Япония : история страны

За два десятилетия после «нефтяного шока» 1973 года в структуре японской экономики произошли серьезные изменения, энергоемкие тяжелые отрасли эпохи суперроста (сталелитейная и химическая промышленность) уступили дорогу высокотехнологичному производству — компьютерам, мехатронике и биотехнологиям. В социальном плане длительное повышение уровня благосостояния привело к обеспокоенности экономическими последствиями стремительного старения населения и вероятному отказу от традиционных ценностей среди молодого поколения, которое настолько отличалось от своих родителей, что их даже прозвали синдзинруи — «новая раса людей». В политическом же отношении этот период можно охарактеризовать как «нестабильную стабильность»: партию либерал-демократов периодически сотрясали скандалы, но она оставалась у власти и безуспешно пыталась избавиться от связей и давления со стороны различных лоббистских групп, от расположения, денег и голосов которых она в конечном счете зависела.

«Интернационализация» (кокусайка) стала ки-вадо (ключевое слово) — институциональным императивом для бизнеса и университетов. Все должны были к ней стремиться, но никто не был уверен, что именно это должно означать. Само правительство тоже продвигало концепцию интернационализации в качестве желательного национального приоритета. Осознавая, что удар по национальной экономике подталкивает страну к более широкому и активному международному участию, власти последовательно вынуждали Японию реагировать на глобальные проблемы в более позитивном ключе. Тем не менее кризис в Персидском заливе в 1990 году спровоцировал смущение, нерешительность и однобокость действий. Американский госсекретарь Дин Ачесон как-то сказал, что Великобритания уже потеряла империю, но еще не нашла для себя новой роли. То же самое можно сказать и о Японии — то ли экономическом лидере, то ли дипломатическом наблюдателе.

Неопределенность

Японцы называют нефтяное эмбарго 1973 года не кризисом, а шоком (секку). Политический аналитик Косака Ма-сатака подчеркивал, что это была не та ситуация, когда Япония могла оставаться в стороне. Впервые с 1945 года нация столкнулась с серьезными проблемами. Вся послевоенная история предстала в новом свете:

Оглядываясь назад... надо признать, что быстрый экономический рост Японии... был следствием не только способностей японского народа, но и благоприятных международных обстоятельств, в особенности, того факта, что страна могла практически бесконечно расширять свою внешнюю торговлю и свободно покупать ресурсы...

К началу 1970-х годов нефть обеспечивала три четверти энергетических потребностей Японии, и подавляющая часть нефтяного импорта шла с политически нестабильного Ближнего Востока. За одну неделю Япония расходовала теперь столько нефти, сколько за весь 1941 год, когда нефтяное эмбарго ускорило атаку на Перл-Харбор. В последующие десятилетия Япония извлекла огромную выгоду из международной ситуации, а теперь эти же самые обстоятельства обернулись против нее, и она была бессильна перед ними. По осторожному замечанию Коса-ка: «Мы все знаем, что в настоящее время Япония проходит испытание. Однако его природа не очень понятна». Кроме того, несколько запоздало выпустив успокоительные заявления по поводу своих симпатий к Палестине, японское правительство было обязано сфокусировать усилия на приведение в порядок внутренней ситуации.

В 1972 году премьер-министр Танака начал амбициозный план «переустройства Японского архипелага». План предусматривал перенос промышленности из перенаселенных южных и восточных областей в менее развитые северные и западные, а также продолжение экономического роста на 10% в год в течение следующих десяти лет. Нефтяной шок делал такие допущения абсурдными, и план отклонили. Вместо этого, по мере того как промышленность требовала нефти и домохозяйки — моющих средств и туалетной бумаги, был принят целый ряд мер, направленных на снижение инфляции и сокращение энергопотребления. В правительственных учреждениях и школах резко ограничили расходование тепла, электричества и использование систем кондиционирования. Припрятывание топлива считалось преступлением. Неоновые огни Гинзы были потушены — по крайней мере, периодически гасились.

Год 1974 был трудным. После десятилетия беспрецедентного роста экономика встала. Прибыли упали, безработица выросла. Табу на увольнение постоянных служащих и работающих на полную ставку мешало массовым сокращениям, но новых работников почти не нанимали, а многих частично занятых уволили. Менеджеры потеряли в доходах, простым работникам предлагали трансферты и досрочный выход на пенсию. Примерно треть национальной промышленности простаивала, убивая всякую надежду на возрождение посредством новых инвестиций. Естественно, самый тяжелый удар пришелся на отрасли, сильнее других зависевшие от дешевой нефти: химическую отрасль, производство цемента, древесины, бумаги, стали и судостроение. Спасение пришло благодаря рационализации и затягиванию поясов. В спросе акцент был сделан на диверсификации источников нефти — увеличении импорта из Аляски, Мексики, Нигерии и других неарабских стран — и на развитии потребления ресурсов типа угля, сжиженного природного газа и ядерной энергии. Со стороны предложения внимание уделяли сокращению энергоемких отраслей и расширению тех, которые требовали невысоких энергетических затрат и больших профессиональных умений, например электроники. С 1975 по 1978 год значительное увеличение эффективности использования труда, энергии и сырья способствовало росту производительности в промышленности на 8,4% в год. Когда благодаря внутренним инвестициям снова начался бум экспорта (подъем с $ 56 млрд в 1975 году до примерно $ 80 млрд в 1977 году), 80% этого роста приходилось на автомобили и электротовары.

К 1975 году платежный баланс вновь стал положительным; к 1979 году промышленность достигла 90% от дошокового уровня.

Затем случились иранская революция и второй нефтяной кризис, более чем утроившие цену на нефть за неполных два года. Уроки 1973 года принесли свои плоды. Инфляция снизилась с 17,7% в 1980 году до 1,4% в 1981 году. Импорт нефти уменьшился между 1979 и 1981 годами на четверть. Япония уже не росла на 10% ежегодно, но ей нельзя было сильно навредить.

Политические игры

Хотя в 1960-е годы была создана крупная новая партия, Комэйто, и выросло число голосующих за коммунистов, на национальном уровне доминированию либерал-демократов ничто всерьез не угрожало. На уровне муниципалитетов и префектур левые партии могли приходить к власти благодаря кампаниям в защиту окружающей среды, но ЛДП в конце концов поняла намек и справилась с угрозой потери власти, подойдя к вопросам качества жизни более серьезно. Премьер-министр Сато Эйсаку оставался у власти почти восемь лет и вышел в отставку в 1972 году, получив Нобелевскую премию мира за противодействие распространению ядерного оружия. В ретроспективе годы, когда он находился на посту, называют золотым веком консерваторов.

Уход Сато вынудил ЛДП искать нового партийного лидера, который — как лидер партии, обладавшей большинством в национальном парламенте, — автоматически становился премьер-министром. На эту роль было четыре кандидата, каждый возглавлял одну из фракций правящей партии: Танака Какуэй, Мики Такэо, Фукуда Такэо и Охира Масаеси. Все они в 1970-е годы успели побывать премьер-министрами.

