецкой педантичностью. Дурацкие цифры, которые моргали раз в три секунды, служили лишь для отвлечения внимания пациента. Рамы сгибались, вели за собою протез, делая «шаг», а в последний момент ослабляли воздействие. Протез опускался на пол сам, под силой тяжести. И так – шаг за шагом, постепенно увеличивая промежуток пассивности. Ноги «шли»: сначала – лишь с поддержкой аппарата, потом – сами опускаясь в конце шага, еще потом – уже сами сгибаясь, вспоминая полузабытые движения. Числа на экране то приближались к «опасной» двадцатке, то – отдалялись. И, наконец, прочно «залипли» на больших значениях: «19,17,19,18,…» Кэп тревожно занес руку над кнопкой.
- Доктор, доктор! Сейчас будет «двадцать»!
- Да неужели!? – иронично проговорил Игорь Львович.
Кэп оторвался от экранчика, поднял взгляд на врача и вдруг ошеломленно осознал, что он – идет. Сам. Идет по беговой дорожке, совсем не страхуясь руками. Он тут же споткнулся, навалился всем весом на поручни, дорожка моментально встала. Игорь Львович улыбался:
- Ну? Валидола, водки, носовой платок? У нас здесь всякие истерики бывают!
Кэп перевел дыхание.
- Что это было?
- Вы ходите!
- Нет! Не может быть!
- И пока неважно ходите! – строго сказал доктор. – Расслабляться вам – рано. Сейчас на коляске поедете в третий кабинет, вам сделают еще одну кардиограмму. Сколько лет прошло после ампутации?
- Восемь.
- Это – много. Вам будет непросто. На культях нужно будет нарабатывать мозоли. Восстанавливать атрофированные мышцы. В общем, впереди – нелегкий труд. Но вы, я вижу – боец!
- Да. Десант. С любых высот - в любое пекло!* – ответил Кэп.
- Ну и славно! – доктор дружески коснулся его плеча. – Всё, встретимся с вами в семь-тридцать, после ужина. А сейчас – меня ждут другие пациенты!
Всё было просчитано. Кэпа гоняли по кабинетам. Здесь: «подойдите, пожалуйста», там: «пересядьте к окну», в третьем месте, чтоб передать медсестричке бумаги, ему пришлось встать с коляски и, опираясь рукой на перила, три шага пройти. Так, по одному шагу, по два, он начал ходить. Клиника с мировым именем достойно отрабатывала свои заоблачные цены.
Занятия на тренажере были трижды в день. Культи ему мазали вязкими мазями. На кой-то ляд прописали сердечные капли: «у вас всё нормально, но от ходьбы растет нагрузка на сердце». Пять дней в клинике был оптимальный срок: еще не успев утомиться от постоянной колготы, он привык к протезам и, как и обещала ему Тонечка, начал ходить. Сперва – с ходунками, потом – на костылях. А на четвертый день – с одной лишь удобной, под локоть поддерживающей тростью. Забирать его приехал Чалый. И сам украдкой смахнул слезу, увидев, как Кэп идет ему навстречу на «своих двоих».
* * *
Опираясь на трость, Кэп вынес из вагона коляску и наклонился отстегнуть защелки. И тут за его спиной раздался оживленный гомон:
- Вот он! Ваааау!
Кэп обернулся и опешил. Встречать его приехали Серый, Ильяс с Файкой и двойняшками, Кирилл с невестой Надей и Пал Иваныч.
- Стоит…
- Красавчик!..
- Обалдеть, какой высокий! – это провопили хором Файка с Надькой.
- Поздравляем, Кэп!...
- Вы что – свихнулись? На фиг всей толпой?! – Кэп от смущения сделал шаг назад.
- Зажать хотел «проставу»! Скупердяй! – Серый вынул из-за пазухи бутылку шампанского и пластиковые стаканы. – С новым ногами, Лёх! Ураааа!
Они кричали «Ура!» и смеялись. Кэп улыбался и не мог произнести ни слова, боясь разрыдаться от нахлынувших чувств. Коляску взял под мышку Серёга. А Кэпа под локоть – Ильяс. И, опираясь на трость и ощущая локтем руку друга, Кэп несмело пошагал по платформе, остановившись лишь тогда, когда уже совсем ничего не стало видно из-за застлавших глаза слез.
Рабочий коллектив тоже встретил ходячего Кэпа с восторгом.
Таня смеялась:
- Ой, какой бравый! Теперь придется замуж выходить!
Директор в шутку бубнил:
- Взял на работу инвалида из-за налоговых вычетов, а он, зараза, ноги отрастил! Ты, Алексей, учти: если у компании льготы отнимут, я из твоей зарплаты буду вычитать!
Кэп, неловко улыбаясь, чувствовал себя именинником.
Закончилась оттепель, и долбанули морозы. На улице было скользко, и Кэп боялся уходить из дома без коляски. Он доезжал до работы как раньше и лишь перед крыльцом вставал на протезы. В магазин входил, опираясь на трость, и везя за собой сложенную коляску, как туристы возят чемодан с высокой ручкой.
Дома Кэп опять сел на пустую пшёнку. Зарплату, пенсию, всё, что оставалось от оплаты коммуналки и кредита, он «выжимал» до копейки, торопясь вернуть деньги матери. Таню приглашал всё реже. К пустому столу ведь гостью не посадишь! Он старался зазывать ее два дня подряд. Так было проще: купить что-то мясное и сладкое, «накрыть поляну», а на второй день подчистить всё под ноль. Татьяна, правда, и сама приносила по мелочи - то мюсли, то сметану, но рассчитывать, что его будет кормить женщина, Кэп был не приучен.
- Вот отдашь кредит – поженимся! – мечтала Таня.
- …Ребенка заведем! – в тон ей, полушутливо вторил он.
- Ну - нет! – мотала она головой. – Если хочешь – Настьку удочери. А с меня детей хватит!
Может быть, эта фраза стала началом конца их отношений?!
В те вечера, когда Тани не было, он «налаживал ходьбу». Раскрывал брошюру, привезенную из медицинского центра, и делал упражнения. «Ноги» слушались всё лучше. Он рискнул на силовые тренировки стоя. Брал большие гантели, включал Высоцкого и в такт раскатистой мелодии неспешно сгибал рычаги мощных мышц.
Вдоль обрыва,… по-над пропастью,… по самому… по краю…
Я коней своих… нагайкою… стегаю… — погоняю,…
Двадцать четыре кило в каждой руке. Две гантели вместе – полцентнера. Стоя на железных ногах. Медленно, сначала – с опаской, прислушиваясь к ощущениям в культях и не обращая внимания на проступающий на висках пот. Чуть закусив губу. Раз за разом: «тридцать пять, тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь…»
Я… коней… напою,…
Я… куплет… допою… —
Хоть немного ещё…
Постою… на краю!
Он ходил всё уверенней. Он стал нормальным человеком.
А по ночам ему снился Артём.
После того, как Кэп встал на протезы, ему стало казаться, что он вернулся к себе прежнему, в своё двадцатилетие. Чувства, воспоминания, даже мысли восьмилетней давности стали реальностью. Словно не было безногих горьких лет, и можно всё начать сначала: строить жизнь, влюбляться, мечтать, быть глупым и юным.
И сны были мальчишечьи: долгие взгляды, несмелые прикосновения, желания, рождающие подростковый жгучий стыд. Вот они с Тёмкой вдвоем едут просёлком на великах. Тёма – чуть впереди. И Лёшке видны его худые лопатки под белой футболкой и узкие, волнующие бедра. Вот они сидят на спиленной сосне. Тёмка кусает травинку и косится на него снизу вверх:
- Капитошкин, что ты так чудно улыбаешься?
- Как? – с придыханием спрашивает Лёха. И у него томительно и сладко тянет под ложечкой.
- Словно хочешь целоваться? – смеется Артём.
Кэп просыпался с жестоким стояком и бухающим сердцем. Не открывая глаз, рисовал себе продолжение сна: как Тёмка бежит от него, как он – настигает, прижимает лопатками к сосне, целует суховатые губы, острые ключицы, нежную шею… Он кончал себе в руку. И не парился мыслями «гей или не гей?» В конце концов, он внятный, успешный мужик. Он вчера говорил о женитьбе со своей бабой. А на что он дрочит – кому какое дело? Пожалуй, к каждому женатому мужику в башку загляни – прифигеешь!
* * *
Перед двадцать пятым января Таня всех предупредила, что на «Татьянин день» она будет проставляться. Кэп понял: надо делать подарок.
- Танюш, что купить?
Она потащила его по магазинам и в супермаркете застыла у прилавка с павлопосадскими шалями.
- Нравится? – она накинула на плечи большой платок с крупными красными розами на черном.
- Это скорей для брюнеток, - вмешался продавец. - А вам, под цвет ваших глаз,… - он развернул бирюзовую шаль с широкими кистями.
- Красиво! – улыбнулся Кэп.
