Часть первая Вехи истории

Глава 1 ЛЕГЕНДЫ

Япония, как и Греция, возникает из сказочного прошлого. Легенды, пришедшие из глубины времен, населены буйными, фантастическими персонажами, от которых происходят жемчужные туманы, они окутывают леса, склоны вулканов, не успевшие покрыться умудренной сединой, танцующие волны моря.

Япония расположена на краю одного из наиболее глубоких провалов земной коры, покрыта ста пятьюдесятью вулканами, среди которых сорок еще продолжают действовать. Они занимают примерно четверть страны. Так, например, частые выбросы горы Асо, которая возвышается над островом Кюсю, поддерживает постоянный подогрев гейзеров, которые питают горячие источники.

Конечно же, ныне верования и предрассудки утратили часть колдовской и завораживающей силы своего могущества, которым они некогда обладали, но все еще сохраняют обаяние древней тайны. Еще и сегодня в самом сердце Токио многочисленные живописного вида предсказатели, которые с наступлением ночи скрываются в темноте углов, куда лишь слегка пробивается колеблющийся свет, приоткрывают тайны будущего. Все божества природы (коми) могли представить, как утверждают прорицатели, пророческие знаки (дзенсё): событие непредвиденное, неожиданное, наступающее, например, в первый день года или в начале дня, предшествующего тому, который должен открывать последующие месяцы или часы, следующие за ними.

В некоторых случаях сам человек может способствовать очевидности пророческих знаков. При этом следует использовать гадание (бокусен или уранай). В древности в Японии, как и в Китае, применялись гадальные кости, полагалось толковать значение трещин на костях оленя или панцире черепахи, подвергнутых воздействию огня. В храмах и святилищах и сегодня еще продаются узкие полоски бумаги (омикудзи), содержащие предсказания. Судьба человека равным образом зависит и от имени, которое он носит, потому-то всегда использовалось ономастическое гадание (сэймэй-хаидан). Эти старинные местные способы гадания не исключали и иноземных — в наши дни достаточно распространено предсказание будущего по картам.

Для того чтобы сопротивляться враждебным силам, можно было использовать заклинания, которые, например, обеспечивали изобилие урожая или останавливали эпидемию. Числа также наделены значительной магической силой. Число 1000 в особенности имеет важное значение, как и число восемь, в китайском написании оно образовано двумя расходящимися линиями, которые напоминают об идее расширения. В целом в соответствии с тем, как это принято и в Китае, считается, что нечетные числа содержат благоприятствующие элементы, которых недостает четным числам. Особое предпочтение отдается числам семь и девять.

Сновидения, как и во всех цивилизациях, наделяются значением, связанным с предвидением событий, иногда говорят о «божестве подушки» (макура-гами), которая с наступлением ночи нашептывает простому смертному неожиданные откровения. Кроме того, издавна некоторым животным, таким как лиса и змея, приписывается сверхъестественная сила. Утверждают, что они посланцы Бога или же сам Бог принимает образ животного для того, чтобы легче вступать в контакт с земным миром. Другие животные, такие как кот и ласка, согласно традиции, наделены опасным свойством передавать свой зловредный дух человеческим существам.

Наконец, движение звезд и установления календаря всегда были объектами исключительного внимания, подтверждавшими, прежде всего, связь с космогоническими, астрономическими и математическими теориями, заимствованными в Китае. Двенадцать животных, воплощающих двенадцать знаков зодиака, служат для определения лет, дней, часов в зависимости от расположения звезд и в связи с пятью элементами творения: водой, огнем, деревом, землей и металлом. Общая расстановка сил, которая вытекает из их взаимодействия, сейчас, как и в давние времена, предшествует большинству заключаемых браков, для этого принимается во внимание положение звезд (хосимавари) и астрологическое соответствие (айсю); даты свадеб и похорон назначались только в подобающие дни.

Многие легенды и специальные культы пытаются раскрыть тайны природы: благодатный дождь, освежающие источники, колодцы с дремлющими водами — у каждого явления есть свой дух, как и у рек, морей, ветров и грома. Напротив, звезды, влияние которых столь чутко принималось во внимание, вдохновили на создание лишь немногих легенд; без сомнения, у этого народа земледельцев, встающих и ложащихся спать вместе с солнцем, не было досуга, чтобы посвятить себя, подобно пастухам наших древних обществ, поэтической геометрии звездного неба. Только родившаяся в Китае легенда о Волопасе и Небесной Ткачихе имела в Японии непреходящий успех как прекрасная и печальная история любви. Разделенные Млечным Путем звезда Волопаса и звезда Ткачихи могут соединиться только раз в году — в седьмой день седьмого месяца, когда все листья всех кленов или все сороки в мире соединяются, чтобы образовать небесный мост, и только тогда, единственный раз, Ткачиха может встретиться со своим возлюбленным. Напротив, все то, что намекало на плодовитость, пользовалось огромной популярностью в этом крестьянском обществе. Например, существовал фаллический культ, который, несмотря на то что был отодвинут официальным синтоизмом на второй план, сохранялся в сельской местности.

Наряду с этими верованиями фундамент и суть синтоизма составляют божественные и императорские генеалогии. Два знаменитых произведения «Кодзики» и «Нихонсёки» («Нихонги»), создание которых возводится к VIII веку, представляют собой законченный цикл. Однако они были выстроены последовательно только начиная с эпохи Эдо под воздействием школы Мито (Митогаку) и сильных патриотических движений, которые старались сохранить культуру старой Японии и одновременно воскрешали забытых императоров прошлого. Оба этих сочинения, следовательно, предстают как исторические повествования, где сверхъестественное подается как естественное. В свете последних исследований дальневосточной этнографии этим мифам официальными властями придается новое значение.

Центральным сюжетом японской мифологии является миф о сотворении богами японских земель. Две ведущие темы (деятельность бога Амэ-но Минакануси и восстановление памяти об изначальном хаосе) определили разработку различных версий. Такой способ утвердить идею о преобладании на небесах одного из богов явно возник с воспоминаниями о древних китайских верованиях, воспринятых в эпоху Шести династий (III–VI вв.) даосизмом, который возвел в принцип существование небесного властителя, создателя и повелителя Вселенной со времен разделения земли и неба. Эти философские обоснования, как и китайское понятие об императорской власти (императоры происходили от неба, служили столпом, связующим небо и землю), должны были поддерживать историческое и политическое развитие молодого японского государства, начиная с правления императрицы Суйко в VII веке.

О божественном сотворении островов рассказывает миф об изначальном хаосе, из которого вышел мир в результате вмешательства богов. Этот космогонический миф освоен китайской философией; например, он фигурирует в «Хуайнань-цзы»[4] трактате эпохи Хань, который содержал ряд космогонических наблюдений, в значительной мере носящих печать влияния даосизма. Тема хаоса постоянно присутствует в замечательной легенде о богине солнца Аматэрасу, чье мгновенное исчезновение погружает землю в ужас первоначального мрака. Этот мотив характерен для многих цивилизаций, и в особенности для всех цивилизаций Юго-Восточной Азии. Когда из хаоса поднимаются легкие эссенции и опускаются тяжелые субстанции, формируются Небо и Земля. Земля представляла собой бесформенное болото, землю-воду: «Земля, которая рождалась, была подобна масляному пятну и расползалась, подобно медузе» («Кодзики»), Затем появилась странная красная форма, от которой родились три главных бога. И хотя значение имен богов, которые во множестве заселяли Вселенную, было утрачено, некоторые имена раскрывают представление о грязи, земле и водах. Значимость, которая придается этим объектам и тем временам, когда элементы смешивались, не удивляет в этой стране, которая подвергается тайфунам, ураганам и внезапным стремительным приливам и где, следовательно, важнейшим источником существования с тех пор на протяжении двух тысячелетий являются рисовые поля.

Вместе с парой Земля — Небо и Земля — Вода появляется пара мужчина — женщина, мужское начало — женское начало, союз и равновесие которых определяет все творение. В Японии, как в Китае с его инь и янь и в различных культурах островов Тихого океана, на этих двойственных циклических явлениях была основана собственная философия и собственное мироощущение.

Космическое воображение и понятие о двойственности начал соединились в создании верховных прародителей: Идзанаги — бог и Идзанами — богиня.

Избранные богами для того, чтобы привести в порядок образовавшуюся землю, они получили в подарок копье (хоки): «Тут все небесные боги своим повелением двум богам Идзанаги-но микото и Идзанами-но микото: „Закончите дело с этой носящейся [по морским волнам] землей и превратите ее в твердь”, — молвив, драгоценное копье им пожаловав, так поручили. Потому оба бога, ступив на Небесный Плавучий Мост, то драгоценное копье погрузили, и, вращая его, хлюп-хлюп — месили [морскую] воду, и когда вытащили [его], вода, капавшая с кончика копья, сгустившись, стала островом» («Кодзики»). Они провели остаток своих дней в том, чтобы создавать острова и божества. Но, рождая огонь, Идзанами погибла от смертельных ожогов; Идзанаги, придя в отчаяние, отправился искать ее в ад, но, как и Орфея, нетерпение и любопытство погубили его. Придя в ужас при виде расчлененного тела своей супруги, он бежал из подземного мира, преследуемый безжалостными фуриями.

В этих драмах зарождения и смерти ищут политический смысл и его охотно усматривают, придавая символическое значение перипетиям рождения молодого двора Ямато в эпоху железного века.

Мифы творения, распространенные на архипелагах южных морей и в Юго-Восточной Азии, помогают лучше понять то, что очень долго считалось исключительно японским. Легенды, повествующие о сотворении островов в форме капель, были обнаружены, в частности, в Полинезии. Заметим, что быстрое сотворение множества явлений и существ никогда не считалось совершенным. Сама изначальная пара не слишком гордилась своим потомством. Оба божества, как рассказывается, были наделены ясным сознанием: «Тут два бога, посоветовавшись, сказали: „Дети, что сейчас родили мы, нехороши. Нужно изложить это перед небесными богами”, — так сказали, и вот, вместе поднялись [на Равнину Высокого Неба] и испросили указания небесных богов. Тут небесные боги, произведя магическое действо, изъявили свою волю: „Потому нехороши [были дети], что женщина первой говорила. Снова спуститесь и заново скажите”, — так изъявили» («Кодзики»). Превосходство женщин, неосторожно утверждаемое, чуть было все не испортило. Похожая легенда встречается среди различных племен Борнео.

Дочь первой пары Аматэрасу-о-миками является персонификацией солнца и представляет собой божественную прародительницу императорского рода. Ее сияние приобретает особое значение в связи с рассказом об уходе в темную пещеру, который чуть было не заставил опрокинуться мир во враждебную вселенную ночи. Сильно разгневанная беспутным поведением своего нераскаявшегося брата Сусаноо-но микото, она удаляется в глубокую небесную пещеру Саме-но-ивато. Она все еще дрожит от страха при воспоминании о небесном коне, которого Сусаноо схватил в том месте, где она мирно занималась ткачеством, и с которого содрал заживо шкуру. Уход Аматэрасу угрожал существованию мира, внезапно погрузившегося в непроницаемую тьму, в то время как злые духи стали распространяться повсюду по Земле. Боги, таким образом, объединились и разработали стратегический план, который должен был вернуть миру солнечный свет и тепло. К пещере принесли петухов, пение которых приветствовало возвращение дня. Затем посадили огромное дерево сакаки. На ветвях священного дерева повесили драгоценности, длинные белые полотна и зеркала, изготовленные для этого случая.

Все боги разместились вокруг дерева, за исключением одного, известного своей физической силой. Он отправился к входу в пещеру и встал там. Когда все было готово, Амэ-но Удзумэ, богиня не столько прекрасная, сколько жизнерадостная, принялась танцевать, отпуская шутки и понемногу освобождаясь от своих одежд. Она делала это столь забавно, что, когда оказалась почти голой, боги разразились смехом. Аматэрасу разбирало любопытство, она выглянула из своего убежища и остановилась, пораженная зрелищем своего отражения в зеркале. Бог, направленный для охраны пещеры, воспользовался этим, чтобы вытащить ее из пещеры. За ней тянулась соломенная циновка, а бог Футодама наставлял: «Ты не должна внезапно исчезать!» Омываемый отныне светом, мир ожил, а нежность солнца отправила злых духов в тень.

Благодетельное божество, Аматэрасу, как солнце и император, не была первой среди богов творения, но она представляла божественную благодать, под сенью которой всему сотворенному суждено вечно процветать, веровать и торжествовать над враждебными силами тьмы и смерти. Появление Аматэрасу, наконец, освящает и рождение религии — танцы (мико), которые заставили ее покинуть свою пещеру, стали одним из обязательных ритуальных действий. Поклонение, церемонии, празднества отныне выражали контакт между людьми и верховными и нижними божествами. А посредниками между ними стали служители культа и шаманы.

Как в континентальной Северной Азии, на Юге Китая и в Юго-Восточной Азии, в Японии существовали шаманы. Ими, без сомнения, нередко оказывались женщины, привилегированные медиумы аграрных обществ, зачастую еще относившихся к матриархату. Загадочная царица Пимико, которая, согласно китайским текстам, царствовала в маленьком государстве Япония в III веке до нашей эры, без сомнения, существовала на самом деле. Она представляла силу физических и нравственных связей, которые соединяют человеческое тело и божественных духов, и выражала идентичность божественной и государственной власти, существовавшую первоначально.

Могущество солнца иногда заставляет позабыть о том, что Идзанами и Идзанаги создали также и луну. Однако легенды, связанные с луной, не получили в Японии большого распространения. Луна для этого народа, влюбленного в природу, являлась прежде всего объектом искусства, странной фигурой с изменчивыми изломанными линиями, которой следует восхищаться. «Любование луной» (цукими) летними или осенними ночами, когда завершился период знойной жары, — непременный обычай, позволяющий человеку, обласканному теплым ветерком в нежных сумерках, наслаждаться, восседая на циновках, радостями умиротворенной природы. Однако же, если верить древнему роману «Повесть о рубщике бамбука» («Такэтори-моногатари»), луна способна внушать и некое недоверие: «С начала третьей весны люди начали замечать, что каждый раз, когда полная луна взойдет на небе, Кагуя-химэ становится такой задумчивой и грустной, какой ее еще никогда не видели.

Слуги пробовали ее остеречь:

— Не следует долго глядеть на лунный лик. Не к добру это!

Но едва Кагуя-химэ оставалась одна, как снова принималась глядеть на луну, роняя горькие слезы».

Сусаноо, буйный брат и нарушитель покоя Аматэрасу, — единственная стихия, которая может противостоять силе солнца. Он скорее не антипод своей сестры, а ее конкурент, надоедливый посетитель, жестокий вихрь, заброшенный в центр гармоничного общества. Исторические основания легенды об Аматэрасу и Сусаноо представляются относительно ясными, и можно полагать, что этот антагонизм отразил в мифологии древнюю борьбу, которой предавались страны, развивавшиеся в двух центрах — Ямато и Идзумо.

Праздничным ликованием, которым отмечено в легенде об Аматэрасу возвращение в мир света, сопровождаются ритуальные японские праздники (мацури) и выражаются чувства.

Наряду с космогоническим циклом японские легенды содержат великолепные повествования о жизни героев, которые, как рассказывают, основали империю. Два типа этих преданий не противоречат друг другу. История Аматэрасу и Сусаноо символически представляет непротиворечивый акт создания мира и императорского государства. Повелительница неба, богиня солнца Аматэрасу завоевывает земное царство, распределенное между божествами сумрачного нрава. Именно в этой связи появляется тема посланца, которая в действительности вуалирует тему императорской власти. После многих попыток, сопровождавшихся разочарованием, Аматэрасу послала на землю своего внука Ниниги, который в сопровождении пяти вождей и трех божеств, наделенный тремя символами власти, бросился, согласно легенде, на завоевание Японии. Дзимму, первый в длинном ряду японских императоров, в течение длительного времени считался прямым потомком Ниниги, а бабушкой Дзимму была морская царевна.

Глава 2 РОЖДЕНИЕ И РАСЦВЕТ

Японские мифы о происхождении людей входили в цикл космогонических мифов, которые на протяжении столетий постепенно перегруппировывались, структурировались и к XVII веку приобрели свою законченность и очарование. После окончания Второй мировой войны появилась возможность получить подтверждение простых материальных свидетельств, которые ежедневно извлекались из-под земли во время строительных работ. Изучать развитие японской цивилизации по-прежнему достаточно сложно. Вплоть до наших дней Япония считалась финистером, то есть краем света. Любой элемент цивилизации достигал ее с опозданием, причем большая или меньшая степень этого запоздания точно соответствовала историческим обстоятельствам и географической удаленности от китайских, сибирских, индийских центров или центров Юго-Восточной Азии. Таким образом, японская хронология всегда представляется маргинальной, сдвинутой на один временной порядок от континентальной хронологии. Эпохи иногда смешивались, например, железный предмет появляется в период расцвета неолита, а примитивное земледелие в своей начальной стадии вдруг обнаруживается в эпоху бронзы, определяя агротехнику риса. Новые факторы последовательно наслаиваются друг на друга в большей мере, чем переплетаются. Явления, свидетельствующие о наличии пережитков, многочисленны и существовали долго. Север Японии, укрытый горами и густыми лесами, существовал еще на уровне неолита, в то время как в Киото создавалась более развитая цивилизация. Причина была не только в топографии; представление о необходимости экономить во всем в этой стране, изначально бедной, сыграло важную роль, заставляя людей сохранять все, что когда-нибудь могло пригодиться в повседневной жизни. Крестьянин в XVII веке, без сомнения, срезал рис таким же серпом в форме полумесяца, какой использовался и во II веке до нашей эры. Кроме того, Японский архипелаг был слишком мал, чтобы изменения совершались бесцельно. Здесь почти не существует земли, когда-либо брошенной на время или навсегда, слой земли, который отделяет живых от покойников, слишком тонок, чтобы те и другие не встретились. Япония — страна островов, естественной изоляции, со всех сторон омываемая морем. Хотя этот образ гордого одиночества, изредка нарушавшегося (но никогда не уничтожавшегося) тревожными и краткими контактами с чужестранцами, и был освящен столетиями, все же иногда он совпадал с реальностью. В доисторические времена, когда в Южной Африке проживали австралопитеки, японские земли еще не были отделены от обширного евразийского континента: от Камчатки до современных Зондских островов они образовывали протяженную границу с Тихим океаном. В четвертичном периоде движения, связанные с горообразованием, потрясают континенты и изменяют их облик. В гигантских разломах образовались моря — Охотское, Японское и Китайское. Со временем они становились все глубже, и на рубеже среднего плейстоцена и верхнего плейстоцена Япония уже была связана с континентом только узким перешейком на юге и севере, а суша постоянно перемещалась — так (скорее всего, в эпоху холоцена) возникла островная Япония.

Общеизвестно, что Япония покрыта действующими вулканами (они производят разрушения и в наше время) и в ней постоянно случаются землетрясения. Более удивительно то, что архипелаг образовывался тогда, когда на этих землях уже обитали люди. По крайней мере, об этом свидетельствуют открытия, сделанные в 1949 году в Ивадзюки (Гумма-кэн), которые были подтверждены впоследствии другими открытиями и результатами геологического исследования культурных слоев. В пластах пепла, в застывшей лаве, часто прямо под ними были найдены каменные орудия времен верхнего палеолита или, что, возможно, и спорно, нижнего палеолита. Со временем новые открытия заполняли «белые пятна», имевшиеся в начале истории развития человеческого общества в Японии; это, прежде всего, находки периода сендоки дзидай — так называют эту эпоху, еще малоизученную, чтобы обозначить ее каким-то понятием, использующимся для определения одного из периодов доисторического развития Европы. Хронология здесь не очень точная, поскольку археологический слой неглубокий и разрушался природой и человеком. Археологи различными способами определили временные рамки древнего периода истории в соответствии со своим характером, своим видением истории, своей национальной гордостью. Однако после того, как его сначала объявили чересчур древним, ныне периодически проявляются тенденции к тому, чтобы точно так же его излишне «омолаживать». Японские историки выработали спорную методику датировки археологических находок. Конечно, эту проблему трудно разрешить: открытия в Ивадзюки и других поселениях подобного типа позволяют предположить, что в период бурного рождения архипелага и активной деятельности вулканов человеческие поселения могли быть полностью уничтожены, следовательно, и утратились свидетельства связи между японскими островами и континентом.

Японский архипелаг, результат подземных толчков и больших катастроф, помимо своих четырех больших островов — Хоккайдо, Хонсю, Сикоку, Кюсю, — объединяет вокруг них более трех тысяч трехсот островов, которые облекают каждый берег в кружево гаваней, бухт и заливов. Люди, проживающие там, занимаются рыболовством, сбором водорослей, культивированием жемчуга.

В скоплении гористых территорий, вытянувшихся в длинную цепь, ширина которой не превосходит даже двухсот пятидесяти километров, каждая река имеет в длину не более сотни километров, поскольку в своем дальнейшем движении она впадает в море, — восемьдесят процентов электроэнергии страны производится благодаря этим рекам. Из этих коротких и быстрых рек множество потоков, таких как Кудзурё в провинции Фукуи, протекает посреди могучих гор. Густые леса, покрывающие горы, — источник всякого творения, они несут в своей тени тайны. Именно на берегах этих рек и встретятся синтоизм и средневековый буддизм. Японская «пустыня» представляет собой гористую местность, поросшую лесом, как некогда было в Италии.