В 1972 году победу одержал Танака, отпраздновавший свой триумф визитом в Пекин для восстановления дипломатических отношений между Японией и Китаем. Выбрав в качестве лозунга своего кабинета характерный лозунг «Решительность и действие», Танака совершенно не походил на традиционного либерал-демократического политика. Большинство коллег Танаки закончили университет и происходили из зажиточных семей, он же проделал сложный путь наверх, самостоятельно добившись успеха в строительной промышленности и получив бесценный практический опыт, выигрывая государственные тендеры. Сперва Танаку восприняли как жесткого, проницательного и ловкого политика, но его амбициозная схема «переустройства» разогнала инфляционную спираль, поскольку спекулянты бросились скупать земли и недвижимость в надежде обогатиться на государственной поддержке. Затем случился нефтяной кризис, и политика покатилась в пропасть. Усилия Танаки получить дополнительную поддержку на выборах в верхнюю палату в июле 1974 года привели к таким явным злоупотреблениям партийными фондами, что Мики и Фукуда покинули кабинет в знак протеста. После этого престижный ежемесячник «Бунгэй сюндзю» напечатал подробную статью «Танака Какуэй: его деньги и его люди». Премьер-министр уступил разгневанной общественности и ушел в отставку, но опекаемый им избирательный округ остался ему верным и повторно избрал Танаку в парламент, где он оставался серым кардиналом, из-за кулис управлявшим лояльностью фракции, вплоть до того дня, покуда не лишился сил из-за серьезной болезни.

Второй скандал, тоже с участием Танаки, случился в феврале 1976 года. На этот раз дело было во взятках, связанных с покупкой самолета у компании «Локхид». Толи из принципов, то ли из мести, Мики отказался защищать своего арестованного предшественника. Сам Мики в итоге покинул пост после того, как шесть членов ЛДП для вида отделились от партии, сформировав Новый либеральный клуб — на деле еще одну фракцию, с формальной точки зрения находившуюся вне партийной структуры. На всеобщих выборах в декабре 1976 года впервые с 1967 года ЛДП не смогла набрать свыше 50% голосов. Мики сменил Фукуда, победивший с минимальным перевесом голосов.

Фукуда использовал свой срок пребывания у власти для введения новой системы, требовавшей от будущих лидеров ЛДП переизбираться каждые два года. По иронии, на первых выборах по этой системе Фукуда проиграл Охире. Сотрясавшая фракции внутренняя борьба привела к проигрышу ЛДП на выборах в октябре 1979 года и вынесению в мае 1980 года вотума недоверия, ускорившего проведение очередных выборов. После почти десяти лет скандалов и разногласий перспективы ЛДП казались неопределенными, однако внезапная смерть Охиры посередине кампании вернула партии подобие единства и вызвала неожиданные симпатии электората. В результате была одержана убедительная победа, завоевано устойчивое большинство и осуществлен компромиссный вариант в лице Судзуки Дзэнко, который выбрал своим девизом лозунг «Политика гармонии».

В 1980-е годы Япония вступала с партией, которая находилась у власти четверть века и теперь, как казалось, еще более жестко контролировала страну. Как это можно объяснить? Некоторые комментаторы указывают на то, что, несмотря на свое несовершенство, ЛДП давала избирателям то, что они хотели, — постоянно возрастающий уровень жизни. Другие считали, что избирателям не хватало альтернатив либо же этих альтернатив в теории было слишком много, а на практике — не было вовсе. Крупнейшая оппозиционная партия, Японская социалистическая партия, была слишком ограничена в своих действиях, чтобы напрямую выиграть выборы; ее электоральную базу составляло профсоюзное движение, которое продолжало сжиматься по мере утраты позиций тяжелой промышленности. Более того, социалисты были перегружены интеллектуалами марксистского толка и потому придерживались нереалистичных целей. Единственным способом прийти к власти могло бы стать заключение предвыборного альянса, но сближение с коммунистами встречало сопротивление среди центристских партий, и наоборот. Тем самым, ЛДП — пусть это и не было всем приятно — оставалась у власти.

Дилеммы оборонной политики

Национальный полицейский резерв в 75 000 человек, созданный волей Макартура в 1950 году, вскоре поднялся до статуса Сил национальной безопасности численностью в 100 000 человек, а затем в 1954 году превратился в Силы самообороны численностью 146 000 человек и разделился на сухопутные, воздушные и морские силы. В 1957 году японское правительство выпустило первое послевоенное заявление по поводу оборонной политики, заверявшее нацию в необходимости «постепенно улучшать оборонную мощь для того, чтобы быть более эффективными в необходимых пределах самообороны». Позиция являлась чрезвычайно осторожной, поскольку по-прежнему была сильна память о поражении в войне, бедности и унижении. Левые партии ядовито нападали на все, что выглядело как угроза девятой статье конституции. Многие левые политики склонялись к абсолютному «невооруженному нейтралитету», и даже правые считали, что последовательное вооружение встревожило бы соседей Японии и скорее дестабилизировало бы Восточную Азию, нежели помогло бы поддерживать в регионе безопасность. И все полагали, что рост расходов на оборону означал бы уменьшение инвестиций в промышленность; согласно декрету, военные расходы должны были оставаться на уровне не более 1% от ВНП.

В Белой книге по вопросам обороны Японии, изданной в 1970 году, население и соседей страны заверяли: «Япония обладает огромной экономической мощью, но она не будет становиться великой военной державой. Скорее, она будет превращаться в новый тип государства, целями которого являются социальное благосостояние и всеобщий мир».

В том же году, однако, новый глава Оборонного агентства Накасонэ Ясухиро выступил за радикальное переосмысление национальной военной политики:

Если часть города остается необитаемой, там множатся сорняки, ее наводняют змеи и плодятся насекомые, и вскоре она превращается в свалку. Создать военный вакуум означает породить максимально удобную среду для возникновения точно такой же ситуации. В этом смысле международной обязанностью и долгом каждой нации в современном мире является установление и поддержание баланса на периферии минимальной военной силой, необходимой для удержания других наций от потакания агрессивным амбициям и убеждениям.

Где «периферия» Японии? Накасонэ утверждал, что она находится далеко за «водным краем» — в Малайском проливе, через который проходили жизненно важные для Японии поставки нефти, на длинном пути с Ближнего Востока. Будучи во время войны младшим офицером во флоте, Накасонэ призывал к укреплению японских военно-морских и воздушных сил для того, чтобы перекроить оборонную стратегию. Если это означало пересмотр конституции, значит, надо ее пересмотреть.

Мощная оппозиция в национальном парламенте душила предложения, основанные на пересмотре политики с позиций Накасонэ. Но дебаты по поводу оборонной политики продолжались. С 1973 года США стали выводить войска из Вьетнама, вызвав, однако, всплеск изоляционизма. Будет ли «американский зонтик» там, где понадобится? В то же время СССР продолжал наращивать вооружения и, не в последнюю очередь, флот, значительная часть которого базировалась во Владивостоке, непосредственно у северной части Японии. В сентябре 1976 года в небе над Хоккайдо появился советский МиГ-25, пилот которого попросил политического убежища. Японские системы слежения не смогли его засечь. Снова наружу прорвалось ноющее чувство уязвимости.

В июле 1978 года генерал Курису выступил в новостях с рассуждениями о том, что — в случае чрезвычайной ситуации — находящиеся у линии фронта командиры Сил самообороны должны действовать до того, как проконсультируются со своим гражданским руководством. Это интервью привело к взрыву негодования, так как радикалы усмотрели в нем призрак 1930-х годов с вышедшими из-под контроля военными. Курису подал в отставку. Премьер-министр Фукуда приказал пересмотреть соответствующие юридические тонкости.

Если достаточно очевидно то, что Япония не желает собственных вооруженных сил, то гораздо менее ясно то, что ей требуется. Опрос 1978 года, проведенный газетой «Асахи симбун», показал, что 57% японцев хотят сохранения Сил самообороны на текущем уровне, но 71% выступает против изменения конституции. Когда был задан вопрос, что будет являться для Японии наилучшей гарантией безопасности, то 42% назвали мирную внешнюю политику и только 2% уповали на армию. И хотя 54% не думали, что на Японию может напасть другое государство, все же 56% полагали, что США не придут стране на помощь, если это случится. Тем не менее альянс с США оставался краеугольным камнем национальной политики, численность Сил самообороны возросла до 240 000 человек, 150 кораблей и 1000 самолетов, и «безоружная» Япония вышла на девятое место в мире по размеру военных расходов.

