Япония в эпоху Хэйан (794-1185)

Вновь составленные списки родов «Синсэн сёдзироку» (815 г.)

Мнения сановников в шести пунктах[109] «Кугё икэн рокукадзё» (824 г.)[110]

Правый министр[111] [Фудзивара-но Асоми Фуюцугу] почтительно докладывает: «[Ваш] подданный смирено полагает, что возвышение достойных и назначение их на должности — важнейшее проявление [священной] культурности[112]. Быть требовательным к чиновникам и поощрять таланты — основное в управлении государством. Однако, если кто-нибудь из управителей провинций вознамерится возродить культурность и вернуть её на должный уровень, [то его действия будут подобны] шуму ветра в кроне деревьев, хотя он будет во всем следовать закону. Ведь нельзя мчаться галопом, когда вся страна пришла в упадок. Поэтому почтительно прошу тщательно отбирать благородных и справедливых мужей, наделенных талантами, и назначать их на должности управителей провинций и их помощников. Новоизбранных управителей и их помощников следует особо отмечать высочайшими аудиенциями, а также оценить их искусство управления страной, для чего жаловать им награды. [Если поступить таким образом], то в скором времени достижения в деле государственного управления станут очевидны. Если усиленно выказывать благосклонность [достойным], жаловать им [более высокие] ранги и незамедлительно принимать на службу на высокие должности, тогда [нам удастся] вновь вернуться к соблюдению непреложных законов и действовать в соответствии с ними. [Такие чиновники] не будут руководствоваться собственной выгодой и, основываясь на своем великодушии, не станут ограничиваться [формальным следованием] законам».

В том же докладе [Фудзивара-но Асоми Фуюцугу] почтительно сказано: «С давних времен во все стороны направляли восемь инспекторов, чтобы они изучали нравы и обычаи народа, проверяли, как исполняют свои обязанности управители провинций, а также выяснили, [каковы] бедствия и тяготы простого народа. Поэтому нравы были достойны, долг исполнялся, добрые [деяния] поощрялись, а зло искоренялось.

Смиренно прошу, чтобы и впредь такие инспектора совершали поездки и осуществляли контроль за делами управления [на местах]».

В том же докладе [Фудзивара-но Асоми Фуюцугу] почтительно сказано: «Когда государь объявляет новый „девиз правления“[114] или вводит в действие указ, он непременно учитывает смену сезонов. Если [правильно] следовать чередованию двенадцати лунных месяцев, [силы] „инь“ и „ян“ придут в гармонию, установив, [где есть] начало, [а где] конец.

Смиренно прошу, чтобы при управлении государством сезонные установления не нарушались. И хотя появление ветров и дождей еще не означает, что бедствие неминуемо случится, представляю этот доклад».

[Чиновник] второго младшего ранга, старший государственный советник, наставник престолонаследника и глава Ведомства Народных дел Фудзивара-но Асоми Оцугу почтительно докладывает: «В „Шан шу“ сказано[115]: „Если в провинцию направлять прозорливых [чиновников], то по всей стране будет тишина и спокойствие“[116]. Там же сказано: „Назначая [на должность] прозорливых, не следует сомневаться, а изгоняя неверных, не следует сожалеть“[117].

Смиренно прошу, чтобы повсеместно продвигали [по службе] прозорливых и добродетельных, а недостойных и безнравственных изгоняли».

[Чиновник] третьего старшего ранга, средний государственный советник, командующий Правой личной государевой охраной и инспектор провинций Муцу и Дэва Ёсиминэ-но Асоми Ясуё почтительно докладывает: «Управители провинций с древности [следили] за исполнением государевых указов, хотя людей, обладающих человеколюбием, [среди них] было не так много.

Смиренно прошу, чтобы один достойный управитель одновременно руководил несколькими провинциями, а большие и малые дела управления по его усмотрению предоставлять одному-двум его подчиненным.

Кроме того, если жалование не будет достаточно щедрым, то люди не будут достаточно усердными. А если люди перестанут быть усердными, тогда порядок в государстве невозможно будет поддерживать.

Смиренно прошу, чтобы из государственных полей провинций выбрали самые урожайные и отдали их в распоряжение двух [достойных] управителей. [На первый раз] следует попробовать подобное на [землях] одной провинции, дабы выяснить, способствует ли это [лучшему] управлению, а уже потом применять в других местах».

[Чиновник] третьего младшего ранга и придворный советник Тадзихи-но Махито Имамаро почтительно докладывает: «В далекие времена выискивали канонические сочинения, [чтобы следовать им], а прежние государи управляли государством при помощи талантов, отобранных по всей [стране].

Смиренно прошу, чтобы отпрыски всех родов под руководством Дайгакурё[118] глубоко познавали каноническую литературу и исторические сочинения, а достигших на этом поприще успехов подвергнуть проверке и назначить на должности. Что же касается потомков лиц пятого ранга и выше[119] в возрасте до двадцати лет, то все они должны незамедлительно поступить в распоряжение Дайгакурё».

Вышеизложенный доклад обнародован в соответствии с государевым рескриптом от восьмого дня нынешнего лунного месяца.

Тэнтё, 1-й год, 8-й лунный месяц, 20-й день.

Ёсиминэ-но Ясуё (785–830)[120] Необходимо восстановить прежний порядок отбора на места учеников[121] и самых выдающихся выпускников[122] литературного отделения [Дайгаку][123]

В докладной записке[124] Сикибусё говорилось: «Профессор изящной словесности Мияко-но Сукунэ Хираака[125], пятый старший ранг нижней ступени, в своем прошении сообщал: „В нормативном установлении-„кяку“ от 27-го дня 3-го лунного месяца 2-го года Тэмпё сказано, что следует отобрать в ученики литературного отделения [Дайгаку] двадцать одаренных юношей из мелких ранговых служащих[126] и людей, не имеющих ранги[127], без ограничений по возрасту“[128]. Однако в распоряжении [Большого государственного совета] от 2-го дня 12-го лунного месяца 11-го года Конин[129] отмечалось, что еще 15-го числа 11-го лунного месяца [того же года] Дайдзёкан постановил: „Изучив установления [династии] Тан, [выяснили, что] учениками двух [столичных] школ Чжаовэнь[130] и Чунвэнь[131] могли становиться только отпрыски [лиц] третьего ранга и выше, а из простолюдинов отбор не производится“[132]. В настоящее время в ученики литературного отделения [Дайгаку] следует брать отпрысков прославленных родов. В управлении [Дайгаку] им надлежит устроить экзамен [на владение литературными жанрами] „ши“ и „фу“[133] и [только после этого] принять на вакантные места. [Затем] выбрать среди учеников тех, кто достиг успехов в учебе и провести для них повторный экзамен и [Сикибу]сё, который называется „сюнси“[134]. [Из тех, кто выдержал экзамен], выбрать самых выдающихся и зачислить их учениками на курс „сюсай“[135].

Если сейчас говорят об отпрысках известных родов, то следуя логике текста распоряжения [11-го года Конин], имеют ввиду сановников третьего ранга и выше. И раз уж дела обстоят таким образом, как описано в тексте распоряжения, то на пути обучения [студентов Дайгаку] существуют препятствия. Но как же тогда Дайгаку сможет стать местом, где превозносят таланты и взращивают способности? Там должны пребывать все самые одаренные люди Поднебесной и собираться вместе выдающиеся таланты всей страны.

Сотоварищи [Цзы] Ю и [Цзы] Ся[136] не были ни детьми правителей, ни детьми высших сановников. Сподвижники Ян [Сюна][137] и [Сыма] Сянжу[138] происходили из бедных семей. Выдающиеся способности зачастую не присущи знатным, а знатные не обязательно талантливы. А для правителя при отборе людей на службу только способности и представляют [высшую] ценность. [И даже тот], кто с утра был ничтожным слугой, к вечеру может возвыситься до сановника[139]. А что говорить о менее одаренных учениках, как им сохранить честь семьи? В глубине души опасаюсь, что в будущем это станет причиной отдаления молодых людей от учения.

К тому же среди учеников литературного отделения [Дайгаку] пятерым присуждают степень „сюнси“, а [только] двоим „сюсай“. В последние годы вновь издавались государевы указы, согласно которым, если нет [претендентов из] известных родов, то разрешается присуждать степень „сюнси“ [юношам не из их числа]. [В результате] дети из самых знаменитых родов отступают и занимают последние места. Хотя наименования [степеней „сюнси“ и „сюсай“] и различны, по экзамены для них одинаковы. Нет смысла расширять учебную программу, поскольку для служебной карьеры это не имеет никакого значения. Кроме того, согласно законам, существуют две ученые степени: „сюсай“ и „синдзи“[140]. Способы проведения экзаменов и степень сложности для них различна. По этой причине первоначально отбирают двух самых достойных выпускников литературного отделения [Дайгаку]. В соответствии с их степенью одаренности и глубиной познаний проводят экзамены на получение [ученых степеней] по двум направлениям.

И если сейчас учеников называют „сюсай“, то опасаюсь, что мало кто отвечает требованиям [этого] направления. Смиренно прошу: поскольку [степень] „сюнси“ давно вышла из употребления, следует вернуть для учеников „сюсай“ прежнее наименование. Отбор студентов литературного отделения [Дайгаку] необходимо осуществлять в соответствии с установлением годов Тэмпё[141]. Смиренно прошу [издать] распоряжение».

По этой причине Управление [Дайгаку] представило доклад в Министерство Церемоний, которое [в свою очередь] испросило распоряжение [Дайдзёкана].

Доложил Средний государственный советник, Укон-но дайсё и воспитатель престолонаследника Ёсиминэ-но Асоми Ясуё, третий старший ранг.

В соответствии с прошением был издан государев указ.

Тэнтё, 4-й год[142], 6-й лунный месяц, 13-й день.

[Свод] законов-рё с официальными пояснениями «Рё-но гигэ» (833 г.)

Составлен согласно государеву указу чиновником третьего старшего ранга, Правым министром и старшим военачальником Левой личной государевой охраны Киёвара-но Махито Нацуно и подан им с помощниками [на высочайшее имя][144].

[Ваш] подданный Нацуно и иже с ним [почтительно] молвят: «[Ваши] подданные слышали, что весна порождает, а осень губит[145]. Награды и наказания, небо и земля шествуют вместе[146]. Инь несет грусть, а Ян — безмятежную радость[147]. Законы и распоряжения действуют подобно ветру и инею[148]. Того, кто их нарушит, непременно погубят, тая такую же опасность, как пламя свечи для ночного мотылька. Тому, кто их преступает, возмездия не избежать, так же как мухе, увязающей в клейкой паутине.

В древности, в минувшую эпоху недеяния, правилам перевоспитания, не отличавшимся строгостью, следовать было легко[149]. Но со времени введения расписных одежд для преступников, нравственной душе стало трудно сохранять искренность[150]. Направления трех кодексов Лун Чжоу все более увеличивались[151], а потоки [свода законов] из девяти разделов Великой Хань постепенно разделялись, и в конце концов перепутались[152]. И хотя уже составлено столько сводов законов, что они переполнили повозки и хранилища[153], нарушителей порядка такое множество, что кажется, словно половина всех жителей [Поднебесной] преступники, и исправить это положение пока не представляется возможным. Пусть даже свод законов отлили на треножнике и запечатлели на бронзовом колоколе, все равно повсеместно [скрывающиеся] в горах разбойники не несут наказания.

В эпоху падения нравов возникают мятежи и беспорядки. Появляются больше путаных законов и чрезмерных наказаний. Высшие, назначая на должности, руководствуются только собственным настроением[154], а низшие, поддаваясь их чувствам[155], исполняют [законы]. [Указы], изданные утром, вечером [уже] отменяют, расточая понапрасну слова, начертанные стилом. Богатому легко, а бедному тяжело, поскольку за взятку закон становится на сторону богатея. Вынесение более сурового наказания вопреки закону не сравнится даже с остротой клинка. Необоснованное смягчение приговора — недостойно милосердного воспитания старших[156]. По этой причине, когда законы составляются, но не вводятся в действие, то законов, словно не существует[157]. Когда не понимают основ законодательства, то вынесение обвинительных приговоров превращается в забаву.

По нашему смиренному разумению, моральные принципы нашего государя выше, чем у [Вэнь-ди], который пять раз отказывался от престола[158], а усердия больше, чем у [Чжоу Гун-даня], который сумел трижды объединить [земли Поднебесной, пока один раз мыл волосы]. Они оставили потомкам законы, подобные золоту и яшме[159], и ввели эти законы последовательно в действие[160]. Был вырублен весенний бамбук наказаний Ци[161] и уничтожены осенние сорные травы судебного уложения Цинь[162]. Однако в той местности, где Кун Чжан наблюдал небесное сияние между Полярной звездой и Альтаиром, из-за обилия осужденных по ложным доносам, свечение больше не появляется[163]. На земле, где Хуан-ди бросил колодки Чи Ю, виднеется роща стоящих друг за другом благоухающих деревьев-„фэн“[164]. Вызывает беспокойство и то, что при составлении свода законов, текст его [получился] небольшой, хотя суть весьма обширна. Разъяснения же прежних ученых полны разночтений и не дают единого видения. Одни строго придерживаются идей, позаимствованных в семейных преданиях. Другие подходят к вопросу с сильным личным предубеждением. И хотя истолкование закона должно быть единым, но, если одно мнение не устраивает, то прибегают к другому пояснению, [порой ему] противоречащему. Было даже установлено: чтобы не опираться на односторонние толкования, следует придерживаться поочередно мнений обеих сторон, но это в результате породило кривотолки при определении тяжести приговора. Когда заслушивались одинаковые судебные дела, одних преступников миловали, а других казнили; одних наказывали, а других нет[165]. По этой причине мы приложили все усилия, чтобы указать на ошибки при вынесении судебных решений, предложить способы их исправления и тем самым глубже постичь замыслы государя.

Здесь [ваши] подданные собрали различные пояснения нескольких видов и установили единый стандарт для законов. [Ваши] подданные в соответствии с волей государя устроили диспут для выяснения истины. [В этой дискуссии участвовали]: придворный советник, глава Министерства Наказаний и управитель провинции Синано Минабути-но Асоми Хиросада[166], третий младший ранг; придворный советник, глава Правой ревизионной канцелярии и управитель провинции Симоцукэно Фудзивара-но Асоми Цунэцугу[167], четвертый младший ранг нижней ступени; управитель Левой половины столицы и профессор изящной словесности Сугавара-но Асоми Киётомо[168], четвертый старший ранг нижней ступени; глава ведомства „кагэю“ Фудзивара-но Асоми Отоси[169], четвертый младший ранг нижней ступени; старший помощник главы Министерства Наказаний и управитель провинции Иё Фудзивара-но Асоми Мабору[170], четвертый младший ранг нижней ступени; главный судья Окихара-но Сукунэ Минику[171], пятый старший ранг верхней ступени; управитель провинции Ава Ёсимити-но Сукунэ Масада[172], пятый старший ранг нижней ступени; младший помощник главы Дадзай[фу] Оно-но Асоми Такамура[173], пятый младший ранг нижней ступени; младший историограф левой [ревизионной канцелярии], профессор права и судья ведомства „кагэю“ Сануки-но Кими Наганава[174], шестой младший ранг нижней ступени; инспектор [Министерства Наказаний] Кавакарэ-но Обито Катинари[175], восьмой младший ранг верхней ступени; „токугёсэй“ правоведения Аябэ-но Мацунари[176], старший начальный ранг верхней ступени; и другие.

[Все мы] старались найти текст, начертанный в древности на стене дома Чэнь[177], хотя он и не сохранился, и справлялись о своде законов знатного дома Юй-ши, хотя он, конечно же, пришел уже в полную негодность[178]. Добродетельные люди всегда следуют законам, ни слова не упуская, даже если они исходят от заурядного человека[179]. Глупцы законы сокращают, не принимая истины, даже если она исходит из уст мудреца. Кое-что мы добавили, а что-то сократили, но постоянно следовали духу древних законов[180]. Кое-что добавили, а что-то опустили, но это не является новым толкованием [законов] вашими подданными.

Когда трудно различить пять мечей по их качеству[181], а два драгоценных камня по их ценности, тогда непременно с почтением обращаются за государевым вердиктом и исправляют ошибки, [накопившиеся за] долгое время. В древности Ю Чао при помощи гексаграммы „да чжуан“ создал [для людей] жилища[182]. Рыболовная сеть была еще [людям] неизвестна, а потому Фуси посредством гексаграммы „ли“ просветил их, научив заниматься охотой и рыболовством[183]. Нынче же основы, [заложенные великими первопредками], преодолев все трудности, перешли к солнцу мудрости. [Ваши] подданные недостойные Гао [Яо] и Юй [Шуня] из дальних и Сюнь [Сюя] и Цзя [Чуна][184] из близких, скованные неумением, на протяжении [многих] лет ревностно выполняли свои обязанности без остатка.

Разделив текст, мы получили десять свитков, а [сочинение] назвали „Рё-но гигэ“. В целом его подразделение на „главы“ и „статьи“ подробно показано ниже. Как мелкие и глубоководные реки сливаются в великое море[185], так малые и большие государственные дела в равной мере восходят к государеву двору[186]. Смиренно кланяясь, преподносим [это сочинение]».

Мияко-но Ёсика (834?-879)[187] Спор о распознавании ума и глупости «Бэнъю-о вакимаэру рон»[188]

Есть люди мудрые, а есть — глупые. Есть вещи красивые, а есть — безобразные. Люди, наделенные талантами и способностями, считаются умными. Вещи, обладающие красотой и формой, считаются прекрасными. Поэтому среди людей есть талантливые и способные, чья репутация высока, а среди вещей — обладающие красотой и формой, чья ценность значительна.

Почему же людей оценивают не по уму или глупости, а вещи — не по красоте или уродству?

Получается, если сравнить холм в местности Цюйфу, [где покоится Конфуций], и обычный могильный холм, то между ними никакой разницы нет. Если же смешать пурпурные и красные орхидеи с полынью, то различить их будет невозможно. [Я] искал объяснение этому в различных трактатах, не понимая, где закралась ошибка. [Наконец], поразмыслив, решил, что подобно тому, как среди трав есть ароматные и зловонные, так и среди людей есть мудрые и глупые. И благоухающие, и смердящие [растения] произрастают в одном саду; [и те и другие] имеют стебель и листья. [Точно так же] и умные и глупые живут между Небом и Землей, а значит, и у тех, и у других есть голова и ноги.

Возможно, между людьми нельзя провести различие, поскольку нет критериев для оценки. Одни из них умные, другие — глупые, но в толпе нет никакой разницы. [Точно так же и среди трав]: некоторые ароматны, а некоторые зловонны, хотя [по внешнему виду] для людей все они похожи. В конце концов, мудрость и глупость сливаются воедино, и уже нет различия, существовавшего между ними когда-то, точно также как смешиваются приятный и дурной запахи, когда вдыхаешь их одновременно. В то же самое время тот, кто не лишен наблюдательности, замечает и разделяет людей умных и глупых. Тот, у кого тонкое обоняние, улавливает и различает ароматный и дурманящий запахи, источаемые травами.

Известно, что осенью в девятый лунный месяц наводящие ужас вихри становятся еще более свирепыми и яростными. В три зимних месяца лютость холодов становится убийственно суровой. Однако время зимней поры кончается, и начинается весна. Все деревья в лесах распускают листья, все травы в полях зацветают. Те растения, которые по природе своей обладают смрадным запахом, снова начинают испускать зловоние. Растения же изначально благоухающие опять источают аромат. Это оттого, что натура, заложенная природой, неодинакова, а потому все живое имеет свой характер. В результате, зловонные травы растут на дороге, а коровы и овцы топчут их ростки своими копытами. [Между тем], благоухающие травы преподносят в храмах, уста демонов и божеств пробуют их на вкус.

Если «благородные мужи» нашего времени плотно заткнут клюв кукушкам, [дабы они не клевали цветы], то благоухание долго продлится. Если они рвут с корнем все сорные травы, то их дурной запах не будет смешиваться [с ароматами][189]. Не нужно помещать их в один сосуд, а следует разместить в разных местах.

Только после этого можно будет понять, в чем различие между благоуханием прекрасных сортов и зловонием дурных.

Мияко-но Ёсика (834?-879) Записи о горе Фудзияма «Фудзияма ки»[190]

Гора Фудзияма находится в провинции Суруга. Подобно остроконечному пику, она поднимается ввысь до самых небес. Высоту ее измерить невозможно. И хотя в исторических трудах повсеместно упоминаются [различные] горы, и по сей день нет горы выше [Фудзияма. Эта устремленная вверх остроконечная вершина необычайно величественна. Когда смотришь на нее, то попадаешь в край небожителей, то проникаешь взглядом в морскую пучину. Когда любуешься обширным подножием этой непостижимой [горы], взгляд простирается на несколько тысяч ри, а путешественники минуют подножие горы, лишь потратив несколько дней. Если, пройдя столь долгий путь, пожелаешь оглянуться, то станет понятно, что ты все ещё у подножия горы. Это потому, что Фудзияма — это место, где собираются и развлекаются бессмертные. В годы Сева[191] с вершины Фудзияма прикатилась жемчужина, в которой виднелись маленькие отверстия. Видимо, это была драгоценность, которая раньше принадлежала небожителям.

В пятый день одиннадцатого лунного месяца семнадцатого года Дзёган[192] чиновники, следуя древней традиции, учредили праздник. После полудня небо совершенно проясняется и, если смотришь на вершину горы, то видишь двух красавиц, одетых в белые одежды. Они танцуют на вершине горы. Местные жители видели, как они возвышались над вершиной горы на одно сяку.

Название горы Фудзи было заимствовано из наименования уезда. Божество, обитающее на горе Фудзи, именуются Асама-но ооками[193]. Вершина горы проступает из-под облаков и ее невозможно измерить. На вершине горы — равнина. Ширина ее огромна — около одного ри. В центре этого пика есть впадина, по форме она похожа на сосуд для варки пищи. В нижней части впадины расположен необычный пруд. В пруду лежит большой камень, форма которого удивительна и похожа на саму вершину. Из этой похожей на блюдце [впадины] обычно идет пар. Цвет пара совершенно голубой. Когда смотришь на дно этой впадины, кажется, что кипит вода. Если смотришь на вершину горы издалека, всегда видишь дым и огонь, идущей, словно из очага. Вокруг пруда растет бамбук. Он темно-зеленый и необыкновенно нежный. Снег, который лежит на вершине горы, не тает ни весной, ни летом. У подножия горы растут маленькие сосны, а на самой горе совсем не растут деревья. Гора состоит из белого песка. Люди, вскарабкиваясь на нее, останавливаются уже у подножия, сползая вниз по горе, не могут достичь ее вершины, поскольку белый песок сыпется вниз. Говорят, что в древности там жили отшельники, которые умели подниматься на вершину[194].

Все, кто поднимается на гору Фудзияма, прикасаются лбом к ее подножию. У подножия горы есть большой источник. Он впадает в большую реку и хотя в жаркие времена и сезон холодов [ширина] его потока уменьшается, источник никогда не иссякает.

К востоку от Фудзияма находится небольшая гора. Местные жители называют ее «новой горой» — «Ниияма». Раньше это была равнина, но в третьем лунном месяце двадцать первого года Энряку[195] все вокруг заволокло темным туманом и облаками, а через десять дней, как говорят, появилась эта гора[196]. По-видимому, она была создана [самими] божествами.

Мияко-но Ёсика (834?-879) Надпись на бутылочке для сакэ (тёсимэй)

Татибана дзонагон[197] (Татибана-но Хироми, 837–890) Фудзивара-но Асоми Токихира[198], не имеющий ранга[199]

[О том], кому следует [пожаловать] пятый старший ранг нижней ступени.

[В] Министерство центральных дел[200].

Бо Циню было пожаловано княжество Лу[201]. [Чжан] Пи-цян получил пост «шичжуна»[202]. А вот [Фудзивара-но] Токихира — сын выдающегося отца[203], наследник его талантов. Наступил тот счастливый момент, когда ему совершили [обряд] гэмпуку[204]. Он подобен перу феникса[205] и должен быть особо отмечен титулами и рангами. [А потому] следует поступить в соответствии с прецедентами. Ожидаем решения государя[206].

Нинна, 2-й год[207], 1-й лунный месяц, 2-й день.

Сугавара-но Митидзанэ (845–903) Стихотворения-канси

Сугавара-но Митидзанэ (845–903) Прохаживаясь в конце зимы по усадьбе [рода] Фуми[я], наслаждаюсь первыми цветами сливы в саду[211]

На днях при дворе издан закон, запрещающее пить сакэ[212]. После выхода закона [его] нарушителей не было[213]. Поскольку невозможно пригласить старых знакомых или собраться в круге близких друзей, то нельзя, выпив чашечку сакэ, отдать все силы сочинению стихов. Старые знакомые — не всегда близкие друзья, а близкие друзья — не то же самое, что старые знакомые. Лишь те, кто сочетают в себе и то и другое, живут в усадьбе [рода] Фуми[я]. Поэты — не всегда собутыльники, а собутыльники — не всегда поэты. Лишь те, кто сочетают в себе и то и другое, обитают в усадьбе [рода] Фуми[я]. Пять или шесть моих друзей пришли как раз в то время, когда хозяин усадьбы отдыхал, а потому мы смогли насладиться и стихами, и сакэ. Поразмыслив о проходящем годе, мы убедились, что зима на исходе, а, оглядев растения в саду, обнаружили сливы в цвету.

Время, которое ожидаешь, и которое приходит с трудом, невозможно не ценить. Все, что подвержено быстрому изменению, нельзя не любить. И коли мы собрались в компании старых друзей, не следует ли сочинить оду-«фу» о великолепии ранних цветов на благовонных деревьях? Так мы отдадим дань учению Конфуция всем, кто входит в круг наших знакомых.

С чего начнется и как завершится год приходящий?

Взгляни! Он как ранние сливы зимней порой.

Их осталось совсем мало, а они согревают друг друга своим участием.

Потому что старые друзья соединили бокалы.

Сугавара-но Митидзанэ (845–903) Записки из кабинета учёного «Сёсайки» (893 г.)[214]

В квартале Сэнфу восточной половины столицы[215] есть один дом. В юго-западном углу [этого] дома располагается галерея. На южном окончании [этой] галереи находится комната. Открываешь ее — а там квадрат [размером] чуть более одного дзё[216].

Те, кто отверг такой удел, [находят] опору для своих деяний. Те, кто нашел здесь пристанище, сокрылся от обыденной жизни. Если сосчитать всех, кто вышел из этой комнаты и получил [учёную] степень «сюсай», то получится около ста человек. По этой причине учёные дали комнате название «Рёмон» — «Врата Дракона»[217]. Еще [эта комната] именовалась «Санъинтэй» — «Беседка на тенистом склоне гор», потому как находится к западу от небольших гор.

[На западе] перед входом растет одинокая слива, а если подойти к дому с восточной стороны, то в нескольких шагах от него имеются несколько побегов бамбука. Каждый раз, когда наступает пора цветения, дуют благоприятные ветры и на сердце становится легко и радостно, а душа возвышается.

Перед тем как я стал «сюсаем»[218], мой отец[219], давая мне наставления, сказал: «Эта комната — особенное и примечательное место. Упорно постигая учение и убеждаясь в его необходимости[220], ты на [некоторое] время поселишься в [этой] хижине». Тогда я перенес циновку и обустроил комнату, перевез книги и обосновался здесь. Хоть обстановка и была тесной, но [я] возвысился над своими чувствами. Ведь есть друзья, а есть родственники. Потому, даже если нет общения близкого настолько, чтобы царило полное единодушие, то создаешь [хотя бы] видимость хороших отношений. И если [в душе] испытываешь сомнение и недоверие, то в речах стараешься быть дружелюбным. Одни при этом без умолку болтают о просвещении, самовольно открывая книги из тайного хранилища, другие говорят только о получении аудиенции, запросто ломая сиденье для отдыха.

Стило — орудие для того, чтобы переписывать книги и удалять ошибки[221], но в толпе, подобной птичьей стае, не знают, как пользоваться этим предметом[222]. Орудуя острием, царапают стол и [в конце концов] приводят его в негодность. Развлекаясь кистью, только пачкают книги. На пути учения главным становится только лишь переписывание текстов[223], а для применения сделанных выписок основой являются черновики[224].

Я не обладаю соответствующими талантами, и все еще никак не могу преодолеть препятствия по пути совершенствования манеры письма. Поэтому находящиеся здесь мои скромные записи — это только черновики с выписками из книг.

Людям со стороны трудно вникнуть в такой настрой, а те, кто обладают знаниями, получив подобные записи, прячут их за пазухой. Люди непросвещенные, овладев [такими записями], просто рвут их и выбрасывают. Такие случаи уже получили распространение. Да и других мелких забот и затруднений не счесть.

Но среди друзей есть люди, без которых трудно обойтись. В зависимости от того, насколько [такие люди] необходимы, они проходят за шторы. Те же, кто пришел без приглашения, не могут взять в толк, что пришедшие до них находятся здесь по делу, а потому бесцеремонно входят, хотя в этом нет никакой необходимости. Как это печально и горестно!