Заселение Японских островов не может быть связано, как это считалось прежде, только с развитием мореходства в доисторических обществах Дальнего Востока. В очень древнюю эпоху вынужденные отправляться в путь под влиянием всеобщего переселения народов Евразии, люди, без сомнения, двигались по дальним путям, которые приводили их к областям, граничившим с Тихим океаном. Фрагменты окаменелых костей доказывают, что в Японии человек прошел полный цикл развития. Человек Акаси (Хиого-кэн) был питекантропом, люди из Кюдзу (Тотиги-кэн) и Юсикавы (Айти-кэн) — неандертальцы, люди из Ханекити и Миккаби (Сидзуока-кэн) уже принадлежали к Homo sapiens. Следовательно, уже в период палеолита в Японии существовала (вместе с человеком из Акаси или его «братом») цивилизация, находившаяся в отдаленном родстве с китайскими или сибирскими центрами. Предки японцев, оказавшиеся на ограниченной территории, вынужденные отвернуться от континента, без сомнения, принадлежали и к другому типу общин, — связанных с морем. В начале II тысячелетия до нашей эры острова (от Сахалина до островов Зондского архипелага), которые напоминают о древних следах евразийского побережья, составляют вместе с берегами Азии, Индокитая до районов Амура особую область, нечто вроде «Средиземноморья» Тихого океана; эта длинная, недавно замкнувшаяся цепь морей поистине питала по своим берегам ряд малых морских цивилизаций, где обитали кочевники, занимающиеся охотой и рыболовством, — характер бытия доисторических людей, как и их образ жизни, был обусловлен самим обитанием рядом с морем. Таким образом, в Японии появляется эпоха, которую называют периодом «керамики с веревочным орнаментом» (дзёмон дзидай) и которая представляет первую очевидную веху локального развития.

Дзёмон

Цивилизация Дзёмон была открыта в конце прошлого века (XIX в. — Ред.) американцем Е.-С. Морсом, который первым нашел в Японии раковинную кучу (кайдзука). Часто эти нагромождения раковин можно заметить с самолета по беловатой окраске, которую они придают поверхности земли. В действительности это прозаические кучи мусора, останки моллюсков, которые тогда были основной пищей людей. Эти остатки сначала накапливались позади жилищ, занимая естественные углубления почвы. С течением времени кайдзука в итоге сама определила рельеф почвы; один из прекрасных примеров находится в Кайдзори (Сибакэн), где раковинная насыпь огибала подковой всю деревню. Слой земли над мусорной свалкой служил фундаментом для новых сооружений, так были обнаружены остатки хижин на самой груде раковин. Эти груды обломков, которые требуют осторожности при раскопках (и тем более при истолковании данных), составляют неисчерпаемый источник сведений о жизни далеких предков современных японцев, полной приключений.

Архипелаг изобиловал дичью; кабаны, олени, барсуки, лисы, обезьяны, птицы обеспечивали разнообразие в пюце. К дичи добавлялись дары моря — моллюски, а также богатый улов (рыбу ловили на удочку, сетью или с помощью гарпуна). Улов составляли дорады, тунец, бары, макрели, мулеты, киты, тюлени. На этих широтах, после того как наступали и отступали льды в ледниковый период (периодизация которого для Дальневосточной Азии является одной из наиболее сложных), изменялся и животный мир. Люди стремились жить в тех местах, где имелись наилучшие условия для охоты и рыбной ловли. Такие благоприятные места в изобилии имеются в Японии.

Ландшафт эпохи Дзёмон часто включал приветливую бухточку, а сами поселения Дзёмон располагались на узкой прибрежной полосе у подножия низких изломанных холмов, покрытых зарослями кустарника и защищавших деревни от ветров. Подобные поселения встречались столь часто, что простой ориентир — наличие кайдзуки — сегодня позволяет определить во многих случаях древние следы обитания человека на японском побережье.

Жилища были наполовину вырыты в земле. Более или менее глубокую яму квадратной или круглой формы покрывала крыша из веток, опиравшаяся на столбы, и, без сомнения, в крыше имелось отверстие, через которое уходил дым очага. Благоприятные природные условия способствовали возникновению общества. Постепенно начинается захоронение мертвых. Первоначально их укладывали в позе, напоминающей позу ребенка в утробе матери, посреди мусорной кучи, поскольку кальций, входивший в состав раковин, замедлял разложение тела. Затем для погребения стали использовать глиняные кувшины, сначала для погребения умерших детей, а позднее костей взрослых. С развитием ремесел научились делать сосуды больших размеров. Внимание, с которым относились к погребению, свидетельствует о зарождении религиозного чувства, что подтверждают и другие археологические находки: фигурки из обожженной глины (догу), представляющие женские образы плодовитости, камни, поставленные вертикально, и длинные палки (секибе), которые представляли аналогичное мужское начало; круглые фигурки с выпученными глазами, человеческие кости, покрытые резьбой.

Маски из терракоты (домэн) с шаровидными и прорезанными глазами часто встречаются в позднем периоде Дзёмон. Маска представляет собой круглое лицо и украшена волютами, находящимися на поверхности с веревочным орнаментом. Такие маски — распространенный тип в Тохоку в последний период Дзёмон. Две маленькие дырочки, пробитые с каждой стороны бровей, указывают на то, что предмет использовался как подвеска. Хотя до нас дошли только копии из терракоты, можно предполагать, что цивилизации конца эпохи Дзёмон, по-видимому, ввели широкое употребление масок из кожи или деревянных.

Сама эпоха Дзёмон и полуоседлая жизнь людей той эпохи, охотников и рыболовов, оставила по себе мало свидетельств, за исключением керамики, изготовленной вручную, без применения гончарного круга и украшенной так называемым веревочным орнаментом (дзёмон),[5] которая позволяет определить культуру Японии, предшествовавшую эпохе бронзы. Появление бронзы произошло одновременно с появлением гончарного круга.

Открытия (I960—1964) в местности Фукун (Нагасаки-кэн) позволяют представить стратиграфически законченную классификацию постепенных изменений от эпипалеолитической эпохи с богатым развитием микролитов[6] до неолита, характерного богатством керамики. Первоначально это были грубые сосуды с дном конической формы. Изменение декора, формы и объема позволяет разделить эпоху Дзёмон на пять периодов. Основание керамических сосудов округляется и становится более плоским, меняется декор поверхности, горловина расширяется и украшена большими выступами, так что напоминает современному взгляду барочные вазы. Простота поздних форм только увеличивала их разнообразие и практическое применение.

Позднее новые образцы керамики появились под влиянием изысканных бронзовых китайских изделий. Для украшения керамической поверхности использовались ритмизованные веревочные орнаменты, достигаемые вдавливанием по сырой глине, наблюдается стремление воспроизвести геометрический орнамент и даже интерпретация богатого орнамента металлических изделий, созданных на континенте.

Недавние открытия позволяют утверждать, что в конце эпохи Дзёмон, то есть около середины I тысячелетия до нашей эры, в Японии постепенно распространялась практика богарного земледелия[7] в качестве вспомогательного ресурса, способствующего относительному переходу общин к оседлости.

Яёй

Земледельческая Япония, а есть соблазн называть Японию именно так в любое историческое время, начинается около III века до нашей эры бурным расцветом культуры, известной как Яёй, которая характеризуется преобладанием земледелия, повсеместным использованием гончарного круга и умением выплавлять металлы. Впервые открыто проявляется то странное обстоятельство, которое представляет в Японии волна импорта. Доисторическая маргинальная культура, первобытная японская цивилизация с незапамятных времен питались континентальными источниками. Но в обширном доисторическом универсуме, когда народы еще не сложились, когда самые революционные изменения возникали из подражания (при этом место их возникновения оставалось неизвестным), явления, возникшие в Сибири, Северном и Южном Китае, Юго-Восточной Азии, постепенно гармонично соединяются.

В течение веков, которые предшествовали началу нашей эры, напротив, именно различия в социально-экономическом развитии отдельных человеческих общностей на континенте стали источником возбуждения, проявлявшегося в разных аспектах.

Китай испытал период волнений, так называемую эпоху «сражающихся царств» (475–221 гг. до н. э.), когда по его границам шоковой волной прошло вторжение племен со всеми его последствиями. Богатые китайские царства, вечные объекты страстного вожделения, содрогнулись под ударом полчищ верховых кочевников. Цин Шихуанди, основатель империи (221–210 гг. до н. э.), для защиты китайских земель от варварских вторжений начал строительство знаменитой Великой Китайской стены, помимо тех укреплений, которые отдельные княжества уже возвели на собственные средства. Орды кочевников продвигались дальше до Кореи. Войны привели к возрастанию миграции, и целые семьи пытались достичь Японии, надеясь найти на островах безопасность и покой. Многими путями можно было прибыть на архипелаг с континента, но наиболее удобный (и следовательно, наиболее вероятный), и с этим согласны многие исследователи, вел из Кореи в северные области Кюсю (Кита-Кюсю) с промежуточными остановками на островах Цусима и Ика. В хорошую погоду с одного острова можно видеть берег другого. Последний этап, бухта Карацу (Сага-кэн), открывал очаровательный вид на прибрежную полосу, на плодородные польдеры,[8] в особенности пригодные для возделывания риса, на горы, защищающие от ветров. Горы виднелись на горизонте обширных равнин, простиравшихся до современной Фукуока; прилегающий берег, где могло развиваться земледелие, имел удобные заливы. Именно по этому пути технические и художественные достижения Китая эпохи Хань достигали Японии — это были сокровища империи: треножники, наконечники для стрел, алебарды эпохи Инь и Чу, зеркала, корейские ножи, сапеки.[9]

Возможно, к этому времени что-то уже было известно на архипелаге, но Япония той эпохи еще не достигла уровня зрелости, который мог бы приносить собственные плоды.

Достижения эпохи Яёй (названа по характерной для нее керамике), как справедливо отмечается, состоят в том, что ускоренными темпами была преодолена культура халколита.[10] В эпоху бронзы в Японии технические изобретения способствовали блестящему расцвету зрелого неолита. Благодаря изобретению гончарного круга создавалась керамика с исключительно чистыми линиями, не уступающая иноземным образцам из металла и имеющая функциональное назначение, совершенствовалась обработка камня, ему придавались внешний вид и острота металлических орудий. Прекрасные каменные орудия, в свою очередь, позволяли лучше обрабатывать дерево, и в знаменитых своими археологическими находками деревнях Карако (Нара-кэн) и Торо (Сидзуока-кэн) обнаруживаются разнообразные деревянные инструменты и утварь, изготовленные из криптомерии, дуба, камфарного дерева. Постройки этого периода располагаются на естественных террасах, оставляя место на низменных местах для поливных рисовых полей, орошаемых сложной сетью каналов, которая была бы невозможна без общинной организованности. Первые ремесленные образования возникли благодаря экономическому и культурному подъему. В Японии начинают обрабатывать металл, положив начало ремесленному производству, которое скоро приобретет на Дальнем Востоке известность. Сначала бронзовые китайские изделия вызывали восхищение, им приписывались сверхъестественные свойства, некоторые из них даже помещались в качестве оберегов в могилу рядом с умершими. Однако китайские бронзы завозились в таком количестве, что японцы не колеблясь стали расплавлять наиболее часто встречающиеся предметы — так начиналась японская металлургия. От северного Кюсю до залива Исэ и в наши дни еще сегодня находят расплющенные (или нерасплющенные) наконечники копий и секир, предназначенные для культовых обрядов или войны. Область, которая простирается от современной Хиросимы до залива Суруга, стала местом наиболее частых находок загадочных бронзовых колоколов (дотаку) без била, имеющих в разрезе форму эллипса; возможно, это местная интерпретация ритуальных колоколов, которые использовались в былые времена в Китае эпохи царства Чу. Кажется, что наиболее богаты такими находками копий, секир и дотаку берега Внутреннего Японского моря. Таким образом, можно сделать вывод, что на протяжении столетий, которые предшествовали выходу Японии на историческую арену, были две особенно развитые области. Обе они (северные земли Кюсю и южные области Хонсю) были открыты посреднику, способствующему приобщению к цивилизации, каким являлось Японское море, на их территории вскоре станет господствовать воинственное государство Ямато.

Ва

Свидетельства об усилении Японии в конце эпохи Яёй нашли отражение в китайских источниках: в III веке путешественники и посланцы китайского царства Вэй высадились на островах Восходящего солнца. Они обнаружили удивительную страну, которая уже в это время имела свое политическое устройство. Одно из китайских исторических сочинений, включенное в «Историю трех царств» (Санку-че Вэй), посвященное истории царства Вэй (Вэй-че), повествует о варварах Востока (Той-чуань), в нем на нескольких страницах рассказывается о японцах, или eo-йен. Этот текст можно считать наиболее древним и самым полным известным описанием доисторической Японии. В повествовании сообщается, что страна Ва (так китайцы называли древнюю Японию) располагается в центре «юго-восточного океана», что она некогда состояла из множества государств, которые постепенно объединялись под эгидой одного «главы двора», пока их не стало тридцать, перечисляются в соответствии со сторонами света названия княжеств, изображается жизнь обитателей острова: «Земля Ва — жаркая, зимой точно так же, как и летом, там могут произрастать овощи, которые используются в пищу; все население ходит там босиком; имеются дома с комнатами; родители и дети отдыхают в отдельных помещениях; они раскрашивают себе тело красной краской и, подобно тому как это принято в Китае, пользуются пудрой. Что касается мертвых, для них используют гробы без крышки;,они поднимают один холмик и возводят курган; таким образом, начинается траурная церемония, которая продолжается более десяти дней; в течение этого времени не едят мяса и держащий траур плачет, в то время как другие (не родственники усопшего) поют, танцуют и пьют вино. После того как похороны завершаются, вся семья идет погрузиться в воду, словно для того, чтобы искупаться. <…>

Если же кто-то хочет пересечь море для того, чтобы возвратиться в Китай, [в течение всей продолжительности путешествия] человек [который остался на родине] не причесывается, не ловит блох, одевается в грязную одежду, не ест мяса, не приближается к женщинам, словно он находится в трауре. Его называют колдуном. Если путешественник возвращается цел и невредим, тогда (этот колдун) получает рабов и богатства. Если же его настигает болезнь или несчастье, то они его обрекают смерти. <…>

В этой стране производится жемчуг и зеленый нефрит. В горах находят киноварь. Из деревьев можно там увидеть лавры, дубы, камфарные деревья, клены. Что до бамбука, то там существует только низкорослый. Встречаются имбирные деревья, дикие померанцы, перцы, вкуса которых никто из них не знает. Здесь обитают дикие обезьяны, фазаны».

Если археологическими данными подтверждаются сообщения китайских путешественников, то гораздо труднее определить их маршрут. Оба центра культуры Яёй точно так же, как и любой регион Внутреннего Японского моря, могут с полным правом считаться колыбелью маленьких царств, из которых впоследствии возникло великое государство Ямато. Сторонники различных гипотез сталкиваются друг с другом в своих оценках, строят предположения о направлениях навигации, подсчитывают ее продолжительность, историки и археологи взвешивают свидетельства, выдвигают новые гипотезы. Удастся ли когда-нибудь точно определить место рождения Японии?

Как бы то ни было, очевидно следующее: растущее богатство небольших сельскохозяйственных общин стало причиной возникновения дифференцированного общества. Наличие предметов в многочисленных могилах эпохи Яёй свидетельствует об этом. Среди единообразной массы гробниц, которые вполне приличны, но не отличаются роскошью, маленькие урны, увенчивающие дольмен,[11] глиняные кувшины для погребения (камэкан) из обширных некрополей Западной Японии, ларцы или загадочные могилы со рвами демонстрируют с достаточной очевидностью высокое общественное положение некоторых усопших, подчеркнутое наличием оружия, зеркал или драгоценностей.

Кофун

Цивилизация Яёй непродолжительна, поэтому не может быть достаточно полно описана, она’очень быстро вышла в начале IV века на уровень железного века. Воины-всадники (известно, что лошадь уже была приручена и одомашнена) в железных доспехах стали отныне хозяевами: они уже были достаточно могущественными, чтобы попытаться стремиться к успеху из своей колыбели Ямато и его прибрежных областей за их пределы для завоевания других земель и достичь его. Так, они утвердились в Корее.

Китай после крушения династии Хань под ударами кочевников и клановых конфликтов был раздроблен и превратился в страну «Шести династий» на Юге (III–VI вв.) и «Шестнадцати царств Пяти северных племен» и варварских династий на Севере. До воссоединения Китая под эгидой династии Суй (589) все происходящее в нем отражалось на событиях в Корее и разрывало эту страну на части, ввергая в разруху. В III веке династия Вэй предприняла попытку восстановить свое господство над Корейским полуостровом, и тогда началось переселение корейцев в Японию. Этот процесс становится постоянным и приобретает все большее значение для Японии, ускоряя ее эволюцию. В это время Япония успешно развивалась, и поэтому технические умения корейцев и корейская наука пришлись там весьма кстати и охотно были восприняты японцами. В 369 году, осмелев, японцы сами высадились в Корее и основали небольшое японское княжество Мимана. На протяжении почти двух столетий, вплоть до уничтожения Мимана в 562 году, Япония владела провинцией на континенте. Таким образом, из этого материального, технического, интеллектуального и человеческого противостояния рождалась историческая Япония.

Японский железный век, то есть век военных вождей, известен еще плохо. Однако от него все же остались впечатляющие следы: курганы, изолированные или сгруппированные, живописно повторяющие ритм сельских пейзажей, сохранившиеся вопреки наступлению городов и развитию промышленности как свидетельства доисторической Японии. Эти могилы были в той или иной степени созданы по образцу китайских или корейских надгробных памятников, они состояли из гробницы с правильными очертаниями, увенчанной террасой для религиозных церемоний. В классическую эпоху, которая формировалась в основном в первой половине V века, японский курган (кофун) встречается чаще всего. Он абсолютно точно воспроизводит форму замочной скважины: закругленный позади, он имеет спереди квадратное продолжение (дзэмпокёэн). Правильные гробницы, такие как гробницы великих правителей Одзина (III в.) и Нинтоку (IV в.) на равнине Осака, с внешней стороны были окружены одинарным или двойным рвом, заполнявшимся водой, и могли достигать трехсот метров в периметре, однако внутреннее устройство и размеры оставались неизменными. В последующие столетия, по мере того как культура железного века распространялась на восток страны, размеры гробниц становились меньше, но их количество возросло, и они объединялись в большие некрополи. Известно, что в 646 году император Котоку (645–654) издал указ об ограничении размеров гробниц и ограничении количества ценных предметов, помещаемых с усопшими. Трудно утверждать, возымела ли действие воля императора, однако по времени издание указа действительно совпадает с постепенным исчезновением больших захоронений. Одновременно буддистский обычай сожжения умерших, введенный сектой Хоссо в последней трети VII века, становится всеобщим.

Ханива, то есть цилиндры из обожженной глины, датируются эпохой Великих курганов, предназначались первоначально для того, чтобы удерживать землю курганов. Но постепенно в верхней части они стали украшаться изображениями предметов, животных и, наконец, человека. Так, в Ямура (Гумма-кэн) было найдено изображение женщины, прическа которой была увенчана тяжелым шиньоном, в ушах были подвески, на шее — ожерелье из крупного жемчуга. Она представлена в полный рост, что для ханива является редкостью. Глина воспроизводит элегантность одежды, даже слегка намечены мотивы на ткани. Без сомнения, изображено лицо из высшей знати.

В Нохаре (Саитама-кэн) найдены ханива, изображающие танцора и танцовщицу, что подчеркивается различиями их прически. Скульптуры принадлежат поздней эпохе Кофун, но в целом представляют ту же цилиндрическую форму, которая присуща первым ханива, — в двух полых цилиндрах просверлили отверстия и приделали руки. Все изготовлено с большим искусством.

Одна из редких находок периода железного века — фигура воина в полный рост. У него доблестный вид: шлем, полные доспехи, отчетливо видны нарукавники, широкие штаны подвязаны под коленями шнурами. В его правой руке широкая сабля, в левой он держит лук. Скульптура найдена в Иидзука (Гумма-кэн), напоминает фигуры из гигантского кургана императора Нинтоку, что свидетельствует о расширении Кинай на восток.

Редкая находка периода железного века — ханива дом. Установленный на ямах или поднятый на сваях, дом покрыт крышей, которую поддерживает мощная балка конька, ставшая одним из ярких элементов традиционной японской архитектуры. Четыре маленьких павильона, каждый перекрытый отдельной крышей, присоединяются к главному строению. Несомненно, находка из Сайтобару (Миядзаки-кэн) изображает жилище вельможи, такими строениями представлены и синтоистские святилища.

Облик древних воителей, энергии которых обязано своим возникновением первое японское государство, сегодня известен только по стилизованным силуэтам ханива. Первоначально ханива представляли собой простые глиняные цилиндрические емкости, поддерживающие землю у подножия кургана, образуя внешний элемент архитектуры; позднее ханива украшали верхнюю часть кургана изображениями образов земного мира — животных, домов, лодок и людей. Эти глиняные фигуры с огромными глазами сегодня дают нам представление об образах Японии на заре ее истории.

Ямато

В V веке двор Ямато поглотил многочисленные кланы (удзи)и союзы (бэ). Верховная власть сохранялась благодаря силе союзов, которая поддерживалась распределением титулов среди знати. Эти титулы происходили от названий должностей, но вскоре приобрели значимость иерархических рангов. Так было с титулами омии мурадзи,которые раздавались знатным предводителям кланов, связанным родством с царствующим домом, а значит, считавшимся потомками богини солнца, и вождям других кланов, ведущих свое происхождение от других божеств. Для того чтобы создать систему управления, правитель Ямато назначал великого оми (о-оми) и великого мурадзи (о-мурадзи). Начиная с VI века первый титул принадлежал могущественным союзникам императорского дома — роду Сога, второй — могущественным военным кланам Мононобэ и Отомо. Таким образом, начало процесса государственной централизации сопровождалось формированием параллельной властной структуры. Двоевластие сохранялось на протяжении столетий, нередко за счет полномочий императорского рода, но никогда при этом не делались попытки оспорить законность власти царствующей династии.