Но Татьяна яростно зыркнула на продавца своими бирюзовыми глазами и повернулась к Кэпу:
- Я хочу – эту!
Кэп кивнул и раскрыл кошелек. Шаль стоила почти три штуки. Ясно, что – дорого. Но ведь и Татьянин день - раз в году!
На следующий день Таня пришла на работу в своей прежней шапке.
- А что обновку не надела? – подколол ее Кэп, когда они вдвоем курили на крыльце.
- Холодно сегодня! – ответила она. – Завтра, может...
Но ни на следующий день, ни на послезавтра она подарок так и не обновила. А в конце недели в магазин в очередной раз забежала Танина дочь. Продавец всё же был прав: на черноволосой, черноглазой, чернобровой Насте шаль с алыми цветами смотрелась лучше, чем на матери.
Кэп подождал, пока Таня закончит свой «семейный перекур», а потом вышел на крылечко – тоже с сигаретой.
- А ей идет платок! – сказал он – не то, чтоб с «задней мыслью», а – просто, ради справедливости и ради разговора.
- Да. Она его давно просила! – простодушно трепанула Татьяна, всё еще витая мыслями в разговоре с дочерью. Потом осеклась и смутилась. – Ну, в смысле: поносить!
Кэп промолчал. Но Тане стало обидно, что она так глупо спалилась, и она с вызовом повысила голос:
- Что, я не могу дочери дать свой платок поносить?
Кэп примиряюще сказал:
- Я ничего не сказал. Можешь, конечно.
Но Тане было досадно и, чтоб скрыть неловкость, она завелась:
- Нет, я вижу: ты сделал морду кирпичом. Не нравится что-то – скажи! А хочешь – я тебе деньги верну за подарок!
- Не надо мне денег. Я еще и тебе могу шаль подарить. Я не жадный.
- Не жадный?! Ты!? – подхватилась она. – Да я досталась у тебя самые дешевые сосиски жрать!
- Ну и не жри! Никто не заставляет! – обозлился, наконец, Кэп, затушил недокуренную сигарету и ушел в магазин.
Татьяна еще долго курила на крыльце. А он, роясь в каталоге литых дисков и обслуживая очередную блонду, не знающую, как называется нужная ей деталь, злился и от обиды кусал изнутри щеку. Кому приятно, когда тебя тычут носом в твою нищету!?
Через три дня Татьяна сама пришла в дарёной шали. Кэп понял: подойдет мириться. Разговора не хотелось. Он полдня не выходил курить – терпел. И лишь когда Татьяна с какой-то накладной ушла на склад, он вышел на крыльцо и закурил. Но через пару минут она нарисовалась рядом:
- Лёш, ты - сердишься? Прости!
- Не сержусь, - сдержанно ответил он.
Она, упрямо не желая слышать выражение его голоса, не стесняясь прохожих, придвинулась и крепко обвила его рукой за пояс:
- У нас всё – как и раньше, да?
Но он отстранился, аккуратно снял ее руку и посмотрел ей в глаза холодно и сухо: пускать ее обратно в свою жизнь он не хотел.
Он остался один.
Ну нет, конечно, не как на необитаемом острове. По выходным он помогал Серёге делать ремонт. Каждую неделю звонил матери, всё обещал приехать - показать протезы. «Держал осаду» на работе. Их разрыв с Татьяной на много дней занял женскую половину коллектива. Кэпу вслед демонстративно-громко шипели: «поставил протезы – зазнался», «поматросил и бросил», и «калекой был – пользовался, а начал ходить – сразу выгнал, как ненужного котенка». Кэп на провокации не вёлся, к тому же, бойкая, пышная и громкоголосая Таня на «брошенного котенка» никак не тянула… Пару раз он порывался разместить анкету на сайте знакомств, но понимал, что с пустым кошельком женихаться - нелепо. А матери деньги нужно отдать, чем быстрее - тем лучше.
У одиночества случился забавный эффект: ему стал мерещиться Тёмка. Нет, не всерьез, не галлюцинацией. Мечтой! Валяясь перед теликом, помешивая булькающую на плите кашу, собираясь на работу, он вдруг замирал и прислушивался. Ему хотелось различить Тёмкины шаги, услышать его голос, что-то ему рассказать. Он знал, что такое «фантом». Знал, как болит много лет назад потерянная нога. И сейчас у него был такой «фантом любви». Никак не отпускающая память. Боль, которую он старался не признавать, но которая была реальней многих самых настоящих и ощутимых вещей.
- Тём, принеси полотенце! – громко просил он, приняв душ и распахнув дверь ванной. Ответом была тишина. Он знал, что никого в доме нет. Он ни на что не рассчитывал. Но снова повышал голос: - Полотенце, Рыжик! Слышишь?...
* * *
На Масленицу приехала в гости Катюшка - сестра. Привезла домашних солений и материнских блинов, рассказала поселковые новости, отдраила квартиру.
- Красота! – поливая тонкий блин вареньем, Кэп косился на стерильную плиту, прозрачное окно и свежие занавески. – Как в шикарном отеле!
- Если квартиру сдавать, наверно, хорошие деньги дадут? – Катя с хрустом разгрызла конфету и с чашкой чая в руке откинулась спиной к балконной двери.
- Я осенью пускал жильца, - осторожно проговорил Кэп: мало ли кто из соседей чего Катюхе наболтает? Лучше самому рассказать.
- И сколько с него брал? – спросила она.
- Полторы тысячи! – наугад ответил Кэп. – Но это – знакомый, на нем неловко было наживаться…
А, проводив сестру, он задумался: правда, сколько можно выручить, сдавая квартиру? «Социальное» жилье оставалось в собственности города, чтоб инвалиды не пропивали свои «метры». Но ведь сдавать никто не запретит? Кэп нашел брянский сайт объявлений. Денег со сдачи квартиры хватало на его кредитные выплаты! Он поискал вакансии в своем родном посёлке: агрохолдинг предлагал места в правлении «владеющим» компом.
Так идея вернуться домой поселилась в его голове. Там – мама с отцом, сестра и племяшки, школьные друзья. Там после работы его будет ждать разварная картошка. Там с ним будут здороваться за руку соседские мужики. Там он – свой, его связывают с тем местом миллионы невидимых нитей… Он позвонил матери, спросил: как она отнесется к его возвращению?
- Лёшенька, сынок!... – сказала она и заплакала.
Он начал потихоньку укладывать вещи.
На удивление, по-настоящему расстроился из-за его увольнения директор. А что?! Кэп был удобный работник! Смышленый, шарящий в автомобилях, он быстро вник во все «рабочие» тонкости. Просидев много лет в пустой квартире, теперь он бешено хотел общаться: кокетничал с тётками, обсуждал вчерашний футбол с мужиками, успешно втюхивал им визитки магазина, нелениво брался составлять заказы на редкие, отсутствующие в базе детали. К тому же, за счет полагавшихся за его трудоустройство налоговых вычетов, он «стоил» вдвое дешевле обычного менеджера. Потерять его было жаль! Директор уговаривал его остаться, сулил повышение зарплаты и выписал четыре тысячи премии – ни к какому не к празднику, просто «для стимулирования ценного кадра». Кэп обещал «подумать». Но думалось ему теперь только о доме!
Мелькали предотъездные дела: заключение договора с риэлтором, оформление новой карточки в банке, упаковка вещей. Отъезд, сначала казавшийся далеким и туманным, стал обретать реальные черты. Оставалось еще одно, важное: проститься с Артёмом. Кэп решил, что это – надо. Что без этого – нельзя! Ведь Рыжий много сделал для него. Был миг, когда даже спас от петли. Ну и… после… Так что свалить навсегда и не попрощаться – просто некрасиво.
Он выбрал для встречи четверг. Решил: если богатый любовник привезет Артёма к семи утра на работу, значит, там правда – Любовь. И тогда он, Кэп, даже подходить не станет. Пусть живут. Пусть любят. Ну, а если нет – подойдет, просто скажет спасибо и руку пожмет на прощание…
Он поехал без коляски, с тростью. Волновался. Топтался в сквере перед поликлиникой и, кажется, сам того не замечая, шептал: «Рыжий. Рыжий. Рыжий!»
Было уже почти семь, когда неподалеку от него остановилась Шеви-Нива*, и из водительской двери вышел… Артём. Кэп почему-то даже не удивился, словно готов был к этой новости. Только с силою сжал кулаки: значит, купили Артёмку! Сделал шаг назад, чтоб стать незаметным. Теперь уже не хотелось называть его «Рыжим». Это был богатый посторонний человек. Бывший любовник. Чужак!
Артём, кликнув брелком сигнализации, пошел в сторону больницы. Сердце ёкнуло: вот сейчас он уйдет... И вдруг - вопреки всем решениям, желаниям и здравому смыслу, Кэп всё же окликнул:
- Артём!
Тёма вздрогнул и оглянулся:
- Алёша?!
- Всё хорошо у тебя? – подходя ближе, вместо приветствия выдавил Кэп.
