Ящер [Anonimus Rex]

Эпилог

Прошел год, и частное детективное агентство Ватсона и Рубио стало частным детективным агентством Рубио и Ветцель. Мне потребовалось на это несколько месяцев, но в конце концов я позволил убрать имя Эрни с витрины оставив табличку на двери в бывший его кабинет. Каждый день я смотрю на нее. Мы с Глендой неуклонно карабкаемся к вершинам нашего ремесла, так что приходится работать сверхурочно, чтобы справиться со всеми возложенными на нас делами. На самом деле, мы теперь вынуждены отклонять иные предложения, но всякий раз, когда мы говорим «нет, спасибо», я будто ощущаю голодные спазмы, напоминающие о тех временах, когда в холодильнике у меня не было ничего, кроме завалящего помидора и запаса базилика.

Что касается базилика и его нечестивых собратьев, то я регулярно посещаю собрания Анонимных травоголиков, и мой тамошний наставник, Аллозавр, прежде торчавший от молотых семян сельдерея с солью, — бейсболист, играющий — подумать только — за «Доджерс», так что для меня всегда оставлены бесплатные места прямо за отбивающим. Прошло двести тринадцать дней с тех пор, как я последний раз пробовал травку, так что на этой неделе должен получить вторую золотую медаль. Невеликие цели, маленькие шажки, но это путь к нормальной жизни.

Так называемое расследование Советом дела Макбрайдов/Валлардо/Берка/Холден было прекращено по указанию незримых воротил, стремящихся избежать глобальной катастрофы, а я не собирался ради этого дерьма вторично рисковать своей потрепанной шкурой. Главное опасение состояло в том, что общество динов окажется неспособным правильно осознать происшедшее — и прежде всего тот факт, что некто чужой смог подняться на такую высокую ступень нашей иерархической лестницы, — а потому не исключены мятежи, самоубийства и даже обвал фондовой биржи. Как бы то ни было, мои отношения с Национальным Советом по поводу этого дела оказались весьма скоротечными; пришлось только дважды сгонять в Кливленд, чтобы запротоколировать мои показания.

Похороны Дана, состоявшиеся только через несколько дней после того, как я вернулся из Нью-Йорка, были просто великолепны; попрощаться с ним пришли все его дружки-полицейские. На поминках мы ели мороженое и чипсы «Читос». Я, по целому ряду вышеуказанных причин, в основном переживал собственные невзгоды, так что вряд ли мог сказать что-либо утешительное прочим гостям, зато они, сидя рядом, несомненно, оказали мне поддержку.

Тейтельбаум, узнав подробности о моем пребывании в Нью-Йорке, вычеркнул меня из черного списка и теперь с неохотой поручает нам часть своей работы. Он продолжает выкручивать мне яйца и, если на то пошло, только увеличил размер своей крутилки. Наверное, секретарша Кэти привезла ему новую из Франкфурта. Его общественная реакция на мои осложнения в деле Макбрайда состояла в удержании двухнедельной оплаты в связи с выходом за рамки порученной работы, а затем выплаты этих денег в качестве премии за прославление «ТруТел». Давайте поаплодируем — он умеет воду в ступе толочь.

Я купил новую машину, арест на квартиру отозван, и денег на черный день в банке достаточно, но все же я каждый вечер возвращаюсь домой, сажусь перед телевизором, ем разогретые остатки вчерашних остатков и читаю почту.

Счет за воду и электричество. Счет за кабель. Письмо от приятеля из Орегона: спрашивает, получил ли я его последнее письмо. Предложение от «МастерКарт», огромный кредит: все, что от меня требуется, это подписаться на указанном месте. Еще одно письмо, на этот раз от старой клиентки: жалуется, что не может до меня дозвониться, так как я чертовски занят, а потому просит, чтобы я позвонил ей сам, у нее есть для меня дело — что-то насчет прав на воду и водоемы Лос-Анджелеса и окрестностей. И яркая открытка, насыщенные цвета которой выделяют ее из груды корреспонденции, захватывая мое внимание. На фотографии общий план безмятежного пляжа с мягким, шелковистым песком, чистейшей голубизны океан и под стать ему небо. Затейливые желтые буквы, рельефно вытесненные наверху, гласят: «Привет из Коста-Рики». Я переворачиваю открытку.

На обороте не написано ничего, если не считать моего имени и адреса, сердечко вместо точки над «i». Там, где должно быть сообщение, какие-то странные чернильные значки — три вертикальные полосы, аккуратно огибающие пять маленьких полосок, заканчивающихся чем-то вроде смазанных отпечатков пальцев. Я нюхаю открытку, плотно прижав ее к носу, и мне кажется, будто я улавливаю запах песка, прибоя, крепкий аромат сосны в свежести осеннего утра.

Взгляд мой падает на высокое зеркало в прихожей. Я без облачения и долго разглядываю свои зубы, шкуру, уши, нос, хвост, ноги. Все, что отличает меня почти от всех существ, населяющих эту планету.

Я выпускаю когти. Длинные, изогнутые, втягивающиеся.

Это отпечатки когтей на открытке, когтей вместе с недоразвитыми человеческими пальцами. Теперь это совершенно для меня очевидно: когти окунули в чернила и прижали их к плотной бумаге. Один отпечаток взрослого, другой младенца. Больше ничего, ни единого слова, но больше мне ничего и не нужно.

Я швыряю объедки в мусорное ведро, выключаю телевизор и направляюсь в спальню, не в состоянии удержаться от улыбки.