Новые японцы

В мае 1977 года японское правительство объявило, что свыше 50% населения родилось после войны. Это подтолкнуло эксперта по информационным технологиям Масуда Енэ-дзи попытаться определить отличительные характеристики послевоенного поколения японцев; в конечном счете он пришел к следующим выводам:

...Люди этого поколения в основном отличаются от предыдущего... они — «вестернизованные» японцы с чувством индивидуализма и научным взглядом... они не знают ни войны, ни голода и, что более важно... они игнорируют авторитеты...

Масуда сокращенно назвал этих американизированных тридцатилетних поколением МЕС: «М» означало моторизацию, подразумевавшую одновременно мобильность и достаток; «Е» обозначало ориентацию на английский язык и культуру (English); «С» — компьютеризацию, то есть привычку к высоким технологиям и способность к критическому мышлению. Масуда также считал новых японцев более открытыми, более оптимистичными и более гибкими по сравнению с предками; его главное наблюдение заключалось в том, что молодым японцам «могло не хватить душевных сил, чтобы выдержать бурю национального кризиса».

Являются ли отношения между японскими мужьями и женами отношениями субординации? Или разделением сфер? Писавший в 1979 году консультант по маркетингу Абэ Еко определил японских 35-45-летних женщин как новый «праздный класс». Выборка из менее чем тридцати японских женщин в возрасте 35-43 лет обнаружила, что в их времяпрепровождение входят: занятия альпинизмом, теннис, прогулки на лошадях, йога, поэзия, западная и японская классическая музыка, лепка из глины, каллиграфия, танцы, готовка и шитье; не говоря уже об различных дистанционных курсах, уроках вождения, приработках, проведении вечеринок и управлении собственным бизнесом. А мужья посвящают довольно много времени уходу за садом, настольным играм, слушанию записей и уходу за домашними питомцами. Заключение было очевидным:

Мужской досуг ориентирован на пребывание внутри дома и по своей природе склонен к уединению, драматичным образом контрастируя с интересами жен — активными и обращенными во внешний мир... Главными выгодоприобретателями высокого экономического роста Японии стали домохозяйки. Их мужья жертвуют своим отдыхом и оставляют женам активное участие в семейных делах. И кто выигрывает от этого? Женщины.

Традиционная синтоистская свадебная церемония

Абэ обнаружил, что менее трети мужей признавались в контроле семейного бюджета. Менее 5% мужчин возлагали на себя основную ответственность за образование и воспитание детей; свыше 40% допускали мысль, что это дело исключительно жен. На родительские собрания приходили четыре из пяти жен, на собрания локальных сообществ — три из пяти. Для мужей же эти цифры составляли меньше чем один из пяти. Абэ подытоживал:

Повсюду жены превосходят — в управлении домом, домашних делах, в вопросах воспитания детей и гражданских делах... Современные взрослые мужчины больше не являются главами домохозяйств. Теперь, подобно менеджерам, у руля японских домохозяйств стоят жены, с их длительным опытом как потребителей, с избыточным свободным временем и с активами и доходами, которыми они распоряжаются.

Что можно сказать о молодежи? Исследования обнаруживали завоевания и проигрыши. Между 1948 и 1978 годами рост четырнадцатилетних мальчиков увеличился в среднем на целых 17 сантиметров. Они стали выше и тяжелее, чем их отцы, однако тесты показывали, что в действительности они менее сильные, менее гибкие и менее проворные. Подростки несравнимо лучше материально обеспечены: 70% четырнадцатилетних имели часы, радио или кассетный плеер, у 30% была камера, у 20% — такое дорогое хобби, как гитара, телескоп или микроскоп. Лучше ли они подготовлены с точки зрения жизненного опыта? Большинство жило в городах и только периодически посещало сельскую местность. Лишенные открытого пространства для игр, днем они вынуждены находиться в школе, а вечерами просиживают перед телевизорами. С сокращением малого бизнеса все меньше и меньше детей росло в домах, где работали их родители; многие из живших за городом детей видели своих отцов только по выходным. Тенденция к маленьким семьям означала, что у большинства детей всего по одному брату или сестре или таковых нет вовсе; а все возраставшая мобильность привела к тому, что большинство живет отдельно от своих бабушек и дедушек и видится с ними только время от времени. Критики, придерживающиеся традиционных социальных ценностей, опасались, что стиль жизни богатого общества приводит к формированию таких японцев, которым — к прискорбию — недостает устойчивости к внешним воздействиям, реализма и бескорыстности, чем гордились предыдущие поколения. Без сомнения, подобный пессимизм только усиливался, когда критики обращали взгляд на панков и других неформалов из Харадзюку, центра токийской «молодежной культуры».

Если ситуация с молодежью беспокоила, то перспективы старшего поколения вызывали «позитивную тревогу»: дело не в том, что пожилые люди нуждались, но в том, что с каждым годом их становилось все больше. В 1980 году было создано «Общество семей, помогающих пожилым людям». В том же году по поручению премьер-министра, откликнувшегося на озабоченность общественности, провели сравнительное исследование условий жизни пожилых в Японии, Великобритании и США. С точки зрения общей приверженности «семейным ценностям» результаты были следующими:

— в Японии только 6% пожилых людей живут одни, в Британии и США — свыше 40%;

— в Японии свыше половины пожилых проживают со своими состоящими в браке детьми, в Британии и США — менее 10%;

— в Японии продолжают работать свыше 40% респондентов, в США — 24%, в Британии — 8%;

— в Японии 30% опрошенных регулярно получают деньги от своих детей, в обеих западных странах таких случаев практически нет;

— в Японии к нуждающимся себя отнесли 14% пожилых, тогда как в Британии — 18%, а в США — 28%.

Тем не менее японцы понимают, что предаваться самодовольству глупо. Сокращающемуся количеству рабочей силы придется поддерживать постоянно растущую долю выходящих на пенсию. Пенсионные и медицинские отчисления в структуре национальных расходов будут неуклонно расти. Люди, чьей жизненной целью является работа, должны научиться положительно относиться к отдыху. В Японии растет число разводов среди людей старше 60 лет — живя вместе преданно, но в сущности по отдельности, они попросту не научились постоянно пребывать в компании другого человека. Одним из ответов на эту проблему является планирование выхода на пенсию. Другие меры включают в себя новые бизнес-стратегии генерирования будущих доходов, требующихся для поддержания высоких текущих стандартов жизни — например, за счет инвестиций в венчурные производства за границей и роботизацию внутри страны.

Технология...

В 1967 году Япония импортировала из США первого робота, а к 1970 году компания «Кавасаки» выпустила первую японскую версию. К 1979 году роботов в Японии изготавливали 135 компаний, и 80 лабораторий занималось разработками в этой области. Проведенное в том же году американское исследование показало, что в США в действии находятся 3000 промышленных роботов, в Западной Германии — 6000, а в Японии — 47 000. К 1980 году компания «Фукдзицу» открыла фабрику, где одни работы делали запчасти для других, хотя конечную сборку все равно производили люди. В 1979 году небольшое производство команды из десяти человек в Одаваре, близ Токио, добилось ежедневного выпуска 900 000 головок для одноразовых зажигалок; к 1984 году два контролера и команда роботов делали уже 4 000 000 штук.

Женщина-предприниматель У месима Мие в 1983 году заметила, что хотя появление новых технологий могло стать плохой новостью для занятых на производстве зрелых мужчин, оно было хорошей новостью для женщин из офисов. Она говорила, что женщинам понравилось работать с компьютерами, потому что:

В отличие от других занятий, здесь на них не оказывают давления, не требуют вести себя определенным, предписанным для женщин образом. Их работа ценилась так, как того стоила. Одной из приятных сторон была неспособность самих компьютеров к гендерной дискриминации... Женщины, которые гордились своим умом и которые до того в обычной компании зарабатывали меньше, оказались хорошо приспособленными к компьютерному бизнесу.

У месима опиралась в своем анализе и на прошлое:

Именно профессиональные способности женщин поддержали развитие текстильной промышленности... и... последующее устойчивое развитие электрической промышленности. Теперь непрерывный ручной труд женщин направляется в другую передовую отрасль... В прошлом от женщин требовались... терпение, настойчивость и перфекционизм в работе. С учетом такой удачной традиции мы можем ожидать, что женщины будут еще лучше справляться с работой с компьютерами.

Что более существенно, У месима предвидела укрепление связи между профессиональными амбициями и социальной ответственностью:

По мере того, как рабочие места будут все ближе к дому и распространится работа на дому, женщинам не придется пренебрегать детьми или манкировать уходом за пожилыми родителями... Когда я думаю о негибкости управляемого мужчинами японского общества, я чувствую неуверенность, делая такое заявление. Но традиционные модели доминирования... мало подходят для компьютерного мира.

Возможно, поэтому японские женщины охотно стали работать с безразличными к полу компьютерами и роботами. В 1988 году опрос газеты «Джапан тайме» показал, что 70% японских мужчин отказывались даже думать о работе для женщин.

...и традиция

Многие японцы, особенно старшего поколения, стали опасаться, что новые технологии в сочетании с влиянием Запада сделают будущие поколения безразличными к японским традициям. В 1983 году социолог Като Хидэтоси указывал, что на Новый год святилища и храмы посетили свыше 70 000 000 человек, значительную часть которых составляли молодые люди. Кроме того, Като предположил, что по сравнению с довоенным периодом — благодаря росту досуга и возможностей, предоставляемых более длительным периодом учебы и поддерживаемыми компаниями схемами накоплений — намного больше женщин стали заниматься традиционными искусствами.

Традиция и модернизация являются комплиментарными, а не противоречащими друг другу... Теперь люди подъезжают к храмам на собственных машинах, а женщины обучаются икебане в классах на фабриках, где стоит самое совершенное электронное оборудование... Япония — это страна, где возможно гармоничное сосуществование старого и нового. Само существование и функционирование Японии построено на этой гармонии.

Примеров сохранения традиции множество. Мужчины надевают в офис западные костюмы, но переодеваются дома в удобные юката (хлопковое кимоно). Топ-менеджеры могут провести выходные с клиентами в загородном гольф-клубе, но остановиться на ночлег в одной из 80 000 традиционных гостиниц, риокан. Свыше 95% японских компаний имеют электронные редакторы и факсы, и ежегодно более одного миллиона людей сдают экзамен на умение использовать соробан (японские счеты). Японцы ввели метрическую систему уже больше тридцати лет назад, но площадь комнат по-прежнему измеряется числом вмещающихся туда татами (соломенных матов). И более 30 000 традиционных предсказателей судьбы все столь же выгодно занимаются своим ремеслом.

В 1990 году англоязычная газета «Джапан тайме» напечатала вторую работу Леонарда Корена, автора провоцирующих к размышлению комиксов в мягкой обложке «2<£3 полезные идеи из Японии». Новая книжка называлась «История успеха: Как 11 крупнейших японских компаний обрели жизнь» и представляла собой любопытное собрание историй успеха — не только гигантов вроде групп «Мицуи», «Мацусита электрик», рекламного агентства «Дэн-цу» и косметической империи «Сисейдо», но и истории основания школы чайной церемонии Ура Сэнкэ, компании по выпечке бубликов, токийского Диснейленда, агентства западных моделей, девелоперской компании и человека, который изобрел упакованную лапшу моментального приготовления. Однако самой захватывающей и интригующей была одиннадцатая глава, посвященная компании «Муд-зирюси рионин».

В 1970-е годы японские социальные критики порицали потребителей за приверженность брендам и логотипам. Выпускница философского факультета элитного университета Кэйо и домохозяйка Кацуме Юкико попыталась объяснить читателям влиятельного журнала «Бунгэй сюн-дзю», «почему японские женщины покупают дорогостоящие импортные сумки». Уподобляя повальное увлечение потребителей вспышкам средневековой религиозной истерии, она мрачно намекала на то, что его «подстрекателей следует искать среди мерчендайзеров, которые знают, как раздуть пожар массового потребления прежде, чем покупатели смогут установить собственную идентичность». Как утверждалось в статье, японцы получили богатство, но не стали искушенными, и их тяга к элитным брендам означает недостаточную уверенность в себе, не-сформированный вкус и недостаток экономической рациональности. Когда статья вышла, последовала чисто японская реакция, очередной парадокс. Вдохновленные достижениями американцев в массовом производстве доступных повседневных товаров, японцы обратились к своей традиции ручного изготовления товаров с длительным сроком использования. Продвигаемый гигантскими сетевыми магазинами розничной торговли, на свет появился лозунг «Маленькое — это прекрасно», отражавший также популярность экологических ценностей. Покупка абсолютно анонимных с точки зрения дизайна товаров была «доказательством» потребительского сопротивления навязыванию стиля и, соответственно, как ни парадоксально, — защитой целостности, разума и индивидуальности.

«Мудзирюси рионин» («Небрендовый, хороший продукт») — детище «Сэйю», подразделения по работе в нижнем ценовом сегменте колоссальной империи «Сэйбу» (в настоящее время — группа «Сайсон»). Стратеги «Сэйю» были в приподнятом настроении из-за «открытия» типовых продуктов-«дженериков» — базовой продукции повседневного спроса, которая продавалась в американских супермаркетах в плоских упаковках по предельно низким ценам. С точки зрения традиционных японских ценностей это представляло собой воспроизведение дзэнских добродетелей — деревенской простоты и сдержанности. Когда продукт готов, о нем говорит упаковка, причем довольно подробно. На темной, повторно переработанной бумаге для каждого продукта писались название, вес, цена за упаковку и стоимость единицы, а также объяснялось, почему он имеет выдающуюся ценность.

Первая продуктовая линейка из сорока товаров была запущена в 1980 году и вызвала неоднозначную реакцию. Так, головы лосося (обычно выбрасываемые в мусорное ведро) подавались как дешевая и питательная пища; рекламным слоганом было утверждение с очевидной экологической коннотацией: «Лосось — целая рыба». Предлагая своим покупателям пакетики с разломанными сухими грибами, компания одновременно «подсовывала» критику ложного перфекционизма и расточительности потребителей — поскольку и целые грибы в любом случае будут измельчены при готовке. Чрезвычайно успешный растворимый кофе, однако, вряд ли был возвратом к каким-то ценностям. Начиная с 1981 года рекламные постеры утверждали: «Любовь не нуждается в приукрашивании» и с иронией позиционировали в качестве новых «индивидуальных MR-товаров» такие вещи, как небеленые носки и блокноты для заметок из вторсырья.

С 1983 года «Мудзирюси рионин» открыла в Аояме, модном токийском районе, магазин, наполненный переработанной древесиной и плиткой, что само по себе уже служило воплощением философии фирмы. Годовой план продаж был выполнен в течение месяца. К октябрю 1983 года «Мудзирюси рионин» выпустила седьмую порцию дополнений к продуктовой линейке, которая теперь включала в себя 475 товаров для дома, 124 наименования пищевых продуктов и 122 артикула одежды. В 1985 году продажи перевалили за отметку в $ 250 000 000. В 1990 году «муд-зи»-магазин открылся на лондонской Риджент-стрит, мек-ке английского шоппинга. За одно десятилетие венчурный бизнес проделал полный круг — с Запада на Запад. Несмотря на это, в самой Японии покупатели жаловались, что товары из «Мудзирюси рионин» стоят слишком дорого и весьма среднего, а не превосходного качества. Приняв на себя весь национальный выпуск «бракованных», разломанных на кусочки грибов, «Мудзирюси рионин» отказывалась закупать целые грибы, заставляя поставщиков ломать их самостоятельно — чтобы поддерживать идеализм покупателей, благодаря которому и велась торговля. «Мудзирюси рионин» стала заложником собственного мифа, гигантский успех пал жертвой лозунга «Маленькое — это прекрасно», поскольку больше не мог справиться со своими врожденными противоречиями.

Интернационализация

«Японцы — великий народ. Они не могут и не будут удовлетворяться ролью, которая ограничивает их производством лучших транзисторных радиоприемников и швейных машин и обучением других азиатских стран тому, как выращивать рис». Мнение премьер-министра Сингапура Ли Кван Ю, высказанное им в 1965 году, разделяли далеко не все. Как известно, генерал Де Голль называл японского премьер-министра «продавцом транзисторов». В Пакистане японцев считали не больше, чем «экономическими животными». В 1989 году похороны императора Сева собрали вместе глав государств и правительств из примерно ста стран; это было крупнейшее из современных собраний такого рода и неявное признание мировой значимости Японии. Хотя британская желтая пресса не удержалась от критики, что герцог Эдинбургский не шел впереди императорского гроба — в жесте уважения и явно прочитывавшегося двойственного отношения к бывшему врагу. Подобные инциденты, долго обсуждавшиеся в Японии, укрепили многих японцев в убеждении, что иностранцы не способны понять их добродетели, сильные стороны и достижения.

Для общества, открытого иностранным идеям и рьяно закупающего предметы роскоши из других стран, Япония 1980-х годов оставалась на удивление закрытой для иностранцев. «Исследование национальных предпочтений», выполненное в 1986 году Агентством национального развития, показало, что 70% из попавших в выборку респондентов положительно относились к новостям, почте, технологии, телефонным звонкам, гостям и студентам из-за границы; однако менее 30% желали более частых или тесных контактов с иностранцами и одобряли приезд иностранцев на работу в Японию или заключение браков с японцами и японками. Что бы японцы не думали по этому поводу, Япония все же стала более космополитичной благодаря собственной экономической экспансии. Между 1965 и 1985 годами число иностранцев, ежегодно посещающих страну, выросло в девять раз; но эти 2,3 млн человек по-прежнему составляют всего лишь одну шестую от числа посетителей Великобритании. За тот же период число регистрирующихся иностранцев увеличилось почти в пять раз, правда, 80% из 850 000 «иностранцев» приходилось на корейцев, и подавляющая их часть была по рождению японцами. Доля смешанных браков за 1965-1985 годы утроилась и достигла 1,7% от общего числа. За 1975-1985 годы также утроилось число студентов-иностранцев (0,8% от поступающих в высшие учебные заведения, что составляло примерно одну десятую от доли аналогичных студентов в Великобритании). В 1982 году были пересмотрены официальные документы, и государственным университетам разрешили предлагать должности постоянных преподавателей неяпонцам; к 1987 году таких преподавателей было пятьдесят два человека — при общей численности штата в 40 000 человек. С другой стороны, программа JETS (Japan English Teaching Scheme), в рамках которой молодых выпускников из англоговорящих стран приглашали в японские школы, за десять лет расширилась с тридцати до трех тысяч мест — хотя преподаватели по JETS имели только одногодичные контракты.

Японские власти периодически провозглашали свою приверженность «интернационализму» и обещали то удвоить за пять лет размеры благотворительной помощи другим странам, то удвоить за четыре года количество путешествующих за границу японцев. Но, упираясь в бюрократию, благие намерения слишком часто отходят от практических следствий «открытия» Японии. Японцы с беспокойством смотрят на проблемы остальных развитых стран с наркотрафиком, СПИДом и нелегальными иммигрантами. Изоляция Японии помогает ей держать эти угрожающие проблемы на крайне низком уровне, и результаты очевидны.

В значительной степени вопрос интернационализации Японии вращался вокруг характера ее отношений с США — главного союзника, основного покупателя и важнейшего зарубежного источника идей и технологий. Когда в 1982 году премьер-министром Японии стал Накасонэ Ясухиро, первый из чиновников такого уровня знаток английского языка, наблюдатели увидели в этом возможность огромного шага вперед в двусторонних отношениях, а японские журналисты писали о потенциале непосредственного «диалога Рона и Ясу». Но атмосферу продолжал отравлять растущий профицит торгового баланса с США, достигший к 1984 году $37 млрд. Американские политики требовали протекционизма, тарифов и квотирования для защиты от японского экспорта. Японские производители в ответ заявляли, что американские корпорации не прилагают достаточных усилий для вхождения на непростой, но высокоприбыльный японский рынок. Другие разногласия возникли из-за участия американцев в работе Токийской фондовой биржи, крупных строительных проектах и в развитии приватизированной японской телекоммуникационной системы. Поскольку экономические трения постоянно отражались на дипломатических отношениях, японские власти чувствовали необходимость делать примирительные жесты. В 1985 году премьер-министр Нака-сонэ в личном обращении по телевизору презентовал «программу действия», направленную на поощрение импорта. Он предлагал каждому японцу купить иностранной продукции на сумму хотя бы в $ 100. То, что в качестве примеров предполагаемых покупок назывались «пустячные» вещи, антипригарные сковородки и наборы подушечных наволочек, невольно показало, что японские потребители думают о качестве и свойствах зарубежных товаров. В 1986 году, в год проведения в Токио ежегодного саммита Семерки ведущих промышленных демократических государств, официальный «Доклад Маэкава» наметил ряд решительных мер по открытию рынка. К несчастью, с точки зрения японо-американских отношений, выгоду от этой инициативы стали получать производители Кореи, Тайваня и Гонконга.

Космополитичный, говорящий по-английски, Накасо-нэ уничтожил значительную часть собственных усилий одной поразительной оплошностью, заявив, что американцы в действительности не способны эффективно конкурировать с японцами, поскольку последние намного более образованные и умные. Шок от слов премьер-министра усугубила его попытка «пояснить», что на самом деле американцы не глупее, но, так как в США живет много чернокожих, испаноязычных и прочих этнических меньшинств, это — по сравнению с гомогенной Японией — изнутри вредит Штатам. Японские дипломаты сделали для сглаживания инцидента что смогли, однако мнение На-касонэ, без сомнения, разделяло все большее количество его разобиженных соотечественников. Состояние японоамериканских отношений наглядно продемонстрировал шумный успех вышедшей в начале 1990-х годов книги «Япония, которая может сказать “Нет!”».

Взять на себя инициативу?

За 1985-1987 годы курс йены повысился примерно на 40%. Выдавливание сотен мелких экспортно-ориентированных японских компаний из бизнеса в результате роста себестоимости из-за пересмотра валютного паритета оказало заметное влияние на проблему профицита торгового баланса. Кроме того, это вынудило многих японцев задуматься, не следует ли пересмотреть отношения между Японией и США. Экономист Ивао Накатани утверждал, что позиции Америки — архитектора, регулятора и центра силы послевоенной системы глобальной торговли — очевидно расшатываются. Из крупнейшего мирового кредитора она становится самым большим должником в мире, опрометчиво расходуя чрезмерные средства на «пушки и масло». Напротив, Япония производила в два раза больше Западной Германии, ежегодный прирост ее национального выпуска превосходил весь годовой выпуск Бельгии. И это с учетом того, что в Японии живет всего 2,6% населения планеты, а территория страны занимает 0,3% общей площади всех земель. К 1986 году японскими были семь из десяти крупнейших банков мира, к 1988 году вся десятка стала японской. Согласно Накатани, США слишком озабочены проблемой обслуживания собственных долгов, чтобы они смогли и дальше обеспечивать свое неоспоримое лидерство в мировой экономике. На их место должна заступить Япония, но может ли она это сделать? Поступить так означало бы намного сильнее открыть собственную экономику; ценой разрушения удобных отношений, благодаря которым долгое время защищались интересы выращивающих рис фермеров, владельцев мелких магазинчиков, биржевых маклеров, строительных подрядчиков и других групп, от чьей поддержки зависел истеблишмент. Как заключил Накатани, Япония встала перед крайне болезненным выбором: претендовать на лидерство или отказаться принять на себя боль изменений и пойти на риск изоляции.

По иронии, японцы не чувствовали этой зажиточности. Хотя они могли покупать навороченные машины и гаджеты по конкурентоспособным ценам, но совсем по-другому дело обстояло с теми товарами и услугами, которые не были предметами международной торговли — либо из-за собственной природы (транспортные услуги, коммунальные услуги или местные курорты) или из-за того, что защищались тарифами и квотами (как многие виды продовольствия). Рост числа путешествий за границу также сделал для японцев очевидным, что если речь шла об общественных местах вроде парков и библиотек или о частных местах отдыха, например о саде, то Япония намного уступала таким номинально менее «успешным» странам, как Великобритания. А еще японцы по-прежнему работали на шесть-семь часов в неделю больше своих европейских коллег.

Двойственную установку японцев по отношению к собственному новому международному значению в 1985 году хорошо продемонстрировали публичные размышления Такэути Хироси, ведущего экономиста Кредитного банка Японии. Отмечая, что США до сих пор остаются крупнейшим получателем японских товаров и капитала, он с явным раздражением заключал: «Как ни смешно, мы способствуем росту страны, которая превосходит нашу по экономической силе, технологическим ресурсам и стандартам жизни. В ответ же мы получаем запреты на наши торговые практики». Принимая положение о рациональности переноса производств в страну, где стоимость земли оценивается в 1% от стоимости японской, он утверждал:

Распространение японского капитала означает распространение японской культуры, которая должна приветствоваться. Только продвигая свою культуру и заставляя жителей Запада признать ее ценность, азиаты смогут преодолеть предубеждение против них в западном обществе... Сегодня в США даже в небольших городах есть японские рестораны... В главном офисе IBM в Нью-Йорке расположен сад в японском стиле... Американцы начали принимать ванну по-японски... Знание языка распространилось до такой степени, что на улицах Нью-Йорка уже стало небезопасно ругнуться на кого-то на японском. Все это, разумеется, увеличивает понимание американцами японской культуры, что просто замечательно.

Куда все это может привести? К не слишком радостному для банкира итогу:

Свободная от фабрик на собственной земле и хорошо обеспеченная благодаря высоким доходам от заграничных инвестиций, Япония станет прекрасной страной... и затем культура начнет подлинно процветать. Процветающая культура и увядающая экономика: таково направление, в котором движется Япония.

Социолог Хаяси Кэндзиро, в целом разделяя аргументацию Накатани и Такэути, переформулировал стоящую перед Японией задачу не в экономических, а в культурных терминах: всеми средствами защищая свободную торговлю от протекционизма, превратить йену в главную мировую валюту, а Токио — в лидера рынка мирового капитала. Настоящий же вызов будет заключаться в том, чтобы благодаря системе образования «создать интернациональных граждан первого класса». Желание Хаяси походило на предсказание, витавшее в воздухе:

Двадцать первый век увидит Японию, которая экспортирует культуру и информацию остальному миру; в этой точке процесс интернационализации Японии будет завершен, и страна должна будет встретиться с требованиями подлинного лидерства в мировом сообществе.

Интернационализация Японии далека от завершения. Но каждый иностранец, приезжающий в страну, помогает развитию этого процесса уже самим фактом своего присутствия.

Шоки и скандалы

Последняя декада второго тысячелетия началось для Японии более чем благоприятно. В ретроспективе решение — после многих политических споров — послать на ограниченный период времени 1800 человек (в основном, инженеров) для помощи ООН в реконструкции Камбоджи могло в один прекрасный день стать поворотной точкой на пути к более широкой международной роли. В то же самое время, настроение Японии по-прежнему омрачалось тем, что ее вклад в войну 1991 года в Персидском заливе компенсировали только оплатой военных издержек. Попытки поднять вопрос о предоставлении стране постоянного места в Совете безопасности ООН пробуксовывали из-за продолжающихся трений с США и Россией и призраков военного времени, снова замаячивших в связи с пятидесятой годовщиной окончания войны на Тихом океане.

Японо-американские отношения ухудшались из-за требований американцев открыть доступ на японские рынки, особенно в связи с такими чувствительными для политики секторами как выращивание риса, производство автозапчастей, строительные контракты и телекоммуникации — все эти области защищали собственные интересы при помощи хорошо организованного японского лоб-би. Между представителями власти и бизнес-сообщества проводились постоянные консультации в стиле «затянуть, а потом ослабить галстук» всякий раз, когда надо было продвигать заключаемые на высшем уровне контракты. Ситуацию значительно ухудшило изнасилование тремя американскими моряками на Окинаве 12-летней японской школьницы. Гнев жителей несколько успокоили запоздалые усилия американцев увеличить контроль над своими военными. Отношения с Россией, сперва потеплевшие в связи с надеждой, что постсоветский режим даст реальные возможности разрешить старые разногласия и создать новые партнерства, зашли в тупик из-за продолжения борьбы за статус Курильских островов и Сахалина, а затем еще сильнее подпортились из-за стычек за право ловли рыбы и сброса русскими в море отработанных ядерных отходов.

Воспоминания о войне остаются сложными. В ходе государственного визита в Китай император Акихито принес извинения за учиненные японцами злодеяния, причем сделал это дважды. Премьер-министр Миядзава поступил аналогичным образом в годовщину окончания войны. Однако ни один из этих жестов не смог полностью удовлетворить бывших противников Японии, хотя оба и привели в ярость правых внутри страны. Что еще хуже, два министра были вынуждены подать в отставку: первый за категорическое отрицание захвата в 1937 году Нанкина; второй — за утверждение, что в действительности Япония никогда не колонизировала Корею. Среди всего этого возник еще один вопрос — о не признаваемой до настоящего времени трагедии 200 000 так называемых «женщин для комфорта», насильственно вывозившихся в Корею, на Филиппины и на другие оккупированные японцами территории для бесплатной работы в армейских борделях. Для послевоенного поколения сей факт стал откровением. Премьер-министр Миядзава призвал частный сектор пожертвовать миллиард долларов на финансирование «фонда искупления», который поддерживал центры сбора документации, обучение и другие добровольные жесты, но решительно отклонял все частные требования персональной компенсации. Вышедший затем отчет ООН не только снова привлек внимание общественности к проблеме в целом, но и помог бывшим жертвам заявить свои права на компенсацию и призвал Японию включить этот прискорбный эпизод в официальные школьные учебники.

Способность Японии справляться с внешними вызовами была ослаблена расстройством внутренней политики и все более заметным расшатыванием некогда динамичной и процветающей экономики. Вздувание цен на землю и пузыря на рынке акций, характерное для конца 1990-х годов, вылилось в обвал индекса Nikkei с достигнутого в 1989 году пика в 38 915 пунктов к отметке в 17 000 в марте 1992 года. Пять лет спустя индекс по-прежнему торговался ниже уровня 20 000 пунктов. Земельная политика, которую в самом вежливом варианте можно было назвать неразумной, понесла жестокий удар. Весь банковский субсектор — мелкие кредитные институты (дзюсэн — компании по кредитованию жилищного строительства) — развалился, оставив налогоплательщикам только счета. Правительство возилось с корректировочными бюджетами, в то время как необузданный политический оппортунизм опустошал некогда уютный пейзаж из партий и фракций.

В 1993 году премьер-министр Миядзава ушел в отставку, признав собственный провал в попытках решить национальные проблемы. Его преемник Хосокава, лидер недавно сформированной Японской новой партии, собрал коалицию, которая продержалась меньше года; после администрацию возглавила Партия обновления Японии, продержавшаяся едва ли два месяца. В июне 1994 года Социал-демократическая партия Японии для участия в правительстве — впервые с 1947 года — объединила силы со своим старым врагом, Либерал-демократической партией, немедленно отбросив долгое время отвергавшиеся национальный гимн и флаг, альянс с США и экономические свободы. Вопреки многим ожиданиям, этот безбожный альянс продлился до января 1996 года, после чего лидерство перешло к ЛДП под руководством Хасимото Рютаро. Рютаро решил, не дожидаясь 1997 года, провести в октябре досрочные выборы, но просчитался и не получил большинства. Низкая для Японии 59-процентная явка избирателей может быть истолкована как отвращение, апатия или просто усталость от политики.

Конечно, не только одна политика разочаровывала людей. Семнадцатого января 1995 года портовый город Кобэ пережил землетрясение, в результате которого погибли 6 000 и остались без крова свыше 300 000 человек. Ответ властей был медлительным и неадекватным. Жертвы горестно сравнивали усилия властей с хаотичными действиями местных гангстеров, таскавших одеяла и мешки с рисом. Два месяца спустя, на рассвете 20 марта, пассажиры токийской подземки были отравлены нервно-паралитическим газом зарин, намеренно пущенным в метро членами религиозной секты Аум Синрике по до конца так и не ясным причинам. Двенадцать человек погибли, примерно 5000 пострадали. Япония пережила шок, увидев, что и ее упорядоченное общество не застраховано от случайного городского терроризма, ранее казавшегося проблемой других, менее счастливых земель. Летом в центре скандала оказался бизнес, поскольку обнаружилось, что один из ведущих национальных банков «Даива» скрывал от регуляторов свои потери от облигационных сделок, превышавшие сумму в миллиард долларов. Годом позже руководители компании «Сумитомо» превзошли этот рекорд, когда вскрылись утаиваемые в течение двенадцати лет убытки от операций с медью в размере $ 2 600 000 000. В 1996 году газетные заголовки по очереди мусолили то скандал с «Сумитомо», то остановку из-за утечки радиации ядерного завода, то массовое отравление испорченными школьными обедами, то скандал с заражением ВИЧ через кровь сотен больных гемофилией. Тем временем власти выступили с планом — ускоренным катастрофой в Кобэ — перенести к 2010 году столицу из Токио в более безопасное место. Новый старт в новом тысячелетии?

Мосты в никуда?

Годы «экономического чуда» в середине века спровоцировали оптимистические предсказания о том, что XXI век будет веком Японии, подобно тому как XIX век был веком Британии, а XX — веком Америки. Подобное мнение имело право на существование, поскольку к 2000 году мировые рынки без усилий завоевывались караоке, суши и покемонами, а поколением раньше это проделывали японские автомобили, камеры и копировальные аппараты. В реальности третье тысячелетие Япония встретила с тем, что комментаторы, со все возрастающей самообвиняющей интонацией, называли национальным стремлением к заламыванию рук, показным эмоциям и переоценке ценностей. Речь шла не о новом тысячелетии и не о следующем столетии, но о «потерянном десятилетии» недавнего прошлого. Историк Массачусетского технологического института Джон У. Доуэр убедительно проанализировал послевоенную Японию, предполагая, что страна может считаться новым феноменом в международных делах — «мгновенной супердержавой». Пока одни японские политологи громко вопрошали, где же Япония сможет найти собственную Маргарет Тэтчер, другие предлагали повторить опыт Реставрации Мэйдзи и «импортировать» талантливых иностранных советников, а команда международных бизнес-стратегов опубликовала подробное исследование национальных экономических недостатков под заголовком «Японская экономическая модель. Может ли Япония конкурировать?», где под все большее сомнение ставилась возможность когда-либо снова встретить в Японии «светлое, уверенное утро». Писатель Рю Мураками описывает ситуацию как «провал предусмотрительности» из-за одержимости на протяжении ста пятидесяти лет идеей «догнать Запад»: «Япония просто потеряла свой путь. Мы никогда не думали о том, что будем делать после того, как достигнем своей цели». Индикаторы указывали на различные и многочисленные приметы национального кризиса. Учителя говорили о «кризисе в классных комнатах» — сокращении мотивации и растущем уровне насилия. Местные «шишки» испугались, когда региональные празднования достижения двадцатилетнего возраста были расстроены беспорядками и опасными фейерверками. Женщины выходят замуж позднее — если вообще выходят. Число разводов растет. Уровень рождаемости в стране один из самых низких в мире. Японская экономика, которая когда-то казалась бесконечно способной удваиваться за год, теперь резко контрастирует с ситуацией в 1997 и 1998 годах, когда индекс Nikkei пробил отметку ниже 13 000 пунктов — в 1989 году он же достиг максимума в 38 915 пунктов.

К концу 2000 года Япония зафиксировала отрицательный рост в пятнадцати из двадцати шести предыдущих кварталов. Цены на токийскую недвижимость за десять лет упали на две трети. Четверть японских домов стоила меньше, чем закладные на них. Когда безработица дошла до беспрецедентных пяти процентов, национальные суды завалили делами о расследовании сотен преждевременных смертей и самоубийств корпоративных служащих и мелких бизнесменов, вызванных перенапряжением и чрезмерной работой. Банки накопили массу «плохих долгов», которые отказывались признавать и списывать. Министерство финансов и Банк Японии снизили ставку рефинансирования до нуля процентов и существенно увеличили размеры национального долга (до самого большого в мире), подписавшись на масштабные государственные проекты. Обе эти меры были призваны стимулировать экономику, «завести» ее. Однако построенные на деньги налогоплательщиков мосты вели в буквальном смысле «в никуда» — иронично и символически намекая на банкротство породившей их политики. Радикальные критики стали заключать, что японская экономика не просто остановившийся мотор, но мотор устаревший, нуждающийся в полной замене. Авторы книги «Может ли Япония конкурировать?» перечисляли скорбный список обвинений: японские компании слишком долго гнались за долей на глобальном рынке — ценой прибыльности; они добились удивительной производительности труда — но отдача от расходования капитала низка; они не смогли развить новые экспортные отрасли; освоить Интернет и справиться с возможностями биотехнологий; короче говоря, японцы в цифровую эпоху походят на динозавров. Поддерживая тезис Доуэра, они сомневались в том, что Япония блестяще справилась с поражением 1945 года, нефтяным шоком 1973 года и ревальвацией йены в 1985 году — все победы только внешние. Могла ли Япония самостоятельно справиться с травмой? Или же снова спасение должно было прийти извне, но на сей раз постепенно, посредством «коррозийного» действия зарубежного влияния — через враждебные поглощения, неподдельные совместные предприятия, через получивших образование за рубежом генеральных директоров и молодых работников, которые понимают, что пожизненного найма — как и сегунов — больше не существует, а также благодаря потребителям, наконец-то отказывающимся платить «слишком много практически за все». Изменение взглядов должно быть достигнуто не как итог великой стратегии и хорошо продуманной национальной политики, но в результате миллионов мини-протестов против ограничительных норм и косных убеждений. Протесты станут процессом — метаморфозой институционального пейзажа для приведения его в соответствие той «качественной революции», которая изменила японскую промышленность пятьдесят лет назад.

Знаменитое описание Джорджа Оруэлла уподобляло Англию семье, во главе которой стоят не те люди. Глен С. Фукусима, бывший президент Американской торговой палаты в Японии, предсказал изменение роли Японии из-за возникающих в ней самой явлений — «дерегулирование, децентрализация, изменения в поколении и растущее использование Интернета... усиливают внутреннее тяготение к новому типу лидерства... появлению губернаторов и мэров... которые наделены более сильным видением, коммуникационными способностями и личностными качествами, даже харизмой, чем традиционные японские лидеры». Возможно, новое столетие принесет долго откладывающуюся революцию и в национальную японскую семью — падение политической и бюрократической геронтократии, не способных ответить на проблемы «корпоративных аппаратчиков», вытеснение их молодежью, креативными мужчинами и женщинами, способными, по крайней мере, задать новые вопросы.

Тем не менее выход из экономического болота, казалось, затруднялся тупиком в политике. В марте 2001 года опросы зафиксировали, что правящую партию ЛДП поддерживают едва ли 20% населения, а не слишком успешного премьер-министра Мори — порядка 6%. Бывший министр иностранных дел Накаяма открыто заявил: «Мы слишком долго держались у власти. Вся нация страдает от системного безразличия». Беспрерывно сменявшие друг дружку премьер-министры (одиннадцать человек за двенадцать лет) походили на «жертвенных агнцев», хотя каждый из них обещал изменить ситуацию. Хосокава Рюитиро, бывший редактор влиятельной газеты «Майни-ти симбун», высказал мнение, что нет ни малейшей надежды на то, что ЛДП сможет найти кого-то лучше, чем Мори. Но ЛДП нашла еще одного, непохожего на Мори, человека.

Ответом Мори на катастрофические рейтинги и давление со стороны прессы было проведение выборов президента ЛДП, пост которого означал и возвращение должности премьер-министра. Опытные комментаторы были поражены внезапной победой индивидуалиста Дзюнъитиро Коидзуми над бывшим премьером Хасимото, ведь поражение лидера крупнейшей в ЛДП фракции не имело прецедентов в ее истории. Коидзуми, имевший репутацию «Дон Кихота» японской политики, даже выглядел нетрадиционно: одинокий отец и известный поклонник рок-музыки, он носил длинные волосы, его прическа напоминала стиль Бетховена. Однако внешность не могла замаскировать его политическое наследство: внук и сын министров, он был политиком в третьем поколении, уже дважды выдвигался на пост лидера партии и был избран с третьего раза. Тем не менее Коидзуми сделал своим знаменем структурную реформу, объявив о непоколебимом намерении противостоять личным интересам и покончить с фракциям. Для начала он, проигнорировав требования фракций, сформировал кабинет министров, куда включил трех неполитических фигур и пятерых женщин, в том числе дочь бывшего премьера Танаки Какуэя, которая стала первой в Японии женщиной-министром иностранных дел. Столь дерзкое начало принесло ему невероятную 86-про-центную поддержку избирателей. Продолжая гнуть свою линию, среди других приоритетов Коидзуми обозначил приватизацию почты (главного игрока финансовой структуры Японии) и реформирование системы медицинского обеспечения пожилых людей. Еще более радикальным выглядел намек на пересмотр конституции через внесение в национальный парламент предложения о введении прямых выборов на пост премьер-министра; пусть целью было напомнить о разгроме фракций, и не более того. Коидзуми, выпускник Лондонского университета, предположительно разделял восхищение Джорджа Буша-млад-шего Уинстоном Черчиллем — героем, прекрасно подходившим на роль примера для подражания, с учетом стоявших перед премьером национальных проблем воистину геркулесовых масштабов. Как «японский Горбачев», Коидзуми с его программой реструктуризации и открытости скоро стал центром личного культа, сходного с «гор-биманией» прошлого. Его прическа а-ля «Король-лев» стала восприниматься как знак, что и он сам является подобием добросердечного героя из популярного мультфильма. Коидзуми выпустил диск с собственными версиями караоке любимых песен Элвиса Пресли. Его рейтинг превысил 90%, а ЛДП снова начала выигрывать на местных выборах. Но к концу года также стало очевидным, что, когда касалось экономики, приход Коидзуми был не больше чем глотком свежего воздуха — тогда как требовался мощный порыв арктического ветра. Урезание государственных проектов на 10% дрожью прокатилось по всему строительному сектору. Необдуманное заявление о том, что правительство не будет помогать запутавшимся в долгах банкам, аналогичным образом сказалось на финансовом секторе. Новой мантрой стала «политика боли», утверждаемая как необходимое горькое лекарство: масштабное сокращение рабочих мест для достижения жесткой рационализации избыточных мощностей. Компания «Тошиба» уволила 19 000 человек, «Фудзицу» и «Ниссан» — по 21 000 каждая. К декабрю 2001 года, по оценкам правительства, в месяц в Японии становилось на 178 000 рабочих мест меньше. Официальная безработица достигла 5,4%; по мнению же экспертов и аналитиков, реальные цифры, по крайней мере, на один процент выше. Профсоюз японских работников автомобильной промышленности предсказывал, что к 2005 году, вместе с коллапсом производителей запчастей, автомобилестроение потеряет еще 143 000 рабочих мест. Стремительно набиравшая силу тенденция переносить производство из Японии в более дешевый Китай, где ниже стоимость земли, рабочей силы, энергии и транспортных издержек, угрожала не только низкотехнологичным и трудоемким отраслям вроде производства одежды, но и производству ноутбуков, DVD и фотокопировальных аппаратов. Как выразился комментатор газеты «Файненшл тайме» Дэвид Ибисон: «Корпорация Япония разбирается винтик за винтиком». Но — для некоторых — недостаточно быстро. По данным института Маккинси, производительность труда в ведущих японских компаниях уровня «Сони» на 20% превышала производительность американских компаний, однако доля лидеров в японской экономике — всего лишь 10%, тогда как производительность менее крупного японского бизнеса на 60% отставала от американского уровня. И, по тем же оценкам, в США пробовал начать новое дело один из десяти взрослых, а в Японии — лишь один из ста.

Среди всего этого мрака светлым пятном стало долгожданное рождение первого ребенка у наследного принца Нарухито и принцессы Масако. Их дочери дали имя Айко («дитя любви») Тосиномия («уважающая других»). Появление на свет девочки, однако, означало, что она не имеет по закону права на трон, и премьер-министр Коидзуми поспешил заявить, что нет немедленной необходимости менять положение о наследовании. С учетом того, что наследному принцу уже около сорока лет, такое утверждение выглядит как желание оставить вопрос открытым.