Императоры Ямато, быть может, обязаны большей частью своего политического взлета возникновению письменности. Китайские иероглифы постепенно проникали в Японию в виде надписей на мечах и зеркалах, а обычай практики гадания на костях или черепашьем панцире сделал привычным для японцев использование знаков. Легенда рассказывает о том, что своим вступлением в историю Япония обязана посредничеству двух ученых с материка — то ли китайских, то ли корейских, которые обучали императора конфуцианским добродетелям и одновременно знакомили его с письмом. Археологические данные доказывают быстрое развитие молодого двора Ямато (Ямато-хётэй), имевшего влияние и в Корее, где он столкнулся с цивилизацией с достаточно долгим историческим прошлым. Однако Япония обязана своим культурным расцветом того времени гораздо меньше своим уроженцам, обосновавшимся за морем, чем иммигрантам, корейским ремесленникам и ученым, которые были хорошо приняты на архипелаге, вскоре натурализовались (кикудзин) и в благодарность за оказанные услуги получали от императора дворянские титулы. Иммигранты с континента охотно делились всеми известными им техническими новшествами, а их образ жизни и владение письменностью оказывали на японцев сильное духовное влияние.

Именно в этот момент в контексте сильного чужеземного влияния в Японии укореняется буддизм. Это основополагающее событие представляется чрезвычайно важным, особенно если учесть, что до сих пор Япония — одна из немногих стран, где живо учение Будды, испытавшее трудные времена на протяжении своей более чем тысячелетней истории.

Согласно легенде, буддизм появился Японии в VI веке между 538 и 552 годами. Король Пэкче (Корея) Сенг-Мионг, надеясь достигнуть союза с Японией против Силлы, другого корейского королевства, решил отправить правителю Ямато Киммэй (535–571) статую Будды из позолоченной бронзы (техника, в которой корейцы считались мастерами) и свитки с текстами сутр. Конечно, не все удзи выказали благоприятный прием новой вере. Многие кланы отвергали буддизм как кощунство, как дерзкий вызов, брошенный старым синтоистским божествам, которые способствовали процветанию удзи и охраняли его. Но некоторые кланы, напротив, предполагая, что в буддизме содержится возможный источник могущества огромного континента, надеялись, благодаря его универсализму, приобрести господство над соперничающими кланами с их еще во многом примитивными верованиями. В государстве Ямато, образованном экономическими и семейными общностями, одинаково влиятельными, каждый глава клана рассчитывал на преобладание интересов и идей своего клана. Так, началась знаменитая вражда рода Сога против кланов Мононобэ и Накатоми, которые стояли во главе военных и религиозных администраций императорского двора; эти влиятельные лица ревнивым оком взирали на расширение влияния новой религии. Император, однако, придерживался советов Сога, которые, связав свою деятельность с позицией кикудзин, восхваляли открытие чужеземного мира, интеллектуальное и материальное превосходство безоговорочно принималось ими. Столетия, прошедшие с тех времен, смягчили остроту противостояния, но до сих пор ярко выражают его суть, которая столь характерна для японской истории, — это противостояние защитников традиции и сторонников радикальных обновлений. Конечно, если верить старым преданиям, то в красочных событиях недостатка не будет: как только верховный правитель Киммэй, приверженец буддизма, отдал приказ, чтобы этот культ почитали, разразилась ужасная эпидемия, вызванная, как считалось, яростью оскорбленных синтоистских богов.

Спустя десять лет установление статуи Будды сопровождалось теми же последствиями. Представители кланов Мононобэ и Накатоми добились, чтобы изображения Будды были брошены в ров с водой во дворце Нанива, где тогда находился двор, а все буддистские храмы безжалостно сожжены. Сога не признавали себя, однако, побежденными, и обе стороны были одинаково убеждены в своей правоте, так что в начавшейся беспощадной борьбе помимо веры на карту были поставлены еще власть и определенный образ жизни. В конечном счете в ходе решающего вооруженного столкновения в 587 году Сога одержали победу, оправдывая более чем сомнительные средства ради достижения своих целей, поскольку в 592 году по наущению Сога-но Умако был убит император Сусюн (587–592), не разделявший его взглядов. Борьба за торжество буддизма продолжалась долгие годы. Наследовавшая своему деверю императрица Суйко (592–628) положила начало новой традиции, характерной для VII–VIII веков: в течение почти двухсот лет из шестнадцати императоров восемь были женщины. В период царствования Суйко во главе правительства находился мудрый регент и законодатель Сётоку (592–622), именно при нем в Японии были введены одновременно буддизм как государственная религия и первая упорядоченная система управления государством. Дух новшеств преобладал во всех мероприятиях: само имя правителя Ямато было в 592 году заменено титулом «небесный император» (тэнно) Страны Восходящего солнца (Нихон).

Да и в самом деле не было больше времени оглядываться назад. Японское государство Мимана в Корее пало в 562 году под ударами королевства Силла. Японцы, проживавшие за морем, для которых буддизм и конфуцианство уже стали частью привычного миросозерцания, возвратились и усиливали партию реформаторов. Могущественный род Сога воплощал силу и будущее. Он поддерживал регента Сётоку, который был и знатоком сутр, и сторонником прокитайских тенденций развития. Под его нажимом в 594 году буддизм стал государственной религией, тогда же были основаны Ситэнодзи и Хорюдзи, храмы, положившие начало японской архитектуре в китайском стиле. Организация духовной жизни сопровождала административную реформу. Отныне управление государством должно было опираться на этику конфуцианства, освободившись от древних религиозных обычаев, которые впредь только император обязан был исполнять лично. Иерархия должностных лиц устанавливалась в соответствии с добродетелями, проповедуемыми конфуцианством, отличием для них служил цвет головного убора: фиолетовый цвет символизировал добродетель, голубой цвет — доброту, красный- почитание ритуала, желтый — веру, белый — справедливость, черный — мудрость. В 603 году эти столь ценимые в табели о рангах добродетели были разделены на степени таким образом, чтобы образовалось двенадцать ступеней — «иерархия двенадцати рангов головных уборов».[12] Следует отметить любопытное обстоятельство: порядок добродетелей, таким образом, утвержденный в Японии, отличался от установленного в Китае: «почитание» и «вера» на архипелаге занимали в системе рангов более высокую ступень, чем та, которая им же соответствовала на континенте, в то время как «справедливость» и «мудрость» были помещены в самый конец списка.

В 604 году знаменитая «Конституция семнадцати статей» стала религиозной и политической декларацией японского государства. Первая статья воспрещала ведение междоусобных войн и требовала от всех японцев усилий для создания могущественного государства; вторая статья превращала буддизм в духовное основание государства; третья утверждала необходимость соблюдения иерархии, поскольку только порядок гарантировал государству необходимую поддержку; последующие статьи касались установления различных общественных механизмов. Конституция, построенная на моральных принципах, если ее подвергнуть филологической экспертизе, содержит реминисценции из самых разных китайских текстов: из «Классической поэзии» и «Классической истории», из «Рассуждений и бесед» Конфуция, из «Исторических записок» Сыма Цяня, из поэтической антологии «Вэн-сюань»; одновременно в ней можно найти влияние многих философских школ: конфуцианства, легизма,[13] даосизма или даже мысли Мо Цзы. В том же году был введен в силу новый календарь, установленный с помощью специалиста из корейского королевства Пэкче. Этот календарь положил начало японскому счету времени по эпохам.

Столь быстрое установление организованного государства не могло произойти без наличия большого количества чиновников — кадров, одинаково хорошо владевших новыми административными методами и имевших новые необходимые моральные убеждения. Исполненный почтения перед Великим Китаем Сётоку послал в 607 году Оно-но Имоко с известием к императору Янгу из династии Суй об изменениях, происшедших в Японии, где уже не существовало царства Ва. После весьма сдержанного приема посол возвратился в Японию для устранения протокольных сложностей. Его вторая миссия (608) оказалась более продуктивной, а возвращение в Японию — триумфальным. Он добился от императора Срединной империи разрешения ежегодно посылать в Китай ученых для обучения китайским наукам. Это осуществлялось в действительности на протяжении тридцати лет, потому что правящая династия Тан, основанная в 618 году, продолжала предоставлять милости, дарованные последним правителем из династии Суй.

Политика систематической китаизации поддерживалась далеко не всеми японцами. С 614 года Инуками-но Митасуки активно противостоял ей. Сога, поддержка которых весьма ценилась регентом, с досадой чувствовали, что сами возвели препятствия для удовлетворения собственной жажды власти. Напротив, возвратившиеся из Китая думали только о том, как укрепить основы авторитарного централизованного государства. Смерть великого регента Сётоку в 622 году выпустила на свободу эту противоречивую энергию, став причиной войны. Первый период Японского государства завершился. Не прошло и столетия, как расцвела интеллектуальная и художественная культура: она не только впитала наследие ближайших соседей, Китая и Кореи, но через них до японцев дошли некоторые сокровища таких далеких и неведомых земель, как Персия, Египет, а через посредничество Гандхары — даже Греции.

Освободившись от опеки регента, род Сога быстро поднял голову, принудил к самоубийству наследника Сётоку и превратился в подлинную опасность для императорского трона, которым он пренебрегал, приказывая возводить внушительные гробницы для усопших из своего рода, размеры и пышность которых соперничали с гробницами великих правителей. Легенда говорит о том, что в долине Нара знаменитая гробница Исибутаи со стеной циклопической кладки укрывает останки самого Сога-но Умако.

Тайка

Тем временем приверженцев централизованного государства с императором во главе становилось все больше. Такую позицию поддерживали и прибывшие из Кореи японцы-иммигранты, подавляющая часть ученых, которые вернулись из-за моря. Так, Такамуто-но Куромаро или Минабуси-но Сюан возвратились в Японию преисполненные восхищения перед могуществом правильно организованного Китая эпохи Тан. Они решили покончить с превосходящим все рамки влиянием и высокомерием рода Сога. В 645 году Наку-но Оэ, принц из императорского рода, и Накатоми-но Каматари совершили государственный переворот, и род Сога потонул в море крови, а императрица Когёку (642–645) вынуждена была отречься от престола. Государственные политики, верные Сётоку, в 646 году обнародовали длинный перечень мер, совокупность которых известна под названием реформ эры Тайка — «Великие перемены» (645–649), уже этим названием было выражено желание обновления. В действительности речь идет о законченной системе административного управления, механизм которого был запущен рядом мер, следующих друг за другом до конца VII века, несмотря на перерыв, вызванный в 672 году мятежом, известным под названием Дзинсин, — борьбой внутри императорского семейства за овладение троном.

Реформы были радикальными, и можно без преувеличения утверждать, что дальнейшее развитие феодализма происходило в зависимости от их большего или меньшего сопротивления децентрализующим силам, которые не сдавали своих позиций. Основная идея реформирования состояла (по аналогии с китайским образцом) в том, что государству принадлежит вся страна — население и земли. Вторая статья определяла административное устройство территории: область, расположенная вокруг столицы, образовывала особый округ, получивший название Кинай, все остальные области были разделены на провинции — купи, уезды — ган и деревни — сато. Здесь же регулировался вопрос о военной защите границ, особенно важной в эту эпоху, когда восток страны, покрытый горами, являлся еще для двора terra incognita; предписывалось создание почтовых станций (экиба и тэмма). Согласно третьей статье определялась структура деревень, предписывалось проведение переписей, поскольку земля распределялась и нарезалась геометрически правильными наделами (ханденсёдзё). Распределение земли велось согласно количеству ртов, которые надо было кормить (кобундэн). Четвертая статья уточняла принадлежность людей к социальным классам.

Конечно же, проведение в жизнь подобной радикальной реформы предполагало значительный риск и могло встретиться с множеством различных препятствий. Кроме того, использовались хитрые приемы. Местные представители знати или прежние собственники стали называться чиновниками, а люди низкого положения получали заработную плату в обмен за свой труд. Таким образом, теоретически жизнь простого народа была обеспечена, в то время как верхушке надо было лишь сменить титул, для того чтобы сохранить власть и иерархию, которые были установлены реформой. Эта дерзкая политика не всегда исполнялась, но все же не прекращалась. Нарушалось ее проведение отчасти потому, что всё чуть не погибло под влиянием внешних обстоятельств. В самом деле, новое правительство грешило, быть может, высокомерием, когда оно вообразило себе, что в силах влиять на все и противостоять коалиции Китая и Силлы, поддерживая независимость королевства Пэкче в Корее, которое оказалось под угрозой. Несмотря на это вмешательство, Корея была объединена в 698 году, и это представляло собой угрозу для японского государства, которое, таким образом, утратило возможность проведения принципа «разделяй и властвуй». Сверх того, японский флот был полностью уничтожен в 663 году во время морского сражения, которое и определило исход военной кампании.

В этой неблагоприятной ситуации было объявлено о намерении провести последовательные реформы, и они были проведены. Принц Нака-но Оэ, став императором Тэнти (668–671), положил начало японскому законодательству, отдав распоряжение составить знаменитый свод законов Оми (Омирё, 668), разработанных опытными законотворцами (бэ) и писцами (какибэ), и одновременно повелел провести в жизнь первую всеобщую национальную перепись населения, которая должна была впредь проводиться каждые тридцать лет.

Со времени правления Тэмму (673–686) административная политика крепнет, подтвержденная недавней победой императора во время мятежа циклического года Дзинсин (672). Первым шагом нового императора стал роспуск писцов, которые привыкли играть важную роль при дворе благодаря своей учености. Затем в 684 году были определены восемь родовых титулов (кабанэ), они служили для того, чтобы выделить боковые линии императорской фамилии. Закрепившись на отдельных территориях, эти семьи внесли свой вклад в формирование знати, связанной кровными узами с царствующим родом. В 684 году из своей столицы Асука (Асука-но Киёмихара рицурё) императрица Дзито (686–697) дополнила свод новыми установлениями. Так началась эра создания великих сводов законов; их главные идеи восходили к своду законов эпохи Тайхё (Тайхёрицурё, 701). Законодательные основы Японии продолжали действовать и совершенствоваться в эпоху Нара (VIII в.). Но в конце эпохи под названием Хакухо (670–710) система управления Японией в своих основных чертах уже сложилась. Во главе центрального управления находился император и группа великого правительства (дайдзёкан) во главе с первым министром (дайдзёдайдзин), правое и левое крыло министерства. Каждому из министров, стоявших во главе этих двух ведомств, помогал дайнагон, а в вопросах менее значимых — сёнагон.

Область, где находился двор и его окрестности, называлась Кинай. Вся страна разделялась на семь провинций, каждая из которых подразделялась на уезды и деревни. Деревня включала пятьдесят семейств. Любопытно, что число 50 как единица измерения используется и в наши дни, например в политических целях или для социологических опросов. Это эквивалентно старинной французской переписи по очагам. Юридический и социальный статус людей не был унифицирован. Социальная структура страны включала аристократов (кидзоку) и крестьян; народ (кёмен) пользовался статусом свободных людей, «добрых людей» (рёмин). Ниже находились «дурные люди» (сэммин), потомки бывших рабов (яцуко). Сэммин, находившиеся в зависимом положении, подразделялись на пять категорий. Три находились на службе государства: стражи императорских гробниц (рёко), сельские труженики, обязанные возделывать общественные рисовые поля в пользу государства (канко), и государственные рабы (кунуби). Две категории трудились на частных лиц — освобожденные потомки бывших рабов (кенин) и частные рабы (синуби). Законодательство предусматривало обеспечение в правовом отношении отдельных лиц в старости, но неизвестно, осуществлялось ли в действительности это вполне китайское уважение к преклонному возрасту. Простой люд платил налог рисом и исполнением общественных работ, например обслуживая ирригационные системы на рисовых полях и прислуживая в поместьях, принадлежащих двору. В подражание китайской системе, сложившейся при династии Тан, распределение земель производилось в соответствии с количеством и возрастом едоков и подлежало переделу каждые шесть лет. Земельный надел, предоставленный одной семье, имел форму квадрата, разделенного на девять частей, из которых одна давалась в полную собственность, могла передаваться по наследству или в отдельных случаях продаваться. Остальная часть надела оставалась собственностью государства и возвращалась в случае смерти или переезда того лица, которому обеспечивала существование. Более того, распределение периодически изменялось, чтобы хорошие или плохие участки земли не предоставлялись одному и тому же человеку постоянно и несправедливо. Эта система выражала беспредельную власть государства, непреложность его бюрократических решений и почти полное отсутствие практики найма. Каждый в государстве должен был исполнять свои обязанности. Практика распределения земли существовала в Японии не дольше, чем в Китае, и особенно была характерна для главного острова Хонсю, что подтвердилось недавними археологическими раскопками. Тонкий влажный подвижный слой почвы на рисовых полях непостижимым образом сохранил на ступенчатых склонах места разграничения участков деревянными колышками — эти трогательные малозаметные следы рисовых полей прошлого.

Распределение посевов культур и расположение этих полей ступенями, нередко на террасах, отвоеванных у подножия гор, придает сельской местности характерный облик страны рисовых полей, где прямоугольниками расчерчены огромные площади.

Нара

В начале VIII века, меньше чем через столетие после смерти благочестивого регента Сётоку, молодое государство, воины которого, как и в период железного века, еще возводили на востоке курганы, достаточно окрепло для того, чтобы утвердить свое авторитарное и централизаторское видение государства. Триумф воплотился при основании императорской столицы Нара. Каждый новый император, следуя религиозным запретам, отмечал свое царствование строительством нового дворца, расположенного на таком месте, где ничто не напоминало о предыдущих, часто умерших, властителях. Императрица Гэммэй (707–715), обосновавшись в 710 году в долине Нара, желала оставить после себя память для потомков. Ее столица Хэйдзёкё представляла собой правильный квадрат с длиной сторон немногим более четырех километров и была разделена на четыре части перпендикулярными улицами, простиравшимися к югу от императорского дворца (дайдайра) по образцу столицы Чаньань в Китае эпохи Тан. Храмы и дворцы соседствовали, соперничая друг с другом в роскоши, возвещая о великолепии эпохи. Красота Нары поражает нас еще и теперь, благодаря изысканности и разнообразию архитектуры, которая гармонично соотносится с пейзажем. Она поистине должна была потрясать японцев в эпоху, когда они еще жили в деревушках, подобных тем, которые существовали в период железного века и бронзового века.

Укрепление государственного административного правления способствовало развитию сельского хозяйства. Несомненно, что укрепление государственной цивилизации как внутри, так и между ними повлекло за собой значительное повышение урожайности. Крестьянский образ жизни во всем мире строится на коллективизме, но возделывание риса на орошаемых землях (обычный тип агротехники на Дальнем Востоке) требует исключительного подчинения усилий каждого законам общественных интересов. Крупномасштабные ирригационные сети позволили значительно увеличить урожайность, а техника обработки земли с помощью железных орудий стала чрезвычайно эффективной. Например, в перечнях Тодайдзи в Наре можно обнаружить упоминание о множестве сельскохозяйственных орудий, переданных храмом крестьянам, обрабатывающим его земли. Железные орудия дали возможность выращивать любые культуры на засушливых землях, и прежде всего рис — основу питания японцев. Расширив площадь обрабатываемых земель, крестьяне начали выращивать шелковичных червей по китайскому образцу. Каждая провинция специализировалась на производстве особого вида нити и ткани из шелка, глубокие цвета и изысканные узоры которого удовлетворяли потребность в роскоши императорского двора и вельмож. Двор и храмы проявляли все больший интерес к тайнам ремесел, которыми владели континентальные мастера, секреты ткачества, ювелирного дела, производства лаковых изделий немедленно использовались в Японии. В эпоху Нара был преодолен недостаток в металлах, который препятствовал развитию японского общества на первых этапах. Начиная с VII века, со времени царствования императора Тэнти, японцы уже знали, как добывать и использовать залежи полезных ископаемых, которые, хоть и в небольшом количестве, имелись на архипелаге: серебро Цусимы, медь Мусаси, золото Муцу, — без которых невозможно понять существование сокровищ Нары.

Символом этого изобилия стала чеканка в 708 году первых японских монет, для этого использовалась медь из Мусаси. В 711 году было установлено нечто вроде иерархии в отношении роскоши, что поощрило оборот серебра, местных запасов оказалось недостаточно, использовались серебряные сапеки, привозимые из Китая, курс этих монет в Японии устанавливался императорским двором.

В этом умелом и вынужденном балансировании сохранялось нечто утопическое, потому что во внимание не принимались слабости и естественные устремления людей. Многие знатные семьи вступали в борьбу из-за стремления к высшим должностям, как и служители храмов. В то же время менялось и положение крестьян по отношению к земле, оно уже не ограничивалось возможностями, санкционированными законом. Бесчисленные нарушения, таким образом, вели к росту привилегий, так что вскоре стало невозможным приступить к знаменитому разделению участков. Те, кто обрабатывал свои наделы, не желали лишаться их, искали у монастырей или вельмож защиты и возможности облегчить свое положение и с этой целью передавали им свою землю. Крестьяне, которые надеялись на более легкую жизнь или оказывались лишними ртами в больших семьях, имеющих небольшие наделы, становились монахами или монашками. Население возрастало, и правительство поддерживало распашку новых земель в еще не заселенных областях для создания новых ресурсов. В этой политике оно весьма преуспело, но вынуждено было отказаться от того, чтобы соблюдать закон о распределении земель на расчищенных под пашню полях даже в том случае, если эти земли принадлежали государству. Монастыри и знатные семейства, которым непосредственная близость к столице связывала руки, стремились основать подальше свои владения, где они были бы единственными хозяевами. Указ от 743 года и в самом деле предписывал считать частными владениями все те территории, где земли недавно стали возделываться, и это право признавалось навечно (тэндэмэйнэн сидзамхё). Частные владения, пожалованные или отвоеванные у колючего кустарника, назывались по китайскому образцу поместьями (сёэн по-японски, гуанъ по-китайски). Поместья состояли из хозяйского дома, к которому присоединялись навес для хранения урожая и помещение для управляющего. Под воздействием факторов, связанных с демографическими изменениями и захватом земли влиятельными лицами, как светскими, так и духовными, государство поневоле пришло к тому, что само уничтожило жесткую, но заботившуюся о социальном равенстве систему. Оно само же и внедрило ее всего век назад в подражание Китаю, чтобы на время смягчить те же самые недостатки, что и в Китае: противозаконный захват земли кланами и невозможность установить правильное централизованное налогообложение. Можно констатировать, что одни причины вызвали и одинаковые последствия: правильное разделение земли продержалось на континенте не дольше, чем на архипелаге.

Таким образом, в середине VIII века в период расцвета блестящей цивилизации, известной как эпоха Тэмпё, снова возникли и пришли в движение силы децентрализации, подобно тому как это было до появления регента Сётоку, а затем после его смерти. При дворе борьбу знатных родов между собой возглавлял род Накатоми (принявших родовое имя Фудзивара), могущество которого вскоре совпало по времени с расцветом самой оригинальной из японских эпох. Каждый из монастырей также боролся за влияние и стремился утвердить господство духа и мысли той из шести их сект, к которой он принадлежал. Император Конин (770–781), оказавшийся заложником духовных и мирских интересов, наконец-то сообразил, что он не может больше править, несмотря на всю свою роскошь и свой обширный дворец в китайском стиле. Ему пришлось не только покинуть свою столицу, но и расстаться со своими сокровищами, доставленными со всего света по Великому шелковому пути, которые благочестивый император Сёму (724–743), основатель государственных храмов (кокубундзи), собирал на протяжении всей своей жизни. Они использовались на церемонии освящения статуи Великого Будды (752). Хранившиеся с тех пор в прекрасном хранилище, построенном из дерева (Сёсоин, 756) недалеко от Тодайдзи, они напоминают об открытии миром этой страны. В ней никогда не забывали о том, что заимствованные произведения следует из благоразумия сохранять целыми и невредимыми, поскольку из приобщения к первичным образцам скорее может возникнуть бесконечно обновляющаяся мысль.

Хэйан

Как доказала борьба, в ходе которой монах-узурпатор Докё (умер в 772 году) противостоял Фудзивара, Нара рисковала взорваться в результате чрезмерной концентрации энергии, носители которой оказались там вместе. Император и Будда больше не могли сосуществовать рядом.

Фудзивара-но Момокава предложил императору Конину перенести императорский дворец в какое-нибудь пустынное место, где правительство и двор были бы недосягаемы для крупных религиозных объединений, которые своим назойливым и чересчур близким присутствием пытались влиять на решения двора. Преемник Конина император Камму (781–786) вынужден был принять это предложение, что знаменовало начало нового этапа в японской истории. По правде говоря, дело являлось не столь простым, каким оно может показаться с течением времени. Речь идет о государственном перевороте, о выборе новой позиции, твердо занятой императором. Выбор был направлен против политики крупных монастырей и их роли, но тем самым одновременно признавалось и их могущество. Основание новой столицы повлекло за собой значительные расходы, тяжесть которых могла оказаться чересчур весомой для правящей династии. Следовало, наконец, найти свободное пространство, которое соответствовало бы законам китайской геометрии, не только определявшим установление направления, но и накладывавшим запрет на него (в случае неправильного выбора). Вначале была выбрана Нагаока в области Ямасира (784). Фудзивара-но Танэцугу в течение нескольких месяцев наблюдал за начавшимися работами, как вдруг был убит. Его убийство, несмотря на политический характер происшедшего, осталось загадкой.

Начатое строительство продолжалось некоторое время, но так как место было осквернено насильственной смертью, что являлось дурным предзнаменованием, за которым вскоре последовала эпидемия, унесшая жизнь наследного принца и его супруги, почти завершенное строительство было немедленно прекращено. Неподалеку было избрано другое место, о котором император Камму говорил, что «поскольку оно окружено горами и перепоясано рекой, то образует естественный город [сиро]». Там и был основан Хэйан-кё, который позднее стал называться Киото, — столица Японии до 1869 года. Окруженный с трех сторон высокими холмами и открывающийся на юге на равнины, которые мягко спускались к Внутреннему Японскому морю, Хэйан больше, чем Нара, изолированный на своем плато, соответствовал предназначению столицы, и эта особенность доказывала справедливость ее переноса в 794 году. Двор начал устраиваться в новом городе, который был возведен, как и Нара, в соответствии с планом, в основу которого был положен квадрат. Однако все религиозные сооружения, храмы и монастыри, были расположены на окраинах. Эзотерический буддизм, который в особенности благоволил к природе и потому с тех пор развивался за пределами городов, не имел больше никакой связи с прежним буддизмом Шести сект Нары. Отныне эти секты, удалившись от путей мирской суеты, продолжали вести медленно текущую жизнь, подражая прошлому.

Несмотря на частые мятежи знатных вельмож, предпринимались грандиозные меры для укрепления государства и противостояния мятежникам. С этой целью даже был издан указ, который восстанавливал перераспределение земель, но уже не через каждые шесть лет — это представлялось невозможным, — а через двенадцать лет. Но и этой мере в дальнейшем предстояло оказаться столь же иллюзорной.

В 810 году канцлерам (или архивариусам — куродо) была поручена обязанность собирать и сохранять секретные архивы и различные императорские указы, для того чтобы не утрачивать память о них. Из этой среды (куродо) назначались члены великого совета дайдзёкаяна, и постепенно их власть крайне расширилась. В 820 году в каждую область были направлены представители правительства (кебииси и кагэюси), которым вменялось в обязанность принимать любые меры в соответствии с общими законами, в особенности в вопросах, связанных с деятельностью полиции и финансами.

В конце концов главной целью двора, недавно обосновавшегося в Хэйане, стала борьба за расширение пределов государства, озаренного императорским присутствием. Экспансия открыто проявляется с середины VII века (археологические свидетельства — могильные курганы на востоке страны) и завершается к середине IX века, когда императорские войска доходят до Муцу.[14] Император создал регулярную армию, которая состояла из сыновей глав префектур, — так называемые отряды «солдат-земледельцев» (тэндэй), которых отправляли на жительство в пограничные области империи и которые, в зависимости от обстоятельств, должны были держать в руках саблю или мотыгу. Они были обязаны служить в пограничных областях по крайней мере 60 дней в году. Многие из них пустили корни там, куда были отправлены на службу. Так появлялись «военные дома» (бую), которые впоследствии стали играть важную роль. Их обязанностью было давать отпор варварам (эдзо),[15] то есть жителям северных окраинных областей архипелага, которые находились чуть ли не на доисторической стадии развития и для которых воздействие со стороны континента все еще ограничивалось некоторыми изменениями в формах или декоре керамики. Император Камму возобновил завоевательную политику с 780 года, собрал многочисленную армию из сорока тысяч человек, во главе которой он поставил Саканоуэ-но Тамурамаро, получившего в 797 году титул «главнокомандующий против варваров» (сэйи-тай-сёгун), титул, который с XIII столетия носили полководцы, наделенные всей полнотой военной и административной власти. Важная кампания Тамурамаро была завершена уже в царствование императора Сага (809–823), в кампанию Бунья-но Ватамаро. В 811 году северо-восток был полностью умиротворен.

В связи с Хоккайдо, природные и климатические условия которого значительно отличаются от условий на других островах, Япония осознала свое политическое единство, когда казалось, что за императорскими эдиктами, воспринимаемыми как добавление (рёге-но-кан) к непререкаемым кодексам прошлого, утверждалась лишь иллюзия централизованного государства, построенного по китайскому образцу. На самом деле все значительно изменилось. Эпоха более не благоприятствовала (если она вообще когда-то была для этого благоприятной) жестким системам правления. Практические реалии и бурное развитие страны, стремившейся расширить свою территорию, противостояли жесткой структурированности, которой не могло быть и на континенте, то есть на территории и более обширной, и более заселенной, и гораздо раньше приобщившейся к культуре. Тяжесть страны болот, столь близко находившихся от небольшого, предельно утонченного двора Киото, гораздо более склонного к созерцательным играм, чем к совершенствованию управления, становилась все более весомой. В еще почти не освоенных провинциях на небольших равнинах, на земле, недавно распаханной под рисовые поля (сикундэн), зарождалась автономная жизнь поместий.

Юридическое положение земель, оказавшееся на протяжении веков достаточно сложным, стало еще более неопределенным. Эпоха Хэйан, таким образом, столкнулась с поземельными структурами, которые сопротивлялись централизации. Кроме рисовых полей, распределенных по семьям в соответствии с количеством едоков (кабундэн), теперь появились сикундэн, первоначально предоставлявшиеся в пользование трем поколениям людей, поступивших на службу. Затем они передавались им в полную собственность. С этик земель мог взиматься налог, равный тому, которым облагались владения родственников императора и знати (иден), а также земли, предназначенные в награду за преданность (кёдэн) или высокие заслуги (сидэн). Другие земли, площадь которых возрастала, пользовались налоговым иммунитетом, и контроль центральной власти ослабевал именно за этими землями. За пределами личных владений императорского дома и правительства (тюкусидэн), весьма немногочисленных в начале эпохи Хэйан, но постепенно увеличивающихся, имелись владения синтоистских монастырей (синдэн) и их храмов (дзидэн). Эти земли дарились или передавались храмам верующими, которые тем самым вступали под покровительство монастырей. Самая большая опасность угрожала землям, предназначенным для вознаграждения должностных лиц, которые стремились превратить их в свою собственность.

При таком положении дел налоговые поступления были нерегулярными, но состояние сельского хозяйства оставалось в целом удовлетворительным; до того как в результате частных войн все не было сожжено, население наслаждалось относительным процветанием. С X по XI век уровень сельского хозяйства достигает значительного технического прогресса. Качество почвы повышалось подсечно-огневой агротехникой и раскладкой гумуса. Хотя произведения искусства этого времени отличаются великолепием и даже сегодня вызывают отклик, но жизнь общества, даже верхних его слоев, оставалась довольно скудной. Ели два раза в день, и в соответствии с установлениями буддизма полагалось воздерживаться от мяса. Религиозные предписания были не столь строгими в отношении рыбы, которая тогда (да и теперь) потреблялась в большом количестве, чаще всего дорада. Оставшуюся часть рациона составляли овощи, различные супы, иногда насекомые и обязательно вареный рис. Подлинный владелец поместья (рюсю — в случае, если земля еще оставалась в собственности государства, или мюсю — в случае, если поле расчищалось под пашню), собирающий ежегодный налог и владевший железными сельскохозяйственными орудиями, обладал неограниченной властью. По его распоряжению больше десятка человек занимались обработкой земли. Но часто распределение участков (от этого принципа еще не совсем отказались) запаздывало; в результате поля засевались не вовремя, и неудивительно, что часто случался голод.

С X века локальные экономические единицы, достаточно крупные, чтобы удовлетворять собственные потребности, обрывали единственную нить, которая еще связывала с государством, — налог. Но зачастую он собирался хозяином поместья и в пользу хозяина поместья, так что той частью, которая должна была быть отдана императору, распоряжался он сам так, как считал нужным.

Фудзивара

Грандиозное материальное и политическое могущество рода Фудзивара, которое достигает своего апогея при Фудзивара-но Митинага (966—1027), основывалось на обширности их территориальных владений и умении уклоняться от налогов.

Оно стало еще более прочным, когда представители этого семейства учредили некоторые высокие должности: пост регента (сессё), созданный в 866 году, и должность кампаку (887) позволили Фудзивара-но Ёсифуса, а затем и Фудзивара-но Мотоцунэ осуществлять значительную власть, которую можно уподобить власти французских майордомов. Это привело к некоему парадоксу: император, глава государства, не обладал ничем из того, на что его власть могла опираться материально, в то время как знатные фамилии, связь которых с двором была прервана, приобретали, обосновавшись на отдаленных землях, богатство, которое позволяло им возвратиться ко двору, используя силу, и, благодаря выгодным бракам, снова связать себя с царствующей династией.

Эти внутренние изменения в Японии происходили иначе, чем на континенте, и им шли на пользу трудности, с которыми столкнулось правительство в своих попытках преодолеть изоляцию страны. В эпоху Тан из Японии в Китай было направлено множество посольств. Посольство во главе со знаменитым ученым Авада-но Матито произвело такое впечатление, что китайские историки записали этот случай в свои анналы. Ученый Кибино Макиби и монах Гэмбо в 717 году возвратились из Китая с рекомендациями, подтверждающими высокий уровень их светской и религиозной учености. Некоторые японцы, возвратившись из Китая, получали престижные должности, как, например, в 803 году бонзы Сайте и Кукай. В Китай совершались и паломничества, так, Эннин оставил нам описание своего путешествия в страну династии Тан (Ниттё чу хё дзунрейдъёки), неисчерпаемый источник информации о китайской жизни IX века, который для Японии имеет не меньшее значение, чем книга Марко Поло для Европы. Однако путешествия за море, столь плодотворные, если достигали цели, не всегда завершались благополучно, случаи гибели людей и кораблей бывали частыми. Только одно судно из двух в лучшем случае выдерживало испытание, благополучно прибыв туда и вернувшись обратно. Для страны, в которой удача связывалась с неоднократным успехом, каждая катастрофа на море воспринималась как национальная трагедия, поскольку экспедиции предпринимались чаще всего для того, чтобы выплатить императору Китая обязательный дар, то есть дань, которая была достаточно велика, а, следовательно, потери, людские и материальные, в случае кораблекрушения оказывались немалыми. Именно таким был аргумент в контексте размышлений о чести и независимости Японии, который Сугавара-но Митидзанэ выдвинул в 894 году, когда отказался от чести принять доверие, которое ему оказал император, назначив главой нового японского посольства в Китай. Тем самым он заставил и других осмыслить ситуацию. И хотя самому Митидзанэ вскоре суждено было испытать на себе также и немилость Фудзивара-но Такихира, его точка зрения встретила глубокое понимание, поскольку Япония с тех пор закрылась почти на три столетия, не будучи принужденной к этому властями.

Некоторые уже сложившиеся связи с заморскими землями все же сохранялись. Китайские торговые корабли появлялись в японских водах, и обмен на уровне частных лиц, таким образом, продолжался. Продолжалось хождение китайских денег, несмотря на угрозу для японской экономики, которая признавала их курс. Первыми, кто предложил возобновить путешествия на материк, были монахи. Богатые религиозные общины снаряжали корабли для путешествий в Китай с целью приобрести религиозные сочинения, поскольку изоляция страны препятствовала приобщению к новым источникам мудрости. По следам Эннина, Хонэна в 983 году, Дзёдзина в 1072-м (сошлемся только на самых знаменитых монахов — морских путешественников) они благополучно прибыли в Китай эпохи Сонг, откуда привезли не только свитки религиозных и философских рукописей, но и новые впечатления, послужившие началу великого обновления японского искусства в эпоху Камакура. Храм Тодайдзи в Нара (а Хонэн был связан именно с ним) добился в организации мореходства успеха и проявил в этом деле особое дарование.

Ветер бешено свищет, надувая паруса; гребцы налегли на весла, напрягая свои мышцы; впереди бакен — в потоках, где находятся грозные чудовища. Именно на подобных кораблях рисковали отправляться в путь путешественники эпохи Камакура, когда возобновились контакты между Японией и континентом, надолго прерванные в эпоху Хэйан.

Несмотря на изоляцию, Япония эпохи Хэйан впервые познала ужасы чужеземного вторжения с моря. Это событие предвосхитило драматическую попытку монгольского вторжения в конце XIII века. Наступление варварских племен на континенте заставило династию Сун отступить в Гуаньчжоу. Чжурчжэни, пираты и прочие завоеватели захватили Маньчжурию и северо-восточную часть Кореи, угрожая корейскому королевству Когурё, под единовластным правлением которого находилась с 935 года Южная Корея, после того как оно разгромило королевство Силлу.

В 1019 году чжурчжэни, оставшиеся в японской истории как «варвары той» (той-но дзоку), пересекли море на полусотне кораблей. Они достигли Цусимы, затем Ики и появились у рейда Хаката.

Новость достигла двора, но еще не было известно, кем же были эти внезапно появившиеся противники. Регента, как и весь двор, мало волновало происходящее за пределами резиденции, и он даже не пытался организовать сопротивление. Сообщение о незваных пришельцах было воспринято им и его легкомысленными придворными, только успокаивающими носителей власти, равнодушно. Таким образом, правительство не стало предпринимать никаких мер. Однако глава правительства Дадзайфу Фудзивара-но Тайка организовал сопротивление. Он собрал ополчение конных воинов (в истории Франции оно называлось «бан») на острове Кюсю и нанес чжурчжэням решительное поражение. Японцы и корейцы из Когурё могли поздравить друг друга с победой. Это событие, рядовой эпизод в длинной истории Японии, на долгое время имело значительные последствия. Оно способствовало дискредитации политики, проводимой регентом, и неожиданно показало его никчемность и слабость. Образ воина по контрасту выиграл от этого. И уже ничто более не препятствовало росту могущества военных родов, поскольку только они оказались способны сохранить национальное единство.

Военные уже играли значительную роль в организации общества. Объединения воинов (бусидан) группировались поначалу на уровне поместий (сёэн), затем в пределах региона (куны). Первоначально союз представлял собой простое объединение в интересах знати, делившей между собой влияние в провинции, затем, по мере того как землевладение становилось все более независимым, возникают другие объединения представителей знати, власть которых была основана на силе оружия в той же степени, что и на праве. Как только появлялась опасность, все вельможи области вооружались, чтобы защитить свои земли. Таким образом могли возникнуть огромные княжества, способствуя расцвету новых родов, среди которых самыми могущественными оказались семейства Минамото и Тайра.

Власть воинов в эпоху Хэйан не предвещала в будущем бурного развития драматических событий. Официальные структуры игнорировали военные сообщества, возникала параллельная администрация, которая сначала дублировала правительственных должностных лиц и постепенно вытеснила их своей более эффективной иерархией. Ее представители, начальники охраны поместий (ёриоси), провинций (цубуси) и воины (самураи) назначались для исполнения воли того, кто удерживал реальную власть, — владельца поместья. Формирование этой администрации в провинциях и честолюбие отдельных лиц объясняют постоянную готовность, с которой берется в руки оружие в эпоху Хэйан: восстания Тайра-но Масакадо (935–940), Фудзивара-но Сумитомо (939–941), Тайра-но Тадацунэ (1028–1031), выдвижение на политическую сцену Минамото-но Ёриоси и Минамото-но Ёсийэ (1051–1062). Последний мятеж стал началом крушения старого режима, который еще продержался до конца XII столетия.

Захват власти воинами обозначил завершение того медленного процесса, который превратил Японию в феодальное государство. Императорский двор, на который давила тяжесть экономических проблем и человеческих действий, не мог вынести этой ноши и вынужден был признать случившееся: в 1069 году император Го-Сандзё (1068–1072) учредил «ведомство по внесению в списки и разграничению владений» (кироку сёэн кэнкэй дзё); сам принцип его означал установление кадастра.

Правление императора Го-Сандзё обозначалось во многих отношениях изменениями в политической истории эпохи Хэйан. В самом деле, его мать, которая сама принадлежала к императорскому роду, не была связана узами крови с семейством Фудзивара, что противоречило обычаю, существовавшему более двух столетий. Согласно этому обычаю, супруги императора должны были происходить из этого влиятельного клана (в той или иной степени родства). Короткое царствование Го-Сандзё продолжалось всего лишь четыре года, но императоры после него: Сиракава (1072–1086), Хорикава (1086–1107), Тоба (1107–1123), Сиутоку (1123–1141) — уже не были соединены кровными узами с партией Фудзивара, что говорит об упадке этого рода. Императоры воспользовались этим и попытались ограничить влияние вельмож благодаря изобретательной системе, которая получила название «правление из монастыря» (инсэй). Император, у которого уже был наследник в таком возрасте, что он был способен нести нелегкий груз дворцовых обязанностей, отрекался от престола, когда считал, что от этого будет польза, и находил убежище в стенах монастыря. Оттуда, вдали от забот дворцовой жизни, борьбы партий и прочих неприятностей, он, используя свой авторитет, прилагал усилия для усмирения честолюбцев, которые год от года все ожесточеннее боролись за власть. Этот довольнотаки странный способ управления, сила которого состояла именно в его неявности, использовался в течение ста лет, до крушения под ударами Минамото рода Тайра (могущество которого достигает высшей точки при Тайра-но Киёмори) — открытых сторонников императоров. Им не удалось повернуть дело в свою пользу, а поражение привело к перераспределению властных полномочий и обновлению в составе должностных лиц.

Сражение при Дан-но Уре (1185) положило конец беспрерывным войнам, в которых роду Тайра так и не удалось победить. Времена изменились. Миф о централизованном государстве исчез, и если фигура императора всегда почиталась как традиционный символ власти, то они утратили всякий авторитет в повседневной политической игре и управлении.

Правление Фудзивара было отмечено глубоким контрастом между роскошью двора и нищетой деревни. Одновременно в этот период был достигнут ослепительный расцвет японской цивилизации — словно редкостная жемчужина, образованная из чужеродных элементов, это поразительное сокровище возникло из нищеты, апатии и изоляции, блистательное видение, порожденное ощущением однообразия жизни и необратимости течения времени.

Церемонии, предрассудки, интриги регулировали жизнь двора. Фудзивара-но Моросукэ (908–960) описал в своих «Последних желаниях Кудзё-дона» (Кудзи-доно-Юкаи) жизнь аристократа X века: утром, проснувшись, он тихим голосом семь раз произносит имя своей звезды-покровительницы. Затем чистит зубы и умывается и, обратившись лицом к Востоку, молится Будде, а затем другим богам. После записывает в дневник события, происшедшие накануне, съедает свою чашку риса и причесывается с помощью гребня. Последнее не ежедневная процедура — было достаточно одного раза в три дня. Естественные потребности реальной жизни были расписаны по минутам. В день Быка стригли ногти на руках, в день Тигра — на ногах, в течение следующих пяти дней полагалось купаться — предписание необходимое, и этой процедурой наслаждались всю жизнь. В восемнадцатый день месяца полагалось быть очень внимательным: имелся риск, что вторгнутся воры. Утверждалось также, что в день собаки можно подвергнуться бесчестию: вот откуда взяли обычай в этот день покидать дворец.

Если жизнь в эпоху Хэйан представляется блестящей и легкой, как она изображена в произведениях искусства и придворной литературы, то тон меняется сразу, когда начинают размышлять о сумрачном характере буддизма, который зарождается в эту эпоху. А жизнь народа была трудной. Зимой толпы нищих приходили в Нара или в Хэйанкё просить милостыню, это были крестьяне, которых жестокие японские морозы выгоняли из хижин. В столице они выполняли любую работу, за которую платили, и когда распространялась весть о новом строительстве, они сходились со всех концов страны. Когда завершались полевые работы, население, захватив с собой изделия своего ремесла, устремлялось по дорогам, пытаясь отыскать в городе работу.

Эпоха Хэйан — это расцвет всей Японии, а не только столицы цивилизации, которая сосредоточилась в избранных центрах Ямато. Младшие сыновья семейства отправлялись в отдаленные области и там распространяли эту культуру. Как первооткрыватели они вносили в нее некоторую грубоватость и мужественность, отличные от рафинированной придворной атмосферы с ее изысканностью и чрезмерной утонченностью. Мир законов эпохи Нара заменялся миром грубой силы и эгоизма. Эти воины, которые умели создавать княжества из ничего или почти из ничего, уже начинали думать о том, как встать во главе страны, и не хотели сдерживать своих желаний. Таким образом, эта эпоха породила новые разнообразные социальные круги, а следовательно, и культуры: каждый слой общества существовал согласно своим принципам и своей социальной роли, относящихся к разным временам, — бурлящая активность воинов и владельцев поместий противостояла легкой, едва ли не пустяковой жизни двора, поглощенного прежде всего самим собой.

Глава 3 ФОРМИРОВАНИЕ СОВРЕМЕННОГО ГОСУДАРСТВА

Победа Минамото означала гибель мира гражданских лиц, блестящего двора, где торжествовала цивилизация, известная как Фудзивара. Снисходительная или просто ничего не понимавшая в происходящем придворная цивилизация была уничтожена новыми силами, которые утверждались в сельской местности. Мощные силы провинции, которые выражал Минамото-но Ёритомо, проявились в том, что сразу после достижения победы он установил местопребывание правительства на землях Камакура, к югу от современного Токио.

Камакура

Одной из первых мер, предпринятых новым властелином, стало учреждение в 1180 году «ведомства самураев» (самурай-дохоро). Эта должность досталась Вада-но Ёсимори. Ведомство держало под своим наблюдением несмирившуюся знать и подчеркивало первостепенное место, которое заняли воины. Воинственный дух и в самом деле пронизывал новое правительство. Понятие «бакуфу» («правительство из шатра [военной палатки]»), которым позднее обозначали местонахождение администрации, говорило о том, что саму новую администрацию следует рассматривать как генеральный штаб военного главнокомандующего. После того как в 1192 году Ёритомо был избран императором под именем Го-Тоба (1183–1198) на должность «главнокомандующего против варваров» (сэйи-тай-сёгун), реорганизация Японии, находившейся в состоянии анархии, должна была рассматриваться как дело общественного спасения, для которого была необходима перегруппировка и твердое руководство.

В 1184 году была создана должность монтидзё, нечто вроде министра юстиции. Она была предназначена для осуществления обычного права путем силы, чтобы заставить уважать это право хотя бы на землях Минамото. Кроме того, возникает ведомство архивов (кумондзё) (такое ведомство уже имелось в Киото), и во главе этого ведомства был поставлен известный ученый Оэно Хиромото (1148–1225). Вскоре оно было реорганизовано, получив название «ведомство дел управления» (ман-докоро). Оно превратилось в верховное правительственное учреждение, которое руководило всеми остальными государственными органами.

Ёритомо, имевший твердое намерение превратить власть ослабленную, если не угасшую в результате политики двора, в сильную, назначил во всех центральных районах страны двух военных управляющих, которые дублировали императорские кадры, фактически отстраненные.

Управители-протекторы (сюго) были обязаны обеспечивать правосудие, отвечать за военные вербовки и командовать новыми войсками. Военные наместники (дзитё) помогали сюго в решении фискальных и административных вопросов. Дзитё, направленные и в провинции, сначала в государственные владения, а затем и в частные земли, собирали налоги, требовали исполнения сельскохозяйственных и других работ, необходимых для обеспечения государства, и в пределах компетенции вершили правосудие в государственных владениях. На самом деле дзитё стали заменой «хозяина поместья» (рёсю) эпохи Хэйан, эта двойная администрация сюго и дзитё присвоила себе забытую власть старинных кокюси, должностных лиц, подчиненных двору.

Разумеется, одинаковые причины должны были порождать и сходные следствия, и со временем новая система, в свою очередь, утратила эффективность. Система удерживалась благодаря личным качествам людей, назначаемых на должности. Ёритомо хватило мудрости не ограничиваться при назначении на должность только своими соратниками и воинами. Он понимал, что следует привлекать в Камакуру способных людей, которые были разочарованы двором, или занимали незначительное место, или же имели настолько низкое происхождение, что не могли даже надеяться на достижение высших должностей. В новом мире Камакура Ёритомо предоставлял полномочия и награды скорее за талант, чем за происхождение. Новая администрация, следовательно, представлялась эффективной и, более того, выгодной даже для двора, который возглавлял государство номинально, но сохранял все полагающиеся почести и средства. В конце концов в обществе с изумлением обнаружили, что деятельность должностных лиц, за возможными нарушениями которых надзирал корпус инспекторов, была справедливой.

Успеху Минам ото способствовала сама богатая равнина Канте, то есть поддержка пятисот поместий, имевших разный юридический статус, в том числе и на государственных землях. Там и зарождается слой гокэнин, бывших по происхождению владельцами поместий. После того как гокэнин доказали свою военную пригодность в рядах войск Минамото, они в конце концов добились привилегированного положения вассалов сегуна. Именно сёгун обеспечивал им свое покровительство, передаваемое от отца к сыну в обмен на их верность. В Японии официально устанавливался феодализм. Феодальная зависимость была прямой и казалась тогда особенно прочной, потому что Ёритомо сам лично был связан с каждым из своих вассалов. Без сомнения, это важнейшая причина успеха сегуна. Владения Минамото располагались в прибрежной полосе и вскоре приобрели важную роль в торговле с Китаем эпохи Сонг. Находясь вдали от официальных кругов, сосредоточенных на самих себе, представители рода Минамото с давних пор получали из Китая товары и идеи. Их динамизм и жажда совершенства стимулировались воздействием извне, и все это побудило род Минамото вести свою страну по пути прогресса. Таким образом, и принятие идей дзэн-буддизма не только вызвало философское и религиозное обновление духовной жизни монастырей, но и предоставило каждому человеку выбор нового образа жизни. Сёгунат Камакура пробудил в Японии стремление к героической доблести, которая навсегда стала ее отличительной чертой. Но если установленному режиму суждено было продолжаться полтора столетия, то личный триумф Ёритомо завершился сразу после его смерти в 1199 году: его сын Ёриэ, который был побежден своими родственниками Ходзё, не сумел наследовать его власть и авторитет. Ёритомо, опасаясь, что родственники его клана могут отнять у него власть, систематически истреблял их, совершив тем самым непоправимую ошибку. А когда вопрос о наследстве стал явным, его сын, не имея поддержки в силу указанной причины, превратился в мишень для множества лиц, жаждущих власти, число которых увеличивалось из-за его слабости. Именно так торжествовал род Ходзё, представители которого, приняв титул регента при сёгуне (сиккэн), правили до 1333 года. В 1219 году в Камакура привезли очень юного потомка рода Фудзивара, который стал воплощением номинальной власти сёгуна. Начиная с 1252 года подобным образом призывались на трон принцы из императорского дома — марионетки, за спиной которых вершилась политика Ходзё.

Конечно же, первые представители Ходзё — Токимаса и его сын Ёритоки, безжалостно перебившие всю линию Ёриэ, предоставили в распоряжение нового правительства богатства своих общих владений, расположенных недалеко от столицы. Благодаря этому большая часть земель между Камакура и Киото впредь оставалась во владениях сёгунов. Но хотя Ходзё и могли гордиться своим влиянием при дворе, они вынуждены были участвовать в непрекращающихся дворцовых интригах и в результате сами подложили мину под регентство и сёгунат. Время поглотило энергию начального периода становления феодализма. Феодализм постепенно загнивал, его структуры все более усложнялись и дробились. В Камакура создавался свой двор, который прилагал все усилия для того, чтобы походить на двор императорский. Власть сёгуната, которая состоялась некогда благодаря поддержке народа, постепенно утрачивала свою животворную связь с ним.

Тем не менее Ходзё, несмотря на попытку императора ГоТоба, отрекшегося в 1198 году (события, известные под названием «изменения эпохи Дзёкуи», 1219–1221), снова взять власть в свои руки, укрепились более чем на полтора столетия. Поражение энергичного образованного императора, каковым был Го-Тоба, еще более ослабило политическое влияние императора и утвердило принцип делегирования его политической власти. Двор сёгуна на много столетий превратился в подлинный центр управления, что в общих масштабах страны означало триумф феодализма. Учрежденная императорская служба сторожевой охраны была препоручена специальному префекту (рокухара тандай), который должен был обеспечивать спокойствие в Киото. Однако Ходзё постепенно стали занимать все ключевые посты сёгуната. Хиодзёсю (учреждение для контроля, созданное сёгунатом в 1225 году) должно было влить свежую кровь в администрацию сёгуната, но на деле оно само сразу же оказалось под властью всемогущего семейства регентов. Этим подлинным главам государства оставалось только создать свои своды законов, приспособить уже имевшееся право к потребностям общества того времени и поставить на нем свою печать.

Свод законов эры Дзёэй (Дзёэй сикимоку, 1232) решил эту проблему. Нацеленный на унификацию системы управления вассалами провинций (до того чисто эмпирическую), он представляет первую попытку изменения самих феодальных законов Японии. В нем предписывается почитание религиозной собственности и собственности двора и одновременно в целом выражается уважение ко всей иерархии власти. Наконец, он раскрывает и задачи (нередко деликатно) интендантов сюго и дзитё, как и сам порядок администрации Камакура.

Эти предписания были необходимы. Старая организация сёэнов приходила в упадок, подтачиваемая фискальными поборами дзитё, которым суждено было в конце концов уступить всю часть земель, специально предназначавшихся для взыскания налога (нэнгу). Таким образом, два типа эксплуатации оказались в состоянии противоборства: те, что в разных формах происходили от разных режимов Хэйан, и те, что отныне прямо происходили под полной и абсолютной властью дзитё. Упадок собственников поместий означал подъем миёсю, выходцев из простого народа, которые добились от владельца обширного сёэна предоставления земли для распахивания нови (миёдэн). Хотя они и были простыми крестьянами или рядовыми воинами, носящими меч (буси), бакуфу их охотно поднимал до положения дзитё. В целом же их деятельность оказалась благоприятной, а их инициативы привели к значительному улучшению аграрного сектора экономики.

Области Кинки и Сюгоку особенно процветали в этих благоприятных условиях. Возделывание риса достигало большого прогресса, стали использоваться новые виды растений, это происходило благодаря совершенствованию техники внесения удобрений и практике создания резервных посевов (навасиро) и пересаживания растений. Использование быков в качестве тягловой силы повлекло за собой создание механизмов, таких как водяное колесо, приводившее воду на рисовые поля. Таким образом, можно было добиться двух сборов урожая в один год (нино саку).

Начинается обмен продуктами питания, например, рыбу употребляли ранее только жители прибрежных областей, теперь она перевозится в глубь страны. Металлы из мест добычи перевозятся в разные места, туда, где есть потребность в них для изготовления оружия и сельскохозяйственных орудий. Таким образом, начинают использоваться месторождения железа в Тюгоку, в то время как в областях Муцу и Исэ добываются золото и серебро, которые служили средством обмена с китайскими купцами на их товар. Ремесло — другое занятие крестьянских семейств — совершенствовалось для того, чтобы лучше отвечать новым потребностям высшего общества, в изготовлении снаряжения конных воинов, которые стали носить доспехи.

Когда-то замкнутая на деревню старинная экономика процветала. В конце эпохи Хэйан в столице появились ярмарки, располагавшиеся у ворот храмов и святилищ. В эпоху Камакура этот обычай распространился по всей области Кинай, где ярмарки постоянно проводились три раза в месяц в определенные дни. Торговцы осуществляли торговлю под контролем риосю, которому обязательно платили. Для того чтобы облегчить обмен, использовались, как правило, китайские монеты. Развитие торговли ослабляло старинные связи между ремесленниками или другими производителями и богатыми заказчиками, храмами или частными лицами, на которых они работали. Выбирая риск и свободу деятельности, торговцы и ремесленники группировались в корпорации (дза), способные защищать на определенной территории интересы своих членов. Это новшество не отрицало сложившихся связей, позднее дза часто устраивали свои конторы при храмах или во владениях вельможи, под юрисдикцию которого ее помещала феодальная география. Таким образом, в обмен за некоторую плату они получали защиту от несанкционированных поборов других феодалов. В общей массе крестьяне, занимающиеся ремеслом, и мелкие помещики получали и увеличивали свои доходы от торговли.

Несмотря на непрекращающиеся междоусобные войны, Япония, направляемая властными мудрыми регентами из рода Ходзё, процветала. Неожиданностью для мирной страны было нападение монголов. Конечно, правители архипелага, без сомнения, имели представление о происходящем на континенте. Опасность не была новой, она появилась после объединения монгольских племен под властью Чингисхана (1206), и корейское королевство Когурё, дружественное Японии, существовало под угрозой нападения со стороны своих воинственных соседей. В 1260 году Хубилай, внук Чингисхана, захватил Пекин и сделал его своей столицей. В 1278 году Гуаньчжоу оказался в его руках, и, утверждаясь в качестве основателя династии, он принял китайское имя Юань (1279). До 1368 года монгольская династия правила Срединной империей, осуществляя жестокий административный контроль. Новый властелин Китая не замедлил напасть на архипелаг. Оттуда приходили корабли, которые привозили удивительное оружие и знаменитое золото областей Муцу и Исэ. В воображении монголов в Японии имелись несметные богатства, что мало соответствовало действительности. В 1268 году монгольское посольство прибыло в Дадзайфу и послы потребовали подчинения Японии власти Великого хана. Молодой регент Ходзё Токимунэ, которому тогда едва исполнилось восемнадцать, не счел нужным даже ответить, считая оскорблением сам характер изложения подобного предложения послами. В 1274 году девятьсот кораблей покинули порты ставшего вассальным Когурё, на них находилось двадцать пять тысяч воинов, в большинстве своем это были монголы. Следуя знакомым маршрутом, они достигли Цусимы, Ики и высадились в бухте Хаката, где их поджидала конница Кюсю. Сражения были жестокими. Монголы, эти конники из диких степей, имели небольшой опыт сражения в рукопашных боях, в отличие от японцев, но они взяли реванш, поскольку обладали непревзойденным оружием, этими, как рассказывают японские источники, «ужасными машинами, мечущими огонь в воздух».

Монголы были на подступах к замку Дадзайфу, окруженному рвами, наполненными водой. В этот момент внезапно испортилась погода. С кораблей корейские лоцманы стали предостерегать о неминуемой опасности. Войска быстро погрузились на корабли и возвратились в Корею, имея потери в бурном море. Так завершилось монгольское нашествие.

На этом дело не закончилось. Чтобы ответить на казнь двоих из своих посланцев, направленных в Киото (1275), монголы снова двинулись наЯпонию. В1281 году туда же отправились два флота, один из которых прибыл из Кореи, другой из Южного Китая; их объединенные силы всего насчитывали более четырех тысяч судов и ста сорока тысяч воинов — монголов, китайцев и корейцев. Япония приобрела достаточный опыт в первых сражениях с монголами. По призыву регента началось массовое движение, целью которого было сопротивление вторгшемуся врагу. Двор и сёгунат оставили свои противоречия, конные воины во всей Японии вооружились. Провинция Кюсю объединила силы для строительства заградительной стены (гэнкё-боре), не слишком высокой, но достаточной, чтобы остановить монгольскую конницу и сбросить ее в море. Скромная реликвия героических дел (остатки стены) в наши дни погребена под тонким песком морских пляжей, спрятана хвоей, осыпающейся с гнущихся на ветру сосен, и трудно представить себе, что именно здесь на столетия вперед решалась судьба Японии. Измученные, не привыкшие к замкнутым пространствам, монголы, может быть, со временем и победили бы, но ураган, ниспосланный провидением, — «ветер богов» (камикадзе), — который бушевал над северным Кюсю почти двое суток, разметал и уничтожил «армаду» Хубилай-хана.

Япония вышла из столкновения победительницей, бакуфу — военная администрация — получила всеобщее признание. Вместе с тем монгольская драма имела печальные последствия. Воины гордились своей победой, но в то же время их не покидало чувство, что их обманули. В этой всеобщей победной эйфории возникла привычка считать Японию непобедимой страной богов, которая получила благодать божественного покровительства. Здесь берет начало то, что позднее, в XIX–XX веках, превратилось в современный тэнноизм. Воины, большинство из которых умели только сражаться, в обычной жизни оказались лицом к лицу со своей нерастраченной энергией и невостребованным воодушевлением.

Для этих древних воителей всякая победа должна была сопровождаться завоеванием: грабеж, передел земель. Вооружаясь для отражения монгольского нашествия, они вложили все свои средства, но не получили ни материального вознаграждения, ни возмещения своих затрат. Им оставалось только растрачивать свою силу и энергию в распутстве и междоусобных войнах. Регент, который не сумел материально вознаградить людей за верность, был опозорен. Начался упадок режима Камакура, он быстро оказался необратимым. Междоусобные войны между старшими и младшими ветвями императорской семьи за династическое наследование только способствовали обострению отношений, и без того сложных, между правительством и знатью.

Смятение царило повсюду, когда Годайго, могущественный представитель старшего поколения, взошел на трон (1318). Будучи человеком действия, он был исполнен решимости вернуть императору достоинство, блеск и власть, утраченные когда-то. Через три года после своего вступления на престол, в 1321 году, он получил помощь от своего отца, отрекшегося от власти императора ГоУда (в свое время принявшего решение уйти в тень), и уничтожил институт инсэй. Десятью годами позже Годайго счел себя достаточно уверенным, чтобы открыто выступить против сёгуната. Разумеется, он переоценил свои силы. Киото был захвачен, и бакуфу возвел на трон императора из младшей линии, Кёгуна (1332–1333). Так впервые в японской истории император был захвачен в плен армией сёгуна. Годайго был изгнан на остров Оки (1332); несмотря на это, ему удалось собрать множество сторонников. На следующий год он сумел бежать из плена, и сочувствующие ему крупные феодалы, недовольные правительством Ходзё, объединились вокруг него. От его имени Асикага Такаудзи, главнокомандующий войсками бакуфу, изменивший сёгунату, завоевал Киото. Тогда же Нитта Ёсисада, другой перебежчик, разрушил Камакура (1333) и полностью истребил клан Ходзё. В течение двух лет Кэмму (1334–1336) Годайго пытался восстановить могущество императорского дома, давно уже утраченное. Сама идея, может быть, и не была лишена оснований, но уже не соответствовала экономическому и общественному положению Японии.

На протяжении многих десятилетий страна страдала от раздутого административного аппарата и иерархий, которые плодились одна от другой. Правительственные и религиозные чины, должностные лица сёгуната дублировались и переплетались, и все усложнялось неумеренной практикой разделения полномочий. Ничто никогда не отменялось, и административные должности передавались чуть ли не по наследству, их никто никогда не отменял. Однако постепенно они утрачивали свое значение. Наиболее серьезным оказалось то, что каждой должности полагалась своя часть налога, так что земля оказалась вскоре раздробленной на крохотные кусочки, и каждому участку предназначался особый налог. В этой неразберихе дзито, а еще раньше сюго, военные представители сёгуната, сумели образовать свою клиентелу[16] из вассалов. Забывая, что они были всего лишь простыми представителями сёгуна, что зависели от него точно так же, как и их подчиненные (гокэнин), они, по сути, захватили власть на местах, став влиятельными посредниками между множеством мелких сельских помещиков и верховным сюзереном. Таким образом, родились непрямые феодальные отношения.

Авторитарное вмешательство Годайго, который был далек от того, чтобы улучшить положение дел, немедленно спровоцировало новую волну феодальных войн. Поскольку он был озабочен тем, чтобы уравновесить силы знати (кугэ) и самураев (букэ) и одновременно удержать власть, он назначил своего сына принца Моринага наследным принцем, нарушив таким образом порядок передачи власти поочередно от одной ветви императорской семьи к другой, установленный Го-Сага (1242–1246). Равновесия удержать не удалось, более того, раздражение военных было вызвано соперничеством двух крупных военачальников — наследного принца Моринага и Асикага Такаудзи, — которое закончилось устранением Такаудзи и назначением Моринага на должность сёгуна. Обманутый Такаудзи поднял восстание в Канто и пытался доказать законность выступления, объявив себя сторонником младшей ветви императорской семьи, чтобы уничтожить Годайго. Он сначала потерпел поражение, но после шести месяцев упорных боев Такаудзи захватил Киото, посадил на трон императора Кёмиё (1336–1348) и в 1338 году добился от него титула сёгуна.

В Японии отныне наступило двоевластие. Сторонники обоих императоров противостояли друг другу в бесконечных сражениях. Император Годайго (скончался в 1339 г.) и его преемники, нашедшие убежище в покрытых лесами высоких горах Ёсино, продолжали настаивать на легитимности своей власти над всей Японией. Раскол продолжался до 1392 года, и японские историки, используя терминологию, принятую в китайской истории, дали этим беспокойным царствованиям двора Киото и двора Ёсино название «эпоха династий Юга и Севера» (нанъ-бэй чао — покитайски, намбоку то — по-японски). Раскол отразился на всех сферах жизни Японии: две линии императоров, соединенные кровными узами, и два сёгуна боролись беспощадно.

Эпоха династий Юга и Севера была богата военными подвигами и драматическими ситуациями, которые впоследствии предоставили сюжеты для обширного репертуара театра кабуки; ей также придается особая значимость ввиду экономических и общественных трансформаций, которые происходили именно в тот период. В эпоху Камакура благодаря материальному прогрессу мелкие и средние хозяйства упрочивают свое положение. Мелкие собственники из крестьян (сакунин), не считавшиеся с эфемерной связью с государством, больше не платили положенных налогов и полностью отошли под покровительство владельцев крупных поместий или их управляющих — дзито. Местные собственники, осев на новых землях, становились «дворянами с землей» (дзидзя-мурай), а их вассалы, бывшие крестьяне, благодаря этому получили возможность стать воинами. Последствия этого перехода оказались тяжелыми, так как милитаристское государство могло быть выгодно лишь средним слоям общества, а жизнь и труд крестьян совершенно обесценивались.

Объединившись для того, чтобы лучше давать отпор бесконечно возобновлявшимся столкновениям ради мщения, сельские общины Кинай образовывали союзы (госон), которые, без сомнения, спасали от голода центральные области, где шли непрерывные военные действия. Под давлением обстоятельств крестьяне и провинциальные буси — два переплетавшихся друг с другом сословия — вместе бунтовали против требований губернаторов (сюго) или управляющих (дзито), если считали их завышенными. Традиционная родовая сплоченность кланов заменяется соседской, и соседские узы становятся сильнее, чем кровные узы. В таких обстоятельствах с любой организацией, спускавшейся сверху, было покончено. Первыми бенефициариями[17] оказались бывшие сюго, которых вскоре станут называть «великими именами» — даймё или сюго-даймё.

Муромати

Таковы были обстоятельства, предшествовавшие установлению сёгуната Асикага. Его резиденция расположилась не в Камакура, а в квартале Муромати в Киото. Среди войн и жестокости появляется блестящая рафинированная культура, отмеченная строгостью и философской ясностью. Единственное тихое место посреди бури, эта культура возникала в тени постоянных междоусобных войн и, как культура эпохи Хэйан, рождалась в период умирания общества, к которому стекались богатства. Этот мир был миром сёгуна и более не был миром двора — интимного, стоящего вне времени и его треволнений, жестоких и тщетных. В это столетие тем не менее формировалась общая мысль и особые эстетические концепции, которыми навсегда осталась отмечена Япония. И это было не единственным парадоксом эпохи: даже власть Асикага, единственно жизнеспособных хозяев страны, была относительной. Политическая игра, которую могли вести Асикага, состояла в том, чтобы руководить нестабильными и непостоянными союзами военных — от их баланса зависел хрупкий мир.

Организация центрального управления, установленная сводом законов эпохи Кэмму (Кэмму сикимоку), вынуждена была считаться с таким распределением сил: канрэй, первое должностное лицо, в обязательном порядке избирался из представителей одного из трех родов наиболее могущественных вассалов (сан-кан)\ Сиба, Хатакэяма и Хосокава. Руководитель «ведомства самураев» принадлежал к одному из других четырех родов — Ямана, Иссики, Акамацу и Кёгоки. Произошли изменения в учреждениях эпохи Камакура, назначались служащие (кантё канрэй), ответственные за управление Канто, в особых случаях назначались специальные исполнители (бугё). Киото снова стал административной и духовной столицей страны.

На общем политическом фоне жизнь постепенно улучшалась. Урожай риса собирался теперь дважды в год повсюду. Возрастает обмен продуктами, и каждый регион специализируется на производстве одной культуры. В сфере ремесленного производства отдельные области именно в тот период получили известность, сохранившуюся навсегда: сабли Бидзэн, Битю, Ямато, Ямасиро, Тикудзэн, ткани Киото, Хаката, бумага Нара, сакэ Сэцу. Экономика приморских округов Японского моря и Кюсю быстро развивалась за счет расширения торговли рыбой и соляных разработок.

Ярмарки по строго установленным датам стали проводиться чаще: от трех раз в месяц (сансайити) к концу эпохи Камакура до шести (рокусайити). Особенно характерны ярмарки для XVI века. В Киото рынок открывался ежедневно, и уже появились маленькие лавочки. Постоянное движение торговцев между рынками обеспечивалось увеличением числа почтовых станций, где можно было найти свежих лошадей (басаку) и повозки (сасаку). В портах появились фирмы (тойя), развозившие по суше товар, который доставлялся кораблями. Они в полной мере соответствовали нашим современным торговым фирмам. Объединения ремесленников (дза) в эту эпоху процветали, их насчитывалось больше сорока в Киото и более восьмидесяти в Наре, где храмы способствовали их экономическому развитию. Благополучие создало условия для возникновения монетарной экономики. Обменным эквивалентом служили китайские монеты эпохи Мин, и даже налоги стали оплачивать наличными. Ситуация между тем не была простой, как это может показаться. Эпоха Муромати может в то же время характеризоваться все возрастающей территориальной раздробленностью и ускорением этого процесса в связи с частыми междоусобными войнами, вспыхивающими по самым разным поводам. Каждое из многочисленных княжеств тогда выбирало свою собственную монету и чеканило ее, и этот факт, конечно, не облегчал обмена между провинциями. Сложность, требующая установления соотношения между натуральным продуктом и различными монетами, вызвала необходимость появления менял, ими становились крупные купцы из больших городов и служители храмов, которые также давали деньги взаймы. В деревнях появились доморощенные банкиры, ими обычно становились местные торговцы, как правило из числа торговцев сакэ (сакайя). В то же время народ сам создавал кассы взаимопомощи (тяномоси), нечто вроде товариществ по взаимному кредитованию.

Ростовщические центры, возникавшие при деревенских лавочках, неоднократно возбуждали народный гнев: эти ссудные лавочки легко переходили к занятиям ростовщичеством, и во многих случаях ярость была целенаправленной, но она подпитывалась и ненавистью сельскохозяйственных рабочих, раздавленных бременем налогов, неумелой властью феодалов и нескончаемой жестокостью войн. «Жакерии» (дойкки), начавшиеся во время династического раскола, приобретают особенный размах с мятежа эры Сётё (1428), когда гражданские и военные землевладельцы (дэидзя мурай) региона Киото напали на склады и винные лавки, разграбили их и, что можно считать актом отмщения, уничтожили долговые расписки. На следующий год (1429) поднялся мятеж эры Эйкё — крестьяне и воины совместно выступили против сюго Акамацу Мицусукэ (1381–1441), — который прежде всего был направлен против местного феодала (материальные проблемы отходили на второй план). В течение следующих пяти лет мятежи сотрясали Кинай, и на протяжении XV века постоянно возрастало их количество, они вспыхивали повсюду и часто. Характер и цели этих восстаний изменялись в зависимости от места локализации и времени. Помимо протеста против бедственного положения крестьян, они отражали укрепление местных экономических объединений и их жажду независимости от власти устаревшей иерархической системы, ставшей призраком государства, подчинялась ли она императору или сёгуну. Поводов для войны было немало, и войны продолжались. Терпение населения кончалось. Наиболее тяжелая эра Онин (1467–1477) знаменовала начало продолжавшихся в течение столетия феодальных войн, по аналогии с историей Китая это время (конец XV века, а затем и весь XVI век) названо эпохой «сражающихся царств» — чанъ-куо, сэнгоку по-японски. Темная история о порядке наследования сёгуната была использована как повод для войны, которая продолжалась десять лет между кланами Хосокава и Ямана — восточная Япония и западная Япония противостояли друг другу, безжалостно дотла был сожжен Киото и его окрестности. Через несколько лет в Киото произошел драматический «мятеж провинции Ямасиро» (1485–1492).

Из-за непрекращающейся бойни между Масанага и Ёсинари, представителями клана Хатакэяма (оба претендовали на должность сюго, оба умерли в 1493 году), южные области провинции Ямасиро, не желавшие признавать власти ни того ни другого, оказались в крови и огне и были вынуждены провозгласить независимость. Был выбран совет из тридцати шести самураев, которые происходили из других линьяжей.[18] Правительство, возникшее в результате этого государственного переворота, обосновалось в знаменитом монастыре Бёдоин в Удзи и просуществовало почти восемь лет. Впрочем, этот пример не единственный. В 1488 году монахи Хонгандзи из известного Икко, представители мелкой местной знати и деревенские старосты просто изгнали сюго провинции Kara и установили собственную администрацию, которая правила в течение века. Потомственная знать чувствовала себя неуютно. Иерархии переворачивались. Шел полным ходом гэкокудзё — «низшие» побеждали «высших».

Борьба и сомнения продолжались целое столетие. От мятежей спасали «большие имена», даймё, владельцы княжеств, с которыми позднее связывалось создание единого государства, впоследствии боровшегося с ними. Каждый крупный феодал обладал вотчинами и вассалами; каждый род соблюдал свой особый закон (кахо), который регулировал границы владений и условия их эксплуатации; чиновники надзирали за своевременностью и размером налоговых выплат и наказаниями, которым следовало подвергать преступников.

Япония XVI века, с которой так скверно обходились воины любого происхождения — монахи, наследники Нитирэна, или простые искатели приключений, — была обессилена и обескровлена.

Киото сожжен дотла. Однако благодаря трудолюбию японцев, совершенствованию техники строительства при возведении плотин стала возможной речная навигация, и появились условия для развития отсталых областей. Вокруг замков знатных вассалов вырастали города, некоторые из них и сегодня остаются оживленными центрами современной Японии: Одавара, старинный Сумпу (современный Сидзуока), Ямагути, Кагосима. Рынки при храмах и святилищах, жилые кварталы при портах уже становились ядром, вокруг которого развивался город. По образцу местных автономий, которые уже образовывались в сельской местности, стали процветать свободные города: так образовались, например, порты Сакай, Хэйно (в Осаке), Хаката. Целые кварталы внутри столицы жили на основе самоуправления, защищенные близостью к храму, вокруг которого они возникали: Гион, Киомицу, Китано. Смута эры Онин заставила должностных лиц и монахов искать спасения в других местах, часто в сельской местности, так новая цивилизация, точно осколки зеркала, распространялась среди населения страны. Становление Японии проходило в смутные времена. За границей ее соседство считалось опасным. Китайская история хранит печальные воспоминания об ужасных вако, японских пиратах, которые в течение почти двух веков осаждали берега континента. Скорее всего, этим японским «пиратством» фактически был немного резкий способ принуждать континентальные страны к торговле, дающей немалую выгоду им самим. Однако Китай и Корея в этот период стремились к изоляции, презирая чужеземцев и торговлю с ними, считая ее варварским занятием. Со временем, действительно, пиратство, эта форма бандитизма, оказалось причиной серьезных столкновений между новым правительством Муромати и Срединной империей. Несмотря на то что Япония сама далеко не всегда могла справиться с этим неподконтрольным явлением, Асикага сумели установить с Китаем эпохи династии Юань, а затем с Китаем эпохи династии Мин контакты, крайне выгодные для Японии. Начало было положено в 1342 году, когда Асикага Такаудзи послал первый корабль к континенту, а на полученные крупные доходы был построен новый храм — Тэнрюдзи. Крупные монастыри из Киото и торговцы Сакай отправили с экспедицией другие суда (их с тех пор называли «суда Тэнрюдзи»). В страну стали стекаться деньги, этому были обязаны в большей мере богатствам, привезенным на этих кораблях, чем государственной власти. Однако самая большая выгода была связана с духовным началом: новые веяния в китайской культуре — культура южного Сонг — с интересом и почтительностью были восприняты японцами. Они, как всегда, оказались прилежными учениками. Япония твердо заучивала уроки. Неважно, что со временем отношения с Китаем оказались и нестабильны и враждебны, что связано было, прежде всего, с набегами на китайские берега японских пиратов, неважны детали дипломатических переговоров. Сёгунат научился вымогать у императоров династии Мин с помощью дани нужные разрешения. Важно, что Япония эпохи Муромати открыла для себя заграницу, этот необходимый фермент, который периодически появлялся для того, чтобы стимулировать собственное развитие. С 1543 года на архипелаге стали появляться португальцы, которые привезли христианство и огнестрельное оружие. Эти два противоречивых дара должны были в равной степени произвести впечатление на феодалов, эту новую японскую аристократию, самоуверенную и жестокую, жаждущую знаний и озабоченную завоеванием власти. Самураи в конце концов получили все, что хотели, но в рамках строгой субординации в отношении авторитарного правительства, которая единственная могла обеспечить независимость страны и их собственную безопасность.

Адзути-Момояма

Этот период, продолжавшийся приблизительно сорок лет, свое название получил от имени резиденций обоих правителей — дворца Адзути и Адзути-Момояма — и, несмотря на краткость, известен политическими и административными реформами, которые упорядочили феодальную централизацию. Крайности феодального строя неизбежно влекли за собой установление контроля над ними для защиты линьяжей: укрепленные сельские ячейки, разные корпоративные объединения, религиозные общины, хорошо вооруженные и хорошо организованные армии были готовы выступить против знати, господство которой приносило только несчастья.

Кроме того, в Японии, вступившей в контакт с Европой (до того времени не принимавшейся в расчет), сразу пришло осознание сути своей самобытности. Первым организатором перегруппировки национальных энергетических ресурсов стал знаменитый Ода Нобунага (1534–1582). Усмиритель империи и властелин судьбы Асикага в лице последнего безликого представителя этого рода Ёсиаки, которого он низложил в 1573 году, Нобунага быстро превратился в легендарную фигуру. Его восхождение прекрасно демонстрирует военные и социальные движения времени. Сын мелкого даймё из Овари — современная равнина Нагоя, — он умел ловко воспользоваться своим положением между Камакура, княжествами восточной Японии и Киото, являвшимся одновременно столицей и правительственной резиденцией. В 1560 году Имагава Ёсимото (1519–1560), могущественный и честолюбивый самурай Суруга и Тотёми, что между Камакура и Киото, захватил часть Овари, откуда он рассчитывал отправиться на завоевание столицы. Вопреки ожиданию молодой Нобунага внезапно нанес ему сокрушительный удар, Ёсимото погиб. Ода Нобунага обладал способностями великого полководца. Если история Японии с тех пор представляется только в аспекте героического и кровавого движения, характерного для этой эпохи, то линия жизни Нобунага говорит о понимании им национального духа и большом желании объединить страну, чтобы залечить ее раны. Он действовал огнем и мечом: в 1571 году более четырехсот храмов и святилищ, полторы тысячи монахов горы Хиэй исчезли в гигантском пожаре, в котором фактически сгорело тысячелетие политического могущества буддизма. В следующем году Ода Нобунага уничтожил правление монахов Икко в провинции Kara. Беспощадное преследование им монахов продолжалось до 1580 года, когда была разрушена крепость Исияма. Изгнанные из Киото в 1532 году пожаром знаменитого храма Хонгандзи, ортодоксальные монахи секты Икко, популярной ветви Дзёдо-син-сю, укрылись в Осаке, там они построили монастырь, похожий на крепость: он был опоясан насыпями и рвом с водой. Оттуда отправлялись жестокие завоевательные экспедиции, возглавляемые монахами, жаждущими владеть землей. Их бесчинства привели к тяжелым и в целом неприятным последствиям для буддизма. Ода Нобуна-га ненавидел буддистов и делал все, чтобы избавиться от них и их притязаний на власть. Ослабленные борьбой против них в конце XVI века, буддисты до наших дней остаются объектом недоверия: не без некоторого основания, ссылаясь на исторические факты, их обвиняют в том, что они строили «государство в государстве», создав политическую опасность. Неблагонадежностью буддистского духовенства нередко объясняется лояльное отношение Нобунага к христианским проповедникам. В 1569 году отец Луиш Фроэс получил разрешение произносить проповедь в Кинки, затем было получено позволение на строительство церквей (намбандзи) в Киото и Адзути, на берегах озера Бива, около великолепного замка, который для Ода Нобунага построил архитектор Нива Нагахидэ (1576). Там же появились семинарии. Но не следует заблуждаться: эти меры, без сомнения, были мотивированы скорее поиском новой идеологии, которая могла бы благоприятствовать установлению мира и порядка, давно утраченных Японией, чем чисто религиозными чувствами.

Для того чтобы восстановить национальное благополучие, Нобунага приступил к важным экономическим реформам. Еще до того, как вытеснить своих противников и конкурентов (и явно с этой целью), он предпринял в своих владениях некоторые меры в пользу торговли: провел ревизию наличных монет (сэнсэнрэй), создал единую систему мер и весов, уничтожил таможенные барьеры. Все это служило поощрению свободы торговли. В порт Сакай, после низложения его владельцев Миёси, в 1577 году, был назначен высокопоставленный чиновник с особыми полномочиями, таким образом, он не входил в правящую феодальную иерархию. Нобунага уничтожил узкофункциональные гильдии (дза) и создал вблизи своих замков рынки и свободные корпорации (ракуити и ракудза). Наконец, именно он предпринял большую ревизию земельного кадастра, связанного с делением надела на части (кэнти), и начал ее с провинции Ямасиро (1571): налог и реорганизация деревенских объединений более соответствовали, таким образом, географической и экономической ситуации, сложившимся к тому времени. Во избежание расширения анархических воинских сообществ с 1576 года в некоторых регионах началось разоружение крестьян, разделение на классы и приписывание к ним понемногу входило в обычай.

Добившись многих успехов, Нобунага умер так, как жил, как настоящий персонаж рыцарской драмы, — он был предательски убит (1582) своим вассалом Акети Мицухидэ,[19] которого он послал помочь своему верному полководцу Тоётоми Хидэёси (1536–1598), сражавшемуся против Мори.

Чтобы захватить власть, Тоётоми Хидэёси позаботился об устранении наследников Нобунага (1584), но продолжил с тем же блеском политику, начатую его господином. На месте бывшего замка Исияма, в Осаке, в центре секты Икко, он распорядился построить внушителную крепость, о которой сегодня напоминают только гигантские рвы с водой. Его настоящий талант полководца, сочетавшийся с умелой дипломатией, обеспечил ему с 1585 года союз с двумя крупными феодалами — Иэясу Токугава и Уэсуги Кагэкацу. В то же время он добился того, что двор предоставил ему почетный старинный титул кампаку. Карательное выступление против рода Хосокабэ на Сикоку (1585), кампании против кланов Кюсю, Отомо, Ридзёдзи и Симацу (1587), уничтожение Ходзё в Одавара (1590) превратили его в неоспоримого повелителя Японии. Впервые за два с половиной столетия Япония полностью оказалась подчиненной власти одного человека. Хидэёси, блестяще расправившись с именитыми князьями, не обладал тем не менее абсолютной властью. Конечно, военная удача сопутствовала ему, но ей он был обязан сложным неустойчивым союзническим отношениям. Их надежность была сомнительна. Диктатор Хидэёси оставался первым среди феодалов, такое положение сохранялось вплоть до революции Мэйдзи (1869). Если права, обязанности и могущество даймё подвергались изменениям, то само их существование не ставилось под сомнение уже никогда.

Присвоив успех реформ, осуществленных Нобунагой, Хидэёси во всей стране привел в порядок земельные кадастры и завершил административную реформу в сельской местности (тайко кэнти). Стоимость каждого хозяйства теперь определялась урожаем риса, который оно собирало ежегодно; рис выступал в качестве единицы расчета стоимости, своеобразной монетой.

Именно он служил для того, чтобы определять и оценивать стоимость других товаров. Предполагалось, что богатство владельца отныне выражается не только в количестве земли, но и в ее рентабельности. Одновременно в соответствии с табличкой с записью о земельном кадастре пользователя каждого земельного участка строго кодифицировалось положение владельца: эта мера дополняла положение об обязательном разоружении сельского населения (катана-гари). Указ об этом был издан в 1588 году, вследствие чего многочисленные мелкие землевладельцы должны были выбирать между крестьянским и военным сословием; они уже не имели права принадлежать одновременно к тому и другому, как и переходить из одного сословия в другое. Тем самым была закреплена принадлежность к какому-либо сословию. Тогда же было определено положение даймё («большое имя»): таковым был признан собственник, обладающий доходами не менее десяти тысяч кокю (мера риса) в год. В конце века национальный доход достигал немногим более восемнадцати миллионов кокю, среди которых два миллиона производились в личных владениях Хидэёси, сконцентрированных по преимуществу в двух регионах, обладавших большой стратегической значимостью, — Оми и Овари. Даймё Хидэёси насчитывали приблизительно двести человек; их богатство и могущество представляли собой выражение крайнего неравенства — были ли они лично главами обширных партий (как Токугава и Мори) или же простыми вассалами, верными диктатору, за которым они следовали. Так создавалась образцовая однородная феодальная пирамида. Единая администрация окончательно отменила разделение гражданских и военных полномочий, унаследованное от XIII века. Император надолго потерял всякую власть в государстве, которое полностью оказалось в руках феодалов, или, если выражаться более точно, в руках их верховного главы.

Внешняя политика Хидэёси более или менее удачно отражала авторитаризм нового вершителя японских судеб. Появление португальцев оказалось на некоторое время эффективным ферментом, который заставил пробудиться национальное самосознание. Но когда страна объединилась, иностранцы уже не казались столь полезными. Страх перед иностранным вторжением, этот призрак, которого так опасались со времени безуспешного нападения монголов, в сочетании с оплошностями, которые допускались иностранцами, и взаимным непониманием привел в 1587 году к запрещению христианства, а через девять лет после этого были казнены двадцать шесть первых христианских мучеников. В этот момент Японию не интересовал Запад.

В Японии в 1570–1580 годах иезуитами открывались школы, в которых среди прочих предметов они преподавали основы европейской живописи. Сохранились картины, написанные неизвестными японскими учениками на большой ширме из восьми листов. На одной представлены виды Лиссабона и Мадрида, столиц великих мореплавателей, где изображены каменные архитектурные сооружения и каравеллы, всадники, дворяне. Другая изображает виды Рима и Константинополя. Кроме того, на ширме нарисована большая карта мира. Картины выполнены по гравюрам и картам из разных европейских книг и свидетельствуют о новом видении мира, которое появилось в тот момент в определенных японских кругах, связанных с наукой и искусством.

В это время Хидэёси строил совсем другие планы, он хотел завоевывать Корею и, может быть, даже Китай — землю мечты. Обстоятельства, казалось, этому благоприятствовали: Китай эпохи династии Мин утратил свое былое могущество. Две неудачные и разорительные экспедиции, отправленные Хидэёси в 1592 и 1597 годах, провалились и имели бы более тяжелые последствия, если бы он не умер в 1598 году. Хотя в материальном плане эти кампании оказались катастрофическими, они имели положительную сторону: в пламени сражений не только укреплялось национальное единство, но и приносились в жертву особенно горячие головы среди японских воинов. Возможно, что Хидэёси это смутно осознавал.

Осыпанный почестями — он был назначен на должность кампаку в 1585 году и стал дайодадзином в 1586-м, — Хидэёси верил в то, что ему удастся основать новую династию правителей империи. Но вельможи на его желания в вопросах наследования обратили внимания не более, чем он сам проявил в свое время лояльности в отношении наследников Ода Нобунага. Его смерть спровоцировала ожесточенную борьбу за власть. Победителями из нее после знаменитого сражения при Сэкигахаре (1600) вышли Токугава. Это сражение обеспечило победу Иэясу Токугава, который был первым помощником Хидэёси, и укрепило в Японии режим под эгидой диктаторов; этому режиму суждено было продлиться до нового времени.

Эдо

Иэясу Токугава, озабоченный императорской инвеститурой, так как по своей сути никогда не прекращал быть феодалом, в 1603 году добился звания сёгуна, которое в 1605 году он передал своему сыну Хидэтада, а себя приказал называть «сёгун, отошедший от власти» (огосо). Захват замка в Осаке и смерть Хидэёри, сына Хидэёси, в 1615 году утвердили могущество новой династии сёгунов, на которое уже никто не смел покушаться. Как и во времена Минамото, сёгунат устраивается вдали от столицы, в Канто, но не в Камакура, а в Эдо, в зоне речной дельты, расположенной в стороне от южного берега. На протяжении полувека сформировался новый режим: военное правительство (бакуфу) осуществляло свою власть почти над тремя сотнями просторных владений (хан), которыми управляли даймё. Историки называют эту систему правления бакухан. На вершине иерархии стоял сёгун (что было вполне естественно) — за два с половиной столетия их было пятнадцать. Со своей стороны группа «великих старейшин» (тайро) вмешивалась в особенно важные ситуации или возглавляла государство в период регентства. Всем, что непосредственно касалось сёгуна, занимались «старейшины» (рёдзю) — очень важная должность, если считать, что она предполагала наблюдение за даймё. Рёдзю насчитывалось четверо или пятеро, своими обязанностями они занимались по очереди в течение месяца. Им помогали «молодые старейшины» (вакадосиёри), которые занимались почти исключительно теми вассалами, которые имели более или менее заметные должности, например хатамото («знаменосец») и гокэнин. Этот орган из трех — пяти членов также обновлялся почти ежемесячно. Наконец, дзидзя бугё регулировал религиозные вопросы, в то время как определенное число других бугё предназначались для особых поручений или особых регионов.

Новый режим характеризовался, таким образом, гибкостью двух его существенных механизмов: благодаря этой практике к управлению приобщалось большое количество людей, но и создавался риск построения неповоротливого государственного механизма, исключающего мобильность в принятии любого решения. Во всяком случае, управление непосредственно осуществлялось небольшой группой исполнителей (гоёбэйя), которые были едины в своих целях и интересах и жесткая дисциплина которых, исключающая всякое выражение личных пристрастий и интересов, была прямой копией армейской дисциплины и превращала гражданскую администрацию в монолит.

Положение даймё, этой государственной опоры, было очень четко установлено в режиме наибольшего благоприятствования, который твердыми правилами регулировал межличностные отношения. Семейство сёгуна составляло группу симпан, в которую включались три важнейшие ветви рода Токугава, «три дома» (.госанкэ), как их обычно называли, а именно Мито, Кии и Овари, прямые потомки Иэясу; боковые ветви рода — линии Таясу, Хитоцубаси и Симицу, которые образовывали «три семейства вельмож» (госанкё). Вельможи получили свое положение даймё непосредственно от Иэясу как старинные боевые соратники Иэясу до сражения при Сэкигахаре. Вместе они входили в группу фудай-даймё — преданных сторонников Токугава и режима, который ими был установлен. Бывшие противники Токугава, которые поневоле вынуждены были присоединиться к нему после Сэкигахары, назывались тодзама — представители старинных влиятельных кланов: Маэда из Kara, Симацу из Сацумы, Датэ из Сэндай, Мори из Хосю. С величайшей предосторожностью распределялись вотчины между этими «верными друзьями», так как они были представителями сёгуна на местах. Практика передачи вотчины в качестве вознаграждения, особенно тех, кто этого действительно заслуживал, от одного вассала к другому, распространенная в начале XVII века, стала одним из принципов управления. В результате эти «переезды в другую область» (кунигэ) позволяли перевести более или менее верную привязанность вассала в материальную сферу. Между господином и местным населением могли сложиться только официальные административные отношения. В 1615 году были изданы «законы для домов воинов» (букэ-сёхатто), впоследствии регулярно дополнявшиеся и уточнявшиеся. Ими были зафиксированы строгие границы, в которых буси могли проявлять свою общественную активность, все еще подогреваемую их недавним военным прошлым. Если буси как господин своих подданных из низов мог решать вопрос об их жизни и смерти, то в замке даже малейшую перестройку ему было запрещено производить без разрешения сёгуна. Как и невозможно было строительство нового замка. Даймё должны были получать согласие сёгуна на брак, поскольку сёгун заботился о том, чтобы не возникали опасные для властей династические союзы. Букэ-сёхатто отвечали за правильный выбор религии, безусловно исключающий иноземное христианство, контролировали сооружение кораблей для дальнего плавания, запрещая несанкционированное строительство. Наконец, на даймё было возложено дорогостоящее обязательство находиться по крайней мере половину времени в Эдо. Это постановление было неслучайным: некоторые из даймё должны были оставлять на время своего отсутствия жен и детей в Эдо для доказательства своей благонадежности и для контроля за их преданностью. Но с 1635 года сёгунат постановил, чтобы даймё обязательно находился в течение полугода или весь год (в зависимости от расстояния) попеременно в столице и в землях, которыми он управлял (санкин-котай). Даймё, следовательно, вменялась обязанность нести расходы на пребывание в столичной резиденции. Это требование оказалось очень правильным: по дорогам продвигались длинные вельможные кортежи, и на основе этих дорожных контактов складывалось японское общество. Столица сёгуната, в которой вынуждены были пребывать выходцы из разных провинций, разрасталась, наполнялась жизнью — превращалась в сердце нации.

Сельская местность состояла из маленьких деревень в пятьдесят или шестьдесят очагов. Каждый крестьянин подчинялся хонхякусо, тому человеку, за которым был записан земельный кадастр Хидэёси; ему помогали наго и хикан. На самой низшей ступени находились крестьяне, лишенные какого-либо состояния (мицуноми). К имущественной иерархии добавлялась административная: нануси, которому помогал кумигасира, представитель от крестьян (хякусодай), регулировали проблемы, интересующие сообщество в делом. Так постепенно сельское население завоевывало свои права.

Восстановленный мир (было искушение называть его наконец-то достигнутым) способствовал развитию сельской местности, несмотря на трудные условия существования, которые оставались всегда уделом смиренного земледельца. Привязанность крестьянского населения к земле и постоянная забота о производительности труда (а именно она стала официальным измерением в оценке землевладения) требовали возникновения новых хозяйств (синдэн). Некоторые налоговые послабления благоприятствовали этому, так что в конце сёгуната в середине XIX века ежегодное производство риса в национальном масштабе почти удвоилось. Расширение площади обрабатываемой земли было к тому же не единственной причиной. Распространялась, хотя и медленно, усовершенствованная сельскохозяйственная техника; усовершенствованных орудий труда становилось больше. Они, как и примитивные гидравлические и механические устройства, значительно увеличивали эффективность человеческих рук. Техническая революция в сельском хозяйстве не произошла, конечно, случайно. Агрономия интересовала просвещенные умы, религиозные и философские взгляды которых были тесно связаны с прославлением природы. В 1697 году Миядзаки Ясусада опубликовал «Полный трактат по агрономии» (Ноге дзэнсё), в котором он подробно описывал, сопровождая чертежами, различные составляющие китайских сельскохозяйственных орудий и инструментов. Популярность этой книги в Японии была огромна, особенно в густонаселенном регионе Кинки.

Интенсивное развитие сельского хозяйства и городов в эпоху Эдо способствовало становлению общей денежной системы, которая, хотя и робко, зародилось намного раньше. Сельская местность втягивалась в систему монетарной экономики. Взамен своего риса, своего шелка, своего хлопка каждая деревня получала от городских потребителей некоторое количество денег и сама должна была пользоваться ими при других закупках. Постепенно система стала работать, так что некоторые богатые регионы, там, где деревенские старосты обладали духом предпринимательства, стали организовываться в хозяйства, иногда переходившие к производству монокультуры.

Это относительное благополучие населения способствовало в конце XIX века вхождению Японии на международную арену. Однако не следует забывать о бедствиях множества отдельных людей, которые это благополучие обеспечивали. Беды и лишения со времен эпохи Нара были связаны с проблемой демографии. Прикрепленные к землям, крестьяне не могли их покинуть, как и не могли изменить свой статус. Крестьянское население, таким образом, сконцентрировалось в очень маленьких хозяйствах в центральных регионах, где необработанной земли уже не было. Кроме того, население находилось под ударами природной стихии и других бедствий. На период Эдо приходится не менее ста пятидесяти эпидемий, а также опустошительные голодные годы. Те, что случились в годы Кёхо (1716–1735), Тэммэй (1781–1788) и Тэмпё (1830–1843), остались в памяти народа как особенно зловещие. Отсюда вытекали неизбежные драмы, такие как обычай в некоторых местах продавать девочек в дом терпимости или убивать нежеланных новорожденных. Крестьяне убегали в города, пополняя ряды зарождающегося пролетариата, если только удача или талант не позволяли им заниматься ремеслом или торговлей. Демографическое саморегулирование в сельской местности продемонстрировало удивительную эффективность; современное изучение архивов обнаруживает, что более чем за столетие сельское население Японии практически не увеличилось: если в 1721 году крестьян насчитывалось 26 065 тысяч, то в 1846-м — 26 980 тысяч; в то же время население городов сделало большой демографический скачок. Жизнь тех, кто оставался на земле, не была легкой, со временем налоговое бремя становилось все тяжелее. Это, на первый взгляд, может показаться странным, если не знать, что это общество, краеугольным камнем которого было конфуцианство, ценило близость к природе, восхищалось ее красотой и превозносило крестьянские добродетели. В конфуцианской системе место крестьянина следует за местом, которое занимают ученые. Конечно, противоречие между философскими основаниями режима Эдо и реальной политикой правительства очевидно. Концентрация жизни в самом Эдо, в провинции вокруг поместий даймё, обязанность находиться в столице, вмененная даймё, предполагали интенсивное развитие городской экономики. Принудительная налоговая политика для содержания государства, возлагаемая на деревню, была ошибкой. Однако такова была реальность, так как, несмотря на похвальные усилия реформаторов, сегуны Токугава доверяли только сельскому труду. Кроме того, несмотря на декларацию строгости законов сёгуната, земли были захвачены кучкой крупных фермеров, которые управляли деревнями. Когда косвенные доходы стали расти, а земли сдаваться в аренду, появились рантье — паразитирующий класс собственников, дополнительное бремя на сельских тружеников.

Тяготы деревенской жизни на фоне процветающих городов приводили к росту крестьянских мятежей (хякусё икки). В начале эпохи Эдо они возникали против власти чиновников, то есть даймё, или из-за несправедливого распределения земли, зафиксированного в кадастре. Начиная с XVIII века поводом для восстания оказывались непомерные налоги или несправедливые цены на рис, которые устанавливал сёгунат. Были случаи, когда крестьянские мятежи поддерживались волнениями в городах; поднявшийся народ грабил склады с рисом и сакэ. Не следует, конечно, преувеличивать подобные явления; в большинстве случаев несколько крестьян, объединившись вокруг одного, наиболее храброго, таким образом выражали свое отчаяние, угрожая спокойствию поселения, окружавшего замок. Среди измученных нищетой, физически и духовно истощенных людей напрасно искать какую-то организацию, там было больше поводов, чем стремления. Бакуфу, что бы об этом ни говорилось, впрочем, не были безразличны к проблемам сельского населения — в случае голода распределялись резервные запасы риса. Но так как законы экономики действовали плохо, голод или его угроза присутствовали часто и в течение длительного времени подготавливали падение режима.

Настоящая экономическая сила режима Эдо была в городах. Поселения вокруг замков, под прикрытием стен, около почтовых станций или храмов, возникавшие в течение веков, во время правления Токугава превратились в города. Уже сам характер этого режима обусловил удачливую судьбу поселений, обосновавшихся вокруг замков, — резиденций даймё и администрации, поскольку они оказывались в непосредственной близости к административному центру, к деньгам и контролю над деньгами.

Наиболее крупные современные города родились именно таким образом из мест пребывания старинной военной знати, и именно этим знатным домам они были обязаны своим благосостоянием: это Сэндай — клану Датэ, Канадзава — Маэда, Окаяма — Икэда, Хиросима — Асано, Фукуока — Курода, Кумамото — Хосокава, Эдо и Нагоя — всемогущим Токугава. В XVIII веке эти города были перенаселены: Эдо, например, наиболее крупный из них, насчитывал один миллион жителей. Осака, расположенная в прямой зависимости от бугё в середине XVIII века, — 450 тысяч жителей и приблизительно 10 тысяч торговых домов, протянувшихся вдоль улиц.

Настоящая столица Киото, напротив, вела, как и прежде, спокойную жизнь, посвященную созерцанию красоты, любованию произведениями искусства и художественными изделиями, для которых были созданы хранилища, существующие и по сей день.

Горожане (хонин) — особый класс, согласно конфуцианской иерархии, горожане находились ниже сельских тружеников. Если ремесленники, которые занимали третью ступень в этой иерархии по своей значимости, после знати и крестьянства, продолжали пользоваться некоторым уважением, так как считались людьми полезными, то торговцам открыто выражалось пренебрежение. Помещенные на самой нижней ступени конфуцианской иерархии, они подвергались нападкам и презрению со стороны правительства; возможно, впрочем, именно это их спасло от контроля власти, который царил в регулируемой государством экономике. Положение становилось сложным и парадоксальным, поскольку даймё, противопоставленные в иерархии этим людям, живущим благодаря прибыли и ростовщичеству, все больше зависели от них, будучи их должниками. Особый образ жизни даймё, предписанный сёгунатом и требующий больших затрат, приводил к тому, что они оказывались беспомощными перед своими кредиторами, которые выполняли в то же время и функцию их банкиров. После уничтожения торговых ассоциаций, лишенных взаимной защиты, в Эдо и Осаке с конца XVII века стали вновь появляться гильдии: во время сёгуната Токугава Цунаёси 10 гильдий в Эдо (Эдо-но токумидойя) получили официальное подтверждение в 1694 году, эта же благосклонность распространилась вскоре на 24 объединения Осаки. Эти меры привели к тому, что в 1721 году сёгун Ёсимунэ признал торговые ассоциации {кабунакама). Конечно, они оставались под надзором сёгуната, который официально устанавливал цены, ежегодно они должны были выплачивать лицензионные сборы (ундзё, ниогакин), взамен которых получали официальное поручительство, предполагающее защиту, весьма ограниченную. Некоторые монополии (дза), как, например, по производству шелка или золота, также были признаны. Эта монетарная экономика была основана на биметаллизме,[20] и денежное обращение не помешало развитию коммерции, именно тогда была заложена основа преуспевания многих современных фирм, тогда-то и возникших. Мицуи — основатель могущественной корпорации — был, например, производителем сакэ, обосновавшимся в 1620 году в провинции Исэ. В 1673 году он переехал в Эдо и с 1690-го стал финансовым представителем сёгуна и императорского дома. Возвышение Коноикэ происходило точно так же: первоначально они были скромными продавцами сакэ, но к концу XVII века управляли делами приблизительно сорока даймё. Состояние Сумитомо, напротив, было основано на торговле металлами; после того как были образованы мастерские по обработке меди в Киото и Осаке, Сумитомо стали правительственными чиновниками и контролировали монополию меди и эксплуатацию горной разработки Бэси в Эхимэ-кэн на Сикоку (1791).

Несмотря на препятствия, которые создавались для любой новаторской деятельности уже закоснелой правительственной системой, Япония эпохи нового времени с начала XVIII века уже столкнулась с незнакомым прежде явлением: получила первые опыты в сфере промышленности. Крупным городам, находившимся под непосредственной властью сёгуна, предоставлялись условия, благоприятные для развития новой деятельности. Прямое подчинение сёгуну и возможность всегда обратиться к нему с просьбой о вмешательстве создавали равновесие между могуществом горожан и могуществом даймё. Если разногласия между ними не разрешались мирным путем, то обе стороны брались за оружие, и силы примерно были равны.

Развитие сети дорог позволило д<}биться роста экономических связей в стране. Пять главных путей Японии, обслуживающих самые развитые провинции, сходились на знаменитом «Японском мосту» (Нихонбаси), расположенном в центре Эдо — главной ставке сёгуната. На всем протяжении пути для удобства путешественников были созданы почтовые станции. Каждая смена должна была принимать точно определенное количество путешественников и верховых животных: 100 человек и 100 лошадей на дороге Токайдо; 50 человек и 50 лошадей на пути Тюсандо; 25 человек и 25 лошадей на других дорогах. Если во время путешествия лошадей не хватало, их можно было достать, реквизируя в соседних деревнях у частных лиц (сукэгояки), заранее указанных бакуфу. В качестве меры безопасности на каждой станции были организованы полицейские участки. Стража была вооружена огнестрельным оружием и контролировала движение на дорогах в стратегически важных пунктах. Это делалось и в целях предотвращения возможного нападения мятежных вассалов на правительственную резиденцию.

Речная навигация или каботажное плавание в это время также становятся популярны. Этот способ передвижения широко использовался при ежегодных перевозках большого количества риса, которым выплачивался налог. С первой четверти XVII века баржи (хигакикайдзэн) из криптомерии или бамбука, способные принять груз от 200 до 300 кокю риса, доставляли в Эдо путем каботажного плавания лес, хлопок, сакэ, сою. Постепенно моряки осмелели, ив 1671 году первые корабли из провинции Муцу появились в Эдо, проплыв вдоль берегов Тихого океана, часто неспокойного в этих областях. В следующем году они попытались пройти через Японское море и пролив Симоносэки. С тех пор морские маршруты были проложены и разные грузы стали перевозиться вокруг Японии.

Почта обеспечивала быструю доставку денег или небольших пакетов. Для этих целей содержалась служба курьеров (хикяку), делившаяся на три группы в зависимости от того, кому они служили: бакуфу (цуги бикяку), даймё (даймё бикяку) или городам (мати бикяку). Три раза в месяц почта соединяла по дороге Токайдо главные города — Эдо, Киото и Осаку. Специальный курьер на службе правительства и даймё преодолевал за несколько дней «точно шесть дзороку» — около пятисот километров между Эдо и Киото.

Строительство знаменитой дороги, соединяющей главный город сёгуната Эдо с императорской столицей Киото, было закончено. Движение от станции к станции было отдано Иэясу Токугава (1542–1616) под контроль правительства в подражание тому, как было поставлено дело в Китае эпохи Тан при императоре То-Сонг (779–805). В 1832 году Андо Дзюмон, более известный под своим псевдонимом художника Хиросигэ (1797–1858), сопровождал группу должностных лиц, которые отправлялись в Киото для того, чтобы отослать лошадей, предназначенных сегуном Иэнари в подарок императору Нинко. В Масёсака путешественники должны были пересесть на паром, чтобы добраться до тридцать первой станции Агай — им нужно было пересечь устье озера Хамана у подножия горы Фудзи. Хиросигэ создал картины, изображающие виды пятидесяти трех станций. Он добавил вид Эдо и вид Киото — конечных пунктов своего путешествия. Цикл «Пятьдесят три станции» из пятидесяти трех гравюр — один из шедевров в жанре укиё-э.

До середины XIX века жизнь в Японии протекала относительно спокойно, но этот покой был создан искусственно, он сохранялся благодаря жесткой изоляции от любых зарубежных стран. Можно только предполагать, что именно тогда, когда первые европейские колонизаторы начинали завоевывать территории на Юго-Востоке Азии, Япония намеревалась стать великой державой. В 1604 году Токугава Иэясу даровал некоторым торговым кораблям («с красной печатью», сюинсэн) официальное разрешение пересекать моря, чтобы вести торговлю с другими странами Востока. До 1635 года (дата, с которой начинается закрытие страны для чужеземцев) было выдано более трехсот таких лицензий и около 80 тысяч человек устремились по дальневосточным морям к приморскому побережью Юго-Восточной Азии. Даймё Сикоку, Симацу, Мацуры, Аримы, а также города Киото, Осака, Сакай, Нагасаки снарядили свои корабли, на которых они вывозили серебро, медь, железо, предметы роскоши, в том числе веера и лаковые изделия, холодное оружие, доставляли в Японию шелк, хлопок, шерсть, медикаменты, пряности. Некоторые торговцы — искатели приключений оставались в ведущих торговых центрах, от Китая до Суматры они основывали «японские города» (нихон мати), в которых насчитывалось от 100 до 1000 обитателей, но они несли с собой мощную японскую жизненную силу. Однако постепенно Япония закрыла свои ворота для любых иностранных купцов, были они китайцами или европейцами. В 1635 году занавес закрылся окончательно: японцы, оказавшиеся за границей, уже никогда не могли вернуться на родину, как и обманутые иностранцы — португальцы, англичане, голландцы — не получили разрешения покинуть Японию. Маленький остров Десима, находившийся рядом с портом Нагасаки, оставался единственной дверью, открытой во внешний мир. Яростный мятеж Симабара, вспыхнувший двумя годами позже (1637), только убедил сёгунат в твердости своего решения: восставшие в основном были христианами, и в сознании новых властителей Токугава христианство было дискредитировано еще раз, они окончательно уверились во мнении, что иностранное влияние чревато только беспорядками и опасностью. Япония с тех пор замкнулась на себе; ни один из последующей череды сегунов не осмелился изменить это решение.

Всех европейцев японцы называли «голландцами». «Голландцы», хотя и были ограничены с 1640 по 1859 год территорией острова Десима, в Нагасаки, вели все же веселую жизнь, если верить картине художника Кавабара Кэйга, который жил в Нагасаки в начале XIX века. Баварский врач и ученый Франц фон Зибольд, который способствовал распространению этнологии, ботаники и археологии, пригласил художника посетить Десиму. Кэйга создал еще несколько рисунков, которые дали ему прозвище «художник иностранных обычаев». На картине несколько странный интерьер — сочетание тяжелой европейской мебели и хрупких татами.

Остров Десима был расположен фактически рядом с берегом, с которым его соединял мост. Площадь острова в 3924 цубо, предоставленная иностранцам, была разделена двумя перекрещивающимися улицами на четыре квартала. Каждый из них предназначался для особой надобности: жилая зона, склады и т. п, Корабли должны были прибывать в определенные периоды и бросать якорь у северо-западного берега острова. В 1689 году концессия была расширена и заняла территорию по другую сторону моста, там устроились коммерсанты и проститутки. В глубине Десимы «голландцы» строили дома европейского типа, их образ жизни, их культура понемногу становились известными и дали толчок развитию европейских научных знаний, ставших известными в Японии под названием «голландской науки».

Однако инициаторов преобразований было достаточно. Для того чтобы преодолеть застой и безразличие в общественной деятельности, которые наступили после сильной администрации трех первых сегунов — Иэясу (1603–1605), Хидэтада (1605–1623) и Иэмицу (1623–1651), некоторые реформы предложил выдающийся философ-конфуцианец Араи Хакусэки (1657–1725). Занимая пост начальника полиции с 1709 по 1716 год, он неустанно повторял, что необходимо следовать идеологии строгости и эффективности, которая позволила в XVII веке навести порядок в феодальной стране. Приняв эту линию, сёгун Ёсимунэ (1716–1745) пытался воплотить в жизнь путем проведения важных реформ, получивших название реформ лет Кёхо (1716–1735). Преобразования были направлены, в соответствии со строгой традиционной моралью, на решение двух главных проблем, с которыми правительство сталкивалось всегда: дефицит финансов и задолженность самураев. Реформа предлагала возвращение к былой умеренности и доказывала преимущества экономики, основанной на сельском хозяйстве. Эти реформа провалились, так как вели к эксплуатации крестьян и купцов еще более тяжелой, чем когда бы то ни было.

Более новаторской оказалась попытка Танума Окицугу (1719—1788), великого камергера сёгуна Иэхару (1760–1786). Способный человек, вышедший из низов, сумевший достичь положения богатого даймё, Танума считал, что необходимо избрать иное направление развития страны. Он горячо поощрял развитие и благополучие купеческого класса, содействуя гильдиям и предоставляя монополии. Для того чтобы ускорить товарообмен, он приказал чеканить монету, — до тех пор деньги всегда обращались в форме слитков золота, которые разрубались на нужные по весу куски, как это было принято в Китае. Вопреки изоляционизму он содействовал торговле в Нагасаки и даже рассматривал совместный с Россией план освоения Хоккайдо. Хотя основной целью реформ Танума был систематический поиск капиталов, в которых сёгунат испытывал постоянный недостаток, они привели к либерализации, которая окончательно восторжествовала веком позже. Реформы Танума были преждевременными, во всяком случае непонятыми и воспринимались негативно. Последние годы правления Танума омрачились рядом стихийных бедствий и смертью сёгуна Иэхару. Сам энергичный советник впал в немилость. Сёгун Иэнари (1787–1837) дольше других сёгунов династии Токугава оставался у власти. Он пришел к верховной власти очень молодым, и с 1787 по 1793 год регентство обеспечивал Мацудайра Саданобу (1758–1829), один из внуков жестокого сёгуна Ёсимунэ, которым он глубоко восхищался. Шесть лет его правления, известных как реформы лет Кансэй, уничтожили усилия Танума и привели страну на грань голода.

С окончанием регентства (1793) Мацудайра Саданобу жизнь в стране постепенно налаживалась. Установился относительный либерализм, и стали очевидными противоречивые явления: изза скверного состояния денежного баланса сёгунат был недееспособен и, следовательно, не мог поддерживать свой авторитет в стране и противостоять новому обществу. В стране возобновляется активная деятельность и восстанавливается благополучие. Правда, процветание не коснулось всего национального производства, и изобилие в богатых городах только подчеркивало по контрасту нищету сельских местностей. К этому добавились неудачи из-за природных явлений, и неурожайные годы последовательно сменяли друг друга. Голод и нищета в 1832 и 1835 годах спровоцировали многочисленные народные восстания. Как раз в тот момент и произошел характерный инцидент, потрясший образованных людей. В ведомстве бугё Осаки служил мелкий чиновник, по имени Осио Хэйхахиро. Он принадлежал к группе альтруистов, последователей Ван Янминга (Оёмэй по-японски), китайского философа, чьи идеи приобрели в XVII веке большую популярность в среде горожан из среднего сословия. Глубоко сочувствуя страданиям крестьян и переживая нищету, охватившую деревню и проникавшую в город, он попытался в 1837 году организовать вооруженное нападение на замок Осаки, намереваясь захватить власть с целью более справедливого распределения богатства. Конечно, бугё мгновенно подавил мятеж; однако этот бунт произвел глубокое впечатление в стране. Недовольство достигло критической точки именно в тот момент, когда англичане и американцы, посланцы завоевывающего мир Запада, опиравшиеся на высокий уровень своих технических достижений, появились на Дальнем Востоке. Страх, усиленный иностранным вмешательством, только еще больше усилил понимание необходимости изменений в управлении и скорейшего восстановления власти императора. Реформы Мидзуно Тадакуни (1793–1851), известные как реформы лет Тэмпё (1830–1843), оказались безнадежной попыткой в последний раз спасти положение. Однако это была попытка вернуться в идеализированное прошлое. Политика изоляции и характер власти Мидзуно были настолько жестки, что ничего подобного не происходило даже во времена Ёсимунэ и Мацудайра Саданобу. Давление со стороны европейцев все более возрастало, и Япония испытывала трудности уже не только экономического, но и политического характера. Продолжение хорошо известно: прибытие «черных кораблей» с угрозами коммодора Перри[21] привело к тому, что Япония, этот последний бастион сопротивления западным интересам в Азии, была вынуждена «открыться». Несмотря на общую враждебность по отношению к этим иностранцам, которых в то же время и опасались, несмотря на сильный национализм, который связывал сторонников открытия и сторонников изоляции, сёгунат понимал невозможность вооруженного сопротивления вероятной западной угрозе. Порт Хакодатэ на Хоккайдо и порт Симода открылись для американских судов. В 1854 году по Канагавскому договору американский консул прибыл на постоянное пребывание в Симоду, мирную гавань необыкновенной красоты и очарования, расположенную в южной оконечности полуострова Идзу. Аналогичные договоры были заключены Японией с Англией, Россией, Голландией. В 1858 году Таунсенд Хэррис, первый официальный посол правительства США, подписал договор, полностью открывающий Японию для внешней торговли. Японское общество было глубоко потрясено. В свою очередь иностранцы на протяжении долгого времени не без труда вникали в пересечение иерархий, далеких от конкуренции, не могли понять, в чем состояла разница между императорским правительством и правительством бакуфу. А в это время ненависть к иностранцам и меркантильные интересы раскололи японское общество, привели к конфликту различных точек зрения. Открытие страны (кайкоку) сама эта страна допускала вначале только как крайнюю меру, не имея средств для сопротивления, способных противостоять поразительным техническим достижениям слишком грозного противника. Если впоследствии через какое-то время Запад и начал представляться Японии источником всякого знания, то первоначально его воздействию приписывались все несчастья, которые суждено было испытать стране. Из своего долгого летаргического сна Япония оказалась грубо вырвана: золото стало утекать из страны, начало сокращаться производство такого важного сырья, как хлопок и шелк, на котором основывалась зарождающаяся текстильная промышленность, цены неотвратимо возрастали.

Однако наиболее богатые регионы: Мито, Тоса, Нара, Кисю, Сацума — под руководством предприимчивых даймё сумели из общения с иностранцами извлечь выгоду, установив торговые связи и приобщившись к образованию. В итоге Япония, пройдя через потрясения, в конце концов стала воспринимать Запад, как в былые времена Китай: она стала прилежно учиться, но при этом оставалась сама собой, не превратившись в рабыню. Эпоха сёгунов после отчаянной попытки героического, но бесполезного сопротивления со стороны сёгуна ушла в прошлое. Могущественные кланы, которые прикрывались лозунгом восстановления императорской власти, ставили задачу вывести страну на бесконечный путь модернизации. С помощью кланов Тэсю и Сацума императоры Комэй (умерший в 1867 году) и Мэйдзи (1868–1912) поддержали восстановление императорской власти, которое совершилось от их имени. В 1867 году Ёсинобу, последний сёгун, отказался от власти. Началась эпоха Мэйдзи Исин (1868). Реформаторы, потомки знати и самурайских семейств, объединились вокруг личности императора Муцухито, или Мэйдзи. Старшему из них было сорок три года, императору — пятнадцать лет. Тесный союз романтизма молодости и опыта зрелости взял власть и стал непобедимым.

Мэйдзи

Огромную силу Японии, несмотря на то что в те годы она не могла выдержать сравнения с заграницей, придавала вера в свою способность к возрождению. Если сыновья самураев могли вынужденно признавать свою слабость, то они никогда заранее не признавали себя побежденными. Реформаторы были глубоко убеждены, что успех модернизации может быть достигнут прежде всего за счет технического развития в тесной связи с культурой. Вопреки ожидаемому встреча Востока и Запада оказалась не столько сражением артиллерии против сабель, сколько столкновением двух способов мышления. Несмотря на свою ненависть или понятное недоверие к потенциальным завоевателям, японцы всегда уважали дух западной цивилизации. Поэтому они оказались достаточно разумны и стремились ее ассимилировать.

Эйфория в подражании Западу продолжалась до 1885 года. Реформы затронули не только государственные структуры, но и повседневную жизнь. На ярких разноцветных гравюрах была изображена Гиндзя того времени: кирпичные здания, конка, в которую впряжены крепкие лошади, молодые люди, разряженные по английской моде, нарядные дамы из хорошего общества в европейских платьях и публика в традиционных свободных шелковых одеждах, небольшие автомобили, которые, как рикши, уносят своих хозяев. На фотографиях — трогательных свидетельствах эпохи, еще достаточно близкой, — мужчины в традиционных японских нарядах с цилиндрами или канотье на голове.

Общество в целом вынуждено было отказаться от своих прежних ограничений. Пять статей указа, изданного в 1868 году, отменяли старинную социальную структуру, на которую опирался режим Эдо; указ декларировал возможность перехода из одного социального класса в другой, ранее не допускавшегося, выбор профессии, создание «совещательных собраний».

Конечно, в реальности все было намного труднее, чем можно судить по официальным документам. Невероятно, но все-таки класс буси, лишившийся основ своего существования и своих материальных ресурсов, не имел никакого значения в общественных преобразованиях, которые сам же и начинал. Правда и то, что на судьбах даймё и их наиболее значительных вассалов изменение режима катастрофически не отразилось: помимо своих резиденций и садов, которые они сохранили, они получили в качестве компенсации солидный денежный капитал. Иначе ситуация сложилась для простых самураев: они поняли, что сокращение ренты посадило их на голодный паек, а вскоре она и вовсе была отменена (1873–1876). Взамен ренты они получили тощий кошелек. Учреждение в 1872 году государственных налогов, заменивших старинные повинности, не изменило ничего в положении крестьян. Не улучшилось и положение купцов, наибольшее процветание которых было связано с «прекрасными днями» феодального общества.

Если изменения в стране не сопровождались немедленными изменениями в жизни маленьких людей, то на высшем уровне происходили совершенно иные процессы. Переменами Япония была обязана своему наиболее умелому и материально обеспеченному меньшинству, которое готово было бороться за первенство Японии среди стран Дальнего Востока. Основание политических партий потребовало установления конституции. После долгой подготовки проекта конституция была одобрена советом императора в мае 1888 года. Согласно ей, в 1890 году предусматривалось создание двухпалатного парламента по образцу английского. С тех пор Япония не прекращала добиваться отмены невыгодных договоров, которые Токугава подписывали начиная с 1853 года.

Наконец-то составив представление о самой себе, новая Япония стала пересматривать ценности, пришедшие с Запада, которыми она заменила, возможно чересчур поспешно, свои традиционные ценности. Конфуцианская мораль снова восстановила свои позиции, поскольку характерные для нее прагматизм и агностицизм соответствовали доктринам, с которыми японцы знакомились в сочинениях Иеремии Бентама, Джона Стюарта Милля и Герберта Спенсера. Восток и Запад встречались в недавно созданных университетах. «Японский дух и западная наука» (едком ёсаи) удачно дополняли друг друга.

Отныне возведенная в ранг величайшей державы Дальнего Востока, Япония начала играть самостоятельно избранную роль в центре дальневосточной Азии, вся остальная часть которой подчинялась интересам чужеземных стран. Итак, эти воины, которые уже несколько столетий вынужденно жили в условиях мира, почти физиологически жаждали войны. К этому желанию прибавлялись экономические и политические потребности страны в расширении своих границ. Лозунг «Богатая страна, мощная армия!» (фукоку киохэй) тогда поистине выражал дух и настроения, которыми руководствовалась Япония, унаследовавшая достоинства предков, в частности постоянную готовность к активным действиям. Активность и в самом деле была присуща сёгунату в великие часы эпохи Камакура. Война с Китаем (1894) доказала превосходство японских вооруженных сил, о котором Запад до тех пор не имел представления. Япония через несколько лет приняла участие на стороне Запада в войне, известной под названием восстания боксеров (1900). Договор, заключенный Японией с Англией, развязал ей руки в Маньчжурии, по крайней мере, возможность действий не исключалась. Но стремление России действовать в районе Тихого океана затрудняло дело, и Япония объявила войну царю (1904). Она вышла победительницей (1905) из этой жестокой борьбы благодаря подвигам генерала Ноги в Порт-Артуре и таланту адмирала Того, проявленному в Цусимском сражении. Япония оказалась первой страной в Азии, которая одержала победу над могуществом Запада. Может быть, этот триумф и не был в действительности столь грандиозным. Кровавый успех генерала Ноги оказался пирровой победой; а успех адмирала Того был достигнут, не исключено, благодаря особым обстоятельствам. Русский флот был измучен продолжительным плаванием и огромным расстоянием, которое ему пришлось преодолеть, и это способствовало легкой победе японцев. Большая часть русских моряков ощущали возможность гибели, понимая, что, потеряв силы в конце длительного перехода вокруг мыса Доброй Надежды, они почти полностью утратят шансы выжить в бою. Потому-то они, покидая Санкт-Петербург, навсегда прощались с родиной.

Если же победа Японии, которую подчеркнула аннексия Кореи в 1910 году, и была блестящей, то ее результатом стала лишь завышенная оценка своих реальных сил. Если рассматривать положение дел под таким углом, то ее можно считать одной из причин, которые впоследствии спровоцировали трагедию 1945 года.[22]

Спустя несколько лет участие Японии в Первой мировой войне позволило ей укрепить свое положение еще и благодаря обстоятельствам, из которых она сумела извлечь пользу. Выгода была связана исключительно с военной промышленностью, которая стала неожиданным источником доходов. Это обстоятельство имело только один результат: на какое-то время скрывались серьезные проблемы, связанные с техническим отставанием в ускорявшейся индустриализации страны. К концу войны нищета и безработица стали повсеместными и только усиливали горечь, ощущаемую нацией.

Действительно, Япония воспользовалась отсутствием западных войск, сконцентрированных на западном фронте, попыталась закрепить свои позиции в Китае, где в августе и сентябре 1914 года она захватила все немецкие владения. Протест Китая немедленно повлек за собой послание президенту Юань Шикаю от 18 января 1915 года, знаменитое «Двадцать одно требование», в котором отразилось стремление Японии превратить Китай в привилегированную зону японского влияния и вмешательства. Союзники не пришли в восторг от этих инициатив. Если Версальский договор и не ликвидировал эти требования, то Вашингтонская конференция (зима 1921/22 года) резко положила им конец, ограничив зону расширения японского влияния исключительно Маньчжурией. Весь мир стал опасаться Японии, поскольку считал ее намерения чреватыми. При этом сама Япония чувствовала себя несправедливо лишенной побед, которых она сумела достичь только благодаря своему превосходству и энергии. Недоверие Запада и желание реванша в Японии все более возрастали, и одно определяло другое. Война уже была готова снова разразиться.

В самой Японии оппозиция укреплялась больше, чем когдалибо прежде. Мир политических, финансовых и промышленных трестов — замечательных дзайбацу — вступал в столкновение с миром военных, несмотря на то что их интересы часто совпадали; левые группировки социалистического толка боролись с правыми ультранационалистами. В этих драматических событиях помимо политической подоплеки отразились и серьезные трудности, переживаемые самой японской цивилизацией.

На протяжении многих лет круги, которые в Японии считались интеллектуальными, теперь с тревогой констатировали собственную беспомощность: они были не в состоянии примирить традиционное уважение к обществу, восходящее к конфуцианству, с индивидуальным процветанием в той форме, в какой оно утвердилось на Западе. Меланхолия, пессимизм охватили современного человека, поневоле оказавшегося в изоляции, неуютно себя чувствующего, зажатого между двумя типами мира. Если эпоха Мэйдзи была периодом надежды, то XX век оказался веком отчаяния. Общество, которое пыталось обрести себя на основе идеи собственного величия, поджидали только опасности.

В силу этого Япония перешла к насильственным действиям. Восемнадцатого сентября 1931 года произошел «маньчжурский инцидент», тщательно продуманный крайне правыми элементами армии. За ним последовала военная интервенция Японии в Мукдене и оккупация Маньчжурии. В Токио кабинет Инукаи попытался добиться, согласно формулировке императора, «вмешательства армии в политические дела нации». Это не помешало молодым офицерам из «Лиги крови» убить министра 15 мая 1932 года. В том же году армия бомбардировала Шанхай и возвела на трон Маньчжурии, провозглашенной независимым государством Маньчжоу-Го, последнего из китайских императоров Пу И, изгнанного революцией. На следующий год Япония, осужденная Лигой Наций после доклада Литтона по Маньчжурии,[23] демонстративно покинула эту организацию. Убийства политических деятелей, которые считались чересчур либеральными, следовали внутри страны одно за другом. В 1937 году Япония напала на Китай, вопреки императору и председателю Совета принцу Коноэ,[24] которые придерживались другого мнения и пытались противостоять этому решению.

Развязывание Второй мировой войны, казалось, открывало путь для наиболее честолюбивых планов японских милитаристов. Вступление Японии в трехсторонний договор в 1940 году привело в конечном счете к нападению на Пирл Харбор (7 декабря 1941 года). Японские войска завоевали Гонконг, Филиппины, захватили Малакку. Но эта огромная колониальная империя не оправдывала надежд тех, кто мечтал о создании «сферы процветания Великой Восточной Азии». Морское сражение в Коралловом море (4–8 мая 1942 года) лишило Японию лидерства на море. Она тем не менее не признала себя побежденной. Война оказалась продолжительной и тяжелой. Атомные бомбы взорвались над Хиросимой, затем над Нагасаки (6 и 9 августа 1945 года). Четырнадцатого августа император впервые обратился прямо к своему народу и объявил о вынужденном окончании военных действий. Хотя он и произнес свою речь крайне волнуясь, но без колебаний сообщил, что «следует принять это решение, хотя принять его очень трудно». Впервые за всю историю Японии «священная земля» островов подверглась чужеземному вторжению.

В стране был восстановлен мир, и, несмотря на последствия войны, две цивилизации снова встретились. Победителям и побежденным, невзирая на разногласия, пришлось относиться друг к другу с уважением. Генерал Макартур, начавший политические и социальные преобразования в Японии, фактически позволил ей завершить те изменения, которые были начаты реформаторами эпохи Мэйдзи. Японцы, этот неутомимый народ, оказались побежденными, но их нельзя было уничтожить: в конечном счете они сумели выдержать потрясения мира, сущность которого они с трудом понимали. Благодаря разуму и мужеству им удалось превратить свое поражение в победу.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги