Японская любовная лирика

Прозрачная волна у белых берегов,

Раскинутых, как белоснежный шарф,

Порой бурлит, но к берегам не подойдет.

Так – ты ко мне.

И полон я тоски…

О нет, наоборот:

Увы, не я, а ты,

Подобно той волне у белых берегов,

Раскинутых, как белоснежный шарф, —

Ты никогда не подойдешь ко мне…

Когда бы знала, что любимый мой

Придет ко мне,

Везде в саду моем,

Покрытом только жалкою травой,

Рассыпала бы жемчуг дорогой!

Зачем мне дом, где жемчуг дорогой

Рассыпан всюду,

Что мне жемчуга?

Пусть то лачуга, вся поросшая травой,

Лишь были б вместе мы, любимая моя!

Когда бы гром внезапно загремел,

А небо затянули облака,

И хлынул дождь, —

О, может быть, тогда

Тебя, мой друг, остановил бы он!

Пусть не гремит совсем здесь грозный гром

И пусть не льет с небес поток дождя,

Ах, все равно —

Останусь я с тобой,

Коль остановишь ты, любимая моя!

На траву зеленую тисаˊ

Тяжестью в горах легла роса,

Оттого и вянет зелень этих трав.

Оттого, что в сердце горечь глубока,

Не кончается моя тоска…

Лучше пусть исчезну,

Словно белый иней,

Выпавший на землю поутру:

Как я эту ночь, тоскуя и печалясь,

Нынче до рассвета проведу?

Изголовие из дерева цугэ́[1],

Лишь придет вечерняя пора,

Ты все время неотступно ждешь на ложе…

Отчего ж никак дождаться ты не можешь,

Чтоб хозяин твой пришел сюда?

На рассвете у ворот моих

Кулики без умолку поют.

О, проснись, проснись!

Мой супруг на эту ночь одну,

Пусть не знают люди про тебя.

Ах, на кровле дома моего

Зацвела «не забывай»-трава[2].

Все смотрю:

А где трава «забудь-любовь»[3]?

Жаль, еще не выросла она…

Милый мой,

Моя любовь к тебе,

Словно эта летняя трава, —

Сколько ты ни косишь и ни рвешь,

Вырастает снова на полях!

В Сога, средь долины чистых рек,

Где осока дивная растет,

Не смолкая, плачут кулики…

Не смолкает также ни на миг

И моя несчастная любовь…

По дороге, что отмечена давно

Яшмовым копьем[4],

Ходить устал.

Мне циновку б из рогожи постелить

И смотреть бы мне все время на тебя!

Лишь раздался топот быстрого коня,

Как под сень сосны

Из дома вышла я,

И все думаю, смотрю вокруг,

Может, это ты, мой милый друг?

Как журавль далекий, что летает в небе,

Белых облаков крылом касаясь, —

Так и ты…

О, как мне трудно, трудно

Оттого, что нет тебя со мною!

Словно в бездне, среди скал,

Белоснежный жемчуг дорогой,

От людей скрываю я любовь.

И пускай погибну от любви,

Людям я не назову тебя!

Чем так жить,

Тоскуя о тебе,

Лучше было бы мне просто умереть,

Оттого, что думы, полные тревог,

Словно скошенные травы на лугах…

В священном храме,

Где жрецы вершат обряды,

Сверкает зеркало кристальной чистоты[5], —

Так в памяти моей сверкаешь ты,

И в каждом встречном я ищу тебя…

Долго, видно, буду тосковать о той,

Что мне видеть ныне довелось,

Что сверкала

Дивной красотой,

Как венок из ярких пестрых трав.

Говорят: на этом свете умирают,

Если так тоскуют, как тоскую я

Из-за той, что видел только миг,

Что хороша,

Как цветы струящиеся фудзи[6]…

Мне кажется теперь, когда моя любовь

Намного глубже и сильнее стала, —

Я умереть могу в смятенье чувств;

Так рвется нить жемчужная – и вдруг —

Рассыплется весь жемчуг дорогой…

Тоскую о тебе и жду тебя всегда!

О, если был бы знак,

Что суждена нам встреча!

Ведь в этом мире я, увы, не вечен.

Подобно всем живущим на земле…

У ворот моих

На деревьях вяза вызрели плоды…

Сотни птиц слетелись к дому моему,

Тысячи слетелись разных птиц,

А тебя, любимый, нет и нет…

Среди полей заброшенных, в глуши,

Далекой, словно вечный свод небес,

Оставила тебя,

И от тоски и дум

Нет больше сил на этом свете жить!

Как до небесных облаков

Отсюда далеко – так до тебя…

Но пусть с тобою мы в разлуке,

Взамен твоих – чужие руки

Не станут изголовьем никогда!

Как тень прозрачная в рассветный час,

Таким же тонким тело нынче стало,

Все из-за той, что яшмой засверкала

Лишь издали —

И навсегда ушла от нас…

Кого среди людей назвать счастливым? —

Того, кто милой слышит голос

и в пору ту,

Как черный волос

Уже становится седым!

Вчера, вечернею порой, лишь миг один,

Короткий, как жемчужин встречных звон,

Я видел здесь ее, —

И нынче утром вдруг

Мне показалось, будто я люблю!

Пусть велика земля, но даже и она

Имеет свой предел,

Но в мире этом есть одно,

Чему конца не будет никогда,

И это бесконечное – любовь!

Ведь ты – лишь человек

С непрочною судьбою.

Как лунная трава цукигуса[7].

О, что ты можешь знать, мне говоря:

«Мы после встретимся с тобою…»

Когда зайдет за облака луна,

Сияющая ныне в небесах,

Как зеркало кристальной чистоты, —

Нет, все равно не кончится тоска,

А станет лишь любовь моя сильней!

Оттого, что обо мне не думает совсем

И меня не любит милая моя,

Я скрываю от нее любовь.

Так бутон скрывает чашечку цветка, —

Но должны бутоны расцвести!

Когда бы ныне мог корабль я встретить.

Который держит путь в столичные края,

Я б милой передал,

В каком смятенье думы,

Что словно скошенные травы на лугах…

Наверно, там, где горы Симакума

Жемчужным гребнем в небо поднялись,

В вечерних сумерках

Идешь ты одиноко

Заброшенною горною тропой…

Когда оградою зеленой горы

Меж нами встанут множеством рядов

И мы уже не будем больше вместе, —

Тебе, любимый мой, в далекий край

Я часто не смогу подать отсюда вести…

С нетерпеньем друга ожидаю,

В дом одной мне нынче не войти,

Пусть роса давно уже покрыла

Белотканые

Льняные рукава…

Когда в цветенья час

Не расцветают сливы,

А лишь в бутонах прячут лепестки,

Быть может, так они любовь скрывают?

А может, снег они с тревогой ждут?

Возле моря,

На скалистом берегу,

Утро каждое я вижу стаи птиц,

Утро каждое смотреть бы на тебя,

Но тебя не видно, милый мой…

Подобно соловью, что раньше всех поет

В тени ветвей,

Когда придет весна, —

Ты раньше всех мне о любви сказал,

И лишь тебя отныне буду ждать!

Лишь издали могу я любоваться,

Дотронуться не смею никогда.

Как лавр зеленый,

На луне растущий[8], —

Любимая моя… Что делать с ней?

Пока в саду своем ждала,

Что ты придешь ко мне, любимый,

На пряди черные

Распущенных волос

Упал холодный белый иней.

Ведь оттого, что никогда не думал,

С какой тоской тебя

Я буду вспоминать,

Бывали и такие ночи,

Когда подушкой был не твой рукав!

Вот нить жемчужная;

Как ни длинна она,

Сойдутся вместе у нее концы.

Не разойдутся и у нас пути —

Одна нас свяжет нить, как эти жемчуга…

Эта ночь, что черна[9],

Словно черные ягоды тута,

О, пускай никогда не проходит она!

Так мучительно ждать мне до ночи тебя,

Каждый раз уходящего рдеющим утром!

Должно быть, наступил уже рассвет:

Тидори[10] возле нас щебечут неустанно,

А изголовье из твоих прекрасных рук,

Из белотканых рукавов твоих

Мне, как и ночью, все еще желанно!

О, только если высохнет до дна

Река Сикама, что впадает в море

Владыки вод,

О, только лишь тогда

Умрет навек моя любовь к тебе!

Схлынут волны – и в заливе Нанива

Собирают водоросли-жемчуга

Девушки-рыбачки…

И хочу узнать:

Как по именам вас называть?

Только тем, кто ищет раковины здесь,

Мы охотно подаем от сердца весть.

Странникам,

Кому постель – трава,

Мы своих имен не назовем.

Каждый раз, как только вижу я

Крылья тех гусей,

Летящих в тростники,

Вспоминаю я разящую стрелу,

Что носил ты за спиною у себя…

Вот спустилась ночь…

Скоро и светать начнет…

Двери распахнув,

Жду, когда же он придет,

Милый, что ушел в страну Кии?

Целый день толку я белый рис,

Грубы стали руки у меня.

Хорошо бы, если б в эту ночь

Молодой хозяин мой пришел,

Тронул их и пожалел меня!

Как на поле здесь, в Санацура,

У холма я сею нынче просо —

Вижу, лошадь милого пришла.

Потянулась к просу, ест… Ну что ж,

Все равно ее не прогоню!

Ах, одежды белотканой рукава[11]

В изголовье положу-ка я себе!..

Вижу, едут из Курага рыбаки,

Возвращаются к себе домой, —

Не вставайте, волны, на пути!

У Цукуба, у горы,

Рано еще снегу выпадать.

Что это белеет там, вдали?

Верно, расстелила полотно

Для просушки милая моя.

В дальней стороне Сакитама,

Где стоят в заливе корабли, —

Ветер злой.

Канаты рвутся там…

Только б не пришлось расстаться нам.

Вот из здешних мест, из Синапу,

Из соседней речки Тикума,

Камешек простой;

Наступишь ты ногой —

Для меня он станет яшмой дорогой!

Здесь, в стране у нас, в Асигара,

Возле горных склонов Хаконэ,

Просо мы посеяли с тобой.

Вот уж и колосья налились —

Странно, что не вместе мы теперь!

Нежный померанцевый цветок,

Что расцвел в селении моем,

Притянул к себе, хотел сорвать.

Но оставил, не сорвал его —

Был уж очень молод тот цветок!

Ведь еще вчера я ночью с милой был,

А мне кажется, что этот миг далек,

Словно журавли,

Что в небесах летят,

Прикасаясь к белым облакам…

Как жемчужная трава,

Что растет на диком берегу,

Клонится к земле, —

Так, склонясь, наверно, спишь одна,

Не дождавшись друга своего…

Простую женщину из Адзума-страны,

Что для тебя в саду своем растила,

Срезала коноплю, сушила,

Стелила для тебя и так тебя любила,

Заботясь о тебе, – не забывай!..

Когда в стражи я из дома уходил,

Было рано, чуть забрезжила заря…

У ворот моя жена стояла…

Все не знала, как теперь ей быть,

Все боялась мои руки отпустить.

Милую жену покинул я,

Бросил я ее в селении чужом, —

Тяжко мне,

И глаз не отвести!

Все глядел, пока вдали не скрылся дом…

Те ворота, где стоит жена

У горы Цукуба, – скроют облака,

Но пока я различаю

Милый дом —

Буду я махать ей рукавом!..

Где горы Цукуба виден пик,

Только ли орла там слышен крик?

Это плачу я!..

Так вечно мне рыдать,

Если нам друг друга не видать!

Здесь тебя оставить и уйти

Жалко сердцу, милая моя…

Хорошо бы —

Нет другой мечты, —

Чтоб у лука тетивою стала ты!

Проводив тебя, остаться здесь,

Все равно что погубить себя!..

Хорошо бы

Обратиться в этот лук,

Чтобы вместе быть с тобою, милый друг!

И когда расстались мы

На берегу,

На который в белой пене шла волна,

Безнадежно тяжко стало мне,

В сотый раз машу я рукавом…

Словно стаи уток улетали, —

Отправлялись мы в далекий путь.

Опечаленное сердце милой,

Что со мной прощалась в этом шуме,

До сих пор я не могу забыть.

…И когда, в страну восточную придя,

Взглянешь, как у берега катится волна,

Сразу загрустишь

о деве молодой,

Что сюда ходила часто за водой…