Опускаю полог [по примеру] господина Дуна[225] и отбиваю ритм на стене [подобно] Сюэ-цзы[226]. Хотелось бы не просто постичь глубины учения, а снова стать беспечным и беззаботным. Сейчас я пишу этот текст, но разве данные размышления призывают прекратить общение с другими людьми? Это только сочинение, рассеивающее скуку[227]. Мне стыдно за то, что не соорудил за вратами гостевой домик, ибо бессмысленно, сидя за шторами, вводить меры против незваных посетителей. Это относится и к тем, кто меня не знает, поскольку я известен только трем людям. Боюсь, что, уклонившись от мелкой сети для ловли ласточек и воробьев, птица феникс [высоко] взлетит и растворится в небесах[228]. От страха даже замирает дыхание.

Написано в седьмой лунный месяц года мидзуното-уси.

Классифицированные нормативные установления трех периодов «Руйдзю сандай кяку» (нач. X в.)

Составлен согласно государеву указу чиновником третьего старшего ранга, старшим государственным советником, старшим военачальником Левой личной государевой охраны и управителем-«адзэти»[230] провинций Муцу и Дэва Фудзивара-но Асоми Фуюцугу и подан им с помощниками [на высочайшее имя].

«[Ваш] подданный слышал, что уголовные законы-„рицу“ почитают за главное наказания и наведение [должного] порядка; гражданские законы-„рё“ берут за основу убеждение и наставление; нормативные установления-„кяку“ определяют границы нынешней [правовой] системы в соответствии со временем; внутриведомственные инструкции-„сики“ восполняют недостатки [в законах „рицу“ и „рё“] и добавляют упущенное»[231].

Эти четыре [основы] взаимозависимы и потому заслуживают сохранения из поколения в поколение. Это также как холод и жара, сменяя друг друга, приводят к урожаю, день и ночь попеременно способствуют развитию всего сущего. Придерживаясь устоев, мы осуществляем преобразования, а потому могут возникать трудности. На самом деле, для равновесия в управлении государством, существуют узда и кнут, управляющие народом.

В древности в эпоху простоты общих нравов, законодательство ещё не появилось: управляли, не действуя, стремились к культурности, не применяя строгих наказаний. В двенадцатом году правления государыни Суйко наследный принц из верхнего дворца — Сётоку-тайси самолично составил уложение из 17 статей[232]. С этого началось установление законов нашей страны. Позднее в первом году правления государя Тэнти обнародовали свод законов в двадцати двух свитках. В народе они известны как законы государева двора Оми[233]. Затем в первом году Тайхо[234] во время правления государя Момму Фудзивара-но Асоми Фухито, посмертно возведенный на должность Дайдзё дайдзина[235] старшего первого ранга, согласно государеву указу составил свод законов-«рицу» в шести свитках и свод законов-«рё» в одиннадцати свитках. Во втором году Ёро[236] опять же министр [Фудзивара-но Асоми] Фухито, исполняя государево повеление, вновь составил кодексы законов «рицу» и «рё» по десять свитков в каждом. Эти кодексы действуют и поныне. Поэтому в государевом рескрипте от 20-го дня 5-го лунного месяца 9-го года Тэмпё сёхо[237], сказано: «В последнее время, отбирая людей, ранги присуждаются в зависимости от их положения. Людей высокого ранга не годится назначать на несоответствующий пост. Поэтому далее следует придерживаться нового указа. В прошедшие годы Ёро[238] Мы отредактировали свод законов „рицурё“, составленный по государеву рескрипту нашим дедом по материнской линии покойным Дайдзё дайдзином [Фудзивара-но Асоми] Фухито. Повелеваем соответствующим управлениям незамедлительно ввести этот [свод законов] в действие».

Добродетель предыдущего императора [Хэйдзэя] равна Небу и Земле, а его сияние подобно Солнцу и Луне. Пространство между четырех морей умиротворено, а в восьми направлениях нет никаких происшествий. Однако чувства сосредоточены на способах организации государства, мысли отданы мерам управления страной. Смиренно полагаю, что [законы] «рицурё» являются основой для соблюдения принципов управления. Дополнительные правила, таким образом, необходимы для выполнения служебных обязанностей.

Однако сейчас осуждают то, что законы «рицу» и «рё» постоянно изменяются и корректируются, а [собрания] «кякусики»[239] не сведены воедино и не отредактированы. Когда размышляли об этом в связи с управлением государством, то стало очевидно ранее сокрытое от взора. И тогда Левому министру Фудзивара-но Асоми Утимаро, первый младший ранг, и покойному придворному советнику и управителю провинции Хитати Сугано-но Асоми Мамити, третий младший ранг, а также прочим [чиновникам] была передана воля государя, чтобы они заново составили [собрания] «кякусики». Однако начинание не было завершено, его приостановили в связи с общегосударственным трауром после смерти правителя и более им не занимались.

Ныне царствующий император в силу присущей ему природной одаренности перенял священномудрость своего предшественника, а обладая высочайшей добродетелью, унаследовал и его добродетель. Простирая на всю страну своё блестящее правление, мир и покой, распространил гуманную культурность. Однако, оглядываясь назад, он обнаружил, что дело, задуманное его покойным предшественником, ещё не исполнено. Мысли и чувства государя настойчиво устремились к наследованию завещанного отцом дела. По этой причине был издан государев рескрипт, чтобы незамедлительно свести воедино и отредактировать [собрания «кякусики»].

Чиновники: старший государственный советник по совместительству занимающий пост старшего военачальника левой личной императорской охраны и «адзэти» провинций Муцу и Дэва подданный Фудзивара-но Асоми Фуюцугу, третий старший ранг, покойный средний государственный советник, подданный Фудзивара-но Асоми Кадономаро, третий старший ранг, государственный советник и наместник провинции Оми подданный Акисино-но Асоми Ясухито, третий младший ранг, придворный советник и распорядитель дворца наследника престола и вместе с тем надзиратель левой дворцовой охраны и помощник главы Сикибусё[240] подданный Фудзивара-но Асоми Мимори, младший четвертый ранг верхней ступени, младший военачальник левой личной императорской охраны подданный Татибана-но Асоми Цунэнуси, пятый младший ранг нижней ступени, главный судья и по совместительству старший инспектор по уездным делам провинции Харима подданный Мононобэ-но Сукунэ Нагахара, пятый младший ранг нижней ступени, — все они получили государево повеление, чтобы, во-первых, следуя воле правителя, во-вторых, используя распоряжения Дайдзёкана, найти во всех управлениях сохранившиеся образцы пояснений к законам, и обдумав, что было ранее, и что сохранилось до наших дней, рассмотреть что подходит, а что нет. В результате собрать распоряжения для каждой [тематической] рубрики и разослать [такое собрание] во все ведомства.

Установившие систему управления, соответствующую нашему времени и полагающиеся на волю правителя составили этот доклад, уделив особое внимание «кяку». Хотя государева рескрипта пока не последовало, хорошо разбирающиеся в сущности вопроса, подданные подали правителю докладную записку, где, исполняя его волю, предложили способы объединил всех дополнений к законам в одно [собрание]. Когда часто происходят обновления, те, кто различает, что было прежде, а что после, сокращая первое и поддерживая второе, избегают повторений. В зависимости от того, что в повседневных делах, которые ведутся во всех управлениях, может пригодиться при составлении свода законов и указов, и что соответствует исконной традиции, похожие разделы либо расширялись, либо урезались, дабы впоследствии быть включенными в состав собраний «сики»[241]. Если встречались перемешанные сходные части, и было непонятно, в какой раздел их включать, то их размещали в конце как смешанную часть. Из тех положений, что присущи всем управлениям, но в которых уже не установить где то, а где это, и поэтому хотя они и бытовали в течение долгого времени, но на самом деле уже не приносят пользу, сложно вывести правила. Детально описав данное положение дел, смиренно внимаем высочайшему решению. Подобно тому, как для успешного измерения таких трудно исчисляемых продуктов как рис и соль, рыба и мясо их помещают в различную посуду, ваши подданные уже облегчили тело тем, что все обсудили, придерживаясь, по возможности, компромиссов, и не беспокоя государя предварительными результатами.

Утренняя церемония выражения гостями своего почтения государеву двору и церемония встречи заморских гостей были изменены в соответствии с требованиями времени. Что касается прецедентов, то они в подробностях зафиксированы в записях. А практику отбора чиновников, неукоснительно осуществляемую уже длительное время, с тех пор как в годы Энряку[242] государю была представлена выборка из отчетов инспекции «Кагэюси»[243], сохранили, как это было в древности, не внося собственных предпочтений. Годы уходят, облик столичного града постоянно меняется, а черновики документов различных управлений в основном утрачены. Поэтому, хотя и приложили все силы к расследованию, пока ещё многое не подготовили.

Начиная с первого года Тайхо[244] и до десятого года Конин[245] всего было составлено 40 свитков собраний «сики» и 10 свитков «кяку». На слова скупые, но по смыслу статей законов подробные, текст сжатый, но суть обширна. Смиренно питаем надежды, что те, кто их увидит, с легкостью осознает истинные цели нашего предприятия; те, кто будет претворять их в жизнь, без труда осуществят. Намереваемся огласить их во дворце правителя, чтобы не достичь предела Неба и Земли и запечатлеть на великом колоколе, дабы в металле и камне их не тронул тлен. Ваши подданные уже не разбираются досконально в наследии древних. Таланты их в настоящее время пребывают во мраке. Однако, самовольно восприняв государев рескрипт, решительно вознамерились составить и отредактировать существующий свод законов. И хотя тогда иссякнут поверхностность и ошибочность знаний, но, возможно, останется немало несоответствий.

Миёси-но Киёюки (847–918) Рекомендации[246] в двенадцати пунктах «Икэн дзюни кадзё» (914 г.)[247]

[Почтительно] молвит [ваш] подданный Киёюки. Осмелился высказаться [после того как] недавно смиренно прочёл государев рескрипт[249] от пятнадцатого числа второго лунного месяца[250]. [Государь] повелел высшим сановникам, придворным чиновникам, местной знати и наместникам провинций преподносить увещевания, поощряя добрые деяния, [дабы] исправить упадок нравов с [воцарением] сотого государя[251] и [тем] избавить простой народ от мучений и бедности. И хотя установили барабаны для принятия жалоб[252] [по примеру] Тао-тана[253], и также ревностно наставляли чиновников как Лун-чжоу[254], все равно не можем достичь красоты «добродетельного правления»[255].

Согласно древним записям, к которым с трепетом обратился [ваш] подданный, [видно, что] наш государь унаследовал священное [правление] от богов, открыв дальние пределы, сделав почвы плодородными, а народ многочисленным и богатым. Поэтому он смог на востоке усмирить [народ] «сюкусин»[256], на севере подчинить Ко[гу]рё[257], на западе покорить Силла[258], на юге обратить в вассала [удельное царство] У-хуэй[259]. Три корейских [государства][260] [постоянно] присылают [посольства] в Японию, а [государство] Пэкче [даже] признало вассальную зависимость. Послы Великой Тан преподносят ценные дары, и даже буддийские монахи из Индии[261] обратились к [священной] культурности [нашего государя]. Что же стало причиной этого? [Она заложена в том, что] обычаи [нашей] страны основывались на душевной чистоте, а нравы народа — на верноподданности. [Натуральные] налоги были снижены, а трудовая повинность — необременительна[262]. Управители проявляли милосердие к подчиненным, а подчиненные искренне почитали своих управителей. Управление объединенной страной уподобилось управлению единым телом[263]. Поэтому историк Фань [Е] называл её «страной благородных мужей»[264], а китайский император выражал своё восхищение государыней Ямато[265].

Со временем, однако, нравы постепенно подтачивались, что привело к усложнению законов[266]. С каждым годом налоги увеличивались, а трудовая повинность из поколения в поколение становилась все обременительнее, население же уменьшалось с каждым месяцем, а пахотные земли приходили в запустение день ото дня.

Уже во время правления государя Киммэя[267] буддийский закон впервые проник в нашу страну[268], а со времени государыни Суйко это учение обрело много последователей[269]. [Все они], от высших, [как, например], придворные сановники и чиновники, до низших, [как] простой люд всех провинций, не считались за людей, если не строили храмы и пагоды. Поэтому [их] имущество растрачивались полностью, а строительство буддийских храмов процветало. [Они] наперебой отказывались от полей и садов, чтобы сделать [их] землями буддийских храмов. Покупали многих свободных людей и превращали их в храмовых рабов.

Позднее в [годы] «Тэмпё»[270], буддийское учение почиталось еще больше. Поля и садовые участки запускаются, а [на пожертвованных землях] строится множество больших храмов. Высота храмовых зданий, огромные размеры [священных] статуй Будды, необычность мастерства и искусность украшений [заставляют задуматься]: не божества или демоны создали все это? Не может это быть творением рук человеческих. Помимо этого, было установлено, что мужские и женские монастыри должны быть построены в каждой провинции семи регионов[271], а расходы на их сооружение покрывали за счёт налогов поступлений данной провинции[272]. В результате была израсходована половина государственных запасов.

В то время, когда пришел к власти государь Камму[273], был осуществлен перенос столицы в Нагаока[274], но как только её строительство завершилось[275], сразу же приступили к обустройству [новой] высокой столицы [Хэйанкё][276]. Заново отстроили Дайгокудэн[277] и вновь создали Буракуин[278]. Дворцовые палаты, здания государственных управ, усадьбы принцев и принцесс, покои [государевых] наложниц — всё являлось пределом искусности архитекторов. [Для этого] были собраны дополнительные налоги[279]. При это было израсходовано три из пяти оставшихся частей доходов [нашего] государства.

И тогда на престол взошел государь Ниммё[280], который превыше всего любил роскошь. [Он отдавал предпочтение] редкой резьбе и мозаикам, а также изящно вышитым шелковым и бархатным тканям, что вредило сельскохозяйственным работам, а женщин отвлекало от ремесла. Его наряды, сшитые утром, менялись уже тем же вечером. Каждый день, каждый месяц мода менялась. Средства, затраченные на великолепие и блеск украшений спальных покоев, на роскошь веселых пиров и развлечения, не имела себе равных ни в прошлом, ни в настоящем. Из-за этого казна опустела, и пришлось увеличить налоги. На это была израсходована половина из оставшихся частей доходов [нашего] государства.

В годы «Дзёган»[281] ворота Отэммон[282] и дворец Дайкокудэн пострадали от сильного пожара[283]. К счастью, благодаря искренности беззаветно преданного и служащего государю верой и правдой главного министра Фудзивара Мотоцунэ[284], и величию его авторитета [среди народа], люди стекались на строительство [в столицу], как спешат оленята на зов матери. [Все, что сгорело], удалось восстановить за один год[285]. Однако на это ушла половина последней части доходов [нашей] страны. В итоге в настоящее время от прежних десяти частей [доходов нашей страны] и одной полностью не осталось.

[Ваш] подданный недавно в пятом году «Кампё»[286] был назначен помощником управителя провинции Биттю. В уезде Симоцумити этой провинции есть деревня Нима. Из «Фудоки»[287] этой провинции следует, что в 6-ой год правления государыни Когёку[288] главнокомандующий из Великой Тан Су Дин-фан, возглавив армию [государства] Силла, напал на Пэкче. [Государь] Пэкче отправил послов [к нашему двору] с просьбой о помощи[289]. Государыня соизволила проследовать на Цукуси, дабы отправить военную помощь [Пэкче][290]. В то время [будущий] государь Тэнти[291] [только] стал наследным принцем и принял [бразды] правления [страной, пока государыня находилась на Цукуси]. Следуя по дороге, [государыня] прибыла в уезд Симоцумити [провинции Биттю] и изволила [там] остановиться. Осмотрев одну из деревню [этого уезда], оказалось, что дворы там находятся в чрезвычайном изобилии. Государыня издала рескрипт, согласно которому в этой деревне набрали воинов для похода. Всего отобрали двадцать тысяч превосходных воинов. Государыня очень обрадовалась и [повелела] назвать это поселение «Ниман го»[292]. Впоследствии оно изменилось и [деревня] стала называться «Нима го». Вскоре после выезда в Цукуси, государыня скончалась[293], и в конце концов воины никуда не были посланы, поэтому [число жителей деревни] должно было увеличилось на двадцать тысяч [набранных для похода] воинов.

Однако в годы «Тэмпё дзинго»[294], когда [будущий] правый министр Киби-но Асоми [Макиби][295], назначенный управителем уезда [Симоцумити], подсчитал количество населения этой деревни, то набралось около 1900 человек, которые полностью платят налоги. В начале годов «Дзёган» [будущий] глава министерства народных дел Фудзивара-но Асоми Ясунори[296] в бытность свою помощником управителя этой провинции, просмотрел древние записи, то обнаружил [в них] сообщение: «В деревне [набрано] двадцать тысяч воинов». Когда же сверили количество полностью налогооблагаемых жителей [данной деревни] с тем, что было подсчитано в налоговом реестре[297], то оказалось только 70 человек. После назначения [в эту провинцию вашего подданного] Киёюки, снова был произведен подсчет населения данной деревни, но [к тому моменту] оставались лишь два старика и старуха, четверо взрослых и трое юношей и девушек[298].

[Совсем] недавно в 11-м году «Энги»[299], по истечении срока службы [в должности] помощника управителя этой провинции, вернулся в столицу Фудзивара Кимитоси[300] [ваш подданный] Киёюки спросил [его]: «Сколько сейчас жителей в деревне Нима?» Кимитоси в ответ сказал: «Ни одного». Тогда [я] подсчитал [сколько] прошло лет с 6-го года каноэ-но сару правления государыни Когёку и до 11-го года каното-но хицудзи Энги миновало всего лишь 252 года. Насколько же стремительно все пришло в упадок? Взяв [за пример] только одну деревню, следует признать, что ущерб грозит вымиранием всей Поднебесной[301].

Именно сейчас Вашему величеству представилась счастливая возможность, что бывает один раз в тысячу лет[302], осветить вечное чередование расцвета и упадка. Сочувствием [нашего государя] облагодетельствован весь народ. [Его] милосердие и любовь распространяется во всех четырех направлениях. [Он] одевается на рассвете и только в сумерках принимает пищу. [Он] ночью строить планы, а утром претворяет [их в жизнь]. [Он] творит закон по всей стране[303] и следит за мыслями молотильщика зерен и лесоруба[304]. Старинные авторы [писали], что место, где жил Юй[305] Шунь, через три года [уже] стало столицей[306], а при жизни Конфуция всё естественным образом пришло в порядок за один год[307]. Если народ будет обильно плодиться, то не следует ждать пока пройдёт необходимое поколение[308], и [тогда] можно рассчитывать, что провинция возродится в короткие сроки[309].

[В то же время] пренебрежение служебными обязанностями ради развлечений осмелюсь назвать безумной глупостью. Это всё равно, что смотреть через тростниковую трубку на леопарда, и видеть только одно пятнышко [на его шерсти][310] либо рассматривать небосвод со дна колодца и видеть всего лишь в несколько сяку[311]. То, что [я] осмелился здесь изложить, [свидетельствует], что знания [мои также] ограничены. Со смирением ожидаю воли его величества.

[Ваш] подданный почтительно докладывает:

Для государства основой является народ, а для народа — пища[312]. Если не будет народа, на что тогда опираться, а если не будет еды, чем довольствоваться?[313] По этому, чтобы народ пребывал в спокойствии и было достаточно пищи, нужно сделать так, чтобы не было наводнений и засухи, а урожай был обильным.

С этой целью каждый год 4-го числа 2-го лунного месяца, 11-го числа 6-го лунного месяца и 11-го числа 12-го лунного месяца при государевом дворе при помощи Палаты Земных и Небесных божеств[314]. [должно] проводить ритуалы «Тосигои»[315] и «Цукинами»[316]. Помимо того, необходимо строго соблюдать ритуалы очищения, возносить молитвы в Палате Земных и Небесных божеств с пожеланием обильного вызревания [посевов] и выражать благодарность за то, что мольбы будут услышаны [божествами]. Во время этого ритуала служащие ревизионной канцелярии[317] и [прочие] чиновники, возглавляемые высшими сановниками, отправляются в Палангу Земных и Небесных божеств. Там для каждого храма на [специальном] столике выставляют в ряд одну связку «хэйхаку»[318], один сосуд чистого сакэ и одно копьё с железным наконечником. Если есть лошади, пожертвованные храмам (для «Тосигои-но мацури» — одна, а для «Цукинами-но мацури» — две), то служащие левой и правой конюшенных управ[319] выводят священных коней, выстраивая их в ряд. После того, как завершается чтение ритуальных текстов служащими Дзингикана, [вышеупомянутые] ритуальные предметы распределяются между священнослужителями всех храмов с тем, чтобы они поднесли их своей [священной] обители.

Люди, названные «хафурибэ»[320] должны бы, приняв подношения, с почтением передать [эти предметы] в свои святилища. Однако все они в присутствии влиятельных особ хватают шёлк из жертвоприношений и кладут себе за пазуху. Древки копий выбрасывают, оставляя лишь наконечники. Склоняются над сосудами [со священным напитком], разом выпивая его содержимое. Раньше не бывало такого, чтобы кто-нибудь выносил дары за ворота Дзингикана. Со священными конями и того хуже, торговцы за воротами Икухомон[321] тут же скупают их всех и уводят.

Как же в таком случае почитаемые божества могут принять эти подношения? А коли они не получат подношений, разве мы можем ждать от них процветания и изобилия?

Почтительно прошу во всех провинциях повторно издать государев указ, согласно которому направить служащих [в должности] не ниже «сисё»[322], чтобы они, совместно с «хафурибэ», получили подношения и правильно доставили их в [надлежащее] святилище. Только так ритуал сохранится в исконном виде.

Кроме того, в первую луну каждого года повсеместно, начиная с Дайгокудэн и вплоть до провинций семи регионов, проводят [ритуал] Киссё кэка[323]. Мудрые правители ежегодно устраивали ритуал «Нинъоэ»[324], испрашивая обильный урожай для всего народа и избавления от болезней[325]. Только тогда возрадуются и небо и люди, а простой народ был охвачен чувством благодарности. Причина, по которой ныне не прекращаются наводнения и засухи, заключается в следующем: многие монахи не достойны своего наименования.

[Ваш] подданный обратился к китайским историческим трудам и просмотрел записи нашей династии [и оказалось, что] среди последователей Чань лишь немногие владеют учением полностью и вряд ли есть те, кто удвоил свои разум и силу прозрения. Тем не менее, одни твёрдо охраняют заповеди буддизма и не нарушают их до самой смерти, другие во всём следуют пути Бодхисатвы, забывают о себе и приносят пользу прочим людям. Поэтому чаньским монахам легко постичь искренность государя, а их сознание непременно достигает состояния Будды[326].

Однако сейчас среди всех, начиная с высших буддийских иерархов[327] и заканчивая простыми — монахами, приглашаемыми для чтения заупокойной службы в небольших монастырях, строго соблюдающих заповеди мало, а нарушающих обеты много. Разве могут подобные благие деяния [монахов] соответствовать «трем истинам»?[328]

Если впредь такого соответствия обнаружено не будет, [на нашу страну] обрушатся огромные бедствия. Смиренно надеюсь, что впредь все монахи, о чьём беспутном поведении ходят слухи, не будут допускаться до вознесения молитв.

Управители провинций чрезмерно заняты служебными обязанностями, решают множество вопросов и не имеют свободного времени. Поэтому все дела, касающиеся буддизма в провинции, должны быть возложены на «кодокуси»[329]. Однако многие из «кодокуси» сами не соблюдают заповеди, к тому же встречаются и такие, кто получил должность в обход основного продвижения. Более того, из двадцати монахов государственных провинциальных монастырей [подвергнутых проверке] ни один в этом не раскаялся. [Они] обзаводятся женами и детьми, содержат семьи, работают в поле, занимаются торговлей и ростовщичеством. Но и сейчас управители провинций требуют [от этих монахов], чтобы [они] возносили молитвы. Однако ждать от них помощи всё равно что ловить рыбу, взобравшись на дерево[330] или собирать цветы, обернувшись к очагу[331]. Вновь обращаюсь с просьбой о том, чтобы во всех провинциях не могли получить назначение на [должность] «кодокуси» те, кто, хоть и занимаются делами, соответствующими их рангам[332], но не практикуют подвижничество. Если же монахи из государственных провинциальных монастырей чрезмерно предаются скверне, а «кодокуси» их не призывает к порядку, такого наставника увольнять с должности. Если сделать так, то благодаря молитвам и деяниям мудрого правителя бедствия прекратятся, налоговые поступления уподобятся высоким холмам, дожди будут идти каждые десять дней и народ будет радостно славить [богов], собирая обильные урожаи[333].

[Ваш] подданный почтительно докладывает:

Совершенномудрые государи древности, управляя миром, почитали бережливость, запрещали чрезмерную роскошь, носили поношенную одежду, питались зеленью и просом. Именно такое восхищение [стилем жизни] древних [правителей] считается эталоном «просвещённого правления». Однако сейчас всё больше ширится упадок нравов, «преобразующее [влияние] государя» больше не распространяется [на его подданных][335]. Высшие чиновники и мелкие служащие, государевы наложницы и придворные дамы, а также отпрыски влиятельных семейств и праздный люд бездеятельно живут в столице, изо дня в день предаются роскоши, проявляя неумеренность в одежде, питье и еде. Расточительность при проведении пышных пиров в честь именитых гостей[336] увеличивается с каждым днем. Будет ли этому конец, неизвестно? А потому обрисовав нынешнюю ситуацию в общих чертах, позволю изложить свои суждения [по этому поводу].

[Ваш] подданный, взглянув на [обычаи] периодов «Дзёган» и «Ганге»[337], [увидел, что] принцы крови и придворная аристократия все шили летние «кадзами» из хлопковой ткани из Цукуси, а верхние «хакама» — из серого шелка. Носки шили из «грубого шелка Адзума», а подкладку для обуви делали из крашенного шелка. А теперь [даже] низшие чиновники всех государственных управлений повсеместно «кадзами» шьют из белого «катори», верхние «хакама» — из белого шелка, носки — из белой узорчатой ткани, а подкладку обуви делают из «токати»[338].

А их женщины от супруги и до последней служанки шлейф-«мо», если он не из «белого шелка [княжества] Ци», ни за что его не наденут. Одежду, если [она] не из «узорного шелка княжества Юэ» — и кроить не будут. Они тратят огромные деньги на алую краску для одежд[339], хотя и хлопковой одежды будет достаточно, чтобы после первой стирки [она] порвалась в одно мгновение. Так расточительствуют не только в одежде.

В древности Цзи Лу[340], одевая халат па ватной подкладке, не стыдился роскошных одежд из меха лисицы и барсука. Юань Сянь[341], довольствуясь лебедой, пренебрегал пышностью четвёрки лошадей[342]. Это — высшее правило мудрецов, идея непостижимая для заурядных людишек. Поэтому в проявлении чрезмерности [они], соперничая, подражают друг другу, а над бережливостью, поочередно насмехаются. Богатые гордятся тем, что достигли выполнения своих желаний, а бедные стыдятся, что не могут их достичь. И в результате, пошив одно платье, они разрушают дело всей жизни; устроив одно застолье, расходует средства за несколько лет. Из-за этого не возделываются поля, возникают воровские шайки. Если не запретить подобное, будет нанесен ущерб «священной культурности».

Почтительно прошу установить форму одежды в соответствии с социальным положением, а нарушителей наказывать. «Кэбииси»[343] будут держать [проявления] расточительности под контролем, а пиршества станут проводить строго в соответствии с [установленными] правилами. А поскольку высшие [подобные] правила обычно нарушают, а низшие им подражают, то настоятельно выражаю пожелание обязать кэбииси впредь действовать сообразно этому распоряжению.

Помимо этого, [известно, что] для всех: от аристократов до простолюдинов в соответствии с их рангами существуют правила заупокойной службы и затрат на погребение. Ныне же из года в год семьи, пребывающие в трауре, растрачивают все своё состояние, состязаясь в устроении пышных поминальных служб семь раз по семь дней[344]. Столы ломятся от яств, которые превышают квадратный «дзё»[345]. На приглашение одного монаха расходуется по тысяче золотых[346]. Одни семьи берут взаймы у других, а те [вынуждены] продавать свои дома. После этого «почтительные дети» пускаются в бега по причине неуплаты долгов, а их дети-сироты обречены на голодную смерть[347].

Конечно, среди тех, кого с любовью воспитывали родители, возможно, есть такие, кто не стремиться почтить их память[348]. И все же в совершенствовании добродетели должна быть умеренность. Разве должен переход отца в иную жизнь сопровождаться разорением потомков? Разве должны родственники приглашать людей на поминки, поить и развлекать их? Потчуют друг друга совсем как на пиру. Сначала ползают на коленях, предаваясь печали, и вдруг в пылу опьянения переходят к веселью[349]. Когда Конфуций ел рядом с человеком, пребывающим в трауре, он никогда не наедался досыта[350]. Когда же мы сможем достичь такой [чистоты нравов]? [Видимо], в столице и её окрестностях так много монастырей, что «кэбииси» просто не успевают осуществить [возложенные на них] запреты[351].

Почтительно прошу о том, чтобы вновь издали государев указ для придворной аристократии, высшего чиновничества и служащих провинциальных управ, дабы каждый из них сдерживал свою расточительность, и эта воздержанность стала известна всему народу в Поднебесной.

Буддийские монахи и послушники [во время церемоний] «Юима»[352] и «Сайсё»[353] — все были собратьями в постижении пути бедности. Помимо чаши для сбора подаяния они не имеют других средств к существованию. Однако от года к году все больше процветают буддийские иерархи, наживаясь за счет жертвоприношений от слушателей [их проповедей][354]. Стало обычаем приглашать монахов и иных достойных людей, выставляя горы пищи и проливая реки вина[355]. Это противоречит буддийским уставам, и наносит вред «священной культурности».

Смиренно высказываю пожелание, чтобы вновь дали наставления буддийским иерархам и немедленно установили на всё [вышеупомянутое] запрет. Позволю себе заметить, что когда высшие не являют собой примера благочестия, низы естественно впадают в заблуждение и отступают [от добра][356]. Если аристократы и высшие чиновники встанут на стражу закона, а монахи будут следовать [согласно своим] уставам, то источник прояснится, и поток сам по себе станет прозрачным[357]. Исправляя явное, непременно изменим к лучшему и сокрытое.

[Ваш] подданный почтительно обратился к налоговым реестрам всех провинций, и оказалось, что более половины [податного] населения, [в них занесенная], уже скончалась. Тем не менее, наместники провинций выделяют подушные земельные наделы[358] строго в соответствии со «счетными списками». Согласно им определяют количество установленной «рисовой ссуды»[359] и размеры натуральных налогов. [В результате] живые обрабатывают свои поля и платят огромные налоги, тогда как поля умерших тайком продаются и, естественно, не возделываются[360]. [Получается, что] основная идея выделения наделов и определения [размеров] налоговых поступлений утрачена.

Когда досконально проверил эти сведения, стало ясно, что государственные подушные земельные наделы распределяли, чтобы собирать налоги. Однако сейчас с полями уже совершены фальсификации, и в итоге поступления [в казну] уменьшаются. Управители провинций опираются на несоответствующие реалиям правила выделения земельных наделов, а богачи сосредотачивают в своих руках всё больше плодородных угодий. Это не только причиняет огромные убытки казне, но и приносит вред управлению провинциями. Во всех провинциях следует проверить реальное количество населения и [в соответствии с ним вновь] перераспределить подушные земельные наделы. Оставшиеся поля наместники провинций должны превратить в государственные и распределят по своему усмотрению с тем, чтобы при взимании поземельного налога[361], доход был предназначен для [уплаты] налогов за несуществующий народ. Остальной рис хранить на [провинциальных] складах, сделав его собственностью [государства].

Если сейчас приблизительно подсчитать число полагающихся выплат, то окажется, что доходы от налогов с мест, где население возросло, возрастут в три раза. И государству выгода, и у народа не будет хлопот. Если всё это будут осуществлять управители провинций, то препятствий быть не должно. Однако это противоречит прежней практике и, возможно, вызовет у народа недоумение. Почтительно прошу во всех провинциях издать государев указ и начать приводить его в исполнение в порядке эксперимента.

[Ваш] подданный почтительно докладывает:

«Обеспечение службой талантливых [людей] — основа пути управления страной, важнейшим же способом отбора талантов является школа»[362]. Поэтому мудрые государи древности непременно создавали школы[363], где воспитывали добродетель и чувство долга, изучали искусство канона и объясняли смысл общепринятой этики.

Согласно «Чжоу ли», [когда] достойнейшие из высших сановников преподносили государю послания, он почтительно принимал их, потому как почитал Дао и уважал благородных мужей[364].

[Когда] почтительно ознакомился с древними записями, [то узнал, что] университет при государевом дворе впервые был основан в годы «Тайхо»[365]. Вплоть до годов «Тэмпё»[366] Правый министр Киби-но Асоми [Макиби] преподавая самолично, возвеличивал науки и искусства. Всего четыреста студентов обучались [в университете][367] по шести направлениям: классический канон; исторические труды; законы; арифметика, разговорный язык и письмо.

Позднее были изданы указы, согласно которым более ста «тё»[368] земель из уезда Kara провинции Этидзэн[369], конфискованных у преступника [О]томо-но Якамоти[370], а также более сорока «тё» государственных полей в уезде Кудзэ провинции Ямасиро[371] и пятьдесят пять «тё» [рисовых полей] в уездах Масуда и Сибугава провинции Кавати[372], были предназначены для содержания учащихся. Им дали название «кангакудэн» — «поля для поощрения учености». Кроме того, из «Оирё»[373] ежедневно выдавали на пропитание [учащимся] один «коку»[374] пять «то» риса на пятьдесят человек (по три «сё»[375] на каждого)[376], вознаграждая истощение [студентов] от кропотливой учебы.

Помимо этого, согласно [соответствующему] государеву указу, [налоговые] поступления с девяносто четырех тысяч снопов риса ежегодных доходов провинции Хитати[377] были отведены на различные нужды «Дайгакурё»[378], а [налоговые] поступления с восьмисот снопов риса [доставляемых] из провинции Танго были выделены для довольствия студентов[379].

Однако с течением лет все изменилось. В годы «Дзёва»[380], когда Томо-но Ёсио подал прошение и признании [Отомо-но] Якамоти невиновным[381], [последнему] были милостиво возвращены поля «кангакудэн» в уезде Kara.

Затем [последовал] государев указ о разделении на четыре части тридцати «тё» рисовых полей в уезде Кудзэ провинции Ямасиро[382]. Три из них были пожалованы управлениям: «Тэнъякурё»[383] и «Самэрё»[384] и «Умэрё», а для обеспечения нужд студентов осталась только одна [четвертая] часть.

Земли же двух [вышеупомянутых] уездах провинции Кавати постоянно подвергались наводнениям, и превратились в [одну] большую реку.

А ещё в провинциях Хитати и Танго в результате постоянной смены чиновников весь рис, предназначенный для ссуды, пропал, и никакой прибыли получено не было.

Сейчас из «Оирё» ученикам [в день] выдается на пропитание лишь шесть «то» риса [на пятьдесят человек] и сохранилось только семь «тё» рисовых полей в уезде Кудзэ провинции Ямасиро[385]. Поскольку этот мизерное довольствие предназначается для нескольких сотен студентов, то его не хватает, даже чтобы сварить жидкую кашицу.

При этом устремления, которым следуют студенты, настолько глубоки, что они забывают о своих страданиях от голода и холода. Каждый из них являет собой пример для восхищения и они сообща живут при частных школах[386]. [Все ученики] различны как по характеру: [есть] шустрые и медлительные, так и по способностям: [встречаются] одарённые и недалёкие. С одними трудно общаться из-за неуживчивости [натуры], другие же, душа нараспашку, пользуются всеобщим признанием.

Но если всех сосчитать, то не найдется даже трёх-четырех человек из десяти, со способностями «выше среднего». Поэтому талантливые благородные мужи, которые превосходят других, вскоре получают назначение на службу, а бесталанные удручённо возвращаются домой без результата. Те же, кому некуда возвращаться, поскольку их селения пришли в упадок, укрыв голову кипой белого снега, голодают и теряют свои силы в окрестностях университета[387].

В результате люди, посмотрев на [эти] толпы [бесталанных], считают, что университет — это место нереализованных намерений и источник крайней нужды и лишений. Дошло [даже] до того, что родители в целях предосторожности перестали позволять своим отпрыскам поддерживать отношения с университетом. Из-за этого [учебные] аудитории с юга до севера зарастают густой травой[388], восточное и западное отделения тихи и безлюдны[389].

В результате профессора всякий раз, как подходит время проведения государственных экзаменов на чин, дают рекомендацию благородным мужам всего лишь на основании их поимённого списка, совершенно не обращая внимания ни на уровень способностей, ни на степень усердия. В результате временами появляются прошения по протекции, из-за чего процветает несоответствие лиц занимаемым местам.

Люди из влиятельных домов, не прилагая никаких усилий, обретают поддержку, получая назначения на высокие посты, а те, кто ступал но останкам родной деревни Конфуция, декламируя [стихи] о «высоком вороте»[390], покидают школу.

Таким образом, всё пришло в упадок, и нет возможностей для возрождения. Школа прежних государей, в конце концов, превратилась в руины.

[Ваш] подданный почтительно полагает, что основой пути объединения людей является еда. Нижайше прошу выделить на содержание студентов поступления по рисовым ссудам из провинций Хитати и Танго в размере девяносто четырех тысяч восьмисот снопов риса, а также налоговые поступления из некоторых провинций (из которых половина — приморские провинции, а половина — провинции на восточных склонах) в размере двадцати восьми тысяч четырехсот сорока снопов риса.

Еще [прошу] рисовые поля в уезде Kara, которые сперва были милостиво возвращены преступнику Томо-но Ёсио[391], а затем снова конфискованы и переданы «Кокусоин»[392] для использования их [в качестве кормлений для рабочих на] строительстве дорог и мостов, вернуть, чтобы превратить их в поля «кангакудэн» как и в прежние времена.

Кроме того, в «Установлениях»[393] сказано: «Ученики, которые не живут при „[Дайгаку]рё“, не могут быть рекомендованы [для получения должности]»[394]. Сейчас это предписание не может выполняться, поскольку у студентов нет продовольствия. [Прошу] государевым указом обязать профессоров и служащих «Дайгакурё» строго следить, чтобы студенты всех направлений, не проживающие в «Управлении университета», даже если они талантливы, не могли быть допущены к государственному экзамену на чин. Если поступить таким образом, то те, кто выдержал экзамены, пополнят ряды истинных детей нашей страны, войдут в круг благородных мужей.

[Раньше], как смиренно полагает [ваш] подданный, среди танцовщиц «госэти»[395] при государевом дворе все пять участниц [церемоний] «Дайдзёэ»[396] удостаивались пожалования придворного ранга. В последующие же годы для четверых девушек, [исполняющих танцы] во время [церемонии] «Синдзёэ»[397], прецедентов пожалования придворными рангами не было. В результате, когда приближается время «Дайдзёэ», влиятельные дома наперебой выдвигают своих дочерей, чтобы определить их в танцовщицы «госэти». А в обычный год все люди уклоняются [от этого] под любым предлогом и пренебрегают богослужениями.

Согласно новому распоряжению, всем знатным дамам [было приказано] поочередно исполнять [роль танцовщиц][398]. Расходы, однако, настолько велики, что полученное назначение их не оправдывает.

Почтительно поразмыслив над обычаями старины, вспомнил, что в периоды «Конин»[399] и «Дзёва» особым расположением [государя] пользовались фаворитки, поэтому все семьи повсеместно принуждали отбирать и представлять [ко двору] танцовщиц. Считалось, что так легче проводить их отбор для включения [в женскую половину дворца]. Все дома, которым была оказана высочайшая милость, соперничая, предлагали [своих дочерей], тратя достояние и разрушая свое благополучие.

При нынешнем священномудром государе навели порядок и установили [различные] ограничения. Теперь танцовщицы, завершив выступление, возвращаются в родовые усадьбы, не получая приглашения во внутренние покои[400].

Зачем же нужно использовать столько танцовщиц?

Обратившись к древним записям[401], выяснил, что в старину для исполнения танцев прибывали жрицы[402], и их установленное количество не всегда составляло четыре или пять человек[403].

[Поэтому] смиренно прошу выбрать двух незамужних девушек из почтенных семейств и определить их в танцовщицы «госэти». [Пусть им] дважды в год выделяют отрез ткани на сезонную одежду и [назначат] ежемесячное довольствие. [Пусть им] из государственных средств жалуют праздничную одежду и прочие вещи[404]. Если девушки непорочны, то замуж [их] не выдавать, а по прошествии десяти лет, возвести [их] в ранг и позволить выйти замуж[405]. Если [кто-нибудь из них] пожелает остаться на службе, то приравнять [таковых] к [должности] «куродо»[406]. Затем выбрать девушек [им] на смену и вновь повторить [все] как в предыдущие годы.

[Раньше], как установил [ваш] подданный, смиренно ознакомившись с «Сикиинрё»[407], вынесением приговоров [провинившимся] людям занимались два старших, два средних и два младших судьи[408]. Однако с недавнего времени только одним из старших судей становится человек, знающий законы. А на места пяти оставшихся не всегда назначали [учёных] со степенью «мёбо»[409]. В результате недавно был издан государев рескрипт от 4-го года «Кампё»[410], согласно которому упразднили одного старшего, двух средних и одного младшего судей и назначили только одного старшего и одного младшего судью. Из них лишь один старший судья сведущ в законодательстве, а младший нет.

Когда поразмышлял над сутью дела, то обязанности, возлагаемые этим рескриптом на судей, вызывают [у меня] недоумение, потому как во время правления священномудрого государя законы о наказаниях приобретают особую значимость.

В древности Гао Яо[411] назначал судебными исполнителями самых достойных. Император Шунь, наставляя, говорил: «Будьте осмотрительны! Будьте осмотрительны! Сострадайте, вынося приговор!»[412]. Император Гуан У-[ди][413] досконально вникал в суть дел и справедливо выносил приговоры. Хуань Тань[414] в докладе императору говорил: «Если судья поддается влиянию чувств, то раскрывает двое врат для наказаний»[415].

Таким образом, хотя принятие решения по спорным вопросам было затруднительно во все времена, но сейчас выбор между жизнью и смертью всего народа зависит от мнения [только] одного человека. [Он] единолично выносит приговор, определяющий одну из пяти степеней тяжести наказания[416], что уже противоречит принципам установления истины[417]. Тем самым на него ложится вина за необдуманно вынесенный приговор.

Недавно управитель провинции Аки Такахаси-но Ёсинари[418] был приговорён к дальней ссылке[419] старшим судьёй Корэмунэ-но Ёсицунэ[420], из-за чего последний был вынужден защищаться от мстительного духа [умершего][421]. Только благодаря доказательствам старшего инспектора «Кэйбусё»[422] Авата-но Тоёкадо[423] было получено положительное решение [государя о помиловании] и отправлено распоряжение [Дайдзё]кана об отмене [приговора]. Ёсинари получил [посмертную] амнистию, [его] истлевшие кости вновь покрылись плотью[424], а блуждающий дух опять вернулся. Поднебесная изо всех сил стремится к тому, чтобы все без исключения страшились закона. Однако при таких расхождениях в законе завоевать доверие невозможно.

Смиренно прошу, как и в прежние времена назначать шесть судей, причем всех их выбирать из числа лиц, досконально разбирающихся в законодательстве. Назначенные таким образом, должны установить [степень] наказания путем совещания, правильно определяя статьи законов. Объяснив смысл каждого из них, необходимо докладывать [об этом государю]. Если поступить так, то жалобы на несправедливые приговоры прекратятся навсегда, а преступники сами присмиреют, не дожидаясь крокодилов из Фунани[425]. Незачем [тогда] будет использовать оленя-единорога как во времена [императора] Яо?[426]

Почтительно ознакомившись со статьями «Установлений»[427] [выяснил, что] двадцать второго числа второго и восьмого лунных месяцев «Окурасё»[428] должно выдавать чиновникам сезонное жалование за весенне-летний и осенне-зимний периоды[429]. Однако в последние годы из-за недостатка запасов в государственных хранилищах повсеместные выплаты стали невозможными. В результате высшим сановникам и всем учреждениям, [ведающим вопросами] расходов и доходов[430], [жалование] выплачивают ежегодно, а прочие рядовые чиновники даже за пять-шесть лет с трудом получают один сезонный паёк.

Когда смиренно поразмыслил над сутью происходящего, [решил что] чиновники подразделяются на высшую и низшую категории, на этом основании различаются величина их жалования, а также степень занятости служебными делами, именно поэтому величина жалования [разных чиновников] неодинакова[431]. Но при их распределении, различий делать не следует. Разве можно среди тех, кто занимается государственными делами в равной степени особо выделять чиновников-фаворитов? Как можно осыпать благодеяниями одних, когда другие уподобляются обычаям «страны нагих»![432]

Смиренно прошу о том, чтобы сезонное жалование выдавалось следующим образом: пусть сначала подсчитывают количество [государственных запасов], а затем, согласно соответствующим установлениям, повсеместно одинаково выплачивают [жалование] придворным аристократам и рядовым чиновникам. А если в государственных хранилищах запасов нет, то не выдавать [жалование] всем [чиновникам] в равной степени. Пусть не будет предпочтений. Так, кукушка, сидя на шелковице, вскармливает всех семерых птенцов одинаково[433], а, желая напоить целую армию, выливают в реку немного мутного вина[434].

[Ваш] подданный почтительно докладывает:

Управители провинций, разделяя печали государя, получали в управление часть [государственных] земель, управляли и, руководствуясь шестью правилами[435], возглавляли народ. Поэтому ханьский император Сюань-ди[436] говорил: «Пожалую две тысячи даней только тем, кто вместе со мной достойно управляет»[437]. Непременно использовали талантливых. Их служба почиталась, а административные полномочия ценились. Они должны были заботиться о чувствах людей и, отбрасывая мелкие недостатки, нести ответственность за большие свершения.

В последнее время, однако, чиновники, получившие назначение на должность, возможно, на почве личных обид клевещут на свое начальство. Варианты донесений от подчиненных крайне разнообразны. Одни подают жалобы на наместников провинций, чтобы внести исправления в ведение государственных дел. Другие описывают случаи преступного использования казенного имущества, третьи жалуются на методы руководства, расходящиеся с законами управления.

Государь, получив такое донесение, отправляет инспекторов. Они прибывают в провинцию и, независимо от истинности или ложности дела, не принимая во внимание справедливы или несостоятельны доводы, досконально следуют формальностям инспекции. Согласно «установлениям для инспекторов»[438] они, из года в год, утверждая предложение нижестоящей инстанции, изымают символы власти[439] управителя провинции, отстраняя его от занимаемой должности. Таким образом, высокопоставленный чиновник знатного [происхождения] подвергается расследованию наравне с мелкими служащими или простолюдином. [К тому же], если во время отстранения [от должности] он допустит хотя бы малейшее нарушение, [его] сразу же закуют в кандалы и бросят в тюрьму[440].

Даже если потом окажется, что содержание доноса совершенно не соответствует реальности, ущерб авторитету уже нанесён, и [он] не в силах будет управлять делами [дальше]. И тогда народ, живущий по соседству, узнав об этом, начнет с презрением относиться к своим управителям, и перестанет [им] подчиняться. Нет ничего более ужасного, чем такой источник разрушения культурности.

Безусловно, это должность чрезвычайно загруженная служебными обязанностями, соприкасающаяся со множеством рядовых служебных дел. Она предполагает нахождение на государственном посту с утра до вечера, так, что нет времени на отдых[441].

Однако сейчас государевы инспектора во время расследования вынуждены приостанавливать дела по наведению порядка [в провинциях]. Проходят многие месяцы, а управление совершенно заброшено. А ведь даже если снимут обвинение в преступлении, чиновник, занимающий должность, уже обвинен в пренебрежении своими служебными обязанностями, хотя только в день истечения срока службы он наконец-то [официально] передаст свои полномочия[442]. В результате мы несем огромные убытки и понапрасну губим достойных чиновников, поддерживая доносчиков и поощряя их личную злобу.

В прежние годы наместник провинции Ава — Татибана-но Намики[443] строго контролировал подведомственных чиновников, пресекал несправедливость и воздерживался от принятия даров. В своё время он стал одним из лучших по своей преданности государю. Безусловно, он был особо выделяем, и потому должно быть [усердно] служил, ревностно соблюдая законы. Однако по ложному доносу мелких чиновников [подвергся проверке] и подчинился расследованию инспекторов государя. И хотя всё это оказалось клеветой, и доносчики скрылись, сам [Татибана-но] Намики уже изрядно пострадал.

Какой же благородный муж, познавший стыд, пожелает быть чиновником?

Как раз сейчас наступила эпоха вырождения нравов, и судебные дела стало трудно разрешать. Поэтому управитель провинции в делах правления не может во всем следовать букве закона. Поэтому одни, отступая на «сяку»[444], исправляют на «дзин»[445], другие, потеряв исток, [все-таки] приходят к успешному завершению.

В древности Гун Суй, наместник [императора] в Бохай[446] в докладе говорил: «Прошу государевым указом разрешить инспекторам при решении дел исходить не из буквы закона, а вести дела по своему усмотрению»[447]. Кроме того, в «Хонтёкяку»[448] сказано: «Управитель провинции — это тот, кто руководит, хоть и отступая от непреложных законов, но не преследуя собственной выгоды, руководствуясь своим великодушием и не ограничиваясь [формальными] законами»[449].

Смиренно выражаю пожелание, чтобы деятельность инспекторов в связи с подобными донесениями и жалобами, за исключением заговоров и измен, была один миг прекращена. Пусть они занимаются только новыми управлениями.

Если управитель провинции на самом деле превысит полномочия и совершит преступление, следует это подробно изложить в заявлении о невыдаче документа, подтверждающего низложение полномочий в связи с окончанием срока службы, и после его рассмотрения и соответствующего заключения передать «кагэюси»[450] для вынесения приговора.

Кто-то в упрёк может сказать: «Если алчный чиновник присваивает государственное имущество, то следует приложить усилия для быстрого и результативного расследования хищений. А то, если ждать окончания срока службы, складов не останется». На это отвечу: «Если бы в случае сообщения о воровстве чиновника „Дайдзёкан“ отправил конного посланца и тот через день пресек бы нарушение [закона], [я] не желал бы ничего лучшего. Но донос нужно поверить троекратно[451]. Пока получат государево соизволение, пока выберут и утвердят инспекторов и те соберутся в дорогу и прибудут [на место], дело может растянуться на годы. В результате, если у преступников и была совесть, то за это время [от нее] не останется и капли».

Что же изменится, если отложить дело до назначения преемника?

Говоря о управителях провинций, [нужно отметить, что они] назначаются самим государем и стремятся воздать за его доброту. Они стремятся не только достичь успеха [при жизни], но и надеются, что их имена останутся в будущих поколениях. Поэтому те, кто в последнее время дошёл до совершения проступков, грубо нарушающих их служебные обязанности, все без исключения стремились к достижениям на благо общества, но внезапно стали жертвами доносов, ещё не добившись положительных результатов. Во все времена [среди них] не было ни одного человека, кто бы нарушал закон ради собственной выгоды. Если разобраться в сути происходящего, окажется, что на самом деле это государственное преступление.

Смиренно прошу на время обнажить драгоценные камни государевой короны и осветить правду и ложь[452].

Почтительно проверив имеющуюся информацию, [обнаружил, что] число людей, занесённых в реестр посезонного освобождения от трудовой повинности «установлениями» Министерств Церемоний и Народных дел[454] в течение четырех сезонов одного года значительно превышает три тысячи[455]. [Среди них]: «тонэри»[456] трёх дворцов[457]; «сидзин»[458] принцев и принцесс крови; «сидзин» «дайбу»[459], «мёбу»[460] и придворных чиновников; «кандзякунин» различных управ, а также «тонэри» всех «гвардейских управ»[461].

Если подсчитать число совершеннолетних налогоплательщиков, исключая пять [провинций] региона Кинай, двух провинций Муцу и Дэва и девяти провинций, [подчиненных] «Дадзайфу»[462], то [оно] не превысит четырехсот тысяч человек. К тому же, большую [его] часть составляют лица реально не существующие.

Таким образом, действительное число совершеннолетних составляет около ста тысяч человек. Сейчас из этих ста тысяч человек ежегодно освобождаются от [натуральных] налогов и [несения] трудовой повинности три тысячи человек. Рассмотрев всё [это] в совокупности, [получается, что] не пройдёт и сорока лет, как всё население Поднебесной станет народом, необлагаемым налогами.

Поскольку управители провинций решают с кого следует взимать налоги, то в результате, действуя в соответствии со свидетельствами об освобождении от налогов, они снимают налоги и повинности с богачей и их наёмников, а в счётные записи включают несуществующих налогоплательщики. Поэтому и не осталось дворов, с которых можно было бы взимать налоги при их очередном повышении. Следовательно, неспособность организовать сбор налогов не всегда вызвана пренебрежительным отношением наместников провинций к своим служебным обязанностям. Просто раздача свидетельств об освобождении от налогов дошла до неприкрытого цинизма. [В итоге] в настоящее время из-за таких представлений управители провинций не могут с честью уйти с поста. Разве это не печально?

Найдутся такие, кто скажет: «„Тонэри“ трёх дворцов, „сидзин“ принцев и принцесс крови, „сидзин“ придворных чиновников и прочие издавна удостаивались пожалований. Из поколения в поколение [они] получали свидетельства, освобождающие [их] от налогов, и не встречали препятствий. А сейчас почему-то возникают споры относительно тех времен?»

В ответ скажу: «В соответствующих распоряжениях требовалось точно указывать размер доходов и расходов „кандзякунин“ и [на основании этого] заносить [их] в свидетельство об освобождении [от налогов][463]. Но в настоящее время убытки получивших освобождения в последние годы таковы, что на сто человек не приходится и одного получающего прибыль.

В недавнем прошлом представитель любого рода, один раз получивший должность при дворе, повторно на неё не назначался. Однако в последние годы, после того как удостаиваются назначения служить при дворе, вносят изменения в правила служебной аттестации в трёх дворцах и всех остальных управах[464], испрашивая разрешения на повторное назначение. В результате мелкие служащие трёх министерств[465], пользуясь случаем, совершают подлог и несмотря па то, что являются хозяевами владений, вне зависимости от докладов управителей провинций Дайдзёкану выдают себя за „кандзякунин“ и самовольно заносят [себя] в реестры посезонного освобождения [от налогов]. Подобное попустительство [к нарушениям] изо дня в день возрастает вдвое. Нельзя допустить дальнейший рост государственных убытков.

Смиренно прошу установить фиксированное количество этих „кандзякунин“ на каждый год согласно размерам провинции. Для больших[466] определить десять человек в год, для крупных — семь, для средних — пять, а для малых — два и занести в реестр свидетельств об освобождении [от налогов]. Сверх этого не допускать увеличения [количества „кандзякунин“] ни на одного человека»[467].

[Приведу] ещё пример из древности: в провинции Оми ежегодно освобождали [от налогов] сто человек, а в провинции Тамба — пятьдесят[468]. Именно это стало причиной упадка данных провинций. И сегодня, учитывая этот опыт, следует в провинции Оми уменьшить число «кандзякунин» до десяти человек, а в провинции Тамба — до семи. Помимо этого, пусть прошения об освобождении [от налогов] непременно подаётся в двух экземплярах. Один из них пусть остаётся в канцелярии [Дайдзёкана], а другой дополняется титульным листом и отправляется в Министерство Церемоний.

В день представления министерством сезонной реестра освобождения [от налогов] следует, помимо проверки прошений из документов канцелярии [Дайдзёкана], ещё и проставлять соответствующие печати[469]. Тех, кто согласно записям реестра свидетельств об освобождении несёт многочисленные убытки и имеет мало доходов следует подвергнуть проверке повторно, и не проставлять им надлежащие печати. Только население столицы и пяти [провинций] региона Кинай, должно быть, не будут зависеть от этой системы.

Питаю надежду, что собирать налоги станет легче, и беспокойство управителей провинций прекратятся.

«Кэбииси» выявляют преступные [замыслы] и беспорядки в пределах их провинции, а также наказывают смутьянов среди народа. Для управителей провинций [они] когти и клыки[470], а для простого народа — удила и кнут[471]. Они непременно должны быть сведущи в законах и выносить решения по справедливости. Однако сейчас те, кто назначен на эту должность — крестьяне провинций, купившие ее за деньги. Попусту проматывая казённое жалование, они не пригодны к исполнению обязанностей, понапрасну носят своё звание, совершенно не имея способностей к этому занятию. Точно также невозможно съесть нарисованную лепёшку, а вырезанный из дерева чиновник не способен разговаривать.

Смиренно прошу подвергнуть испытаниям студентов, изучающих правовые тексты[472] и назначить на должности тех, кто соответствует этой службе. Пусть проверка умений [в области] законов проводится точно также как экзамен на знание правовых текстов в государственной школе[473]. Пусть розыск и наказание преступников по всей стране входят в обязанности «кэбииси», точно также [как это делают] судьи и «кэбииси» в столице.

Кроме того, чтобы предотвратить нападения разбойников извне на границах каждой провинции должно расположить «доси»[474]. [Ваш] подданный, изучив вооружение нашей страны, смиренно полагает, что тугой лук[475] подобен божеству. Он не очень пригоден при нападении, но нет ничего лучше него при обороне. В одном древнем трактате сказано, что [такие] его свойства привели к поразительному успеху хитроумного плана государыни Дзингу и [луки те] были изготовлены особым [способом]. И хотя в Великой Тан [тоже] есть [различные] арбалеты[476], но они уступают в совершенстве тем, что были раньше [у нас].

Когда [ваш] подданный смиренно обратил свой взор на провинции Муцу и Дэва, то оказалось, что там время от времени сеют смуту «эмиси»[477]. В девяти провинциях, подведомственных Дадзайфу, постоянно присутствует угроза со стороны Силла. Также следует принять меры [по отражению] угрозы со стороны соседей и в остальных, прилегающих к морю, провинциях трёх регионов: «Хокурику[до]», «Санъин[до]» и «Нанкай[до]»[478].

Однако сейчас всем лучникам дозволено пользоваться [правом] «нэнкю»[479]. Обсуждаются только размеры платы, невзирая на способности протеже. В результате занимающие эту должность подобным образом даже не ведают о таком оружии как лук. А уж об использовании тетивы лука со знанием дела и говорить не приходится. Даже если в стране царит мир и в четырех направлениях нет причин для беспокойства, не следует забывать об опасности и необходимо изо дня в день проявлять осмотрительность. Разве можно помыслить о том, что людям, идущим на смерть в случае нападения со стороны соседей, не следует обладать такими способностями, и каждый на это сгодится.

Смиренно прошу, чтобы впредь ночные стражи шести гвардейских управ [постоянно] тренировались в стрельбе из лука, а их мастерство проверяли и [только] в соответствии с заслугами назначали «доси» в соответствующие провинции. [Только] тогда они будут достойны звания мастера, а охранять прибрежные поселения станет легче.

[Ваш] подданный, смиренно обратившись к распоряжению [Дайдзё]кана от первого года «Энги»[480], [выяснил], что раньше уже вводили запрет на раздел влиятельными семьями горных массивов и рек, а также незаконный захват пахотных земель могущественными домами[481]. [Посредством этого распоряжения], в провинциях и уездах вырывали терновник и жужубу, изгоняли с полей всевозможных вредных насекомых[482]. [Так] чиновники смогли с лёгкостью осуществлять управление, а народ — жить спокойно. Но есть еще люди творящие зло и жестокость — это беспутные монахи и ночные стражники.

Смиренно полагаю, что количество людей, принимающих духовный сан по ежегодным квотам и экстренно[483] в течение одного года во всех храмах, достигает двух-трех сотен человек. И большая часть из них уподобилась злобной толпе[484]. Помимо этого, крестьяне, уклоняющиеся от налогов и избегающие трудовой повинности, зачастую, обривают голову и самовольно облачаются в монашеские одежды.

Численность таковых с каждым годом увеличивается. [Ныне] уже две трети жителей нашей страны обрило головы. При этом все они, сохранив семьи, имеют жен и детей, едят кровавое мясо[485]. И хотя с виду [они] похожи на буддийских монахов, в душе подобны забойщикам скота[486]. Я не говорю уже о том, что самые ужасные из них, собираясь вместе, создают шайки и тайком чеканят монету[487]. [Они] не боятся небесной кары и не оглядываются на буддийский канон[488].

Когда управитель провинции в соответствии с законом проводит расследование [их действий], они подобно каплям собираются в тучи и [в ответ] устраивают беспорядки. Нападение на управителя [провинции] Аки Фудзивара-но Токиёси и ограбление управителя [провинции] Кии Татибана-но Кимикадо[489] в предыдущие годы — это всё дело рук бесчинствующих монахов и их предводителей. Если бы распоряжения [Дайдзё]кана распространялись с запозданием, а государевы инспектора передвигались медленно, то Токиёси и Кимикадо пали бы их жертвами. Если не будет системы запретов и взысканий, возможна измена и со стороны пограничной стражи.

Смиренно прошу о том, чтобы всех бесчинствующих монахов немедленно изловили и изъяли документы, дающие [им] право на принятие монашеского сана. Пусть облачаются в мирские одежды и возвращаются к занятию своими прежними делами. А послушников монахов, принявших сан тайком без разрешения на то, и всех причастных к этим шайкам негодяев немедленно заковать в кандалы и сослать на принудительные работы[490].

Кроме того, все служащие шести гвардейских управ обязаны ежемесячно нести караул[491], пребывая в боевой готовности и в сумерках, и на рассвете[492]. Назначенные в караул сопровождали знатных лиц, остальные — поддерживали мир и спокойствие в столице (они располагались в квартале Татэваки в восточной и западной частях столицы). В случае экстренной необходимости и те, и другие должны были совместно следить за обороной. Однако в настоящее время эти стражники разбрелись по всей стране и находятся в тысяче «ри»[493] от столицы, куда не доберёшься и за сто дней.

Как же можно распределять ночные дежурства, основываясь на [их] именных списках?[494] Это ведь выходцы из влиятельных домов, где проявляют жесткость по отношению к простому народу. Если управители провинции согласно законам расследуют их преступления, они сразу же прибывают в столицу и, купив должность за деньги, становятся ночными стражами. А потом одни, возглавив банду, вторгаются в провинциальное управление и берут его в осаду, а другие, потрясая кулаками, наносят оскорбления главе управления. При этом причиняемый ими вред заключается не только в постоянной внешней угрозе[495].

По моему разумению, солдат набирают для того, чтобы быть готовыми к внезапной опасности. Однако сейчас они находятся в дальних пределах и не живут в столице и [ближайшей] округе. И даже если столице не грозит опасность, какой прок от таких [воинов]? Ведь если они срочно понадобятся, то, даже отправившись бегом, не смогут добраться. В таком случае ни к чему разводить в провинциях волков, раньше чем в гвардии появятся огромные тигры[496].

Почтительно прошу о том, чтобы служащие всех гвардейских управ после того, как получат назначение на должность, не могли возвращаться в родные провинции. А если будут такие, кто наведывается в родные края, чтобы узнать о самочувствии родителей, то каждому из них устанавливать определённое количество выходных дней. Пусть получают официальное направление в свою провинцию и отправляются, приписанными к её управлению. Им не следует задерживаться более установленного срока. Если кто по своей нерасторопности не вернётся, пусть управитель провинции увольняет его с занимаемой должности, регистрирует данный инцидент и с официальным документом отправляет его на родину. [Только] тогда [в столице] на страже ворот будет много искусных воинов[497] и провинциях исчезнет страх перед дикими собаками[498].

Когда [ваш] подданный почтительно изучил прибрежные коммуникации трёх регионов: Санъё[до], Сайкай[до] и Нанкай[до], то обнаружил, что раньше путь от пристани Муроу[499] до пристани Карасаки[500] занимал [всего лишь] один день, точно так же как от пристани Карасаки до пристани Уодзуми[501], от пристани Уодзуми до пристани Оовада[502] и от пристани Оовада до пристани Кавадзири[503]. Протяженность этих путей рассчитал и установил еще бодхисатва Гёки[504]. Однако в настоящее время [центральные] власти содержит в порядке лишь пристани Карасаки и Оовада, а пристань Уодзуми давно пришла в упадок. Из-за этого государственные и частные суда, преодолевая двойной отрезок пути, плывут по направлению к пристани Оовада в течение целых суток. А ведь с наступлением зимы ветер становится настолько резким, а звезды редкими, что Невозможно ничего разобрать дальше вблизи от корабля, и не понятно — далеко или близко берег. Поэтому корабли со спущенными парусами и не слушающиеся руля часто тонут. Количество судов, разбивающихся ежегодно, доходит до сотни, а число погибающих при этом людей превышает тысячу.

В древности Юй из Ся обладал таким человеколюбием, что проливал слезы, даже когда наказывал преступника[505]. Стоит ли говорить, что все эти люди, [погибшие при кораблекрушении], направлялись по государственным делам.

Смиренно полагаю, что мудрый правитель должен снизойти до проявления сострадания [к этим людям].

[Ваш] подданный, почтительно изучив древние записи, выяснил, что эта пристань была построена еще в годы «Тэмпё», и вплоть до конца годов «Энряку»[506] люди могли ею пользоваться. В период «Конин» обрушилась волна, разбила каменную стену и засыпала все песком. В годы «Тэнтё»[507] Правый министр Киёвара-но Махито [Нацуно][508], в докладе государю, пообещал, что восстановит пристань[509], но к концу периода «Дзёва» она всё ещё была разрушена.

В начале годов «Дзёган» монах храма Тодайдзи [по имени] Кэнна, следуя путём бодхисатвы, раскрыл своё бескорыстное сердце. Он сам носил на спине камни и держал на плече заступ, отдавая все свои силы, и добился результата[510]. Это был искренний порыв одного человека, и хотя работа его осталась незавершенной, долгие годы все без исключения пользовались её благими плодами. Но вот уже более сорока лет прошло, как удалился Кэнна. И не счесть людей, погибших при кораблекрушениях. Убыток государству был нанесен огромный.

Смиренно прошу, чтобы чиновники всех ведомств отправили искусных мастеров, приказав им восстановить эту пристань. Средства на ремонт [надлежит] выделить из запасов провинций Харима и Бидзэн.

Надеюсь протянуть руку помощи [нашему] мудрому правителю[511], дабы народ нашей страны избежал горестной участи превращения в рыб.

Все выгоды я подробно изложил в докладе, который преподнёс в начальный год «Энги». Нет необходимости увещевать ещё раз.

Подана [чиновником] четвертого младшего ранга нижней ступени, старшим помощником главы Министерства Церемоний Миёси-но Асоми Киёюки.

Минамото-но Фусаакира (?-940)[512] Увидев два [седых] волоска «Нимо-о миру»[513] (нач. X в.)

Мне 35 лет, и пока [я] не ощущаю истощенности тела и упадка сил. Однако сегодня утром, вешая светлое зеркало, в его сиянии заметил [у себя] два [седых] волоска. [Сперва я] усомнился, [все ли в порядке с] зеркалом и не поверил. Потер глаза и еще раз перебрал усы в поисках [седых волосков]. Достойными презрения серебряными щипчиками выдернул несколько седых волосков. Осенней порой [меня] часто посещают грустные мысли, и это вызывает печаль. Размышляя о том, как развеять тоску, понимаешь, что нужно выяснить ее причину.

В шестнадцать [лет я] был пожалован четвертым рангом. В семнадцать [лет я] получил должность «сии»[514]. В величественные годы «Энтё»[515] [я] быстро продвигался по ступеням из белой яшмы[516]. В эпоху «недеяния» «Сёхэй»[517] [я] нередко держал гвардейский флаг[518]. [Меня] милостиво включили в списки государева рода и [я] сохранял достойное положение в ранговой и должностной [иерархии][519]. [Известно, что] чжоуский мудрец Янь Хуэй[520] поседел, когда ему не было еще тридцати, а циньский ученый Пань Юэ[521] к этому времени уже написал свое стихотворение «Осеннее вдохновение». Одно [меня] несказанно радует, что оба они были моложе меня и [я] так поздно заметил первую [седину].

Последующий ученый [из рода О]э[522] (Оэ-но Асацуна, 886–957) Первый доклад господина Саданобу[523] с прошением об отставке с поста регента[524] (930 г.)

[Ваш] подданный [Фудзивара-но] Тадахира молвит: «Почтительно ознакомился с высочайшим указом об отречении от престола прежнего государя[525], обнародованным 22-го числа прошлого лунного месяца[526], в котором [подданным] предписывалось оказывать поддержку нынешнему государю[527] и принять на себя часть его обязанностей пока он ещё не может лично заниматься множеством дел управления государством[528]. Благосклонность переполняла его, а внимание к чаяниям народа выходило за пределы его сердца. Многократно размышлял об этом и понял, что недостоин такой должности[529]. Когда впервые удостоился аудиенции государя, сразу же написал прошение об отставке, но мои заветные помыслы никак не могли достичь его слуха[530]. Внезапно случилось так, что государь отправился к девяти источникам[531]. Скорбь озера Динху[532] была глубока, и его вскорости погребли в государевой усыпальнице. Покрываясь испариной от страха, я провел двенадцать дней. Меня терзало сознание того, что нет больше воздушной смоковницы[533], а мои способности намного хуже. Необдуманно выбрали немощного меня[534] и по ошибке поручили почетную должность. Это все равно, что отсечь голову хромой черепахе и подняться на вершину горы Пэнлай[535]. Либо, подоткнув подол одеяний карлика, пересечь море Бохай. Тщедушному даже клочок волос сложно ухватить. Как он сможет достичь вершины скалы, возвышающейся в облаках на многие-многие ри. Крошечные ножки неизбежно потеряются в волнах, брызги от которых рассеиваются на тысячи ри[536]. Да я и сам понимаю, что это, несомненно, повлечет людские пересуды.

Почтительно изучил исторические труды и выяснил, что когда престол наследовал малолетний государь, к делам управления обращалась его мать — императрица. Отыскал древние прецеденты дома Хань, оказалось, что такая практика и после императрицы Хэ Си[537] не пришла в упадок. Изучил обычаи династии Цзинь, правление императрицы Чун Дэ[538] это подтверждает. Смиренно высказываю пожелание, чтобы государь положил конец этой практике регентства[539]. Опираясь на примеры прошлых времен, придумал план быстрого достижения спокойствия в храме государевых предков и алтаре земли[540]. Нельзя допустить ошибку [смешения] ничтожных и выдающихся. Не отдавая себя всецело заботам о судьбах страны, почтительно прошу заслушать представленный доклад, в котором излагаю прошение об отставке. [Ваш] подданный осторожен в своих речах, [хотя и пребывает] в страхе и трепете, склоняя голову до земли и заслуживая казни».

Энтё 8-й год[541], 10-й лунный месяц, 13-й день. Доклад Левого министра Фудзивара-но Асоми [Тадахира], чиновника 2-го старшего ранга, занимающего также должность старшего военачальника Левой личной государевой гвардии.

Оэ-но Асацуна Государев указ в ответ на прошение господина Саданобу об отставке с поста регента-сэссё (930 г.)

Высочайший указ гласит: «Просмотрели многочисленные прошения[542] и обстоятельно ознакомились с душевными устремлениями, отличающимися скромностью и широтой взглядов. Изящные манеры господина [Саданобу] глубоко простираются, а его добродетели достигают великого космоса. Если [искать сравнение] поблизости, то он подобен левому глазу, способному окинуть пространство во всех направлениях[543]. Далеко от страны, он подобен великой стене, протянувшейся на десять тысяч ли[544]. Вот поэтому прежний государь[545] вверил ему и Нашу персону[546], и управление всем государством. Он уже не только родственник [государева дома], но и мудрый сановник, не допускающий кривотолков. Бесспорно, что отношение господина [Саданобу] к нам может быть названо [соответствующим отношениям] правителя и подданного, хотя по сердечной привязанности [больше похоже на отношения] отца и сына. Чем же он не доволен? Что его беспокоит? Либо [он] уступит [Нам], либо откажет? Сейчас Нас терзают жестокие сомнения. Мы ещё молоды и не имеем достаточного опыта[547]. И хотя слышали, что в древности [существовал обычай] трижды отказывались от престола, все же [Мы] питаем неприятие к тем чиновникам, которые противятся нынешнему положению дел[548]. Во-первых, вспоминаем о доверии и поддержке, которую оказывал господину [Саданобу] прежний государь. Во-вторых, знаем о его чистосердечном стремлении заботиться о малолетнем ребенке[549]. В общем, пусть такое регентство осуществляется точно в соответствии с прежним указом. И даже если в речах господина [Саданобу] присутствует искренность, все равно изменение указа может исходить только из Наших уст. На этом все».

Энтё, 8-й год, 10-й лунный месяц, 20-й день.

Сугавара-но Фумитоки (899–981) Рекомендации из трёх пунктов «Фудзи микадзё» (957 г.)[550]

Важнейшей причиной [нынешнего] упадка нравов является роскошь[551]. Если этот источник не перекрыть, разве можно тогда спасти [чистоту] наших обычаев? Ныне люди всех рангов: и благородные, и низкие, возводят высокие храмовые павильоны, строят восхитительные дома. И богатые, и бедные носят прекрасные одежды, пренебрегая [при этом] официальными требованиями к их форме[552]. На пирах, связанных с государственной службой, тратятся на изысканные яства, стараясь угодить известным гостям, дабы угощение пришлось аристократам по вкусу; нарезают тонкую шелковую ткань и накрывают ею блюда[553]. [Таким образом], богачи проматывают все свое состояние, а бедняки теряют все имущество семьи. Видимо, причины постоянных печалей и пристрастий [кроются] во всеобщей увлеченности [роскошью] и в невозможности следования традициям. А полому опубликование [новых] государевых указов не позволяет сохранять строгие запреты, [скорее наоборот] со временем желание [купаться в роскоши] только усиливается и это становится обычаем.

Неразумные мужчины и невежественные женщины Поднебесной[554] впадают в роскошь и уже не способны отказаться от нее и вернуться к истинным целям и полноценной жизненной сути. Они лишь разглагольствуют о чистоте нравов, но не распространяют её, говорят о действующих законах, но делают их бесполезными.

Смиренно прошу ещё раз издать указ служащим соответствующих ведомств, чтобы [они] вновь обратились к древним установлениям, а если кто будет уклоняться от выполнения [этих] установлений, то [таковых] примерно наказать.

Итак, правилам, действующим при государевом дворе, люди следуют неохотно, зато личные просьбы государя исполняются с большой расторопностью. В «Шу [цзин]» по этому поводу сказано: «Нарушать повеления свыше значит следовать собственным желаниям»[555], а в [летописи] «[Цзо] чжуань» сказано: «[Все], что делается для вышестоящего, возвращается к человеку»[556]. В древности, когда правителю княжества У нравились искусные фехтовальщики, многие люди ходили со шрамами, а в результате того, что правитель княжества Чу любил изящных красавиц с тонкими талиями, большинство его наложниц умерло от истощения. [В результате] эти голод и шрамы стали народу в тягость. Но отказываться от еды и пренебрегать опасностями означало желать того, что согласуется с пристрастиями вышестоящего. Разве можно так спастись от вредных обычаев? Но почему же нет того, кто смог бы изменить судьбу народа?

Смиренно прошу, чтобы простота и непритязательность дворца императора Яо, его не струганные дубовые стропила и земляные ступени прохладным ветром древности освежили бы Вас, государь, и Вы, распространяя [свое] мудрое правление, ныне издали бы новый высочайший указ о сокращении трат на застолья и парадные одеяния[557]. Ещё нижайше прошу, чтобы и во внутренних [делах] порядком экономили, а показную внешнюю роскошь вообще всю запретили. Поскольку даже простое созерцание [такой] роскоши несоответствующей [должному] порядку вещей вызывает презрение, а слухи о бережливости приносят неописуемую радость.

Поднебесная вот-вот познает отказ от роскоши и приверженность к бережливости. Разве не противен сердцу всякий, кто бессмысленно тратит состояние? Не в том ли истина, чтобы без введения запретов все [само собой] прекращалось, а без обнародования законов все [само] осуществлялось?[558] Коль всё будет именно так, то нравы простолюдинов, полные фальши и лицемерия, смогут самостоятельно измениться к лучшему, и стать искренними.

Раньше, когда жаловали должность, оценивая [при этом] способности [претендентов], государственная служба пребывала в полном порядке. Когда назначали на пост, отбирая [наиболее] талантливых, [чиновники] соответствовали занимаемым должностям. Если же назначали, не оценивая и не отбирая, это считалось злоупотреблением, из-за которых подтачивались нравы. Но это не означает, что сейчас способы назначения на должности не соответствуют истинному пути, а правила повышения по службе не ясны. [Правда], иногда случается, что люди получают должности за деньги.

При государевом дворе полагают, что это поддерживает государственную казну, но простой народ больше не верит в престиж государственной службы. Поэтому подданные, имеющие заслуги, постепенно сами уходят с государственных постов, а их сослуживцы, купившие должность за счет взимания непомерных поборов, [спокойно] продвигаются по службе.

Такие разбойники и хитрецы, неправедно наживая богатства, в результате усиливают притеснения [простого народа] на почве своего корыстолюбия[560]. Добросовестные чиновники и претенденты на должность, испытывают лишь разочарования, [а потому] не строят никаких планов. Дошло до того, что ослабевает стремление к обучению ведения текущих государственных, дел. При таких сильных переменах, [пожалуй], трудно будет желать мира и спокойствия в дальнейшем.

В древности дочь князя Гуань Тао-гуна[561] потребовала для своего сына должность. Император Мин-ди[562] не позволил [этого], но взамен пожаловал 10 миллионов монет. [По-видимому], причина небрежного отношения к щедрым пожалованиям и уважительного отношения [даже] к самым низким рангам [кроется] в том, что если чиновником станет человек, лишенный [каких-либо] талантов, то вред [от этого] распространится на всех людей.

Позднее во времена императоров Хуань-ди[563] и Лин-ди[564] впервые началась продажа чинов[565], и государственное управление в результате пришло в упадок, правление государя также ослабло. Если обратиться к «Записям о наследственных домах» династии Хань[566] и вникнуть в суть кратких записей историй китайских династий, становится очевидно, что [в Китае] не было ни одного чиновника, который бы, купив должность, сохранил бы чистоту нравов, а, торгуя своим постом, облагодетельствовал бы народ.

Смиренно прошу срочно отказаться от управления [по образцу] этих упаднических времен и вернуть его к укладу эпохи нравственной чистоты, ее установлениям и скромности. Ведь когда беспокоишься о государственной казне, то [понимаешь, что] всякое дело следует проводить экономно. Если придерживаешься экономии, разве могут тогда оскудеть государственные запасы? Источник алчности — корыстолюбие, но следование ему погибнет во тьме, а дорога испрямится сама собой[567].

Раньше Корокан являлся учреждением, созданным для принятия почетных гостей из других стран. Но с тех пор прошло уже немало лет, и его высокое здание постепенно разрушается. Хотя и намеревались завершить ремонт его залов, но восстановить это заведение не смогли, и при дворе его тоже безрезультатно предали забвению.

В «Ли [цзи]» сказано: «Когда разрушаешь старую плотину, считая ее негодной, йода обязательно причинит вред. Если откажешься от древних ритуалов, считая их бесполезными, непременно наступят беспорядки»[569]. Ваш подданный опасается, что в провинциях, на которые распространяется преобразующая сила государя, и в деревнях, где почитается [его] добродетель, слухи разносятся на тысячи ри[570], и это порождает кривотолки, вследствие чего народ может лишится милости государя и иссякнет чувство умиротворения, а государственные средства оскудеют и не будет больше [той] силы, что поддерживает государственное управление.

Более того, в прошлом нашей страны, когда ко двору прибывали иностранные гости, отбирались просвещенные люди с глубокими познаниями, и они назначались на должности чиновников, занимающихся приёмом этих гостей, и во время торжественного приема должны были заслушивать стихи в исполнении почетных гостей. Причем тому, кто превосходил всех в литературном даровании, следовало выступать последним. Благодаря этому среди тех, кто умел глубоко чувствовать словесность, не было ни одного человека, кто бы, принимая иноземных гостей, не выразил бы устремлений своей души.

В настоящее время знатоки изящной словесности, оглядываясь на прошлое и жалуясь друг другу, говорят: «Человеческая жизнь имеет предел, но оборвать её трудно. Зачем же понапрасну растрачивать силу поэтического дара, поскольку Корокан более не является местом занятий высокой литературой?»[571].

В древности Цзы Гун хотел отменить обряд жертвоприношения барана при объявлении первого дня месяца, но Конфуций не разрешил [ему], полагая, что пока баран существует, этот ритуал будут знать[572]. Думаю, что и ныне нельзя допустить упразднения этого учреждения (т. е. Корокана — М.Г.), чтобы изящная словесность вновь обрела свой путь[573].

Ведь изящная словесность должна отражать нравственность государя, заботиться о моральных принципах народа и быть чуткой к духам умерших. Именно так и устанавливается просвещённая культурность[574]. Она летает без крыльев и ходит без ног[575].

Наблюдая за равносильными государствами, знают, что там есть люди мудрые, поэтому опасаются и не нападают [на них][576]. Прослышав об особых обычаях [этих стран], помнят, что там есть люди прозорливые[577], поэтому испытывают страх и сами подчиняются.

Император династии Вэй Вэнь-ди[578] говорил об изящной словесности следующее: «Изящная словесность — наследие великое, управлению государством помогающее, дело процветающее и нетленное»[579]. [Поэтому], глубоко вникнув в суть дела, смиренно прошу не допустить закрытия этого учреждения для [приема] почетных гостей. Если так сделать, то и дальние страны от сердца государева рода не отдалятся [еще сильнее][580], и знатоки изящной словесности смогут прилагать все усилия, чтобы и за морем показать широту высоких моральных качеств, высоту величия Поднебесной[581].

Предыдущие рекомендации, поданные на высочайшее имя, согласно государеву указу, были преподнесены 28-го числа 7-го лунного месяца 8-го года Тэнряку [954 г.]. [И хотя ваш] подданный не способен постичь суть государственного правления и только понапрасну носит звание конфуцианского мужа, но не мог оставить этот указ без внимания, поскольку от долга нельзя спрятаться. А потому не страшась ответственности, осмелился преподнести свои суждения[582]. С почтением молвит [ваш] покорный и преданный подданный.

[Рекомендации] преподнесены 27-го числа 12-го лунного месяца 11-го года Тэнряку [957 г.] младшим советником Правой ревизионной канцелярии Сугавара-но Фумитоки.

Фудзивара-но Моросукэ (908–960) Наставления Правого министра Кудзё[583] «Кудзё доно юйкай» (сер. X в.)[584]

Наставления о том, как вести себя в течение дня ([ими] надо руководствоваться[585] даже в спешке[586]).

Как встанешь, сразу же семь раз произнеси имя звезды, под которой родился (вот эти семь звезд: Донро — [для тех, кто родился в] год крысы, Комон — [для тех, кто родился в] год быка или свиньи, Рокусон — [для тех, кто родился в] год тигра или собаки, Бункёку — [для тех, кто родился в] год зайца или петуха, Рэнтэй — [для тех, кто родился в] год дракона или обезьяны, Букёку — [для тех, кто родился в] год змеи или овцы, Хагун — [для тех, кто родился в] год лошади)[587].

Затем возьми зеркало и посмотри на свое лицо. Выясни по календарю, благоприятный или неблагоприятный сегодня день. Затем почисть зубы и помой руки, обратившись на запад[588]. Затем следует произнести имя Будды и [названия] обычно почитаемых синтоистских святилищ. Затем запиши то, что произошло в предыдущий день (если [писать] много, то записи следует сделать [на полях строчек, предназначенных для следующих] дней)[589].

Затем съешь рисовую кашу (сирукаю)[590]. Затем подстриги волосы (стричься надо раз в три дня, а не каждый день), и ногти на руках и ногах (в день быка подстригать ногти на руках, в день тигра подстригать ногти на ногах)[591].

Затем, если день для этого благоприятен, соверши омовение (раз в пять дней)[592]. [Существуют] благоприятные и неблагоприятные [дни] для омовения[593] (в «Хуан-ди чжуань»[594] сказано: омовение в первый день месяца сокращает жизнь[595], омовение в восьмой день месяца продляет жизнь[596]. [Если совершишь омовение в] одиннадцатый день — станешь умным. [Если совершишь омовение в] восемнадцатый день — тебя обворуют. [Если совершишь омовение в] день быка — потеряешь обаяние. [Если совершишь омовение в] день свиньи — испытаешь унижение. Нельзя принимать ванну в неблагоприятные дни. Вот эти дни: день тигра, день дракона, день быка, день собаки, день гэдзики[597]).

Если тебе надо идти на службу, надень платье икан[598]. Пренебрегать службой нельзя. Если встретишься с кем, много не говори. И о чужих делах не говори. Если о чем-то думаешь — оно и случается, поэтому о делах других людей говорить нельзя. Людские беды рождаются изо рта[599]. Придя на службу, просмотри бумаги. Это надо делать очень внимательно.

В течение дня много не ешь и не пей[600]. Также не ешь раньше [установленного] времени. В «Ши цзин» сказано: «это словно посмотреть на глубокую воду, словно ступить на тонкий лед: этого боятся и избегают»[601]. Думай о своем будущем, и это продлит твои годы.

Взрослея, ты должен обретать все больше знаний. Для этого с утра читай книги, а затем изучай образцы словесности. После этого можешь как-нибудь развлечься. Но строго-настрого запрещается тебе заниматься соколами и собаками и играть в азартные игры![602] Так надо вести себя после достижения совершеннолетия[603], пока ты не пошел на службу.

Как можно раньше определи своего почитаемого[604] и, умывая руки, возглашай его имя или читай мантру. И в большом, и в малом надо проявлять свои способности [к восприятию учения Будды]. Те твои друзья, кто не имеет веры [в Закон Будды], убивают себя. Примеров тому множество.

Тэйсинко[605] рассказывал следующее: «В 26 день 6 луны 8 года Энтё (930 г.) в павильоне Сэйрёдэн[606] раздался гром, и все придворные побледнели. Я отдался на милость Трех Сокровищ и, помнится, особенно не испугался. Дайнагон Киёцура и правый средний управляющий Марэё не почитали закон Будды. Эти двое пострадали»[607]. Следовательно, сила веры уберегает от бедствий и несчастий[608]. А набожные, благочестивые, добродетельные монахи удостаиваются упоминания в повестях. Но стремиться надо не только к облегчению удела в этом мире, но и к [улучшению] кармы для будущих жизней. Следует знать многие писания, но особое внимание обращать на книги нашего королевства.

Встав рано утром, посмотри в зеркало — нет ли чего странного в твоем виде. Затем посмотри в календарь. Выясни, благоприятный или неблагоприятный сегодня день. В календаре отметь дни ежегодных обрядовых действ. Смотря каждый день [в календарь], ты будешь знать, когда какое действо. На это надо обращать внимание. Чтобы не забыть, делай в календаре записи о служебных делах предыдущего дня, а также обо всем, что выходит за границы [дел] частных. О наиболее важных служебных делах, а также обо всем, что связано с государем и отцом, следует делать записи отдельно в назидание потомкам[609].

Государю ты должен служить верно. К родителям ты должен относиться с почтением[610]. Почитай старшего брата, как отца. Люби младшего брата, как сына[611]. В делах частных и служебных, больших и малых вы должны быть согласны, и даже в самом малом вам нельзя расходиться. Если сердце твое неспокойно, скажи об этом [брату], не давай расти обиде. Сестрам же строптивым учтиво помогай. Обо всем, что видишь и что слышишь, обязательно утром и вечером рассказывай родителям. Если что-то для тебя хорошо, а для родителей — плохо, немедленно прекрати делать этого. Если что-то тебе чуждо, а родителям — угодно, обязательно возьми это себе в привычку[612].

Если ты не болен, каждый день следует навещать родителей. Если что-то препятствует тебе, заранее сообщи им об этом и принеси свои извинения. То, как вел себя Вэнь-ван, когда был наследником, заслуживает глубокого уважения[613].

По отношению к окружающим веди себя почтительно, не допускай неучтивости. Если твои товарищи в разговоре с тобой отзываются о ком-то неучтиво, пусть и не порочат его, а просто говорят нехорошее, то встань и уйди — хоть бы и были твои собеседники из знатных семей или государева рода. А если уйти не можешь, то молчи, не думай о разговоре и не принимай в нем участия. Даже если и нельзя сказать о ком-то, что он хороший, зачем же говорить, что он плохой?[614] Древние говорили: «Пусть [твой] рот будет как [твой] нос!»[615].

Нельзя просто так отлучаться куда-либо по частным делам, если только это не связано со службой. Нельзя без разбору давать обещания. Древние мудрецы предупреждали, что отношения между людьми — сложная вещь. Например, если двое в ссоре, и первый любит второго, то первый будет чувствовать горечь. Подобного следует избегать.

Не следуй за людьми шумными и буйными. Не слушай того, что они говорят. Три раза подумай, прежде чем заговорить с человеком.

Не совершай легкомысленных поступков. Помни о деяниях мудрецов и не действуй опрометчиво.

Не рассказывай о причинах своего богатства или своей бедности. Не говори о том, что происходит в твоем доме.

Во всем — от платья и до повозки — соблюдай меру. Не стремись к роскоши. Если ты будешь слишком любить красивые вещи, то навлечешь на себя обвинения в неумеренности. Если ты недостаточно стремишься к добродетельности, то последствия могут быть любыми.

Не бери взаймы чужие вещи, если того не требует служба. Использовав взятое, в установленный день и час, а лучше раньше, следует вернуть его владельцу.

Если ты встретил человека старого и опытного в службе, обязательно расспроси его о том, что он знает. Слушая рассказы о деяниях мудрецов, надо укреплять в себе стремление сравняться с ними, хоть это и сложно[616]. Много слышать и видеть — значит обладать знанием о прошлом и будущем[617].

Человек, [занимающий высокую] должность, должен вдохновлять подчиненных. Если высокопоставленный чиновник успешно руководит подчиненными, то он прославится как тот, кто может справиться с любой службой. Если ты не можешь идти на службу, подай прошение об отпуске с объяснением причины[618]. Не сообщив причины, службу оставлять нельзя. Никогда так не поступай! Будь прилежен. Обвинение [в прогулах] — самое страшное. В дни придворных празднеств и в служебные [дни] надевай платье икан и заранее отправляйся ко двору. Придворные сановники, главы и помощники глав охранных и гвардейских управ в дни дежурств должны заранее являться на свои места[619]. Гражданские чиновники, хоть их служба и не так сложна, должны быть особенно усердны во время исполнения служебных обязанностей. Больше всего следует опасаться разговоров о том, что ты пренебрегаешь своими обязанностями.

Люди ленивые, даже если они талантливы и добродетельны, не могут быть взяты на службу. Продвижения по службе заслуживает тот, кто, хоть и не отличается особой мудростью, но работает с усердием.

Если случилось какое-нибудь бедствие — будь то ураган, ливень, гром, землетрясение, наводнение или пожар — сразу же проведай родителей. Затем явись ко двору. В соответствии со своей должностью представь соображения относительно того, как бороться с бедствием. Я хочу, чтобы при дворе ты был почтительным и скромным, а дома — мягким и любящим, не высказывал недовольства по пустякам[620]. Если кто-нибудь допустит промах, побрани его некоторое время, но затем прости.

Не следует слишком сильно гневаться. Когда недоволен кем-то, то хоть в душе ты и гневаешься, не следует это высказывать. Твое почтительное [отношение к другим людям] всегда должно быть примером для подражания. Нельзя слишком сильно радоваться или слишком сильно гневаться[621]. Твои повседневные поступки должны стать образцами поведения на века.

Если ты дома и к тебе пришел гость, будь то монах или мирянин, то сразу же встреть его, даже если ты в это время расчесываешь волосы или ешь. Древние мудрецы особо обращали внимание на случаи, когда держишь волосы или отрыгиваешь пищу[622].

Десятую часть всего своего имущества отложи себе на похоронный обряд. О том, что будет после твоей смерти, надо позаботиться заранее, следуя всем правилам.

Если не сделаешь этого — твоих жен, детей и слуг ждут многие несчастья. Они или обратятся к тому, к кому не следует обращаться, или потеряют то, чего не следует терять. И тогда твоя смерть будет не единственным несчастьем для твоей семьи — со всех сторон на них посыплются упреки. Поэтому обязательно откладывай на похоронный обряд и на все семь церемоний по усопшему[623]. Для человека бедного делать это, конечно, тяжело. Но готовишься к этому или нет — исход все равно один.

Вот записи о различных вопросах. Это все, что я могу сказать[624]. Я постоянно получал наставления от отца и обращался к мудрецам и теперь знаю суть почти всех вещей. Благодаря негодной своей службе, я хоть и не проявил таланта, но достиг нынешнего ранга. Мои наследники! Хорошо помните о причинах этого; пусть и не буквально следуйте [моим наставлениям], но с усердием занимайтесь делами служебными и частными.

Записи о Масакадо[625] «Сёмонки» (сер. X в.)[626]

Говорят[627], что Масакадо был потомком государя Амэкуни Осихаруки Амэ-но Сита Сиросимэсу Касивабара[628] в пятом поколении и внуком принца Такамоти[629], [потомка государя Камму] в третьем поколении. Его отцом был командующий Тиндзюфу в [провинции] Муцу[630] Тайра-но Асоми Ёсимоти[631]. Младший брат [отца Масакадо], сукэ[632] провинции Симоса Тайра-но Ёсиканэ Асоми, был дядей Масакадо[633]. Но после 9 года Энтё (931) из-за «спора о женщине»[634] отношения между зятем [и тестем], племянником [и дядей] испортились[635].

<…>[636] В Номото[637]… [Минамото-но] Тасуку[638] и другие построили войско в боевой порядок и ожидали Масакадо. Увидев вдали воинов [Масакадо], они обратились к божеству [знамени] токуцу[639], развернули флаги и ударили в барабаны канэ (токуцу — часть оснащения войск; изготавливается из шерсти животных; канэ — военный барабан, обычно его называют «фурицуцуми»). Масакадо не мог ни отступить, ни продвигаться вперед. Но он собрался с силами, воодушевил [войско], закрепился на позициях, после чего [его люди] скрестили клинки [с противником] и завязалась битва. На счастье Масакадо, ветер дул в благоприятном для него направлении, и стрелы [его воинов уподобились] стремительному [речному потоку] и попадали точно в цель. [Люди] Тасуку сражались отважно, но в конце концов были разбиты. Много было павших, и мало было выживших.

В четвертый день [2 месяца 5 года Дзёхэй (935)] в Номото, Сида, Оогуси и Торики[640] было сожжено все, начиная с усадеб [семьи Минамото], и заканчивая скромными жилищами сторонников [Минамото-но Тасуку]. <Те, кто спрятался в подожженных домах, заблудились в дыму и не смогли выйти>[641], а бежавшие от огня испугались стрел и вернулись в пламя, [откуда раздавались] крики и стенания[642]. <…>[643] Запасы, копившиеся тысячу лет, сгорели в мгновение ока. Также были сожжены все дома соратников[644] [Минамото] в уездах Тикуба, Макабэ и Ниибари[645] — более пятисот домов. Как жаль, что мужчины и женщины стали поленьями в огне, а [их] богатства были отобраны. «Три мира подобны горящему дому[646], их сокровища принадлежат пяти хозяевам[647] и постоянно переходят из рук в руки», — вот что можно тут сказать.

В этот день шум пламени разносился, как гром, а пепел застилал небо, как туча. [Святилище] Горного Царя[648] скрылось в дыму, [как будто] спряталось за скалу. Жилища превратились в пепел и разлетелись по ветру. Видя это, и чиновники, и простые люди горестно плакали. Слыша это, близкие и далекие, родные и чужие вздыхали. Если кто-то погиб, пораженный стрелой, — дети вдруг остались без отца. Если кто-то бежал, бросив щит, — жена нежданно оказалась без мужа.

Среди [таких несчастных] был и [Тайра-но] Садамори[649], служивший при дворе. Он прибыл в город цветов[650] перед тем, как произошло [все описанное], и узнал подробности [о случившемся], находясь в столице.

Этот господин размышлял [о произошедшем и рассудил так]. Садамори и сыновья предыдущего дайдзё [провинции Хитати] Минамото-но Мамору были как одна семья. Хоть [Садамори] и не был их сторонником [в войне с Масакадо], он был связан с ними родством. От усадьбы отца [Садамори, Тайра-но] Куника, ничего не осталось. И сам [Тайра-но Куника] погиб.

[Садамори] узнал о случившемся, находясь вдали [от родных мест], и в душе своей он горевал. Что печалиться о сокровищах, у которых пять хозяев? Но воистину горестно узнать о том, что отец понапрасну отправился к [Желтому] Источнику[651], а мать в одиночестве блуждает в горах. Когда, вставая, слышишь об этом с утра, то умываешься слезами; когда, ложась, думаешь об этом вечером, то печаль жжет грудь.

Садамори, не выдержав тоски, попросил об отпуске[652] и вернулся в родные места[653]. Прибыв домой, он стал искать отца в пепле и звать мать в тени гор. И хоть, по счастью, [Садамори] назначили «сыма»[654] [провинции Хитати], вернувшись [домой], он плакал, напевая «Расставание журавлей»[655]. Но он расспрашивал людей и смог найти своего верного друга. Он слушал, что говорят, и сумел отыскать своего преданного спутника[656]. Как же это печально — надевать на иссиня-черные волосы шапочку из ткани и подвязывать платье из глицинии[657] веревкой из осоки. Прошла зима, наступила весна — дни служения родителям закончились[658]. Прошел год, весна сменила зиму, и, наконец, обет годичного воздержания был исполнен[659].

Садамори размышлял о будущем. Все-таки они с Масакадо никогда не были врагами. [Сейчас все сложилось так только из-за того, что Садамори был] связан родством с домом Минамото. (В пословице говорится: «Низкий человек следует за знатным, слабый полагается на сильного». Нет ничего лучше, чем с почтительностью следовать за кем-то![660]). Садамори был всего лишь дзё в конюшенном бюро[661]. Он должен вернуться в столицу и своей доблестной службой заслужить повышение. Но кто будет заботиться об овдовевшей матери, если не сын? Кто, если не он, будет управлять многочисленными полями [семьи]? Надо сблизиться с Масакадо, объединить добрую волю столицы и восточных провинций, прослыть по всей стране подобными птицам хиёку[662]. Он подробно написал обо всем этом [Масакадо] и добавил, что хорошо бы им было установить близкие отношения.

А пока [Садамори] собирался встретиться [с Масакадо], [произошло вот что]. У Масакадо был еще один дядя, сын ныне почившего сукэ провинции Кадзуса принца Такамоти от наложницы, [Тайра-но] Ёсимаса[663]. Он был братом сукэ Ёсиканэ Асоми и, как и Ёсиканэ, приходился родственником бывшему дзё провинции Хитати Минамото-но Мамору. Мамору постоянно горевал о том, что его сыновья — Тасуку, Такаси и Сигэру — были убиты Масакадо[664]. Но сукэ Ёсиканэ, который служил тогда в провинции Кадзуса[665], еще не знал о произошедшем. Один Ёсимаса, сокрушавшийся о погибших родственниках, [быстро,] как колесо, прикатился в провинцию Хитати.

Ёсимаса так печалился о родственниках по линии жены, что забыл про родство по линии отца. Он хотел убить Масакадо и стал строить планы нападения на него. А родственники Ёсимаса [по линии жены][666], видя, насколько он рассвирепел, начали радостно смеяться, хоть и не знали еще, чем [все закончится], — победой или поражением. [Воины Ёсимаса] водрузили щиты на спины, как это положено, и двинулись в поход.

Масакадо, услышав об этом, в 21 день 10 месяца 5 года Дзёхэй (935 г.) направился в село Кавава уезда Ниибари провинции [Хитати][667]. Ёсимаса с криком напал на него, как и рассчитывал. Оба войска сражались не на жизнь, а на смерть. Но Масакадо сопутствовала удача, и он победил, а от Ёсимаса удача отвернулась, и он проиграл. Стрелами было убито более 60 воинов [Ёсимаса], а бежало бессчетное множество. И в 22 день Масакадо вернулся в свой лагерь[668].

Тогда слухи о позоре Ёсимаса, его родственников и соратников распространились по всем провинциям, а имя их врага возвысилось. [Ёсимаса] был в унынии, как одинокое облако [на небе]. [Как будто] он погнался за тенью пронесшегося урагана. Он желал [отомстить, как Гоу Цзянь] в Куайцзи[669], и для этого еще раз хотел встретиться со своим врагом. [Ёсимаса] сообщил старшему брату, сукэ [Ёсиканэ], что у него не хватает [войск]. В своем послании он написал следующее: «Гром гремит из-за ветра и дождя. Аисты поднимаются над облаками только благодаря оперенью и крыльям[670]. Я молю о том, чтобы мы объединили силы и усмирили мятеж Масакадо. Тогда беспокойство в провинции утихнет само, и прекратятся волнения в верхах и в низах».

Сукэ Ёсиканэ Асоми сказал так: «В древности неправедный властитель[671] совершил такое преступление, как убийство отца. Как же можно в наше время терпеть прегрешения племянника, стремящегося к власти? Младший брат говорит верно. И на это уже почти год жалуется мой родственник дзё Мамору. [Я,] Ёсиканэ, самый старший в семье жены. Почему бы не оказать им помощь? Надо скорее приготовить оружие и подстеречь [Масакадо]». Ёсимаса воодушевился, как дракон, попавший в воду, воодушевился, как Ли Лин[672] в древности. Услышав об этом, раненые стрелами [в битве при Кавава] пришли [к нему], залечив свои раны. Бежавшие с поля той битвы собрались, починив свои щиты.

Тогда сукэ Ёсиканэ собрал воинов, построил их в боевой порядок, и в 26-й день 6-го лунного месяца 6-го года Дзёхэй (936 г.) [его войско, огромное, как] туча, выдвинулось из провинций Кадзуса и Симоса в провинцию Хитати. Хоть [Ёсиканэ] и пытались остановить[673], он ускользнул под предлогом того, что едет навестить родственников. Избегая застав, они окольным путями перешли из уезда Муса провинции Кадзуса в село Камусаки уезда Катори провинции Симоса[674]. Оттуда они переправились до пристани Эсаки в уезде Сида провинции Хитати[675]. Утром следующего дня войско прибыло в лагерь Мимори[676] в провинции Хитати.

[На рассвете,] когда еще кричали первые петухи, [в лагерь к Ёсиканэ] прибыл Ёсимаса и поведал ему о своих подозрениях. Следом за ним с сукэ встретился и Садамори, который был давно знаком [с Ёсиканэ]. Сукэ сказал следующее: «Я слышал, что мой родственник [Садамори] в хороших отношениях с Масакадо. Это не к лицу воину. Для воина главное — имя. Как можно прислуживать врагу, который завладел столькими твоими богатствами и убил столько твоих родственников? Объедини свои силы с нашими и положим конец [мятежу Масакадо]». Садамори соблазнили эти сладкие речи. Хоть изначально [Садамори] и не желал того, теперь стал он заодно [с Ёсиканэ] и вместе с ним выдвинулся в провинцию Симоцукэ, сотрясая землю и пригибая траву.

До Масакадо дошли тревожные известия, и, чтобы проверить их, в 26 день 10 месяца[677] он направил около ста всадников на границу с провинцией Симоцукэ. [Оказалось,] что и вправду врагов было несколько тысяч. И судя по их виду, нападать на них [Масакадо] было нельзя. Дело в том, что войско сукэ [Ёсиканэ] еще не понесло потерь в битвах, люди и лошади были упитанные, оружие все было в порядке. У Масакадо же после частых столкновений с врагами оружия и людей было мало. Увидев это, враг выстроил щиты стеной и пошел [на Масакадо], словно бы [желая как мечом] разрезать [его войско][678]. Масакадо же, пока [вражеские воины] еще не приблизились, послал в атаку пехоту и вынудил их вступить в бой. Кроме того, [лучники Масакадо] убили более восьмидесяти всадников [Ёсиканэ]. [Люди] сукэ [Ёсиканэ] испугались и обратились в бегство, волоча за собой щиты. А когда Масакадо поднял хлыст и, выкрикивая собственное имя[679], ринулся преследовать врага, [Ёсиканэ], не зная, что делать, скрылся в провинциальной управе.

Тогда Масакадо задумался. Хотя [Ёсиканэ] и был его заклятым врагом, они не были чужими друг другу по крови, они были кость и плоть одного рода. Как говорится: «Хоть супруги и близки друг другу, но не ближе, чем [две плитки] черепицы [на черепичной крыше]. Хоть родственники и далеки друг от друга, но не дальше, чем [два стебля] тростника [на тростниковой крыше]». И если [Масакадо] убьет [Ёсиканэ], не будут ли его везде винить за это? Поэтому [Масакадо], желая дать сукэ [Ёсиканэ] бежать, убрал свои войска с позиций на западе от провинциальной управы. Но следом за [Ёсиканэ] из павильона провинциальной управы] бежало, как фазан, спасающийся от сокола, более тысячи воинов, которые радовались, как птица, покинувшая клетку. В этот день новость о вероломном нападении сукэ [Ёсиканэ] распространилась по всей провинции [Симоцукэ], а [Масакадо] сделал об этом запись в журнале провинциальной управы. На следующий день [Масакадо] вернулся в свой лагерь, и ничего особенного [некоторое время] не происходило.

В ответ на жалобу бывшего дайдзё Минамото-но Мамору в 29 день 12 месяца 5 года Дзёхэй (935) был издан указ, предписывавший Мамору, а также Масакадо и Маки[680] явиться [ко двору]. Этот указа был доставлен в 7 день 9 месяца 6 года Дзёхэй (936)[681]. В провинции Хитати, Симоцукэ и Симоса из столицы были посланы начальник левой ближней гвардейской управы Анахо-но Томоюки (шестой старший ранг высшей ступени), Анахо-но Удзитати и Удзика-но Томооки[682]. Масакадо поспешил отправиться [в столицу] в 17 день 10 месяца, раньше, чем [Минамото-но Мамору], который подал жалобу. Прибыв ко двору, он подробно доложил о произошедшем. На счастье [Масакадо] решение [по его делу] вынес государь, и допрос в Кэбииситё[683] был кратким. Масакадо не был опытен в официальных делах, но Государь [проявил к нему] благосклонность, и чиновники взяли его под свое покровительство. Его преступление было признано легким, и наказание не было серьезным. Имя [этого] воина стало известным в [районе] Кинай[684], слава о нем распространилась по столице. Пока [Масакадо] находился в столице, государь издал указ о смене девиза правления. (Говорят, что девиз правления был изменен на «Тэнгё» в год совершеннолетия[685] государя — 8 год Дзёхэй (938)[686]).

Поэтому плоть сосен заключает в себе цветение тысячи лет, а из лотосовых нитей плетут венки [для государей, обладающих] десятью добродетелями[687]. Воистину тогда тяжкая ноша народа была облегчена великой амнистией[688], и наказание для совершивших одно из восьми преступлений[689] было смягчено. Масакадо посчастливилось столкнуться с таким проявлением человеколюбия. В 7 день 4 месяца 7 года Дзёхэй (937)[690] был издан государев указ о помиловании, [прощавший все] прегрешения — и большие, и малые. Лицо [Масакадо расцвело] так, как будто он радовался весенним цветам. В 5 месяце он получил разрешение вернуться [из столицы домой]. [Масакадо] неожиданно был отпущен, как Дань из Янь[691], и в конце концов вернулся в родное село, как Тоси[692]. (В «Преданиях»[693] говорится: Дань из Янь служил государю Цинь. Прошли многие годы, и Янь попросил отпустить его, так как он хотел вернуться в родные края. Но государь Цинь сказал: «Я разрешу тебе вернуться, когда у птиц головы станут белыми, а у лошадей вырастут рога». Дань, плача, обратился к небу, и тогда головы у птиц стали белыми, припал к земле, и тогда у лошадей выросли рога. Государь Цинь был поражен этим и разрешил Яню вернуться [домой]. А о Тоси говорят, что он попал в Страну вечной радости и потом вернулся в родное село. Поэтому здесь так и сказано. Подробнее смотри в [«Преданиях»]). Как говорится: «Лошадь, [выросшая на севере], печалится, когда дует северный ветер, птица, [родившаяся на юге], грустит, [когда вьет гнездо на] ветви, расположенной с южной стороны»[694]. Почему же человек не должен тосковать по родным местам? В 11-й день 5-го лунного месяца того же года [Масакадо] без промедления покинул столицу и прибыл домой[695].

Не прошло и месяца, и ноги еще не отдохнули после дороги, а сукэ Ёсиканэ, не забывший прежних обид, опять хотел [отомстить, как Гоу Цзянь] в Куайцзи. Он долгое время запасался оружием и доспехами, и они были необычайно [хороши].

В 6-й день 8-го лунного месяца [войско Ёсиканэ] окружило переправу через Когаи[696] на границе провинций Хитати и Симоса. В этот день была проведена такая церемония: взяли священные изображения и развернули их перед войском. (Эти священные изображения — изображение почившего сукэ провинции Кадзуса принца Такамоти и изображение командующего [Тиндзюфу] провинции Муцу Тайра-но Ёсимоти[697]). [Ёсиканэ] построил своих лучших воинов и пошел в атаку на Масакадо. В этот день божество гневалось [на Масакадо][698], и у него ничего не получалось. Воинов [у Масакадо] было мало, запасы оружия истощились, и [его люди] могли только отступить, взвалив щиты па спины.

Тогда сукэ [Ёсиканэ] сжег дома крестьян на пастбищах Икува, что около здания Курусу-ин в уезде Тоёта провинции Симоса[699]. [Пожар был таким сильным, что] после него, днем, хоть [зола] из-под косики[700] уже была убрана, у ворот [каждого дома] лежало по большой куче не известно откуда взявшихся углей. Ночью, хоть дым от очагов уже не шел, стены домов были [черные], как будто лакированные. Дым затянул все небо, подобно туче. Огни пожаров были рассеяны по земле, как звезды. В 7 день того же месяца враг, отобрав [у Масакадо] славу свирепого [воина], ушел, а Масакадо, затаив горькую обиду, на некоторое время скрылся.

Масакадо хотел, чтобы его воинская слава осталась в веках. За день-другой он изменил свой способ ведения боя, заготовил 370 копий и щитов и собрал вдвое больше воинов, [чем прежде]. В 17 день [8 месяца 7 года Дзёхэй (937)] войско [Масакадо] заняло позиции около переправы Хорикоси в селе Симо-Ооката [уезда Тоёта][701] и стало ждать [Ёсиканэ]. Тогда, когда и предполагал [Масакадо], гремя, как гром, появилось [войско Ёсиканэ], огромное, как туча. В этот день у Масакадо неожиданно заболели ноги[702], и все сущее для него словно погрузилось в туман. Битва только началась, а его соратники рассыпались, как палочки для счета[703]. [После этого] врагом были сожжены оставшиеся [после предыдущего пожара] дома крестьян. Урожай, люди и лошади — все в уезде [Тоёта] было уничтожено. Прямо, как об этом, было сказано: «Там, где пройдет тысяча человек, завянут травы и высохнут деревья».

Сразу после этого Масакадо с женой и детьми для лечения болезни скрылся в районе бухты Асидзу в уезде Сасима[704]. Он опасался, что произойдет что-то страшное, и поэтому посадил жену с детьми на лодку и отправил их по озеру Хирокава, а сам скрылся за холмами на берегах Мусухэ[705]. Прошел день или два, и в 18 день войско врага рассеялось. В 19 день сукэ [Ёсиканэ] по дороге Сасима[706] вернулся в провинцию Кадзуса.

В тот же день жена Масакадо на лодках переправилась на противоположный берег. И враги, узнав об этом от осведомителя, выследили и захватили эти лодки. Более трех тысяч ценных предметов, находившихся на семи или восьми лодках, досталось [врагу]. Также была захвачена жена и дети [Масакадо]. В 20 день их доставили в провинцию Кадзуса. Так Масакадо остался без жены, и он был вне себя от гнева и злости. Как будто тело его жило, а душа умерла. [Жена Масакадо], не привыкшая проводить ночи вдали от дома, оплакивала свою судьбу и не смыкала глаз, но ничего не могла поделать.

Она была верной женой и хотела умереть вместе со своим Хань Пэном[707]. А [ее] муж [Масакадо], следуя [примеру] ханьского вана, собирался искать [дочь] дома Ян[708]. Пока он строил планы, прошло несколько недель. Но, несмотря на то, что они тосковали друг по другу, встретиться не было и надежды. И тогда жена [Масакадо] сговорилась со своими младшими братьями[709] и в 10 день 9 месяца смогла тайно вернуться в уезд Тоёта. Восстав против своей родни, она заняла сторону мужа, подобно жене из Ляодуна[710], которая последовала за мужем, напавшим на царство ее отца. Эта жена восстала против своей родни и бежала в дом мужа.

Но Масакадо и его дядя, которые, наверное, враждовали еще с прошлой жизни, [все еще желали] отплатить друг другу. В то время сукэ Ёсиканэ находился в провинции Хитати, где у него были родственники. Масакадо, узнав об этом, вознамерился покарать его. Он собрал более 1800 воинов — травы и деревья пригибались [перед этим войском]. В 9 день 10 месяца[711] войско [Масакадо] выдвинулось в уезд Макабэ провинции Хитати. [Прибыв туда,] они сожгли резиденцию сукэ [Ёсиканэ] в Хатори[712], а также все дома его соратников. Врага преследовали день или два, но он спрятался в высоких горах, и его не смогли найти. Пока [войско] стояло лагерем, дошли вести, что Ёсиканэ [прячется] на горе Цукуба.

В 13 день[713] [Масакадо снял лагерь] и направился [туда]. Так и оказалось: Ёсиканэ находился в долине к югу от горы Юбукуро[714], оттуда далеко разносились голоса тысячи человек. Горы отзывались эхом, и травы дрожали, повсюду были слышны стук колес, барабанный бой, крики и проклятия. Масакадо построил войско и выставил стену из щитов. Он послал [Ёсиканэ] вызов и [скомандовал] наступление. Но было начало зимы по лунному календарю, и солнце уже начинало садиться. Поэтому и то, и другое войско отступило, волоча щиты, и встало лагерем.

Издревле и до наших дней врагам живется нелегко. Днем они натягивают стрелы на тетиву и со страхом ожидают, кто падет от выстрела другого. Ночью они кладут лук под голову, но боятся, что другой замышляет нападение. Когда дует ветер и идет дождь, твой дом — накидка из соломы и шляпа из бамбука. Когда стоишь лагерем и [спишь] на траве, твои враги — комары и слепни. Но враги настолько ненавидят друг друга, что сражаются, забыв о холоде и жаре.

Во время той войны [между Масакадо и Ёсиканэ] на полях оставалось еще много урожая. Колосья лежали над глубокой грязью, и люди и лошади могли проходить по полям. Десять коров умерло, съев слишком много сена, семь человек поплатилось за то, что перепили сакэ. (В войске Маки таких случаев не было). И подумать грустно о том, что были сожжены тысячи домов. И вспоминать печально, сколько риса было уничтожено. [Масакадо] не смог найти [Ёсиканэ] и ни с чем вернулся домой.

После этого, в 5 день 11 месяца того же года в провинции Мусаси, Ава, Кадзуса, Хитати, Симоцукэ был направлен указ, предписывающий Масакадо схватить сукэ Ёсиканэ, дзё Минамото-но Мамору, дзё Тайра-но Садамори[715], Киммаса[716], Кинцура[717] и Хата-но Киёбуми[718]. Узнав об этом, Масакадо весьма воодушевился и преисполнился сил. Но чиновники провинциальных управ, получив этот указ, не спешили его выполнять и никак не преследовали [указанных преступников]. Сукэ Ёсиканэ, по-прежнему исполненный яда злобы, не оставлял намерения убить [Масакадо]. Он ждал благоприятного момента, чтобы напасть на Масакадо.

В это время посыльный Масакадо Хасэцукабэ-но Кохарумару[719] часто посещал постройки в полях поместья Сида в провинции Хитати, так как там жили его родственники[720]. Сукэ [Ёсиканэ] рассудил так: «Мечом клеветы можно рассечь и скалу, постоянными мольбами можно поколебать и гору. Использую Кохарумару, чтобы уничтожить Масакадо». Он вызвал к себе Кохарумару и попросил его сообщить, [где находится Масакадо]. Кохарумару ответил так: «Очень хорошо. Дай мне одного своего крестьянина. Мы вернемся вместе [в уезд Тоёта], и я покажу ему тамошние места».

Сукэ [Ёсиканэ] очень обрадовался, подарил [Кохарумару] один хики восточного шелка[721] и сказал: «Если ты действительно придумаешь, как убить Масакадо, то ты оставишь тяжелую работу носильщика и станешь всадником в моей свите. И кроме того, я укреплю твою решимость горами риса и вознагражу тебя одеждами». Кохарумару уже съел мясо жеребца, но еще не знал, что умрет от этого[722]. Он был опьянен сладким ядом птицы чжэнь, и радость его не знала границ[723]. Взяв с собой крестьянина, он вернулся к себе домой, в село Окадзаки[724] в уезде Тоёта.

На следующий день рано утром Кохарумару со своим сообщником, взяв угля, пришли в лагерь Масакадо в Иваи[725]. Когда Кохарумару должен был остаться в лагере на день или два, чтобы мести ночное дежурство, он взял с собой сообщника, и показал ему, где хранится оружие, где проводит ночь Масакадо, а также где находятся восточная и западная конюшни, южные и северные входы. После этого посланец вернулся [к Ёсиканэ] и подробно обо всем доложил.

Сукэ Ёсиканэ подготовил войска для ночного нападения и вечером 14 дня 12 месяца того же года выступил в направлении лагеря [Масакадо] в Иваи. [У Ёсиканэ] было 80 всадников, каждый из которых стоил тысячи [людей]. Они натягивали тетиву, как Ян Ю[726] (в «Хань шу» говорится, что когда Ян Ю брал лук, птицы сами падали с неба, он сто раз стрелял и сто раз попадал в цель[727]), носили за спиной колчан, как Разогнавший воронов (В «Хуайнаньцзы» говорится, что [когда-то] жил мастер лука по имени Чужеземец И. Это было при императоре Яо. Однажды на небе появилось десять солнц. Этот человек выпустил стрелы в девять солнц, и они упали на землю. На этих солнцах было по золотому ворону[728]. Поэтому его назвали «Разогнавший воронов». Так говорят про выдающихся воинов)[729]. Стучат копыта быстрых коней (Го Пу говорит: «Быстрый конь на третий день после рождения обгоняет свою мать. За день он проходит сто ли»[730]. Поэтому так говорят про быстрых коней). [Всадники] вздымают хлысты, как Ли Лин, проносятся, как ветер, летят, как птицы.

В час свиньи[731] [войско Ёсиканэ] вышло на дорогу около храма Ходзёдзи[732] в уезде Юки. Возле храма их ожидал один из воинов Масакадо, стоивший тысячи [людей], которому стало известно, что готовится ночное нападение. Он смешался со свитой [Ёсиканэ], находившейся в хвосте [войска], и не торопясь ехал [в ее рядах], так что никто и не понял, кто он такой. А после моста Камо он незаметно ускакал вперед, в лагерь Иван, и прибыв туда, обо всем доложил [Масакадо]. Властители и слуги находились в смятении, мужчины и женщины были в панике. В час зайца[733] враги осадили лагерь.

У Масакадо не набралось и десяти воинов. Он закричал: «Когда-то я слышал, что Ю Гун защищался от врагов ногтями, как щитом, и победил войско в несколько десятков тысяч человек. Цзы Чжу взял иглу и выбил из рук врагов тысячу пик[734]. У меня сердце вана Ли Лина! Не отворачивайте лиц от врага!» Масакадо выпучил глаза, стал клацать зубами и ринулся в атаку. Тогда враги, побросали щиты и рассеялись, подобно облакам. Масакадо вскочил на коня и погнался за ними, подобно ветру.

Бежавшие походили на мышей, которые, убегая от кота, забыли, где их норы. Преследовавшие походили на соколов, которые, увидев фазана, взлетели с перчатки охотника. Первая стрела, [выпущенная лучниками Масакадо], попала в воина [Ёсиканэ] Тадзи-но Ёситоси. [Из всего войска Ёсиканэ] в живых осталась лишь горстка людей. В тот день было убито больше сорока человек. Выжили же те, кому благоволило Небо, и кто смог бежать (Небо наказало лазутчика Кохарумару: его предательство было раскрыто. В 3-й день 1-го лунного месяца 8-го года Дзёхэй (938) он был схвачен и убит).

После этого дзё Садамори много раз вспоминал о прошедшем и решил так: «Для того чтобы продвигаться по службе и взращивать в себе добродетель, нет ничего лучше, чем преданно служить [при дворе]. Нет ничего хуже, чем потерять свое имя и лишиться всех выгод. И честный человек, пробыв в комнате с вяленой рыбой, будет пахнуть, как мясо с ляжки барана[735]. Как говорится в [одной] книге: „Не печалься о воздаяниях [за грехи прошлых жизней], а плачь о том, что о тебе останется дурная слава“[736]. Если странствовать по земле, где [властвует зло], то слава о тебе обязательно будет недоброй. Надо покинуть [дом с] воротами из травы[737] и отправляться в замок цветов[738], [служить и] продвигаться по службе. К тому же, жизнь человека — как мгновение, кто сможет процветать тысячу лет? Надо оставить путь воровства и стремиться к праведной жизни. Садамори служил государю и преуспел, став „сыма“. И если я буду умножать свои усилия [на благо] двора, то получу красные и пурпурные одежды[739]. Кроме того, [прибыв в столицу], я смогу честно доложить государю о своих горестях». Весной 8 года Дзёхэй (938), в середине 2 месяца, [Садамори] по дороге Тосандо отправился в столицу.

Масакадо, услышав об этом, так сказал своим соратникам: «Клеветник [произносит свои речи], завидуя тому, что честный человек выше его. Злые сердцем страдают оттого, что другие богаче и знатнее них[740]. Как говорится, орхидея вот-вот расцветет, но осенний ветер срывает ее цветы. Мудрец хочет сиять, но клеветники наводят на него тень[741]. Садамори еще не отомстил Масакадо за „[позор, испытанный в] Куайцзи“, но он и не забыл о том, что жаждет расплаты. Если он отправился в столицу, то, наверное, будет клеветать на Масакадо. Надо догнать Садамори и растоптать его!» Он взял с собой более ста конных воинов и ринулся в погоню.

[Масакадо] настиг [Садамори] в 29 день 2 месяца возле храма кокубундзи[742] в уезде Тиисагата провинции Синано. Сражение произошло за рекой Тикума, но победителя в нем не было. В этой битве стрелой был убит воин [Садамори] Осада-но Маки[743]. Воин [Масакадо] Бунъя-но Ёситати[744] был ранен стрелой, но выжил. На счастье Садамори, ему благоволило Небо. Он избежал свистящих стрел Лю Фу[745] и скрылся в горах. Масакадо рвал на себе волосы, но ему пришлось вернуться домой ни с чем.

Садамори в одночасье лишился припасов, рассчитанных на тысячу ли, и оплакивал тщетность своего путешествия, роняя слезы на ростки травы. Уставшие кони лизали снег и, наконец, пересекли границу провинции[746]. Его голодающие слуги терпели холодный ветер и, горюя, шли дальше. Но, благодаря благосклонности Неба, они все-таки смогли добраться до столицы. [Садамори] представил в Дайдзёкан доклад, где описал свои многочисленные горести. Государев указ, предписывающий провести расследование, был направлен в провинцию, где находился [Масакадо].

В середине 6 месяца 1 года Тэнгё (938) [Садамори с этим] указом отправился из столицы [в провинцию Хитати]. Но после допроса [Масакадо] стал все чаще проявлять мятежный дух и все больше бесчинствовать.

Тем временем, в начале 6 месяца скончался сукэ Асоми Ёсиканэ[747]. Пока [Садамори] был в глубокой печали, зимой, в 10 месяце того же года, в управу провинции Симоцукэ прибыл управитель провинции Муцу Тайра-но Корэсукэ Асоми[748], который по дороге Тосандо направлялся к месту службы. Тайсю[749] [Корэсукэ] был близким другом Садамори, поэтому Садамори хотел отправиться в Муцу вместе [с ним], и спросил его, не будет ли тот против. [Корэсукэ ответил]: «Очень хорошо». Но когда они уже были готовы отправиться в путь, появился ждавший благоприятного момента Масакадо. Войска [Масакадо] перекрыли все дороги, он охотился за [Садамори] по горам, искал его следы по полям. Садамори помогало Небо, и он пронесся, как ветер, и скрылся, как облако. Тайсю [Корэсукэ] не знал, что и делать, но в конце концов он оставил Садамори и отправился в провинцию [Муцу].

Теперь с утра [для Садамори] горы были домом, а ночью камни были подушкой. Опасения, что нападут разбойники, становились все сильнее, боязнь, что произойдет что-то страшное, росла. [Садамори] не решался покинуть границы провинции [Хитати] и продолжал скрываться в своем горном убежище. Он обращался к небу и видел, что в мире нет покоя, припадал к земле и сокрушался о собственной беззащитности. Ему было и печально, и больно. Хоть и тяготишься самим собой, расстаться [с самим собой] нельзя. Когда он слышал, как кричат птицы, ему казалось, что это звучат голоса врагов. Когда он видел, как шевелится трава, ему чудилось, что это приближается лазутчик. В скорби шли месяцы, в печали проходили дни. Но в эти дни звуки битвы так и не раздались, и тревога в сердце постепенно улеглась.

Тем временем, весной, в середине второго месяца 8 года Дзёхэй (938) между гон-но ками провинции Мусаси принцем Окиё[750], сукэ Минамото-но Цунэмото[751] и Мусаси-но Такэсиба[752], который служил управителем уезда Адати и хогандаем[753] в провинциальной управе, возник спор из-за злоупотреблений властью. Говорили, что принципом [действий] управителя провинции была безнравственность, а сила управителя уезда состояла в добродетели. Почему так говорили, можно показать на примере уездного управителя Такэсиба, который ревностно служил долгие годы, не имел ни одного замечания и [снискал тем самым] честь. Во всей провинции было известно, как хорошо Такэсиба управляет уездом, его забота [о народе] чувствовалась в каждом доме.

В прошлом провинциальная управа никогда не взимала с уездов недоимок. Предыдущие цыши[754] не налагали взысканий за опоздание [при доставке налога]. Хоть назначенный ками [провинции Мусаси] еще и не прибыл, гон-но ками [принц Окиё] решил занять [уезд Адати][755]. Такэсиба изучил [документы] и [доложил], что до сих пор в провинции не было столь дерзких примеров того, чтобы уезд занимали до [прибытия] назначенного [ками]. Управитель же провинции заявил, что это грубость со стороны уездной управы, и своевольно приказал войскам занять уезд. Такэсиба испугался суда и некоторое время скрывался в горах. Дома Такэсиба, а также жилища его родственников были разграблены. Остальные дома были опечатаны, но остались нетронутыми.

Казалось, что ками [принц Окиё] и сукэ [Минамото-но Цунэмото] поступали так же, как и Чжун-ва[756] (как говорится в «Хуаян гочжи», когда Чжун-ва был управителем уезда, он увеличил налоги и стремился разбогатеть за счет провинции). У их слуг были сердца воров. Правители [ками принц Окиё и сукэ Минамото-но Цунэмото] сговорились, как две палочки хаси, и строили планы, как бы сломать [своему народу] кости и выдавить [из людей] нажитое, а их слуги, многочисленные, как муравьи, только и думали о том, как бы украсть и спрятать чужие богатства. Одного взгляда на разоренную провинцию было достаточно, чтобы увидеть, что ее население убывает. Писцы [управы] провинции [Мусаси], так же, как до этого произошло в провинции Этиго, составили письмо, в котором требовали [от вышестоящих чиновников] раскаяния. Письмо было брошено перед павильоном [провинциальной управы], и [о событиях в Адати] стало известно по всей провинции.

Такэсиба уже давно был управителем уезда, но ни разу не слышали, чтобы он присваивал то, что принадлежит государству. Он много раз подавал жалобы с требованием вернуть похищенное, но никаких мер принято не было. [Принц Окиё и Минамото-но Цунэмото] все активнее готовились к военным действиям. Тем временем Масакадо, получив срочное донесение [обо всем происходящем в провинции Мусаси], так сказал своей свите: «Этот Такэсиба мне не близкий родственник. И ками [принц Окиё] с сукэ [Минамото-но Цунэмото] не мои братья. Но чтобы усмирить смуту между ними, я отправлюсь в провинцию Мусаси». И в сопровождении своего войска он прибыл в места, где скрывался Такэсиба.

Такэсиба сказал [Масакадо]: «Гон-но ками [принц Окиё] вместе с сукэ [Минамото-но Цунэмото] приготовили оружие и доспехи, взяли своих жен и детей и поднялись на гору Саяки, что в уезде Хики»[757]. Масакадо и Такэсиба направились к управе [провинции Мусаси]. Тогда гон-но ками принц Окиё [также отправился к управе] и опередил [Масакадо и Такэсиба]. Сукэ Цунэмото остался в горах. Пока Масакадо мирил принца Окиё и Такэсиба, [все трое] выпили много [вина], и отношения между [принцем Окиё и Такэсиба] стали теплее.

Но в это время тыловые отряды Такэсиба без всякой на то команды окружили лагерь Цунэмото. Сукэ Цунэтомо был еще умудрен опытом на пути воина. Он испугался, его войско разбежалось, и это известие мгновенно дошло до управы. Все сложилось не так, как хотел Масакадо, желавший усмирить смуту. Принц Окиё остался в здании управы, а Масакадо вернулся в свой лагерь. Цунэтомо заподозрил, что по наущению уездного управителя Такэсиба гон-но ками [принц Окиё] и Масакадо решили убить его, Цунэтомо. Он был глубоко разгневан и отправился в столицу. Желая отомстить принцу Окиё и Масакадо, [как Гоу Цзянь] в Куайцзи, он представил в Дайдзёкан лживый [донос], в котором обвинял их в подготовке мятежа. Во дворце были крайне напуганы, во всей столице царила паника.

Тогда покровитель Масакадо дайдзё дайдзин [Фудзивара-но Тадахира] в 25 день 3 месяца 2 года Тэнгё (939) через младшего помощника главы Управления дворца государыни Тадзи-но Махито Сукэмаса [направил Масакадо] письмо с требованием объяснений[758]. Это письмо было доставлено [Масакадо] в 28 день того же месяца[759]. Во 2 день 5 месяца того же года Масакадо ответил, что обвинения в измене лживы, и [в доказательство этого] представил докладные записки из пяти провинций — Хитати, Симоса, Симоцукэ, Мусаси и Кодзукэ[760]. Тем временем, в начале 6 месяца сукэ Асоми Ёсиканэ, находясь на ложе болезни, подстриг волосы на висках[761] и скончался. После этого некоторое время ничего не происходило.

В то время гон-но ками провинции Мусаси принц Окиё были в плохих отношениях с новым управителем [провинции Мусаси] Кудара-но Садацура[762]. Хоть их жены и были в родстве друг с другом, [Садацура] не разрешал [принцу Окиё] присутствовать на заседаниях [в провинциальной управе]. Принц Окиё разгневался и отправился в провинцию Симоса. Получив благоприятные отзывы [о Масакадо] из провинций, во дворце обсуждали, какую оценку дать его [действиям]. По счастью, к нему с благосклонностью относились во всей стране, и, естественно, в провинциях его авторитет еще более усилился.

В то время в провинции Хитати жил Фудзивара-но Харуаки[763]. Для провинции он всегда нес смуту, а для народа был отравой. Перед началом сбора урожая он захватывал целый тё земли. Что же касается налогов, то он не отдавал ни снопа, ни связки. И когда приходили инспекторы из провинциальной [управы] и требовали [уплаты налогов], он смеялся над ними, а слабых простолюдинов он запугивал и грабил. Когда видишь такие поступки, [понимаешь, что] они еще ужаснее, чем [деяния] варваров. Когда слышишь о таких действиях, [понимаешь, что] они не лучше, чем [преступления] разбойников. Сукэ [провинции Хитати] Фудзивара-но Корэтика Асоми не раз направлял [Харуаки] письма[764] с требованием заплатить налог, но [Харуаки] сопротивлялся этому и не появлялся в управе. Не обращая внимания на требования властей, он своевольно творил злодейства и, поступая лишь по своему усмотрению, угнетал народ провинции.

Когда сукэ [Фудзивара-но Корэтика] наконец доложил о многочисленных преступлениях [Харуаки] и получил указ схватить его, тот с женой и детьми бежал в уезд Тоёта провинции Симоса. При этом он похитил неочищенный рис и сушеный рис из особых амбаров[765] в уездах Намэката и Коти. О количестве [похищенного] риса записано в книгах уездных управ. Письмо с требованием задержать [Харуаки] было отправлено в [управу] провинции Симоса и Масакадо. Но Масакадо ответил, что [Харуаки] уже скрылся, так как не хотел передавать его [властям]. В провинции [Симоса Харуаки] вел себя так, как будто он был заклятым врагом [ее жителей], в уезде [Тоёта] он творил разбой. Вещи, отобранные у проезжавших [через уезд Тоёта], становились добычей для его жены и детей, богатства, украденные у народа, позволяли процветать его свите.

Масакадо всегда был готов помочь отверженному и оказать участие и поддержку тому, кому не на кого положиться. А Харуаки волком смотрел на сукэ [провинции Хитати] Корэтика Асоми и таил в себе змеиный яд. Иногда он хотел исподтишка убить [Корэтика], иногда он собирался в открытую напасть на него. Харуаки поведал об этом Масакадо, [чтобы узнать его намерения]. [Масакадо], казалось, готов был ему в этом помочь. Тогда [Харуаки] стал еще более дерзким и начал готовиться к войне, завершив тайные переговоры [с Масакадо].

[Масакадо] собрал оружие по всей провинции [Симоса], призвал войска из других провинций и в 21 день 11 месяца 2 года Тэнгё (939) [его войско пересекло границу] провинции Хитати. В провинции уже подготовились к нападению и ждали Масакадо. Масакадо сказал: «Я отправил в провинциальную [управу] письмо с просьбой не преследовать Харуаки и разрешить ему жить на земле провинции [Симоса]». Но ему ответили, что его просьба была отклонена, и что [войска провинции Хитати] должны атаковать его. В ходе этого сражения погибли все 3000 воинов провинции [Хитати].

С Масакадо было около 1000 воинов, они окружили павильон провинциальной управы и не давали никому выйти[766]. Тогда сукэ [Фудзивара-но Корэтика] согласился написать письмо, в котором признал свои ошибки, и сёси [Фудзивара-но Садато][767] раскаялся и распростерся в поклоне [перед Масакадо]. Раздавали шелковые ткани — словно тучи опускались [с неба]. Разбрасывали редчайшие сокровища — словно палочки для счета рассыпались. Пятнадцать тысяч бу шелка отошли к пяти хозяевам. Дым от очагов в трехстах домах в одночасье превратился в копоть пожарищ. [Женщин, прекрасных, как] Си Ши[768], [которую изображают] на ширмах, тут и там раздевали и унижали. Монахов и мирян из провинциальной управы чуть не забили насмерть. Седла, выделанные золотом и серебром, шкатулки, украшенные лазуритом, — их были тысячи, десятки тысяч! Кто отнял нажитое многими семьями, кто завладел многими сокровищами?

Монахи и монахини, [находившиеся на правительственном содержании][769], молили воинов о пощаде. Оставшихся в живых знатных людей ждали жестокие унижения. Печально [было видеть, как] бецзя[770] [Фудзивара-но Корэтика] вытирал кровавые слезы рукавом красных одежд. Горестно [было смотреть на то, что] служащие провинциальной [управы] стояли на обоих коленях в грязи. Ворон уже унес солнце дня смуты на запад, и [вскоре] наступило утро беззаконья, когда были захвачены печать и ключ[771]. Сукэ [Фудзивара-но Корэтика] и сёси [Фудзивара-но Садато] были под конвоем выпровожены [из провинциальной управы]. Служащие управы, оставшиеся на заднем дворе, были в горе, а соратники [сукэ], не находя себе места, бродили у обочины дороги. В 29 день [Масакадо] вернулся в свою резиденцию в Камава, что в уезде Тоёта. Сукэ [Фудзивара-но Корэтика] и сёси [Фудзивара-но Садато] были помещены в один дом, и хотя к ним относились хорошо, они не спали и не ели.

Тогда гон-но ками провинции Мусаси принц Окиё тайно обратился к Масакадо с предложением, [сказав]: «Если ты поразмыслишь о происходящем, [то поймешь]: хоть ты напал [всего лишь] на одну провинцию, двор обвинит тебя в тяжких [преступлениях]. Ты можешь точно так же захватить все восточные провинции[772], и тогда посмотрим, что еще будет». Масакадо отвечал так: «Масакадо именно об этом и думает, и вот почему. В древности принц с родинкой на ноге, чтобы стать государем, собирался отрубить головы тысяче царей[773]. Другой принц хотел занять трон своего отца и бросил того в тюрьму за семью стенами. Масакадо же — потомок кшатриев, внук [принца Такамоти — потомка государя Камму] в третьем поколении. Я начну с восьми провинций и захвачу государев замок. Но сначала надо завладеть печатями и ключами провинций и выгнать всех управителей провинций в столицу. Так я смогу и получить в свои руки восемь провинций, и подчинить себе их народ». На этом совет [между принцем Окиё и Масакадо] был окончен.

[Масакадо] собрал несколько тысяч воинов и в 11 день 12 месяца 2 года Тэнге (939) [пересек границу] провинции Симоцукэ. Каждый [из воинов] восседал на коне, подобном дракону[774], за каждым шел отряд, [огромный], как туча. Подняли хлысты, пришпорили коней — как будто хотели перемахнуть через гору в десять тысяч ли. Сердце каждого преисполнено отваги, [вместе] готовы победить стотысячное войско. И вот они подошли к павильону управы [провинции Симоцукэ] и стали готовиться к битве. Тогда новый ками [провинции Симоцукэ] Фудзивара-но Хиромаса и прежний управитель Оонакатоми-но Матаюки Асоми[775], увидев, что Масакадо хочет захватить провинцию, дважды поклонились ему и, преклонив колени, поднесли печать и ключи.

Пока все пребывали в смятении, было захвачено здание и территория провинциальной управы. [Масакадо] отрядил крепкого провожатого, чтобы сопровождать ками [провинции Симоцукэ Фудзивара-но Хиромаса] в столицу. Ками сказал: «В мире богов-небожителей[776] есть пять признаков смерти[777]. В мире людей есть восемь видов страдания[778]. Сегодня я столкнулся со страданиями, и этого нельзя было избежать. Времена меняются, изменяется мир, [люди] повсеместно теряют нравственные принципы. Благое исчезает, злое появляется, будды и божества ками никак не проявляют себя. Как же это печально! Кости петуха хоть и не были еще старыми, улетели на запад. Панцирь черепахи хоть и был новым, раскололся на восточном берегу»[779]. (Так сказано, потому что [Фудзивара-но Хиромаса] пережил горе в то время, когда был в должности [ками провинции Симоцукэ]).

Дети и жены, [привыкшие находиться] за ширмами, бросили оглобли повозок и пошли по заиндевевшей дороге. Свита, жившая за воротами [провинциальной управы], покинула седла своих коней и направилась к заснеженным склонам. В начале правления [Фудзивара-но Хиромаса на щеках у жителей провинций] виднелись ямочки, [от улыбок, их дружба была крепка, как] железо и [благоухала, как] трава[780]. Но в конце его правления люди за глаза поносили друг друга и тяжело вздыхали. [У Фудзивара-но Хиромаса] отняли четыре докладные[781], и он вернулся в столицу ни с чем. У него отобрали жалование, и теперь ему приходилось тщетно тратить силы в дороге. Чиновники и простой люд в провинции [Симоцукэ] хмурились и плакали. Знатные мужчины и женщины из других провинций жалели их. [Ведь обычно бывает так]: вчера слышал о чужом горе, а сегодня сам испытал унижение. Одного взгляда [на произошедшее в провинции Симоцукэ] было достаточно, чтобы понять, что нигде в мире беспорядки и упадок не были [столь страшны], как здесь. Оплакивая произошедшее, [Фудзивара-но Хиромаса и Оонакатоми-но Матаюки] свернули с дороги Тосандо [к столице, и их путешествие] наконец закончилось.

В 15 день того же месяца Масакадо прибыл в провинцию Кодзукэ и, отобрав печать и ключи у сукэ Кодзукэ Фудзивара-но Хисанори Асоми[782], в 19 день отправил того под охраной в столицу. Затем [Масакадо] захватил управу [провинции Кодзукэ][783], вошел в здание и, расставив воинов у четырех ворот, провел церемонию назначения чиновников[784] во все [захваченные им] провинции. В это время [в здании управы] появилась прорицательница, которая сказала: «Я посланница от великого бодхисаттвы Хатимана»[785] — [и передала следующие слова божества]: «Я передаю свой ранг [государя] моему потомку Тайра-но Масакадо[786]. Документ, удостоверяющий ранг[787], поднесет тебе дух правого министра Сугавара, имеющего второй старший ранг. Великий бодхисаттва Хатиман во главе восьмидесятитысячного войска подносит тебе мой ранг [государя]. Скорее же поприветствуем государя песней о тридцати двух отметинах»[788].

Тогда Масакадо поднял [документ, удостоверяющий ранг], над головой и совершил два поклона. Естественно, воины, охранявшие четверо [ворот], стояли и радостно кричали, а несколько тысяч [людей] распростерлись в поклоне. Гон-но ками [провинции] Мусаси [принц Окиё] и дзё [провинции] Хитати Фудзивара-но Харумоти[789], организовавшие это, радовались так, как вдруг разбогатевшие бедняки. Их улыбки были подобны распускающимся цветам лотоса. И тогда они сообщили [Масакадо] посмертное имя[790], которое сами [для него] придумали. Масакадо назвали «Синно»[791]. Ко двору было отправлено послание с описанием всего случившегося[792]. В нем говорилось следующее.

«Масакадо с почтением обращается к вам. Много раз сменились звезды [на небе] и иней [на земле], но я не получал от вас никаких наставлений. Я хотел быть принятым вами, но что бы я смог сказать в спешке?[793] Нижайше прошу вашего высокого совета. Несколько лет назад Масакадо был вызван [в столицу] по жалобе Минамото-но Мамору. В трепете от этого указа я сразу же отправился в столицу и с благоговением предстал [перед властями]. Мне было сказано: „Масакадо уже помилован. Пусть скорее отправляется обратно“. Я вернулся домой, и на этом все закончилось. После этого я забыл о военных делах, ослабил тетиву лука и вел мирную жизнь. Но тем временем Тайра-но Ёсиканэ, прежний сукэ провинции Симоса, собрал несколько тысяч воинов и напал на Масакадо. Я не мог повернуться спиной [к врагу] и бежать. Пока я оборонялся, Ёсиканэ убивал и грабил, о чем подробно написано в донесении [из управы] провинции Симоса, которое было подано ко двору. И тогда из столицы пришел указ объединить силы провинций и схватить Ёсиканэ, на чем все и закончилось. Но тут к Масакадо прибыл посланник, который [велел мне] еще раз явиться [в столицу]. Сердце мое было неспокойно, и поэтому сам я никуда не поехал, но обо всем подробно доложил посланнику Анахо-но Томоюки.

Пока я мучался, не зная решения [по этому вопросу], летом этого года Тайра-но Садамори прибыл в провинцию Хитати с указом, [велевшим] Масакадо явиться [в столицу]. И управитель провинции [Хитати Фудзивара-но Корэтика] постоянно посылал Масакадо письма. Садамори же бежал от погони и незаметно отправился в столицу. Власти должны были задержать и допросить его. Но [этого сделано не было], напротив, изволили издать указ, признававший [правоту Садамори]. Тем самым была попрана истина. Младший правый советник Минамото-но Сукэмото Асоми[794] направил мне письмо, в котором сообщалась Ваша воля. Там было сказано так: „На основании жалобы сукэ провинции Мусаси [Минамото-но] Цунэмото решено издать еще один указ о допросе Масакадо“.

Я ждал прибытия посланника, а в это время Тамэнори[795], сын сукэ провинции Хитати Фудзивара-но Корэтика, пользуясь своей властью чиновника, только и делал, что клеветал на невинных. Советник Масакадо Фудзивара-но Харуаки был встревожен этим, поэтому Масакадо отправился в провинцию Хитати, чтобы [самому] во всем разобраться. Но Тамэнори сговорился с Садамори, они собрали три тысячи отменных воинов, своевольно взяли из хранилищ [провинции] щиты, оружие и прочее снаряжение и бросили вызов [Масакадо]. Тогда Масакадо призвал своих воинов [на поле битвы], воодушевил их, и войско Тамэнори было разбито.

Сколько людей погибло, пока [Масакадо] владел провинцией [Хитати], — не знаю. Выжившие же были пойманы и обезглавлены [воинами] Масакадо. В своем прошении о помиловании сукэ Корэтика признал, что смута произошла оттого, что он не давал [должных] наставлений своему сыну Тамэнори. На этом все и кончилось. Хоть Масакадо напал на провинцию [Хитати] и разорил ее, изначально он не желал этого. Преступление это было не из легких, оно было равносильно [захвату] ста провинций. Поэтому в ожидании решения двора [Масакадо] завоевал все восточные провинции.

Если [со всем должным] почтением подумать об отцовских и сыновних рядах могил[796], [то станет ясно, что] Масакадо — потомок государя Касивабара в пятом поколении. И если бы он завладел даже половиной страны, разве можно бы было сказать, что это произошло не по воле [Неба]? Во всех исторических сочинениях говорится о тех, кто в древности с помощью военной силы захватывал Поднебесную. Масакадо получил свое воинское искусство от Неба. И если подумать, [то станет ясно, что] среди соперников Масакадо нет пи одного, равного ему. Но от властей [Масакадо] удостаивается не похвал, а указов с обвинениями. Вспоминая о прошлом, мне становится стыдно. Как мне смотреть людям в глаза? Нижайше прошу вашего совета. С тех пор как юный Масакадо поднес табличку со своим именем господину великому министру[797], прошло уже несколько десятков лет. Я и не мог представить, что все это произойдет в то время, когда сянго[798] будет регентом. Мне настолько печально, что больше не могу ничего сказать. Хоть Масакадо и строил планы, как бы захватить всю страну, но как он мог забыть господина, своего прежнего хозяина? Нижайше прошу вас обдумать все это. На одно это все мои надежды. С почтением от Масакадо».

Тэнгё, 2-й год, 12-й лунный месяц, 15-й день (939)[799]

С почтением, для его превосходительства сёсё[800] господина великого министра.

Однажды младший брат Синно Масахира[801] и другие тайно обратились к Синно и сказали: «Место государя невозможно занять благодаря мудрости. Нельзя захватить его и силой[802]. С древних времен и до наших дней государи, для которых Небо является основой, а Земля — утком, ваны, которые продолжают дело отцов и наследуют предкам, стали [правителями] по воле Неба[803]. Как же можно было не подумать об этом? Потомки будут осуждать тебя. Откажись [от своих планов]».

Тогда Синно ответил: «Искусство владения луком помогло обоим королевствам[804]. Умение пускать стрелы спасло многие жизни. Воинская слава Масакадо разнеслась по восточным провинциям, о его битвах известно и в столице, и среди варваров. В наш век люди считают правителем того, кто одержал победу на поле битвы. Хоть [примеров этому] и не было в нашем королевстве, во всех остальных странах такое случалось. Так, в годы „Энтё“[805] ван киданей в первый день первого месяца напал на государство Бохай, захватил его, назвал эту страну „Тотан“ и стал там править[806]. Почему же [власть] нельзя захватить силой? К тому же, [у нас] много людей, и [мы не раз] побеждали в битвах. В [моем] сердце, желающем превзойти горы, нет страха, в моей силе, готовой разбить скалы, нет слабины. Мое желание победить [настолько сильно], что я мог бы одолеть и Гао-цзу. Если в то время, как мы будем захватывать восемь провинций, на нас нападут правительственные войска, мы закрепимся на заставах Асигара и Усуи[807] и будем оборонять восточные провинции. Поэтому то, что вы говорите, далеко от истины». Так [Масакадо] отругал их, и они ушли.

Когда [Масакадо] отдыхал, найдзю[808] Ива-но Кадзуцунэ с почтением сказал ему: «Если у государя есть министры, которые ему возражают, то он не совершит ничего несправедливого[809]. Если не последовать [совету Масахиры], страна будет в опасности. Говорится: „Если противишься Небу, то тебя ждут бедствия, если предаешь государя, то тебя ждет кара“[810]. Я молю о том, чтобы новый государь внял увещеваниям Гибы[811] и изволил бы принять решение, все обдумав». Синно сказал так: «Для некоторых людей таланты становятся наказанием, а для некоторых людей — радостью. Даже четверка лошадей не догонит слетевшее с уст слово[812]. Как можно не исполнить обещанного? [Ваше желание] изменить уже принятое решение говорит о том, насколько у вас мало ума». Кадзуцунэ прикусил язык, закрыл рот и молча удалился. Как будто циньский император сжег книги и закопал ученых мужей[813]. [Более никто] не осмеливался увещевать [Масакадо].

В то время всем руководил гон-но ками [провинции] Мусаси принц Окиё, и [по его указанию] Харумоти объявил о назначении управителей [захваченных] провинций, устроив все так, как будто на то была воля [Масакадо]. Управителем [провинции] Симоцукэ был провозглашен младший брат [Масакадо] Тайра-но Асоми Масаёри[814]. Ками [провинции] Кодзукэ был провозглашен управляющий пастбищами Икува Тадзи-но Цунэакира. Сукэ [провинции] Хитати был провозглашен Фудзивара-но Харумоти. Сукэ [провинции] Кадзуса был провозглашен гон-но ками [провинции] Мусаси принц Окиё. Ками [провинции] Ава был провозглашен Бунъя-но Ёситати. Ками [провинции] Сагами был провозглашен Тайра-но Масабуми[815]. Ками [провинции] Идзу был провозглашен Тайра-но Масатакэ[816]. Ками [провинции] Симоса был провозглашен Тайра-но Масатамэ[817].

После того как были назначены главы провинций, стали строить планы строительства государева дворца. Был [составлен] следующий документ: «Государев дворец должен быть построен в провинции Симоса, к югу от резиденции [Масакадо]. Укихаси следует назвать „Ямадзаки“, как столичный Ямадзаки[818], а пристань Оои в уезде Сома следует называть „Ооцу“, как столичный Ооцу»[819]. Были назначены правый и левый министры, нагоны, санги, гражданские и военные чиновники, 8 бэн и 6 си. Были определены размеры, и [образцы] иероглифов старого и регулярного стилей для печатей государя и Дайдзёкана. Затруднения возникли только с назначением [чиновником, ответственным за составление] календарей[820].

Услышав обо всем этом, управители провинций испугались, как рыбы, взлетели, как птицы, и в спешке отправились в столицу, после чего Синно совершил объезд всех [захваченных] провинций, включая Мусаси и Сагами. Он подчинил [эти провинции] и велел тем чиновникам, которые остались [на местах], исполнять свои обязанности. Затем [Масакадо] направил в Дайдзёкан письмо с уведомлением о том, что он занял престол, и вернулся из провинции Сагами в Симоса. Столичные чиновники были весьма напуганы, во дворце царила паника. Истинный государь[821] десять дней молился Будде, и в это время были призваны монахи из семи великих храмов[822], а также совершены подношения восьми великим божествам ками[823].

Был оглашен государев указ, в котором говорилось: «Я смиренно унаследовал престол и был счастлив продолжить дело [моих предков]. Но я слышал, что Масакадо [разжег] смуту, чтобы захватить престол. Вчера мне донесли, что он может явиться сюда хоть сегодня. Скорее же совершим подношения великим божествам ками и попросим их остановить это зло. Быстрее же обратимся к силам Будды и попросим его уничтожить этих разбойников».

Тогда истинный государь сошел с трона и изволил сложить ладони над головой. Чиновники совершили воздержание и вознесли тысячекратную молитву в храмах. Монахи в горах совершили обряд изгнания злых духов. Священнослужители в святилищах молились духам сикидзин[824], чтобы истребить зло.

За семь дней было сожжено более семи коку маковых зерен. А сколько тканей пяти цветов[825] было поднесено [божествам ками]! Таблички с именами злодеев духов были сожжены на великом алтаре. Фигурки воров были повешены на колючих терновых кустах и кленах. Пять почитаемых Великих Сил[826] отправили своих служителей в восточные земли. Восемь великих почитаемых[827] послали божественные стрелы туда, [где находились] разбойники. Тогда небесные божества нахмурили брови, искривили рты и осудили нечестивые намерения злодеев. Земные божества разгневались и вознегодовали на преступные замыслы злого вана.

Синно же [видел столько же, сколько лягушка, сидящая] на дне колодца, и не задумывался о том, что происходило за пределами его владений. Он вернулся из [провинции] Сагами в свой лагерь и, не давая отдыху лошадям, в середине 1 месяца 3 года Тэнге (940) с пятью тысячами воинов направился в провинцию Хитати, чтобы уничтожить оставшихся врагов. Тогда [члены рода] Фудзивара из уездов Нака и Кудзи[828] встретили его у границы провинции с роскошным угощением. Синно сказал: «Вы должны указать, где находятся дзё Садамори, Танэнори и прочие [мои враги]». Тогда Фудзивара ответили: «Говорят, что они как облака: то улетают, то прилетают, и где живут — неизвестно».

В поисках прошло десять дней. Наконец, возле бухты Хирума в уезде Ёсида[829] удалось взять в плен жен дзё Садамори и Минамото-но Тасуку. Эти женщины были схвачены людьми командиров Тадзи-но Цунэакира и Саканоуэ-но Кацутака. Узнав об этом, Синно приказал оградить женщин от унижений. Но к тому времени ими уже завладели воины. Жена Садамори была раздета, ее тело обнажено, и она ничего не могла поделать. Слезы из-под ресниц смыли белила с лица, пламя в груди сожгло чувства в сердце. Она испытала немыслимые унижения[830]. Возмездие за позор в Куайцзи настигло врага, [желавшего отомстить, как Гоу Цзянь] в Куайцзи[831]. Зачем взывать к людям? Зачем бранить Небо? Ведь причина унижений — в [действиях] многих людей[832].

Тогда командир, [бывший свидетелем этого], донес Синно «Жена Садамори неплоха собой. На ней нет вины. Молю о том, чтобы она была помилована и скорее отпущена домой». Синно сказал: «По закону бродяжничающих женщин полагается возвращать в родные края. К тому же древние государи были всегда милостивы к одиноким старикам и сиротам». [Синно] подарил [жене Садамори] одежду и, чтобы узнать ее намерения, сказал стихами:

Жена [Садамори], благодарная за столь милостивое обращение, ответила так:

А жена Минамото-но Тасуку, стыдясь своего несчастья, через кого-то передала [Синно] такое стихотворение:

Во время такой игры словами сердца людей смягчились и мятежный дух [оставил их].

Прошло много дней, но о врагах ничего не было слышно, и [поэтому часть] воинов, набранных из многих провинций, была отпущена домой. [С Масакадо] осталось менее тысячи воинов. Услышав об этом, Садамори и орёси[833] Фудзивара-но Хидэсато[834], собрав более 4000 воинов, решили напасть [на Масакадо]. Синно был очень обеспокоен этим и в 1 день 2 месяца с [оставшимся] войском направился в земли врага, в провинцию Симоцукэ. Передовые отряды Синно Масакадо еще не знали, где находится враг. Узнать, где он, удалось Цунэакире и Кацутаке, командовавшими тыловыми отрядами войска заместителя командующего Харумоти. Чтобы проверить [полученные сведения], они поднялись на высокую гору и стали смотреть на север — и действительно: вдалеке было вражеское войско. [Там было] около 4000 человек.

Цунэакира, про которого уже говорили, что он один стоит тысячи [людей], не мог упустить такого случая. И, не докладывая Синно, он приблизился к войску орёси Хидэсато и атаковал его. Хидэсато всегда придерживался испытанной тактики и смог разбить Харумоти, как и планировал. Заместитель командующего и его воины были обмануты тем, что [Хидэсато разделил свое войско на три части], и рассыпались на все четыре стороны. Те, кто знал дорогу, улетели, подобно стреле с тетивы. Те же, кто не знал, крутились [на одном месте], подобно колесу. Мало было выживших, и много было павших.

Садамори и Хидэсато шли по следам бежавших, и в тот же день межу часами овна и обезьяны[835] они вышли к деревне Кавагути[836]. Синно с боевым кличем обнажил меч и сам ринулся в битву. Садамори обратился к Небу и сказал: «Разбойники, [служащие лишь] личным [интересам], подобны грому над облаками. Слуги властей подобны насекомым па дне нужника. Но на стороне личных [интересов] нет закона, а на стороне властей — Небо. Три тысячи отборных воинов никогда не обратятся спиной к врагу». Наконец, прошел час овна, и день склонился к закату. Все [воины] были храбры, как ван Ли Лин, и были готовы биться не на жизнь, а на смерть. [Люди Масакадо] легко подняли тутовые луки, и стрелами из полыни[837] били точно в цель. Слуги властей обладали [недюжинной] силой, а разбойники, [служившие] личным [интересам], оказались слабее их. Синно повернул лошадь вспять, а щит выставил вперед. Вчерашние герои сегодня были подобны курицам. Поэтому воины провинции Хитати, с презрением посмеявшись [над врагом], разбили лагерь. А войско провинции Симоса, исполненное злобы и стыда, спешно отступило.

Тогда Садамори и Хидэсато посоветовались, и [Садамори] сказал: «Масакадо же не будет жить тысячу лет. И у нас, и у него только одна жизнь. Но Масакадо поступает так, как будто он один в этом мире, и своевольно чинит всем препятствия. Когда он покидает [пределы своей провинции], то с утра и до вечера творит смуту. Когда он возвращается, то разворовывает села. Он страшнее, чем жуки-древоточцы в восточных провинциях и чем ядовитые змеи в отдаленных землях. Как говорили в древности: „Убив огромного змея, усмирили девять царств[838]. Убив огромную самку кита, очистили четыре моря“»[839] (В «Хань шу» говорится, что «огромным змеем» называли человека по имени Чи-ю[840]. В «Цзо чжуань» Цзы из царства Чу говорит: «„Огромная самка кита“ — название огромной рыбы. Поэтому так говорят про неправедных людей, которые глотают маленькие страны»[841]). И если сейчас не уничтожить злодеев и не усмирить смуту, то она из частного дела станет государственным, и добродетели (току) государя будет нанесен ущерб. В «Шан шу» говорится: «Даже если в Поднебесной все спокойно, следует вести войну [для поддержания мира]. Даже если воины, носящие доспехи, сильны, следует их обучать[842]. Хоть на этот раз ты и победил, зачем забывать о следующих битвах? К тому же, когда У-ван заболел, Чжоу-гун [хотел] умереть вместо него[843]. Садамори [готов] сражаться с врагом и положить жизнь за государя». [Сказав это], он призвал местных жителей, произнес сладкие речи — и собрал войско, которое было в два раза больше, [чем прежнее]. В 13 день 2 месяца того же года [это войско] подошло к границе провинции Симоса, к землям, где владычествовали разбойники.

Синно хотел завлечь уставших врагов [в ловушку] и скрылся со своим войском в [окрестностях озера] Хироэ[844] в [уезде] Сасима. Садамори искал [его] и здесь, и там и строил различные планы. Сначала он сжег прекрасное жилище Синно, а затем — дома его сторонников. Дым поднимался и застилал небо. Дома, оставленные хозяевами, [сгорали] дотла. Немногие оставшиеся в живых монахи и миряне бросали свои жилища и бежали в горы. Выжившие знатные люди сбивались с пути и блуждали [по округе]. Но они не гневались из-за того, что провинция Хитати[845] пострадала, а лишь сокрушались о беззакониях, творившихся в правление Масакадо.

Садамори стал преследовать врага, но в тот день, как ни искал его, нагнать не смог. Следующим утром Масакадо надел доспехи и шлем и стал искать укрытие, где бы дул лишь ветер. Он замышлял мятеж и думал о злых делах, как Вэй Фан (Бо Цзюйи говорит: «[Где дует лишь] ветер» — так говорят о безлюдном месте. Вэй Фан — человек из Цзин-фу. Он с рождения любил злые дела, и когда его хотели схватить, он прятался, поднимаясь на небо и скрываясь в земле[846]). Хотя обычно войско [Масакадо] насчитывало 8000 воинов, все они собраться не успели, и с ним выступило лишь 400 человек. Войско построилось и ожидало [врага] у подножья горы Кита[847] в уезда Сасима. [Воины] Садамори и Хидэсато учились защищаться так же ловко, как Цзы-фань[848], и нападать с мечом, как Ли Лао[849]. (Бо Цзюйи говорит: «Цзы-фань и Ян Ю жили при династии Хань и происходили из Фэйшуньдай[850]. Цзы-фань в сорок лет бросал копье на 15 ли. Ян Ю в 70 лет [стрелой] выбивал меч [из рук человека] с расстояния 3000 ли, мог пробежать 3000 ли, размахивая мечом»[851]. Поэтому здесь так сказано). В 14 день между часами овна и обезьяны [Садамори] и [Масакадо] сошлись в битве.

Ветер дул в спину Масакадо, а Садамори и Хидэсато, к своему несчастью, оказались с подветренной стороны. В этот день ураган шумел в ветвях и с ревом поднимал тучи пыли. Щиты воинов Масакадо, располагавшихся с юга, сами летели вперед, и воины падали. Воинам Садамори, располагавшимся с севера, щиты заслоняли лицо. Поэтому и те, и другие бросили щиты и стали сражаться без них, и тогда центральные отряды Садамори стали отступать. Воины Синно вскочили на коней и ударили [им в спину]. Было убито 80 человек, и все войско стало отступать. А когда отряды Синно нагнали соратников Садамори, Хидэсато и Тамэнори, все 2900 человек пустились в бегство. [На поле боя] осталось около 300 лучших воинов, но и они были в растерянности и не знали, что делать. И тут ветер изменил направление и сдал дуть им в спину.

Теперь Синно, вернувшийся к своему основному войску, располагался против ветра. Садамори и Хидэсато бились из последних сил, не на жизнь, а на смерть. И Синно надел доспехи и шлем, пришпорил своего коня и сам пошел в бой. И тогда воистину на него обрушилась небесная кара: конь забыл, что он летал, подобно ветру, и всадник утерял искусство Ли Лао. Синно был ранен невидимой стрелой божеств, он сражался на поле у Толу и погиб, как Чи-ю[852]. В поднебесной еще не было такого, чтобы командующий сам сражался и сам умирал.

Кто мог предположить, что неисправленные мелкие прегрешения приведут к такой беде, что, расширяя личную власть, можно нанести ущерб добродетели (току) государя? Из-за этого человек, подобный Чжу Юню[853], был послан отрубить голову огромной самке кита (в «Хань шу» говорится, что Чжу Юнь был злодеем. Он попросил меч шанфана и отрубил человеку голову[854]). В 25 день 4 месяца 4 года [Тэнгё] (940) голова [Масакадо] вместе с докладной запиской была отправлена из провинции Симоса в столицу. Сукэ провинции Хитати [Фудзивара-но] Корэтика-но Асоми и котайси [Фудзивара-но Садато] были счастливы, что уже в 15 день [2 месяца] смогли вернуться в свои усадьбы в провинции Хитати. Будто фазан на равнине спасся от сокола, будто рыба с разделочной доски попала обратно в море. Вчера еще таили злобу, как несчастные старики, а сегодня облагодетельствованы «ацзяном»[855] [Садамори].

То, что Синно потерял имя и погиб, на самом деле произошло по вине гон-но ками провинции Мусаси принца Окиё и сукэ провинции Хитати Фудзивара-но Харумоти, вынашивавших [преступные] замыслы. Как же грустно! Печально то, что Синно свернул с праведного пути, горестно то, что он погиб: как будто увяли обильные всходы, которые вот-вот должны были созреть, как будто туча заслонила луну, которая вот-вот должна была засиять в полную силу (так как это произошло весной, то говорится об обильных всходах. Так как [Масакадо] погиб в 14 день 2 месяца, говорится, что туча заслонила полную луну).

В «Цзо чжуань» говорится: «[Когда человек] жаждет [присвоить] добродетель [государя] и выступает против властей, он подобен тигру, который, полагаясь на свой грозный вид, бросается на копья»[856]. Поэтому в одной книге говорится: «Если у маленького человека есть способности, их будет сложно проявить. Если злодей жаждет [присвоить] добродетель [государя], ее будет сложно сохранить»[857]. Наверное, тут можно сказать так: «Не задумываясь о том, что ждет в будущем, человек обрекает себя на скорые неудачи»[858]. Подвиги Масакадо могли бы заметить в столице, о его преданности могли бы остаться легенды. Но главным делом всей жизни он избрал смуту, каждый год, каждый год он вел войну. Он пренебрегал людьми учеными и общался только с воинами, и поэтому шел войной на родственников. Он полюбил злые дела и стал повинен в преступлении[859]. А тем временем зло накапливалось и [наконец] обратилось против совершавшего его. Проклятия [Масакадо] доносились из всех восьми [восточных] провинций, и в конце концов он погиб у источника Баньцюань (В «Хань шу» говорится, что в древности у Баньцюань сражался Гао-цзу[860]).

Еще в 11-й день 1-го лунного месяца во все провинции округов Тосандо и Токайдо[861] был разослан указ об аресте братьев и соратников главаря разбойников. В этом указе говорилось: «Тот, кто убьет главаря разбойников, в награду получит красные и пурпурные одежды. Тому, кто убьет помощников [Масакадо][862], за его службу будут пожалованы ранг и должность». В восточные провинции были направлены командующий усмирением восточных провинций, глава правой управы внешней охраны дворца Фудзивара-но Асоми Тадабун[863] (также занимал пост придворного советника и главы Ремонтного бюро), и заместитель командующего, помощник главы Министерства наказаний Фудзивара-но Асоми Таданобу[864]. [Пока они были в пути], младший брат главаря разбойников, Масаёри, и Харумоти бежали в провинцию Сагами и там были убиты. А принц Окиё бежал в провинцию Кадзуса и там был казнен[865]. Саканоуэ-но Кацутака и Фудзивара-но Харуаки были убиты в провинции Хитати.

Вслед за этим командующий войсками, подавлявшими мятеж в округа Токайдо, помощник главы Министерства наказаний Фудзивара-но Таданобу, назначил «гон-но сёдзё»[866] провинции Симоса Тайра-но Кимицура «орёси». Они прибыли в провинцию [Симоса] в 8 день 4 месяца и разыскали и уничтожили всех мятежников. Семь или восемь братьев главаря разбойников, Масакадо, либо подстриглись в монахи и ушли высоко в горы, либо оставили своих жен и детей и отправились блуждать по горным равнинам. Оставшиеся в живых [родственники Масакадо] в страхе бежали [из Симоса]. В 11 день 1 месяца указ [об аресте мятежников] был повторно разослан во все [провинции]. После того как в 16-й день 2-го лунного месяца сёси [Фудзивара-но Тадабун] издал указ о помиловании, [мятежники] один за другим стали сдаваться на милость властей.

Тем временем сукэ провинции Мусаси Минамото-но Цунэмото, дайдзё провинции Хитати Тайра-но Садамори и орёси провинции Симоцукэ Фудзивара-но Хидэсато были вознаграждены за храбрую службу. В донесении для Тюмусе[867] говорилось, что [они] были искусными и преданными полководцами, [ведь именно] они доставили голову разбойника в ставку [правительственных войск], после чего весть о победе достигла двора[868]. Что касается сукэ Цунэтомо, то хоть изначально его донесение и было лживым, в конце концов все так и произошло, поэтому он получил младший пятый ранг низшей ступени. Дзё Садамори год за годом сражался, но все не мог одержать решающей победы. И только объединив силы с Хидэсато, он смог обезглавить главаря мятежников. [Победу им принесла] испытанная тактика Хидэсато, поэтому тот получил младший четвертый ранг низшей ступени. Садамори же долгие годы испытывал лишения, и то, что теперь злодеи были казнены, было результатом его усилий. Поэтому он получил старший пятый ранг высшей ступени[869]. На этом все и закончилось.

Итак, можно сказать, что хоть Масакадо и ошибся, возжелав слишком многого, и [покинул этот свет безвозвратно], подобно утекшей воде, благодаря этому другие получили ранги. В сердце [Масакадо] не было гнева. Ведь [он думал, что], как говорится, «после тигра остается шкура, а после человека остается слава»[870]. Печально только, что сам он погиб, а прославились из-за этого другие.

Если поразмыслить, то можно сказать, что в древности из-за бунта шести ванов бедствия терпели семь провинций[871]. Сейчас мятеж одного воина вызвал восстания в восьми провинциях. Но такой невероятный план нельзя было осуществить ни в древности, ни сейчас. И, конечно, в нашем государстве с эпохи богов и до наших дней подобного никогда не случалось. Жена [Масакадо] скиталась и испытывала такие унижения, что кусала локти [от отчаяния]. [У его] братьев не было пристанища, и им негде было укрыться.

Войско [Масакадо, огромное], как туча, рассеялось, словно туман. Те, кто следовал за ним, подобно тени, бежали и были убиты. Родители и дети потеряли друг друга и скитались среди гор и рек. Мужья и жены были разлучены и искали друг друга по всем провинциям. Они не были птицами, но все было как в «расставании с четырьмя птенцами»[872], они не были деревьями, но все было как в «печали трех цезальпиний»[873]. Те, кто совершал преступления, и те, кто не совершал преступлений, смешались, как хорошо и дурно пахнущие цветы на обочине дороги. Те, на ком была грязь, и те, на ком не было грязи, перемешались, как воды рек Цзин и Вэй[874] перемешиваются в одном потоке. Гром слышен за сто ли, но зло, содеянное Масакадо, распространилось уже па тысячу ли. Масакадо всегда любил поступать так же, как и Тай-кан[875], и в конце концов сбился с пути Сюань-вана[876] (В «Шан шу» говорится, что Тай-кан был безнравственным и любил охоту. Он умер в восточной столице[877]. В «Чэ гун»[878] говорится, что Сюань-ван восстановил древние порядки. Поэтому тут так сказано). В его сердце поселились порочные мысли, и он стал сражаться за ранг государя с [хозяином] девятиярусных врат[879]. Совершив слишком много прегрешений, он потерял свое доброе имя. Унижения после смерти стали для него воздаянием за бесчинства.

Молва говорит: «Карма Масакадо была такова, что он жил в уезде Тоёта провинции Симоса округа Токайдо. Он все время совершал убийства, и ни разу даже не подумал о праведных делах. Но у жизни есть предел, и в конце концов он погиб. Куда он ушел, куда придет, в чьем доме будет жить?»

Один человек из деревни[880] сказал: «[Масакадо] сейчас живет в провинции трех миров, в уезде шести путей, в селе пяти форм существования, в деревне восьми препятствий»[881]. От посланца из промежуточного состояния[882] услышали следующее:

«Пока я был жив, я не совершил ни одного благого дела. За это я получил воздаяние, и пребываю в неблагой форме существования[883]. Меня обвиняют пятнадцать тысяч человек. Как это мучительно! Когда Масакадо творил злые дела, он делал это вместе со своими соратниками. Но в день воздаяния он один был обвинен во всех преступлениях и теперь страдает в одиночку. Мое тело испытывает мучения, находясь в лесу лезвий[884], моя печень горит на углях железной решетки. Невозможно передать, как ужасны мои страдания.

Но один раз в месяц я [имею право] на отдых. Надсмотрщик в аду объяснил мне причину: „Это благодаря обету [переписать] один свиток „Сутры золотого света“, который ты дал, пока был жив“. В календаре загробного мира говорится: „12 лет [считается за] один год, 12 месяцев [считается за] один месяц, 30 дней [считается за] один день“. Поэтому через 92 года по календарю нашей страны, Японии, благодаря этому обету я должен избавиться от страданий. Братья из Джамбудвипы[885], жены из мира Саха[886], будьте милосердны к другим людям, творите добро, чтобы победить зло. Хоть это может быть и вкусно, ни в коем случае нельзя есть [мясо] живых существ. Хоть вам может быть и жалко [денег], следует подавать милостыню буддийским монахам».

Вот что сказал дух умершего.

Записано в 15-й день 6-го лунного месяца 3-го года Тэнге (940)[887].

В одной книге говорится[888]: «В календаре нашей страны, Японии, говорится, что раз в 93 года мне положен отдыха. Мои братья, вы должны исполнить мой обет и освободить меня от страданий». Итак, смелость при жизни не означает славы после смерти. Горькие страдания — вот воздаяние за гордыню. [У Масакадо] был заклятый враг, и он сражался с ним, пуская в ход рога и когти. И сильный победил, а слабый проиграл. [Масакадо] поднял смуту в поднебесной и боролся с [государем], словно месяц с солнцем. Но [законная] власть одержала победу, а [мятежники, руководствовавшиеся] личными [интересами], были повержены. Обычно считается, что воевать не стоит, так как это ведет к мучительной смерти. Но если сейчас испытываешь унижения, то и после смерти к тебе не придет слава. Сейчас эпоха войны, и поэтому смуты происходят все чаще. Одни люди желают войны, другие же — нет. Если кто-то подозревает, что должно произойти что-то страшное, то он должен написать об этом.

[Это сочинение] с почтением поднесено из провинции человеком, не указавшим имени[889].

Ёсисигэ-но Ясутанэ (934?-1002)[890] Записи из беседки у пруда «Титэйки»[891] (982 г.)

С того времени, как мне [исполнилось] двадцать лет [я] наблюдаю за двумя [половинами] столицы: Восточной и Западной[892]. Западная [половина] столицы, где жители крайне малочисленны, превратилась чуть ли не в заброшенную местность. Люди уезжают отсюда, и никто не приезжает. Есть дома, которые разрушаются, но нет тех, которые строятся. Оставшиеся без жилья, исчезли, а те, кто не страшился бедности и худородства, остались. Некоторые радовались отшельничеству и жизни в бегах, словно уходили в горы и возвращались к полям. Те же, кто всей душей стремился накопить для себя богатства, ни одного дня не могли здесь прожить. В прежние годы в [Западной половине столицы] была одна Восточная усадьба[893]. Роскошный зал с красными вратами[894], бамбук и деревья, родники и камни — воистину, это было непревзойденное по красоте место. [Его] хозяин был за что-то понижен в должности[895]. [Пока владелец усадьбы отсутствовал] в доме случился пожар[896], и он сгорел дотла[897], а около десятка семей его слуг, что жили поблизости, постепенно разъехались. И хотя позднее хозяин вернулся, заново [дом] не отстроили. Потомков у него было много, но долго никто не жил. Терновник разросся возле ворот, [загородив их], а лисы и барсуки вольготно чувствуют себя в своих норах[898]. Очевидно, Небо обрекает на гибель Западную [половину] столицы[899], и в этом нет людской вины[900].

В восточной [половине] столицы к северу от четвертой линии есть также северо-западный и северо-восточный углы. Люди там не богаты и не бедны, в большинстве случаев жилища расположены очень близко друг к другу. В богатых домах ворота выстроены в ряд, а залы тянутся вереницей. Маленькие же домики стоят стена к стене, соприкасаясь краями крыш[901]. Если у восточного соседа случится пожар, то соседу с запада некуда деться от бушующего пламени. Если на южный дом нападут бандиты, то дому на севере сложно будет укрыться от града их стрел. Южный Жуань беден, [в то время как] северный Жуань богат[902]. Богатый не всегда совершенен, а бедный испытывает чувство неловкости [даже] к самому себе. Кроме того, люди незнатные тянутся поближе к влиятельным домам. Если их дом и превращается в развалины, тростником его не покрывают. Если изгородь[903] рушится, не в силах отстроить ее. Даже если они радуются, то не имеют возможности смеяться в полный голос, а если горюют, то не смеют заплакать навзрыд. Приходят они или уходят — постоянно безутешны, а на сердце у них не бывает покоя. Они словно вороны и воробьи, которые приблизились к ястребам и орлам[904].

Конечно, тот, кто строит усадьбу, первым делом расширяет ее врата и двери[905]. К ним пристраиваются маленькие домики, где множество жалких людишек, которые обращаются с жалобами друг на друга. Как будто дети и внуки покинули страну отцов и матерей[906], бессмертные сосланы в мир земной суеты. Самые настойчивые — получают право на владение клочком земли и включение в число глупцов, подобных себе. Иные гадают и в окрестностях Восточной реки[907] [возводят дом], а если случается большое наводнение, то смешиваются с рыбами и черепахами[908]. Некоторые поселяются в северном предместье[909], где во время сильной жары, не имея воды, страдают от жажды. Неужели в обеих [половинах] столицы нет свободной земли?[910] Почему же люди столь упрямы в своих желаниях?

Помимо того, в [северном] предместье на берегу реки [Камогава] дома и ворота в них не располагаются рядами. Есть тут и поля и огороды. Хорошие огородники, постоянно обрабатывая землю, возделывают грядки. Опытные крестьяне возводят на реке дамбы и орошают поля. Ежегодно река разливается, разрушая плотины. Чиновники, ответственные за возведение дамб, еще вчера восхваляли свои заслуги, а сегодня же несут ответственность за разрушения. Боюсь, что жители Лояна[911] могут превратиться в рыб[912]. Украдкой посмотрел установленные правила, и оказалось, что к западу от реки Камогава возделывание полей разрешено только дворцу Сусинъин[913], а всем остальным строжайше запрещено, по причине наводнений[914]. К тому же, Восточная река и северное предместье являются двумя из четырех окрестных направлений [столицы]. Эти земли стали местом встречи Сыном Неба [четырех] сезонов и местом государевых развлечений[915]. Конечно, есть люди, которые хотели бы жить здесь и возделывать [землю], так почему же государственные ведомства подобное не запрещают и не контролируют?

Если говорить о развлечениях простолюдинов, то уже нет [ни одного] берега, где летом наслаждающиеся прохладой путники могли бы половить маленькую форель; нет более мест, где в осеннюю пору охотники могут посадить на руку молодого сокола[916]. За пределами столицы все чаще возникают споры из-за местожительства, а в самом столичном граде каждый день [что-нибудь] приходит в упадок. На южных окраинах нет сорных трав, а злаки пышно колосятся, но плодородные земли покидают, используя бесплодные каменистые [почвы]. Виновато ли в этом Небо, или люди лишились рассудка?[917]

Сначала у меня не было жилища и [я] снимал жилье у [одной] семьи возле ворот Дзётомон[918], постоянно размышляя о достоинствах и недостатках отсутствия постоянного жилья. Но даже если бы я и хотел [иметь свой дом], это было бы совершенно невозможно, поскольку стоимость участка в 2–3 сэ[919] [составляет] тысячи, а то и десятки тысяч монет[920]. Сначала к северу от шестой линии я гаданием определил пустошь, возвел четыре стены и соорудил одни врата. [Точно так же] сначала канцлер Сяо [Хэ] выбрал отдаленную местность[921], а затем Чжун Чжан-тун отдал предпочтение уединенному жилищу[922]. Весь [мой] участок занимает более десяти сэ. Создав холм, [я] насыпал небольшую горку, а, обнаружив углубление, выкопал маленький пруд. К западу от пруда соорудил небольшой зал со статуей Амиды. К востоку от пруда построил маленький кабинет для книг. К северу воздвиг низкий домик для жены и детей.

В общем, жилище [размером] четыре на десять [дзё], пруд — три на девять [дзё], сад — два на восемь [дзё], а поле омежника[923] — один на семь [дзё][924]. Наконец, остров, засаженный зелеными соснами, отмель с белым песочком, красные карпы и белые цапли, миниатюрный мостик и маленькая лодочка. Место, которое мне нравилось всегда, располагалось в окружении всего этого. Более того, весной восточный берег, где склонились ивы, затуманивается нежной призрачной дымкой. Летом у северных ворот, где растет бамбук, со свистом гуляет свежий ветер. Осенью у западного окна, в которое светит луна, можно без устали копаться в книгах. Зимой под южным навесом, куда заглядывает солнце, хорошо греть спину у огня.

Прожитые мной годы приближаются к пятидесяти. Мало кто в моем возрасте имеет такой маленький дом. Но и улитке спокойно в ее домике, а вошь радуется даже своей щелке[925]. Перепелка живет на маленькой ветке[926] и не мечтает о больших рощах Плодородия[927]. Лягушка сидит в своем укромном колодце и не ведает о просторах безбрежного моря[928]. И пусть [я], хозяин дома, занимаю [должность] «чжу ся [ши»][929], сердце мое словно живет в горах. В должностях и наградах полагаюсь на судьбу, ибо правила служения Небу одинаковы [для всех]. Чтобы продлить отпущенные годы, обращаются с молитвами к [духам] Неба и Земли, и уже давно молюсь на холме[930]. Не хотел бы, чтобы люди были подобны [огромной] птице Пэн[931], или вели себя как барс во время тумана[932]. Становлюсь на колени и сгибаюсь в поклоне, и вовсе не стремлюсь льстить государю, сановникам, военачальникам и знати. Избегаю речей и уклоняюсь от страстей[933]. Не стараюсь оставить след глубоко в горах и ущельях. При дворе телом служу государю, а дома душой надолго отдаюсь [учению] Будды.

Уходя [на службу во дворец], облачаюсь в одеяния цвета молодой травы[934]. И хотя ранг [мой] ничтожен, должность весьма почитаема. Когда возвращаюсь [домой], набрасываю покрывало из тонкого белого полотна, поскольку оно теплее, чем весна, чище, чем снег. [Я] мою руки и полощу рот, а потом сначала вхожу в Западный зал, где возношу молитвы Будде Амида и читаю сутру Благого Закона. После трапезы вхожу в Восточный павильон, открываю книги и общаюсь с мудрецами древности.

Во время, когда правил ханьский император Вэнь-хуан-ди[935], любили бережливость и умиротворяли простой народ. Во время, когда жил танский наставник Бо Лэ-тянь[936], он прославился стихами и обратился к Закону Будды. Семь мудрецов династии Цзинь[937] — соратники своей эпохи, телом находились при дворе, а помыслами в уединении. [Я] встречаюсь и с мудрым правителем, и с мудрым наставником, и с мудрыми друзьями. За один день — три встречи. В одной жизни — три радости. Ну, а среди современников нет никого, к кому можно было бы питать привязанность. [Нынешние] наставники чтят только знатность и богатство, не постигая литературы. Уж лучше совсем без наставников. Друзья ценят только влияние и выгоду. [Такие] прохладные отношения ни к чему, лучше уж совсем без друзей[938]. [Я] запер ворота и закрыл двери, и в одиночестве декламирую стихи. Если же захочу развлечься, то возьму ребенка, сяду с ним в маленькую лодочку, и буду отбивать такты ударами о ее борт и стучать веслами. А если появится свободное время, то позову слугу и пойду на задний двор, где буду его вычищать и поливать. [Я] люблю свой дом и не знаю никаких других.

С тех пор как наступили [годы] «Ова»[939] нынешние люди предпочитают возводить роскошные хоромы. Доходит до того, что [они] вырезают на капителях горы, а брусья под крышей украшают узорами в виде водорослей[940]. Расходов это требует на тысячи и десятки тысяч [монет], хотя живут там всего лишь два-три года. Древние говорили: «Тот, кто строит дом, не живет [в нем]»[941]. Разве не справедливы эти слова?! Я достиг заката жизни и построил маленький дом. Если его оценивать по тому положению, которое [я] занимаю в обществе, то [он] поистине роскошен. Сначала [я] боялся Неба, потом стыдился людей, но ведь даже путники сооружают себе приют, подобно тому, как старая гусеница шелкопряда делает свой кокон. Разве можно так жить?

Совершенномудрые и прозорливые, возводя дома, не утруждают народ и не утомляют демонов. Придерживаясь [норм] человеколюбия и справедливости, делают коньковые балки[942]. Руководствуясь ритуалами, возводят фундамент и опоры. Основываясь на морали и добродетели, ставят ворота и двери. С любовью и лаской строят стены и ограду. Следуя [правилам] бережливости, обзаводятся домашней утварью. Совершая добрые дела, накапливают состояние. Того, кто живет в таком доме, и огонь не сможет сжечь, и ветер не в силах опрокинуть[943]. Оборотни [в такой дом] не захаживают, а беды обходят стороной. Злые духи не будут подстерегать [его обитателей], а разбойники не нападут. Семья будет в достатке, а хозяин проживет долгие годы. Должности и ранги будут пребывать в изобилии, а потомки смогут [их] наследовать. Разве не стоит над этим задуматься всерьез?

Тэнгэн, 5-й год[944], 10-й лунный месяц. Хозяин Ясутанэ. Сам сочинил и собственноручно записал.

Фудзивара-но Акихира (989?-1066) Памятные надписи (мэй)[945] Любимые изречения (дзасамэй)

Служить государю на основании преданности[946], а родителям, руководствуясь сыновним долгом.

Способные доверять друзьям[947] с любовью воспитывают детей и внуков.

В бедности не заискивай, разбогатев, не стань заносчивым[948]. Тот, кто озабочен только выгодой[949], подобен гостю перед хозяином[950].

Фудзивара-но Акихира (989?-1066) Новые записи о «саругаку»[951] «Синсаругакуки» (сер. XI в.)[952]

Муж госпожи Нака-но кими был первым воином Поднебесной. Он слыл непревзойденным знатоком военного дела и особенно отличился [в искусствах] «гассэн»[953], «ёути»[954], «хасэики»[955], «матиюми»[956], «томоси»[957], «катиюми»[958], «нориюми»[959], «касагакэ»[960], «ябусамэ»[961], «яцумато»[962], «сандзаку»[963] и «табасами»[964].

Когда он облачался в доспехи и надевал шлем, брал в руки лук со стрелами, алебарду или длинный меч; когда он устанавливал щит; когда над его головой развевалось знамя; когда он разбивал походный лагерь; либо, когда командовал войском[965], было совершенно ясно, что его Путь благословлен Небесами! Выдающийся мастер воинских искусств, с доблестным сердцем выходил он на поле брани, и снискал славу воина, не знающего поражений. Он заставлял противника признать свое поражение и заключить мир подобно тому, как это произошло во время битвы у горы Паньяо[966]. Он никогда не показывал врагу спину, покрывая себя позором. В мастерстве же стрельбы из лука не уступал стрелку И [времен императора] Юя[967]. Поистине его должно именовать воином, равным тысяче! И хотя род его неизвестен, он носит славное имя Тодзи[968].[969]

Главной супруге уже исполнилось шестьдесят лет и черты ее лица, привлекательные когда-то, постепенно утратили лоск и увяли. В то же время ее мужу едва исполнилось пятьдесят восемь лет. Он был поразительно сладострастен и отличался ветреным нравом. В прошлые времена, еще в двадцатилетием возрасте[970], во время службы в одной из управ, узнал он, что родители его будущей жены влиятельны, а семейство богато. И, будучи ослеплен перспективами обеспеченного будущего, решил вступить в брак.

Но с годами, предаваясь размышлениям, он часто сокрушался, понимая, что разница в возрасте с супругой слишком велика. Волосы ее со временем совсем поседели, словно покрылись утренним инеем. Кожу ее испещрили морщины и стали похожи на вечернюю рябь на водной глади. Верхние и нижние зубы стали выпадать, и лицо ее стало похоже на мордочку обезьяны. Левая и правая груди сморщились и совсем обвисли, словно мошонка у быка в жаркий летний день.

И сколько бы ни накладывала она на себя косметики, дабы казаться моложе, никто уже не испытывал к ней любовных чувств. Оттого-то и была она одинока как луна ночью в двенадцатый лунный месяц, когда на небе нет звезд. Те, кто сближался с ней, начинали питать к ней только отвращение и опасением, подобно тому, как боятся палящего солнца в полуденный зной.

Днем и ночью она сетовала на бессердечие супруга, не понимая, что тело ее одряхлело. Все свободное время она посвящала молитвам, умоляя богов, чтобы те вернули ей любовь мужа[971]. Как она только не старалась: всегда носила с собой вырезанного из камня божества в виде нефритового стебля. Она приносит дары Сётэну[972], но божество не внемлет ее просьбам. По этой причине она либо совершает поклонения Божеству-предку Дорог[973], взывая к божествам о ниспослании любви мужчин, где молится усерднее других. Либо она идет на «Праздник мужчин»[974] к «томэ» из Ига[975] на Склон Лиса[976], где «томэ» танцует, выбивая раковины «морское ушко» в форме женских половых органов. Либо ходит к Акомати[977], прислужнице Инари, которая сведуща в любовных снадобьях[978] и развлекается, перебирая кусочки сушеной рыбы пеламиды в форме фаллосов. Либо Божеству-предку дорог с улицы Годзё[979] она подносит дары на рисовом тесте в виде тысячи блюд, а божеству Ясидзин в храме Тодзи жертвует по сто корзин с угощениями из риса. Либо во время процессий Дэнгаку и Сисимай плясала, совершая подношения божествам в виде шелковых лоскутов «митэгура», кружилась в танце[980].

Все свидетельствовало об одержимости госпожи злыми духами: и горящий, как у ядовитой змеи пред броском, взгляд, и лицо, искаженное ненавистью. Несчастная проливали слезы о неразделенной любви, что смыло часть косметики на ее лице. Госпожа разочаровалась в мужчинах, пребывая в глубокой скорби. Сердце ее томилось в смятении чувств. Ей надлежало бы, сбрив седые волосы, постричься в монахини, но сердце ее все еще пребывало в нерешительности, и она довольствовалась остатками любви.

Ее так и прозвали — «Змея-долгожительница». И хотя за свою жизнь она совершила немало ошибок, у нее родилось много детей, а поэтому оставим ее и перейдем к описанию следующей особы.

Вторая супруга одного возраста с мужем. И хоть ее невозможно сравнить с Си Ши[981], но и заметные недостатки у нее отсутствуют. Она обладает покладистым характером словно вода, наполняющая сосуд. Как облако, податливое дуновению ветерка, ее характер и не тверд, и не мягок. Стоит ли говорить, что она превосходно шьёт, окрашивает ткани, занимается ткачеством и прядением. Она настолько преуспела в управлении домом, торговых делах, сообразительности и бережливости, что [супруг] ей не нахвалится. С утра до вечера ей нравится хлопотать по хозяйству: готовит [блюда], что всем по душе, а зимние и летние наряды у нее всегда подготовлены в соответствии с сезоном. «Эбоси»[982], «каригину»[983], «хакама»[984], «авасэ-но кину»[985], «акомэ»[986], «утиги»[987], «фусума»[988], «хитоэ»[989], «сасинуки»[990], «суйкан»[991], «каммури»[992], «уэ-но кину»[993], «хампи»[994], «ситагасанэ»[995], «оокути»[996], «уэ-но бакама»[997], «оби»[998], «тати»[999], «сяку»[1000], «оги»[1001], «куцу»[1002], «таби» («ситодзу»)[1003], «мумакура»[1004], «юми»[1005], «янагуи»[1006], «дзюся»[1007], «кувандзоку»[1008] — все это благодаря ее заботе в безупречном порядке.

Возлюбленный одиннадцатой госпожи — знаток поэзии при дворе по имени Какинамото-но Цунэюки. Он сведущ в игре на музыкальных инструментах и сложении стихотворений «вака». С легкостью играет на духовых и струнных (щипковых) инструментах. Он владеет «сяу-но кото», «кин», «бива», «вагон», «хогё», «сякухати», «го» (иги), «сугороку», «сёги», «танги», «мари», «коюми», «хотё», «рёри», поэзией «вака», древним стилем стихосложения, являясь мастером, которому нет равных в Поднебесной. Искусен он и в составлении стихотворных цепочек.

От него веяло древним стилем стихотворения «Цветы, цветущие в гавани Нанива» и черпал стиль из стихотворения «Обильные реки». Не испытывал сложности при написании «тега», «танка», «сэдо», «конбан», «рэнга», «какусидай», «кои» и «ихаи». Он достиг формы стихосложения в тридцать один слог как в песни о восьмислойных облаках Идзумо Сусаноо-но микото и песни об обильных реках Сётоку-тайси. Постиг суть «Манъёсю», «Синсэн Манъёсю», «Кокин вакасю», «Госэнсю», «Сюисё» и различных авторских поэтических сборников.

Не может он считаться менее совершенным, чем Сарумару-но Утикими и принцесса Сотобори. Не уступает он и Осикоути-но Мицунэ, Ки-но Цураюки, Оно-но Комати. Он достиг стиля преподобного Хэндзё с горы Ханаяма. И хотя он был прекрасным мастером стихосложения, критиковали его в основном за то, что у него нет вкуса реальности. Стихотворения его вызывали чувства подобно тому, как смотришь на женщину, нарисованную на картину. И про Ариварано Нарихира, который достиг величайшей славы поэта, говорили стихотворения его зачастую вульгарны, подобно торговцу, разрядившемуся в роскошные одежды. О других, ставших на путь стихосложения, и говорить не следует. С древних времен до нашего времени их были многие тысячи.

И из всего бесчисленного множества сочинителей стихотворений только Какиномото-но Цунэюки унаследовал древний стиль в его первозданном виде. Если посмотреть на его происхождение, то он дальний потомок Какинамото-но Хитомаро. Среди представителей его семейства был Ямабэ-но Акахито. В его стихотворениях из тридцати одного слога содержатся все «шесть категорий»[1009], а рифмы избавлены от «восьми пороков»[1010]. В его творениях сочетаются изящество и правдивость, а начало и конец пребывают в гармонии. Речи его плавны и подобны воде, которая стекает по длинным волосам, а обилие чувственной красоты словно жемчуг, нанизанный на нить. По этой причине он получил признание в обществе. Его приглашают на пиршества и высшие, и низшие. Господин Тороку, составивший немало пояснений к стихотворным сборникам, считал творения Какинамото-но Цунэюки в высшей степени удачными.

У двенадцатой госпожи есть пять [высокопоставленных] возлюбленных: ближний государев слуга[1012], глава государевой канцелярии[1013], старший судебный чин[1014], служащий государевой канцелярии и помощник начальника левой управы по охране дворцовых врат[1015].

Один из них посылает ей с курьерами письма, прикрепленные к ветке сливы, другой отправляет стихи, написанные на лепестках «сакуры». [Иными словами], любовные письма в ее адрес текут рекой.

Каков же ее внешний облик?

Декоративные шпильки для волос, сделанные из перьев зимородка, прекрасно гармонируют с волосами. Фигура ее, обличенная в прекрасные одеяния, обворожительна. Она источает бесконечное обаяние: и когда невзначай вздрогнут ее прекрасные, словно лепестки лотоса, веки и, когда тень ее улыбки появляется на лице. Ее брови вразлет, выкрашенные в темно-синий цвет, слегка изгибаются, и на лицо нисходит успокоение. Кажется, что все обаяние мира заключено в этой девушке. Госпожа не накладывает белил и румян, поскольку у нее от природы белоснежная кожа и легкий румянец. Ее влажные губы блестят, как спелые красные плоды. Светящаяся кожа сверкает белизной словно снег. Красота белых пухлых ручек может сравниться с благородным сиянием яшмы. Ровные белоснежные зубы будто сделаны из раковин, привезенных из южных морей.

Говорит она немного, но в ее словах есть особая манера — говорить только о важном. Голос у нее тихий. Слова понятны. Ее одежды от легких накидок до расшитых узорами одеяний благоухают благородными ароматами орхидеи и мускуса. Она не выпускает из рук зеркальца, сделанного наподобие [раскрывшегося хвоста] фазана[1016]. Девушка прилежна в обучении и старательно прописывает знаки письмом, известным под названием «следы птичьих лапок»[1017].

Поскольку она со строгостью воспитывалась во внутренних покоях, подальше от чужих глаз[1018], то никто о ней толком ничего не знал. Но слухи о ее красоте стали быстро распространяться по Поднебесной. И хотя она и жила в дальних покоях, [которые недоступны постороннему взгляду], красота ее стала эталоном во всем мире.

Говорят, что если бы она была рождена во время правления [китайского] императора Сюань-цзуна, то ее красоте, несомненно, приревновала бы сама Ян Гуйфэй[1019], если бы она жила во время царствования [китайского] императора У-ди, то, несомненно, затмила бы красотой Ли Фу-жэнь[1020].[1021]

Среди всех девушек — эта самая неотесанная деревенщина. Груба, как простолюдинка. Она некрасива собой и, в общем, не то, что следовало бы выставлять напоказ. У нее скверный характер, а о муже совсем не заботиться.

Если взглянуть на нее, [что же мы увидим]: волосы растрепаны, лоб слишком узкий, зубы торчат в разные стороны, подбородок [слишком] вытянут. Мочки ушей обвисли. Челюсть тяжеловата, скулы выдаются, а книзу сужаются «клинышком». Зубы неровные, расположены на большом расстоянии друг от друга. Болтает без умолку. Переносица кривая. Голос неприятен и гнусав. Сзади у нее горб, спереди грудь выпячена. Живот выпирает, как у лягушки. Ходит она неуверенной походкой, припадая на одну ногу, от чего походка ее похожа на крокодилью. Кожа вся шероховатая, как у акулы или сома.

Шея у нее короткая, к тому же ворот «кимоно» [постоянно] велик. Ростом она высока, а потому юбка-«мо»[1022] [всегда] слишком коротка. От нее дурно пахнет, а по всему одеянию скачут блохи. Руки, огромные, как медвежьи лапы, похожи на грабли. Крупные плоские ступни напоминают мотыгу. Напудрится — и ее лицо становится похоже на лисью морду. Чрезмерно нарумяненные щеки выглядят как седалище у бабуина. При всем этом, она до крайности распутна, завязывает отношения с мужчинами без разбора. Она еще и ревнива, да и душа ее особенно ни к чему не лежит. Ни ткать, ни шить она не умеет. Жить по средствам и вести хозяйство также не способна. Все сбережения, что имела — спустила на ветер. [Одно странно]: таких дам все же по ночам посещают мужчины[1023].

Шестнадцатая дочь — глава «асоби» и «яхоти»[1025], предлагающих различные увеселения в Эгути и Кавасири[1026]. Она в совершенстве овладела мастерством обольщения в Каваками и следовала постыдным обычаям Сакамото[1027]. Днем, сбросив за плечи соломенную шляпу, в тени зонтика от солнца она предлагала себя и высшим, и низшим (не разбирая чинов). Вечером садилась в лодку и привлекала внимание проходящих путников, постукивая по борту поверх водной глади. Нельзя сказать, что она неопытна, ибо мастерски использует различные позы для интимных ласк, тело ее и податливо, и упруго, словно струны «кото», а техниками «летающего дракона» и «поступь тигра» она владеет в совершенстве[1028].

Есть у нее и иные таланты: голос ее как у райской птички, а лицо подобно лику небесной девы. Даже Мияги и Кокарасу своим пением не могут сравниться с ней, а голоса Якуси и Наруто[1029] блекнут перед голосом [госпожи]. Разве при таких обстоятельствах непонятно, что любой мужчина оказывается во власти ее чар. Образ ее искушает душу и пленит сердце.

Увы! Коль придется ей продавать всю молодость, всецело отдаваясь ремеслу, как она будет жить потом, когда ее красота померкнет?

Оэ-но Масафуса (1041–1111)[1030] Юдзёки (Записи о юдзё)

Если предпринять однодневное путешествие на запад вниз по реке Удзи от пристани Ёдо, что в провинции Ямасиро, то достигнешь местечка под названием «Кая». Все, кто отправляется [в столичный град] и обратно по дорогам Санъё, Сайкай и Нанкай обязательно минуют это место. Река течет на юг, извиваясь вокруг поселений и проходя меж домами, пока не достигает земельное владение провинции Кавати. Место это и называется «Эгути». Там располагаются кормовые долины Адзифу Аптекарского управления и «сёэн» Оба, принадлежащее Хозяйственному управлению.

Добравшись до провинции Сэццу, достигнешь местностей Камусаки и Касима. Там много жилых домов и постоялых дворов. Группы женщин веслами отталкивают небольшие лодки от берега, устремляясь на встречу входящим в порт судам, и предлагают мужчинам разделить с ними ложе. Их голоса сдерживают облака, плывущие через долины, а ветер разносит их музыку по водной глади. И путники забывают даже о своих семьях. Волны омывают тростник, растущий вдоль берега. Лодки старых рыбаков и торговцев выстраиваются в линию, одна за другой, как будто между ними нет воды. Это и есть самое известное в Поднебесной место для плотских удовольствий[1031].

Старшая в Эгути — Каннон. Ей подчиняются: Нака-но кими, […], Кома, Сиромэ и Тономори. В Касима все подчиняются Мияки. Среди таковых: Нёи, Ко:ро, Кудзяку и Татимай. В Камусаки хозяйка Како-химэ. Косо, Мияко, Рикимэй и Сёни работают под ее началом[1032]. Все они — воплощение Кусира и последовательницы Сотохори-химэ. В свои покои они приглашают всех: и высокопоставленных сановников, и простой люд, одаривая их своим вниманием. Иногда они становятся женами и наложницами [мужчин], которые готовы умереть ради любви. Даже мудрецы и благородные мужи не могут избежать этого[1033].

К югу располагается святилище Сумиёси, а к западу — святилище Хирота, куда они отправляются, дабы вознести молитвы божествам. И все для того, чтобы боги ниспослали им хороших любовников. Главнейшее имя среди их божеств-охранителей — Хяку дайбу. Если бы каждая посетительница [святилищ Сумиёси и Хирота] вырезала бы его изображение, то таковых насчитывались бы сотни, даже тысячи. «Асоби» умело соблазняют мужчин, как и в стародавние времена.

В годы «Тёхо»[1034], когда государыня Хигаси Сандзё отправилась в паломничество в святилище Сумиёси дзиндзя и храм Тэннодзи, ее спутник Фудзивара Митинага благоволил Сёканнон[1035]. В годы «Тёгэн»[1036] во время поездки государыни Дзётомон-ин сопровождающий ее Фудзивара Ёримити осыпал похвалами Нака-но кими[1037]. В годы «Энкю»[1038], когда государь Госандзё удостоил своим вниманием святилище [Сумиёси дзиндзя] и храм [Тэннодзи], Комаину, Коуси и их спутницы приблизились к его кораблю[1039]. Люди называют их «чародейками». Они самое необычное явление нашего времени.

В соответствии с преданиями, когда придворные мужи совершали путешествие из столицы в направлении Кая, дабы насладиться общением с «юдзё», они пользовались услугами женщин из Эгути. Люди, путешествующие по реке из западных провинций, начиная от помощника управителя провинции до простого писца, предпочитали общаться с женщинами из Камусаки. И все это по причине необходимости сделать остановку на первом перевалочном пункте.

Оплата услуг [у «юдзё»] называется «дансю». Когда наступает время распределения заработков, женщины теряют всякий стыд. Старшие и младшие становятся необыкновенно сварливыми, превращая разногласия в настоящую драку. Иногда приходят к единому решению, разрезая длинный отрез шелковой материи на отдельные, равные по размеру куски, или делят весь имеющийся рис на маленькие порции, подобно тому, как Чэнь Пин разделял на одинаковые порции мясо[1040].

Если женщины из наиболее известных родов[1041] «юдзё» поднимаются на борт лодок, курсирующих по реке, это называется — «погрузка в последний момент», либо «выход для развлечения». Получают они немного — это заработок одного дня. Их прическа носит название — «разброс материала». В лодку они берут с собой зонты от солнца, а на одежде каждой из них есть символ в форме полумесяца — таковы их обычаи. Если вы читали предисловие Оэ-но Юкитоки[1042], думаю, что я записал здесь только несколько дополнительных деталей.

Оэ-но Масафуса (1041–1111) Записи и размышления Оэ-но Масафуса «Годансё» (нач. XII в.)