- Алёшка! – Артём наклонил голову чуть вбок, любуясь своим Алексеем. – Ты – с ногами! Какой ты высокий!
- Всё хорошо? – с напором повторил Кэп и показал на машину.
Артём тоже оглянулся на нее, кивнул чуть растерянно:
- Да. А у тебя?
- У меня – лучше всех! – зло выцедил Кэп. – Я – женился!
Он сказал это нежданно для себя. Просто чтоб что-нибудь противопоставить Тёмкиному богатству и благополучию.
- Поздравляю! – ответил Артём. Может быть, в его голосе звучала горечь. А может, Кэпу просто так хотелось думать. – На Полине?
- Нет. Ее Таня зовут, мы работаем вместе.
Кэп больше не мог говорить. Ему было плохо. Он судорожно искал повод уйти. Помощь пришла неожиданно: пожилая женщина, толкавшая перед собой инвалидную коляску с парализованным – наверно, с ДЦП – подростком, кричала, спеша перейти через улицу:
- Артём Николаевич! Доктор!! Как хорошо, что я вас перехватила!!! У нас снова - боли. А талона - не взять. Примите нас, пожалуйста, сегодня!
Тёма кивнул ей. Кэп малодушно сделал шаг назад:
- Ладно, у тебя дела!? Пока!
- Пока! – как-то потерянно обернулся на него Артём. Нет, не Артём – Рыжий. Рыжик. Родной, желанный, но – чужой теперь, другого целующий Рыжик.
Кэп развернулся и, насколько мог, быстро пошел к трамвайным путям. «Не ломаться! Держать спину прямо! Быть сильным! Быть злым!» И потом, уже повернув к остановке, поникнув плечами: «Не плакать! Не плакать, скотина!»
* * *
После работы весь вечер он мотался по делам. Ездил в банк – вносить транш по кредиту, искал подарки для матери и для племяшек, отстоял очередь в сберкассе – оплатил коммуналку. Устал. Автобус притормозил у его остановки и с шипением распахнул дверь. Он всё еще боялся ступеней, особенно - в транспорте. Боялся потерять равновесие, споткнуться, упасть. Он намертво вцепился в поручень. Выбросил вперед правую ногу и трость, осторожно нащупал асфальт и, только встав прочно на землю двумя ногами, облегченно вздохнул.
Он шел и перебирал в голове цифры: сколько осталось вложить денег для матери, сколько – в кредит. Какие набегут проценты… Потом стал считать, сколько денег потратил сегодня? Какая сумма получится в этом месяце за электричество? Он готов был складывать, умножать, вычитать и делить что угодно, лишь бы не прокручивать в тысячный раз в голове утреннюю встречу. …Зажравшийся, сука, страпёр: решил «купить» любовника за тачку!... И тачку-то выбрал – дерьмовую. Сам, небось, на лэнд ровере ездит!... Кэп завернул к себе во двор и – встал, словно наткнулся на невидимую стену. Ему стало трудно дышать. Он оперся всем весом на трость, стараясь подчинить себе дрожащие колени. Наверное, со стороны он сейчас смотрелся как старик. И только на лице расплывалась широкая, счастливая и глупая улыбка.
Между сугробами у его подъезда стояла «дерьмовая» Шеви-Нива.
* «Третье» - Третье Транспортное Кольцо в Москве.
* «С любых высот - в любое пекло!" – один из лозунгов десанта.
* Шеви-Нива - Chevrolet Niva, отечественный кроссовер.
* * *
Как теплый дождь растапливает побивший цветы град, как утреннее солнце иссушает мириады холодных росинок, как добрый жар потрескивающей печки согревает сведенные холодом члены усталого путника, так силуэт зябко поднявшей плечи худощавой фигуры согрел сердце Кэпа.
Господи, как он мог сомневаться в своем Рыжем!? Рыжий не мог не придти!
- Привет! Ты чего здесь? – он легко взял ту ноту, на которой обычно общался с Артёмом.
Тёма вскочил с лавки.
- Привет! Я хотел…
Вытянувшись в струнку, он стоял перед своим Алёшей. Перед Тем Самым. Единственным. Когда-то Алексей любил его. Потом - ударил и выгнал из дома. А теперь – женатый, на «ногах», успешный, состоявшийся, стоит и смотрит на него со снисходительной улыбкой, и вряд ли стОит навязывать ему своё «голубое» внимание…
В Тёмином голосе сквозили извинения:
- Я… принес мазь для культей. Тебе надо обрабатывать мозоли. По походке видно, что слева – набиваешь. Там – инструкция, как применять, - он протянул тюбик, не поднимая глаз.
- Поможешь в первый раз? – спросил Кэп, улыбаясь.
В его голосе было столько любви, что Артём решился - недоверчиво и пугливо - заглянуть ему в лицо.
- Зайди на пару минут?! Я тебя с женой познакомлю.
Тёма катастрофически терял боевой настрой отдать мазь и уйти. Он таял, плавился под Лёшкиным взглядом, от обертонов его голоса, от близости, которая влекла его, как мощный магнит притягивает крошечную булавочную головку. Побежденный этим притяжением, он сделал полшага вперед, к своему Алёшке. Качнулся назад – с усилием и истерично. Лёха открыл домофонный замок и выжидающе обернулся. Артём потупил взгляд и, проклиная свою слабость, пошел следом.
Лифт стиснул их почти плечом к плечу.
- Давно ждешь?
- Нет.
- Видно же: замерз! – Лёхин голос шершавился бархатом, ширинка беспощадно жала.
Чтоб скрыть эрекцию, он наклонился стряхивать невидимые пылинки с колена. Перед квартирой решимость покинула Рыжего.
- Я не пойду!
- Да ладно тебе! – усмехнулся Лёха. – Она – хорошая. Ты с ней подружишься. Идём!
Он отворил дверь и подпихнул Рыжего впереди себя. Тот шагнул, как на плаху.
В квартире было тихо и темно. Лёха щелкнул выключателем:
- Еще с работы не вернулась… Проходи!
Артём бросил удивленный взгляд на горку для обуви, где ждали хозяина одинокие Кэповы тапочки. На вешалке висели только шарф и парадка. Кэп посмотрел на гостя пристально и чуть ехидно.
- Покажешь мне, как мазать, ладно?
Расчет был верный: хирург Артём сразу направился в ванную. А уж по ванной любой хоть сколько-нибудь внятный человек однозначно поймет: живет в этой квартире женщина или нет.
Одна зубная щетка. Мужской шампунь. Бритва. Одно полотенце...
Артём вышел из ванной с сосредоточенно сведёнными бровями:
- Где жена-то?
- Нет ее. Я пошутил, - Лёха впился глазами в Тёмино лицо. Как он хотел увидеть его радость!
- Я понял, - сказал Артём бесцветно. – Ну, давай, показывай ноги, - и первым шагнул в комнату.
Лёха задохнулся:
- Ты не рад?
- Чему?
- Тому, что я - свободен?
- Если б я знал, что «свободен», я бы сюда не пришел.
- Вот, значит, как? Ладно. Мне мазь не нужна. Уходи!
Артём вскинул на него презрительный взгляд:
- А ты меня потрахаться позвал? Надолго? Во сколько Полина придет? Или, может быть, Таня? Или теперь ты с ногами, так они тебя вместе пользуют, одновременно? А когда они придут – мне подождать на улице? Или – свяжешь меня, чтоб я – смотрел? Теперь ты – бравый. И можешь больше, чем раньше. Можешь даже мне по лицу дать ногой, как в том порно-ролике, помнишь!?
Порнухи они вместе смотрели достаточно, но никакого ролика с избиением ногами Кэп не помнил. А вот любимое Танькино словечко «бравый» и злые обвинения выстегнули его по полной.
- Ах, мои ноги тебе помешали? – зло прошипел он. – А – х## с ними, забирай! – он попытался задрать до колена штанину, но брюки были слишком узки. Тогда он рванул пояс – так, что отскочила и, подпрыгивая, покатилась по полу пуговица. Скинул брюки, и яростными движениями стал отдирать от бедра крепящие протез ремни и липучки.
- На! Бери! Мне ничего не надо! Ни ваших протезов, ни мазей, ни вашей жалости и подлости! Конечно, что я тебе могу предложить?! Я - нищий. У меня - долги и кредиты. А «папик» - по курортам возит, машинку купил. В свитерочек новый нарядил. В дорогой, наверно, да?!
Он, наконец, сладил с крепежами, снял протез и швырнул его в Тёму. Протез полетел криво, в сторону дверей.
- Не надо! – Артём метнулся, подставляя многострадальные, драгоценные руки хирурга под летящую железяку. Успел перехватить ее в сантиметре от косяка, аккуратно опустил на пол, бросился к Алексею, хватая его руки, ожесточенно рвущие крепёж второго протеза.
- Лёша, Лёша, не надо! Всё, я – вернулся. Я – твой! Не надо, не рви!
Кэп сломался. Обреченно уронил руки. Тёма сам осторожно выпутал протез из застежек, отложил в сторону. Подвез к Алексею его кресло.
- Всё хорошо. Не сердись! Я – вернулся, - и опустился на пол у его коленей.
Но у Кэпа в груди словно выключили какой-то тумблер. Он обессилел, погас.
- Весь мир считал меня калекой. Все! До одного! И даже – мама. И нашелся единственный, кто не считал меня уродом. Но я полгода доказывал ему, что я – урод, и ноги здесь ни причем. И - доказал! – он посмотрел на Артёма обреченно: - Не надо, Рыжик! Из жалости – не надо! Я вашей жалостью вот как сыт! – он провел ребром ладони по горлу. – Жалость всего мира – вот что может сломать. Если ты - не любишь, если всё прошло – уйди! Я – злой и сильный. Я справлюсь! Только не жалей! Не добивай меня. Только – не ты! Я прошу…
Артём неуверенно замер. Потом, как во сне, медленно поднялся и пошел в коридор. Долго обувал ботинки, застегивал пуговицы пальто...
Голос Лёхи прозвучал ему вслед безнадежно и горько:
- …Артём!…
Кэп спустился с кровати, подполз к спасенным Тёмой протезам и взялся цеплять их обратно. Дело это было не быстрым. Но он хотел, ему нужно было дойти до Рыжего ногами, самому, как «настоящему человеку»! Или не нужно было больше ничего… Ему нужна была одна минута. Всего одна. Но это – несравнимо дольше, чем требуется обычному, ходячему человеку, чтобы выйти из квартиры и захлопнуть за собой дверь.
Артём давно оделся, но из прихожей не доносилось ни звука. И Кэп понял: его – ждут. У него есть эта минута. Он приладил протезы, встал и пошел в коридор. Рыжий замер в шаге от двери, низко опустив голову. Лёха подошел близко, вплотную, так, что было слышно Тёмкино дыхание:
- Артём,… - и замолчал.
В груди теснилось пламя. Протянуть руку, прижать крепко-крепко. Затискать. Целовать выпирающую косточку на шее. Ткнуться лицом в любимые, желанные, пушистые волосы. Оплыть, навалиться всем весом, опереться, прошептать: «Тёёёёёмка». Но – нельзя. Он – не твой. Он - уходит. Его кто-то ждет дома.
Рыжик – светлое, нежное счастье! Как страшно вычеркнуть его из своей жизни одним неловким словом. Лёха молчал очень долго, потом проговорил, почти не слыша сам себя из-за стучащей в висках крови:
- Дай мне еще один шанс. Всего один. Я – не протрачу!
Тёмкина спина напряглась. Прошла минута. Проползла еще одна. Артём повернулся и посмотрел на Лёху снизу вверх.
- Пройдешь? – несмело сказал Кэп.
Артём молча кивнул.
- Чай сделать? – он словно шел через минное поле. Что надо сказать, чтоб удержать Рыжего? Как нельзя поступать, чтоб не разрушить этот хрупкий, невесомый мир?
Артём снова стал разуваться.
- Сделай. Я замерз.
- Когда морозы были – я опять «колеса» пил. Так болела коленка.
- Наколенники, значит, не носишь, - констатировал Рыжий.
Наколенники Кэп тогда, действительно, не надевал, стесняясь Таньки. Поэтому он промолчал. Он поставил на плиту чайник и сковородку со вчерашней гречкой. Артём стоял, прижавшись спиной к балконной двери.
- Зачем я тебе? Ты – натурал. Теперь ты «с ногами». У тебя всё наладится. Хочешь, я помогу тебе с кредитом?
- «Натурал»? – Лёхин голос захлебнулся горечью. – Ты так быстро забыл всё, что между нами было?! Впрочем, конечно! Зачем тебе помнить?! У тебя и так всё отлично. Ты даже можешь предлагать финансовую помощь абсолютно чужим людям! Много денег «папочка» дает? Или, быть может, безлимитную карту открыл?
- Какой ты дурак! – с болью выдохнул Тёма.
- Дурак, - не стал спорить Кэп. – Урод. И неудачник. Ты, кстати, уже можешь идти. Я взял себя в руки, истерика – в прошлом.
Артём опустился на стул.
- Куда я уйду от тебя?!...
Кэп сел напротив него и отзеркалил его же вопрос:
- Зачем я тебе?
- Ты – Алёшка, - в голосе были страданье и нежность. – Мой. Тот Самый.
За спиной у Кэпа, дребезжа крышкой, кипел чайник. А он сидел, выпрямив спину и положив ладони на стол перед собой, и снова боялся сделать неправильный жест или сказать неудачное слово.
* * *
- Тём, что было с рукой? – спросил он осторожно. – Я сломал ее?
Артём покачал головой:
- Нет. Это был вывих. Я его вправил в лифте. Потом, прямо с вещами и Донькой поехал к себе на работу. Мне повезло: в стационаре дежурила Белова, классная тетка и хороший спец. Она сделала рентген, наложила гипс. Можно было не класть, но мне надо было восстановиться очень быстро: Гостев ждал операции. Помнишь, Пашка, хромой?
Кэп кивнул. Тёма продолжил:
- Пять дней был гипс. Потом три дня я разрабатывал кисть. Пашу «резал» сам, в узкой лангетке на нижней части сустава. Белова предлагала меня заменить, но ведь Гостевы хотели, чтоб оперировал я, да и по детским суставам я здесь – главный профи, я у профессора Кузина специализировался, в РДКБ. Короче, теперь Пашка – ходит! С апреля перестанем ему освобождение от физры выписывать! – Тёма улыбнулся.
Лёха подвинул к нему чашку чая:
- А кольцо когда снял?
- Сразу, до гипса, потому что рука отекала.
- Ты протезам моим не удивился совсем…
- Я уже знал. Я с Ниной Сергеевной – ну, из клиники на Бежицкой – созванивался по другому пациенту, а она рассказала, что ты договор оплатил… Ты что, всю сумму взял в кредит?
- Нет. Друзья половину собрали.
Они говорили и говорили. О Москве, о Нью-Йорке, о Пашке, о Тонечке, о наколенниках и запчастях для Шевроле. Им было чем поделиться, похвастаться и о чем спросить друг у друга. Кэп рассказал, что собрался уехать к родителям. Артём помрачнел. Помолчал. Потом обреченно сказал:
- Может, там тебе будет и лучше… А я сейчас тоже живу у своих.
- У кого? – не поверил ушам Кэп.
- У папы с мамой. Мы, вроде, помирились.
- А если б я остался? – еле выдохнул через волнение Кэп. – Ты согласился бы… ко мне,… - голос его сел.
Артём, низко-низко склонив голову, кивнул. Кэп протянул руку и бережно накрыл ладонью Тёмины пальцы. Узкая кисть вздрогнула, но не ускользнула, приняла эту ласку. У Лёхи сбилось дыхание, и подозрительно заблестели глаза. Он снова был не один в этой жизни. Снова. В это очень хотелось и очень было страшно поверить!
Не выпуская больше Тёмкиной руки, он говорил о болях, через которые пришлось пройти, привыкая ходить, признавался в отношениях с Татьяной и вспоминал о том, как искал по дворам Артёма в вечер ссоры. Тёма, накрыв Лёшкину ладонь второй рукой, прошептал:
- Я тебе одну вещь расскажу только завтра, ладно? Я пока еще не знаю, как будет… Я не могу сейчас сказать. Подождешь?... Но это – не про измены. Я – твой! Я буду верен, не думай!
У Лёхи тревожно билось сердце от этого смутного «завтра». Но он боялся требовать, согласно кивал головой. И только когда Тёмкины нежные пальцы сами двинулись по его руке – вверх, к локтю, по бицепсу, к сильному плечу, он не сдержался:
- А этому твоему, «спонсору», если он встанет на моем пути, я все кости переломаю! Я – десантура, я – смогу!
- Какому хоть? – голос Артёма был усталым и счастливым.
- Который машину купил.
- Мою? – Артём повернулся к Алёше. - Я взял ее в кредит.
- Врёшь! – выдохнул Лёха.
- Правда! И в ее багажник помещается твоя коляска, – качнул головой Рыжий. Настоящий Рыжий. Не чей-нибудь. Свой!
Они целовались, сидя за кухонным столом. Тёмкины губы были чуть обветренными. Он зажимался, прятал лицо. Не старался «трахнуть» Лёху языком, словно был «целкой» и разом разучился всему, что умел. Лёху трясло от его близости. Он обнимал Рыжего за плечи, дико хотел и не решался сдвинуть ладонь вниз, чтобы нащупать свою «любимую косточку».
- Слушай, я… напрасно от гречки отказался, - сказал Тёма, выбираясь из Лёхиных объятий. – Разогреешь?
Кэп встал, отвернулся к плите, чиркнул спичкой, услышал за спиной шаги и… рассмеялся.
Это была Тёмкина тактическая хитрость: ни фига он не проголодался, он просто смылся в ванную! Гречка прогрелась. Чайник снова вскипел. Рыжий всё плескался в душе. Кэп выключил конфорки и пришел к двери ванной. Что дурачка включать, когда и так всё ясно?
Из ванной Тёма вышел в одном полотенце, обернутом вокруг бёдер.
- Это ты к приему гречки так «причепурился»? – хмыкнул Лёха насмешливо.
Артём зарделся, как невеста.
- Ну - что краснеешь? Ужинать стесняешься?
Рыжий потупился. Лёха протянул руку, приобнял его за плечо и потянул к себе:
- Или – есть будем позже?
Тёма кивнул.
- А сейчас – что?
Смущенное сопение.
- Что с тобой сделать-то? …Ну?
Артём стоял в нескольких сантиметрах от Лёхиного плеча, не решаясь придвинуться и не решаясь поднять глаз.
- Говори! – добродушно подначивал Кэп. – А то откуда мне знать, чего ты тут стоишь – мнёшься?!
- Вы##и меня! – выдавил Тёмка.
- Чего-о-о? – насмешливо протянул Кэп. – Ни фига себе, интеллигент, хирург, и вдруг – такие обороты! Больше ничего с тобой не сделать?
Тёмка ткнулся-таки лицом в Лёхино плечо.
- А куда тебя вы####, а? – продолжал тот свою «пытку». – Скажи, я ж не знаю!
Но Тёмка только вздрагивал и не издавал ни звука.
- Ни-че-го не понятно! – отчеканил Кэп. А потом потянул Рыжего в комнату: - Ладно, сам постараюсь догадаться!
Тёма обвил его рукой за пояс. Лёха, стараясь не утратить ни миллиметра прикосновения, терся щекой о вихрастую макушку, избавляясь от одежды.
- Ну всё – допросился! – он опрокинул Тёмку на кровать. – Хочешь? Скучал?
Тёма кивал, закрыв глаза, и из-под крепко зажмуренных глаз катились слезы. Кэп чуть приподнял его бёдра, подсунув подушку. И, пока он надевал презерватив, Тёмка уже лежал «в позе», широко раскрывшись и руками поддерживая себя под коленями. От этой картины, от прикосновений, от дрожащих Тёмкиных губ Кэп распрощался на фиг с выдержкой, навалился жадно, всем телом. Тёма коротко простонал, принимая в себя любимого, выгнулся, с пары коротких движений подобрал удачный угол и поймал Лёхин ритм. Лёха от возбуждения рычал. …Бог знает, что подумали соседи!?
Тёма кончил первым. Всхлипнул, стыдливо прикрываясь ладонью. Лёха следом захлебнулся сладким стоном, потом упал на кровать рядом с ним, отодвинул его руку и щедро размазал сперму по его животу.
- Нечего стесняться! Всё это – наше!
Тёмку трясло.
- Иди сюда! – Лёха раскрыл объятие.
Тёма придвинулся, лег на его плечо. Лёха накрыл его второй рукой, медленно двинул вниз ладонь, описывая нежные круги на Тёмкином локте, груди, животе. Прокрался ниже, коснулся курчавых волос. Прошептал:
- Можно?
Артём, волнуясь, кивнул. Потом сказал:
- Лёш, можно я скажу… Обо всем, о чем можно сегодня?...
Это «о чем можно» резануло Лёхе по сердцу. Он решил, что речь о Тёмкином спонсоре, который все-таки есть. О том, что Рыжий собирается встречаться с ним. Может быть – забирать вещи. Может быть – просто прощально «выяснить отношения», поставить точку в отношениях.
- Чего не хочешь – того не рассказывай, Тём. Я завтра докажу тебе, что у меня всё серьезно. Ты поймешь и поверишь. Поспорим?
- Серьезно? Без баб? Без побоев? – тихо спросил Тёма.
- Прости, меня, Рыжий! – шептал Кэп.
Артём положил ладонь на Лёшину руку, чуть надавил, передвигая ниже, на свои яйца. Рука неспеша подалась, пальцы нежно обняли налитую плоть.
- Если – серьезно, то я должен всё рассказать. Я изменил тебе. За это время их было трое.
Лёха вздрогнул и инстинктивно сжал кулак. И лишь в последнюю секунду успел дернуть руку вверх.
- Тём, ты – псих? А если бы я не успел среагировать?
- …Кроме психа никто не лег бы с тобой после всего, что было. Но я больше не могу бояться, ждать каждую секунду: ударишь - не ударишь? Если ты меня добьешь – добей сегодня. Сразу. Или не бей никогда. Я по-другому не хочу. Я живой. Мне больно.
- Не ударю. Не бойся.
- Тогда – клади, - Артём подтолкнул широкую ладонь на прежнее место. – И – слушай.
Лёха покорно пристроил руку там, куда просили. Прижался щекой к Тёмкиному затылку.
- Их было трое, - Артём сильнее вжался плечом в Лёхину грудь. Поерзал. Уткнулся в Лёху лицом. Прошептал: - …Дурь придумал, да? Не надо?...
- Не бойся, – спокойно повторил Лёха. – Говори!
- Первым был Ванька. Я приехал к нему уже с гипсом. Он уговаривал на тебя заявление написать в ментовку. Потом мы легли – вместе. Я плакал. А потом… я трахнул его.
- …Фига себе! - присвистнул Лёха.
- Я же тебе говорил: я - могу,… - прошептал Тёма. – А тогда… мне было… нужно. Но это всего один раз было, больше – нет! Потом мы просто жили вместе, а спал я на раскладушке. А месяца через полтора появился этот, «спонсор», Георгич. Познакомились в клубе. И он, типа, влюбился в меня. Потом он через Ваньку навязался в гости. Мадьяр меня уговаривал, что тебя надо забыть, «клин клином выбить» и тэ пэ. Я к нему поехал. Он оказался… ну его! Старый, вялый, непонятно зачем всё… Я с ним маялся, чувствовал себя проститутом. Тебя пытался представлять вместо него… Хрень, короче. Он потащил меня на Новый Год в Нью-Йорк. Он – богатый, у него всё схвачено. Он даже визу в Штаты для меня в три дня оформил… И там, в каком-то опупенном дорогущем ресторане ужрался в стельку, как свинья. …Я потом его выхаживал два дня. До середины января мы были «вместе». Я старался терпеть, потом понял, что – предел, что больше не могу. Он уговаривал остаться. Даже прощения просил. Я так и не понял – за что… Ну, а потом я уже сам пошел по клубам. Анкету на «Амбразуре» обновил. Познакомился с Лёхой. Я специально искал, чтоб был плечистый и - Алексей. Имя все же частое. Знаешь, ничего: нашелся.
Кэпу ревность взмыла к горлу. Он отдернул руку.
- Ты его Алёшей называл? И как у него стоял – нормально? Не как у «спонсора»?
Тёма замолчал. Ждал минуту, потом сказал:
- Руку положи.
- Нет. Я ревную. Я не могу спокойно слушать.
- Я не буду рассказывать.
- Рыжий, ну ты – звиздец, какой мазохист! – хмыкнул Кэп. – Не благодари на добром слове! Я же не железный. Я тебя люблю, между, прочим! А ты мне такие вещи говоришь и хочешь, чтоб я себя контролировал.
Тёма молчал. Кэп выждал, вздохнул, вернул руку на прежнее место:
- Ладно. Валяй, хвастайся, чего наворотил. Надеюсь, у вас всё было скромно.
Тёмкин голос дрожал:
- С Лёхой я пытался себя убедить, что – люблю. Снял квартиру. Мы там вместе жили. Ну да, я с ним трахался. Тебя не представлял. Пытался вспомнить: как жил до тебя, как и кого любил? И… ничего не мог вспомнить.
- И в каких позах он тебя… драл? – Лёхе трудно давался коктейль ощущений: обида, ревность, боль. Доверчиво отдавшаяся, обвившая его шею Тёмкина рука, опасливо поджимающиеся (знают, что виноваты!?) яйца в его широкой ладони. Лёхин голос снизился до шепота и дрогнул чувственными нотками. – Кончал под ним, а?
Артём поежился, накрыл строго закаменевшую ладонь своей рукой и надолго затих. Лёха сам не заметил, когда положил вторую руку на свой член, и когда под ней оформился стояк.
Его тон стал суровым:
- Что, кишка тонка для правды? Ок! Тогда отлипни от меня вместе со своими тайнами! – он убрал ладонь с Тёмкиного паха, откачнулся на кровати – так, что их бока и колени перестали касаться, и медленно повел рукой, «гоняя шкурку».
- Лёш, не надо. Я – расскажу. Я – твой!
- Ты хотел быть откровенным…
- Ну да, я – кончал. Я сосал ему. Он любит в рот…
- Сссскотина! – смачно выговорил Кэп. – О любви мне говорил? До гроба?! А едва за порог и – как ****ь?!... - он дрочил всё откровенней, всё быстрей.
Артём вцепился в его ритмично качающуюся руку.
- Лёш, становись! Не надо! Прости! Я его давно бросил! Я больше – ни с кем! Никогда! – но с Лёхиным железным кулаком разве сладишь?! Он продолжал движения, словно не слыша.
– Пожалуйста! Прошу! - в Тёмкином голосе звучало такое отчаяние, словно это был последний секс во Вселенной. Словно, если сейчас Лёшка не отдаст ему свою страсть, он больше никогда не будет счастлив…
– Ты мне нашел замену?! Я тоже без тебя управлюсь! – жёстко рубил Лёха.
Тёма всхлипывал, пытался тереться пахом о Лёшкино бедро. Кэп больше не отодвигался – впрочем, было уже некуда. Он уверенно раскинулся на подушках. Неуклюжие попытки ласки, мольбы и почти щенячий скулёж Рыжика «вставляли» нереально! Лёха выгнулся, опершись на лопатки, и кончил. Кажется, еще немного, и спермой пробил бы навылет ладонь. Расслабил плечи, млея и переводя дыхание. Артём еще раз всхлипнул, отвернулся порывисто и зарылся головой в подушку.
Через пару минут Кэп снисходительно тронул его за плечо:
- Тёмк!
Рыжий обиженно дернул плечом.
- Вылезай!
Но теперь уже его было не переупрямить.
- Не буду! – пробубнил он в подушку.
- Не слышно ничего! – слукавил Кэп. – Вылезай, говорю.
- Нет! Не хочешь – не надо! – Тёма все-таки чуть развернул лицо, чтоб Лёшке было лучше слышно.
- Ну чего – уйдешь, что ли, теперь?
Узкие плечи дрогнули. Рыжий нервно напрягся. Лёхе стало жалко его: сильно, отчаянно, в ту же секунду. Он торопливо зачастил:
- Так знай – не пущу! Лягу на пороге. Понял?!
- Не уйду! – прошелестел Тёма.
Его близость дурманила, как хмель, заводила. Лёха вновь воспрявшим стояком ткнулся Рыжему в бедро:
- Ладно, давай, я прощу!
Но Рыжий уперся:
- А потом опять – дрочить? Я не верю тебе!
- Прости, мой хороший!
- Не верю!
Лёха сполз на пол, встал на колени:
- Тёмкин, я - на коленях. Прости!
Рыжий приподнял лицо:
- Застудишься. Встань!
Со стороны это было, наверно, смешно. Два мужика под тридцать: безногий накачанный орденоносец и интеллигентный «режущий» хирург. Рваные вздохи. Робкие взгляды. Несмелые слова. …Но, слава Богу, не было никого «со стороны». А между ними – была только тонкая ткань, сотканная прикосновениями, взглядами, угаданными окончаниями фраз…
Две мужских ладони. Узкая ухоженная Тёмкина, не дрогнув, отточенными до миллиметра движениями управляется скальпелем. Широкая сильная Лёхина поднимает полуторапудовую гирю и без колебаний возьмется чинить сломанный автомобиль. Но обе – застыли в касании. Дрожат, не решаясь на ласку. И две пары глаз приникли друг к другу. И черный бездонный зрачок затягивает в себя, и от его распахнувшейся бездонной глубины сбивается дыхание.
Прощение было получено. Какими словами? Бог весть! Не всё ложится в слова. Больше скажет биение сердца… Рыжий сел сверху. Словно снова вернулся тот, их последний, так плохо закончившийся «раз». И снова, как тогда, сплелись их руки.
- Не изменяй мне больше, Тём! Я не могу тебя ни с кем делить! Ты – мой!
- Твой, Алёшка! Прости! Никогда не уйду! Но ты… если снова, как раньше,… то мне будет больно!
- Нет, Рыжий. Нет! …Ты и я! Ты завтра – узнаешь, увидишь, поймешь!
Ночь была и стремительной и бесконечной. Тёмка ощупывал Лёхины колени и втирал мазь. Они вместе читали брошюры из протезной клиники. Артём листал в телефоне нью-йоркские фотки. Лёха заказал в интернет-магазине – с доставкой на девять утра! – самый роскошный букет. Потом пытался найти в социальных сетях и показать Тёме Тонечку. В два ночи заказали пиццу. Потом Рыжему приспичило сменить статус на «Амбразуре». И вместо «Джек Воробей, вольная птица», мир увидел строку «Джек Воробей, замужем за Мужчиной Всей Моей Жизни». Через пять минут от Мадьяра пришло:
«Кто?!?!?!?! Я его знаю?»
«Это - ОН!!!!!!!!!!!!!!» - ответил Тёма.
«Я с вас фигею!» - написал Мадьяр. – «Передай своему громиле, что если он тебя обидит – сядет!»
- Я с ним встречался первого января, - улыбнулся Лёха.
- Знаю, - кивнул Артём. - Он рассказал совсем недавно. И я ему скандал устроил за то, что он так долго это скрывал.
- Ему повезло, что я тогда не знал про вас.
- Не ревнуй к нему, ладно? Мы просто друзья!
- Я буду расспрашивать с пристрастием после каждой вашей встречи! – пригрозил Лёха. – И отвечать ты будешь – правду!
Они снова лежали в постели, и Кэп говорил:
- И – что: мне прям тебя никак не наказать? И как я буду с тобою справляться? И как ты сам без этого жить собираешься? Тебе же надо, чтоб тебя «строили»!
- Нет! – негромко протестовал Тёма.
- А то я не понял! – иронично хмыкнул Кэп. – Лааадно, будем субботние порки устраивать. Мягким полотенцем.
- Почему - полотенцем? – улыбнулся ему в плечо Тёма.
- А чем еще тебя лупить-то, рохлю такую? – тепло усмехнулся Кэп. – Не этим же! – он собрал в кулак свою огромную руку.
Тёма бережно оплел его кулак ладонями:
- Да, этим – не надо!
Уже в шестом часу утра, когда лифт повез вниз какую-то раннюю пташку, они трахнулись в последний раз за эту ночь. Для Лёхи это был пятый заход, для Тёмы – четвертый. От бессонной ночи было ощущение нереальности, и у обоих гудела голова.
- Ты можешь завтра на работу не пойти? – спросил Лёха.
- Может быть, уже – «сегодня»? – уточнил Артём.
- Ну да. Ага!
- Нет, не могу. У меня - пациенты. Но мне – к двенадцати, не рано.
- А я постараюсь отпроситься. Видишь, я оказался обалденно ценный кадр. Меня начальство премиями удержать пыталось.
Обоих вырубало спать. Лёха поставил будильник на половину десятого, чтоб успеть позвонить на работу.
- Тём, ты от меня не уйдешь? – с придыханием спросил он, вглядываясь в Тёмкины черты, прежде чем выключить свет.
- Я очень люблю тебя! – ответил Тёмка уже в темноте.
Лёха подвинулся к нему, обвил рукой, задержал дыхание… Он думал, что этой интимной секунды больше никогда не случится в его жизни.
- Рыжик?...
Тёма понял, придвинул свои ноги к культям. Лёха медленно, не в первый миг, расслабился и доверчиво поерзал по его ногам своими коленями. Коленями, которые кажутся уродством всем людям в мире, кроме одного - того, кого он любит, и с кем спит в одной постели! Уже совсем засыпая, Лёха подумал, что букет надо было заказывать не на девять, а на одиннадцать, но что-то менять было поздно – сон навалился на него тяжелой беззвучной подушкой.
В девять утра его разбудил телефон. Из магазина цветов уточняли: подтверждает ли он свой заказ? Лёха, раз уж поднялся, набрал номер директора: обрадовал, что передумал увольняться, и попросил отгул на сегодня. Директор радостно поцокал языком и уступил бы, видимо, даже три дня отгулов без сожалений. Через четверть часа курьер привёз букет. Рыжий всё это время дрых без задних ног. Только когда Лёха на своем кресле вкатился в комнату с розами, он сонно спросил:
- Алёш, уже вставать?
- Смотри: это - тебе! – Лёха ставил в банку цветы. – Не, не встаем пока, спим!
Артём откинулся на спину и блаженно улыбнулся:
- Лёшк, ты с ума сошел! Розы… зимой….
Лёха нырнул к нему под одеяло.
- Мой Рыжий любит розы!
Тёмка прильнул к широкому плечу.
- И – что с того? Не фиг его баловать!
- Тебя не спросили, ты понял? – улыбнулся Лёха в его макушку. - Спи, давай! Еще два часа до будильника.
Они снова провалились в сон. И зазвонивший в одиннадцать будильник застал их врасплох.
Лёшка взъерошил сонному Рыжику волосы:
- Ну что, соня: чай, кофе?...
- Потанцуем! – проговорил тот, накрывая ладонью Лёхин, конкретно поднявшийся, член.
Не то, чтоб они очень долго трахались. Не то, чтоб слишком увлеченно целовались… Но Тёма не успел ни поесть, ни побриться.
- Хоть чаю попей! – Лёха стоял в прихожей с чашкой чая.
Артём выправлял из-под джемпера ворот рубашки:
- Черт, надо было погладить! – взял из Лёхиных рук чашку, отхлебнул, обжегся: - Лёш, горячий!
- Я – горячий? – игриво подмигнул Лёха.
- Ну тебя! – обиделся Артём. – Просил же «докипА» не греть!
- Минуту подожди - остынет!
- Некогда! У меня и так опять с заведующей «тёрки».
Лёха после бесконечных недель отчаяния и одиночества наслаждался этой «семейной разборкой». И тем сильнее у него ёкнуло в груди, когда Артём, уже совсем в дверях, напомнил про обещанное на вечер признание:
- Я задержусь после работы… У меня сегодня одно важное дело решится. Приеду - расскажу.
У Лёхи заныло в груди:
- Тём, я буду ждать тебя. Очень! Ты ведь – придешь? Что бы ни случилось?
Тёма кивнул.
- И со своим кольцом? И с Донькой?
- Да! – теперь Артёму, чтоб поцеловаться стоя, приходилось чуть закидывать голову.
- Давай, удачи! - Лёха закрыл за ним дверь, пошел к кухонному окну и проводил глазами по двору его ладную фигуру. Потом сосредоточенно и нервно покусал большой палец, с силой выдохнул, словно на что-то решившись, взял телефон и начал тыкать в кнопки.
* * *
Артём открыл дверь своим ключом и замер в коридоре. У горки стояла чья-то обувь. В квартире слышались мужские голоса. Входить или уйти? Но в комнате его услышали. Дверь открылась, вышел Лёха:
- Тём, привет! У нас гости. А Донька – с тобой?
- Нет. Ее моя мама боится, и я ее оставил у Мадьяра. Я ему звонил, чтоб забрать, но он сегодня где-то очень занят.
Артём задвинул свои вещи за Кэпову коляску, разделся, сунул ноги в тапочки и – смущенно застыл у порога.
Диван – едва ли не впервые на Тёмкиной памяти – был собран. За выдвинутым на середину комнаты столом сидело двое плечистых парней, а на парадной кружавчатой скатерти, о существовании которой в Кэповом хозяйстве Тёма даже не подозревал, теснились бутылки, тарелки, полные салатники и две банки с цветами. Артём перебрал в памяти даты: День десантника – нет, Лёшкин день рождения – нет, до Двадцать третьего февраля - еще полмесяца…
- Алёш, у вас праздник?
- И у «вас»! – улыбнулся Лёха. Сделал шаг ему навстречу, опершись рукой на край стола, вдруг опустился на колени и торжественно проговорил:
- Тёма, я люблю тебя! И прошу руки и сердца. Или - предлагаю?... Как верно? – он обернулся на друзей.
Артём помертвел.
- Лёша, встань! Ты что?... О чем ты?... Ребят, не слушайте. Он пьян. Он бредит. Это – шутка! – он потянул Лёху за плечи, пытаясь поднять. – Скажи им, что – шутка! Это – неправда! – в его глазах бился дикий, отчаянный страх.
- Хватит, Воробей, вас пропалили! – Мадьяр, который до этой минуты «был занят» не «где-то», а на Лёхиной кухне, появился в дверях. – Давай нормально отвечай: да или нет? А то тебе – руку и сердце, а ты – в истерику. Как-то уж совсем по-бабски…
Артём растерянно обернулся на него:
- Иван? Ты откуда?
- Меня на свадьбу пригласили. На твою. Все ждут твоего слова!
У Тёмы дрогнули губы. И он лишь теперь заметил, что стоящий на коленях Лёшка держит в ладони синюю коробочку с кольцом.
- Тёмка, ну - что? – спрашивал он, глядя на Артёма снизу вверх. И его голубые глаза светились любовью и радостью.
Тёма удержал его взгляд, накрыл ладонью синий бархатный футляр и выдохнул:
- Да!
Мадьяр первым захлопал в ладоши.
Лёшка поднялся с коленей сам, без посторонней помощи. Протянул Тёме кольцо и выставил безымянный палец:
- Кольцуй!
На внутренней стороне кольца было выбито: «Артём».
- Подожди! Тогда и ты - меня.
Артём скрутил с пальца своё «обручальное» и положил на Кэпову ладонь. Лёха кивнул, покосился на Мадьяра, державшего наизготовку фотоаппарат:
- Папарацци готовы? – потом взял кольцо с гравировкой «Алёша» и под щёлканье фотообъектива вернул на прежнее место. Тёмка, несмело улыбаясь, взял второе и бережно продел в него Лёхин палец.
- Хирург, понятно?! – негромко прокомментировал Мадьяр его осторожное и точное движение.
Повисла пауза. По законам жанра надо было кричать «Горько!», но обоим «молодым» сейчас так очевидно не хватало храбрости, что гости промолчали.
- Я пойду, переоденусь! – подхватился вдруг Тёма. – Вы все при параде, а я…
Он выскользнул из комнаты, зашаркал в коридоре чемоданом. Кэп посмотрел на гостей исподлобья:
- Тёмка у нас – «девочка». Все выяснения, претензии, вопросы, всё – ко мне. Кто его обидит или будет задираться, огребёт такииих люлей,… – он сжал кулак и чуть крутанул его вокруг своей оси, красноречиво хрустнув суставами. - Всех, кому про нас расскажете - предупредите!
Ильяс с Серегой кивнули – почти без эмоций, Мадьяр картинно поежился. Чтоб смягчить впечатление от грубоватых слов, Кэп обратился к нему совсем другим, дружеским тоном:
- Вань, завтра нам Доньку вернешь?
- Чёрт, даже жалко! Я к ней привык, - вздохнул Мадьяр. Потом улыбнулся лукаво: - Раньше наш Тёма держал хомяков. Но они из него «веревки вили», он с ними не справлялся. Вот и пришлось завести черепаху в коробочке!
- Очень смешно! – сердито проговорил появившийся в дверях Артём.
Теперь он был щеголем: в костюме, галстуке, белой рубашке. Но Лёха вдруг понял, что настроение у него – сложное.
- Тём, что случилось? – серьезно спросил он.
- Я тоже тебе должен признаться, как обещал... Но это – не такое радостное. Вернее, вообще – нет. Во вторник я уезжаю в Баткен*. Мне час назад подтвердили.
У Кэпа сердце зашлось:
- Рыжик, зачем!?...
- Я документы подал еще в январе. Я же - не знал!... – виновато опустил глаза Тёма. – Я думал… Мне было…
Кэп не готов был вот так, в одну секунду отпустить свое счастье.
- Тём, может быть, не поздно отказаться?
- Нет, - Артём безысходно качнул головой. – Я узнавал сегодня: меня уже не успеют заменить. Выезд – через три дня, другой кандидатуры - нет. Если я откажусь, медсанчасть заставы будет не укомплектована… Так нельзя же ведь, правда!?
- Ё-мое! Я думал: женюсь на девчонке, а оказалось – мужик с яйцами! – обреченно выдохнул Кэп.
- Горько! – бухнул Серый.
Утром Лёхе казалось, что самое страшное – это выпалить по телефону:
- Ильяс, про меня и врача – это правда. Я буду с ним вместе жить. Если хочешь, мы с тобой больше не будем общаться. А если остаёшься моим другом, то у нас сегодня – свадьба. И мы тебя ждём!
Дотараторив, он трусливо бросил трубку. Телефон молчал две минуты, потом запел знакомой трелью. И Ильяс, как ни в чем ни бывало, словно и не прерывался разговор, сказал:
- Окей. Чего дарить-то? Серёге я сам позвоню.
Днем Лёху пугало другое: как он будет при мужиках целовать Тёму в губы? На свадьбе ведь – надо! А теперь прежние страхи показались не глупыми – пошлыми. Разве можно держать их всерьез, когда ты узнал, что твоё счастье – лишь на три коротких дня. А потом – неизвестность. Потом - каждый день, цепенея от страха, ждать известий из «горячей точки».
Теперь, когда Тёмкины губы горчили разлукой, страшней всего было потерять хоть секунду, хоть миллиметр дозволенной, доставшейся любви. Лёха наклонился к Любимому. И только тогда напряжение, которое владело Тёмой, Бог весть, сколько недель, а может, даже месяцев, враз схлынуло. Он отдал своему Алёшке губы для поцелуя, и из его крепко зажмуренных глаз покатились слезы.
- Тихо, тихо, малыш. Мой хороший! Всё будет нормально, увидишь! – зашептал ему Лёха, прижимая к своему плечу.
Но Тёма не мог успокоиться. Он дрожал, жался к Лёшке и плакал.
- Мы пойдем? – вопросительно посмотрел на хозяев Ильяс, привставая.
- Не! – замотал головой Лёха. – Сидите! Вы что?! Свадьба же! Куда так рано?
Тёмка рыдал. Муж обнимал его сильной рукой и ласково гладил по локтю. Гости, косясь на них, неловко замерли. Лёха показал им жестом, чтоб – наливали, чтоб брали еду. Серый потянулся за шампанским. Наполнили бокалы – Тёмкин тоже.
- Будьте счастливы! – проговорил Мадьяр.
- Рыжик, чокнись! – подсказал Лёха.
Артём поднял взгляд на гостей, взял бокал, дотянулся до протянутого к нему хрусталя и снова зарылся лицом в плечо мужа. Гости сначала говорили тихо и только про еду.
- Салат отличный! – Ильяс повысил голос. – Тебе наложить, Лёх?
Кэп кивнул. Тёма всхлипывал всё реже и, наконец, оторвал заплаканные глаза от мокрой Кэповой рубашки:
- Я тебе есть не даю? Ешь!
- Вот так подвинься! – Лёха чуть сдвинул его, потянулся за вилкой. – Ты тоже голодный? Бери! Это Маринка Серёгина сделала.
- А долма и купаты – из «Алазани», - вставил Мадьяр.
Открыли коньяк. Тёмке предложили, было, вместо него вина, но он усмехнулся:
- Да ладно вам. Не такая уж я баба!
Он успокоился, начал сновать между комнатой и кухней, подавая чай и конфеты. Стемнело и включили свет. И что-то трогательное, тонкое висело в воздухе и царило в разговорах. Это была свадьба. И одновременно – проводы, на которых три крепких десантника и один гламурный журналист провожали щуплого, с исплаканными глазами, рыжего гея в «горячую точку» далекой и чужой страны. Провожали для того, чтоб у какого-то незнакомого парня остался шанс придти домой с ногами.
* * *
В июне вдруг вернулись холода. Над городом повис туман. Не по-летнему зябкие сумерки пахли сиренью.
За окнами вокзала хлестал дождь. Капли сыпались под фонарями, на краткий миг вспыхивая отраженным светом и тут же пропадая в темноту. В зале ожидания было зябко. Перед рядами кресел мотался взад-вперед, чуть припадая на левую ногу, плечистый парень. Его приятель сидел в переднем ряду и меланхолично смотрел за его метаниями. Потом не выдержал:
- Кэп, сядь, Бога ради! Уже в глазах рябит!
- Почему он недоступен? – спросил Кэп, опускаясь на соседнее с ним кресло.
- Проезжает участок без мобильной связи.
- Полтора часа подряд?!
- На киргизской симке деньги кончились, а местную еще не подключил. …Слушай, что ты, как ребенок, потерявший титьку!? Как ты вообще четыре месяца ждал? Не понимаю! Он звонил из Москвы. Тут - не война. Доедет, наверно!
- Доедет, - кивнул Кэп. – Не война, - потом снова вскинул голову: - Слушай, тот лысый с букетом на пидора похож?
Серёга фыркнул:
- Тебе это на что? Соблазнить его решил, пока Артём не приехал?
- Рыжий любит розы. Вроде, этот уродец похож на того, его «спонсора». Рыжий позвонил ему из Москвы… Этот крендель приехал встречать... Сейчас Рыжий «сделает мне ручкой» и уйдет к нему!?
- Кэп, ты – ненормальный. Я даже говорить ничего не буду, - Серый устало прикрыл глаза. - Иди, бегай из угла в угол, если не сидится.
Мужик с букетом топтался у кофейного автомата. Кэп, не удержавшись, подошел туда же. Сунул монету в соседний аппарат:
- Московский встречаете?
Мужик кивнул.
- А какой вагон здесь будет?
- Третий.
Подошедший Серёга вовремя успел подхватить с полочки стакан с горячим кофе. Кэп, вздрогнув от ответа лысого, резко сжал кулак. Случись в нем бумажный стаканчик – кипяток вывернулся бы ему на руки и на пол. Лысый посмотрел на них с опаской.
- Граждане встречающие! Скорый поезд из Москвы прибывает на второй путь! – наконец, промямлило радио.
- Надо было взять сюда букет! – пробормотал Кэп.
Серый страдальчески закатил глаза и первым пошел на платформу.
Третий вагон остановился у двери вокзала. Артём сошел одним из первых. В свете фонарей, загорелый и стройный, он казался совсем пацаном. Он настороженно оглядывал встречающих. Увидел Кэпа и улыбнулся.
- Вон он! – сказал было Серый.
Но Кэп уже прикипел взглядом к счастливым Тёмкиным глазам и расплылся ответной улыбкой. Ямочки на щеках, белесые ресницы… Он на глазах превратился из сурового Кэпа в Алёшку. И даже Серёга невольно изменил обращение:
- Лёх, с прохода подвинемся? – и, не уверенный, что кто-нибудь из двоих его услышит, вцепился в локоть друга и потащил к дверям вокзала.
- Подожди! – упёрся Лёха. – Тёма, дай чемодан!
- Я – сам, - вякнул было тот.
- Сейчас довыступаешься, - пообещал Лёха строго.
Артём отдал чемодан, поправил сумку на плече:
- А где коляска?
- Дома.
- А трость?
- В машине.
- Скользко же, Лёш! Ну как можно?! О костях не думаешь, подумай о протезах: не дай бог, их расшибешь, если свалишься!
- Он перед тобой форсит. Неужели неясно?! – улыбнулся Серый.
Лёха фыркнул:
- Ну, ты и трепло!
Дождь кончился, но по площади текли ручьи. Артём вцепился Лёхе в локоть:
- Осторожно! Не поскользнись!
Лёха притиснул его руку к своему боку и ничего не ответил. К машине пробирались через лужи. Серёга звякнул брелком сигнализации.
- Садитесь оба сзади!
- Нет! – отрубил Кэп.
Тёма забрался на заднее сидение. Ахнул, увидев розы:
- Мне?!
- Не. Случайно нашли на дороге! – снисходительно бросил Кэп, закусив изнутри щеку, чтоб не улыбаться.
Серёга вырулил со стоянки. Кэп чуть обернулся назад:
- Ты, правда, без новых шрамов приехал? Смотри, всё проверю – до миллиметра!
- Говорил же – без! А как ты ходишь! Супер! Только малость вправо западаешь. Колено застужено?
- Глазастый! – усмехнулся Лёха. – Уже почти всё прошло.
Они остались с глазу на глаз только в лифте. Лёха сгреб Тёмку в объятия. Тёма притих.
- По медсанчасти «работали»*?
Артём, не поднимая головы, кивнул куда-то Лёхе в шею:
- Один раз.
- «Двухсотые»* были?
- Наших, санбатовских – нет. А всего – семеро.
Лёха положил одну ладонь на рыжую макушку, другой стиснул Тёму за талию, почти полностью укрыв его своими сильными руками.
- Больше – не поедешь. Не пущу! …Если б что-то случилось с тобой,… - его голос сорвался.
Тёма плотней вжался лбом в Лёшкину шею.
Уже в квартире, разуваясь, он спросил:
- А Донька - как?
Кэп зашел в кухню, нашарил ее под батареей:
- Идём! Наш Тёма приехал!
Донька не испугалась ни большой ладони, ни последовавшего за ней «полёта», не спрятала ни головы, ни лап.
Артём коснулся губами ее ребристого глянцевого панциря:
- Привет, красавица! Как ты? Он хоть тебя кормил?
Лёха оскорбился:
- Она жрала больше меня! И я, причем, каши, а она – заморские яблоки, - потом спохватился: - Тём, ты же – голодный?! Иди, руки мой! Я мяса нажарил.
- Я в душ сначала, ок? – просительно протянул Тёмка. – А то я двое суток в дороге!
Лёха поставил на огонь сковородку. Грел картошку с мясом, слушал шум воды в душе. Потом, не выдержав, выключил огонь и пошел к дверям ванной. Подумав, снял футболку. Повел плечами, катнув с плеча на плечо волну мышц, как делают бодибилдеры на выступлениях. Наконец, дверь ванной открылась. Артём вышел, даже не надев халата, который заботливо приготовил ему Лёха.
- Ну? Куда теперь? На кухню или?... – в Лёхином голосе переливались искушающие нотки.
- В койку! – договорил с придыханием Тёма.
Лёшка подхватил своего Рыжего на руки.
- С ума сошел?! Отпусти, сейчас же! – зашумел тот.
Но Лёшка помотал головой:
- Нет! Ты что, забыл уже? Я – сильный!
Он в несколько шагов пересек небольшую комнату, бережно опустил свою ношу на хрустящие простыни. Потом заученным, натренированным движением согнул протезы и опустился перед кроватью на колени. Тёмка смотрел на него снизу вверх и чуть щурился, словно смотрит на солнце. Лёха наклонился к его лицу и прошептал, касаясь губами загорелого виска:
- Я – просто сильный, слышишь?!
* Баткен – город в Киргизии, место приграничного конфликта (от Баткена до Таджикистана 4 км, до Узбекистана – 14 км).
* «Работали» (здесь, военный сленг) – обстреливали.
* «Двухсотые» или «груз 200» (военный сленг) – так называют погибших на военном сленге.
--------------------------------------------------------
Спасибо всем, кто читал!!!!
--------------------------------------------------------
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги